Бернштейн Н. А. О ловкости и её развитии. — 1991 — Электронная библиотека ГНПБУ

ББК 28.903
Б 51

Бернштейн Н. А.

Б 51 О ловкости и ее развитии. — М.: Физкультура и спорт,
1991. — 288 с. с ил. —
ISBN 5—278—00339—1

Автор этой книги Николай Александрович Бернштейн (1896—1966 гг.) — выдающийся ученый, член-корреспондент Академии медицинских наук СССР, лауреат Государственной премии СССР, создатель нового направления в науке — физиологии активности, первооткрыватель ряда ее законов.

Книга создавалась в конце 1940-х годов. Но свет не увидела: ее автора обвинили в космополитизме, вульгаризаторстве, сочинении лженаучных теорий и книгу к производству не допустили. И вот теперь работа эта впервые попадает в руки читателей. Хотя со времени ее написания минуло более четырех десятков лет, она современна и во многом попрежнему оригинальна.

4202000000—020

Б--------------------------15-91 ББК 28.903

009(01)—91

ISBN 5—278—00339—1

Научно-популярное издание

Николай Александрович Бернштейн
О ЛОВКОСТИ И ЕЕ РАЗВИТИИ

Заведующий редакцией Р. В. Орлов. Редактор В. С. Каюров. Художник А. В. Амаспюр. Художественный редактор А. Г. Сауков. Технический редактор С. С. Басипова. Корректор З. Г. Самылкина. ИБ № 2786. Сдано в набор 14.09.90. Подписано
к печати 5.04.91. Формат 60×90/₁₆. Бумага кн.-журн. № 2. Гарнитура литературная.

Офсетная печать. Усл. п. л. 18,0. Усл. кр.-отт. 18,56. Уч.-изд. л. 19,19. Тираж

50 000 экз. Издат. № 8462. Заказ 1237. Цена 5 руб. Ордена «Знак Почета»

издательство «Физкультура и спорт» Государственного комитета СССР по печати.

101421, Москва, Каляевская ул., 27.

Государственная ассоциация предприятий, объединений
и организаций полиграфической промышленности «АСПОЛ».

Ярославский полиграфкомбинат 150049, Ярославль, ул. Свободы, 97.

ОБ ЭТОЙ КНИГЕ,
ЕЕ АВТОРЕ И ТЕХ ВРЕМЕНАХ

История знает немало примеров, когда художники не понятые и не принятые современниками, впоследствии причислялись к великим. В науке подобное — большая редкость. Лишь иногда крупные открытия не получали признания при жизни их авторов. Так произошло, например, с работами Грегора Иоганна Менделя — основоположника учения о наследственности, генетики (1822—1884). Зато известны случаи, когда ученого, уже добившегося признания, вдруг подвергали преследованию: дискредитировали его открытия, изымали из библиотек созданные им книги, выгоняли с работы, навешивали политические ярлыки. Правда, такого рода дикости случались нечасто: после эпохи инквизиции подобное бывало, пожалуй, лишь в сталинские времена в нашей стране да в гитлеровской Германии.

Так произошло с Николаем Александровичем Бернштейном (1896—1966). Видный ученый, член-корреспондент Академии медицинских наук СССР, он в 1947 г. был удостоен высшей государственной премии, называвшейся тогда Сталинской, а в 1949 г. объявлен космополитом, вульгаризатором и сочинителем лженаучных теорий.

Вчитаемся в рецензии того времени. Впечатление — идет война. Вот тяжелая артиллерия — газета «Правда», 21 августа 1950 г., статья П. Жукова и А. Кожина: «...Бернштейн расшаркивается перед многими буржуазными учеными. Называя имя реакционера Шеррингтона* и других иностранных физиологов... Бернштейн нагло клевещет на Павлова... «Открытия» Бернштейна — образец голой биологизации и механицизма... Путаные антипавловские поучения Бернштейна наносят прямой вред делу физической культуры».

Вот орудия среднего калибра — журнал «Теория и практика физической культуры», № 5, 1949 г., статья «На порочных позициях» профессора А. Н. Крестовникова: «Н. А. Бернштейн нарушил принцип партийности и историзма... вульгаризировал и извратил... проявил низкопоклонство перед зарубежными учеными... умалил значение И. П. Павлова... льет воду на мельницу зарубежных физиологов...

Его работы... механистичны и идеалистичны... характеризуют антипатриотическую сущность взглядов Н. А. Бернштейна».

В те годы такие обвинения звучали действительно страшно. А ведь велся еще беглый повседневный огонь: в 1949 и 1950 гг. почти в каждом номере «Теории и практики» — выступления против Н. А. Бернштейна. И все в том же стиле: «Лженаучная теория» (статья С. Г. Страшкевича с подзаголовком «К критике “теории” Н. А. Бернштейна», 1950, № 6), «Идеалистические измышления» (редакционная статья, 1950, № 12), «Антипатриотические выступления» (тоже редакционная, 1949, № 4) и т. д., и т. п. Открылся удобный путь стать кандидатом и даже доктором наук — ругать Н. А. Бернштейна. И надо признать — незамеченным этот путь не остался.

Молодежи сейчас трудно понять происходившее. Почему? Зачем? Откуда такая злость? Кому так мешал ученый?

Отчасти, конечно, срабатывала реакция на фамилию. Определенное ее звучание служило для искоренителей космополитизма значимым нацеливающим обстоятельством. В ряду средств «борьбы с космополитизмом» заметное место занимало раскрытие псевдонимов: важным считалось объявить, что какой-нибудь Иванов при рождении был Вайнштейном или Гинзбургом. Ну а Бернштейну как бы уже полагалось быть космополитом.

Нет, главное все-таки не в фамилии. Вышел из ранжира, непохож на остальных — вот в чем суть. Для ученого оригинальность мышления — альфа и омега таланта. Но в то время все должны были думать одинаково. Во всем. В науке — тоже. Вольнодумство — воспользуемся словом из прошлого века — пресекалось в зародыше. Науку ставили на место ей уготованное — быть служанкой убого понятой идеологии.

Ущерб нанесен огромный. Разрушать легко, трудно создавать. После ухода Н. А. Бернштейна из ЦНИИФКа его новый директор ходил с молотком и собственноручно разбивал таблички на дверях: «Лаборатория биомеханики», «Профессор Н. А. Бернштейн». Разрушилась связь поколений — учиться стало не у кого. На первый план вышли борцы с космополитами. Их поддерживали сверху. Когда вдруг выяснилось, что идейный вождь борцов с антипавловцами, космополитами, «вульгаризаторами теории физического воспитания» и Н. А. Бернштейном (а заодно с А. Д. Новиковым, А. А. Тер-Ованесяном и др.) кандидат наук П. И. Жуков не имеет высшего образования, его тихо перевели с заведования одной кафедрой (теории физического воспитания) на заведование другой (педагогики), дали возможность сдать экзамены за институт и получить диплом. Из науки ушла интеллигентность (а следовательно, интеллект тоже). Чтобы не «лить воду на мельницу зарубежных физиологов», нашли простой выход — не знать, что происходит в мировой науке. Поэтому читать зарубежную литературу считалось предосудительным.

Неверно думать, что все это прошло бесследно. Мы, видимо, единственная страна в мире, где громадная доля людей с учеными степенями не владеет по-настоящему иностранными языками, не приучена читать мировую литературу и не знает ее. Это все следы того времени.

Когда 40 лет спустя после изгнания Н. А. Бернштейна из ЦНИИФКа я пришел в него (теперь ВНИИФК) директором, последствия того давнего истребления науки чувствовались еще явственно.

Николай Александрович Бернштейн начал свои исследования в начале 20-х годов с изучения трудовых движений. Уже в то время он значительно усовершенствовал классический метод регистрации движений — циклограмметрический. В 1926 г. вышла из печати его первая книга «Общая биомеханика». Вклад ученого в изучение биомеханики, в частности таких основных способов передвижения человека, как ходьба и бег, велик. Но главное не в этом. Главное в том, что для Н. А. Бернштейна — первого в мировой науке — изучение движений стало способом познания закономерностей работы мозга. Если до Бернштейна изучали движения человека для того, чтобы их описать, то Николай Александрович стал изучать их, чтобы понять, как происходит управление ими. Его точка зрения о том, что ученый, желающий понять, как работает мозг, едва ли найдет более благодарный объект для исследования, чем управление движениями, находит все больше и больше последователей. На этом пути им были открыты такие фундаментальные явления в управлении, как сенсорные коррекции, более известные теперь в кибернетике как «обратные связи» (они описаны Бернштейном еще в 1928 г., то есть почти за 20 лет до того, как это сделал создатель кибернетики Н. Винер), принцип иерархического, уровневого управления и многое другое.

В 1947 г. Бернштейн получил Сталинскую премию, а через два года был объявлен космополитом, биологизатором, механицистом и наглым клеветником. Он был вынужден уйти из ЦНИИФКа и в 1953 г. вышел на пенсию. После этого на вопросы мало знавших его людей о месте работы он отвечал: «Я нигде не служу, а работаю дома и в библиотеке». Действительно, в эти годы им написан ряд блестящих статей, оформленных затем в книгу «Очерки по физиологии движений и физиологии активности». Николай Александрович успел подписать ее в печать, но вышла книга в свет уже после его смерти.

Признание пришло к Н. А. Бернштейну в нашей стране (как бы вернулось) лишь в последние годы его жизни, а международное — уже после того, как он умер.

К 20-летию со дня смерти Николая Александровича за рубежом вышел сборник «Переоцененный Бернштейн» (Human Motor Action: Bernstein reassesed, North Holland, 1985). Построен он своеобразно: дается перепечатка какой-либо работы Н. А. Бернштейна и после этого одна-две статьи крупнейших современных ученых, в которых обсуждается, что изменилось по данному вопросу с тех пор, как Н. А. Бернштейна не стало, в чем проявилось влияние его трудов. Редко, кто в науке оставляет след, протянувшийся на столь долгие годы.

Свои научные работы Н. А. Бернштейн писал для специалистов — не стремясь облегчить их понимание. Читать их трудно. Они создавались ученым для ученых. Но предлагаемая читателю книга написана для широкой аудитории. И здесь Н. А. Бернштейн высветился для нас еще одной гранью своего таланта — великолепным мастерством попу-

ляризатора, владением труднейшим искусством рассказывать просто о сложном.

Тема книги «О ловкости и ее развитии» выбрана не случайно. Это популярное изложение основ подхода ученого к решению проблемы физиологии движений. Ценность книги и в том, что по сути раскрытых в ней вопросов она современна и во многом по-прежнему оригинальна.

Книга написана более 40 лет назад. Была набрана в типографии. Верстку Николай Александрович откорректировал, внес в нее последние уточнения, исправления, поправочные тексты.

В этот момент и обрушились на ученого борцы с космополитизмом. Нечего и говорить, что издание книги прекратили, набор ссыпали, гранки, верстки уничтожили, убытки списали. Работа большого ученого и популяризатора исчезла.

Но, к счастью, на этот раз изречение «рукописи не горят» оправдалось. Один из вариантов «вредоносного» текста «О ловкости и ее развитии» нашел и сохранил доктор медицинских наук профессор И. М. Фейгенберг. Он выполнил нелегкую работу по восстановлению рукописи и представил ее в издательство «Физкультура и спорт», в то самое, которое в те времена готовило книгу к выпуску.

Но рукопись еще не книга. Ведь издание, рождавшееся 40 лет назад, было интересно иллюстрировано, содержало тексты, вставленные автором в корректуру перед самым подписанием ее в печать.

Как восстановить все это? Требовалась верстка, та, что последней находилась в руках Николая Александровича. Но где ее взять? Это сейчас такая корректура — ценнейшая вещь. А в то 40-летней давности время думать о ее сохранении представлялось делом ненужным да и небезопасным.

Ходили, верно, слухи, будто бы верстка книги «О ловкости и ее развитии» все же где-то существует. Но где, у кого? И правда ли это? Правда. Верстку нашли (она хранилась у одного из бывших работников издательства «Физкультура и спорт»). И не какую-нибудь, а как раз ту, в которую внес свои последние поправки автор.

Теперь возникла хорошая возможность воспроизвести работу такой, какой видел ее Н. А. Бернштейн. И издательство постаралось возможность эту использовать. Настоящее издание максимально приближено к книге, ожидавшей увидеть свет в конце 40-х годов. Тот же формат, та же верстка, манера оформления, те же иллюстрации, подрисуночные подписи и тот же текст со всеми последними авторскими уточнениями.

Что же, поблагодарим профессора И. М. Фейгенберга и других товарищей, принявших участие в восстановлении и подготовке к печати труда Николая Александровича Бернштейна, за их большую и важную работу, воздадим должное нынешнему издательству «Физкультура и спорт», уделившему много внимания выпуску книги, и поздравим себя с возможностью читать, изучать, держать в руках произведение, восставшее, можно сказать, из пепла.

Профессор В. М. Зациорский

НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ БЕРНШТЕЙН

Автор этой книги Николай Александрович Бернштейн (1896—1966) — выдающийся советский и мировой ученый, создатель нового направления в науке, которое он скромно назвал «физиологией активности» (скромно — потому что это направление охватывает не только физиологию, но и психологию и биологию активности), первооткрыватель ряда ее законов. Авторитетные ученые относят его научные труды к тому же классу, что труды Сеченова, Ухтомского, Павлова.

Основные монографии Бернштейна «О построении движений» и «Очерки по физиологии движений и физиологии активности» переиздаются в серии «Классики науки» (издательство «Наука»), продолжают выпускаться за рубежом в переводе на английский и немецкий языки.

В основе всего научного творчества Н. А. Бернштейна лежит его новое понимание жизнедеятельности организма. Организм рассматривается им не как пассивная реактивная система, отвечающая на внешние стимулы и приспосабливающаяся к условиям среды (так считали мыслители периода «классического» механицизма в физиологии), а как созданная в процессе эволюции активная целеустремленная система. Действия этого организма направлены каждый раз на удовлетворение своих потребностей, на достижение определенной цели, которую Н. А. Бернштейн образно назвал «моделью потребного будущего». Иначе говоря, процесс жизни есть не «уравновешивание с окружающей средой», а преодоление этой среды. Он направлен не на сохранение статуса, а на движение в сторону родовой программы развития и самообеспечения. Таким образом, живой организм — это противящаяся энтропии, негэнтропийная система.

Такое понимание жизненных процессов является проявлением принципа материалистической телеологии, принципа целесообразности (сообразности цели!) характера действий живого организма. При таком понимании жизнедеятельности организма требовалась новая методика изучения его движений. Если в классической механистической физиологии движения изучались в лабораторных условиях, то Н. А. Бернштейн считал необходимым изучать их в естественных (практических) условиях. Им была создана методика, позволившая получать на свето-

чувствительной пленке полную и ясную картину (в виде ряда кривых) того, как и с какой скоростью передвигаются те точки тела движущегося человека, перемещение которых в трехмерном пространстве имеет наиболее важное значение при том или другом двигательном акте. Разработаны были и методы анализа получаемых кривых, вычисления по ним сил, действующих на движущуюся часть тела. Свою методику Н. А. Бернштейн назвал кимоциклографией и циклограмметрией.

Огромное, далеко идущее значение разработанной Бернштейном методики исследования движений сразу же понял и очень высоко оценил А. А. Ухтомский. В статье «К пятнадцатилетию советской физиологии» он писал: «Приходит время, когда наука может заговорить о «микроскопии времени», как выражается где-то Н. А. Бернштейн... И здесь будет новый поворот в естествознании, последствий которого предоценить мы пока и не можем, подобно тому как современники Левенгука и Мальпига не могли предвидеть, что принесет их потомкам микроскоп» (Физиологический журнал СССР им. И. М. Сеченова, т. XVI, в. 1, 1933, с. 47).

Для выполнения того или другого движения мозг не только посылает определенную «команду» к мышцам, но и получает от периферийных органов чувств сигналы о достигнутых результатах и на их основании дает новые, корректирующие «команды». Таким образом, происходит процесс построения движений, в котором между мозгом и периферийной нервной системой существует не только прямая, но и обратная связь.

Дальнейшие исследования привели Н. А. Бернштейна к гипотезе, что для построения движений различной сложности «команды» отдаются на иерархически различных уровнях нервной системы. При автоматизации движений эта функция передается на более низкий уровень.

Многочисленные наблюдения и эксперименты полностью подтвердили эту гипотезу.

Уже из приведенного выше ясно, какое большое значение имеют результаты исследований Н. А. Бернштейна — не только теоретическое, но и для практиков: для спортивного тренера и спортсмена, для музыкального педагога и музыканта-исполнителя, для балетмейстера и артиста балета, для режиссера и актера, для всех тех профессий, для которых важно точное по результатам движение, особенно если оно совершается в необычных условиях (например, для пилота — в условиях непривычно больших и меняющихся ускорений, для космонавта — в условиях невесомости).

Результаты исследований Бернштейна важны и для врача, занимающегося формированием двигательных функций у больного, у которого они нарушены поражением нервной системы или двигательного аппарата (в частности, при протезировании).

Важны результаты работ Бернштейна и инженеру, который конструирует движущиеся механизмы и управление их движением и может при этом использовать знания о некоторых формах управления сложными движениями, которые «изобрела» природа и которые были изучены Бернштейном.

На самых первых порах изучения движений Бернштейн обнаружил, что при повторении одного и того же движения, например удара молотком по зубилу, рабочая точка молотка каждый раз очень точно попадает по зубилу, но путь руки с молотком к месту удара при каждом ударе в чем-то различен. И повторение движения не делает этот путь одинаковым. «Повторением без повторения» назвал это явление Н. А. Бернштейн. Значит, при каждом новом ударе нервной системе не приходится точно повторять одни и те же «приказы» мышцам. Каждое новое движение совершается в несколько отличных условиях. Поэтому для достижения того же результата нужны иные «команды» мышцам. Тренировка движения состоит не в стандартизации «команд», не в научении «командам», а в научении каждый раз быстро отыскивать «команду», которая в условиях именно этого движения приведет к нужному двигательному результату. Нет однозначного соответствия между результатом движения и «командами», посылаемыми мозгом к мышцам. Есть однозначное соответствие между результатом движения и «образом потребного будущего», закодированном в нервной системе.

Вместе с тем основные научные труды Н. А. Бернштейна, в том числе две его основополагающие монографии* как по объему приводимых сведений (в них необходимо было привести подробные данные о многочисленных наблюдениях и экспериментах, сопоставить свою методику и свои результаты исследований с методикой и результатами других авторов), так и по характеру изложения были обращены прежде всего к работникам науки: физиологам, психологам, биологам, медикам и т. д. — или к читателям, имеющим основательную подготовку в соответствующих отраслях науки. Для массового читателя пользоваться этими трудами было трудно.

А Бернштейн хотел довести свои идеи, результаты своих исследований и до широкого круга читателей, в частности до тех, для кого они представляли не только чисто познавательный, но и профессиональный интерес. Вот почему он охотно принял предложение Центрального научно-исследовательского института физической культуры написать научно-популярную книгу, которой дал название «О ловкости и ее развитии». Он увлеченно

работал над ней (это видно из ряда его записей), рукопись была не только одобрена институтом и принята к изданию, но даже запущена в производство... Но именно на это время пришелся разгул лысенковщины, борьбы с вейсманизмом-морганизмом, с космополитизмом и тому подобных явлений. И в результате издание не осуществилось. Только теперь, почти через полвека после того, как работа лежала на столе автора, она ляжет на стол читателя. Но несмотря на это, книга сохраняет свое значение и в наши дни.

Самый многочисленный круг читателей, для которых эта книга представляет профессиональный интерес, — это работники спорта и спортсмены. Поэтому книга выходит в издательстве «Физкультура и спорт». Но, как уже говорилось выше, она предназначена и для многих других читательских групп.

Профессор И. М. Фейгенберг

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга написана по предложению дирекции Центрального научно-исследовательского института физической культуры. Предложение имело двоякую цель: дать возможно более четкое определение и анализ сложного психофизического качества ловкости и общедоступно изложить современные воззрения на природу координации движений, двигательного навыка, тренировки и т. д., имеющие первостепенное практическое значение как для деятелей физического воспитания, так и для всех участников физкультурного движения, долженствующего быть в нашей стране культурным движением во всех смыслах этого слова. Таким образом, книга эта должна была быть научно-популярной.

Необходимость в научно-популярной литературе в нашем Союзе очень велика. Было бы в корне неправильно отрицать ее значение на том основании, что Советский Союз не нуждается в полузнайках и что нельзя оспаривать за его гражданами ни права, ни способностей к овладению специальной литературой, без какой-либо снисходительности или высокомерия, будто бы неизбежно связанных с популяризацией науки. Этот взгляд совершенно ошибочен.

Те времена, когда каждый деятель науки мог быть в разной мере ориентированным во всех отраслях естествознания, миновали давно и безвозвратно. Уже двести лет назад для подобного универсализма потребовался такой всеобъемлющий гений, как гений Ломоносова. И он, в сущности, был последним в мире представителем типа универсального натуралиста. За те два столетия, которые отделяют нас от него, объем и содержание естествознания выросли так безмерно, что научные работники затрачивают теперь всю свою жизнь на овладение материалом одной своей основной узкой специальности, и мало кто из них в состоянии выделить у себя достаточно времени даже для того, чтобы, не отставая от времени, следить за бурным потоком текущей научной литературы по этой специальности. О других отраслях той же науки, а тем более о других отраслях естествознания ему нередко некогда даже подумать.

Этот заливающий поток нового фактического материала по всем ветвям естественной науки и прямо связанная с его ростом все большая дифференциация научных и научно-прикладных профессий все сильнее и сильнее угрожают превратить их представителей в узких специалистов, лишенных какого бы то ни было кругозора, слепых ко всему, кроме той тесной тропинки, по которой их направила жизнь. А это

сужение поля зрения опасно отнюдь не только потому, что лишает людей всей неотразимой прелести широкого общего образования, но главное потому, что приучает из-за деревьев не видеть леса даже в своей специальности, выхолащивает творческую мысль, обедняет работу в отношении свежих идей и большой перспективы. Уже Джонатан Свифт, тоже двести лет назад, сумел пророчески предвидеть таких узких «гелертеров» с шорами на глазах, слепых зарапортовавшихся чудаков, и жестоко высмеял их в изображенной им академии наук острова Лагадо.

Вот для преодоления этой-то опасности и необходима научно-популярная литература. Да охранят ее все музы от снисходительного высокомерия к читателю, от горациевского «Odi profánum vulgus et arceo»!*. Она видит в читателе не профана, не вульгарную чернь, а собрата, которого нужно ознакомить с главными основами и последним словом смежной науки, до чего он никак не мог бы добраться, если бы ему пришлось штудировать эти вопросы по горам первоисточников и специальной литературы. Она стремится обеспечить ему тот широкий кругозор, который необходим как для научно-теоретического, так и для практического творчества в любой области, стремится не принизить себя до какого-то воображаемого и неуважаемого профана, а поднять собрата-читателя иной специальности на высоту птичьего полета, откуда можно обозревать весь мир.

Современный деятель — все равно как теоретики, так и практики — должен знать все о своем основном и основное обо всем.

Та часть общей теории словесности, ведению которой подлежит научно-популярная литература, еще совершенно не разработана. В ней в полную меру царит хаос, неясность и ощупывающая эмпирика. Между тем, пытаясь сделать свой вклад в этого рода литературу и подходя к этому заданию со всей ответственной серьезностью, какой оно заслуживает, необходимо в первую очередь отдать себе отчет в том, как взяться за дело.

Насколько в состоянии судить об этом автор, в современной научно-популярной литературе намечаются три различных стиля.

Хорошими типовыми представителями одного из них могут служить широко распространенные и общеизвестные томы издания т-ва «Просвещение»: «Мироздание» Мейера, «История земли» Неймайра, «Человек» Ранке и т. п. Книги этого типа ровно ничем не отличаются по изложению от любых учебных или научных руководств, кроме только постоянного памятования об уровне подготовленности читателя, для которого они предназначены. Они ничем не пытаются завлечь или заинтересовать читателя, кроме того интереса, который может представлять для него сама тема и содержание излагаемого предмета, ведут изложение сухо, деловито, в рамках плана, диктуемого в большей мере догматикой темы, нежели ее дидактикой.

Второй тип, или стиль, научно-популярного изложения можно было бы назвать фламмарионовским. Для широкоизвестных популярных

опусов Фламмариона по астрономии и космографии характерны основным образом две черты. Во-первых, это постоянное заигрывание с читателем, а еще более — с читательницей книги, которую автор, согласно представлениям буржуазного общества XIX века, трактует как в высшей степени кисейную, нетерпеливую и невежественную особу, но по адресу которой не жалеет никаких порций галантности. Во-вторых, это насыщение текста огромным количеством воды. Нет сомнения, что простота изложения и его водянистость далеко не одно и то же; мы знаем сколько угодно примеров высокоспециальных и трудных для понимания ученых сочинений, содержащих, однако, 90% жидкого, бесполезного растворителя. С нашей точки зрения, такое распухание книги помогает делу не больше, чем кокетничание с читателями обоего пола.

Третий стиль, или тип, относится к самому недавнему времени и ярче всего представлен в книгах де-Крюи, посвященных истории великих открытий в области медицины и биологии. У нас широко известна и пользуется успехом первая и самая талантливая из его книг «Охотники за микробами». Де-Крюи впервые, насколько мы можем судить, ввел в научно-популярную литературу смелую, широкую импрессионистскую манеру, обогащенную всеми современными достижениями общелитературной стилистики. Его речь богата образами, яркими сравнениями, полна юмора, местами поднимается до страстной горячности трибуна науки и адвоката мучеников. Ему помогает исторический аспект, в котором написано большинство повестей: будет ли то история великого открытия с его многосложными перипетиями или история жизни выдающегося деятеля науки — в обоих случаях повествование насыщается динамикой, сюжетностью, развертывающейся интригой. Читатель с замиранием сердца ждет, что будет дальше, и готов заглянуть на последнюю страницу, как делывали барышни, читая захватывающий роман. Название первой книги де-Крюи «Охотники за микробами» само уже вводит читателя в его стиль и манеру: он превращает историю научной борьбы в увлекательную приключенческую повесть, ничуть не снижая при этом высоты и значительности описываемых событий.

Манера де-Крюи начинает находить отклики и у нас в Союзе; нет сомнения, например, что талантливые очерки Татьяны Тэсс, посвященные характеристикам крупнейших современных советских ученых и время от времени появляющиеся в центральных газетах, во многом навеяны манерой этого автора. Много общего с этим же стилем имели и очерки безвременно скончавшейся Ларисы Рейснер.

Остановившись на этом последнем стиле ввиду целого ряда присущих ему привлекательных сторон, автор, однако, оказался в гораздо более трудном положении, не имея в своем распоряжении разворачивающейся сюжетной динамики. Задача состояла в том, чтобы применить этот стиль повествования к изложению теории, отрасли научной дисциплины с неизбежной для нее некоторой статичностью. Легче всего было справиться с очерком III («О происхождении движений»), именно в силу его историчности, и драматизировать широкое

и увлекательное полотно эволюции движений в животном мире, вплоть до человека.

В остальных очерках автор решился использовать весь доступный арсенал средств, выработанных и освященных теорией литературного слова, все, что она санкционирует по части изобразительных приемов. Автор проникся решимостью не бояться применения какого бы то ни было русского литературного слова, способного наиболее точно и выпукло выразить требуемую мысль, даже если это слово и не входит в состав официально-литературного (научного и служебного) языка. Далее им широко используются всякого рода сравнения и уподобления, начиная от мимолетных метафор, затерявшихся внутри придаточных предложений, и кончая развернутыми параллелями в целую страницу.

Стремление по возможности оживить изложение привело к включению в текст ряда повествовательных эпизодов, от сказочно-мифологических вставок до реалистических очерков, преимущественно навеянных впечатлениями Великой Отечественной войны. Наконец, в том, что касается иллюстрационного оформления книги, автор, имея широкую поддержку со стороны издательства, сопроводил текст очень большим количеством рисунков. Наряду с фигурами, ссылочно и по содержанию тесно связанными с текстом, книга содержит целый ряд научных иллюстраций, косвенно освещающих изложение (это преимущественно рисунки из областей анатомии, зоологии, палеонтологии и фотографические документы наивысших достижений спортивного искусства). Мы не убоялись и включения некоторого юмористического элемента в виде карикатур, добродушно подсмеивающихся над мешковатостью и неуклюжестью или предъявляющих шуточно-недосягаемые образцы ловкости и изворотливости.

Может быть, все эти искания в области научно-популярной формы — одна сплошная ошибка. Однако, несомненно, есть шанс и за то, что хоть какая-то малая крупица найденного найдена правильно. Ведь не ошибается только тот, кто ничего не ищет, а с другой стороны, ни один ищущий никогда и не рассчитывал с одного раза верно найти.

Положимся для оценки сделанного на суровую, но товарищескую критику и на весь широкий читательский опыт.

Проф. Н. А. Бернштейн

Очерк I
Что такое ловкость?
Научные бои и разведки
изиология давно перестала быть «наукой о
лягушках». Ее предмет все время рос и
по размеру и по уровню развития.
Она попробовала свои силы на голубях
и курах, потом перешла на кошек и
собак. Еще позднее прочное положение
в лабораториях заняли обезьяны. Неот-
ступные требования практики все ближе
подводили физиологию непосредственно к человеку.
Было время, когда человек рассматривался как совсем
особое существо полубожественной природы. Всякое опытное
изучение строения и свойств его тела почиталось тогда ко-
щунством. Стихийный научный материализм овладел ведущими
позициями всего триста лет назад; тогда-то и была взрезана
первая лягушка. Но к нашему времени пропасть между всеми
другими живыми тварями и человеком снова стала обнаружи-
ваться во всей своей глубине. На этот раз дело уже шло не о бо-
жественной природе или бессмертной душе человека; пропасть
эту вскрыли неотвратимые реальные требования жизненной прак-
тики. Возникла физиология труда, физиология физических уп-

ражнений и спорта. Какой труд можно изучать на кошке или
курице? Что общего между легкой атлетикой и лягушкой?
Так все больше развивается и шире раздвигает свои гра-
ницы настоящая физиология человека и чисто человеческой
деятельности. Она с бою берет позицию за позицией, все
глубже проникая в тайны отправлений организма человека.
Развитие каждой естественной науки, и физиологии в том
числе, можно очень точно уподобить неуклонному победоносному
военному наступлению. Противник — область неизвестного — си-
лен и еще далеко не добит. Каждую пядь земли приходится
отбивать у него упорными, ожесточенными боями. Не всегда
наступление развивается успешно. Случаются в нем и останов-
ки, иногда довольно длительные, когда обе стороны окапы-
ваются друг против друга и собираются с новыми силами.
Бывает и так, что область, которая казалась уже отвоеванной,
снова отходит обратно к противнику — неизвестному. Это слу-
чается, когда научная теория, на которую возлагались большие
надежды, оказывается ошибочной, а положенные в ее основу
факты — превратно понятными и ложно истолкованными. И тем
не менее армия науки знает только временные прорывы и
неудачи. Как в океанском приливе каждая волна захлестывает
на какие-нибудь полметра больше предыдущей и все же волна
за волной, минута за минутой подымают прилив выше и выше,
так развертывается и научное наступление. Только, в отличие от
приливов, этому наступлению ни конца, ни предела нет.
И в деталях есть много сходства между жизнью науки и
боевой обстановкой. Есть медленное, но неуклонное, железное
продвижение вперед всем фронтом, когда каждый шаг завоевы-
вается прочно и навсегда. Есть смелые броски, гениальные
прорывы, которые в самые короткие сроки проникают далеко
в глубину по такому направлению, где перед этим годами не
удавалось и на вершок потеснить врага. Такими великолеп-
ными прорывами высятся в истории научных битв открытия
Лобачевского, Пастера, Менделеева, Эйнштейна. Бывают — и
так же необходимы в науке, как и в настоящей войне, — ко-
роткие разведочные рейды в глубь расположения противника. Эти
разведочные рейды и не покушаются захватить и удержать в
своих руках какой-либо новый участок территории. Но такая
разведка может дать много денных сведений о ближайших тылах
врага и этим помочь главным боевым силам сориентироваться
для предстоящих наступательных операций всем фронтом.
Автор настоящей книжки уже в течение четверти века ра-
ботает скромным офицером в действующей армии науки, на
участке физиологии движений человека. Все эти годы ему при-
ходилось участвовать только в планомерных и медленных на-
ступательных операциях научной пехоты. Предложение написать
очерки по физиологии ловкости явилось боевым поручением с
характером разведки, поскольку в этом направлении еще очень

мало материала, прочно отвоеванного научным исследованием.
Предпринять такую разведку было своевременно и нужно, жизнь
настойчиво требует ее. Удачен ли был выбор офицера-испол-
нителя и оказался ли в какой-то мере ценным собранный этой
разведкой материал — об этом судить не автору. Отчет о раз-
ведке лежит сейчас перед глазами читателя в виде отпечатанной
книжки. Пусть выскажется о ней он сам.
Психофизические качества
На боевом знамени физической культуры значатся названия
четырех понятий, которые принято объединять под именем
психофизических качеств. Эти качества — сила, быстрота, вы-
носливость и ловкость.
Нельзя сказать, чтобы эти четыре сестры были уж очень
однородны.
. Сила — это почти целиком физическое качество организма.
Она непосредственно зависит от объема и качества мышечной
массы и только второстепенным образом от других обстоя-
тельств.
Быстрота — уже сложное качество, в составе которого есть
кое-что и от физиологии и от психологии.
Еще больше сложно, или, как говорят, комплексно, ка-
чество выносливости.
Оно целиком основывается на дружной кооперации реши-
тельно всех органов и систем тела. Для его проявления необ-
ходима высокая степень налаженности: и обмена веществ в
непосредственно работающих органах, и транспорта — кровенос-
ной системы, снабжающей их питанием и удаляющей из них
отходы, и органов снабжения — пищеварительной и дыхательной
систем, и, наконец, всех органов верховного управления и ре-
гулирования — центральной нервной системы. В сущности, вы-
носливый организм обязан удовлетворять трем условиям: он
должен располагать богатыми запасами энергии, чтобы иметь,
что расходовать. Он должен уметь в нужную минуту отдать —
«выложить» их широкою рукой, не позволяя залеживаться
ни одной единице энергии. Наконец, он должен при этом уметь
тратить эти ресурсы с жесткой, разумной расчетливостью,
чтобы их хватило на покрытие как можно большего количества
полезной работы. Формулируя коротко, быть выносливым —
значит: иметь много, тратить щедро, платить скупо. Как видим,
это качество характеризует собой все многосложное хозяйство
организма в его целом.
Еще сложнее и комплекснее качество ловкости. О нем уже
трудно сказать, чего в нем больше — физического или психи-
ческого. Во всяком случае, — и мы подробно увидим это в даль-
нейшем — ловкость — это дело, или финкция, управления,

а в связи с этим главенствующее место по ее осуществлению
занимает центральная нервная система. Управлять же для реа-
лизации ловкости ей приходится очень и очень многим.
И в других отношениях качество ловкости выделяется из
ряда прочих. Оно, несомненно, гибче, разностороннее, универ-
сальнее каждого из них. Ловкость — это такая валюта, на
которую охотно и во всякое время производится размен всех
других психофизических качеств. Ловкость — козырная масть,
которая кроет все остальные карты.
Ловкость — победительница
В очень многих мифах, сказках и сагах восхваляется лов-
кость — победительница. Однако наиболее разработана эта тема
в одной старинной китайско-тибетской сказке, которую мы поз-
волим себе привести полностью.
«...Всем жителям лесов, полей и гор насолила лукавая обезьяна, но
больше всех доняла она своими плутнями троих: слона, верблюда и желто-
глазого зайку. И сговорились они втроем меж собой: бить челом на обезьяну
Черному Властелину, пещерному медведю Гималайских гор.
Выслушал жалобу Черный Властелин и присудил: выдать обезьяну всем
троим челобитчикам головою. И повелеть ей выйти с каждым из них по очереди
на поединок, какой назначит сам жалобщик. Возьмет обезьяна верх на всех
трех поединках — быть ей помилованной. Будет побита хоть на одном —
тут ей и живой не быть.
Выступил первым могучий слон и говорит:
— Есть в десяти милях отсюда источник целебной воды Дунь-Хэ. Но
путь к нему непроходим. Завален он острыми обломками скал, тяжелыми и
зубастыми, весь зарос лесными дебрями непролазными. Ни зверю туда не
пробраться, ни птице не пролететь. Вот мой поединок: кто из нас двоих до
этого источника дойдет и первым назад полную
кружку целебной воды принесет — за тем и победа.
Полагался слон на свою великую силу. Ду-
мает: вовеки этой обезьянке ни скал ни своротить,
ни деревьев не повалить. А если она сразу за
мной следом и пойдет, где я путь проложу, так все
равно придется ей и назад следом за мной идти.
А я еще ей хвостом по кружке ударю, всю воду
выплесну.
И двинулся слон вперед. Скала ему поперек
дороги заляжет — он ее бивнями на сторону сво-
ротит. Загородят ему путь заросли, где деревья
хитрей между собой переплелись, чем черточки в
самой сложной китайской букве, — он их хоботом
во все стороны размечет, с корнями и с землей из
земли повывернет.
А обезьяна и не подумала за ним брести.
Разбежалась и с размаху вскочила на самую высо-
кую пальмовую крону. Огляделась кругом да как
пойдет между сучьями и ветвями перепрыгивать
да проныривать. Тут хвостом уцепится, маятни-
ком раскачается и разом за сотню шагов пере-
махнет. Здесь лапы в мех втянет, ужом прос-
кользнет. Там через острые зубы скал так искусно

колесом пройдется, что ни одной царапинки себе не сделает. Доскакала до целеб-
ного источника Дунь-Хэ и назад к пещере Черного Властелина с полной кружкой
воды примчалась. Слон все еще на полпути туда был. Да ведь как управилась:
при всех своих прыжках и кувырках ни одной капли из кружки не расплес-
кала!
Поднесла обезьяна целебную воду Черному Властелину. Подивился Черный
Властелин и начертал зубом на бамбуковой коре первый священный знак
победы «И».
Выступил вперед зайка желтоглазый и говорит:
— Видите гору,' что за нами высится? Это — гора чудес, Хамар. Кругом
нее — восемь дней человечьего пути. У этой горы четыре склона: один весь
из черного камня, другой —- из серого, третий — из бурого, а четвертый, который
в нашу сторону обращен, — из золотистого. Есть у нее чудесное свойство.
Если по обломку камня с каждого из склонов горы взять и все четыре цвета
вместе сложить, они тотчас срастутся в один магический камень, который все
простые каменья в золото обращает. Нужно только, чтобы все обломки в один и
тот же день набраны и сложены были, иначе они уже не срастутся.
Много охотников пыталось добыть себе магический камень с горы Хамар,
да никому доселе это не удалось. Гора ни с какой стороны неприступна:
вся она гладка, как стекло, скользка, как лед.
Вот и мой поединок. Кто из нас двоих первый все четыре склона горы
обежит и с каждого по обломку в дар Черному Властелину принесет, за тем и
победа.
Полагался зайка на свои ноги резвые, стальные. Где, думает, длиннорукой
да долгохвостой обезьяне за мной угнаться?
И покатил зайка желтоглазый во всю мочь кругом подножия горы. Только
его и видели. И так-то он всегда прытко бегал, а тут откуда только силы взя-
лись. Быстрее ласточки полетел, резвее морской стрелы — макрели помчался.
Л обезьяна за зайкой гнаться не стала. Разбежалась она изо всех сил
да с разбегу как примется прямиком по золотистому склону кверху карабкаться.
Где когтями в малую зазубринку вцепится, где хвостом, как крылом, по воз-
духу поддаст, где змейкой ползком провьется. Как муха по стенке побежала.
Доцарапалась прямо до острой вершины, где все четыре склона вместе друг
с дружкой сходятся, отколупнула от всех них по кусочку и назад. А назад-то
ей совсем просто было: села на свою розовую подушечку, что под хвостом,
и покатилась с горы вниз быстрее лавины. Зайка
все еще на половине дороги был.
Поднесла обезьяна все четыре обломка
Черному Властелину. Пуще подивился Черный
Властелин, покачал головою и начертал зубом
на бамбуковой коре второй священный знак по-
беды «Ро».
Выступил тогда верблюд и молвил так:
Есть за великой безводной пустыней
оазис, а в нем растет волшебный цветок Ли. Кто
владеет этим талисманом, над тем не властны
никакие чары. Путь туда долог и труден. Во всей
пустыне ничего не растет, кроме кактусовых де-
ревьев да сухих кустарников. Мой отец ходил
туда, когда я был еще верблюженком, и из всего
каравана только два верблюда вернулись обрат-
но. Туда-то я берусь дойти и принести тебе,
Властелин, в дар волшебный цветок Ли. Только
уничтожь ты, во имя предков, эту проклятую
обезьяну!
В том будет и мой поединок. Если и обезья-
на сумеет туда добраться и принесет тебе цве-
ток раньше меня, я готов ей все грехи отпустить
и склониться перед нею. Л уж если погибнет она

там от жажды и изнурения, пусть сама на себя пе-
няет.
А про себя думает верблюд: где хлипкой
обезьяне великую пустыню перейти? Я, корабль
пустыни, и то все свои силы на этот подвиг выложу.
Недаром вся тропа к оазису усеяна конскими и
верблюжьими костями. Ей с моею выносливостью
не потягаться, и никакие увертки тут ей не помогут.
Напился Верблюд досыта воды, навьючил
поперек обоих горбов по меху с водою и побрел-
поплыл, мягко распяливая лапчатые копыта.
А обезьяна на этот раз выжидать не стала, мот-
нула хвостом и вперед унеслась.
Через всю безводную пустыню шла тропа,
и отбиваться от нее ни в одну сторону нельзя было,
чтобы не заблудиться и не погибнуть. Знала
обезьяна что и верблюд, не сворачивая, по этой
тропе пойдет, забежала вперед и добежала до
заросли высоких кактусов и крепких кустарников.
Приладила обезьяна между кактусами поперек
тропы хитрую петлю из ветвей и сухих трав, сама
влезла на верхушку самого высокого кактусового
дерева, конец петли туда же укрепила и ждет.
Бредет-плывет верблюд по тропе, дошел до
петли, не заметив ее, натянул ее грудью и дальше шагает.
А хитрая петля то дерево, на котором обезьяна сидит, все ниже и ниже
к самой земле клонит.
Вдруг сорвалась петля, распрямился кактус и метнул обезьяну вперед, точно
из пращи. Понеслась обезьяна по воздуху, словно птица: хвостом управляет,
лапами, как крыльями, воздух под себя подгребает.
Залетела обезьяна вперед ни много ни мало на девяносто тысяч шагов и на
лету вцепилась в самую вершину другого высокого кактуса. Закачался кактус,
пригнулся к самой земле, потом в другую сторону снова до самой земли докач-
нулся. А как пошел распрямляться, разжала обезьяна лапы и опять вперед
понеслась. Еще девяносто тысяч шагов отлетела.
Опустилась обезьяна на тропу ловко и точно, на все четыре лапы. Видит:
бредут по тропе верблюдица с верблюжонком. Обезьяна и тут на их пути такую
же хитрую петлю пристроила.
Долго ли, коротко ли, а полдня не прошло, как донеслась обезьяна, перелет
за перелетом, до самого волшебного оазиса на конце пустыни.
А назад добраться ей совсем легко было.
Как сорвала она чудодейственный цветок Ли, стали ей подвластны все
духи пустынь. Повелела она им перенести ее к пещере Черного Властелина, ох-
ватил ее жаркий вихрь, окутал своими крыльями и быстрее молнии перенес через
безводную пустыню. Верблюд все еще и сотой части пути не одолел.
Пуще прежнего подивился Черный Властелин, пещерный медведь Гималай-
ских гор, покачал головою, почесал за ушами, принял благосклонно от обезья-
ны чудодейственный цветок Ли и начертал зубом на бамбуковой коре третий
священный знак победы «Ха».
А обезьяну отпустил с миром обратно, в леса и поля. Там она и поныне
живет».
А теперь от сказок обратимся к действительной жизни и
пригласим мастера спорта И. Бражнина поделиться одним его
детским воспоминанием*.
* Заимствовано из интересной статьи И. Бражнина о ловкости, помещен-
ной в журнале «Костер», № 4, 1941.

«Это было тридцать дет тому назад. По всей России увлекались тогда
французской борьбой. Чемпионаты французской борьбы были в каждом городе,
в каждом местечке. Чемпионаты были в каждом дворе, где собиралось пол-
десятка парнишек в возрасте от 10 до 15 лет.
Я в те годы был примерно как раз в таком возрасте, состоял чемпионом
дворового масштаба и часами ходил по городу за каким-нибудь саженным
Ваней Лешим или Саракики, подвизавшимися по вечерам в местном цирке.
Однажды мы целой толпой сопровождали прогуливавшегося по Архан-
гельску борца Мкртичева. Это был огромный детина, смуглый, толстый и
очень сильный. Он был не только борцом, но работал каждый вечер в цирке с
тяжестями, гнул железные ломы, рвал подковы, ломал пальцами медные
пятаки, проделывал множество цирковых трюков, требующих очень большой
силы.
Для нас Мкртичев был недосягаемым идеалом, и я с замиранием сердца
следовал за ним на почтительном расстоянии, разглядывая со всех сторон
этого чудо-силача.
Но вот как-то этот чудо-силач зашел к золотых дел мастеру и, о, счастье! —
как раз к тому, у которого работал подручным живший на нашем дворе под-
росток Монька. Я часто забегал к Моньке на правах приятеля и сейчас же
юркнул вслед за Мкртичевым в мастерскую.
Не помню уж, с чего начался разговор о силовых номерах, затеянный
Монькой, но помню, что в конце его Монька (ему было семнадцать лет, но он был
худощав, мал ростом и выглядел, как пятнадцатилетний) предложил Мкртичеву
разрезать трехкопеечную монету небольшими ножницами, которые употребляют
золотых дел мастера для резки нетолстых полос серебра, олова, меди или
припоя.
Мкртичев, ломавший в цирке монеты голыми руками, взял со снисходитель-
ной улыбкой ножницы, монету и... провозившись с ними целых десять минут,
потный и сконфуженный, вернул Моньке и монету и ножницы в том виде,
в каком их получил.
Тогда Монька взял в правую руку ножницы, подсунул под их лезвия
монету и тремя спорыми и быстрыми движениями перерезал ее пополам. То же
самое проделал он и с более толстым медным пятаком. Чудо-силач только руками
развел и, посрамленный, поспешил локинуть мастерскую. С тех пор я не ходил
больше за силачом Мкртичевым — он был развенчан».
За что ценится ловкость?
Ловкость всегда и во все времена имела какое-то неотрази-
мое обаяние. В чем секрет ее притягательной силы, мы попробуем
разобрать несколько дальше. Но бесспорно, что народная муд-
рость высоко расценивает это качество. Начиная с знаменитой
библейской легенды о великане Голиафе и отроке Давиде,
который ловкостью одолел его (эта легенда очень забавно вос-
произвелась в приключении с Монькой и Мкртичевым), и эпос,
и сказки, и пословицы всех народов превозносят ловкость.
В последующем тексте этой книжки нам встретится еще доста-
точно серьезного материала, поэтому можно позволить себе во
вступительном очерке привести еще одну народную сказку, на
этот раз в совсем кратком пересказе.
Отец послал своих трех сыновей походить по свету и поучиться уму-разуму.
Через три года вернулись сыновья домой и сообщили отцу, что один из них
выучился ремеслу цирюльника, второй — кузнеца и третий фехтовальщика.
Отец предложил: сесть всем у дверей дома и подождать, чтобы каждому

{^\^\^ из сыновей представился случай выказать свое
искусство. Кто перещеголяет остальных своим
мастерством, тому он завещает и дом и все
добро.
Совсем недолго посидели они у ворот, вдруг
видят: скачет к ним по полю заяц.
— Этого-то мне и нужно, — сказал цирюль-
ник, — схватил свои принадлежности, погнался за
зайцем, на всем бегу намылил ему мордочку и выб-
рил ее чисто-начисто, не сделавши ни одной цара-
пинки.
— Да, — сказал отец, — ты большой искусник.
Если другие братья чего-нибудь еще более уди-
вительного не сделают, дом твой.
— Погодите, батюшка, — сказал второй сын,
кузнец.
А тут как раз показалась на дороге карета,
которую во весь опор мчала пара рысаков. Схватил
кузнец инструменты, побежав за каретой, сорвал
у лошадей все восемь подков и на всем скаку Же
заменил их новыми восемью подковами.
— И ты, я вижу, не терял даром времени, —
сказал отец. — Не знаю уж, кто из вас двоих бо-
лее ловок. Нелегко будет угоняться за вами третье-
му брату!
Только он сказал это, стал накрапывать дождь. Отец и два первых сына
спрятались под навес крыльца, третий же сын, фехтовальщик, остался снаружи,
выхватил свою рапиру и стал фехтовать у себя над головой, отбивая каждую
дождевую каплю. Дождь шел все сильнее и сильнее и наконец полился про-
ливной, словно кто воду с неба из корыта лил, а он только все быстрее
работал своею рапирой и каждую каплю успевал отразить по всем правилам
фехтования, так что оставался сухим, будто сидел под зонтиком или под крышей.
Видя такое дело, не сумел отец отдать никому из сыновей предпочтения,
разделил имение между тремя сыновьями поровну. И правильно сделал.
И эту народную сказку сопоставим с живой действитель-
ностью. Нам не придется возвращаться к временам детства:
последние пережитые всеми нами пять лет дают достаточно ма-
териала для всякого рода примеров.
Однажды (это было в самом начале Великой Отечественной войны) наша
конная разведка попала в кольцо немцев, значительно превосходивших ее
силами.
Положение создалось очень напряженное, и прорвать кольцо было не-
легко.
Среди участников разведки был один цирковой наездник. При первых же
выстрелах неприятеля он зашатался в седле и свесился головой вниз. Немцы
решили, что он убит и случайно зацепился за стремена, и перестали обра-
щать внимание как на него, так и на его лошадь, беспорядочно метавшуюся с
мертвым телом по полю. Но наездник не был даже ранен. С лошадью они
были давними друзьями и понимали друг друга без слов. Притворяясь убитым,
он продолжал уверенно управлять своим конем и, заставляя его как будто бы
в растерянности носиться туда и сюда, сумел в этой неимоверной позе не только
уйти целым от неприятеля, но перед этим собрать весь необходимый разведоч-
ный материал. Когда он решил, что пронаблюдал достаточно, он пустил лошадь
вскачь, поднялся в седло и благополучно вернулся к своим.
Что позволило этому герою не только избежать гибели, но и

блестяще выполнить боевое задание? Самообладание, сила, вы-
носливость? Да, но больше и прежде всего — двигательное
мастерство и находчивость, то есть ловкость.
Вот другой пример из многих и многих тысяч подвигов,
совершенных нашими славными воинами в эту великую войну.
Фашисты вели осаду деревенского дома и уже почти овладели им. Один
из фашистов залег за закрытыми воротами, просунул ствол пулемета между
их створками и подворотней и поливал оттуда дом, пока низ его не был захвачен
фашистами. Последний задержавшийся в доме красноармеец взбежал на чердак.
Путь к отступлению был ему отрезан, и было очевидно, что в ближайшие
минуты немцы нападут на него с тыла. Нельзя было терять ни одного мгновения.
Красноармеец подбежал к чердачному окну и быстро сориентировался.
Мгновенно выхватил из-за пояса ручную гранату и метнул ее в створки ворот
под окном. Увидя сквозь дым, что створки разлетелись в щепы, и заметя под
ними оглушенного немецкого пулеметчика, он выскочил из окна, перевернулся
в воздухе и сел прямо на немца. Прежде чем тот очнулся, он выхватил у него
из кобуры пистолет, тут же принесший могилу своему бывшему хозяину,
повернулся и, все продолжая сидеть верхом на мертвом немце, успел направить
его пулемет на чердак в ту самую минуту, как на нем показались фрицы.
Данная по ним неожиданная очередь вызвала среди фрицев сильное заме-
шательство, которое было целиком использовано нашими бойцами, подоспевшими
на выручку.
Я не помню фамилии героя-красноармейца. Он не был ни Го-
лиафом, ни Геркулесом. Это был обыкновенный парень среднего
роста и телосложения. Но это был советский физкультурник,
и в грозную минуту двигательные умения и привычная наход-
чивость выручили его. И здесь его жизнь и все положение в
целом были спасены ловкостью.
Что же так притягивает в ловкости? Почему она так ценится
и вызывает к себе такой влекущий интерес? Думается, что мы
не ошибемся, если основными причина-
ми этого назовем следующие.
Прежде всего и, может быть, важ-
нее всего остального то, что двигатель-
ная ловкость — чрезвычайно универ-
сальное, разностороннее качество. О
ловком можно сказать, пользуясь вы-
ражением поговорки, что он и в огне
не горит и в воде не тонет. Спрос на
ловкость есть всюду, и выручает она
решительно во всевозможных случаях.
В профессиональных навыках, в рабо-
чих движениях? Несомненно. В быту,
домашнем хозяйстве, в огороде, на
скотном дворе? Нет спора. В гимнас-
тике, легкой атлетике, спортивных иг-
рах, акробатике? Там все основано на
ловкости. В боевой обстановке? Мы
уже привели два примера из тысяч их,
подтверждающих значение ловкости

для бойца. На протяжении этой книги встретится еще немало
примеров, говорящих об исключительной разносторонности этого
качества.
Рядом стоит второе притягательное свойство ловкости —
ее доступность, та особенность ее, которая дает шансы человеку
с самыми средними телесными данными одержать верх над
любым великаном или атлетом. Разве не многообещающим
выглядит то, что всесоюзный и европейский рекорды по прыжку
в высоту с шестом — физическому упражнению, как раз целиком
строящемуся на ловкости, установил заслуженный мастер спорта
Н. Г. Озолин, человек невысокого роста и не слишком атлети-
ческого телосложения? Ловкость сулит каждому осуществление
на нем поговорки: «Мал золотник, да дорог». Повседневный
опыт говорит о том, что ловкость не какое-то неизменяемое,
прирожденное свойство, которое так же безнадежно рассчиты-
вать заполучить, как изменить свой природный цвет глаз. Лов-
кость поддается упражнению, ее можно выработать в себе и,
уж во всяком случае, добиться сильного повышения ее уровня.
Для нее не нужно ни длинных ног, ни могучей грудной
клетки; она вполне мирится с тем телесным инвентарем, каким
располагает каждый здоровый, нормальный человек.
Затем обязательно в ловкости то, что она не чисто и грубо
физическое качество, как сила или выносливость. Она образует
уже мостик к настоящей, умственной области. Прежде всего,
в ловкости есть мудрость. Она — концентрат жизненного опыта
по части движений и действий. Недаром ловкость нередко
повышается с годами и, как правило, удерживается у человека
дольше всех других его психофизических качеств. Затем, как
всякое качество, связанное уже с психикой, она несет на себе
отпечаток индивидуальности. У всех силачей сила более или ме-
нее однородна, кроме количественных различий, да, может быть,
еще того, что у одного из них сильная спина, у другого — руки.
Сила — это килограммы, и ничего больше; естественно, что
для нее так легко установить количественные показатели. Лов-
кость у каждого ловкого человека другая, она вся качественна и

неповторима. Именно по этим причинам для нее, единственной
из всех психофизических качеств, до сих пор не нашлось коли-
чественных измерителей. Существуют рекорды по быстроте, по
силе, по выносливости, но до настоящего времени не придумали
ни одного вида соревнований, на котором можно было бы доби-
ваться первенства и рекордов прямым образом по ловкости.
Ловкость помогает в целом ряде и легкоатлетических и спор-
тивно-игровых действий, но всюду в них она, как режиссер
спектакля, сама остается за сценой, и за ее счет призы получают
то скорость, то выносливость, то сила. Это ставит ловкость в не-
выгодные внешние условия, но внутренне возвышает ее над
всеми остальными качествами, придавая ей особенную заман-
чивость.
В наших физиологических очерках всюду будет идти речь о
чисто двигательной ловкости, не касаясь тех областей, в которых
это же понятие применяется для обозначения психологических
свойств. Однако четкую грань между теми и другими проявлени-
ями качества ловкости проложить очень трудно, и это обнару-
жится на ряде примеров и в настоящей книге. Двигательная
ловкость — это своего рода двигательная находчивость, но
сплошь и рядом эта простейшая форма находчивости постепен-
но перерастает в умственную находчивость, в изобретательность,
в техницизм. Рабочий-стахановец нередко начинает с тренировки
своих движений на высокие темпы, но затем переходит на их
рационализацию и качественное усовершенствование, а кончает
конструктивными улучшениями своего станка или машины и
смелыми изобретательскими идеями. Вот эта сторона двигатель-
ной ловкости тоже неотразимо влечет к себе: то, что она ин-
теллектуальна*, что всю работу над ее развитием можно
насквозь пропитать глубоким умственным вниканием в существо
дела. Очень показательно, что как раз упомянутый несколькими
строками раньше доцент, кандидат педагогических наук
* Интеллектум, мыслительные способности.

Н. Г. Озолин* достиг своих выдающихся результатов с помощью
углубленного анализа физиологической стороны своих движение
их биомеханики, механики упругих свойств шеста и т. д.
Что есть ловкость?
Так что же представляет собою ловкость? Предоставим спер-
ва слово уже цитировавшемуся нами И. Бражнину.
«Что же такое ловкость? Для того, чтобы уяснить себе это, обратимся к
к истории слова.
Слово «ловкость» есть производное от корня «лов». Глагол от этого корня —
«ловить».
Первоначальное значение слова относится к охоте, промыслу, ловле зверя,
птицы, рыбы. Охотник прежде назывался ловцом («Были бы бобры, а ловцы
найдутся», «На ловца и зверь бежит»).
Употребляемые для охоты собаки назывались ловчими собаками — борзые,
хортые и т. д. Выдрессированные для охоты птицы — ястреб, сокол — назывались
ловчими птицами. Способность этих животных хватать зверя, перенимать его,
кидаться, вцепляться в зверя, изворачиваться называлась в старину ловчивостью
или ловкостью.
С течением времени значение слова расширилось и перенесено было на чело-
века, но смысл его мало изменился с тех пор. Ловкость по-прежнему определяется
как способность нашего тела к проворству, ухватке, подвижности, гибкости.
Прекрасно определяет понятие «ловкий» в своем «Толковом словаре»
В. Даль.
По Далю, «ловкий» — это значит «складный в движениях». И это, пожалуй,
самое точное определение. Именно «складность» движений определяет ловкого
прыгуна, бегуна, наездника; именно умение многие мелкие движения рук, ног,
туловища «складывать» в общее движение всего тела, дающее высший результат.
Умение управлять своим телом и есть ловкость».
Мы не согласимся с процитированным И. Бражниным опре-
делением Даля**. «Складность в движениях» — это то, что обоз-
начается как хорошая координация движений вообще, а хорошая
координация движений вообще, а хорошая координация и
ловкость явно не одно и то же. Для того, чтобы быть прекрасным,
выносливым ходоком, необходимо обладать безукоризненной
координацией движений, а разве это ловкость? Отличная общая
координация, «складность в движениях», необходима и бегуну-
спринтеру, и пловцу на дальние дистанции, и участнику массовых
выступлений по «ритмической гимнастике» и т. д., а слово
«ловкость» плохо вяжется со всеми этим видами движений.
Вслушайтесь в выражения: «он ловко пробежал тысячу метров»
или «она ловко проплыла дистанцию». Слово «ловко» здесь
явно не на своем месте, и мы дальше увидим почему.
С другой стороны, оценка движений как «складных» в боль-
шой степени дело личного вкуса. Мне кажется складным Петров,
* Ныне Н. Г. Озолин — доктор педагогических наук, профессор, заслужен-
ный деятель науки РСФСР. — Прим. ред.
** Удачнее другие приводимые Далем определения: «ухватливый» и «умею-
щий».

а вам — Сергеев, и, в конце концов, здесь так же трудно сгово-
риться, как и о том, какое из двух мороженых вкуснее. Для
научного определения нужно нечто более строгое.
Прежде всего условимся о следующем. Ловкость, как мы
уже установили, — это очень сложный психофизический комп-
лекс. Народная мудрость создавшая на протяжении веков так
много обозначений в языке для таких понятий, как смелость,
гордость, скупость, выносливость и т. п., вычленила и ту сово-
купность свойств, которую мы называем ловкостью, и дала ей
имя. Назвать этот сложный комплекс одним словом практически
целесообразно и удобно, потому что составляющие его свойст-
ва очень часто встречаются сообща и явно имеют между собой
внутреннюю связь. Но тем не менее такое вычленение и объе-
динение их под одним названием условно. Ловкость нельзя «от-
крыть», как можно было в свое время открыть, например, что
делает поджелудочная железа, или открыть в головном мозгу
«центры речи». Не приходится рассчитывать на то, чтобы взрезать
организм и найти ловкость под микроскопом в мышцах, суставах
или ином месте. Представление о том, что ловкость можно
«открыть» посредством каких-то будущих точных приборов, было
бы таким же наивным, как и образ мыслей того простодушного
крестьянина, который восхищался астрономами за то, что они
сумели открыть через свои телескопы названия звезд. Можно
изучить с любой научной строгостью какие угодно свойства лов-
кости, но о том, что понимать под ловкостью, что включать в это
понятие, нужно сперва договориться, хотя бы с той или иной
неизбежной степенью условности и произвольности.
Определение качества ловкости нужно не «открыть», а пост-
роить. Для того же, чтобы в подобном определении было как
можно меньше упомянутой условности и произвольности, следует
стремиться к соблюдению нескольких общих правил.
Во-первых, правильно построенное определение такого поня-
тия, как понятие ловкости, должно возможно лучше и ближе
«вязаться» с общепринятым его пониманием, утвердившимся
в языке. Чутье языка и смысла слов очень высоко развито у каж-
дого человека по отношению к его родному языку, и ему тотчас
же резнет ухо каждое неправильное словоупотребление. И науч-
ное определение нужно построить так, чтобы оно как можно
точнее вписалось в то несколько расплывчатое по очертаниям,
но совершенно ясное в своей основе понимание слова, которое
есть у каждого из нас.
Во-вторых, требование к изыскиваемому определению состо-
ит и в том, что оно должно давать возможность точно и без коле-
баний опознать ловкость и отличить ее от всего того, что не есть
ловкость. Нам нужно привязать к ловкости ниточку, за которую
в любой момент можно вытянуть ее и вызвать для обследования,
будучи уверенными, что по такому вызову предстанет перед нами
именно она, а не что-нибудь другое.

В-третьих, наконец, научное определение нужно считать хоро-
шим тогда, когда оно помогает проникнуть во внутреннюю суть
того что мы определяем. Оно должно вытекать из целостной науч-
ной теории и помогать дальнейшему развитию этой теории.
Такое определение представит действительную научную ценность,
и его удачное построение может уже само по себе быть вкладом
в науку.
Мы дойдем в этой книге до развернутого определения качества
ловкости только в последнем — VII очерке, где и постараемся
подытожить по возможности все существенные и необходимые
признаки этого качества. Здесь же, во вступительном очерке,
мы дадим предварительное определение, способное отвечать хотя
бы первым двум требованиям.
Во всем дальнейшем изложении мы должны иметь возмож-
ность всегда точно знать, ловкость ли или нет то, о чем в данную
минуту идет речь.
Наши сказочные и несказочные примеры, приводившиеся
выше, позволяют уже нащупать нечто общее между всеми ими:
везде в них мы встречаемся с быстрым и успешным решением не-
легких двигательных задач.
Возьмем два-три примера из области физкультуры и спорта.
Скоростной спуск с горы на лыжах — слалом — предъявляет
очень высокие требования к ловкости лыжника. В чем же осо-
бенность слалома, которая отличает его от простого бега на
лыжах, не требующего какой-либо особой ловкости? В нагро-
мождении друг на друга внезапных осложнений во внешней
обстановке, в появлении одна за другой трудных двигательных
задач, которые надо найтись, как решить. Близкую аналогию с
этим видом спорта представляет собою кросс по сильнопересе-
ченной местности. В кроссе, в отличие от слалома, каждый ис-
Свежий ветер или присутствие духа

полнитель имеет право не только выбирать тот или другой прием
для преодоления препятствия, но еще и трассировать тем
или иным способом свой маршрут. И в этом виде спорта все от
начала до конца строится на ловкости.
Общая всем рассмотренным примерам особенность начинает
выявляться еще яснее. Во всех них ловкость состоит в том, чтобы
суметь двигательно выйти из любого положения, найтись (дви-
гательно) при любых обстоятельствах. Вот в чем существенное
зерно ловкости — то, что отличает ее от простой складности в
движениях. Теперь легко понять, почему ни у бегуна-спринтера,
ни у пловца-стайера не возникает ощутимого спроса на ловкость.
При их действиях нет ни неожиданных осложнений обстановки
и задачи, ни условий, требующих от них двигательной наход-
чивости.
Применим еще другой путь, несколько напоминающий из-
вестную игру. Один из играющих прячет вещь, другой должен
найти ее. Его «наводят» на правильное место замечаниями:
«прохладно», «холодно», «мороз», если он удаляется от спрятан-
ного предмета — и словами «тепло», «горячо», если он прибли-
жается к нему. Будем вносить в какой-нибудь вид движения те
или иные осложнения и посмотрим, какие из них явно повышают
спрос на ловкость. В них-то и будет «тепло» и «горячо» на отыс-
киваемые нами существенные черты ловкости.
Простая ходьба по тротуару? «Холодно». Ходьба с грузом,
ходьба в утомленном состоянии, ходьба с большой спешкой,
ходьба по вязкой дороге? Все равно «холодно».
Переход через улицу с оживленным экипажным движением?
Становится «теплее». Ходьба с чашкой кофе или с тарелкой супа
на пароходе в сильную качку? «Совсем горячо».
Бег по беговой дорожке? «Холодно». Бег на соревновании,

где победа завоевывается не только быстротой, но и тактикой?
«Теплее». Бег на месте? «Очень холодно». Барьерный бег? «Теп-
ло». Бег по болоту, через рытвины и кочки? «Жарко». Перебеж-
ки под обстрелом неприятеля? В любом отношении «очень
горячо».
Не стоит умножать здесь числа примеров — их еще много
будет в этой книге. Везде обнаруживается одно: спрос на лов-
кость не заключается в самих по себе движениях того или
иного типа, а создается обстановкой. Нет такого движения,
которое при известных условиях не могло бы предъявить
очень высокие требования к двигательной ловкости. А эти усло-
вия состоят всегда в том, что становится труднее разрешимой
стоящая перед движением двигательная задача или возникает
совсем новая задача, необычная, неожиданная, требующая
двигательной находчивости. Ходьба по полу не требует ловкости,
а ходьба по канату нуждается в ней, потому что двигательно
выйти из того положения, которое создается канатом, несравнен-
но сложнее, чем из того, которое имеется на ровном полу.
Эта черта двигательной находчивости, которая, может быть,
всего характернее и важнее для ловкости, также нашла себе
отражение в языке. Там, где двигательная задача осложнена и
решить ее надо не идучи напролом, а с двигательной находчи-
востью, там, говорим мы, нужно изловчиться, приловчиться.
Там, где нельзя взять силой, помогает уловка. Когда мы овла-
деваем двигательным навыком и с его помощью подчиняем себе
более или менее трудную двигательную задачу, мы говорим,
что мы наловчились. Так, во всех случаях, где требуется эта
двигательная инициатива, или изворотливость, или так или иначе
искусное прилаживание наших движений к возникшей задаче,
язык находит выражения одного общего корня со словом
ловкость.
Разбор комплексного качества ловкости и научная разведка
в эту нужную, но пока мало исследованную область потребуют
от нас довольно подробного вникания в основы физиологии
движений. В следующем очерке мы познакомимся с устройством
двигательного аппарата нашего тела и с физиологическими
принципами управления движениями в нашем организме.
Очерк III будет посвящен истории движений на земном шаре.
Помимо того что любое сложное жизненное явление можно
понять, только зная, как оно возникало и развивалось, в част-
ности для движений существует очень четкая и ясная преемст-
венность развития от животных к человеку, во многом наложив-
шая свою печать и на движения этого последнего. Дальше мы
обратимся к построению движений у человека (очерк IV)
и к последовательным уровням построения, управляющим у чело-
века все более и более сложными движениями (очерк V). Мы
познакомим читателей с физиологической природой управ-
ления и двигательного навыка и с динамикой развития навы-

ков (очерк VI). Наконец, в последнем —VII очерке подвергнем
понятие ловкости подробному, тщательному анализу на основе
всего накопленного перед этим материала, исследуем вопрос о
ее упражняемости и дадим ей окончательное на сегодняшний
день развернутое определение.
Автор старался по мере сил сделать изложение материала
легким для чтения и доступным пониманию культурного школь-
ника-старшеклассника или студента вуза. При составлении книги
было обращено самое заботливое внимание на объяснение всех
терминов там, где они вводятся впервые. Автор тщательно сле-
дил и за тем, чтобы основная нить изложения развертывалась
с возможно большей логичностью, как это делается в геометрии.
В какой мере все это удалось, вышло ли изложение достаточ-
но занимательным и ясным — об этом скажет читатель. Но так
как объективно материал не из легких и содержит в себе немалое
количество фактических данных из таких областей знания, с ко-
торыми, может быть, никогда не приходилось сталкиваться чи-
тателю нефизиологу, то автор обращается к нему с настой-
чивой просьбой: читать эту книгу по порядку
и без пропусков.4 При чтении вразбивку могут, естест-
венно, возникнуть некоторые неясности и недоумения, мешающие
правильному пониманию отдельных мыслей и всей книги в целом.
А теперь — в путь!

Очерк II
Об управлении движениями
ля того, чтобы разобраться в физиологической
природе той двигательной способности, которую
мы называем ловкостью, необходимо сперва
ознакомить с тем, как совершается управление
движениями в человеческом организме. Эта как
будто совершенно естественная и сама собою
разумеющаяся вещь — управление движения-
ми, или, как ее называют в физиологии, коор-
динация движений, — при внимательном иссле-
довании ее точными методами науки оказывается очень сложным
и большим хозяйством, целой большой организацией, требующей
совместного и согласованного участия очень многих физиологи-
ческих устройств.
Мы увидим ниже (в очерке III), каковы были те причины,
которые обусловили долгий путь развития и усложнения этой
организации, и опишем, как и какими путями совершалось это
развитие. А сейчас первым делом попытаемся ответить на есте-
ственно встающие вопросы: для чего нужна вся эта сложная
организация? в чем трудности управления двигательным аппа-
ратом нашего тела?

Богатство подвижности органов движения человека
Двигательный аппарат человеческого тела, так называемая
костно-суставно-мышечная система, обладает необычайно бога-
той подвижностью. Основное опорное сооружение всего тела —
туловище с шеей, т. е., в сущности, позвоночник с его 25 меж-
позвоночными соединениями и мышечным оснащением, — спо-
собно к разнообразнейшим, почти змеиным изгибам, наклонам
и извивам. Шея человека, правда, далеко уступает в гибкости
и подвижности шеи жирафы, страуса или лебедя, но в не мень-
шей степени, чем у них, обладает возможностью обеспечить
точность и устойчивость в смещениях и поворотах центральной
наблюдательной вышке всего тела — голове с ее высококачест-
венными телескопами — глазами и звукоулавливателями — уш-
ными раковинами.
С туловищем соединены посредством шарниров (как извест-
но, обладающих наибольшим разнообразием подвижности) -
плечевых и тазобедренных сочленений — четыре многозвенные
рычажные системы конечностей. При этом у человека шаровые
подвесы верхней пары конечностей, наиболее важной для него
и наиболее богатой в смысле подвижности, сами, в свою очередь,
соединены с туловищем крайне подвижно, вися почти целиком
на одних мышцах. Действительно, основная опорная кость
руки — лопатка нигде не сочленяется с костями туловища*.
* Нельзя же считать усилением прочности ее подвеса то, что она соединена
маленьким суставчиком с палочковидной ключицей, сочлененной другим концом
с рукояткой грудинной кости, которая сочленена с первым ребром, соединенным
с 1-м грудным позвонком!
Слева — шейная часть позвоночника; в середине—позвоночный столб человека
спереди и слева (межпозвоночные хрящи не изображены); справа — взаимная
подвижность позвонков

Если для начала обратиться к рас-
смотрению менее сложной нижней конеч-
ности, то после длинного и прочного ры-
чага бедренной кости мы встречаем там
колено с его обширным размахом сгиба-
ния и разгибания, рекордным для всех
сочленений человеческого тела: около
140° активной подвижности и свыше
170° пассивной (например, при сгибании
коленей в позе сидения на корточках)*.
Коленный сустав (полусогнутый) до-
пускает еще небольшое продольное вра-
щение голени (на 40—60°). На конце
ноги имеются два сочленения, располо-
женные у человека очень близко одно под другим и образующие
единую голеностопную систему. Она позволяет стопе наклонять-
ся относительно голени во все стороны так, как если бы между
ними помещался известный гуковский шарнир** градусов на 45—
55 по каждому из направлений. Сама стопа у человека — упру-
гий, многокостный свод, прекрасно приспособленный к держанию
на себе половины веса всего тела, а при беге и прыжке — к про-
тиводействию давлениям, доходящим и до пяти-шестикратного
значения этого веса; однако активная внутренняя подвижность
ее у человека ничтожна. Но у тех животных, которых, как волка,
«ноги кормят», у быстроногих, стройных пальцеходящих —
коня, оленя, тигра, собаки и т. п., для которых еще нелегкий
вопрос, какая из двух пар конечностей имеет большее значение в
жизни, — у них стопа превращается в суставчатую цепочку
сильно подвижных звеньев, содержащую, как, например, у ло-
шади, целых четыре последовательных сочленения, активно уча-
ствующих в ходьбе и беге.
Верхние звенья руки человека мало чем отличаются по
устройству от передних конечностей четвероногих. Только шаро-
вой шарнир плечелопаточного сустава у человека гораздо
подвижнее. Он допускает обширные движения в стороны, чего
не может сделать, например, собака или лошадь. Книзу от
локтя начинаются уже яркие преимущества в пользу человека.
Рука человека, под руководством его мозга и в тесном сотруд-
ничестве с ним, ввела в жизненный обиход на земле труд, но
и труд зато внес в строение руки очень много изменений и усо-
вершенствований. Только у человека и у самых высших обезьян
имеется способность поворачивать предплечье с кистью в про-
Полусхематический раз-
рез шарового тазобедрен-
ного сустава
* Активная подвижность в сочленении — подвижность за счет работы собст-
венных мышц этого сочленения, пассивная — за счет иных (внешних) сил.
** Такие шарниры Гука или Кардана применяются, например, в автомоби-
ля* для соединения вала коробки передач, наглухо вмонтированной в основание
машины с зарессоренным и потому подвижным вниз и вверх мостом, несущим
колеса.

дольном направлении — пронация и супинация*, это те движе-
ния, которыми мы пользуемся, когда поворачиваем ключ в двери
или заводим стенные часы. Общий размах этих движений
превосходит 180°. Соединенные между предплечьем и кистью
(лучезапястное сочленение) само по себе обладает двумя видами
подвижности: вверх-вниз на 170°, вправо-влево на 60°. Эти два
направления подвижности в сочетании с третьим направлени-
ем — пронацией и супинацией равносильны тому, как если бы
кисть была подвешена к руке на втором шаровом шарнире,
следующем за уже упоминавшимся плечевым. Как показывает
точная теория сочленений, такие два последовательно смонти-
рованных шаровых шарнира в сочетании еще с локтевым суста-
вом (сгибание и разгибание локтя) не только обеспечивают
кисти возможность принять любое положение и направление
в досягаемых для нее частях пространства, но еще позволяют
Скелет левой ноги че- Модель, воспроизводящая суставную подвижность
ловека ноги человека
* Для того, чтобы твердо запомнить, какой из поворотов предплечья
и кисти называется супинацией и какой пронацией, есть очень простое и забавное
правило: поверните кисть ладонью кверху и скажите: «Несу суп». Это есть
супинация. Затем опрокиньте кисть ладонью вниз и скажите: «Пролил». Это
будет пронация. (Сообщено мне проф. А. П. Бружесом).

сделать это при самых разнообразных положениях промежуточ-
ных звеньев — плеча и предплечья. Крепко обхватите кистью
любую неподвижную рукоять или любой выступ. Вы убедитесь,
что такому обхвату доступны предметы любой формы, направле-
ния или расположения, и при этом еще у вас при неподвижных
туловище и лопатке останется возможность двигать локтем,
т. е. смещать плечо и предплечье.
Скелет самой кисти представляет собой целую тонкую
мозаику из 27 косточек (не счи-
тая еще непостоянных, совсем
мелких костных вкраплений). Час-
то задают недоуменный вопрос:
для чего нужны 12 подвижных
сочлененных между собой мелких
запястных и пястных костей, если
они все вращены в сплошную тол-
щу ладони, так что разделение
между пальцами начинается толь-
ко с середины основных фаланг?
Однако каждый, кому хоть раз
Мышцы передней сторо-
ны бедра. Выделена пря-
мая мышца бедра — раз-
гибатель колена
Мышцы задней стороны
бедра — сгибатели бедра
и колена; В — бицепс бед-
ра, С — полусухожильная
мышца
Скелет левой руки
человека сзади
Суставные поверхности шарового
лопаточно-плечевого сустава: сле-
ва — на лопатке, справа — на пле-
чевой кости

случалось пожать руку человеку со сведенной параличом кистью,
воздержится от такого вопроса: он навсегда запомнит разницу
между той жесткой искривленной дощечкой, к которой он прикос-
нется, и податливыми и гибкими кистями, какие он знает по руко-
пожатиям здоровых людей и по самому себе. Благодаря возмож-
ности для большого пальца противополагаться каждому из
остальных (так называемая оппозиция большого пальца), имею-
щейся из млекопитающих только у человека и обезьян, кисть
является органом для обхватывания и прочного держания, и нет
такой формы ручки или петли, к которой она не сумела бы автома-
тически приспособиться с величайшей, почти восковой, пластич-
ностью. Пальцы кисти одни, помимо ее прочих частей, обладают
15 сочленениями, и если считать по отдельным направлениям
подвижности (так называемым степеням свободы), то на долю
пальцев одной руки их придется 20, понимая под каждым из
направлений активную подвижность как туда, так и обратно.
В целесообразных приспособительных движениях пальцев, в их
быстроте, точности, ловкости человек в неизмеримое количество
раз превосходит наиболее высокоразвитых животных — сороди-
Пределы сгибания-разгибания
кисти
Отведение-приведение кисти
Мышцы предплечья, движущие кисть руки в за-
пястье: /—2 — лучевой и локтевой сгибатели кисти;
3—4 — лучевой, 5 — локтевой разгибатели кисти;
6 — малая локтевая мышца

Пястная и фаланговые кости среднего пальца
чей. А та только что перед этим обрисованная гибкая и богатая
установочная подвижность, которая присуща кисти — основанию
пальцев, делает человеческую руку гениальным инструментом,
вполне достойным мозга ее обладателя.
О движении языка и глаз
Остается ли еще что-нибудь достойное внимания по части
подвижности после сделанного нами беглого очерка туловища,
шеи и конечностей? У быстро и ловко бегающих или прыгающих
животных — лисы, гончей собаки, белки, кенгуру — не мешало
бы упомянуть еще о важном для них орудии — хвосте. Но насчет
человека ответ не приходит на ум сразу. Между тем на голове
человека мы имеем по меньшей мере два устройства, не менее
поражающих богатством и точностью их подвижности, чем
кисть с пальцами. Окинем и их взглядом.
Пройдем мимо нижнечелюстной кости с ее жевательной,
сильной и выносливой, мускулатурной — представителем костно
суставно-мышечного аппарата в области головы. Бесконечно
больший интерес представляет, прежде всего, языкоглоточный
речевой аппарат. Язык, в сущности, один сплошной комок
поперечнополосатых мышечных пучков*, пронизанный ими по
всем направлениям. Подвижность его огромна даже у животных,
весь «словарь» которых состоит из какого-нибудь одного «му»,
«мэ» или «мяу». Этот даже не словарь, а скорее «кричарь»
(да простится нам это словотворчество!) совершенно стушевы-
вается перед богатством речевых звучаний, доступных человеку
и воспроизводимых с величайшей (совершенно бессознательной)
быстротой и точностью язычною и глоточной мускулатурой
в процессе речи. Тонкое и совершенно своеобразное управление
этими мягкотелыми органами, которое потребовалось для чело-
веческой речи, вызвало к жизни даже особый, специализирован-
ный участок мозговой коры в левом полушарии мозга человека,
о чем будет еще речь ниже. При ранениях этого так называемого
* В телах позвоночных, как будет подробнее рассказано в очерке III,
имеются два вида мышечной ткани: 1) гладкие мышцы, находящиеся в стенках
внутренних органов и кровеносных сосудов, — очень медленные и маломощные
и 2) поперечнополосатые мышцы, образующие всю произвольную скелетную
мускулатуру, а также мускулатуру сердца, — быстрые, мощные и объемистые.

поля Брока или при кровоизлияниях в его
области человек утрачивает возможность
речи, хотя произвольная подвижность
языка и глотки ни в чем не страдает.
Заметим к слову, что у «говорящих»
птиц — попугаев, скворцов и т. п. — ни-
каких следов подобного речевого участка
в мозгу нет.
Другой замечательный своею под-
вижностью аппарат, о всей сложности и
жизненной важности движений которого
многие имеют очень слабое понятие, —
это глаза, пара «яблок», образующих в
своей совокупности единый орган зрения.
Зрительный аппарат человека содержит:
1) шесть пар мышц, обеспечивающих всевозможные согласован-
ные повороты глаз при следовании взором за предметом;
2) две пары мышц, управляющих «объективами» глаз — хруста-
ликами: для фотолюбителей будет яснее, если сказать, что эти
две пары мышц осуществляют наводку глаз на фокус; 3) две па-
ры совсем тонких и нежных мышц, ведающих расширением и
сужением зрачков; опять-таки обращаясь к языку, понятному
фотолюбителям, — диафрагмированием глазных объективов в
зависимости от большей или меньшей яркости освещения,
и 4) две пары мышц, открывающих и закрывающих веки. Эти
двадцать четыре мышцы работают в точнейшем взаимном со-
гласовании с раннего утра до позднего вечера, работают, заме-
тим, совершенно бессознательно и на три четверти непроизволь-
но. Третья часть всех этих мышц (пункты 2 и 3 нашего
перечня) вообще недоступна для произвольного вмешательства
в их работу. Легко представить себе, что если бы управление
этими двумя дюжинами мышц требовало произвольного внима-
ния, какого требует, например, работа наблюдателя с какими-
нибудь приборами, нуждающимися в постоянной подстройке
и установке, то на это понадобилось бы столько труда, что ли-
шило бы нас всякой возможности произвольных движений дру-
гими органами тела. На минуту представим себе человека, кото-
рый, с жаром изливая свои чувства обожаемой им красавице,
должен был бы все время заботиться о движениях своих глаз,
хотя бы для того, чтобы в самом пылу своих объяснений не
потерять ее из виду или не увидеть вдруг вместо ее прекрасного
лица расплывчатое пятно. А если вспомнить еще, какое значение
имеют для оценки расстояний до видимых предметов правильные
движения глазных яблок, то обнаружится, что нашему стра-
дальцу нужно было бы все напряжение его внимания, чтобы,
жестикулируя, не задеть предмет своего обожания по лицу
или не поцеловать вместо протягиваемой ему руки рукоятку
зонтика.
Височная жевательная
мышца

Содружественная работа (как говорят в физиологии,
синергия) всей глазной мускулатуры выполняет очень сложную
и ответственную нагрузку. По меткому и глубокому замечанию
отца русской физиологии И.М.Сеченова, мы не просто видим
нашими глазами — мы ими смотрим. Действительно, весь акт
зрения от начала до конца активен: мы находим глазами инте-
ресующий нас предмет и следим за ним, приводя его изображе-
ние в самую чувствительную и зоркую точку глазной сетчатки;
мы оцениваем по ощущениям напряжения в глазодвигательных
мышцах расстояние, отделяющее нас от этого предмета; мы
обводим его взором, ощупываем нашим взглядом, как будто бы
и в самом деле из наших глаз к нему протягивались какие-то
невещественные щупальцы (приписывавшиеся глазу учеными
древности).
В процессе «смотрения» наши глаза: 1) движутся по любому
направлению следом за движущимся предметом; 2) движутся
при этом точно согласованно, то строго параллельно, то сводясь
в той или иной степени; 3) намеренно сводятся для устранения
«двоения» изображения в глазах и для оценки расстояния до
предмета (так называемое стереоскопическое зрение); 4) одно-
временно регулируют «наводку на фокус» хрусталиков; 5) при
этом все время управляют шириною просвета зрачка, отмеряя
для нервных элементов глазного дна точно такое количество
света, какое им нужно для наиболее ясного видения; 6) наконец,
как уже упоминалось, сами активно обходят и ощупывают
взглядом предметы, водят взором вдоль строчек читаемой книги
и т. д. Все эти движения совершаются одновременно и дружно,
не сбивая друг друга, совершаются совершенно автоматически,
но отнюдь не машинообразно, по какому-нибудь неизменному
шаблону, а с чрезвычайно большой и ловкой приспособитель-
ностью.
Основные трудности управления движениями
В итоге беглого обзора подвижных устройств нашего тела
мы по одним только конечностям и приборам головы имеем
числа, уже близкие к сотням направлений и видов подвижности
(степеней свободы), а если еще прибавить сюда шею и туловище
с их змеевидной изгибаемостью — итог получается огромный.
Перед читателем начинает уже, видимо, вырисовываться слож-
ность управления сооружением с такой многообразной подвиж-
ностью; однако он, по всей вероятности, еще не чувствует, в чем
состоит главная трудность. Просмотрим же по порядку все
затруднения и постараемся выделить среди них самые главные.
Если учесть, что движения в очень многих суставах и под-
вижных органах совершаются совместно, в одно и то же время,
а для таких целостных действий, как смотрение, ходьба и бег,

метание и т. п., обязаны протекать совместно в виде стройных
и дружных синергии, то одна из трудностей уже сразу встает
перед нами во весь рост. Какое огромное распределение внима-
ния потребовалось бы, если бы все эти элементы сложного дви-
жения должны были управляться сознательно, с обращением
внимания на каждый из них! При некоторых видах ранений
головного мозга, после операций вырезания мозговых опухолей
из определенных областей мозга и т. п. встречаются случаи
потери способности непроизвольно управлять сложными движе-
ниями. Такие больные почти неподвижны: самые простые дви-
жения, вроде поднятия руки кверху, требуют от них огромного
напряжения внимания и воли. Каждый из нас, подняв по прика-
занию руку, затем тотчас непроизвольно опустит ее обратно,
как нечто само собой разумеющееся. У больного описываемого
рода поднятая рука застывает в воздухе, ему нужно заметить
это и послать руке специальный «приказ» (как они часто выра-
жаются), чтобы заставить ее опуститься. В физиологии бывало
неоднократно, что какое-нибудь из сложных самодействующих
устройств нашего тела, облегчающих нам жизнь, а подчас
абсолютно необходимых, просто не замечалось, воспринималось
как что-то разумеющееся само собой, пока не попадался на
глаза болезненный случай, при котором это устройство выходило
из строя. Вот тут-то и вскрывалась впервые со всей яркостью
незаметная, но великая польза, приносимая этим устройством
в здоровой норме. Так было с описываемой задачей — распреде-
лять внимание между десятками и сотнями видов подвижности
и стройно согласовывать все их между собою.
Такова первая трудность управления двигательным аппара-
том нашего тела. Однако эта трудность — далеко не главная.
Вторая, более серьезная трудность замечается не сразу.
Она станет яснее, если мы обратимся от тела человека к искус-
ственным машинам, созданным его рукой. Существует немало
машин, имеющих очень разнообразную и разностороннюю под-
вижность (например, катающийся подъемный кран «Деррик»
с наклоняющейся и вращающейся стрелой; завалочная машина
у печей сталепрокатных цехов; клавишные машины вроде рояля
или пишущей машинки). Но около всех таких машин находится
человек, который своими движениями непрерывно управляет
каждым видом их подвижности по отдельности с помощью
особого рычага или клавиши. Таким образом, в машинах указан-
ного типа мы имеем дело, в сущности, с объединениями многих
простых машин в каждой. Движения каждого из этих состав-
ляющих простых механизмов — одной клавиши пишущей машин-
ки с подключенным к ней буквенным рычажком или одного из
шарниров стрелы подъемного крана — очень просты и, главное,
однообразны; удивительны в работе описываемых машин разве,
только то искусство и та ловкость, которые проявляются в дей-
ствиях машиниста, в его умении совершать много правильных

и точных движений в одно время. Так от машин мы снова
вернулись к человеку, к его замечательной способности совмест-
ных согласованных телодвижений по всем степеням свободы.
Обратимся же для дальнейших сравнений к автоматическим
машинам, которые работают без непрерывного управления
человеком.
И вот в мире таких машин мы сталкиваемся с поразитель-
ным обстоятельством. Современная техника создала машины
огромной сложности, способные совершенно самостоятельно, без
участия человека, выполнять самые разнообразные и не простые
работы. Большая газетопечатная типографская машина изготав-
ливает 50 000—100 000 экземпляров газеты в час, печатая сразу
с обеих сторон листа, в две краски, складывая оттиски и, если
надо, сшивая их в тетрадки. Такая машина имеет размеры
двухэтажного дома и содержит в себе десятки валов и валиков
и многие сотни рычажков и шестерен. Большой многоцилиндро-
вый нефтедвигатель «дизель» — другой образец гигантской могу-
чей машины с сотнями подвижных частей, стержней и зубчатых
колес. Среди машин-автоматов есть агрегаты, самостоятельно
проявляющие, высушивающие и печатающие только что засня-
тую кинопленку, изготавливающие бутылки, винты, папиросы,
ткущие сложноузорные ковры и т. д.
И самое поразительное, что эти огромные автоматы при всей
их сложности и изобилии подвижных частей все имеют по одной-
единственной степени свободы, т. е. обладают тем, что в технике
называют вынужденным движением. Это значит, что каждая
движущаяся точка в этих машинах, каждая деталь рычага,
тяги или колеса движется все время по одному и тому же строго
определенному пути. Форма этого пути может быть очень разно-
образной: у одних точек (или деталей) круговой, у других
прямолинейной, у третьих овальной и т. д., но с этого единствен-
ного пути движущаяся точка не сходит никогда. Таким образом,
машины, неимоверно сложные по виду и устройству, в смысле
своей подвижности принадлежат к числу самых простых систем,
какие только могут существовать. Машины-автоматы, в которых
подвижность какой-нибудь части исчислялась бы двумя степеня-
ми свободы, можно буквально сосчитать по пальцам (к таким
машинам относятся, например, центробежные регуляторы у па-
ровых двигателей). А дальше двух степеней свободы никогда
еще не заходило ни одно искусственное устройство.
Что такое две и три степени свободы?
Эту странную на первый взгляд конструкторскую робость
вовсе не так трудно объяснить. У машин с вынужденным дви-
жением всех их частей, как уже сказано, каждая точка их меха-
низмов движется по одному неизменному пути или траектории.

Если бы какая-нибудь часть такой машины получила вместо
одной две степени свободы, это совсем не значило бы, что на ее
долю достались вместо одного два или даже несколько возмож-
ных путей — траекторий. Нет, это означало бы, что эта часть
машины получила возможность «разгуливать» по какой-то
поверхности: по куску плоскости, поверхности шара и т. п.;
при этом именно двигаться любым образом, по любым путям
и дорожкам, лишь бы только эти пути нигде не выходили из той
плоскости или поверхности, в которой они пролегают. Если
я возьму перо и стану водить им по поверхности листа бумаги,
то, какие бы фигуры ни вздумалось мне им изображать, я нигде
не превышу своих возможностей по части дозволенных кончику
пера двух степеней свободы, пока буду водить его без отрыва
от бумаги. Этот переход от одной степени свободы к двум озна-
чает, таким образом, огромный качественный скачок от одной-
единственной, точно определенной дорожки-траектории к беско-
нечному и вполне произвольному разнообразию таких дорожек.
Кисть имеет по отношению к предплечью две степени свободы.
Закрепите неподвижно в пространстве правое предплечье.
Например, прочно положив его на стол, придайте затем кисти
неизменяемую форму указывающей руки с протянутым пальцем,
как ее рисуют на объявлениях и указателях дороги, и испытайте
на себе, какое неограниченно большое число фигур возможно
при этих условиях изобразить в воздухе протянутым пальцем.
Три степени свободы вместо двух дают еще больше, хотя
на этот раз уже не происходит такого огромного качественного
скачка, как при переходе от одной к двум степеням свободы.
Точка тела или машины, обладающая тремя степенями свободы,
может перемещаться каким угодно образом в некотором, боль-
шем или меньшем, куске пространства (такова, например, под-
вижность кончика указательного пальца ничем не закрепленной
руки). Для пояснения надо сказать, что совершенно ничем не
связанная точка, например вольно порхающая в воздухе снежин-
ка, не может по законам геометрии иметь больше трех степеней
свободы подвижности. Три степени означают для вещественной
точки абсолютную свободу передвижения внутри того куска
пространства, до границ которого она в состоянии достигнуть.
Вот это-то мало известное широкому кругу читателей об-
стоятельство, закладывающее такую пропасть между вынужден-
ным, одностепенным движением, с одной стороны, и подвиж-
ностью по двум или более степеням свободы, с другой, и дает
объяснение тому, почему техники так всемерно избегают всего
выходящего из рамок вынужденного движения. Две степени
свободы подвижности вместо одной означают уже то, что под-
вижная точка или часть движущейся системы получает свободу
выбора любой из бесчисленного множества доступных траекто-
рий. Человек может в этих условиях выбирать между разными
траекториями и сумеет обосновать свой выбор той или другой,

наиболее подходящей к данному случаю среди всего их беспре-
дельного множества. А как заставить выбирать машину? Очень
важно для дальнейшего отметить уже сейчас, что существуют
и день ото дня увеличиваются в количестве машины, способные
автоматически совершать выбор (это, например, всевозможные
виды сортировочных и браковочных машин). Чтобы далеко
не ходить за примерами, напомним, что внутри каждого теле-
фона-автомата заключена небольшая машина, делающая быст-
рый и очень чуткий отбор между годными и фальшивыми гри-
венниками.
Для нас важно сейчас, во-первых, то, что все машины этого
рода имеют в себе своего рода орган чувств, показания которого
и приводят их к выполнению выбора. Есть, например, машины,
которые автоматически сортируют сигары по цвету; у таких
автоматов органом чувств служит фотоэлемент, тонко различа-
ющий оттенки коричневых тонов. Во-вторых, за редчайшими
исключениями, такие машины способны делать выбор только
между несколькими четко раздельными разновидностями: монета
легче или. тяжелее нормы, сигара темнее или светлее образца
й т. п. Это, следовательно, все еще не случай хотя бы двух
степеней свободы, дающих уже бесконечно большое разнообра-
зие для выбора. Есть одна поистине удивительная машина,
называемая жиропилотом или автоматом-рулевым. Эта машина
монтируется на больших судах и представляет собой соединение
мощного и точного компаса (волчкового, так называемого
жирокомпаса) и передачи к сильным машинам, переводящим
руль. В жиропилоте органом чувств является, конечно, его
компас, и корабль, имеющий две степени свободы передвижений
на поверхности моря, автоматически направляется по одному
совершенно определенному пути — по заданному ему компасному
курсу. Этот единственный, какой мне удалось найти, пример
машины, производящей непрерывный выбор пути среди настоя-
щих двух степеней свободы, очень интересен, так как он ясно
показывает, что выбор пути в подобных условиях может про-
исходить только на основе неусыпной слежки за ходом движения
со стороны бдительного «органа чувств». Он же отчетливо
вскрывает перед нами и вторую трудность управления двига-
тельным аппаратом нашего тела, к которой мы теперь вплотную
и переходим.
Как преодолеваются избыточные степени свободы?
Если уж передоверить машине-автомату всего какие-нибудь
две скромные степени свободы оказалось возможным только
в расцвете техники XX века, в эпоху овладения летанием, теле-
видением и внутриатомной энергией, да и то всего в одной-двух
конструкциях, значит, это дело отнюдь не простое. Но ведь в теле

человека и животных суставы о двух степенях свободы принад-
лежат к числу сравнительно бедных. Весь наш предыдущий
краткий обзор показал, с какой безмерною щедростью организм
рассыпает по всем своим членам десятки и чуть ли не сотни
степеней свободы подвижности. Мы уже установили, что даже
в случае всего двух степеней свободы выбор той или иной опре-
деленной траектории возможен только на основе бдительного
управления движением через органы чувств. Очевидно, что те
необозримо богатые средства подвижности, которыми распола-
гает наше тело и необъятность которых мы лишь теперь начина-
ем расценивать как следует, только в том случае и смогут
правильно обслуживать наши потребности и не приводить
к полной двигательной анархии, если каждая из степеней свобо-
ды будет оседлана и обуздана определенным видом чувстви-
тельности, который будет вести за нею ответственную слежку.
Трудность управления, которую мы обозначили номером первым
и которая создается необходимостью распределять внимание
между десятками подвижных шарниров, — эта трудность пол-
ностью стушевывается перед трудностью номер два: трудностью
преодоления огромного, непомерного избытка степеней свободы,
которыми насыщено наше тело.
И для этой трудности, как и для первой, мы находим очень
выразительную иллюстрацию среди болезненных нарушений. Мы
уже говорили, что многие, иногда сложнейшие, физиологические
устройства здоровых организмов проходили для науки незаме-
ченными, пока не попадались на глаза случаи, в которых это
устройство выбывало из строя. Таково уж порочное устройство
нашего мыслительного аппарата: тут только обнаруживалось,
как данное устройство важно в норме и какие огромные нару-
шения вызываются его аварией.
Существует одна тяжелая форма заболевания спинного
мозга на сифилитической почве. При ней перерождаются и пере-
стают действовать те нервные проводящие пути спинного мозга,
по которым передаются ощущения суставно-мышечного чувства.
При этом заболевании, называемом спинной сухоткой или та-
бесом, теряется присущая всем здоровым людям способность
ощущать при закрытых глазах, в каком положении находится
или куда движется та или иная часть тела. Сядьте с закрытыми
глазами, и пусть другой приведет вашу руку в то или другое
положение в пространстве или просто очень легонько двигает
один из ваших пальцев кверху или книзу. Вы всегда безошибочно
опишете, что было сделано с вашей рукой или пальцами, а, глав-
ное, взглянувши на руку, обнаружите, что приданная ей поза
в точности соответствует тому, как вы представляли ее себе
при закрытых глазах. А теперь изменим условия опыта. Улучите
минуту, когда вы «отсидите» или «отлежите» себе руку или ногу,
и попросите проделать с вами такую же пробу, пока еще к ним
не вернулась чувствительность (до начала бегания мурашек).

Вы, к своему крайнему удивлению, убедитесь, что совершенно
не можете понять, где сейчас находится ваша затекшая конеч-
ность, и, открыв глаза, увидите ее совсем не там, где вы ожидали
ее обнаружить.
В таком именно состоянии, но в еще более сильной степени
постоянно находятся больные спинной сухоткой или табесом.
Завяжем такому пациенту глаза и поднимем его руку кверху,
велев ему продолжать держать ее в приданном положении.
Через минуту-другую его рука, утомясь, постепенно и непроиз-
вольно опустится вниз, в то время как он будет убежден, что
по-прежнему держит ее поднятой высоко кверху, будет уверять
вас в этом и очень удивится, когда мы снимем с его глаз
повязку.
Трудно представить себе, не повидав больных описываемой
болезнью, до какой степени разрушаются все их произвольные
движения. Больной-табетик либо вовсе не может ходить, либо
с большим трудом передвигается с опорой на две палки, и то
только при открытых глазах. Зрение в какой-то мере возмещает
ему те суставно-мышечные ощущения, которых он лишился,
берет на себя обязанности того «органа чувств», о котором
мы говорили выше, но, имея совсем другие свойства, чем мы-
шечно-суставная чувствительность, заменяет ее худо и бедно,
кое-как. В корне разрушается письмо; руки трясутся непокорной
дрожью при всякой попытке что-то сделать ими; при этом чем
больше старается больной напрячь и унять их, тем хуже они
расплясываются. Именно на примере спинной сухотки медики
впервые увидели, до какой степени не «само собой разумею-
щаяся» вещь управление движениями и к чему приводит имею-
щийся в нашем теле избыток степеней свободы, когда их нечем
преодолеть. Здесь стоит, кстати, отметить, что у больных описы-
ваемого рода нет и следа каких-либо параличей; мышечная
сила у них вполне сохранена, и при открытых глазах они могут
по команде сделать любое элементарное движение в любом
суставе. У них не утрачена ни пассивная подвижность (работа
суставов), ни активная подвижность (работа мышц), а резко
нарушена только управляемость двигательного аппарата. Кучер
ранен и упал с козел, и четверка лошадей, потеряв управление,
мчит куда попало карету с перепуганными путниками.
Очевидно, в той оснащенности органами чувств, которой
обладает наше тело в здоровом состоянии, есть налицо достаточ-
ные гарантии против обрисованной выше трудности номер два.
Зато не требуют добавочных описаний преимущества, которые
создаются благодаря огромному запасу степеней свободы.
На примере инструментов, сделанных руками человека,
мы можем наблюдать немало случаев, когда более подвижный
из двух сходных инструментов, будучи явно более трудным для

работы, в то же время имеет очень яркие преимущества перед
вторым по своей гибкости и по тонкости результатов, получаемых
с его помощью. Опытный мастер всегда предпочтет инструмент
с большим числом степеней свободы, т. е. с меньшим количеством
направляющих перил и подпорок, которые делают работу более
спокойной, но зато и сковывают.
В области спорта здесь напрашивается пример велосипеда.
Двухколесный велосипед, конечно, несколько труднее для управ-
ления, чем трехколесный, но кто хоть раз попробовал езду
на нем и одолел вступительную трудность, тот, наверное, уже
никогда не захочет пересесть на трехколесный. Не только потому,
что двухколесный легче весом, а главное, потому, что в руках
опытного ездока он и поворотливее, и гибче, и, как это ни
странно, устойчивее трехколесного. Другой сходный пример пред-
ставляют коньки: «легкие» детские коньки с широким лезвием
типа «снегурочки» и острые, более трудные для овладения ими
норвежские беговые.
В области музыкальных инструментов интересно, что грубые
струнные инструменты вроде балалайки имеют на своих грифах
так называемые лады, помогающие новичку не фальшивить;
тонкий инструмент сходного типа, скрипка, имеет совершенно
гладкий гриф, но ни один уважающий себя мастер игры на
скрипке не согласится играть на скрипке с ладами. Ему не
нужны внешние «костыли», так как он с гораздо большей уве-
ренностью опирается на свой слух, на «орган чувств», всегда
и везде являющийся основным верным средством к преодолению
избыточных степеней свободы.
Природа, как мы видели, шла тем же путем, избегая всяких
«ладов» и «подпорок» в органах движения и щедрою рукой
рассыпая по ним степени свободы. Природа не ошибается,
не ошиблась она и на этот раз.
Трудности, обусловленные упругостью мышц
Мы уже близки к достаточно полному ответу на вопрос,
которым начали этот очерк: какая премудрость делает таким
сложным управление этим с младенчества привычным нам дви-
гательным аппаратом? Однако нельзя обойти молчанием еще
одно осложнение (трудность номер три), создающее новые
трудности для управления двигательным аппаратом нашего тела.
Это — осложнение, зависящее от упругих свойств мышц.
В ближайшем очерке нам встретится случай рассказать
в основных чертах о поперечнополосатой мышце как двигателе,
там мы и рассмотрим более подробно ее свойства. Здесь же
мы затронем их только вскользь, в той мере, в какой это необхо-
димо для освещения стержневого вопроса всего настоящего
очерка.

Мышцы нашего двигательного аппарата, может
быть, в большей мере, чем какие бы то ни было
другие образования тела, заслуживают названия
ткани, присвоенного им на научном языке. Действи-
тельно, мышечная ткань, как и подобает ткани, вся
состоит из тонких нитей (так называемых мышеч-
ных волокон); только эти нити в ней не переплетены
между собой*, а лежат параллельными пучками,
как хорошо расчесанные волосы. Тончайшие ниточ-
ки скелетной поперечнополосатой мышцы, не пре-
восходящие в толщину женского волоса, упруго-
растяжимы, как резиновые. Каждая из этих нитей
обладает способностью сокращаться при действии
на нее со стороны нерва, т. е. становиться в течение
этого действия короче (процентов на 20—30) и
туже, неподатливее к растяжениям. Между отдельными мышеч-
ными волокнами есть некоторые различия, но во всяком случае
они невелики, не больше, чем между разными резиновыми труб-
ками: потолще или потоньше, потуже или послабее, и только.
Из наборов сотен таких параллельно лежащих волокон и состоит
все наши скелетные мышцы; каждое волокно в них — крохотный
элементарный двигатель. Цельную крупную мышцу вроде, на-
пример, бицепса руки можно рассматривать поэтому как своего
рода многоцилиндровый агрегат с параллельно включенными
цилиндрами. Все вообще, чем располагает наш организм для
своих активных телодвижений и для совершения работы, — это
только эти своеобразно упругие сократимые нити, взятые с со-
множителями во многие сотни и тысячи и оснащающие со всех
сторон все подвижные пункты тела.
Казалось бы, не может играть особо существенной роли то,
как именно устроен двигатель, приводящий в действие тот или
иной механизм или станок. Если он дает ту мощность и ту
быстроту, какая предписывается техническими условиями, то
дальше для успешной работы механизма довольно безразлично,
движет ли его нефтяной, паровой, бензиновый или электрический
двигатель. Оказывается, это не так, и своеобразие мышечного
волокна как универсального двигателя нашего тела настолько
велико, что нельзя пройти мимо него, не приняв в расчет его
важных последствий. Вся трудность использования поперечно-
полосатого мышечного волокна в качестве двигателя состоит
в том, что он приводит кости в движение посредством тяги
(мышечные волокна не способны толкать вследствие своей
мягкости), но тяга эта не жесткая и точная, а упругая.
Направление
усилий (тяг)
в мышце
* Исключение в этом отношении составляет только мышечная ткань
сердца.

То, что мышечные волокна могут работать только в одну
сторону, только тянуть, но не толкать, — это еще не беда. Если
снова обратиться за примерами к технике, то, скажем, в авто-
мобильных двигателях каждый из цилиндров тоже может рабо-
тать только в одном из направлений: его шатун может толкать
колено вала под действием взрывных газов и не может тянуть
его. В машинах этот недочет покрывается тем, что в ряд ста-
вится по меньшей мере два цилиндра: когда один толкает,
в другом шатун возвращается обратно на холостом ходу. Так же
организовано и обслуживание суставов нашего тела: каждое
из направлений их подвижности (то, что мы уже усвоили назы-
вать «степенями свободы») обеспечено парой мышц взаимно-
противоположного действия, так называемыми мышцами-антаго-
нистами. Таковы, например, сгибатель и разгибатель локтевого
сустава или сгибатели и разгибатели пальцев руки. Когда одна
из этих мышц тянет кость в свою сторону, вторая пассивно
растягивается, чтобы затем, в свою очередь, начать двигать
сустав в обратном направлении. Осложнение состоит совсем
в другом: в упругой податливости мышечной тяги.
Представим себе, например, что у автомобильного двигателя
шатуны его цилиндров заменены упруго сжимаемыми телами,
например спиральными пружинами. Тогда движения коленчатого
вала, вместо того чтобы строго и точно следовать за движениями
цилиндровых поршней, окажутся зависящими от множества
разнообразных причин. Идет машина под гору — пружинный
шатун легко и быстро проворачивает вал и почти не сжимается
при этом; идет она, напротив, в гору — и поршень, нажимая
Мышцы левого плеча: / — дель-
товидная, 2 — бицепс плеча, 3 —
трицепс плеча, 4 — внутренняя
плечевая. Наверху — выделен-
ный бицепс плеча с его двумя
юловками
Мышцы, движущие пальцы: Слева направо:
общий разгибатель, глубокий и поверхност-
ный

сверху с прежней силой, совсем не может сдвинуть с места вал,
так что вся его работа уходит на сплющивание упругого шатуна.
Вязкая грязь или асфальт, попутный или лобовой ветер и т. д. —
все это будет передаваться через колеса коленчатому валу
мотора, и этот последний будет выделывать с нижними концами
шатунов все, что вздумается, в то время как их верхушки
будут независимо ни от чего отбивать себе такт мотора, бегая
вместе с поршнями вниз и вверх. Быть может, части наших
читательниц будет ближе другой пример. Предположим, что
в их швейной машине продольный вал, начинающийся от махо-
вого колеса и тянущийся в стволе машины влево до той коробки,
в которой его вращение превращается в подъемы и опускания
иголки, что этот ведущий вал заменен резиновой палкой. Пока
сшиваемая ткань тонка и мягка, разница, быть может, и не
почувствуется, но вот работница взялась сшивать два куска
драпа или части плотного одеяла. Игла завязла в материи
с первого же стежка и не идет ни вниз, ни вверх, в то время как
рука продолжает крутить колесо, почти не ощутив этого. Но вот
работающая заметила, что машина не шьет, и вынула из нее
драп — и вдруг вал, закрутившийся перед этим на несколько
оборотов, как заведенная пружина, начинается раскручиваться
сам собою, и иголка движется вниз и вверх на пустом ходу,
хотя рука и не вертит рукояти. Оставим хозяйку, проколовшую
себе от неожиданности палец, смазывать его йодом и проклинать
неразумное устройство своей машины, и рассмотрим один совсем
уже простой опыт. Пристегнем к поясу стержень с грузом на
конце, как показано на рисунке. Подвесим его свободный конец
на два резиновых жгута, каждый из которых возьмем в одну
руку, и попробуем таким способом проделать концом стержня
те или другие точные движения: например изобразить в воздухе
квадрат или написать свои инициалы. Мы тотчас же обнаружим,
как это трудно, как неточны движения конца стержня и как
непокорно он себя ведет. Закроем в придачу глаза, и пусть
Управление движениями тяжелого ша-
ра посредством двух резиновых тяг.
Рычаг подвешен к шее посредством
неупругой нити для устранения влия-
ния силы тяжести (подробности в
тексте)

другой человек даст отзыв о том, как мы управляемся с движе-
ниями стержня без контроля зрения. Не приходится и подчер-
кивать, что двигательный результат получится самым плачевным,
мало чем отличающимся от телодвижений больного-табетика,
о котором была речь немного выше. Утешим себя тем, что зато
научный результат нашего опыта оказался вполне удачным.
Как видно из сказанного и продемонстрированного на при-
мерах, управление движениями посредством упругих тяг пред-
ставляет очень большие трудности — именно потому, что при та-
ком устройстве двигательный результат будет зависеть не только
от того, как вели себя тяги, но и от множества побочных,
неподвластных нам причин. Можно десять раз подряд совершен-
но одинаково дергать за эти тяги и при этом получить десять ни
в чем не сходных между собой движений стержня. Управление
подобной системой оказывается возможным только при посредст-
ве непрерывного контроля какого-либо «органа чувств», да и то
сначала требует порядочной ловкости. Мы снова возвращаемся
к тому же самому принципу, который в свое время позволил
природе преодолевать избыток степеней свободы подвижности и
даже проявить по отношению к их количеству высокую щед-
рость. Это — принцип контроля над движением при помощи
чувствительной сигнализации: спасительный принцип, который
выручает и на этот раз.
Можно, пожалуй, сказать, что рассмотренное сейчас третье
осложнение, зависящее от упругой податливости тяг, по своему
существу очень близко к предыдущему. Если при одинаковых
потягиваниях могут в разных случаях получаться различные
движения, это значит, что двигаемый стержень не обладает вы-
нужденным движением, т. е. имеет избыточные степени свободы.
Только в данном случае придется для различения обозначить эти
особые степени свободы как динамические, зависящие уже не от
свойств подвижности органа, а от особенностей его силового
обслуживания («динамика» — учение о силах). Разумеется,
если выход из положения в принципе найден, то уже не состав-
ляет большой разницы, преодолевать ли сотню кинематических
степеней свободы («кинематика» — учение о подвижности)
или приплюсовать к ним еще полсотни динамических
степеней свободы на придачу.
Что называется координацией движений?
Теперь пора подвести основные итоги этого очерка. Мы ус-
тановили, что управление двигательным аппаратом нашего те-
ла — действительно многосложная задача, даже в наиболее уп-
рощенном подражании едва-едва решимая для самой мощной
техники нашего времени. А поняв сущность заключающейся

в ней трудности, мы можем дать и исчерпывающее определение
того, что такое координация движения.
Координация и есть не что иное, как преодоление избыточ-
ных степеней свободы наших органов движения, т. е. превраще-
ние их в управляемые системы. Степени свободы, упоминаемые
в этом определении, могут быть, как уже сказано, кинематиче-
ские и динамические.
Нетрудно будет дать точное обозначение и тому основному
принципу, который позволил природе обеспечить управляемость
костно-мышечных двигательных аппаратов и которому уже в це-
лом ряде устройств подражает по мере сил современная техни-
ка, — принципу, опирающемуся на контролирование движений
посредством органов чувств. Однако нам будет удобнее сперва
обратиться еще к одному примеру из техники, который подска-
жет нам и наилучшее название для рассматриваемого принципа.
Мы имеем в виду прицельную артиллерийскую стрельбу.
Летящий пушечный снаряд принадлежит к числу тел с боль-
шим избытком степеней свободы, напоминая этим органы нашего
тела. Его движение в воздухе далеко от вынужденного. На
его полет влияют и колебания плотности воздуха, и ветер, и
восходящие воздушные течения, и всегда возможная нестрогость
в расположении его центра тяжести и т. д. Вследствие этого
никакая точность предварительного расчета, никакая прорабо-
танность прицельных таблиц, основанных на опытах, не может
обеспечить меткого попадания с первого же выстрела. Поэтому
приходится поступать иначе.
Где-нибудь в отдалении от батареи и удобном для этого
месте устраивается наблюдательный пункт, имеющий с батареей
телефонную связь. Наблюдатель сообщает на батарею свои на-
блюдения над местом разрыва первого выпущенного снаряда, в
какую сторону и насколько уклонился от намеченной цели.
Командование батареи сейчас же переводит эти данные на язык
того, насколько и в каком именно смысле требуется исправить
наводку, и дает приказ произвести второй выстрел. За ним сле-
дует новое донесение наблюдателя (уже более благоприятное)
и новое внесение поправок — то, что на языке артиллеристов
называется корректировкой* стрельбы. После вторичной коррек-
тировки прицел обычно оказывается уточненным уже настолько,
что можно переходить к огню на поражение.
Пользуясь удачным термином и применяя его для вполне
сходного случая, мы называем в физиологии описанный выше
принцип внесения непрерывных поправок в движение на основа-
нии донесений органов чувств принципом сенсорных коррекций.
«Сенсорный» (с латинского) в точном переводе, значит «относя-
* Корректировка — слово, происходящее от того же латинского корня, что
и слова «коррекция» — поправка, «корректура» — исправление ошибок набора
в печатаемой книге, «корректный» — правильный и т. д.

щийся к чувствительности», «опирающийся на чувствитель-
ность». Роль артиллерийского наблюдателя-корректировщика
при этом исполняется в нашем организме всевозможными орга-
нами чувств.
Из принципа сенсорных коррекций следует одна интересная
вещь. Привычно и общепринято думать, что выполнение произ-
вольного движения — полностью дело двигательных систем на-
шего организма: мышц — как непосредственных двигателей, дви-
гательных нервов, передающих в мышцы приказы (импульсы)
к движению от спинного и головного мозга; наконец, так назы-
ваемых двигательных центров мозга, откуда исходят эти прика-
зы-импульсы к мышцам. Оказывается, дело обстоит далеко не
так, и чувствительные системы нашего тела загружаются при вы-
полнении того или другого движения не в меньшей степени,
нежели двигательные. По чувствительным нервам всевозможных
специальностей: осязательным, зрительным, нервам мышечно-
суставной чувствительности, вестибулярным нервам уха, несу-
щим сигналы, связанные с чувством равновесия и т. д.,—
текут непрерывные корректировочные потоки сигналов к мозгу,
уведомляющие его, так ли течет начатое движение, как оно было
спланировано, и в каком смысле требуются поправки. Каждая
мышца, сокращаясь по ходу движения, раздражает этим какой-
нибудь из чувствительных аппаратов, который немедленно сигна-
лизирует об этом мозгу. Каждый залп двигательных импульсов,
прибывающих из мозга в мышцу, оказывается прямой причиной
нового залпа импульсов, текущих уже в обратную сторону —
от чувствительного аппарата в мозг. Там этот поток чувстви-
тельных сигналов преобразуется в соответствующие коррекции к
движению, т. е., в свою очередь, является причиной возникно-
вения новых двигательных импульсов, исправленных и дополнен-
ных, снова мчащихся из мозга в нужные мышцы. Перед нами,
таким образом, замкнутый кольцевой процесс — то, что в нерв-
ной физиологии называется рефлекторным кольцом. Разрыв
такого кольца в любом месте приводит к полному распаду дви-
жения, как это подтверждает богатый материал заболеваний
нервной системы.
Несколько кратких примеров с убедительностью покажут
нам, как совершается эта сенсорная коррекция движения
и к каким результатам она приводит. Возьмите перо и сделайте
скорописью ряд движений по бумаге, выписывая безостановочно
ряда букв шшшш — сперва с открытыми, затем с закрытыми
глазами. Вы не обнаружите почти никакой разницы. Теперь сде-
лайте такой же опыт, но с написаннием какого-нибудь слова,
например «координация». Опыт снова удастся, но уже менее
благополучно. Дальше напишите это же самое слово, но уже
печатными буквами — опять первый раз при открытых, второй
при закрытых глазах. Наконец, изобразите два кружка рядом,
после чего в каждом поставьте по прямому кресту их диамет-

ров; и это действие повторите затем при закрытых глазах. Я по-
добрал эту цепочку заданий так, что каждое последующее за-
ведомо будет выходить все хуже и хуже после выключения зри-
тельной коррекции, а последнее из заданий наверняка приведет
к полному провалу, если только вы не обладаете исключитель-
ной двигательной одаренностью или не упражнялись тщательно
в письме и черчении при закрытых глазах. Анализ этого простого
примера в том, что первое задание исполняется нами почти пол-
ностью под контролем мышечно-суставной чувствительности, не
нуждаясь в коррекции зрения, а чем дальше, тем больше ока-
зывается необходимым зрительный контроль, выключение кото-
рого сразу разрушает всю правильность движения.
Озябшими пальцами очень трудно сделать какие-нибудь
точные движения: вдеть нитку в иглу, развязать узел и т. п.
Дело тут вовсе не в мышцах, так как большинство мышц, управ-
ляющих пальцами, расположено на предплечьи, ближе к локтю,
т. е. спрятано глубоко в рукаве шубы. Это легко подтвердить
и тем, что, например, на динамометре каждый озябшими паль-
цами выжмет ничуть не меньше, чем теплыми. Суть наруше-
ния — целиком в ослаблении мышечно-суставной и осязательной
чувствительности кисти и пальцев.
Каждый из нас, кто привык каждый день повязывать себе
галстук, знает; как сбивает это движение смотрение в зеркало,
если только мы не привыкли всегда делать это перед зеркалом.
Причина заключается в том, что привычная корректировка этого
движения — мышечно-суставная и вмешивание зрительного конт-
роля, непривычного, но сильного, отвлекающего на себя внима-
ние, расстраивает налаженный кавык. Перед нами, таким обра-
зом, пример, прямо противоположный первому. Там мы имели
движение, распадавшееся при выключении зрительных коррек-
ций, здесь, наоборот, — при их включении. Есть большое коли-
чество привычных действий-навыков, которые, как мы увидим
в дальнейших очерках, расстраиваются от вмешательства зрения.
Мышечно-суставное чувство и его помощники
Мышечно-суставная чувствительность является, конечно, ве-
дущей и основной в преобладающем большинстве случаев уп-
равления движениями. Вся совокупность органов этого вида
чувствительности называется в физиологии проприоцептивною
системой*. Чувствительные окончания органов проприоцептив-
ной системы рассеяны повсеместно в составе мышечных пучков,
в сухожилиях и суставных сумках. Эти окончания (как их
называют, рецепторы, т. е. «восприниматели», «приемники») сиг-
* Проприоцептивная чувствительность в переводе значит «сама себя вос-
принимающая» — чувствительность собственного тела.

нализируют мозгу о положениях звеньев тела, о суставных уг-
лах, о напряжениях в тех или других мышцах и т. д.
Вся эта система возглавляется органом, воспринимающим
положения и движения головы в пространстве — верховным ор-
ганом чувства равновесия, так называемым вестибулярным ап-
паратом или ушным лабиринтом, помещающимся в глубинах
височной кости черепа (во «внутреннем ухе» каждой стороны).
Вся сигнализация этой системы в совокупности дает мозгу ис-
черпывающие сведения как о положении всего тела в простран-
стве, так и о положениях и движениях каждой из его частей.
Вполне понятно, что именно проприоцептивная система играет
первую скрипку в деле сенсорных коррекций и что ее выклю-
чение (например, у описывавшихся выше больных-табетиков)
ведет к наиболее тяжелым и трудно возместимым расстройст-
вам координации движений.
Как можно убедиться из приводившихся примеров, описан-
ная сейчас проприоцептивная чувствительная система отнюдь не
единственная, несущая нагрузку управления сенсорными коррек-
циями. Наоборот, нет такого вида чувствительности (не исклю-
чая, может быть, даже и уединенного и безвыходного жителя
рта — чувства вкуса), который не оказывался бы в тех или дру-
гих случаях и типах движений нагруженным «проприоцептив-
ной» службой. Центральная нервная система исходит только из
целесообразности: если такие-то виды коррекций, наиболее под-
ходящие по качеству для управления данным движением или
его частью, имеются в числе средств и возможностей такого-то
органа чувств, она немедленно мобилизует этот орган для сен-
сорных коррекций по этому движению. Таким образом, все виды
чувствительности бывают (в различных случаях и в большей или
меньшей мере) в роли проприоцепторов в широком или функци-
ональном смысле этого слова.
Зрение — вообще главенствующий орган чувств у челове-
ка — участвует в сенсорном управлении огромным количеством
движений, по преимуществу точных и метких ручных движений,
рабочих операций и т. д., метательных движений, требующих
прицела (метание в цель, стрельба, футбол, теннис и т. п.).
Слух мобилизуется у человека на проприоцептивную службу
в меньшей мере, но вкупе с другими видами чувствительности
им руководятся музыканты, забойщики, деревообделочники, ме-
ханики-мотористы, сборщики-монтажники и т. п. (мы не говорим
здесь, разумеется, об исполнении услышанных словесных ко-
манд). У многих животных, например у хищников — кошачьих,
у зайцев, у ночных летунов (совы, летучие мыши), слух имеет
первостепенное координационное значение. То же надо сказать и
об обонянии многих диких животных, о чутье охотничьей соба-
ки и т. п.
Осязание соучаствует со зрением и с проприоцептивной
чувствительностью в тесном смысле в большинстве точных дви-

жений тела и его частей в пространстве в огромном боль-
шинстве трудовых операций и т. д. В неразрывном тройственном
союзе, образуемом перечисленными тремя качествами чувстви-
тельности, трудно бывает отыскать начало и конец и расчленить
роли их всех в коррекции сложных движений. Каждый знает,
однако, как решающе важно тонкое осязание сортировщику,
хирургу, скульптору, шлифовальщику, портному, наборщику
и т. п. У слепых осязание с проприоцепторикой выдвигаются
на самый первый план, господствуя в управлении всеми видами
посильных им движений.
В следующих очерках мы покажем, как различны в зависи-
мости от смысла двигательной задачи и от характера движения,
решающего данную задачу, те сочетания видов чувствитель-
ности, которые обслуживают эти движения. В этих сочетаниях
мы найдем и ключ к правильной физиологической классифи-
кации и систематизации движений. Но раньше нам нужно будет
ознакомить читателя с тем, как произошли и как развивались
движения в животном мире и у человека.
Этой истории движений и будет посвящен следующий очерк.

Очерк III
О происхождении движений
Великий конкурс жизни
ет в природе такого явления, суть которого мож-
но понять, не вникая в то, как оно возникло. Это
происходит прежде всего потому, что все на свете
представляет собою строжайшую цепь причин и
следствий, а самое главное — потому, что все бес-
престанно изменяется, развивается и гибнет.
Каждое явление окружающего нас мира имеет
свою биографию, не ознакомясь с которой мы не можем обсуж-
дать это явление. Ведь и по отношению к людям — от наилучших
до самых худших экземпляров человечества, — чтобы постигнуть
творчество великого поэта, надо узнать историю его жизни; что-
бы вынести справедливый приговор воришке, тоже нужно вник-
нуть в его жалкую биографию.
Все живет и изменяется. Сама звездная Вселенная, еще
двести лет назад считавшаяся олицетворением вечности и неиз-
менности, на самом деле насыщена жизнью и изменяется бук-
вально на наших глазах. За короткое время существования
астрономической науки мы успели быть свидетелями появления
на свет новорожденных звезд-младенцев; мы знакомы с гигант-
скими красными звездами-юношами, растущими и накаливающими-

ся блеском; на фотопластинках обсерваторий запечатлеваются
звезды-старухи — рубиновые карлики, съеживающиеся и стыну-
щие, как отливки в литейной, отжившие уже на свете положен-
ные им двадцать миллиардов лет. Тем более полна изменений
живая природа, и в ее изменениях нам легче уловить внутренний
Эволюция жизни

смысл, поскольку она ближе и родственнее нам: мы сами состав-
ляем ее часть. Мы уже знаем благодаря трудам великих основа-
телей современной биологии и одну из важнейших побудитель-
ных пружин этих непрестанных перемен в живой природе. Мы
знаем, что ее изменения — это непрерывное развитие, движение
вперед и что это развитие совершается в условиях жестокой
и безжалостной борьбы за жизнь. Вся история живой природы
своего рода непрекращающийся конкурс между особями, желаю-
щими жить. На этом конкурсе беспощадно отметается прочь все
слабое, мало удачное, нежизнеспособное, но зато и все те, может
быть чисто случайные поначалу, счастливые находки и «откры-
тия» природы, которые укрепляют и усиливают их обладателя,
побеждают на этом великом конкурсе мира и постепенно
прививаются огромным количеством его обитателей. Мы увидим
ниже, например, какой победоносный путь распространения про-
делали возникший в какой-то момент в природе принцип про-
долговатой формы тела, или поперечнополосатая мышца, или
«пирамидная» двигательная система мозга и как обладатели этих
биологических «нововведений» покоряли себе животных с уста-
ревшими устройствами тела и становились на тот или иной срок
господами животного мира. В непосредственно занимающей нас
здесь области — области движений — мы сможем показать, ка-
кое значение имели некоторые из подобных «технических пере-
воротов» для побеждающего развития того или другого класса
животных и как каждое из таких усовершенствований подвигало
мир животных в направлении большей двигательной приспо-
собительности, большей слаженности, быстроты, находчивости,
точности движений — короче говоря, в направлении возрастаю-
щей двигательной ловкости.
Для проникновения в историю животного мира мы имеем
два основных источника. Первый из них — это те обветшалые об-
рывки подлинных документов о старинных формах жизни, кото-
рые мы находим при раскопках древних напластований Земли.
Их так и называют — ископаемыми. Этот источник всего прямее
и достовернее, но, к сожалению, многие органы давно вымерших
организмов не могли пережить даже малой доли тех тысяч
веков, которые отделяют их обладателей от нас. Как раз то, что
наиболее интересно для нас — нежные органы мышечной и нерв-
ной системы, — относится к их числу. В том, что касается этих
органов, мы были бы целиком обречены на догадки, если бы не
помощь второго источника, к которому мы и обратимся.
Давно замечено, что чем выше развито животное, тем оно
более изменчиво на протяжении веков. Высшие млекопитаю-
щие — один из самых молодых отрядов животных на Земле, но
они успели чрезвычайно резко видоизменяться за немногие сот-
ни тысяч лет своего существования — срок, как мы вскоре уви-
дим, в масштабах истории земли очень небольшой. За этот
срок из маленького копытного ростом с собаку, протогиппуса,

сформировался наш друг и спутник — лошадь. Еще быстрее и
резче изменилась собака. Сам человек всего несколько десятков
тысячелетий назад — в ледниковые эпохи — очень сильно отли-
чался от современного и объемом мозга, и формами лица и
конечностей. А, с другой стороны, низшие организмы остаются
почти неизменными на протяжении миллионов веков. Еще и сей-
час существуют, например, некоторые виды моллюсков (карака-
тицы) или ракообразных, почти не отличимые от ископаемых
остатков из времен ранней юности Земли. Вот эти-то факты и
позволяют нам с успехом заменить историю в прямом смысле
тем материалом, какой дают нам сравнительная анатомия и
сравнительная физиология животных. Действительно, во всех тех
случаях, когда мы можем сличить показания обоих источников,
они безукоризненно сходятся между собой и подкрепляют друг
друга. Итак, обратимся к тому, что обе эти сравнительные науки
могут рассказать нам о происхождении и развитии движений
на Земле. Этому очерку предпошлем две сводки, которые очень
помогут нам приблизиться к пониманию изучаемого предмета.
Масштаб и действующие лица
Начнем с масштаба. По счету геологов, земля существует
на свете около двух миллиардов лет; жизнь на Земле, начиная
от самых простейших ее форм, — около половины этого времени.
Обе эти цифры ничего не говорят нашему воображению. Попро-
буем представить дело иначе.
Чтобы получить практически выполнимое и обозримое изоб-
ражение земли — географическую карту, ее чертят с уменьшени-
ем по отношению к подлинным размерам в 10, 50, 100 миллио-
нов раз. Вычертим историю матери-Земли в масштабе 1 :
50 000 000. В этом масштабе столетие почти в точности равно
одной минуте. Продолжительность человеческой жизни — 40—
45 секунд.
Итак, прежде всего на нашем чертеже Земле 40 «лет».
На ее лице немало морщин — великих горных цепей и седин бе-
лоснежной Арктики или Антарктиды. Их, может быть, больше,
чем следовало бы иметь к 40 «годам», но надо признать, что
жизнь выпала ей не из легких: вся история великих геологиче-
ских переворотов, смены гор и морей, вулканической деятельнос-
ти и т. д. хорошо подтверждает это. В пору же зачатия первых
проблесков жизни мы рисуем себе Землю на нашей карте двад-
цатилетней женщиной — в лучшем возрасте для деторождения.
Если теперь сделать набросок последовательности развития
наиболее близких к нам животных — позвоночных — в выбран-
ном нами масштабе, то окажется, что древнейшие представители
позвоночных — ископаемые рыбы — появились на Земле в сере-
дине общего срока жизни животного мира — около 10 «лет» на-

зад. Два-четыре «года» назад на земном шаре господствовали
пресмыкающиеся — гигантские ящеры, о которых еще будет речь
дальше.
Самые древние из млекопитающих возникли не более 2—3
«лет» назад; Земля родила их уже очень пожилой женщиной,
проняньчив все самое цветущее десятилетие своей жизни одних
только беспозвоночных, червей и моллюсков. Высшие млекопи-
тающие — хищные, хоботные, высокоразвитые копытные и
т. п. — существуют всего едва лишь несколько «месяцев». «Неде-
ли» две назад появились высшие обезьяны. Древнейшим предста-
вителем человека, достойным этого имени, не более «недели»
от роду. Как ничтожны все эти последние сроки по сравнению
с общим возрастом жизни на земле! «Вчера» или «позавчера»
(150 000 — 300 000 лет назад) на Земле случилась плохая пого-
да: похолодало, обширные равнины оковались льдом, прошла
волна того, что наука называет «ледниковыми периодами». И
тогда же — «день» или два назад — объявился и пещерный че-
ловек древнекаменного века, сражавшийся каменными топорами
и бережно хранивший в своих пещерах случайно найденный
где-либо огонь. Древнейшие из исторических документов в пря-
мом смысле этого слова — египетские и ассирийские надписи,
великие пирамиды, истоки истории китайцев — создались «час»
Кое-какие масштабы

с небольшим назад. Христианской эре — около 20 «минут», от-
крытию Америки и возрождению наук после страшного средне-
векового застоя — 4—5 «минут». Наша мысль вникает в сущест-
во вещей и в историю 40 «лет» бытия Земли не долее этих 5 «ми-
нут». Можно ли требовать, чтобы за этот срок она могла успеть
очень уж многое сделать?
Вторая сводка, на которую мы должны будем опереться, —
это табличка крупных классов, на которые наука подразделяет
животное царство, от древнейших и простейших до самых
высших по своему развитию животных. Перечислим эти классы
по порядку, с тем чтобы далее задержаться на них более обстоя-
тельно.
1. Простейшие — одноклеточные, микроскопически малые
животные.
2. Кишечнополостные (например, коралловые полипы, голо-
турии, губки, морские лилии).
3. Иглокожие (например, морская звезда).
а — губка, в — морская лилия (триас), с — морская звезда, d — кольчатый
червь
Улитка

Классы 2-й и 3-й — округло-симметричные, малоподвижные
существа.
Из класса 2-го многие ведут полностью образ жизни расте-
ний, всю жизнь произрастая на одном месте. У класса 2-го
пищеварительная полость имеет еще вид мешка, и они пользуют-
ся как для питания, так и для испражнения одним и тем
же отверстием. Класс 3-й имеет уже сквозной пищеварительный
канал.
4. Черви (например, дождевой червь, пиявка, ленточная
глиста).
5. Мягкотелые, или моллюски (например, улитка, каракати-
ца, устрица).
Каракатица-кальмар
Гигантский кальмар
а — остатки насекомого каменноугольной эпохи, в — насекомое — сучок (Prosko-
pia scabra), с — краб песочный, d — микроскопическое насекомое (Campodea)

Классы 4-й и 5-й имеют продолговатую форму тела, с рото-
вым (головным) и хворостовым концом. Тела их обнаруживают
члениковое (сегментарное) строение, особенно четко выраженное
у червей. Как показывает само название мягкотелых, они лише-
ны каких-либо скелетов, и все что есть жесткого в их теле — это
только переносные домики-раковины. Медлительность их вошла
в поговорку.
6. Членистоногие (насекомые, раки, пауки, сороконожки).
7. Позвоночные (рыбы, лягушки, ящерицы, птицы, звери).
Два последних класса очень резко отличаются от всех пре-
дыдущих.
Они имеют суставчатые, подвижные скелеты, настоящие ко-
нечности; они способны к быстрым и сильным движениям; нако-
нец, одни они (если не считать только еще некоторых моллюс-
ков) могут считаться обладателями настоящей центральной
нервной системы — головного мозга.
Возникновение жизни и возбудимости
Теперь, вооруженные основной классификацией и масшта-
бом, обратимся к самой истории движений в животном царстве.
Попытаемся восстановить перед глазами бесконечно удаленное
прошлое, как говорят, сделать его реконструкцию, подобно тому,
как археологи воссоздают в виде макетов и рисунков древние,
давно сметенные с земли города или здания. Если даже в подоб-
ной реконструкции какого-нибудь старинного храма в Перу или
усыпальницы в Вавилоне больше воображения, чем докумен-
тальных фактов, мы готовы простить это ученому за убедитель-
ность и правдоподобие. За нашу реконструкцию мы гораздо бо-
лее спокойны: она надежно покоится на фактическом материале.
Ихтиозавр (реконструкция); вверху — летающий ящер рамфоринх на лету (ре-
конструкция)

Пройдем мимо тех беспредельно давних времен, когда зем-
ной шар медленно стыл, окутанный тучами и налитый до краев
горячим соляным бульоном океанов. В их водах повсюду бродили
всяческие молекулы и их обломки, сталкиваясь между собою,
соединяясь во всевозможных комбинациях и разъединяясь вновь.
Молодая земная химия как будто пробовала свои силы: раньше,
пока Земля еще была раскалена, какие бы то ни были химиче-
ские соединения были так же невозможны на ней, как в электри-
ческой печи.
И вот где-то, в каком-то пункте великого океана Земли, мо-
жет быть, даже всего один-единственный раз за все время ее
существования, столкновение обломков создало длинную цепо-
чечную молекулу, коренным образом не похожую на все, что
образовывалось до этих пор. Пусть образование подобной моле-
кулы было так же маловероятно, как то, чтобы карты тасуемой
колоды сто раз подряд расположились в правильном порядке, —
времени и места для перепробования разных комбинаций было
достаточно*.
Эта удивительная молекула впервые на Земле оказалась бо-
лее устойчивой, чем остальные молекулы. Она не только имела
свойство ограждать себя от распада благодаря особым соотно-
шениям и формам связи своих частей. Она обнаружила
свойство содействовать образованию около себя новых молекул,
во всем подобных ей самой. От одного ее присутствия другие
химические обломки, содержавшие, как и она сама, углерод, кисло-
род, водород и азот, временно соединяясь с нею, проходя сквозь ее
химическое нутро, сами сцеплялись в такие же точно новые моле-
кулы. Если бы мы жили в то время, мы, может быть, назвали бы
ее «молекула-самоумножитель».
Так возникли на Земле понятия самосохранения и размноже-
ния и появилась первая живая частица. Раз случайно возникнув
в водах юной Земли, она уже не могла исчезнуть.
Пройдем мимо бесчисленных веков, потраченных неопытной
Землей на развитие одноклеточных или простейших животных
(инфузорий, корненожек, парамеций), у которых единственная
их клетка сама пробивала себе дорогу в жизнь, шевеля своими
жгутиками или ложноножками и работая «за одну» в отношении
и питания, и движения, и самосохранения, и размножения. Пово-
рачиваем установочный винт нашей исторической подзорной тру-
* Не следует, конечно, думать, что живая белковая молекула, а тем более
живая клетка, с ее сложнейшим, и по сию пору далеко не доизученным строе-
нием, могла возникнуть сразу, в результате какого-то одного исключительного
случая. То возникновение молекулярной белковой цепочки, о котором сказано
в тексте, представляло собой, несомненно, только один эпизод в длительной цепи
событий, являвшихся последовательными ступенями роста организации живого
вещества. Такими ступенями были: возникновение и постепенное усложнение
содержащих азот, серу, фосфор и железо органических коллоидов («коацерва-
тов»), образование первобытных ферментов или биологических реактивов, сфор-
мирование первоначальной клеточной протоплазмы и т. д.

бы на пару миллионов столетий вперед, к многоклеточным орга-
низмам, сформировавшимся за эти 3—4 «года» нашего условного
масштаба времени.
У организма, состоящего из многих тысяч клеток, эти клетки
уже потому не могут остаться равными друг другу, что одни из
них находятся в глубинах тела, а другие — на поверхности. Мы
присутствуем при специализации клеток: одни, лежащие на по-
кровах тела, приспосабливаются к несению службы раздражи-
мости и чувствительности, другие, глубинные, — преимуществен-
но к изменениям формы, к сократительности, к обеспечению пер-
вобытных движений. Будем называть первые рецептивными, вто-
рые контрактильными элементами тела*.
Перед нами во все еще теплых водах первобытного океана —
одни только представители 2-го и 3-го классов нашей таблички
(стр. 64): полурастения-полуживотные с медленными, неохотны-
ми движениями, как движения потягивающегося после сна. По-
видимому, первые движения были самопроизвольными, исходив-
шими из самых клеток-мышц: движения ни на что не нацелен-
ные, развившиеся просто потому, что шевелившиеся особи имели
лучшие шансы в борьбе за жизнь, чем совершенно неподвижные.
Каждый физиологический процесс связан с какими-нибудь
химическими превращениями в клетке. Рецептивные клетки по-
верхности тела, приобретшие повышенную раздражимость и
взявшие на себя обслуживание чувствительности, тоже выделяли
из себя во время своей деятельности — во время воздействия на
них внешних раздражений, толчков, тепла или холода и т. п. —
какие-то химические продукты обмена веществ. Случалось так,
что эти продукты, выделяясь из рецептивных клеток и блуждая
вместе с общим потоком внутренностной жидкости по межткане-
вым щелям тела, попадали и в окрестности контрактильных,
мышечных клеток. Понятно, что те особи, у которых, может быть
чисто случайно, мышечные клетки оказались возбудимыми от
действия проникавших в них рецептивных веществ (назовем их
пока так), получили серьезное, почти решающее, биологическое
преимущество перед другими. В то время, как эти последние
были способны только на самопроизвольные шевеления, иногда
бывшие просто ни к чему, а иногда бывшие и прямо невпопад,
особи новой «марки» могли реагировать на внешние раздраже-
ния (например, поворачиваться лицом к добыче или спиной к
опасности). Это новое явление на Земле — реактивность — по
началу было огульным, неизбирательным, расплывчатым, как
говорят в физиологии, диффузным. Мы и сейчас можем наблю-
дать у различных низших организмов подобную диффузную
* Рецептивный от латинского recipere — воспринимать (отсюда же ре-
цепт — принятое, подлежащее приему); контрактильный от латинского contra-
here — стягиватель — сократительный, стягивательный (отсюда же контракт —
скрепляющий документ).

раздражимость и реактивность: пока не трогаешь его, он лежит
смирно; прикоснешься — начинаются общие неупорядоченные
движения тела, тем более значительные, чем сильнее было
раздражение.
Так выявились первые в природе химические возбуждающие
мышцу вещества — первобытные посредники между рецептивной
поверхностью тела и мышцами. Эти вещества так и называются
в физиологии посредниками — медиаторами по-латыни*, и, как
увидим позже, они и по сию пору у самых высших организмов, и
у вас, читатель, и у меня, играют очень существенную роль в
наших движениях. Каждый раз, как мы при ходьбе, выполнении
гимнастических упражнений произвольно напрягаем ту или иную
мышцу, у ее нервных окончаний выделяется микроскопически
малая капелька вещества, которому 500 миллионов лет.
В последующих поколениях организмов начали мало-помалу
обособляться каналы, специально приспособленные для доставки
химических медиаторов. Однако не успели еще эти «водные пути
сообщения» как следует оформиться и обеспечить хоть какую-то
избирательную заадресовку медиаторов к тем или иным мышеч-
ным группам, произошло другое событие, биологическое значение
которого оказалось неизмеримо большим.
Зарождение нервной системы
Каждое химическое явление имеет свой электрический «от-
блеск», сопровождается теми или иными колебаниями электри-
ческого потенциала. Ведь мы знаем, что само химическое сродство
(например, стремление кислоты соединиться со щелочью или
фосфора — с кислородом) имеет электрическую природу. В своей
основе это есть общеизвестное из физики взаимное притяже-
ние разноименных электрических зарядов. Не могли обойтись без
такой электрической подкладки и явления медиаториого возбуж-
дения. Тут и возбуждение рецептивных элементов, и действие
медиатора на мышечные клетки, и само ответное сокращение
этих клеток сопровождались изначала легкими, паутинными ко-
лебаниями электрического заряда, из всей нашей современной
электротехники больше всего похожими по величине на колеба-
ния зарядов в антенне радиоприемника при приеме сигналов
откуда-нибудь из Новой Зеландии.
И здесь, где нам впервые по ходу рассказа встречаются
биоэлектрические явления, т. е. проявления электричества в жиз-
ненных процессах, введем сразу удобный масштаб для ясного
представления о их действительных величинах. Только в данном
случае, обратно с масштабом времени, нам придется применить
* Лат. mediator — посредник.

сильные увеличения; недаром и в
лабораториях для регистрации этих
явлений пользуются мощными ра-
диоусилителями.
В предлагаемом нами масштабе
один вольт изобразится высотою в
65 метров (это приблизительно вы-
сота гостиницы «Москва» в нашей
столице). Напряжение сухой бата-
рейки для карманных фонариков
равно в этом масштабе высоте
Эйфелевой башни в Париже, напря-
жение нашей 120-вольтовой осве-
тительной сети — высоте короля гор
земного шара, Эвереста.
Так вот, в этом масштабе коле-
бание потенциала при работе нашей
Сопоставление масштабов, создающее пред-
ставление о действительных значениях элект-
рических напряжений в нервах и мышцах. Ус-
ловный масштаб 65 метров — 1 вольт. В этом
масштабе Эверест соответствует 120-вольто-
вому напряжению осветительной сети, Эйфе-
левая башня — напряжению сухой батарейки
карманного фонаря, кривая под циферблатом
карманных часов — колебаниям напряжения
в передающем возбуждение нервном волокне
человека

произвольной скелетной мускулатуры равно нескольким санти-
метрам, а колебание потенциала в мышцах тех низших живот-
ных, о которых сейчас идет речь, и в нервных клеточках головно-
го мозга человека — не больше буквы шрифта, которым на-
печатана эта книга (примерно так, как оно изображено на нашем
рисунке). Биотоки, бегущие по нашим нервам, так же отно-
сятся к напряжению, способному засветить лампочку карман-
ного фонарика, как бугорки на озябшей, «гусиной», коже —
к башне Эйфеля. Надеемся, что такие сопоставления помогут
читателю что-то себе представить.
Значение этого, по началу совершенно побочного, факта
огромно, и мы постараемся его объяснить. В последний раз
сформулируем подробно, как именно подействовал здесь всеоб-
щий великий принцип развития в природе — естественный отбор
наиболее приспособленных экземпляров. В дальнейшем мы будем
еще не один раз встречаться с ним в той же самой форме; вы-
несем его «за скобки» так, как в математике выносят за скобки
общий сомножитель, относящийся в одинаковой мере ко всем по-
следующим членам математической формулы, и будем потом
ради краткости уже просто ссылаться на него.
Итак, получилось (в порядке случайных прирожденных из-
менений, всегда бывающих в известных пределах у различных
особей), что у некоторых экземпляров их мышечные клетки ока-
зались возбудимыми не только от прямого химического воздейст-
вия медиатора, но уже и от одного только электрического спут-
ника последнего — от того неуловимо малого электрического
колебания, которым он всегда сопровождался. Легко понять,
какие большие преимущества в борьбе за существование получи-
ли эти экземпляры с «электровозбудимыми» мышцами перед
своими не столь чуткими собратьями. Во-первых, волна электри-
ческого импульса* имеет гораздо большую скорость, нежели
раствор, медленно сочащийся по межтканевым щелям, — значит,
она дает возможность ее обладателю реагировать во много раз
быстрее. Во-вторых, электрический возбуждающий импульс
несет в себе хоть какие-то возможности для его заадресовки в
ту или другую мышечную группу, в то время как жидкость, со-
держащая медиатор, обязательно омывает весь организм. Неуди-
вительно, что вновь открытый природой электрический, так ска-
зать — телеграфный, принцип передачи возбудительных импуль-
сов начал энергично завоевывать себе командное положение.
Особи, почему-либо обделенные им, слишком уж быстро гибли,
оставляя чересчур слабое потомство, чтобы соперничать с более
совершенными формами. С электрическим сигналом возбужде-
ния, сперва только призвуком к основному — химическому воз-
будительному процессу, а потом ставшим самостоятельным фи-
зиологическим деятелем первостепенного значения, случилось
* Импульс (лат. impulsus) — толчок, побуждение.

нечто очень напоминающее известную и полную глубокого
смысла сказку Андерсена о профессоре и его тени. В этой сказке
тень профессора, оторвавшись в какой-то момент от его ног, су-
мела затем быстрыми шагами сделать себе большую придворную
карьеру и через год пришла к своему бывшему хозяину и носите-
лю, не столь преуспевшему в жизни, предложить ему службу
при своей особе в качестве ее собственной тени.
Вначале, несомненно, биоэлектрические импульсы распрост-
ранялись по телу животного диффузно, расплываясь. Но посте-
пенно вычленились (или, говоря биологическим языком, отдиф-
ференцировались) волокна, обнаруживавшие лучшую проводи-
мость для этих биотоков. Такие волокна, или фибриллы,
представляли собою длинные отростки клеток. В организмах во-
обще все ткани состоят из клеток и их придатков, и все их разви-
тие, питание — словом, вся жизнь, зависит от клеток, являющих-
ся, так сказать, питательными и поддерживающими жизнь депо
для тканевых элементов. Специализировавшиеся на передаче
импульсов (пора уже начать называть их нервными импульсами)
волоконца образовали внутри организма сети, там и сям содер-
жавшие в себе клетки для поддержания жизни этих волокон.
Этим скромным сетям с раскиданными по ним одиночными, никак
не специализированными клетками не могло и грезиться в то вре-
мя, что когда-нибудь, в отдаленнейшем будущем, на их долю
выпадет занять абсолютно главенствующее положение в орга-
низме в качестве его центральной нервной системы. Пока этот
малозаметный вестовой-связист нес свою не слишком значитель-
ную службу по передаче сообщений от рецептивных клеток к
мышечным, и никто не мог бы предсказать в ту древнюю пору,
что в его ранце лежит жезл главнокомандующего. Специализа-
ция питательных клеток, передаточных, первичнонервных сетей,
превращение их в настоящие нервные клетки и образование цент-
рализованных скоплений этих клеток, так называемых нервных
узлов, или ганглиев, совершилось значительно позже.
Как ротовой конец тела стал его головным
и главным концом
Теперь мы переходим к новому перевороту, к новому диалек-
тическому скачку в истории развития движений и двигательных
аппаратов. Причины этого очередного переворота выглядят более
чем скромно и незначительно. Так часто бывает в природе:
ничтожные на вид причины ведут подчас к огромным по значе-
нию последствиям. В этом, несомненно, отчасти таится объясне-
ние того, почему даже очень высокоразвитой науке трудно точно
предсказывать будущее, и исключения из этого правила (на-
пример, астрономия с ее предсказаниями затмений) редки и узки.
Расположите на одной прямой три биллиардных шара по 25 мм

Нарастание ошибки (углового отклонения) при соударении биллиардных шаров
(подробности см. в тексте)
радиусом на расстоянии метра один от другого и затем ударьте
первый шар так, чтобы он, стукнув «в лоб» второй шар, послал
его точно так же «в лоб» третьему. Расчет показывает, что если
первый шар отклонится от идеального направления на одну ты-
сячную, или на 3,5 угловой минуты, то второй даст ошибку уже в
одну пятидесятую, или больше градуса, а третий отклонится от
прямого направления уже на целых 25 градусов, т. е. более чем
на четверть прямого угла. Подобное же лавинообразное нараста-
ние последствий как будто ничтожного обстоятельства имело
место и на том этапе истории движений, о котором я собираюсь
теперь рассказать.
Таким маловажным на вид обстоятельством оказалось по-
явление на Земле продолговатых, колбасовидных животных
форм. Те классы животных (2-й и 3-й по нашей табличке), кото-
рые были описываемы до сих пор, имели округло-симметричные
формы, с ротовым отверстием посередине. Очертания тела низ-
ших из них, кишечнополостных, менее определенны; это по сути
дела, мешки с одним отверстием, что понуждает их заменять
естественные отправления тела рвотой. Более подвинутые в своем
развитии (сквозной пищеварительный канал) иглокожие имеют
лучистое строение и кругом центрального рта обладают пятью,
симметричными отростками (лучами у морских звезд, лимонооб-
разными дольками и у морского ежа и т.д.).
На смену им начинают появляться продолговатые животные
(в последующем — черви и моллюски) с пищеварительной труб-
кой, тянущейся во всю длину их тела, с ротовым отверстием
на одном и заднепроходным — на другом конце. В ротовом кон-
це-то и было все дело.
Ясно, что ротовой конец тела — это активный конец его. Он
ищет питания, он первым сталкивается с добычей, первым зато —
и с опасностью. Он, как правило, движется впереди.
По вполне понятным причинам чувствительность покровов
тела на этом конце увеличивается (мы, как уже обусловлено,
не будем повторять того, каким путем случайные благоприятные
изменения закреплялись посредством отбора). Переднему концу
тела важнее, чем какой-либо другой его точке, тонко и своевре-
менно ощутить свойства того, с чем он соприкоснулся, к чему он
подполз. Но кроме обострения древних видов чувствительности
(осязательная, температурная, вкусовая, химическая), которые
можно объединить под общим названием контактной чувстви-

тельности или чувствительности непосредственного соприкосно-
вения, на переднем, ротовом, конце начинают развиваться ка-
чественно новые, более совершенные виды органов чувств, или
рецепторов, как мы их уже однажды назвали. Новым рецеп-
торам удобно присвоить, воспользовавшись широко привившейся
у нас в техническом языке приставкой, имя телерецепторов.
По аналогии этого слова с такими терминами, как телефон,
телеграф, телевидение, телемеханика и т. п., легко понять его
смысл: речь идет о дальнодействующих или дальнобойных ре-
цепторах. Каждый из древних видов контактных рецепторов,
видоизменяясь, породил один из высокоусовершенствованных
дальнодействующих. Орган химической чувствительности —
вкус — дал начало химическому телерецептору — органу обоня-
ния. Осязательная чувствительность переднего конца, утончаясь,
обратилась в чувствительность к частым и мелким сотрясениям,
или вибрациям, передаваемым издали через окружающую среду:
в орган слуха, слышания звуков, которые и есть не что иное,
как колебания, или вибрации, воды или воздуха. Наконец, тем-
пературная контактная чувствительность преобразовалась сперва
в восприимчивость к лучистой теплоте, а затем и к лучистой
энергии самого мощного отдела солнечного спектра — световой
энергии. Отсюда, таким образом, возникло зрение.
Значение, какое имели для развития организмов и их дви-
жений телерецепторы, невозможно даже охватить сразу. Прежде
всего, они обусловили огромный рост объема того мира, который
был доступен восприятию животного. Контактные рецепторы от-
крывают животному мир самое большее на несколько сантимет-
ров во все стороны; телерецепторы расширяют его до многих
сотен метров. Животное, обладающее одной только рецепторикой
непосредственного соприкосновения, слепое, глухое и лишенное
обоняния, не чует добычи, если только случайно не наткнется
на нее, и не подозревает об опасности, находящейся от него на
расстоянии вершка. Преимущества особи, способной обнаружить
то и другое за сотню метров, настолько очевидны, что не требуют
пояснений.
Отсюда проистекает вот что. Если животному приходится
жить только в мире тех раздражителей, которые непосредственно
соприкасаются с ним, то и его двигательные нужды более чем
ограничены. Ощутит оно какою-нибудь точкой тела болезненное,
неприятное раздражение — оно отодвинет непосредственно по-
страдавшую часть тела местным сокращением мышц, и только.
Пищу оно почует не раньше, чем она окажется около самого
рта, и когда опять-таки достаточно будет небольшой перемены
позы, чтобы захватить ее в рот. Тела животных продолговатых
классов построены из члеников, или сегментов, очень хорошо за-
метных, например, у дождевого червя или пиявки. Каждое из
раздражений описываемой категории, падая на один из члени-
ков-сегментов их тела, вызовет чисто местное смещение — в пре-

делах либо одного лишь затронутого членика, либо, самое боль-
шее, еще нескольких соседних.
Представим себе теперь животное из той же низко развитой
группы, но уже наделенное телерецепторикой. Если добыча или
опасность, которую оно уже способно завидеть или почуять, от-
стоит от него на десятки метров, то, разумеется, все точки его
тела находятся от нее практически на одном и том же расстоя-
нии. Какие бы то ни было местные шевеления или изменения по-
зы в этом случае бесполезны. Необходимо устремиться всем те-
лом или к замеченному предмету, если он привлекателен, или
прочь от него, если вид его не сулит ничего доброго. Следова-
тельно, восприятия, обеспечиваемые дальнодействующей рецеп-
торикой, обусловливают уже не члениковые, или сегментарные,
телодвижения, а переместительные движения всего тела как це-
лого в пространстве — то, что в науке о движениях называется
локомоциями*.
Нетрудно понять дальше, насколько изменяются те требова-
ния, которые новый класс движений предъявляет к нервной сис-
теме. Если для древних сегментарных смещений тела достаточно
было чисто местных реакций, в лучшем случае вовлекавших еще
два-три смежных членика, то для целостного локомоторного
передвижения всего тела по пространству необходима уже согла-
сованная, объединенная деятельность мышц всего организма, пе-
ремещающая его как целое в едином требуемом направлении.
Значит, нужны центры, способные обеспечить такой совместный,
согласный хор всей мускулатуры тела. Естественно, что этим
центрам всего более подходит помещаться на переднем конце,
так сказать, на капитанском мостике всего тела, там, где нахо-
дятся все телерецепторы, и там, откуда наиболее открытый вид
для наблюдения. Эти центры и объединяют работу всей муску-
латуры тела, как говорят, интегрируют ее, в едином ритме и в об-
щем смысловом содержании всего движения; эти же центры и
возглавляют движение, т. е. берут на себя и инициативу того,
когда и какое движение следует предпринять, и решения обо
всех последующих изменениях в их ходе.
Нельзя умолчать еще об одном качественном сдвиге, причи-
ной которого явились телерецепторы. Заманчивый или угрожаю-
щий предмет, завиденный на далеком расстоянии, дает животно-
му срок для целой цепочки планомерных действий. То, что заме-
чено издали, замечено загодя. При этих условиях животное мо-
жет успеть спрятаться, может выбрать подходящую засаду и за-
таиться в ней, может развить целую более или менее сложную
тактику нападения или самообороны. А это ведет (опять-таки
уже описанным порядком естественного отбора) к развитию:
* К локомоциям, или перемещениям всего тела по пространству, у чело-
века причисляются: ходьба, бег, плавание, лазание и локомоторные движения
с орудиями, как ходьба на лыжах, бег на коньках и т. п.

1) зачатков памяти, способной удержать всю цепочку заплани-
рованных действий и не перепутать их порядок; 2) зачатков
соображения, пригодного для изобретения подходящей цепочки
действий и, наконец, 3) зачатков ловкости, позволяющей животно-
му найти реальный, действенный выход из положения. И то,
и другое, и третье качества предполагают уже какой-то более
или менее работоспособный мозг.
Таким путем ротовой конец оказался сперва, по неминуе-
мой логике вещей, передним концом тела, а затем, оснастив-
шись в качестве переднего высокопробными телерецепторами, стал
головным концом тела и, наконец, его главным концом. Так
получилось, что рот создал телерецепторы, а эти последние —
головной мозг.
Оборона или наступление?
Мы приближаемся к событию, имевшему исключительное
значение в истории развития движений.
Мы уже видели, что в древнейшие времена, когда еще
мысль не зародилась на Земле, ведущий командный пост в эво-
люции животных занимали как раз движения: для них развива-
лись и уточняли свою работу телерецепторы, во имя их успешно-
сти воздвигался первобытный головной мозг. Поэтому то крупное
изменение в двигательных средствах (ресурсах) животного,
к описанию которого мы переходим, оказало могущественное
влияние на все органы животного, на все системы его отправ-
лений. Можно даже сказать, что вся последующая судьба выс-
ших представителей животного мира в немалой мере определи-
лась из последствий переворота, совершившегося в ту пору.
Условия борьбы за существование, конкуренция между жи-
выми тварями постепенно становились все жестче и злее. Жизнь
уже не могла мириться с медлительными, мягкотелыми организ-
мами, рыхлыми, как студень, и подвижными вроде часовой
стрелки.
Борьба и отбор требовали новых исканий.
Как и в военной технике, тут шло чередование: то вперед
выдвигался принцип пассивной обороны — принцип бронезащи-
ты, то искания природы обращались к принципам активной
борьбы, к усилению средств наступательной техники.
Сперва как будто на некоторое время возобладал первый
принцип: у высших мягкотелых — моллюсков — стали возникать
прочные панцири-раковины, в которые животное могло в случае
нужды укрываться целиком. Очевидно, это помогло мало и нена-
долго, так как на ближайшем следующем этапе эволюции мы
наблюдаем уже ярко выраженное торжество активного принци-
па — в виде того самого события, к которому вплотную подхо-
дит теперь наше повествование. Это событие (делаем о нем по-

следнее вступительное примечание) представляет собой огром-
ный диалектический скачок к совершенно новому оснащению
двигательных аппаратов животных. Несмотря на глубокую про-
пасть между старыми и новыми органами движения, перекрытую
этим скачком, и на полное отсутствие каких-либо переходных
форм между теми и другими, этот скачок, разумеется, не был
мгновенным по времени. Эволюция всегда протекает крайне мед-
ленно с точки зрения наших человеческих понятий, и, несомнен-
но, победа новых органов потребовала не одного десятка тыся-
челетий*.
Тем не менее этот долгий срок потребовался не на посте-
пенную, со всеми переходами, выработку новых двигательных
органов — мы уже подчеркнули, что таких переходных форм сов-
сем не было, — а только на то, чтобы эти новые органы, которые
в какой-то момент эволюции имелись как полуслучайное измене-
ние у двух-трех особей, сто тысяч веков спустя стали достоянием
всего соответственного многомиллионного поголовья.
Освоение поперечнополосатой мышцы
Основой события, предрешившей весь последовавший пере-
ворот, было возникновение поперечнополосатой мышцы — точнее
говоря, поперечнополосатого мышечного волокна, еще точнее —
микроскопически малой круглой пластиночки (величиной с крас-
ное кровяное тельце, т. е. меньше одной сотой миллиметра в по-
перечнике). Из огромного количества таких пластиночек, нани-
занных одна за другой, как бусы на нитку, состоит каждое
мышечное волокно; из многих тысяч параллельно идущих воло-
кон составлена каждая мышца нашего скелетно-двигательного
аппарата. Пластиночки называются анизотропными дисками;
сократив это название, мы будем именовать их дальше анизо-
элементами мышцы.
Поперечнополосатая мышца (несколько ниже мы увидим,
чем объясняется такое ее название) полностью решила проблему
быстроты и мощности — того, чего так жестоко не хватало древ-
ним мягкотелым всех видов. Мышца нового типа способна сокра-
щаться с молниеносной быстротой (вспомним хотя бы движения
крыльев мухи или комара, совершаемые с частотою нескольких
сотен в секунду). При этом, сокращаясь, она легко развивает
высокую мощность, в тысячи раз превосходящую, при том же
весе, то, что в состоянии были давать древние мышечные клетки
(так называемые гладкие мышцы).
Очень похоже на то, что на принцип поперечнополосатой
мышцы эволюция набрела случайно: об этом говорит уже упоми-
* Диалектические скачки в эволюции — это всегда обязательно скачки
по качеству, но отнюдь не скачки в смысле внезапности.

навшееся нами полное отсутствие переходных или
промежуточных форм, которые указывали бы на
какое-либо систематическое развитие в этом на-
правлении. Единственным исключением является
поперечнополосатая мышца сердца позвоночных
животных, несколько более древняя, чем их
скелетные мышцы. Но отличия сердечной мышцы
от скелетных так незначительны и, главное, все
основные, принципиальные новшества, присущие
поперечнополосатой мышце, уже настолько полно
представлены в ней, что ее нельзя расценить как
переходную форму. Очевидно, уж очень велики
были биологические преимущества поперечно-
полосатой мышечной ткани, потому что она при-
вилась сразу и без колебаний и победоносно
распространилась на сотни тысяч видов разных
животных, несмотря, как увидим ниже, на свои
большие недостатки и неудобства.
Появление долгожданного быстрого и мощ-
ного двигателя пробудило очень горячую и дале-
ко зашедшую приспособительную работу в жи-
вотных организмах. Вялые и слабые «гладкие»
мышечные клетки хорошо уживались с мягкими
и рыхлыми телами их носителей. Не то получилось, когда на
сцену появились сокращения, быстрые и могучие, как выстрел.
Поместить такую мышцу в тело червя или медузы — это почти
все равно, что пытаться зарядить современным артиллерийским
снарядом вместо пушки колбасную кожицу. Теперь срочно
потребовались жесткие и прочные рычажные устройства, которые
обладали бы хорошей подвижностью и вместе с тем обеспечи-
вали бы новой мышце солидные точки приложения сил для
ее мощных, резких сокращений.
Эволюционная работа по созданию таких жестких рычажных
устройств протекала настолько своеобразно, что рассказать о
ней хочется в виде небольшого уподобления. Мы надеемся, что
после всего сказанного выше о принципах эволюции и отбора
такое уподобление не сможет повести к недоразумениям, а в то
же время оно способно придать изложению более образную
и яркую форму.
Дело пошло так, как будто бы на великом конкурсе, объяв-
ленном жизнью на наилучшее оснащение для поперечнополоса-
той мышцы, первую премию поделили между собой два разных
проекта. Оба они по первоначальному рассмотрению как будто
одинаково хорошо и остроумно решали поставленную конкурсом
задачу, хотя решали ее глубоко различными между собой спо-
собами. Один из проектов шел под девизом Arthropoda (члени-
стоногие), другой — под девизом Vertebrata (позвоночные). Оба
проекта исходили из поперечнополосатой мышцы как чего-то
Элементы попе-
речнополосатого
мышечного во-
локна под мик-
роскопом при
сильном увели-
чении: а — в ра-
стянутом, в — в
сокращенном
состоянии

уже данного и оба объединяли ее с жесткими, суставчато-
подвижными скелетами; то и другое входило, очевидно, в «техни-
ческие условия» конкурса.
Проект под девизом Arthropoda, осуществившийся на соро-
коножках, ракообразных, пауках и на всех насекомых, состоял
в применении в качестве скелетов прочных, полых внутри,
панцирей, похожих на суставчатые рыцарские латы. Мышцы
размещались внутри этих шарнирных панцирей, перекидываясь
из одного их членика в другой и изнутри же приводя их в движе-
ние. Латы, облекавшие все тело животного (яркий пример —
рак), прекрасно решали задачу брони, остроумно объединяя ее
с задачей рычажной подвижности, требовавшейся новым мыш-
цам. С другой стороны наружные панцирные скелеты насекомых
и ракообразных прекрасно решали и задачу устойчивости, не
нуждаясь для нее ни в какой помощи со стороны мышц. Это
хорошо подтверждается простым опытом. Если осторожно усы-
пить насекомое или ракообразное, например поднеся к их голове
ватку с эфиром или бензином, то усыпленное или даже убитое
этим способом животное полностью
сохраняет свою устойчивость: про-
должает стоять, как и стояло. Для
сравнения напомним, что усыплен-
ное или умерщвленное с любой
осторожностью позвоночное живот-
ное неминуемо падает. Таким обра-
зом, у членистоногих мышца пол-
ностью разгружена от каких бы то
ни было побочных обязанностей,
вроде только что упомянутых опор-
а — последовательные членики панциря членистоногого (слева — в растянутом,
справа — в стянутом состоянии); в—схема ноги глубоководного водолазного
костюма (скафандра) для сопоставления устройства ее с конечностями члени-
стоногого (а), с—часть лапки домашней пчелы (сильно увеличено)
Краб-манильщик (Gelasimus)

ных, и занимается только сво-
им основным делом, к которому
она лучше всего приноровле-
на, — активными сокращения-
ми. Это кладет известный от-
печаток и на ее микроскопическое строение, заметно упрощая
его в подробностях сравнительно с мышцами у позвоночных.
То, что мы в нашем сделанном выше уподоблении назвали
проектом под девизом Vertebrata и что представляет собою
скелетно-мышечное устройство позвоночных, решает возникшую
задачу принципиально другим, почти обратным путем. Жесткие
звенья — кости, сочлененные между собою в цепочки, — помеща-
ются у этих животных в самой середине каждого звена тела,
по его продольной оси. Мышцы облегают его снаружи, со всех
тех сторон, где они по условиям подвижности могут понадобиться.
Если у суставов имеются стороны, в которые они не могут дви-
гаться (например, локтевой сустав человека — сгибаться в сто-
роны, а не вперед и назад), то с этих сторон вместо более
дорогой и нежной мышечной ткани размещается более грубая
связочно-сухожильная. Так или иначе, но каждый сустав закреп-
лен со всех сторон гибкими растяжками — мышцами или связ-
ками, так сказать расчален ими, очень похож на" то, как рас-
чаливают высокие мачты судов или радиопередаточных станций.
Мачта с вантовыми растяжками для
сравнения с оснащением позвоночника
(см. рисунок справа)
Схема расположения волокон спин-
ных мышц позвоночника по прин-
ципу вантовых растяжек (сравнить
с рисунком слева). Группы волокон
по типу отмеченных стрелками в
действительности помещаются на
уровне каждого позвонка и изобра-
жены здесь всего при двух позвон-
ках только в целях ясности

Такой принцип мышечного монтажа выглядит поначалу менее
удобным и ясным, чем тот, который имеет место у насекомых,
и загружает мышцу кроме ее прямых функций двигателя еще
добавочной опорной (так называемой статической) работой,
к которой к тому же поперечнополосатая мышца не слишком
хорошо приспособлена. Зато получается явный выигрыш по
части гибкости — и пассивной, и активной. Сравните речного
рака в его неуклюжих доспехах с рыбкой или змейкой, гибкими,
как их бесскелетные предшественники — мягкотелые. Вспомним,
что самые древние из позвоночных, рыбы, первыми появившиеся
на свет во времена описываемого нами «великого конкурса»,
в сущности, еще не имели настоящих конечностей. Эти органы
выработались у позвоночных позже; в начале же их бытия на
Земле они состояли почти целиком из одного позвоночного стол-
ба, несшего на себе многокостный, еще не сросшийся череп
и гибкую грудную клетку. Позвоночник же, составленный из
множества подвижно соединенных члеников, обеспечивал им воз-
можность самых богатых и свободных изгибаний.
Пороки поперечнополосатой мышцы
Еще одно обстоятельство подкрепляет наше заключение о
том, что принцип поперечнополосатой мышцы был найден как-то
разом и почти случайно, хотя биологическая потребность в нем
уже давно назрела в высшей степени. Набредя на этот принцип,
жизнь как будто ухватилась за него и сразу, без всяких пере-
делок и вариантов, применила к оснащению подвижных скелетов.
Дело в том, что при более внимательном рассмотрении физио-
логии. поперечнополосатой мышцы она оказывается не таким-то
удобным, а, главное, в целом ряде отношений просто мало под-
ходящим к своему назначению органом. Очевидно, ее принцип
обладал чем-то столь положительным, что жизнь на первых по-
рах уверовала в него слепо, как будто не замечая его очень
крупных недостатков; а позднее, когда они в полной мере обна-
ружились, точно спохватилась, что в свое время не озаботилась
сформулировать как следует необходимые «технические условия»
устройства и работы новой мышцы. (Мы и здесь выражаем
надежду, что нам будут извинены наши образные олицетворения,
которые мы снова отметим в ближайшем абзаце изложения,
но которые помогут нам правильно подчеркнуть важнейшие фак-
ты и расставить, как говорится, точки над i). Поперечнополосатая
мышца в том виде, как она вылилась из рук эволюции, оказа-
лась кое в чем очень важном до такой степени мало отвечающей
своему назначению, что пришлось поспешно и очень компромис-
сно искать способы для ее прилаживания. Другого двигателя
все равно не находилось.
Во-первых, оказалось, что манера сокращения поперечнопо-

лосатой мышцы, точнее сказать
ее микроскопически малой активной
составной частички, анизо-элемента
(см. выше), совершенно не подходит
к тому, что было бы биологически
нужно. Эта манера, как показывают
точнейшие записи на современных
приборах, — грубый и резкий рывок,
настолько внезапный и сходный со
взрывом, что возникала прямая опас-
ность искрошить скрепленные с такою
мышцей кости. Компромисс, который
выработался как мера борьбы с этой
никуда не пригодной резкостью, со-
стоял в том, что микроскопические
анизо-элементы были переслоены таки-
ми же крохотными элементиками упру-
гой сухожильной ткани (так называе-
мыми изо-элементами). Мышечное во-
локно получило вид, похожий под микроскопом на столбик из
чередующихся между собою двадцати-и трехкопеечных монет,
соответствующих размещенным там по очереди анизо- и изо-
элементам. Эти последние играют роль упругих буферов, или,
как теперь говорят, амортизаторов, для яростных рывков анизо-
двигателей: они растягиваются во время рывков и затем уже
более плавно и постепенно укорачиваются вновь, помогая мышце
совершать ее работу. Чередование в каждом волокне анизо-
и изо-элементов, обладающих разной окраской и качеством
прозрачности, и придает волокну тот поперечноисчерченный вид,
который обусловил название всей мышцы.
Во-вторых, анизо-элементы совершенно не способны к дли-
тельным сокращениям, более того — к какой бы то ни было
регулировке их длительности.
Все, что способен дать анизо-элемент, — это чрезвычайно
короткую вспышку напряжения и сокращения: в мышцах чело-
века она продолжается обычно не более одной тысячной доли
секунды. Хуже всего то, что после каждой сократительной
вспышки анизо-элемент как-то истощается, или устает, или еще
что-то с ним происходит, пока еще совершенно не объясненное
физиологией, но только вслед за каждой молниеносной вспыш-
кой анизо-элементу нужно двойное или тройное время сравни-
тельно с продолжительностью самой вспышки, чтобы оправиться
от нее и возвратить себе дееспособность. В ближайшие мгнове-
ния, следующие за вспышкой возбуждения, анизо-элемент
абсолютно не возбудим ни для каких, хотя бы самых оглуши-
тельных, раздражений. Ничего подобного не наблюдалось с по-
слушной и легко управляемой гладкой мышечной клеткой древ-
него образца.
Столбик из чередующихся
медных и серебряных мо-
нет — так выглядит под
микроскопом поперечнополо-
сатое мышечное волокно, от-
работанное кислотой и рас-
падающееся послойно на так
называемые диски Боумена

Для того, чтобы преодолеть это неудобное свойство анизо-
элементов, потребовался новый компромисс. Нервная система
приладилась посылать в поперечнополосатую мышцу целые серии
импульсов возбуждения, пулеметно мчащихся друг за Другом
(50—200 раз в секунду). Каждая вспышка сокращения анизо-
элемента протекает все еще гораздо быстрее промежутка между
двумя последовательными импульсами, но тут помогают прежде
всего упругие изопрокладки, замедляющие в несколько раз каж-
дое сокращение, а затем и ряд других вспомогательных при-
способлений. Слиянию пулеметной дроби сокращений анизо-
элементов в плавные движения помогает и вязкость той студе-
нистой полужидкости (так называемой саркоплазмы), которая
наполняет «капоты» мышечных волоконец, и упругость сухожи-
лий и связок, и, наконец, инерция самих органов движения,
играющих здесь роль махового колеса.
Описанные частые ряды возбуждений (так называемые те-
танусы,— единственный способ длительно сокращать поперечно-
полосатое мышечное волокно или держать его сокращенным
дольше пары сотых долей секунды. Можно было бы мысленно
уподобить тетаническую серию возбуждений переменному элект-
рическому току, вполне пригодному, несмотря на его прерывис-
тость, и для приведения в действие электрических звонков, и для
очень многих значительно более важных работ. То, что и в дей-
ствительности напряженная скелетная мышца гудит, как «зум-
мер», применяемые в радиотелеграфии (это можно услышать,
приложив ухо к напряженному бицепсу товарища или просто
крепко сжав зубы, чтобы над самым ухом загудела собственная
височная жевательная мышца), еще не могло бы являться серь-
езным недостатком в ее работе. Гораздо хуже то, что при каждой
очередной вспышке сокращения поперечнополосатая мышца
освобождает какую-то порцию своей химической энергии и эта
энергия уже больше не может возвратиться обратно в мышцу,
все равно, используется она для механической работы или нет.
Если мышца должна не поднимать кверху груз, а только
держать его на весу на определенной высоте, то это возможно
не иначе как только посредством тетануса, т. е. ценою сотни
сократительных вспышек каждую секунду. Каждая вспышка ос-
вобождает ровно столько же энергии, сколько было бы нужно,
чтобы с большой быстротой поднимать поддерживаемый груз
кверху, а так как при держании механическая работа вовсе не
потребляется, то, значит, вся освобождаемая мышцей огромная
мощность уходит ни на что — превращается целиком в бесполез-
ный нагрев.
Но и это еще'не все. Анизо-элементы так же мало способны
к регулировке силы своих сокращений, как и к регулировке их
длительности. Если раздражать поперечнополосатое мышечное
волокно электрическим током, то нужно довести этот ток до ка-
кой-то определенной силы для того, чтобы волокно вообще могло

его почувствовать и отозваться на него. Но когда мы уже пере-
шагнули этот порог, то дальше мы можем усиливать раздража-
ющий ток до какой угодно величины, не выигрывая этим ни
одного лишнего процента в силе ответного сокращения мышеч-
ного волокна: она все время будет оставаться той же самой.
Этот закон действия поперечнополосатого волокна носит очень
выразительное образное название: закон «все или ничего». Очень
сходное с этим явление имеет место, например, при выстреле
из винтовки. Для того, чтобы спусковой крючок соскочил, произ-
ведя выстрел, нужно потянуть его не меньше, чем с некоторой
определенной силой; но дальше, если мы будем дергать его все
сильнее и сильнее, мы все равно не добьемся этим никакого
увеличения ни в силе, ни в дальности выстрела.
Таким образом, сила того короткого рывка, которым исчер-
пываются все возможности анизо-элемента и поперечнополоса-
того волокна, тоже не поддается регулировке, и необходим
новый приспособительный компромисс, чтобы добиться в этом
отношении какой-то управляемости. Каждое волоконце двига-
тельного нерва врощено своими разветвлениями в пачку из
10—100 мышечных волокон, которые, очевидно, под действием
его импульсов могут двигаться не иначе, как все разом и все
одинаково. Такая пачка мышечных волокон носит название
миона*. Каждая мышца нашего тела состоит в зависимости от
своей величины из нескольких десятков или сотен мионов. Спо-
соб регулировать силу ее сокращения заключается в том, что
в работу включается в разных случаях разный процент состав-
ляющих ее мионов. Именно этим путем, включая и выключая
мион за мионом, нервная система и умудряется достигать той
замечательной плавности и тонкости в изменениях мышечных
усилий, которою мы любуемся в нежной и ловкой работе сестры,
бинтующей мучительную рану, или в точных, верных движениях
резчика. Надо, впрочем, сказать, что центральная нервная систе-
ма выработала и другой, более тонкий вспомогательный путь
регулирования силы мышечных сокращений, о чем будет сказано
ниже, в очерке V.
Таковы были те немалочисленные вспомогательные и попра-
вочные приспособления, которыми обросла со всех сторон попе-
речнополосатая мышца, чтобы стало возможным реально исполь-
зовать ее преимущества. Если вдуматься, то весь случай в целом
выглядит до чрезвычайности нетипичным. Как обычное правило,
отбор и весь естественный ход эволюции мало-помалу шлифуют
и шлифуют вновь вырабатывающийся орган, пока он не окажет-
ся на своем месте с абсолютной точностью, как влитой. Поду-
маем, например, об изумительном устройстве обширной системы
* Само волокно двигательного нерва вместе с начинающей его «пуско-
вой» нервной клеткой в спинном мозгу называется мотоневрон; весь микро-
скопически малый агрегат в целом, мотоневрон мион, обозначается нами как
мотон.

пищеварительных желез, о замечательной (изученной до тонко-
сти нашим великим соотечественником И. П. Павловым) при-
способленности их к перевариванию самой разнообразной пищи.
Вспомним о необычайно тонком и полном остроумия аппарате,
с помощью которого регулируется давление крови в сосудах:
о так называемых синусах недавно открытых чувствительных
приборчиках, помещающихся в аорте, близ сердца, и в сонных
артериях и чутко откликающихся приспособительными рефлек-
сами на каждое колебание сосудистого «барометра». На этом
фоне грубая и крайне мало подходящая к физиологическим
потребностям мышечная ткань, не подвергшаяся сама никакой
переделке или перешлифовке, а только обросшая целым комом
всяческих ухищрений и компромиссов, выглядит странным ис-
ключением. При мысли о ней приходит в голову сельскохозяйст-
венник, выписавший себе для полевых работ молотилку и полу-
чивший вместо нее, по отсутствию таковых на складе, легковой
автомобиль. Именно таким автомобилем (тут — с веревочным
приводом, там — с приколоченным гвоздями домодельным соору-
жением из неструганного теса) и выглядит монтаж в нашем
скелетно-двигательном аппарате поперечнополосатой мышцы.
Членистоногие в тупике
Я уже упомянул, что первые впечатления от сравнения меж-
ду собой двигательных аппаратов членистоногих и позвоночных
говорят как будто в пользу простоты и четкости, свойственных
первым. Единственный явный плюс, бросающийся в глаза у поз-
воночных животных, — это гибкая подвижность их туловища;
второе же преимущество, гораздо менее очевидное, заслуживает
краткой характеристики. Это преимущество на первый взгляд
похоже скорее на недостаток. Речь идет об обязательном
активном участии мускулатуры в поддержании равновесия тела,
т. е. в том, что в научной терминологии носит название
статики тела. Так, например, грудное звено тела насекомого,
к которому прикреплены все его шесть ножек, имеет собствен-
ную панцирную прочность, для поддержания которой никакой
мышечной работы не требуется. Туловище человека, тоже свя-
занное со всеми его конечностями и поддерживаемое двумя из
них, держится прямо только благодаря непрерывному напряже-
нию всех мышц, «расчаливающих» позвоночный столб, подобно
тому, как ванты расчаливают корабельную мачту. Зато такая,
как будто более трудная для управления, система обеспечивает
телу человека (или вообще позвоночного) исключительную
приспособляемость и маневренность.
Если какому-нибудь принципу вообще когда-либо удавалось
решить задачу о сочетании всех преимуществ, свойственных мяг-
котелым, с жесткорычажным сооружением, пригодным для пере-

дачи больших усилий, то только принципу, положенному в ос-
нову строения позвоночных. Нет спора, что управление такою
«жестко-нежесткою» системой труднее, но мы уже видели по дру-
гому поводу в предыдущем очерке, как часто более трудный
инструмент, но зато обладающий большим числом степеней
свободы, менее ограничивающий и сковывающий своего облада-
теля, ценится мастером выше всего. Облегчающие же подпорки,
лады и подставки он заодно с трехколесным велосипедом
без сожаления уступает сынишке.
Результат этих неброских биологических преимуществ прин-
ципа позвоночных не * замедлил сказаться в последующей
истории животного мира. Оба гигантских по своему объему
класса — членистоногие и позвоночные — по праву поделили
между собой первые места на нашей планете, но затем позво-
ночные оставили своих соперников далеко позади. Суть, конечно,
не в том, что членистоногим никогда в последующем не удава-
лось достигать размеров тела, хоть сколько-нибудь сравнимых
с размерами позвоночных (эти последние, напротив, в следую-
щем периоде развития побили все рекорды величины тварей,
когда-либо населявших Землю). Гораздо важнее то, что в отно-
шении умственных способностей и теснейшим образом связан-
ной с ними области движений членистоногие далеко и безна-
дежно отстали от позвоночных. Все рассказы о замечательном
якобы уме насекомых, опирающиеся на захватанную (и почти
единственную на все сотни тысяч видов насекомых) пару при-
меров об общественной жизни пчел и муравьев, при более
тщательной проверке их оказываются чистым недоразумением*.
Королева-матка термитов, окруженная придворными
* По свидетельству таких долголетних наблюдателей и авторитетных зна-
токов насекомых, как Фабр, Леббок и др.

Своеобразный и сложный инстинкт, управляющий действиями
этих насекомых и в своей природе еще совершенно не разгадан-
ный, стоит вне сомнений, но между инстинктом и живою сооб-
разительностью пропасть того же порядка, как и пропасть
между жесткой головогрудью рака и шеей лебедя или телом
Муравьи-портные за шитьем своих гнезд
Соты диких ос (Polybia)
Соты дикой осы (Polistes gallica)

кошки. Те же насекомые,
с геометрической точ-
ностью строящие стенки
сотов под вечно равными
друг другу углами или
устраивающие коллектив-
ные «коровники» из тра-
вяных тлей при своих
муравейниках, будучи
поставлены в чуть-чуть
непредвиденные условия,
мгновенно теряются до
полного расстройства ко-
ординации. Если десяток
муравьев как будто бы
дружно волокут к мура-
вейнику соломинку, то это
изумляет и поражает, од-
нако более тщательная
проверка показывает, что
при этом шестеро му-
равьев тянут в сторону
гнезда, а остальные четы-
ре — прочь от него, и со-
ломинка влечется только
по равнодействующей.
Переверните жесткокрылое насекомое на спинку, посадите
муху без крыльев на конец травинки, преградите муравьям
вершковою полоской воды их главную магистраль, ведущую к
муравейнику, и т. п. Первою реакци-
ей всех их будет величайшая, сует-
ливая растерянность; второю — дей-
ствия, в которых не знаешь, чего
больше: смысловой ли бестолковос-
ти или двигательной неуклюжести.
Мы уже говорили во вступительном
очерке, что самый существенный
признак для ловкости — наход-
чивость, способность быстро и с че-
стью выйти из любого непредви-
денного положения. Но этого как
раз и нет в поведении членистоно-
гих. Они могут обладать исключи-
тельным проворством (муха, блоха,
краб в воде, паучок-охотник и т. п.),
недаром все-таки их тела оснащены
поперечнополосатой мускулатурой, в
придачу почти свободной от вязкой
Пути блуждания шести муравьев, приучен-
ных проходить от отправного барьера (на-
верху) к кормушке С, после того, как по-
следняя была переставлена к пункту D. До-
рогу нашел в конце концов только один (из
Леббока)
Омар обыкновенный

студени — саркоплазмы, но от проворства до ловкости еще очень
далеко. Так, по крайней мере, скажет всякий, кому несущийся
опрометью в пылу игры мальчишка угодит головой в живот.
Предпочтя панцирный принцип принципу настроечной гибкости,
природа членистоногих с абсолютной последовательностью пош-
ла дальше по раз избранному пути. Эволюция выработала для
насекомых сложные и точные инстинкты, такие же неизменяемые,
как и их панцири; создала для их несложного обихода такие же
формы поведения, однообразные, хорошо подогнанные и уже раз
навсегда неизменяемые, точно рельсы, но зато и навсегда закры-
ла для них пути к личной индивидуальной приспособительности
и к накоплению личного жизненного опыта. А этим шагом на-
всегда убила для них какие-либо перспективы умственного
прогресса.
Эволюция позвоночных
Чтобы закончить этот очерк, нам остается сделать еще крат-
кий обзор «новой» истории движений, истории, начавшейся пос-
ле великого «поперечнополосатого переворота», который был об-
рисован на предыдущих страницах. Оставим членистоногих в
том тупике, в который в конце концов завели их отрицательные
черты строения двигательного аппарата, и сосредоточим теперь
все внимание на позвоночных.
Важнейшая определяющая черта неокинетических живот-
ных* (как мы теперь будем называть обладателей поперечно-
полосатой мускулатуры) — центральная нервная система и го-
ловной мозг начали впервые с известной четкостью опре-
деляться уже у высших моллюсков (например, у головоногих —
осьминога, каракатицы.) Однако только у позвоночных они
нашли условия для бурного и безостановочного развития, про-
должающегося и поныне. Это развитие, некоторые подробности
которого будут освещены дальше, повело в конце концов к тому,
что головной мозг, и в частности самая новая его часть, так
называемая кора больших полушарий, завладел у высших поз-
воночных верховной диктатурой по всем решительно физиоло-
гическим отправлениям. Это — новая, только в последние годы
приоткрываемая страница науки о мозге; высокие заслуги в
ее открытии принадлежат крупнейшему русскому физиологу
К. М. Быкову. Год от года выявляется все больше и больше
сторон жизнедеятельности, на которые головной мозг простира-
ет свое верховное влияние: обмен веществ, управление физико-
химическими процессами в крови, кроветворение, борьба с зараз-
ными началами и т. д., и т. д. Как бесконечно далеко это от
* Неокинетический в переводе значит новодвигательный. Этот термин при-
меняется для обозначения новых органов движения в их общей совокупности:
поперечнополосатой мускулатуры, жестких суставчатых скелетов, взрывного бур-
ного процесса возбуждения и т. д.

тех невзрачных волоконец, едва начавших обособляться от окру-
жающей ткани, по которым пробивал себе дорогу первобытный
электрохимический возбудительный импульс!
Мы начнем и эту часть обзора таблицей — сводкой, ука-
зывающей последовательный порядок развития классов позво-
ночных. Для примерной оценки давности их возникновения на
Земле снова воспользуемся примененным уже однажды умень-
шительным масштабом времени I : 50 000 000, полезным для луч-
шей наглядности.
Воображаемый ландшафт юрской эпохи. В воде — ихтиозавр, в воздухе —
археоптерикс
Реконструкция гигантского ящера — стегозавра, обитавшего на территории ны-
нешней Европы около 100 млн лет назад: длина животного 7,5 м, высота
3,6 м, величина головного мозга — с мужской кулак

Таблица-классификация позвоночных животных
I. Рыбы:
а) древние, докостистые (напри-
мер, минога, акула, скат, осетр);
б) более новые, с костными ске-
летами (окунь, ерш, щука, летучая
рыба и др.).
Древнейшие рыбы, несомненно,
появились еще где-то в третьем «де-
сятилетии» нашего масштаба (стр. 62).
II. Амфибии или земноводные (например, лягушка, тритон, аксолотль).
III. Рептилии, или пресмыкающиеся.
От этого когда-то чрезвычайно обширного класса до нашего времени уце-
лели только немногие отряды: змеи, черепахи, ящерицы и крокодилы.
Эволюция головного мозга от низшей рыбы до человека. Продольные разрезы:
/ — скат (Chimaera), 2 — ящерица (Varanus), 3 — кролик (Lepus), 4—чело-
век. Равенство масштабов не соблюдено. Светлым пунктиром изображены древ-
нейшие части мозга, темным пунктиром — мозговые полости (желудочки), чер-
ной краской — новый мозг (полушария)
Рыба триасовой эпохи с жабрами и
легкими
Развитие аксолотля: наверху—личинка с
жабрами, внизу — взрослая особь с легкими

Рептилиями заканчивается
раздел так называемых холодно-
кровных позвоночных; точнее было
бы определять все три перечис-
ленных класса (I—III) как живот-
ных, обладающих переменной тем-
пературой окружающей их среды.
Первые земноводные появились на
Земле около 15 «лет» назад; пер-
вые рептилии — 6—8 «лет» назад.
IV. Птицы:
а) нижестоящие, выводковые
(киви, пингвин, страус, курица,
куропатка и др.);
б) вышестоящие, птенцовые
(ласточка, сова, орел и др.).
Птицы очень постепенным, хо-
рошо прослеженным порядком вы-
работались из летучих пресмыкающихся; этот процесс их формирования начался
около 5 «лет» назад и продолжался 3—4 «года».
V. Млекопитающие:
1) древнейшие — однопроходные и сумчатые (утконос, кенгуру, многочис-
ленные австралийские виды сумчатых);
2) низшие млекопитающие (насекомоядные, грызуны и др.);
3) высшие млекопитающие (копытные, хищные, полуобезьяны и др.);
4) наивысшие млекопитающие — обезьяны:
а) нижестоящие (павиан, мартышка) и
б) вышестоящие, человекообразные (в порядке возрастающей близости к
человеку: шимпанзе, орангутанг, горилла).
5) прямые предки человека и современный человек.
Древнейшие млекопитающие относятся ко времени заката царства прес-
мыкающихся — около 3 «лет» назад. «Год» назад млекопитающие уже гос-
подствуют на Земле, и их имеется боль-
шое количество видов. Высшие мле-
копитающие: хищники, слоны, ранние
обезьяны — насчитывают от 3 до 6
«месяцев» со времени своего возник-
новения. Человекообразным обезьянам
Представитель сумчатых кенгуру

и древнейшему ископаемому предку человека, так
называемому питекантропу, — около 2 «недель» от
роду. Человеку древнекаменного века, жившему
в ледниковые периоды и сражавшемуся с мамонта-
ми, — меньше «недели». Для сравнения этих дейст-
вительных промежутков времени из истории Земли
с наивными представлениями мифов и религий
небезынтересно будет упомянуть мимоходом, что
в принятом нами уменьшительном масштабе вре-
мени «сотворение мира богом», как о нем повествует
Библия, должно было иметь место 11 /2 «часа»
назад.
Птицы и млекопитающие составляют
вместе раздел теплокровных позвоноч-
ных, точнее говоря — животных с посто-
янной температурой тела, не зависящей
от температуры внешней среды. Так как
скорость всякого химического процесса
очень резко возрастает с повышением
температуры, то все процессы в организ-
мах «теплокровных» животных, в част-
ности наиболее интересные для нас про-
цессы в их нервах и мышцах, протекают
во много раз живее и энергичнее, чем
у «холоднокровных» животных. (Это при-
мечание вскоре очень пригодится нам).
Сенсорные коррекции
Очерк истории позвоночных, из всего животного мира,
как оказалось, наилучшим образом решивших задачу приспособ-
ления и развития, мы начнем с упоминания еще о двух
новшествах, возникших и развившихся как прямое следствие
появления поперечнополосатой мышцы и всего того нового дви-
гательного принципа, который мы только что назвали неокине-
тикой. Первым новшеством были сенсорные коррекции, подроб-
но описанные нами в предыдущем очерке. У древнейших
бесскелетных животных с медлительной гладкой мускулатурой
и с большим преобладанием в их обиходе местных членико-
вых телодвижений еще не было потребности в том тонком управ-
лении движениями, для которого нужен непрерывный контроль
со стороны органов чувств. К тому же для сверки текущего
движения с тем, как оно было запланировано, — а в этом ведь
и состоит работа сенсорных коррекций, — нужно уже, чтобы
имелась такая предварительная планировка предпринятого дви-
жения, нужно, чтобы были и органы, способные его планировать.
Когда еще не существует головного мозга, когда нет памяти
Молодой горилла
Реконструкция головы од-
ного из предков человека
(неандертальца)

в каком угодно виде, способной выдерживать и выполнять в пра-
вильном порядке части сложного цепного движения или дейст-
вия, тогда с чем же и посредством чего сверять совершаемое
движение? По какому признаку решать, течет ли оно точно так,
как было намечено, или нет?
Наконец, надо добавить и то, что сам двигательный аппарат
у новых, неокинетических животных быстро становился все более
трудным для управления, несравнимо с теми немудреными уст-
ройствами, какие имелись к услугам червя или устрицы. Даль-
нодействующие органы чувств — телерецепторы — вызывали к
жизни переместительные движения всего тела, локомоции, как
об этом уже говорилось. Для локомоции потребовалась друж-
ная, согласованная работа мышц всего тела — синергии —
оркестр, которому нужен был и дирижер в лице централь-
ного мозга. При всем том каждый музыкант этого большого
оркестра, каждая поперечнополосатая мышца представляла собой
гораздо менее послушный и удобный для управления орган,
нежели древние гладкие мышечные клетки. Мы уже говорили о
тех сложных ухищрениях, на которые вынуждена пускаться
центральная нервная система для того, чтобы получать от этой
мышцы длительные сокращения, тетанусы, или плавные измене-
ния силы. Здесь столкнулись между собой: и возросшая быстро-
та и сила движений, и их обширность и сложность, и каприз-
ность их главного исполнителя — мышцы, и все растущая тре-
бовательность животных к точности и меткости своих движений.
Сведите все это воедино с теми фактами, которые были разоб-
раны в предшествующем очерке: с крайней непослушностью
всяких вообще подвижных систем о многих степенях свободы,
с добавочными трудностями, проистекающими из упругих
свойств мышцы, и вам не нужно будет больше доводов в
пользу того, зачем именно на этом этапе развития обязательно
потребовались сенсорные коррекции.
Интересно отметить, что у древних бесскелетных животных
все «рефлекторное кольцо», о котором также говорилось в
предыдущем очерке, работает как раз в обратную сторону, чем
у нас. Пронаблюдайте червя, наползшего на какое-нибудь
препятствие, или улитку, добравшуюся до конца травинки.
Как только дело доходит до какого-либо из затруднений в
этом роде, начинаются беспорядочные и (сравнительно) ожив-
ленные ощупывания, «снующие» движения во все стороны.
У высших, неокинетических животных, в том числе и у нас, движе-
ния идут на поводу у ощущений, управляются и направляются
ими. У низших, наоборот, ощущения обслуживаются и обеспе-
чиваются с помощью движений. Движения, с виду бессистемно
и бестолково, идут впереди ощущений, хватают и ловят их, где
попало. Этот механизм активного, деятельного «ощущения» со-
хранился и у нас, за исключением бессистемности, в работе
наших наивысших органов чувств, зрения и осязания, где кру-

говорот «рефлекторного кольца» сплетается в совершенно нераз-
рывное и очень сложное по строению целое. В последующих
очерках мы будем иметь еще несколько случаев увидеть, с какою
бережностью наша центральная нервная система вообще сохра-
няет самые древнейшие механизмы, казалось бы давно устарев-
шие и подлежащие сдаче в архив. Этот грубый древний механизм
ощущения, действовавший в отдаленнейшие времена, еще задол-
го до сенсорных коррекций, вновь возродился в усовершенство-
ванном и утонченном виде и, слившись в своей работе с этими
коррекциями, обеспечил работу наших наиболее высокоразвитых
органов чувств.
О сенсорных коррекциях следует добавить еще, что необхо-
димая потребность в них, выявившаяся у высших животных,
послужила новым и очень могучим побудителем к дальнейшему
развитию головного мозга. Как мы покажем дальше, главным об-
разом эта потребность способствовала развитию так называемых
сенсорных полей, т. е. целых сложных слепков из ощущений
самых разнообразных органов чувств, слепков, направляющих
движения животного или человека и помогающих упорядочению
этих движений в пространстве.
Развитие конечностей
Вторым новшеством, естественно последовавшим за упроче-
нием неокинетической системы с ее суставчатыми рычагами и
поперечнополосатыми мышцами, было развитие у животных ко-
нечностей. У низших, бесскелетных организмов не было конеч-
ностей, в лучшем случае вместо них иногда возникали «ложные
конечности» (псевдоподии) вроде лучей морской звезды или «но-
ги» улитки, которая, по сути дела, есть низ ее туловища. И у
Ползающая рыба из Африки (Periophthaimus)

позвоночных настоящие конечности выработались далеко не
сразу.
Зачатки конечностей у рыб — боковые плавники — не слу-
жат им для передвижения. Чтобы плыть, рыба работает: 1) хвос-
том, как пропеллером и 2) непарными спинными и брюшными
плавниками, которые своими змеистыми колебаниями как бы
ввинчиваются в воду. Боковые плавники используются главным
образом как рули глубины и отчасти направления. Они начи-
нают превращаться в настоящие конечности только после выхода
из воды. В каком-то из периодов» эволюции рыбам начало делать-
ся тесно в реках, озерах и океанах. Позвоночные предпринимают
попытки к завоеванию других стихий земли: то к выходу в воз-
дух (летучие рыбы, рыбы-ласточки), то к освоению суши (рыба-
ползун, двоякодышащие рыбы и т. п.).
Следующий за рыбами по порядку развития класс позвоноч-
ных — амфибии (с греческого — «двужизненные») имеют уже
настоящие конечности-лапки, сохраняющие в своих скелетах ту
Стадии превращения лягушки
Схема расположения скелетов конечностей у пресмыкающихся (а) и у млеко-
питающих (в). Из схемы видно: 1) что у пресмыкающихся отсутствует пе-
редне-задняя поворотливость в тазобедренных и плечевых суставах, что вы-
нуждает их на ходу извиваться всем туловищем вправо и влево; 2) что имею-
щееся у млекопитающих расположение конечностей создалось путем их пово-
рота навстречу друг другу и 3) что для правильного направления ступающей
части передней лапы (кисти) потребовалось добавочное перекручивание на-
крест костей предплечья (стойкая пронация). Движения вращения кисти с
предплечьем (пронация и супинация), свойственные человеку, у четвероногих
млекопитающих отсутствуют

же лучистую или кистеобразную форму строения, какою они об-
ладали в плавниках рыбы. Эволюция и здесь оказалась верной
своим обычаям и, избегая крутых новшеств, перекроила пона-
добившиеся органы из нашедшегося под руками старого матери-
ала: лапки — из боковых плавников, легкие для дыхания в воз-
духе — из плавательного пузыря рыб и т. д. Самое знакомое
нам создание из амфибий — лягушка очень показательно повто-
ряет в жизни каждой отдельной особи всю историю выхода
водных позвоночных на сушу, навеки отпечатлевшуюся на ней.
Она начинает свое существование рыбкой, даже без плавников,
дышащей жабрами (головастик), и лишь позднее у нее одновре-
менно рассасываются жабры и хвост и отрастают лапки.
Конечности явились очень глубоким, принципиальным нов-
шеством. Они появились в ту пору, когда древние побудительные
причины к члениковому (сегментному) строению тела в большей
Скелеты концевого звена передней конечности (кисти разных животных): / —
свинья, 2 — лягушка, 3 — кит (плавник), 4 — лошадь
Скелеты кисти млекопитающих: / — человек, 2 — горилла, 3 — орангутанг, 4 —
собака, 5 — тюлень, 6 — дельфин, 7 — летучая мышь, 8 — крот, 9 — утконос

степени выдохлись и развитие конечностей пошло как бы переша-
гивая через развалины этого старинного принципа строения,
еще сохранявшегося на древнейшей части тела — туловище.
Поэтому, во-первых, сами конечности уже не обнаруживают
никаких следов сегментности — это видно хотя бы на способах
снабжения их мышц двигательными нервами. Во-вторых, нужно
указать здесь на одно обстоятельство, гораздо более важное для
нашего изложения. Последовательное развитие у позвоночных
неокинетики, за нею — больших двигательных синергии для пере-
движения по пространству (локомоции) наконец, конечностей
как усовершенствованных орудий для такого передвижения, по-
вело к соответствующему обогащению центральной нервной сис-
темы приспособлениями, нужными для обслуживания всех этих
эволюционных нововведений. Сравнительная анатомия мозга
животных показывает, что вся эта серия новшеств более чем
какие-либо из предшествующих шагов развития содействовала
настоящей централизации в мозгу, появлению в нем первых об-
разований, без оговорок заслуживающих названия головного
мозга. Древнейшая часть центральной нервной системы позво-
ночных — спинной мозг* еще полностью выдержан на членико-
вом (сегментном) типе строения. Новые ядра головного мозга,
вырабатывавшиеся в «рыбьем» периоде эволюции позвоночных
и окончательно оформившиеся у первого животного с ногами —
лягушки, уже полностью надсегментны. Их нервные проводники
Животные с летательными приспособлениями: / — шерстокрыл, 2 — летун, 3 —
тагун, или летучая белка, 4 — летучий дракон, 5 — летучая лягушка, 6 — дол-
гопер-летун (из Гааке)
* А также непосредственное продолжение его в голове — так сказать,
«спинной мозг головы» — продолговатый мозг и ствол большого мозга.

управляют уже всем спинным мозгом в целом, и в частности
всеми конечностями. Еще важнее отметить тот факт, что дея-
тельность этого верховного головного мозга, управляющего дви-
жениями конечностей и локомоциями (мы будем в последующих
очерках обозначать его как уровень В), протекает у земноводных
полностью по законам неокинетической системы: с относительно
высоковольтными и быстро несущимися электрическими сигна-
лами, с повиновением закону «все или ничего» и т. д. Более же
древние центры мозга, за которыми у земноводных сохранилось
управление туловищем (уровень А по нашим обозначениям),
работают в большой мере еще по древнедвигательным законам:
с низковольтными, медленными импульсами, с большой степенью
участия в них старинной, химической передачи сигналов и т. д.
Замечательно здесь то, что даже у нас, людей, обладателей моз-
га, который сильнее отличается от мозга лягушки, чем много-
этажный дворец от лачуги дикаря, — даже у нас в головном моз-
гу имеются в раздельном виде уровень В и уровень А, с порядоч-
ной четкостью делящие между собой управление конечностями
и шейно-туловищной мускулатурой, и даже у нас все еще древ-
ний, сегментный, туловищный уровень А в большой степени про-
должает работать по тем же древнедвигательным законам.
Вопрос об уровнях мы полнее осветим в следующих двух очер-
ках.
Обогащение движений
Все последующее развитие движений у позвоночных — это
непрерывное обогащение двигательных средств и возможностей
животных от класса к классу и от «года» к «году» нашей хро-
нологической таблицы их эволюции. Это обогащение происходит
отнюдь не без причины и не вследствие какой-либо таинствен-
ной, заложенной в животных внутренней «пружины», которая
побуждает их к непрерывному совершенствованию. Нет, к обога-
щению двигательных ресурсов ведет все время одна и та же
жесткая и безжалостная, чисто внешняя причина: конкуренция
и борьба за жизнь. Животным становится тесно от непрерывно
идущего размножения. Им не хватает средств питания. Выраба-
тываются хищные породы, которые предпочитают предоставлять
другим животным изыскивание себе пригодного питательного ма-
териала и захватывать его уже в готовом, «полуфабрикатном»
виде, пожирая этих более слабых животных. У этих последних
вырабатываются средства самозащиты: резвые ноги, защитная
окраска, броневые покровы, рога и копыта и т. п. Не имеющие
таких средств защиты в первую очередь пожираются хищниками,
которые, сами того не подозревая, способствуют этим усовершен-
ствованию преследуемых ими пород. В самом деле, наибольшие
шансы уцелеть от истребления и еще долго производить похожее
на себя потомство имеют те особи, которые, может быть даже

случайно, лучше защищены. А самой, надежной самозащитой яв-
ляются все-таки богатые и совершенные двигательные возмож-
ности. Тот же закон конкуренции бьет другим концом палки и
по хищникам: недостаточно проворные, хитрые и зубастые среди
них рискуют умереть с голоду, не будучи в состоянии захватить
изловчившуюся в самозащите съедобную живность.
Движения обогащаются этим путем прежде всего по их силе,
быстроте, точности и выносливости. Но это обогащение почти
только количественное. Важнее другие две стороны движений,
все более совершенствующиеся. Во-первых, те двигательные за-
дачи, которые приходится решать животному, становятся все
сложнее и при этом все разнообразнее. Весь перечень движений
рыбы состоит почти целиком из ее основной локомоции — пла-
вания да какой-нибудь пары простейших охотничьих движений
в придачу. У одной из наиболее низко развитых рыб — акулы
вся ее охота состоит в том, что она подплывает под свою жертву,
поворачивается брюхом кверху (так ей способнее) и раскрывает
пасть. Земноводное животное кроме плавания может еще пол-
зать, прыгать, издавать звуки. Змея умеет уже затаиться в заса-
де. А как сложны и полны разнообразия, по сравнению со всем
этим, хотя бы цепные охотничьи действия хищника-млекопитаю-
щего! Тут и хитрости лисицы, и чуткий поиск охотничьей соба-
ки, и коварная засада тигра, нацеливающегося на нелегкую и
для него добычу. В ближайших строках мы более обстоятельно
проследим эту сторону движений, усложнение решаемых ими
задач.
Во-вторых, все больше возрастает число непредвиденных,
не шаблонных задач, которые животному приходится решать тут
же, «на ходу». Как мы уже видели во вступительном очерке,
здесь-то как раз имеет место наибольший спрос на ловкость.
В двигательном обиходе животного становится относительно все
меньше стандартных, всегда одинаковых движений, которые
можно совершать автоматически, ни во что не вникая и ни к чему
не приспосабливаясь. Можно было бы предположить, что, на-
пример, локомоции, передвижения по пространству, — это образ-
чик подобных, извечно шаблонных движений. Это далеко не так.
Когда рыба плывет внутри беспредельной, однородной по всем
направлениям водной среды, тут, действительно, не много пово-
дов для разнообразия. Но уже совершенно иное дело передви-
жения по суше, которое ведь совершается в природе не по бего-
вым дорожкам. Здесь и рвы, и буераки, и болотные кочки, и
непролазные заросли; здесь и безопасные тропинки, по которым
можно трусить рысцой, и полный тайных врагов лес, где необхо-
димо красться без звука, насторожив все свои телерецепторы,
и т. д., и т. п. Что же говорить о более сложных двига-
тельных актах, совершенно недоступных рыбе и переполняющих
собою жизнь высокоразвитого млекопитающего? Во много раз
обострившаяся борьба за жизнь делает его существование пол-

ным неожиданностей, а неожиданности требуют способности тут
же, дорожа сотою долей секунды, принять правильное двига-
тельное решение и точно, ловко осуществить его. Мы увидим
дальше, что это безостановочное возрастание количества неза-
ученных движений и действий опирается на такое же безоста-
новочное развитие совершенно новых, высших отделов головного
мозга, главным образом так называемой коры больших полуша-
рий мозга.
Первые зачатки мозговой коры появляются уже у высших
пресмыкающихся, но только у высших позвоночных — у млеко-
питающих — она захватывает решающее преобладание и непре-
рывно развивается все дальше и дальше. Именно кора больших
полушарий есть орган мозга, обладающий неограниченной спо-
собностью впитывать в себя личный жизненный опыт животного,
запоминать его, со смыслом осваивать и создавать на его осно-
ве разовые решения новых, раньше не встречавшихся задач.
В плане умственной деятельности эта способность есть сооб-
разительность, сметливость, разум; в плане двигательных актов
эту же самую способность мы и называем ловкостью. Недаром
нередко про человека, наделенного ярко выраженною ловкостью,
говорят: «Какие у него умные движения! Какие умные руки!»
Расцвет царства пресмыкающихся
Список движений самых низших позвоночных — рыб — поч-
ти полностью состоит из плавательных локомоций. Характерные
для рыбы движения — волнистые, плавные, монотонные синер-
Остатки Ichtyosaurus quadriscissus с кожей (внизу) и его реконструкция
(Haeenxv)

гии, охватывающие все тело рыбы (от головы до хвостового
пропеллера). Эти движения не прекращаются ни на минуту даже
во время спокойной стоянки рыбы на одном месте, даже во время
ее сна. Эти, еще крайне жалкие, двигательные возможности,
очевидно, вполне достаточны для рыбы, потому что рыбий оби-
ход удовлетворяется ими и по сию пору. Положение вещей стало
круто изменяться в ту эпоху, когда океаны Земли становились
все меньше, а жителей в них делалось все больше, и до немину-
емости назрело завоевание суши и воздуха.
Мы не будем задерживаться здесь на второй ступени позво-
ночных — на земноводных. Они явились, в сущности, лишь пе-
реходною формой и ни в какую эпоху не преобладали ни по
своему количеству, ни по разнообразию видов. Такая господст-
вующая роль на Земле на очень долгий срок досталась репти-
лиям, или пресмыкающимся, следующей по порядку ступени раз-
вития позвоночных. Рептилии пробыли хозяевами Земли значи-
тельно большее время, чем с тех пор успело достаться на долю
победивших их млекопитающих (это видно из цифр, приводив-
шихся нами выше, в сводной таблице эволюции позвоночных).
Млекопитающие истребили рептилий быстро и наверняка (ниже
мы увидим, почему именно). Когда-то пресмыкающиеся сущест-
вовали на земном шаре в огромном количестве отрядов и видов,
Скелет и очертания тела плезиозавра и его реконструкция
Слева — реконструкция рамфоринха, справа — скелет птеродактиля

владея и поверхностью моря, и сушей, и воздухом. В наше время
от всего этого обилия гадов уцелели только остатки, всего че-
тыре отряда: ящерицы, черепахи, змеи и крокодилы, как будто
и поныне мстящие своим победителям — млекопитающим —
ледяною свирепостью и убийственным ядом — последним, что у
них осталось.
Рептилии начали бурно развиваться в так называемую Триа-
совую эпоху; это было их «древнее царство», когда большая их
часть была еще водными обитателями (гигантские рыбоящеры —
ихтиозавры, ящеры с лебедиными шеями — плезиозавры и др.).
В следующую, Юрскую эпоху они владеют уже всеми стихиями.
По воздуху носятся, наверно издавая при это резкие, дисгармо-
ничные крики, зубастые летучие пальцекрылы — птеродактили.
На суше ящеры размножены в изобилии и огромном разнообразии.
Надо сказать, что рептилии первые из живых тварей начали
освоение суши и воздуха, конкурентов-предшественников у них
не было, и завоевание не было трудным, не потребовало
ни борьбы, ни разработки усовершенствованных органов для
нее. В еще теплом, парниковом климате медленно остывавшей
Земли, на жирном перегное богатой каменноугольной раститель-
ности, покрывавшей сушу в предшествующие эпохи, без сколь-
ко-нибудь опасных врагов, они разрастались, как гигантские по-
ганки разрастаются на навозе, достигая чудовищных размеров,
более уже не возрождавшихся на земной поверхности.
В эту Юрскую эпоху — так сказать, «среднее царство»
пресмыкающихся — они достигли своего наибольшего расцвета.
Палеонтология — наука об ископаемых останках — предъявляет
нам в эту эпоху полный альбом типов сухопутных рептилий.
Лишь немногие из них действительно «пресмыкались», т. е. пол-
зали на брюхе. Тут были травоядные и хищные, малые и боль-
шие; были и грызуны, и насекомоядные, и кошкообразные, и
слонообразные. Именно в эти долгие миллионы лет Землю на-
селяли великаны — бронтозавры и атлантозавры, исчислявшие
Ползущий рамфоринх и летящий рамфоринх — реконструкция

свою длину десятками метров, которые могли бы использовать
наши трех- и четырехэтажные дома в качестве внутриквартир-
ной мебели. По сравнению со своими старейшими собратьями —
земноводными — рептилии этой эпохи обладали рядом ощути-
тельных преимуществ. Они имели прочные чешуйчатые покровы
тела вместо тонкой кожицы лягушек и тритонов*. Их головной
мозг был обогащен еще одним этажом — парным нервным ядром
стриатумом (уровень CI в нашем обозначении), которое возглав-
ляло собою ядра уровня В земноводных и рыб и резко увеличи-
вало их двигательные возможности. Наконец, их дальнодейст-
вующие органы чувств, телерецепторы, начали уже формировать
для себя первые, самые старинные участки мозгового образо-
вания совсем особого устройства. Это были зачатки мозговой
коры — будущей коры больших полушарий, которых у рептилий
в ту пору еще и следа не было, как нет и посейчас. Мы уже
вскользь упоминали о том огромном перевороте, который совер-
шился в значении и положении головного мозга с появлением
коры полушарий, об этом доведется говорить и дальше. С моз-
говой корой дело шло иначе, чем было в далеком прошлом
с поперечнополосатой мышцей. Та, как мы видели, определилась
сразу, и, вместо того чтобы прилаживать и пришлифовывать
ее к своим потребностям, обладатели'.мышцы начали покорно
приспосабливать себя самих к ее нелегкому нраву — вроде сес-
тер Золушки, подрезавших себе то палец, то пятку, чтобы им
пришелся впору царский башмачок. В отношении коры полуша-
рий мы, наоборот, оказываемся свидетелями огромной подготови-
тельной работы, предварительных промежуточных форм, исканий
и т. д. Все это известно нам потому, что живая история коры
сохранилась целиком в мозгах современных нам животных и в
нашем собственном мозгу. В нашем (человеческом) головном
мозгу имеются и древнейшие двигательные ядра уровней А и В
и верховные ядра пресмыкающихся — стриатумы (уровень CI),
только возглавленные гораздо более новыми и совершенными
мозговыми надстройками; есть в нем и странные, «старомодные»
участки мозговой коры, очень мало похожие по своему строению
на то, как устроена наибольшая ее часть. Рассматривая под
Скелет гигантского бронтозавра
* За такое отсутствие прочных покровов тела земноводные имеют в зоологии
еще другое название — «голые гады».

микроскопом кору больших полушарий человеческого мозга,
участок за участком, как будто бродишь по различным улицам
большого, давно основанного города. И вдруг в этой прогулке мы
попадаем в квартал, застроенный совсем необычными зданиями,
ни в чем не похожий на новые части города и дышащий глубо-
кой исторической стариной. Такое приблизительно впечатление
производят при микроскопическом обзоре мозга древнейшие от-
делы его коры — обонятельные доли и отчасти зрительная об-
ласть. Эти участки, прямо связанные с главными телерецепто-
рами обоняния и зрения, в действительности возникли в эпоху
ящеров, первыми из всей коры, и были тем исконным ядром,
вокруг которого за неисчислимые годы вырос гигантский «город»
коры человеческого мозга.
Двигательные ресурсы пресмыкающегося несравненно бога-
че предшествующей ступени, представляемой рыбами: разные ви-
ды ящеров эпохи их расцвета могли и бегать, и летать, и пла-
вать, и прыгать. Помимо разнообразия способов локомоций, эти
животные, как и их нынешние потомки, были способны к затор-
маживанию и регулированию своих движений в противополож-
ность с вечно шевелящейся рыбой. Они умели застывать на
месте неподвижно, как статуи, делая стойку. Они умели двигать-
ся медленно, тягуче, как в вязком тесте, и умели, когда нужно,
мчаться стрелою или делать порывистые и точные целевые брос-
Реконструкция бронтозавра в сопоставлении с современным слоном
Скелет и реконструкция стегозавра (см. также рисунок на стр. 90)

ки. Наконец, рептилии блестяще владеют равновесием, а многим
из них (мелким змейкам, а особенно ящерицам) нельзя време-
нами отказать в настоящей ловкости.
Борьба за первенство мира
Следующая геологическая эпоха — меловая — застала реп-
тилий еще властелинами Земли, но оказалась уже роковою для
них. История этого «нового царства» пресмыкающихся — это
история непрерывающейся жестокой, истребительной войны —
войны и на воздухе, и на море, и на суше, исходом которой
явилось бесповоротное вытеснение рептилий из господствующего
положения и уничтожение их вплоть до ничтожных остатков,
уцелевших доныне, а, вернее будет сказать, близящихся уже к
полному и окончательному вымиранию. Из воздуха их вытеснили
пернатые, происшедшие по прямой линии от них же самих, но
главное поражение потерпели они на суше от молодой тогда вет-
ви теплокровных позвоночных — млекопитающих, обнаруживших
ряд бесспорных преимуществ перед ними.
В чем были причины гибели царства рептилий? Таких при-
чин было несколько, и все они представляют прямой интерес для
Юрские ящеры (игуанодон, компсогнат, птеродактиль) в лесу

нас, позволяя вникнуть глубже в природу движений и двигатель-
ной координации.
Прежде всего для гигантских представителей ящеров юрской
и меловой эпох явилась гибельной сама их величина. Каждая
реакция имеет, как выражаются в физике, свой «температур-
ный коэффициент», т.е. протекает тем быстрее и энергичнее, чем
выше температура. Это справедливо и для явлений в нервно-
мышечной системе. Известно и точно измерено, например, что
скорость, с которой распространяется вдоль нерва электрохи-
мический сигнал возбуждения — нервный импульс, очень раз-
лична у холоднокровных и у теплокровных животных. Волна
возбуждения бежит по нерву лягушки со скоростью 8—10 метров
в секунду, а по нерву кошки или человека — со скоростью 100—
120 метров в секунду. Точно установлено, что эта скорость за-
висит только от специальности данного нерва (двигательные —
самые быстрые) и от температуры тела, а никак не от величины
животного. Поэтому у нас есть все основания считать, что нерв-
ные импульсы распространялись по нервам ящеров-гигантов не
быстрее, чем у нынешних лягушек, жаб и крокодилов. А теперь
сделаем несложный расчет.
Представим себе, что кто-то укусил тридцатиметрового ве-
ликана-ящера за заднюю лапу, и-он, почувствовав боль, отдер-
нул лапу или ударил ею обидчика. Для пути ощущения боли
имеем: лапа 6 метров, туловище 10 метров, шея еще 10 метров,
итого 26 метров, т. е. три секунды в один конец. Положим столь-
ко же для ответного двигательного приказа от головного мозга
к ножным мышцам; к этому нужно прибавить еще хоть секунду
Начало царства млекопитающих

на скорость реакции в самом
мозгу. В итоге получается,
что от момента укуса до на-
чала ответного движения
пройдет семь секунд — срок
очень немалый, если посмот-
реть на секундную стрелку
своих ручных часов и «вы-
терпеть» семь секунд, внима-
тельно следя за ней. А не
надо забывать, что мы еще
не учли времени, которое
требовалось полуторасажен-
ной мышце, чтобы возбу-
диться, напрячься и сдви-
нуть с места ногу-башню.
Теперь легко себе представить, что если нападающим явля-
ется лев или мечезубый тигр тех времен (махайродонт) с общею
длиною нервного пути от задней лапы к мозгу и обратно в
3 метра и продолжительностью реакции меньше пятой доли секун-
ды, то такой теплокровный хищник, пожалуй, отгрызет ящеру
лапу начисто прежде, чем тот вообще успеет что-то почувство-
вать и сообразить. Оказавшись (силою воображения) свидете-
лями этой схватки, мы, вероятно, перевели бы протяжный, скуч-
ный вой заживо поедаемой четвероногой горы приблизительно
Реконструкция мамонта
Враждебная встреча хищного (слева) и травоядного (справа) игуанодонов юр-
ской эпохи

такими словами: «М-е-е-ня... ка-аже-тся... кто-то... куса-а-ет?!...»
Исход подобной борьбы не так уж трудно предугадать.
Измерение сохранившихся скелетов юрских и меловых ги-
гантских ящеров показывает, что у них на длинной мощной
шее сидела крохотная голова, так же подходившая им по про-
порциям, как нам подошла бы мышиная. И в этой-то непомерно
малой голове большая ее часть была занята лицевым скеле-
том — зубастою пастью, на долю же головного мозга оставалось
совсем тесное, ничтожное вместилище. Мы легче поймем это, ес-
ли учтем, что животное, которое было бы вынуждено «спрашивать-
ся» обо всех своих движениях у головного мозга и дожидаться
ответов по семи секунд, было бы нежизнеспособным даже вне
столкновений с хищниками, покрытыми шерстью. Очевидно, пре-
обладающая часть их двигательных реакций протекала под уп-
равлением одного только спинного мозга. Это давало очень
значительное укорочение нервного маршрута: секунд до двух-
трех. И действительно, у очень многих из этих ящеров в позво-
ночном канале — вместилище спинного мозга — имеется вздутие
в области поясницы и крестца, там, где начинаются нервы
задних лап. Это вздутие говорит о том, что в этом месте спин-
ной мозг был расширен, и очень значительно: он был здесь даже
больше головного. Конечно, это очень снижало качество и раз-
нообразие движений, раз к более совершенным, верховным ядрам
головного мозга — стриатумам — можно было обращаться толь-
ко в исключительных и не спешных случаях. Очень возможно,
при такой самостоятельности поясничного вздутия спинного моз-
га, что при ходьбе и темп задних лап получался свой особый,
не зависимый от темпа шагания передних. Странное это, должно
быть, было зрелище!
Ископаемый кроко-
дил — телеозавр. От-
метить ничтожную
вместимость черепа.
Современный аллига-
тор и его яйца

Вторая причина гибели царства пресмыкающихся была уже
общей для рептилий всяких размеров. Все они, как правило, не-
сли яйца, клали их в теплую землю или песок и не высиживали
их. Потомство вылупливалось из яиц само, и, таким образом,
каждый экземпляр проводил всю свою жизнь, от вылупливания
до той или иной своей кончины (кроме мимолетных спариваний),
в полном и безусловном одиночестве. Не существовало ни семьи,
ни воспитания, ни какой-либо передачи молодняку опыта. Каж-
дый из этих мизерных мозгов начинал накопление личного жиз-
ненного опыта сначала, а при отсутствии коры полушарий (ее
зачатки были еще ничтожны) мозги эти были совсем плохо при-
способлены к запечатлеванию и освоению такого опыта.
Новый, молодой класс млекопитающих — теплокровных,
темпераментных, с очень обогащенными как мозгом, так в связи
с этим и двигательными средствами, — оказался для рептилий
неодолимым противником. Некрупные, ловкие хищники накину-
лись на эти медлительные, как будто нарочно для них заготов-
ленные горы мяса и своим действительно хищническим хозяй-
ствованием быстро вывели их из употребления.
Двигательные достижения птиц
Прежде чем обращаться к последнему яркому преимущест-
ву млекопитающих — их двигательной одаренности, мы для
последовательного изложения бросим взгляд на приобретения
в этой области у непосредственно предшествовавшего им клас-
са — у пернатых, Стриатум — верховное двигательное ядро
мозга у пресмыкающихся — у птиц достиг своего наивысшего
развития и совершенства. В паре с ним развился до высокой сту-
пени совершенства и мозжечок, верховный орган равновесия
и «владения своим телом». Стриатум (уровень CI) возгла-
вляет собою сложную нервнодвигательную систему, развивав-
шуюся у позвоночных, как мы уже видели, очень постепенно,
этаж за этажом. Эти этажи: самый древний из всех уровень А,
более новый, главенствующий у лягушки, уровень паллидума В
и, наконец, достигший расцвета у птиц уровень стриатума CI —
образуют в совокупности так называемую экстрапирамидную
двигательную систему, которую мы будем сокращенно, по пер-
вым буквам, обозначать эдс. Та постепенность, с какою она исто-
рически возникала, объясняет многое и в ее устройстве. Во-
первых, все ее ядра, или уровни, находятся между собой в от-
ношениях начальников к подчиненным, т. е. образуют то, что
называется иерархией. Во-вторых, последовательный ход «обра-
стания» головного мозга сверху новыми этажами повел к тому,
что более молодые этажи-ядра уже не вырабатывали для себя
новых нервных путей к мышцам тела, поскольку такие пути ко
всем мышцам и так имелись готовыми. Поэтому получилась систе-

ма (см. рис. на стр. 148, в самом деле заслуживающая названия
многоэтажной.
На рис. стр. 148 видно, что прямые, «беспересадочные» нерв-
ные пути к мышцам имеются только от нервных клеток спинного
мозга, так сказать, праклеток всей двигательной нервной системы.
Нервные пути уровня А, от красных ядер, служащие для пере-
дачи его импульсов (-приказов) к мышцам, доходят только до
этих спинномозговых праклеток. Импульсы, прибывающие от
ядер А, возбуждают эти двигательные клетки спинного мозга,
и тогда те, уже от себя, посылают новые импульсы по двигатель-
ным нервам тела к тем мышцам, к которым они подсоединены.
Тем же порядком нервные проводники от ядер В доходят только
до ядер А, проводники от ядер CI — только до ядер В. Для того,
чтобы побуждение к движению, исходящее из стриатума, могло
достигнуть мышцы, требуются четыре последовательных нервных
потока: С — В, В — А, А — спинной мозг и спинной мозг —
мышца, обусловливающих один другого. При всех достоинствах
и совершенствах стриатума как верховного двигательного центра
это исторически сложившееся устройство обладало большими
неудобствами. Одно из них связано с тем, что (по точным со-
временным замерам Лоренте де-Но и других ученых) на каждое
такое перешагивание, или «пересадку», нервного потока с одно-
го перегона на другой требуется добавочное время*. Оно очень
коротко у теплокровных; у холоднокровных, естественно, удли-
няется, а если вдобавок такая задержка случается на пути дви-
гательного импульса три-четыре раза, то это составляет чувстви-
тельную добавку к их нервному процессу и без того медленному.
Реконструкция иско-
паемого предка птиц—
археоптерикса
Археоптерикс в полете. Отметить когти на
крыльях.
* Так называемая в физиологии синаптическая задержка.

Экстрапирамидная двигательная система (эдс) достигла у
птиц своего наивысшего расцвета (у этих, вообще говоря, не-
крупных животных с очень высокой температурой тела обрисо-
ванный сейчас недостаток эдс чувствовался гораздо меньше, чем
у огромных рептилий). Высокоразвившиеся у птиц органы чувств
обеспечили им полное и совершенное владение всеми видами
локомоции: бегом, полетом, лазаньем. Все это — движения уже
не «туловищного» стиля, как у рыбы или змеи, а «конечност-
ного», более нового в эволюции. Насколько важно для летания
безукоризненное владение равновесием, опирающееся на соответ-
ственные виды чувствительности, мы знаем очень хорошо с тех
пор, как человек сам овладел воздухом. Регулирование и при-
тормаживание движений, умение чередовать полное застывание
тела, медленные движения и порывистые, «спуртовые» броски
стали развиваться уже у пресмыкающихся, как упоминалось
выше; птицы и в этом направлении достигли большего совер-
шенства и разнообразия. Наконец, опись двигательных актов,
доступных птицам, включает в себя еще несколько совершен-
но особых классов действий, которых у пресмыкающихся нет.
Во-первых, у них появляется целый ряд сложных инстинктов.
Действия птиц, руководимые их инстинктами, иногда так искус-
ны, точны и совершенны, что производят впечатление сознатель-
ной деятельности, так же опирающейся на мышление, как и тру-
довые действия человека. Это совершенно ложное впечатление.
Помимо того, что птицы лишены и самого органа настоящего
мышления — коры мозговых полушарий, они и при прямой
проверке опытом обнаруживают глубокую, не оставляющую
сомнений разницу между своими действиями и сходными с ними
разумными действиями человека. Когда птица, например, соору-
жает сложное и мастерски свитое гнездо, иногда прямо сшивая
его, как делает птичка-портной, или когда она, руководясь со-
вершенно еще не разгаданным чутьем, находит через сотни ки-
лометров дорогу к родному гнезду, — все это выглядит так же,
как и смысловые цепные действия искусного и сведущего чело-
века. Однако достаточно сбить птицу каким-нибудь немудреным
добавочным осложнением или затруднением, чтобы сразу вскрыть
всю глубину разницы. Как только требуется выйти хоть слегка
из рамок постоянного и неизменного шаблона, как только требует-
ся сообразить хоть какую-нибудь мелочь, изловчиться в мало-
мальски непредвиденном случае и т. д., так сейчас же мы оказыва-
емся лицом к лицу с уже знакомой нам по низшим животным
реакцией суматошливой растерянности. Таким образом, эти
чрезвычайно впечатляющие сложные инстинкты перелета, витья
гнезд, высиживания и выкармливания птенцов и т. п. только с
первого взгляда похожи на истинно разумную деятельность, для
которой все подобные мелкие препятствия не имеют значения.
Тем не менее инстинкты перечисленных типов являются по-
казателями высокой степени целесообразного биологического

приспособления и ярко свидетельствуют о двигательных дости-
жениях птиц по сравнению с более древними классами позво-
ночных.
Во-вторых, птицы, в резком отличии от пресмыкающихся,
живут (в большинстве) семейно и сами воспитывают своих де-
тенышей. Понятие матери, идея материнства впервые появились
на Земле в тот день, когда первая птица высидела снесенные ею
яйца. Помимо глубоко принципиального значения этого события,
о чем речь будет дальше, оно связано с новым большим обога-
щением списка движений: с прямо воспитательскими действи-
ями кормления, ухода за птенцами, приучения их к полету и т. д.
Наряду с этим домовитая птица имеет еще ряд сложных дви-
жений личного туалета, чистки и смазывания перьев, уборки
гнезда и т. п. Затем с птицами же впервые появились на Земле
выразительные звуки призыва, тревоги, настоящей песни, смени-
вшие собой мертвенные крики лягушек. Появился на свет и
танец. Весь двигательный «потолок» птиц несравнимо выше, чем
у рептилий, и только в одном, но, правда, чрезвычайно важном
отношении этот потолок ощутительно придавливает их книзу.
Практически все еще полное отсутствие коры мозговых полуша-
рий делает птиц, даже наиболее одаренных и высокостоящих
среди них, туго способными к приобретению личного опыта, к
освоению новых сложных двигательных навыков и к ловкости в
разрешении непредвидевшихся, неожиданных двигательных за-
дач.
Как пирамидная система съела экстрапирамидную
Наше утверждение о том, что развившаяся до предела
эдс таила в себе ряд глубоких биологических неудобств, — не
простая догадка. Оно опирается на тот факт, что млекопита-
ющие, на долю которых досталась ликвидация «устаревшего» ти-
па пресмыкающихся, проделали в развитии своих мозговых
двигательных устройств один совершенно революционный шаг,
круто покончивший в первую голову как раз с двигательной
многоэтажностью. У млекопитающих, даже у самых древних и
низших форм, мозговая кора представлена несравненно полнее,
чем у птиц и рептилий, и, главное, на нее перенесено у первых
основное ударение. Стриатум и мозжечок, прошедшие через вер-
шину своего развития у птиц, пятятся у млекопитающих даже
несколько назад в их развитии, начинают в известной мере
хиреть. В коре полушарий млекопитающих имеются уже предста-
вительства от всех органов чувств, и ближних и дальних.
Мы видели в области движений, какое обогащение достига-
лось постепенным сформированием новых мозговых ядер, воз-
главлявших прежние. Как и почему именно такое появление
новых верховных ядер и образование многоэтажной системы под-

нинения способствовало огромному качественному росту двига-
тельных возможностей, еще не очень понятно, но самый факт —
вне сомнений. Теперь, следя за образованием и развитием мозга
млекопитающих, мы оказываемся перед лицом такого же точно
хода событий по отношению к органам чувств.
У рыбы и лягушки путь, например, от сетчатой оболочки
глаза до мозговых центров зрения состоит из одного нервного
«перегона», представляя собой прямой, беспересадочный марш-
рут. У человека (минуя для краткости все другие виды живот-
ных) от глаза до верховных центров зрения в коре (так называ-
емых полей № 19) —четыре «перегона», т. е. столько же,
сколько и во вполне развитой эдс. И в этой области высших
органов чувств подобная многоэтажность говорит о большом
качественном усовершенствовании. Замедления, связанные с
многоэтажностью, в области зрения или слуха несравненно ме-
нее чувствительны и опасны, нежели в области движений, по
очень простой причине: путь от головного мозга до иной мышцы
где-нибудь на подошве у человека почти 2 метра, у лошади или
слона еще много больше; глаза же и уши у всех них удалены
от головного мозга лишь на малое число сантиметров.
И вот по мере того, как кора оказывается вооруженной все-
ми видами чувствительности в высокосовершенной форме, и
центр тяжести управления всеми движениями естественным об-
разом переносится в нее — все ощутительнее становятся не-
удобства столь далекой и косвенной связи головного мозга с
мышцами. В этом случае вместо того, чтобы идти по пути осто-
рожных и постепенных прощупываний и прилаживаний, как мы
видели в других сходных случаях, жизнь разрешает создавшу-
юся проблему сразу, одним ударом, точно разрубая легендар-
ный гордиев узел. Случай в истории развития мозга — единст-
венный в своем роде. Из коры мозговых полушарий пробива-
ется и прорастает прямо до двигательных праклеток спинного
мозга беспересадочный, не имеющий никаких перерывов соб-
ственный двигательный нервный путь коры. Он носит название
пирамидного нервного пути по совершенно случайным причи-
нам, идущим от старых времен науки о мозге (заодно такое наи-
менование объясняет нам и то, почему древняя двигательная
Ранний предок лошади — anoplot-
herium величиной с собаку (эо-
цен)
Он же — реконструкция

система мозга называется экстрапирамидной, т. е. не пирамидной
или вне пирамидной).
Более или менее подробная характеристика того, что при-
носит с собою и обеспечивает пирамидная двигательная систе-
ма (пдс) для движений вообще и для специально интересую-
щей нас ловкости в частности, найдет себе место в нашем V
очерке. Здесь мы ограничимся немногими краткими штрихами,
чтобы не выходить из рамок исторического описания.
Прежде всего, чтобы не осталось почвы для каких бы то
ни было недоразумений, необходимо сказать веско и точно, что
появление и развитие пирамидной системы (пдс) ни в какой
мере не означало собою упразднения древней эдс. В этом управ-
лении все дело ограничилось, как'уже было упомянуто, незна-
чительным снижением относительного размера (инволюцией) ее
ядер. Рептилии и птицы, обзаведясь стриатумом, не ликвидиро-
вали паллидума, а сохранили его вместе со всем списком его
движений, только добавив к нему новый список более сложных,
точных и разнообразных движений стриатума. Точно так же и
млекопитающие сберегли полностью всю эдс для тех движений
(и элементов движений), какие умели совершать и их далекие
предки. Новую же пдс — собственный двигательный аппарат
коры, установивший для себя, как мы видели, прямую связь
без всяких посредников с двигательными клетками спинного
мозга, — млекопитающие смогли использовать при этом для со-
вершенно новых списков движений и действий, бывших по плечу
только мозговой коре. Это по преимуществу точные, меткие,
сильные целевые движения: нацеливание, прикосновение, схва-
тывание — точный и сильный удар, далекий и меткий бросок,
верный и точно рассчитанный нажим. А за этими (и бесчислен-
ными другими, о них см. очерк V) простейшими движениями
постепенно развивается целое множество смысловых цепных дей-
ствий; обращение с предметами, применение орудий и инстру-
ментов и, наконец, разумный труд.
Скелет вымершего непарнокопытного
типа ламы
Скелет современной лошади

У млекопитающих резко вы-
растает по сравнению с птицами,
а особенно с пресмыкающимися,
относительное количество одно-
кратных целевых движений напа-
дения, охоты и т. д. Все эти дви-
жения не шаблонны и не одинако-
вы от раза к разу, а отличаются
большой, точной и быстрой прис-
пособительностью. У них все
больше возрастает способность
мгновенно создавать новые, не-
заученные двигательные комбина-
ции, как раз подходящие к возникшему случаю. Если можно
применить здесь сравнение из области музыки, то млекопитаю-
щие относительно все меньшую часть своих движений исполня-
ют наизусть или по нотам, а все больше импровизируют. Впол-
не понятно в связи со сказанным, что у них все более возрастает
способность к приобретению двигательных навыков: они все лег-
че поддаются дрессировке. У них сильно увеличивается коли-
чество и разнообразие движений самообслуживания и туалета:
умывание, чистка и точка когтей, вылавливание насекомых, под-
готовка и обработка пищевого сырья и т. д.
В постоянный и широкий обиход вступает семья и воспита-
ние детенышей. Кто не видел, как кошка приносит котятам по-
лупридушенную мышь, чтобы приучать их? Кто не наблюдал,
как львица или тигрица в зоопарке щедро, но разумно разда-
ет детям «педагогические» оплеухи? И волчица, и бобриха, и
макака обучают потомство особенностям их жизненного про-
мысла.
Семья вырабатывает и огромное количество душевных от-
тенков и переживаний, неведомых рептилиям: привязанность,
самоотвержение, благодарность, послушание, дружбу.
Очень обильными становятся действия, образующие уже пе-
реход к настоящим, так называемым предметным и цепным, дей-
ствиям: всевозможные игры в компании, показывание примера
с педагогической целью, орудование с предметами и т. п. Птицам
доступны звуки-сигналы и звуки-песни, у млекопитающих появ-
ляется уже целый ряд выразительных и смысловых звуков —
почти слов. Как разнообразны и осмысленны, например, звуки,
издаваемые по различным поводам умной собакой! Сетон- Томп-
сон говорит то же о медведях, Пришвин — о бобрах, Киплинг —
о морских котиках. Появляются и мимика, совершенно отсут-
ствующая у птиц, и выразительные движения. Каждый из нас
наблюдал, как изменчивы и как понятны без слов выражения
«лица» у собаки, когда она рада, или пристыжена, или оскорб-
лена.
Вся совокупность движений у млекопитающих благодаря
Современная лошадь

вступлению в действие пирамид-
ной двигательной системы теряет
тот особенный, как будто вязкий
и липкий характер, то чередова-
ние движений с застываниями те-
ла наподобие статуи, которые
свойственны птицам и пресмы-
кающимся. Когда ящерица, кро-
кодил, черепаха или змея непод-
вижны, то они действительно не-
подвижны, как бревно. То же хо-
рошо заметно на сидящей сове
или попугае. Тем и другим одинаково присущи медленные, тягу-
чие движения головы с шеей или когтистых лап. Этот характер
и движений и неподвижности очень типичен для эдс; очень ин-
тересно, что нечто чрезвычайно сходное получается и у людей,
у которых заболевание мозга приводит к относительному выпячи-
ванию деятельности эдс и ослаблению пирамидной системы.
У «пирамидных» животных — млекопитающих — движения ста-
новятся упругими, напоминающими движение пружины. Абсо-
лютной неподвижности у млекопитающих не бывает никогда.
Их «покой» — в кавычках — всегда насыщен то насторажива-
тельными движениями головы и шеи, то наставлением и поворо-
тами ушей, то еще какой-нибудь привычной и непроизвольной
двигательной мелочью. Вот собака или кошка замерли, подсте-
регая жертву. Они застыли на одном месте, недвижимые, но
полные скрытого напряжения, как взведенный курок. А посмот-
рите в то же время, что выделывает их хвост...
Теперь мы подошли вплотную к третьей и самой главной
причине, положившей конец царству пресмыкающихся на Земле
и утвердившей до текущего дня господство млекопитающих.
Рептилии были бескорковыми животными, их верховной двига-
тельной системой была эдс. Млекопитающие ввели в мир прин-
цип мозговой коры с ее неограниченными возможностями, а
аппаратом, приводившим в действие их теплокровные поперечно-
полосатые мышцы, была пирамидная система со всеми теми
богатствами, которые мы успели бегло обозреть выше. Важ-
нейшими из них были: 1) быстрота, сила и точность движений;
2) неограниченная способность к впитыванию в себя личного
жизненного опыта (усугубленная еще тем, что этот опыт копил-
ся и передавался от родителей к детям) и 3) способность тут
же, на месте создавать новые двигательные комбинации, как
дома из кубиков или слова из типографских букв. Внешняя
сторона события, разыгравшегося в Меловую эпоху истории
Земли, заключалась в том, что теплокровные млекопитающие
переели всех холодных гадов. Внутренняя сторона этого же собы-
тия была несравненно важнее и глубже. Она состояла в том,
что пирамидная двигательная система съела экстрапирамидную
Суринамская двуутробка с вы-
водком

и утвердилась над ее обломками. С этого времени вот уже 2
или 3 «года» нашего условного исторического масштаба млеко-
питающие главенствуют над всем животным миром. Последнюю
«неделю» или полторы на троне Земли восседает человек. За-
кончим этот очерк небольшою прикидкой на тот же масштаб
времени более близких к нам исторических событий. Непрестан-
но развиваясь, мозг хозяина Земли все увеличивает и утвержда-
ет свое реальное господство над миром. Около «часа» назад в
нашем масштабе человек изобрел письменность и положил нача-
ло историческому периоду своего существования. Он перенес
тяжелую мигрень мрачного средневекового застоя мысли, но здо-
ровые начала преодолели ее. Опытное изучение природы, на-
стоящая позитивная наука начались около 5 «минут» назад.
Физиология мозга и нервной системы существует вторую «мину-
ту». Извиним ей ее все еще чувствительные и большие пробелы,
ее многочисленные пока «белые пятна», более чем естественные
при столь коротком сроке ее существования.
Высшие обезьяны.
Слева направо: шимпанзе, горилла, гибон, орангутанг

Очерк IV
О построении движений
Миф о Зевсе и о человеке
Начнем этот очерк с небольшой легенды. Предпо-
ложим, что мы нашли ее среди запыленных
рукописей в углу старой букинистической лавочки.
Когда Зевс создавал живых тварей и населял ими
Землю, то он давал каждому новому существу и подходя-
щие для него мозги. Он дал рыбе мозги, позволившие ей
плавать, и извиваться, и глотать вкусную, сытную воду.
Он дал лягушке мозги, сделавшие ее прыгучей, как мокрый
резиновый мячик. Он дал мозги змее и черепахе, он наделил,
как сумел, птиц бегающих и плавающих, птиц лазающих и птиц летучих, на-
полняющих собой заоблачные выси. Он оделил и всех четвероногих тварей,
покрытых шерстью, и сумчатых, и однопроходных, и грызунов, и насекомоедов,
и парнокопытного носорога, и непарнокопытного коня, бобра и белку, моржа
и котика, и медведя, и барса, и борнейского пузатого оранга, и мрачного пле-
чистого гориллу из душной Африки... Последним пришел к нему человек.
— Вот, — сказал Зевс с некоторою горделивостью, подавая человеку на
блюде нечто похожее на большой розовый паштет. — Ты останешься доволен
мной. Это — кора больших полушарий, которую я наделил нарочно для тебя
многими чудесными свойствами. Вот это место даст тебе речь. С помощью
этого ты будешь понимать язык других людей. Эта извилина сделает тебя
грамотным; благодаря этой бороздке ты сможешь писать; этот уголок дарует
тебе наслаждение музыкой; эта вот часть сделает твою правую руку твоим
верным и надежным помощником и позволит ей овладевать самыми тонкими

инструментами. Всеми этими дарами я наделил од-
ного тебя, мое любимое детище, и ни одно из ды-
шащих созданий не будет обладать ими, кроме
тебя. Ну что же, доволен ли ты?
— Недоволен, — отвечал человек. — Прости,
Отец, но ведь это Ты сотворил меня таким не-
насытным. Я не могу ограничить себя одной ду-
ховной пищей. Я не хочу жить только умственной
жизнью, быть молодым стариком, монахом, отрек-
шимся от благ мира, который Ты создал таким
прекрасным! Посмотри на коня: какие у него рез-
вые ноги и выносливый бег. Взгляни на орла: как
могуч его лет, как метко бросается он на свою
жертву, подобный твоей молнии, о Громовержец!
Брось твой взор на ласточку, мчащуюся точно
стрела. Я хочу бегать, прыгать, лазать, я хочу на-
учиться летать, черт возьми! Не обидь же меня!
— Хорошо, — сказал Зевс. — Я придам тебе
еще мозг орла и ласточки. В отдохновение от ум-
ственных трудов ты сможешь бегать и прыгать:
В боях с врагом ты будешь могуч, как орел, и
быстр, как ласточка. Доволен ли ты теперь?
— Нет, еще недоволен, — отвечал человек. —
Мне надо быть гибким, как змея. Мне нужно, чтобы
мое туловище свертывалось и развертывалось, по-
добно пружине, чтобы прыжки мои не уступали прыжкам блохи и лягушки, что-
бы мое ловкое тело не знало устали и чтобы во всех стихиях я чувствовал себя
вольготно, как рыба в воде.
— Ты многого просишь, и это начинает надоедать мне, — сказал хмуро
Зевс. — Ладно, я дам тебе в придачу еще мозг рыбы и лягушки, но уже больше
не приставай ко мне. Итак, я провозился с тобой впятеро дольше, чем с любым
другим существом. Но вот что я скажу тебе. Чтобы и ты, и все твое потомство
навсегда запомнили мою щедрость, каждый из твоих детей и детей твоих детей
будет с детства проходить через жизнь тех животных, с которых я собрал дань
в твою пользу. Я даровал тебе достаточно долгий век на Земле, чтобы ты успел
в детстве побывать в шкуре всех этих тварей. Хватит тебе и на полноценную
человеческую жизнь. Теперь можешь идти.
Вот и получилось по словам Зевса-Тучегонителя, отца всего сущего на
Земле. Человек начинает свое существование рыбкой и девять месяцев плавает
в материнских водах. Потом он выходит на вольный воздух и расправляет
свои легкие, но еще долго беспомощно барахтается и извивается всем телом,
как ры(>а, вытащенная на песок, и при этом квакает свои «агу» без смысла и
выражения, подобно лягушке. После полугода жизни у него дозревает мозг
птицы; он научается сидеть и стоять, владеть своим равновесием, потом ходить
и бегать, научается метко схватывать вещи и тащить свою добычу в рот и ку-
дахчет при этом без умолку, повторяя как попугай чужие слова. А за второй
год жизни дозревает у него и мозг млекопитающего и человека. У дитяти от-
растают зубы — отличие млекопитающего от птицы. Оно обретает дар речи и
начинает понимать язык окружающих. Понемногу передние лапки его превраща-
ются в руки. И когда дитя научается руками не только ломать вещи, но и как-то
орудовать ими, тогда оно перестает быть зверенышем и становится человеком.
Его сажают за указку или за верстак, и — прощай, беззаботное детство!
Так гласит миф о Зевсе и человеке. Извлечем из него на-
учный прок.

Мозговой небоскреб
Наша сказка-миф права во многом насчет движений челове-
ка. Нужно только кое-что выразить поточнее, а кое-что подчерк-
нуть и углубить.
Во-первых, верно, что мозг человека — настоящее много-
этажное сооружение, этажи которого возникали поочередно,
один за другим. В очерке III мы проследили более или менее
подробно историю их появления на свет. Низовой отдел взрос-
лого человеческого мозга составляют нервные ядра, соответству-
ющие паллидумам лягушки — ее верховным мозговым образова-
ниям*. Подчиняя их себе, выше их располагается у человека
этаж стриатума, возглавляющего двигательные мозговые устрой-
ства у пресмыкающихся и у птиц. Еще выше находится в мозгу
человека пирамидная двигательная система (пдс) коры полуша-
рий мозга. Это образование возникло еще позднее — только
у млекопитающих. Кора мозговых полушарий резко отлича-
ется по виду от всех более древних образований мозга. Она
выглядит, как известно, одним сплошным слоем, правда смя-
тым и «сплоенным» извилинами и бороздами. Но эта смятость
коры получилась только потому, что кора стремилась разрастись
как можно шире, а тесная костяная коробка черепа препятство-
вала ей в этом. Если же отвлечься от извилин и борозд и разгла-
дить кору полушарий мысленным утюгом, то перед нами будет
один однородный на вид широкий слой, который, подобно плащу,
обволакивает со всех сторон большие полушария мозга**. Одна-
ко если подойти к коре с точки зрения ее внутреннего, истори-
чески сложившегося устройства, то она окажется совсем не та-
кой однородной. Самые древние (чувствительные) зачатки коры
появились уже в эпоху пресмыкающихся; они уцелели и в мозгу
человека, сохранив в нем и свое строение, и свои функции. В по-
следующем у птиц, а затем у млекопитающих время от времени
возникали все новые и новые участки коры, укладывающиеся
друг подле друга, точно в мозаике. Каждый из таких участков
приносил с собою возможность каких-нибудь новых отправлений,
и каждый сохранился более или менее точно с тою же «профес-
сией» и в мозгу человека. Все они не отличимы один от другого
по внешнему виду, и только микроскоп вскрывает их глубокие
различия. Несмотря на то, что они все укладывались в разви-
вавшейся коре рядом, сливаясь краями друг с другом, и здесь,
как и в более древних частях мозга, более новые образования
подчиняли себе более старые. За время эволюции млекопитаю-
щих, уже после появления пдс, в мозгу успели сформироваться
* Не считая еще ниже стоящих вспомогательных центров уровня А, о
которых будет речь в очерке V.
** В анатомии мозга кора полушарий исстари так и именуется — «мозговым
плащом» (pallium cerebre).

еще по крайней мере две двигательные системы, полностью кор-
ковые и возглавляющие собою пдс вполне подобно тому, как
возглавляют друг друга последовательные этажи в древней экст-
рапирамидной двигательной системе (эдс). Самая верхняя и но-
вая из этих систем имеется, несомненно, только у человека, со-
ставляя его исключительное преимущество перед всеми живот-
ными. Эти несколько этажей, скрытые в однослойной на вид коре
и все вместе возвышающиеся над многоэтажной постройкой
Схема обрастания мозга по ходу его развития. Обозначения: П — паллидум,
ЗБ — зрительный бугор, С — стриатум, М — мозжечок, КП — кора полушарий
большого мозга. Слева — ступень развития рыбы и лягушки: внизу (черные) —
ядра спинного мозга; верховными центрами являются: зрительный бугор (чувст-
вительный) и паллидум (двигательный). Справа — мозг человека с надстроив-
шимися поверх нижних новыми этажами — центрами: стриатумом и корою
полушарий
Мозг лягушки (со спинной
стороны): ПМ — двигатель-
ные ядра (паллидумы), ЗБ
— чувствительные ядра (зри-
тельные доли или бугры),
М — мозжечок
Головной мозг человека

эдс, образуют вкупе с нею целый мозговой небоскреб. Каково
значение и смысл такого многоэтажного сооружения, увидим
дальше.
Доношенный недоносок
В школьные годы один шалун товарищ морочил меня и всех
одноклассников уверениями, будто англичане родятся слепыми.
Не скажу, чтобы мы ему верили, но, во всяком случае, эта басня
пробуждала в нас недоумение и соболезнование по поводу того,
почему, в самом деле, детеныши самых близких нам животных,
кошки и собаки, появляются на свет такими беспомощными и
недоделанными? И эти недоумения смешивались с некоторой гор-
деливой уверенностью в том, что по отношению к человеку —
царю природы — дело обстоит гораздо благополучнее. Мы и не
подозревали того, что у человека остается к моменту рождения
не меньше, если не больше, недоделок в центральной нервной
системе, так что ребенку требуется не меньше двух лет жизни,
чтобы окончательно ликвидировать в ней все структурные «хвос-
ты» и окончательно дозреть, подобно тому, как дозревает вы-
ставленный на солнце сорванный еще зеленым помидор. Это
дозревание мозга совершается очень постепенно: система за
системой вступает в строй в определенные плановые сроки, все
обогащая и обогащая двигательные возможности ребенка. Сле-
довательно, и в этом отношении наша сказка верно передает
факты.
В третьем очерке был уже упомянут вскользь один инте-
ресный биологический принцип, открытый известным последова-
телем Дарвина Геккелем. Этот принцип, названный им биогене-
тическим законом, правильнее было бы называть не «законом
природы», а «обычаем природы»: закону природы подобает соб-
людаться неукоснительно, по примеру хотя бы закона всемир-
ного тяготения.
Принцип же Геккеля, разделяя участь очень многих положе-
ний науки о живой природе, далек от подобной непогрешимости.
Все, что можно с уверенностью сказать о нем, это то, что он,
несомненно, значительно чаще выполняется, нежели не выполня-
ется.
Очень ранняя зародышевая стадия разви-
тия головного мозга человека, имеющего
в этом периоде вид трубки со слепым
передним концом. В последующем стенки
трубки утолщаются, а она сама пере-
поясывается на пять пузырей, что намеча-
ется уже и на этом рисунке (показано
римскими цифрами). Тонкими пунктирны-
ми очертаниями намечены (в той же форме
и расположении, что и на рисунке стр. 122).
центры, которые в последующем разви-
ваются из соответствующих пузырей

Биогенетический «обычай природы» состоит в том, что все
важнейшие ступени, которые были пройдены предками животно-
го в истории развития его вида, повторяются в виде краткого
конспекта в начале развития каждой отдельной особи. Каждый
организм, развиваясь и формируясь, как будто совершает одни
за другими поминки о прошлых великих переворотах, повторяя
их сокращенно в самом себе. Так, например, времена, когда
наши отдаленнейшие предки по прямой линии — рыбы — дыша-
ли жабрами, миновали бесконечно давно, но и до сих пор каж-
дый человеческий зародыш обладает в первые утробные недели
жаберными щелями и жаберными дугами, которые впоследствии
преобразуются какая во что: в подъязычную косточку, в слухо-
вые косточки среднего уха, в ухо-глоточную евстахиеву трубу
и т. д. В отношении к двигательным нервным аппаратам и к
движениям биогенетический принцип проявляется как раз очень
четко, и в этом отношении «миф о Зевсе и человеке» тоже прав.
Мозг вызревает у человеческого мла-
денца этаж за этажом в том самом по-
рядке, в каком они возникали в живот-
ном мире. Младенец родится на свет с
только-только кончающим свое развитие
этажом-уровнем паллидума В — «пото-
лочным» уровнем земноводных. Поэтому
Зародыши: А — человека, В — собаки, С — курицы и D — черепахи, наверху —
на 4-й, внизу — на 6—8-й неделе развития (для курицы соответственно на 4-й
и на 8-й день. Все изображения подогнаны под один размер. На всех рисунках
нижнего ряда хорошо видны перепоясывающиеся пузыри мозговой трубки, такие
же, как на рисунке стр. 123.

ребенок не в состоянии совершать никаких
движений, которые выходили бы за пределы
скудного списка этого уровня. Дело ослож-
няется еще тем, что более древний и более
низко расположенный уровень А, о котором
будет рассказано ниже и который управля-
ет движениями и положениями шеи и туловища, не успевает со-
зреть и вступить в строй к моменту рождения. Из-за этого по-
лучается прежде всего то, что новорожденный не может владеть
основною опорой всего тела — туловищем и шеей, держащей
голову, и поэтому не в состоянии воспользоваться и его «дина-
мическими подпорками» — конечностями. Его туловище беспо-
мощно лежит на спине, тяжелое и неподвижное, и все четыре
лапки могут совершать только беспорядочные брыкательные
движения по всем направлениям вхолостую. А кроме этого име-
ется и другое осложнение: уровень-этаж В, как уже было сказа-
но, имеет доступ для своих импульсов к двигательным праклет-
кам спинного мозга, а через них — к мышцам не иначе как «тран-
зитом», через ядра нижележащего уровня А. Поэтому он и сам
вынужден дожидаться в бездействии, пока наконец дозреет уро-
вень А и начнет пропускать через себя его двигательные импуль-
сы. Это лишает ребенка синергии, которые несет с собою уровень
В, — согласованных целостных движений конечностей и тем бо-
лее совместной работы всех конечностей. Практически говоря,
в течение первых двух-трех месяцев после рождения какая бы
то ни было двигательная координация отсутствует. Только к
концу первого квартала жизни начинают организовываться пра-
вильные совместные движения глаз, повороты со спинки на жи-
вот и т. п. Около конца первого полугодия более или менее
одновременно вступают в строй: самый нижний уровень А, даю-
щий младенцу слаженное и укрепленное туловище, и уровень
стриатума (С7), который дает ему возможность сидеть, вставать
на ножки, стоять, потом ползать на четвереньках (опять био-
генетическое воспоминание о наших четвероногих предках!) и,
наконец, ходить и бегать.
Пирамидная система коры (пдс) запаздывает еще больше.
Чувствительные отделы коры вступают в работу гораздо рань-
ше: ребенок начинает и узнавать то, что видит, и понимать об-
ращаемые к нему слова, и находить толк во вкусовых, гастро-
номических ощущениях. Пдс начинает понемногу
проявлять себя на протяжении второго полуго-
дия, вслед за системою стриатума. Это сказы-
вается в том, что ребенок научается схватывать
то, что он видит перед собою, класть и перекла-
дывать вещи, показывать пальчиком и т. д.
К этому же времени относятся и первые одно-
сложные осмысленные звуки речи, обычно при-
казательно-просительные (вроде «дай!»). Движе-

ния ручек еще очень неточны, ребенок часто и грубо промахи-
вается, но до этого времени он и вообще не покушался делать
такие движения, как схватывание или бросок. Ему и нечем было
их делать! Разница между младенцами после и до полугода
в отношении этих движений примерно такого же порядка, как
разница между обладателем велосипеда, еще едва умеющим ез-
дить на нем, и человеком, вообще не имеющим велосипеда.
Выше расположенные этажи-уровни коры, появившиеся в
эволюции много позже пдс, дозревают позже нее и у подраста-
ющего младенца. Корковая система уровня действий (D), о кото-
рой будет рассказано в очерке V, формируется примерно на
протяжении второго года жизни. Эта система приносит ребенку,
во-первых, возможность хоть как-то, самым грубым образом,
обращаться с вещами: есть ложкой, открывать коробочку, ма-
зать карандашом, стягивать с себя чулочки и т. п., а во-вторых,
новую стадию речи: называние предметов. Она соответствует
большому шагу вперед в развитии личности ребенка. Теперь уже
скоро он ясно осознает в себе эту личность, и тогда из его уст
впервые, вместо невыразительного «Боря хочет» вылетит гордое
«я хочу!».
Хотя анатомическое дозревание мозга уже заканчивается
к двухлетнему возрасту, однако до завершения двигательного
развития в целом еще далеко. О сколько-нибудь полном овладе-
нии движениями можно будет говорить не ранее 14—15-летне-
го возраста. До этого времени подросток еще в очень многих
отношениях неловок, быстро утомляется, почерк у него еще со-
всем ребяческий и т. д. Это ясно говорит о том, что срабатыва-
ние всех частей и отделов мозга между собою (как говорят
физиологи, его функциональное дозревание) затягивается намно-
го дольше анатомического. В очерке V будет сделан краткий
обзор развития движений в этом периоде, от 2 до 15 лет. Сперва
же нужно пояснить более точно, к чему приводит описанная
многоэтажность мозга человека и как она сказывается на его
двигательных отправлениях.
Новые задачи и обрастание мозга
Мы уже видели выше, в очерке истории движений, как
протекало постепенное усложнение мозга. Борьба за жизнь обо-
стрялась все сильнее и сильнее и требовала непрекращающегося
роста двигательных «вооружений». Двигательные задачи, кото-
рые животным приходилось решать, становились все более труд-
ными и разнообразными. Именно двигательные задачи, двига-
тельные потребности, неумолимая жизненная необходимость
двигаться все проворнее, все точнее, все ловче — вот что было
ведущим началом в развитии мозга и всех его вспомогатель-
ных органов почти на всем протяжении его многовековой эво-

люции. Разве лишь только в самый последний, относительно
очень короткий, отрезок времени условия, быть может, несколь-
ко переменились. У человека в связи с выходом его совсем
особенного мозга на положение абсолютного диктатора движе-
ния утратили свое решающее значение и начали отступать на
второй план перед умственными и трудовыми потребностями.
Во всяком случае, этот сдвиг совершился совсем недавно —
едва ли более «недели» назад в нашем условном масштабе.
Итак, обострение борьбы за существование постепенно на-
капливало все более значительные количества однородных между
собою двигательных задач, пока что непосильных животным. Не-
обходимость совладать с ними назревала с течением времени
с возрастающею неотвратимостью. Этим усложнившимся двига-
тельным потребностям животное должно было удовлетворить
во что бы то ни стало, если оно не хотело погибнуть. А на пути
к такому удовлетворению стояла одна преграда, главная и основ-
ная: необходимость овладеть новыми сенсорными коррекциями.
Во втором очерке было подробно рассказано о сенсорных
коррекциях как об основе управления двигательными органа-
ми нашего тела. Для того, чтобы органы движения слушались
приказаний мозга и точно выполняли то, что ему требуется, нуж-
но, чтобы мозг был в состоянии иметь непрерывный контроль
за ходом движения. Это значит, что органы чувств (или рецеп-
торы, как мы обозначили их в третьем очерке) должны все время
сигнализировать мозгу о том, как протекает предпринятое
движение, и обеспечить этим возможность немедленно вносить в
него требуемые поправки (коррекции). Всего одна лишняя степень
свободы подвижности сверх той первой, которая соответствует
движениям по одному неизменному пути и без которой вообще
нет подвижности, — и это прибавление уже означает безгранич-
ную свободу для выбора движений. Поэтому для управляемости
каждая лишняя степень свободы должна быть оседлана и обуз-
дана соответственной подходящей сенсорной коррекцией. Оче-
видно, что рецепторы должны быть способны осветить мозгу в
первейшую очередь самые существенные стороны каждого дви-
жения, т. е. те стороны, неправильное выполнение которых пове-
дет не просто к разлаживанию движения, а к его полному срыву.
Новые накоплявшиеся задачи были вначале не по плечу жи-
вотным именно потому, что у них не находилось необходимых
качеств сенсорных коррекций, без которых задачи этого рода не-
разрешимы. Например, пресмыкающиеся не могут пользоваться
своими передними лапами для чего-либо кроме локомоций (пе-
редвижения). Млекопитающие, напротив, уже в состоянии при-
менять их для целого ряда действий, более сложных по смыслу
и разнообразию: придерживать пищу, как собака или волк, с
размаху наносить пощечину, как кот, раскапывать снег, как
олень, брать и держать на весу предметы, как белка. У пресмы-
кающихся не развились еще те особые оттенки восприятий, а

самое главное, те слитные сочетания (так называемые синтезы)
разнородных ощущений (осязательных, суставно-мышечных, зри-
тельных и т. д.), которые требуются для управления движени-
ями этого рода. Точно так же полугодовалый ребенок, которому
еще далеко до вступления в обладание всеми коррекциями
взрослого человека, не может схватить в ручки вещь, которую
он видит и которая явно влечет его к себе, судя по его энергич-
ным, хотя и беспомощным барахтаньям. Все его покушения оста-
ются втуне, потому что у него еще недоразвились те сочетания
ощущений, которые позволяют нам, взрослым, сразу попасть
рукою в любую видимую нами точку.
Мы уже видели в очерке III, что развитие головного мозга
совершалось у позвоночных наступавшими время от времени
скачками, каждый из которых обозначал какое-то качественное
обогащение мозга. Каждый такой скачок или переломный мо-
мент в развитии означал, что назревший вопрос об овладении
новою группой двигательных задач, длительно тяготевший над
животными, наконец успешно решился. Центральная нервная
система получила в свое распоряжение новый класс, или вид,
сенсорных коррекций, созвучных этим новым насущным задачам
и пригодных для их решения. Новый класс, или вид, — это озна-
чало либо прямо новое качество ощущений, либо новый способ
осмышлять свои ощущения, сочетать и сливать их между собою,
точнее оценивать их и т. п. Вполне понятно, что такой новый
класс сенсорных коррекций требовал и соответствующего ему
нового мозгового оснащения. Естественно, что и формирование
мозга шло не в порядке непрерывного разрастания, а происхо-
дило отдельными скачками и крутыми качественными измене-
ниями. С каждым из таких скачков развития у мозга нарастал
сверху новый этаж, новая двигательная система, так что весь
ход развития мозга в целом выглядит как история последова-
тельного обрастания его сверху все новыми и новыми этажами
и надстройками. Мозг человека напоминает дом, который был
когда-то давно выстроен одноэтажным, сообразно со скромными
потребностями его обитателей. У следующего поколения владель-
цев потребности возросли, средства — тоже, вкусы стали менее
патриархальными, и вот они надставили над старым первым эта-
жом второй. Жить они стали теперь в обоих, разместив в ниж-
нем, этаже все подсобные и служебные помещения, а главные
хозяйские комнаты перенеся в новый, второй этаж. Сыну этого
владельца, человеку еще более деловому и состоятельному, уже
мало было второго этажа с его спальней, молельней и конторой,
где справлялся со всеми делами его старозаветный отец. Ему
потребовались рабочий кабинет, бюро, чертежная и т.д. Он воз-
водит над обоими старыми третий этаж и не только сохраняет
стены прежних, но и очень мало меняет в их назначении и содер-
жании, приспособив их только в подробностях к изменившимся
условиям быта и работы. Можно представить себе, что когда

дело дойдет подобным же порядком до шести или семи этажей,
надстраивавшихся поочередно один над другим на протяжении
стольких же поколений владельцев, весь дом в целом будет очень
далек от какого бы то ни было архитектурного единства и худо-
жественной цельности. Этот же упрек с полным правом можно
поставить и головному мозгу человека. Он — по крайней мере,
в отделах, управляющих движениями, — непомерно сложен, ча-
сто капризен в своей работе и легко разлаживается. В нем слиш-
ком многое приходится объяснять историческими причинами и
слишком многое оправдывать ими. Каждый имевший дело с кли-
никой нервных заболеваний помнит, какими гнетущими были его
первые впечатления от огромного изобилия и разнообразия рас-
стройств работы мозга и от той легкости, с какою они возникают.
Однако вопрос о коренной реконструкции человеческого мозга,
к сожалению, пока не стоит в порядке дня, а нам незачем от-
влекаться в сторону для бесплодных сожалений по этому поводу.
Ограничимся указанием на то, что приспособительная и приго-
ночная работа между частями мозга была проделана, несомнен-
но, огромная. В результате этой многовековой взаимной пришли-
фовки всех его разновозрастных отделов мозг человека стал в
конце концов совсем неплохим и работоспособным аппаратом —
когда он не ранен и не болен.
Обогащение чувственных восприятий
Итак, каждый новый скачок в развитии двигательных уст-
ройств мозга — это прежде всего завоевание ключа к целому но-
вому классу двигательных задач, до этого недоступных. Мы
видели, как пресмыкающиеся овладели многочисленными видами
наземных передвижений и летанием по воздуху, как птицы при-
обрели сложные и совершенные двигательные инстинкты, как
у млекопитающих приумножение их двигательных богатств и
возможностей пошло уже совсем бурными, нарастающими тем-
пами: и сложная охота, и воспитание, и зачатки строительст-
ва. Все эти приобретения, отвоевывавшиеся ступень за ступенью,
опирались всегда на одно: на усовершенствование и уточнение
сенсорных коррекций, т. е. в конечном счете — чувственных вос-
приятий, лежащих в их основе. Базою для каждого нового клас-
са коррекций всегда является новый анатомический мозговой
этаж. Этот новый структурный этаж и приносит с собою в ка-
честве упомянутого ключа новый список движений, новый пере-
чень освоенных координации, который подшивается к более древ-
ним, существовавшим и раньше.
Вся эта совокупность явлений, тесно сплетенных одни с дру-
гими и взаимно обусловливающих друг друга (новый класс
задач, новый тип коррекций, новый мозговой этаж и как итог
всего этого — новый список движений) называется очередным
физиологическим уровнем построения движений.

Мы дадим в ближайшем очерке по возможности краткие
зарисовки уровней построения движений у человека — от самых
низших до верховных. До этого, однако, необходимо сделать
несколько общих разъяснений.
Во-первых, постараемся разобраться в том, в какую сторо-
ну и как развиваются и обогащаются ощущения, на которых
строятся сенсорные коррекции новых, более высоких и слож-
ных уровней построения. К сожалению, наши познания о том,
что и как ощущают животные, особенно низшие среди них, и
насколько их восприятия похожи на наши, находятся еще в са-
мом зачаточном состоянии — ведь у нас нет никакого способа
спросить их об этом*.
Однако об обогащении ощущений и восприятий говорят
нам сами движения. В каждой новой ступени развития движе-
ний как в зеркале отразились и изменения к лучшему в рабо-
те органов чувств. Если сами по себе ощущения животных не-
доступны для нас, поскольку мы не в состоянии влезть в череп-
ную коробку суслика или ящерицы, то движения этих животных
открыты для сколь угодно пристального изучения. И мы можем
со всей ясностью проследить, как расчленяются, уточняются,
насыщаются смыслом и движения, и обеспечивающие их чувст-
венные сигналы сенсорных коррекций. Мы уже видели это и на
примерах из истории развития животных и на ходе развития ма-
ленького ребенка.
Исследование показывает, что восприятия животных тем
скуднее, ограниченнее и расплывчатее, чем ниже стоят их обла-
датели на лестнице развития, и наоборот, восприятия органов
чувств высокоразвитого мозга обладают прежде всего большей
точностью, четкостью и расчлененностью. Именно поэтому
семи-или восьмилетний школьник не может читать обычный
книжный шрифт и нуждается в самом крупном, хотя само по
себе его зрение острее, чем у взрослых.
Во-вторых, более высокоразвитый мозг совсем по-другому
упорядочивает и осмышляет то, что сообщают ему внешние
чувства. Он не просто отдается потоку впечатлений, но пере-
рабатывает их, сочетает их между собою, быстро делает им
очные ставки и чинит им искусный, многое дающий перекрест-
ный допрос. Так, опытный врач одним взглядом своих слабых
стариковских глаз только по одному внешнему облику больного
безошибочно распознает его застарелое заболевание, чего не в
силах сделать своими молодыми глазами его ученики. Такое
осмышление впечатлений совершается, конечно, совершенно
бессознательно и во многом непроизвольно. Для него придумано
* Очень обходный и далеко не всегда применимый путь представляет здесь
лишь метод условных рефлексов, разработанный знаменитым русским ученым
И. П. Павловым и его школой.

даже особое словечко — «интуиция», которое, впрочем, ровно
ничего не объясняет.
Восприятие внешнего мира, пропущенное через такой «пере-
плет» и обработку, несомненно, кое в чем и проигрывает: оно
становится менее свежим и непосредственным, более схемати-
ческим, может быть, иной раз и предвзятым*, но зато оно выдви-
гает на первый план основной смысл и сущность воспринимаемого
и тонко разбирается в нем.
Третья особенность в развитии чувственных восприятий
ярче всего выступает именно в коррекциях, в том, что наиболее
тесно связано с координацией движений. Чем выше стоит по
своему развитию уровень построения движений, тем меньше
участия в управляемых им движениях принимают сырые, не-
посредственные впечатления, прямо идущие от того или другого
органа чувств. На их место становятся целые слепки или слитки
ощущений от самых разнородных органов чувств, сросшиеся
между собою до полной нераспознаваемости. Ограничимся
здесь одним только примером зрения, в том виде, в каком это
чувство работает у человека. Если бы мы могли застопорить
наши глаза так, чтобы они не были в состоянии совершать
никаких движений, то мы оказались бы бессильными распознать
зрением не только расстояние или величину, но даже и форму
видимых нами предметов. Нам кажется, что мы «видим», не-
посредственно ощущаем с помощью глаз, и расстояние пред-
мета от нас, и его действительный размер, и его форму, тогда
как на самом деле те ощущения, которые сообщают нам об
этих свойствах предметов, отнюдь не зрительного происхожде-
ния. Мы оцениваем расстояния до видимых вещей по ощуще-
нию того напряжения глазных мышц, которое требуется, чтобы
изображения предмета в обоих глазах перестали двоиться и
слились в одно; одним глазом мы их вообще никак ощутить
не можем. Мы определяем глазом величину и форму видимых
предметов благодаря тому, что обводим взором их очерта-
ния, приводя точку за точкой в центр сетчатой оболочки гла-
за— в так называемую центральную ямку, и при этом опять-
таки мышечное чувство подсказывает нам, насколько велик или
мал предмет и каковы его очертания, по тому размаху и харак-
теру движения глаз, какое потребовалось сделать для такого
обвода. Иногда мы бессознательно помогаем себе при этом и
ощупыванием предмета, т. е. осязанием. Кто из нас не помнит,
как неприятно чувствуется необходимость сдерживать в музее
* Знаменитый миланский астроном XIX века Скиапарелли, посвятивший
всю свою жизнь изучению Марса и составивший подробные карты его поверхности,
видел на нем в свой среднего качества телескоп больше подробностей, чем по
сию пору удалось запечатлеть фотографическим путем через могущественней-
шие инструменты, но зато он «видел» в их числе и ряд вещей, о которых сейчас
уже неоспоримо доказано, что их на Марсе не существует (например, двойные
каналы).

скульптуры свои руки, которыми так и хочется потрогать статуи,
и как обедняются наши впечатления от них из-за запрета сде-
лать это в действительности! В управлении многими нашими
движениями, в особенности движениями рук, как мы увидим в
дальнейшем, важнейшее и господствующее место занимают как
раз эти слитные, синтетические, как их называют, восприятия
пространства, расстояний, величины и формы предметов.
Наконец, это уже в-четвертых, впечатления и восприятия
высокоразвитого мозга обнаруживают еще одну интересную
черту: они становятся более активными, деятельными. Глаз не
просто видит предметы: он смотрит, рассматривает, всматри-
вается. Ухо не просто допускает до себя звуки внешнего мира:
оно не «слышит» звуки, а «слушает», вслушивается, вылавли-
вает и вычленяет те, которые имеют для нас наибольшее значе-
ние, как будто просеивая с выбором все то, что до него доно-
сится. Этот деятельный характер «вбирания» в себя впечатлений
особенно ярко замечается тогда, когда от органа чувств требует-
ся все его искусство и напряжение всех его сил. Так бывает,
например, у слепых, которым осязание, худо ли, хорошо ли,
возмещает утраченное зрение. Всякий наблюдавший слепых
вблизи знает, как деятельно они ощупывают все интересующие
их предметы: черты лица, скульптуру, всевозможные вещи.
У нормальных людей подобная же «ощупывающая» работа
зрения менее бросается в глаза, но занимает в нем очень важ-
ное место, как было уже указано выше. Не пользуется широкой
известностью, но справедлив факт, что движения глаз у чело-
века более разнообразны и их координация обладает большей
тонкостью, чем у животных, в том числе и у тех, которые пре-
восходят человека остротой зрения. В этом возрастании актив-
ности органов чувств возрождается в новом виде очень древняя
форма их работы, бывшая в ходу еще до поперечнополосатых
мышц и сенсорных коррекций — у червей и у мягкотелых.
Однако возрождается она в очень сильно измененном виде и в
теснейшем содружестве с работой сенсорных коррекций. Здесь
образуется совершенно неразрывный и очень сложный клубок
взаимодействий, в котором чувствительные сигналы — сенсор-
ные коррекции — подталкивают и подправляют движения, а
эти последние изменяют и углубляют впечатления, получаемые
органами чувств. Но анализ этого клубка завлек бы нас слиш-
ком далеко.
Списки движений и фоновые уровни
Нам нужно сделать еще одно вступительное разъяснение
по поводу уровней и списков движений каждого из них.
Предположим, что у некоторой породы животных имеется в
качестве самого верховного уровня — ее двигательного «по-

толка» — какой-нибудь уровень X. По прошествии очень многих
веков вырабатывается новая порода, вступающая в облада-
ние более высоким уровнем построения Y. Список движений,
принесенных с собой этим новым уровнем, добавляется к преж-
ним, унаследованным от предков спискам, обрывавшимся на
возможностях уровня X. Следует ли из этого, однако, что с
одним новым уровнем построения Y прибавляется и один только
новый список движений?
Оказывается, что нет и что тут действует не простая ариф-
метика. Движения обогащаются от прибавления нового уровня
построения в большей степени, и вот по какой причине.
Дело в том, что когда новый, более сильный и ловкий, уро-
вень построения уже сформировался, обеспечив собою новый
пласт движений, мало-помалу обнаруживается, что есть целый
ряд движений, как раз приходящихся под силу новому уровню
по своему смыслу и тем не менее недоступных ему чисто техни-
чески, по второстепенным и все же неодолимым причинам.
Действительно, новый уровень принес с собою более мощные
сенсорные коррекции, чем те, что были раньше в распоряжении
особи: более точные, более глубоко проникающие в смысл дви-
жения, более активные, чем раньше, и т. д. И все-таки эти кор-
рекции не исчерпывают собой всего, что может понадобиться
для управления тем или иным движением, не могут покрыть
собою всех его сторон. И тут может получиться, что недостаю-
щие коррекции для того или другого сложного движения как
раз имеются в распоряжении старого уровня построения X.
Ясно, что здесь речь не может идти о самых основных, ответ-
ственных коррекциях по данному движению, о таких коррек-
циях, отсутствие которых равносильно срыву всего движения.
Но сплошь и рядом бывает (ниже мы увидим, что это в гораздо
большей мере правило, чем исключение), что в этих основных,
или ведущих, коррекциях недостатка нет, и тем не менее движе-
ние не ладится потому, что ему еще очень многого не хватает,
хотя и не самого первостепенного. Вот в этих-то случаях и при-
ходит на помощь кооперация с нижестоящим уровнем X. Верх-
ний уровень Y занимает в совершаемом движении положение
ведущего уровня, т. е. берет на себя самые основные коррекции,
ответственные за смысл движения, за успех или неуспех реше-
ния данной двигательной задачи в целом. Низовой же уровень
построения X ведет себя подобно смазке у машины. Его кор-
рекции облегчают движение, делают его глаже, быстрее, эконо-
мичнее, ловче, увеличивают процент благополучно удавшихся
решений задачи и т. д. Напрашивается сказать, что эти вспомо-
гательные коррекции обеспечивают движению его подкладку,
или фон. Поэтому мы говорим в таких случаях, что нижестоя-
щий уровень X берет на себя в движениях подобного рода
роль фонового уровня.
Приведем два-три примера, которых давно уже ждет чита-

тель. Мальчик бежал и на бегу, сделав прыжок, ловко сорвал
яблоко с дерева. Для движения срывания нужен целый ряд
коррекций, которых нет в инвентаре уровня, выполняющего
движения бега и прыжка. Движение срывания выполняется
более высоким уровнем и иными мозговыми системами, как
будет показано дальше. Но если яблоко висит настолько высоко,
что не разбежавшись, сорвать его нельзя, то уровень, ведущий
движение срывания, сам по себе оказывается беспомощным й
ему нужно содействие в виде разбега, локомоции. Этот разбег и
оказывается в данном примере тем вспомогательным, или тех-
ническим, фоном с низового уровня, о котором и шла речь.
Верхний уровень как бы берет взаймы у нижнего те под-
Нина Думбадзе, рекордсменка и чемпионка Союза ССР по метанию диска. Подпи-
си под фотографиями спортсменов (как и под другими иллюстрациями) сохра-
нены в книге в том виде, как они были составлены Н. А. Бернштейном
(прим. ред.)

собные элементы движения, те необходимые коррекции, которых
у него самого не хватает.
Еще ярче выступает роль технических фонов в таком, на-
пример, сложном движении, как метание диска. Само движе-
ние броска обеспечивается в основном тем же самым уровнем
построения, который был ведущим и в движении предыдущего
примера. Но для того, чтобы оно могло сколько-нибудь пра-
вильно и успешно совершиться, необходимо очень большое число
разнородных вспомогательных коррекций. Нужно, чтобы под-
держивался правильный тонус, т. е, непроизвольное напряже-
ние шейных и туловищных мышц. Нужно, чтобы слажено и
стройно осуществилась та огромная синергия мышц всего тела
сверху донизу, которая создает винтообразное закручивание
тела и его раскручивание наподобие расправляющейся пружины.
Нужна, наконец, в этом движении и локомоция, только более
сложная, чем в первом примере: разбег, потом поворот на одном
месте.
Все эти фоны необходимы, чтобы основное, решающее
движение броска могло совершиться, как бы проехав верхом на
них всех, и каждый из этих фонов находит нужные для себя
коррекции в другом уровне построения. В этом примере бук-
вально все низовые уровни оказываются вовлеченными в фоно-
вую работу. Нужна дружная и гармоничная деятельность всех
их, чтобы главная цель и смысл всего движения — бросок
диска — могли с наибольшим успехом осуществиться, посажен-
ные на фоны, как всадник на лошадь.
Итак, с появлением нового уровня Y над прежним X, кроме
его прямого собственного списка движений Y, образуется еще
и другой список, который можно было бы обозначить символом
—, т. е. список движении, для которых уровень X поставляет
вспомогательные фоны. Излишним будет особо оговариваться
после разобранных примеров, что каждый из имеющихся в
распоряжении человека уровней построения может использо-
вать для своих технических фонов любые ниже его располагаю-
щиеся уровни и в каких угодно сочетаниях. Дальнейший текст
этой книги будет изобиловать примерами такого рода ком-
бинаций.
Нельзя, конечно, ожидать, чтобы такая сложная и в то же
время стройная кооперация нескольких уровней построения,
какую мы вскрыли в рассмотренных сейчас примерах, могла
возникнуть сразу и сама собою. Для ее сформирования тре-
буется по каждому новому виду движения большая подгото-
вительная работа. Эта работа и есть то, что называется упраж-
нением или тренировкой. При упражнении как раз совершается
выработка наиболее подходящих для данного движения техни-
ческих фонов и срабатывание всех этих фонов между собою и
с основным, ведущим уровнем этого движения. Выработка

фонов движения в низовых уровнях носит еще название автома-
тизации движения — ниже мы ясно увидим почему. Вопросам
выработки двигательных навыков, упражнения, автоматизации
и т. д. посвящен в этой книге особый очерк — шестой.
Пусковой аппарат спинного мозга
В качестве самого низового и самого древнего по своему
происхождению уровня у человека следовало бы назвать уро-
вень спинного мозга. Именно на этом уровне, в нервно-клеточ-
ных скоплениях спинного мозга, залегают те двигательные
нервные праклетки, о которых была речь в очерке III. Все
двигательные импульсы, т. е. побуждения к сокращению тех
или иных мышц, которые возникают в двигательных центрах
головного мозга, могут воздействовать на мышцы не иначе, как
через посредством этих спинномозговых клеточек.
Как уже было пояснено в очерке III, каждая мышца нашего
тела состоит из нескольких десятков или сотен тоненьких пуч-
ков, так называемых мионов. К каждому из таких мионов под-
ходит одно-единственное волокно двигательного нерва, развет-
вленное на конце и сращенное с каждым из мышечных воло-
конец своего миона. Это нервное волокно начинается от одной
из нервных праклеток спинного мозга, которая представляет
собой своего рода пусковую кнопку данного миона. Сколько
тысяч мионов содержится в скелетной мускулатуре нашего
тела, ровно столько же имеется налицо двигательных нервных
волокон и пусковых нервных клеток в спинном мозгу. Эти
тысячи пусковых клеток образуют своего рода клавиатуру,
совершенно точно отображающую в себе все мышечное осна-
щение тела. Если нужно включить в работу мион № 17411,
то необходимо возбудить пусковую клетку № 17411.
Как сказано выше, ни один
нервно-двигательный импульс
из головного мозга не имеет
сам доступа к мышцам; эти
импульсы действуют на только
описанную сейчас клавиатуру
пусковых клеток спинного моз-
га. Нервные волокна, строго
заизолированные друг от дру-
га, тянутся из головного мозга
вдоль по спинному и оканчи-
ваются на той или другой вы-
соте внутри его, так что их
ветвистые окончания вплотную
подходят к спинномозговым
клеткам-клавишам. Двигатель-
Полусхематичный вид нервной клетки
под микроскопом. Древовидные раз-
ветвления — дендриты

ный импульс от того или другого
из «этажей» или уровней голов-
ного мозга сбегает вниз по спин-
ному мозгу и возбуждает собой
пусковую клетку того номера мио-
на, который необходимо в данный
момент пустить в ход.
Когда-то у низкоразвитых поз-
воночных животных спинной мозг
обладал порядочной долей само-
стоятельности. Чувствительные
сигналы, приходившие в него с
поверхности тела, тут же на мес-
те переключались на его пусковые
клетки, производя простейшие,
однообразные движения. Мы име-
ли случай упомянуть в очерке
III, что еще у гигантов ящеров
спинной мозг обладал даже особым утолщением в той части,
которая была связана с задними лапами, для того чтобы не
приходилось при большинстве их движений обращаться к го-
ловному мозу, что чрезвычайно замедляло бы передачу.
Все это давным-давно изменилось у высших млекопитаю-
щих и человека. Спинной мозг никогда не совершает у них —
Коммутаторная доска телефонной
станции для соединения различных
абонентов между собой. Нечто по-
добное этой коммутации происходит
между нижними окончаниями нерв-
ных клеток от головного мозга и
дендритами пусковых клеток
Полусхематический поперечный разрез спин-
ного мозга на уровне одной из пар нервных
корешков. Заштрихованная область — серое
(клеточное) вещество; окружающие белые
поля — белое вещество спинного мозга (про-
водящие пути)
Двигательные нервные волокна изображены
сплошными, чувствительные — пунктирными
линиями; тонкие линии — симпатические во-
локна. СП — спинномозговой межпозвоноч-
ный узел, СМ — симпатический узел
Строение неврона (слева) и
аксона (справа): /—ядро
нервной клетки, 2—аксон,
3 — дендрит, 4 — тело нерв-
ной клетки, 5 — оболочки
нервного волокна, 6 — конце-
вой орган, 7 — аксон, 8 —
миэлиновая и 9—шванов-
ская оболочки аксона, 10—
ядро оболочки

в здоровых условиях — никаких самостоятельных движений.
Все управление движениями ушло от него кверху, к двигатель-
ным центрам головного мозга. Устарел, как мы уже видели, и
сам принцип строения спинного мозга — члениковый или сег-
ментарный, при котором каждый участочек от позвонка
до позвонка обладал какою-то самостоятельностью и незави-
симостью. С тех пор, как живые организмы стали быстрыми
и подвижными, как важнейшую роль в их жизни стали играть
перемещения с места на место — локомоции, потребовавшие
объединенной, согласованной работы всей мускулатуры тела
под верховным управлением головы, — с этого времени члени-
ковое строение осталось простым ненужным пережитком прош-
лого. С этих пор спинной мозг все больше переходил на роль
простого передатчика импульсов — пускового механизма, как
мы его сейчас определили, и у человека этот переход уже пол-
ностью позади. Вот почему не уцелело у нас и уровня спинного
мозга: он умер вместе с последними могиканами, которым он
еще в какой-то форме был нужен, — с первобытными ящерами.
Обращаемся к настоящим, и поныне действующим, уровням
построения движений в нашей центральной нервной системе.
Мы просмотрим их один за другим по порядку, от самых низовых
и древних до наивысших, управляющих самыми сложными, на-
сыщенными разумом движениями и действиями. Конечно, в
такой книге, как эта, где вопрос об уровнях построения является
лишь необходимым пособием для разбора основной проблемы —
о ловкости, можно дать только самые беглые зарисовки тех
уровней, которые к настоящему времени удалось вычленить
науке о движениях человека.
Схема, показывающая строение спинномоз-
говых корешков и ход периферических нерв-
ных волокон: А — место выхода переднего ко-
решка из спинного мозга (изображенного в
виде среза); В — место входа заднего кореш-
ка; С — межпозвоночный узел; М — мышца,
К — кожа
Два сегмента спинного моз-
га в нервные корешки

Очерк V
Уровни построения движений
Уровень тонуса (А)
...По знаку летчика парашютист выбрался на крыло. Механический ветер
рвал и свистел. Казалось, что шири пейзажа внизу, до краев налитые в глу-
бокую чашу горизонта, мерно покачиваясь, трепещут пружинящей дрожью.
Не хотелось разжимать инстинктивно стиснутых рук. Парашютист преодолел
слабость и, свернувшись комочком, выронил себя вниз.
Свист оборвался разом, как отзвучавший выстрел. Человек стукнулся о
мягкие подушки воздуха и пошел книзу ласточкой, расправив тело и откинув
голову.
Опытный в затяжных прыжках, он спокойно ограждал себя от штопора,
не напрягаясь и лишь легко шевеля левой рукой. Тело само принимало нужные
положения, пока стрелка секундомера оттикивала условленные километры...
арисовка, которою начат этот раздел, — один
из очень не частых примеров выступления уровня
А в роли ведущего уровня. В далеко преобла-
дающем числе движений он уступает ведущее
положение более молодым своим собратьям,
но не стушевывается окончательно. Напротив,
вряд ли найдутся такие движения, в которых
не лежала бы в самом их основании работа этого «фона всех
фонов». То, что она не бросается сразу в глаза, вполне вяжется

с ролью этого уровня как глубокого
фундамента движений — ведь и фун-
даменты зданий глубоко скрыты под
землею, и ребенок или дикарь и не
подозревают об их существовании.
В более или менее чистом виде он
выступает как ведущий уровень в те
быстротечные доли секунды, пока
длятся полетные фазы некоторых
(но не всех) видов прыжков: стар-
тового прыжка и прыжка с вышки
в воду, прыжка на лыжах с трамп-
лина и т. д. Эта редкость его появ-
лений в качестве инструмента, ис-
полняющего «соло» при молчании остального оркестра, объяс-
няется его крайней древностью. Уровень А и выполняемые им
движения — солиднейший документ-доказательство нашего пря-
мого происхождения от праматери рыбы, старейшего из позво-
ночных. Редкость его выступлений в ведущей роли прямо свя-
зана с тем, что человеку только в очень исключительных случаях
доводится оказываться в положении, в котором рыба проводит
все свои дни: в положении равновесия с окружающей средой, вне
ощутимого действия силы тяжести. Очевидно, что у нас это мо-
жет случаться только в редкие и краткие моменты так называе-
мых состояний свободного падения. У водных существ как нельзя
более у места были эти плавные движения, даже не столько дви-
жения, сколько выравнивающие шевеления, наклоны и скругле-
ния тела. Уровень А, как уже было сказано о нем в очерке III,
был уровнем еще доконечностным, естественно специализиро-
вавшимся на мускулатуре туловища и шеи. Таким же туловищ-
но-шейным он остался и по сию пору, вплоть до нас, людей, в
то время как более новым образованием — конечностями —
завладели и более новые уровни, начиная с В и выше.
Каждый, кто приглядывался к своим движениям, несомнен-
но, знает по себе, как разно между собою ведут себя в движе-
нии, с одной стороны, стволовая система тела — туловище-
шейная, а с другой — его же конечностное оборудование. До-
статочно вникнуть в такие движения, как метание, прыжок с
разбега, косьба, упражнения на снарядах и т. п., чтобы обна-
ружить упомянутую разницу со всей ясностью. В поведении
туловища и шеи, держащей голову, преобладают плавные,
упругие, выносливые движения; это приспособительное, под-
вижное поддерживание, которое представляет собою своего
рода смесь равновесия и движения — статики и динамики.
Оно удачно названо статокинетикой*. Наоборот, движения
Прыжок на лыжах с трамплина
* Кинетика — раздел механики, изучающий движения тел под действием
сил.

конечностей сильны, резки, они часто состоят из чередований
(туда и обратно) и нацело и насквозь динамичны.
Объяснение этому приходит опять-таки из истории движе-
ний. С переходом жизни из водной среды на сушу получили
сильно повышенный спрос движения твердые, резкие и сухие,
как сама почва, на которой они совершаются, и отошли на
далекий задний план движения плавные и текучие, как вода.
В эту же пору выработались и конечности, а с конечностями
пришел и новый верховный уровень В, с самого начала при-
ладившийся к ним.
Можно было бы подумать, что самая суть этой яркой раз-
ницы движений — в различиях костно-суставных устройств
туловища и конечностей. В шейно-туловищном стволе — мелкие
звенышки многочисленных позвонков, упруго, но не очень под-
вижно скрепленных в один гнущийся прут, подобный резиновой
палке. В конечностях — жесткие, длинные звенья, между кото-
рыми находятся подвижные шарниры-суставы, отлично смазан-
ные и сгибаемые почти без всякого трения. Однако первоисточ-
ник различия — не в этом. Без сомнения, и костно-суставные
устройства, и нервно-мышечная система развивались, все время
взаимно влияя друг на друга, но первую скрипку заведомо
играла нервно-мышечная система. В итоге их взаимного сраба-
тывания природе удалось возродить в туловищно-шейной систе-
ме почти всю допозвоночную, древнюю мягкость и изгибае-
мость. О чем хоть мало-мальски подобном могли бы помыслить
для себя членистоногие — насекомые или раки? Что-то сходное
имеется среди них разве лишь у сороконожек. И уж совсем
своеобразно, что эта беспозвоночная по своему складу гибкость
получилась у нас не в каком-нибудь ином месте тела, а как
раз в области нашего позвоночника.
По самой грубой схеме уровни А и В так и поделили между
собой территорию тела: уровню А — ствол и опора, уровню В —
движители* (конечности). Разумеется, это разделение является
очень упрощенным, прежде всего потому, что над работой как
того, так и другого уровня у человека довлеют высшие, корко-
вые отделы головного мозга. Но, кроме этого, указанное раз-
деление труда осложнилось и неизбежным взаимным вмеша-
тельством. Уровню В необходимо пришлось принимать участие
и в работе мышц туловища, поскольку старинные и слабоватые
«моторы» уровня А не управлялись с мощными и быстрыми
движениями всего тела и отставали от конечностей. Наоборот,
для уровня А нашлось настолько важное ответственное приме-
нение в управлении движениями конечностей, что он твердо
вышел там на очень видные роли, но только в качестве «уровня
фонов».
* Движители — части машины, служащие для приведения ее в движение
за счет энергии, получаемой ими от источников последней — от двигателей. При-
меры: паровозное колесо, пропеллер самолета, гребной винт и т. д.

В очерке III, в разделе «Пороки поперечнополосатой мыш-
цы»,шла речь о крайне неудобных свойствах и манерах по-
перечнополосатой мышцы, точнее говоря — ее анизо-элементов.
Там были указаны важнейшие недостатки: выстрелообразная
грубость сокращений, их чрезмерная кратковременность и при
всем этом неуправляемость по силе. Там же был упомянут и
обходный способ преодоления последнего недостатка: поочеред-
ное, постепенное вовлечение в работу мышечных пучков там,
где по смыслу движения требуется усиливание напряжения,
и такое же постепенное выключение их в обратном случае.
Этот обходный прием очень напоминает собою способ, употреб-
ляемый в театрах для постепенного затемнения зала: груп-
повое выключение ламп. Этот способ дает, конечно, не вполне
плавную, а только ступенчатую постепенность, но отдельные
миомы так мелки, что ступеньки совершенно незаметны. Тем не
менее этот путь уж слишком окольный. В том же разделе очерка
III мы обещали сообщить о другом, более тонком способе регу-
лирования мышечной силы. Об этом мы сейчас и расскажем.
Первым делом необходимо отметить, что импульсы уровня А
отличаются, может быть, из-за их исторической давности пре-
обладанием в них древнего, химического возбудительного на-
чала, о котором было рассказано в первых разделах очерка III.
В работе уровня А все еще, как в седую старину, во времена
господства гладких мышечных клеток и бесскелетных устройств
тела, электрические колебания остаются в роли побочного спут-
ника при химическом посреднике — медиаторе. Этот химический
способ передачи возбуждения, давным-давно оставленный всеми
более новыми уровнями построения, целиком переключившимися
на электрическую, телеграфную передачу, сохранился у чело-
века во внутренних органах, которые и у нас оснащены глад-
кими мышечными клетками: в стенках желудка, кишечника,
матки и т. д. Там он господствует и сейчас. И вот он же под-
нял вновь свою голову и в настоящем центральном мозговом
уровне и нашел себе совершенно неожиданное применение
по управлению скелетной новомодной поперечнополосатой
мускулатурой. Обнаружилась возможность заставить поперечно-
полосатую мышцу работать совсем особенным образом. Импуль-
сы, испускаемые двигательными центрами уровня А, оказались
способными вызывать у этой упрямой и непокорной мышцы
точно такие же медленные, плавные, экономичные, умеренные
по силе удлинения и укорачивания, какие присущи гладким
мышечным клеткам мягкотелых животных и человеческих внут-
ренностей. Что такое сокращается этим способом в поперечно-
полосатой мышце— те ли самые анизо-элементы, которые от
импульсов других уровней рвут, точно динамитные патроны?
Или полужидкое вещество — саркоплазма, в которую погру-
жены мышечные волокна? Это до сих пор неизвестно, но факт
остается фактом. Физиологам пришлось пока ограничиться

удовольствием дать этим плавным, тонко управляемым по силе,
медлительным сокращениям название. Их назвали тоническими
сокращениями, а самый образ действий поперечнополосатой
мышцы по точному подобию с гладкими мышцами — мышеч-
ным тонусом. Из всех уровней центральной нервной системы
почему-то только один уровень А умеет заставить поперечно-
полосатую мышцу говорить на этом чужом для нее языке, его
одного она слушается в этом, и это создает ему очень веское
и влиятельное положение в системе уровней. Как уже было
сказано, более молодые уровни оказывают ему иногда помощь
по части шеи и туловища своими мощными двигательными
импульсами, но зато сам уровень А в гораздо большей мере
помогает этим более новым уровням по адресу мускулатуры
конечностей. Он обеспечивает всем конечностным мышцам
тонус, т. е. то, что можно было бы назвать фоновым напря-
жением; он дает всему движению основную загрунтовку, на
которой более новые и более тонко расчлененные (дифферен-
цированные) уровни могут уже дальше рисовать узоры выводи-
мых ими быстрых, ловких или силовых движений. Но и этого
еще мало.
Как выясняется в последнее время, импульсы уровня А
обеспечивают скелетным мышцам не только тонус и тонические
сокращения. Может быть, еще важнее то, что они же могут
очень тонко управлять возбудимостью как спинномозговых
пусковых клеток, так и прикрепленных к ним мионов. А свой-
ства поперечнополосатой мышцы таковы, что за изменениями
в ее возбудимости совершенно точно следуют и изменения в
той силе, с какою она сокращается в ответ на импульсы новых
уровней построения. Уровни В или С, которыми мы займемся
дальше, могут изменять силу своих двигательных импульсов
в какой им угодно мере, и это, как мы видели в очерке III,
не произведет никакого впечатления на мышцу, отгородившуюся
от всех изменений законом «все или ничего». На все эти
импульсы, если только они не слабее известного минимума,
каждый мион будет отвечать сокращениями одной и той же
неизменной силы. Но если уровень А своим языком скажет
миону «усилься» или «ослабей», если он, прибегая к другому
сравнению, предварительно подкрутит в ту или другую сторону
фитиль у пусковой клетки миона, то этот последний послушно
начнет отзываться на эти же импульсы с верхних уровней либо
большей силой сокращений, либо меньшей, либо вовсе потух-
нет и совсем перестанет работать, как вкрученный до отказа
фитиль керосиновой лампы.
Последний факт и играет огромную роль в координации
движений. Управляющая мышечною возбудимостью власть
уровня А доходит до того, что он может вовсе угашать возбуди-
мость пусковых клеток спинного мозга, как говорят «блокиро-
вать» их для идущих сверху двигательных импульсов. Один

пример, зато относящийся к явлению первостепенного значения
и очень широко распространенному, покажет нам, для чего
нужна подобная блокировка.
Так как наши мышцы не могут толкать кости, а способны
только тянуть их в свою сторону, т. е. обладают односторонним
действием, то, естественно, что для каждого из направлений
подвижности в наших суставах должна иметься пара мышц
взаимно противоположного действия. В локтевом суставе, на-
пример, одна мышца работает как сгибатель — это всем широко
известный бицепс плеча*, другая, на задней стороне руки, —
как разгибатель локтя (за свою трехглавость она называется
трицепсом). Как легко понять, для беспрепятственной сгиба-
тельной работы бицепса необходимо, чтобы разгибатель —
трицепс, растягиваемый при сгибании локтя, не сопротив-
лялся бы, не тянул бы свою сторону, как взводимая пружина,
а безропотно уступал бы дорогу. В следующей фазе движения
очередь дойдет до него, он начнет сокращаться и разгибать
локтевой сустав; тут, наоборот, сгибателю — бицепсу придется
озаботиться тем, чтобы как можно меньше обременять это
движение своею упругой особой.
Тут и начинается закулисная управляющая работа уровня А.
Он делает с пусковыми клетками и мионами мышц противопо-
ложного действия как раз то, что делают с цилиндрами паровых
машин их золотниковые механизмы. Как эти механизмы поочеред-
но включают в работу один из цилиндров и выключают другой
или другие, так и импульсы уровня А действуют через спинномоз-
говые клетки на возбудимость мышц. Когда надо отключить раз-
гибатель, спинномозговые клетки его мионов становятся невозбу-
димыми, а их тонус падает, т. е. длина и степень растяжимости
* В локтевом суставе есть и еще одна мышца-сгибатель, работающая
сообща с бицепсом, — внутренняя плечевая мышца. Ее наличие ни в чем не меняет
дела в тех физиологических взаимоотношениях, которые рассматриваются в
тексте.

увеличиваются; в следующей фазе движения — наоборот. Не
требует особых разъяснений и подчеркиваний то, насколько этот
скрытый, черновой фоновый механизм важен для гладкого и
экономичного протекания движения.
Как велика и значительна в общем и целом фоновая работа
уровня А, ярче всего заметно на болезненных случаях, когда по
каким-либо причинам она нарушается в ту или другую сторону.
Тут появляется либо общая скованная одеревенелость всего тела,
мертвенная маска ничего не выражающего лица, скудные, с
большим трудом начинаемые движения либо, наоборот, глубокая
разболтанность и расслабленность во всех суставах. Такому
больному, лишенному тонуса, можно легко закинуть обе ноги за
голову или завязать его всего чуть ли не узлом, сам же он ни од-
ного связного движения, ни одного даже умеренного усилия
произвести не может.
Здесь нельзя обойти вопрос о том, имеет ли рассматриваемый
уровень какое-либо касательство к ловкости и какое-нибудь значе-
ние для последней. Так как уровень А не ведет у человека ника-
ких движений и даже по отношению к позам тела бывает ведущим
только в совсем особых, исключительных случаях, то, очевидно,
можно ставить эти вопросы только применительно к его фоновой
службе. Мы должны выяснить, имеет ли какое-либо значение для
проявления качества ловкости та или другая степень развития
или совершенства фонов, доставляемых уровнем А?
Несомненно, имеет, и немалое. Сутулая, согбенная фигура,
вялость мышц, руки, обвисшие вдоль тела, как белье на веревке,
легко наступающие головокружения — вот, может быть, в не-
сколько сгущенных красках, что получается при неблагополучии
с уровнем А, даже не имеющем под собой никаких непоправимых,
анатомических мозговых повреждений. Ясно, что пытаться
проявлять ловкость с таким двигательным аппаратом — все равно
что писать сломанным карандашом.
Однако если чрезмерно расширять границы понятия ловкос-
ти, имеется опасность довести их до совпадения с границами
того, что вообще называется хорошей координацией движений.
Между тем оба эти понятия — не одно и то же, и было бы жаль
лишиться по невнимательности четкого понятия настоящей лов-
кости, ценного и нужного во многих отношениях. Поэтому при-
ходится сказать, что необходимой предпосылкой для ловкости
является хорошая двигательная координация, а уж для этой
последней столь же необходима безупречная фоновая работа
уровня тонуса и осанки (А). Подобно этому для того, чтобы ис-
печь хлеб, нужна мука, а для того, чтобы выросло зерно, из кото-
рого она делается, нужен дождик; однако было бы неточно ска-
зать, что необходим дождик для того, чтобы испечь хлеб. В по-
следующих уровнях построения мы встретим гораздо более чет-
кие и непосредственные предпосылки для ловкости.
В заключение этой характеристики необходимо прибавить,

что действия уровня А — ив роли ведущего, и в роли фонового —
почти полностью непроизвольны и в большой степени ускользают
от нашего сознания. Он — глубоко внизу, в трюмах мозга, и нам
очень редко доводится спускаться туда, чтобы обозреть и про-
верить его работу сознательным наблюдением. Но он обычно
хорошо оправдывает доверие, не любит вмешательств и так же
благополучно обходится без них, как и внутренние органы тела.
Двенадцатиперстная кишка или селезенка тоже ведь не часто
докладывают нашему сознанию о своей работе!
Уровень мышечно-су ставных увязок (В). Его строение
(Из путешествия по удаленным планетам)
...Прямо на меня мчалась изумительная машина, совершенно непохожая на
все виденные мною до сих пор. Она неслась так быстро, что я не мог сразу рас-
смотреть ее. Она заведомо не имела ни одного колеса и тем не менее двигалась
вперед с чрезвычайной быстротой. Насколько я мог заметить, основу ее состав-
ляли два мощных и гибких стержня, по-видимому состоявших каждый из
нескольких частей. Они так быстро меняли свои формы, удлинялись и втягивались,
складывались и распрямлялись, мелькая друг мимо друга и описывая сложные
дуги необычайной стройности и красоты, что невозможно было проникнуть в
суть и секрет их поразительного движения. Как еще далека наша, знакомая мне,
техника от подобных механизмов!!!
...Мне протянули трубу, называемую «лупой времени». Глядя в этот прибор,
можно было видеть движения предметов замедленными, продленными в несколько
раз. Смотря в нее вслед уносившейся машине, я имел возможность подробнее
вглядеться в нее. Каждый стержень поочередно проносился вперед по длинной и
сложно изогнутой дуге и, внезапно расправясь, мягко опирался на почву, затем
точно молния пробегала по нему сверху донизу, и он отталкивался от земли мощ-
ным упругим толчком, снова уносясь вверх. В верхней части корпуса машины
находились два других подобных же стержня, но значительно меньшей величины.
Насколько мне удалось понять, они были связаны с' нижними какою-то внутрен-
ней передачей и двигались с ними в едином ритме, но их прямого назначения я не
сумел разгадать.
...Как мне объяснили, машина эта заключает в себе более двух сотен дви-
гателей разной величины и силы, каждый из которых выполняет свое особое
назначение. Центральный пост управления помещается на самом верху машины,
где расположены электрические устройства, автоматически объединяющие и
согласовывающие работу всех этих сотен моторов. Именно благодаря им рычаги
и стержни в состоянии описывать те сложнейшие кривые, которые позволяют ма-
шине нестись без всяких колес быстрее, чем мчится ветер...
Читатель извинит автору небольшую мистификацию. Эта
картинка не из путешествия земного человека на дальние пла-
неты, а из путешествия жителя одной из планет — Сириуса — на
Землю, и увидел этот сириусянин просто... бегуна-спринтера. Эта
зарисовка показалась нам подходящим вступлением к характе-
ристике уровня мышечно-суставных увязок (В).
Уровень мышечно-суставных увязок, иначе — уровень синер-
гии, с присвоенным ему буквенным знаком В, читателю уже зна-

ком. Это именно он выработался для обслуживания разнообразных
локомоций по суше, а потом и по воздуху, когда в них приспела
необходимость у позвоночных. Он — современник и партнер их
конечностей. Он, наконец, первый уровень построения у позвоноч-
ных животных, применивший для длительных и сильных сокра-
щений поперечнополосатых мышц тела те частые цепочки им-
пульсов (по 50—100 в секунду), так называемые тетанусы, о кото-
рых уже было рассказано в разделе «Пороки поперечнополосатой
мышцы» очерка III.
Каждый уровень построения движений — это ключ к реше-
нию определенного класса двигательных задач. Очерк III показал
нам, что и задачи синергии больших мышечных хоров, и задачи
всяческих локомоций возникли очень давно: они гораздо старше
всех позвоночных животных и народились вместе с продолгова-
тыми животными формами и их телерецепторами. Оттуда ведет
свое происхождение и уровень В. Это почтенный старец, он, по
сути дела, старше, чем «рыбий» уровень А. Именно вследствие
его старости не удивительно, что на его долгом веку ему довелось
пережить много биологических изменений. Он обитал в передних
(грудных и головных) нервных узлах членистоногих, обосновался
у позвоночных в системе нервных ядер так называемого проме-
жуточного мозга, когда эти ядра еще были верховными во всей
нервной системе, и, как увидим вскоре, вынужден был сдать мно-
гие из своих позиций и наследственных прав, когда пришли и
захватили власть более молодые и сильные передние отделы мозга.
В истории развития головного мозга очень ярко проявляется
один неуклонно совершающийся процесс, который получил на-
звание энцефализации*. Он состоит в том, что по мере возникно-
вения новых этажей и надстроек в мозгу в них одни за другими
перекочевывают отправления, которые раньше обитали в более
низовых и старых отделах мозга. Несколько выше у нас был
случай упомянуть о том, как постепенно все больше утрачивал
свою самостоятельность спинной мозг. Еще у лягушки после пол-
ного ее обезглавливания он в состоянии управлять многими
сложными и целесообразными рефлексами. Быстро обезглавлен-
ная курица может пробежать сотню своих шагов, может даже
взлететь на высокий балкон. Кошка после отделения у нее спин-
ного мозга от головного путем перерезки уже не может ходить,
но у нее сохраняется один из важных фонов ходьбы: чередующе-
еся переступательное движение лапами, которое можно обнару-
жить, если подвесить ее туловище на лямки. У человека, как
показывают соответствующие заболевания, и этот чередователь-
ный, переступательный фон требует для своего управления сохран-
ности уровня В, т. е. уже середины головного мозга.
* Энцефализация — от греческого слова «энцефалон» (буквально — «внут-
рисловное»), означающего головной мозг. Слово это, быть может, знакомо чи-
тателю по вошедшему в быт выражению «энцефалит» (воспаление мозга).

Таким же порядком ушло кверху и многое из того, что дол-
гие миллионы лет было неотъемлемым достоянием уровня В. Он
все еще уровень синергии и мышечно-суставных увязок, но уже
не уровень локомоции, как был когда-то. Мы застаем его у чело-
века на очень и очень ответственных фоновых ролях, но значи-
тельная часть тех отправлений, по которым он был ведущим еще
у низших пресмыкающихся, с тех пор эмигрировала из него
кверху, к более современно и тонко оборудованным разделам
мозга. Мы и найдем их все в следующих разделах, под буквою С.
Ознакомимся вкратце с анатомической основой уровня В у
человека. Это стоит сделать еще и потому, что как раз у этого
уровня она очень отчетливо отражает в себе принцип сенсорных
коррекций, который мы выдвинули как самую главную основу
всей двигательной координации.
Двигательные нервные ядра уровня В, так называемые пал-
лидумы, или бледные шары, находятся в самой глубине голов-
ного мозга. Исходящие из них двигательные нервные проводники
тянутся от них не дальше как на 2—3 сантиметра книзу, до так
называемых красных ядер, как составы груженых вагонов с го-
родских складов до ближай-
шей большой товарной стан-
ции в предместье. Эти крас-
ные ядра представляют со-
бою исполнительные нерв-
ные центры низового уровня
А; на них-то кроме их само-
стоятельных отправлений по
специальности этого уровня
и ложится добавочная на-
грузка по переотправке им-
пульсов уровня В вниз, к
пусковым клеткам.
Конечно, красные ядра
не оставляют «грузов», при-
бывающих к ним сверху, от
паллидумов, «нераспечатан-
ными», они их видоизменя-
ют и перерабатывают. При
этом, несомненно, красные
ядра отправляют вниз им-
пульсы своего собственного
уровня А, одним физиологи-
ческим способом, так ска-
зать, на одном языке, а
транзитные импульсы уров-
ня В — на совсем другом.
Здесь физиологии предсто-
ит еще многое доисследовать.
Главные чувствительные и двигательные
ядра экстрапирамидной системы. Схема
связей и проводящих путей: двигатель-
ные пути — сплошные, чувствительные —
пунктирные стрелки

Чувствительными (или рецепторными) центрами уровня В
служат самые большие из внутримозговых ядер (см. рисунок):
это пара нервноклеточных скоплений, носящих старинное анато-
мическое название зрительных бугров или, по-латыни, талямусов.
Эпитет «зрительные» — очень неудачный, отразивший в себе всю
глубину неведения тех давнишних ученых, которые были первыми
путешественниками по дебрям мозга и окрестили именами все
образования, встречавшиеся им на пути. Как раз к зрительным
нервам и к зрению талямусы, как оказалось впоследствии, имеют
очень слабое касательство.
Талямусам очень пристало название мозговых центров. В них
собираются со всех без исключения пунктов тела нервные прово-
дящие пути всей осязательной чувствительности с множеством ее
подразделений: чувством прикосновения, давление, тепла — хо-
лода, боли и т. д. и всей суставно-мышечной чувствительности,
которой мы, еще во втором очерке, присвоили название пропри-
оцептивной. Все эти нервные пути прибывают в талямусы непо-
средственно от чувствительных нервных окончаний в коже, мыш-
цах, сухожилиях и оболочках суставов, без каких-либо перерывов
или промежуточных станций. Поэтому талямусы получают всю
чувствительную сигнализацию указанных видов самым прямым и
быстрым порядком, так сказать, из первых рук.
Исторически талямусы были еще богаче. По своему строе-
нию они очень напоминают собою большие мировые столицы. Как
вокруг Москвы или Нью-Йорка постепенно создались целые
семейства предместий и пригородов, почти слившихся с самими
этими мировыми центрами и образовавших вкупе- с ними огром-
ные скопления («Большая Москва», «Большой Нью-Йорк» и
т.п.), — так приблизительно получилось и с талямусами. Если
причислить к ним мелкие нервные ядра и ядрышки, примыкающие
к ним со всех сторон, то окажется, что эта система «больших та-
лямусов» включает в себя буквально всю телесную чувствитель-
ность без изъятия. В «пригороды» талямусов сходятся и зритель-
ные нервы, и слуховые, и обонятельные; к ним же подходят и те
нервные ветви, которые связывают головной мозг с нервным
оборудованием внутренностей и, значит, доводят до «больших та-
лямусов» и сигнализацию внутренностной чувствительности.
Легко представить себе, что при таком абсолютно всесторон-
нем и прямом чувствительном оснащении талямусы стали дейст-
вительно «центрами» всей телесной рецепторики, и ни один отдел
мозга не был в состоянии соперничать с ними по части сенсорных
коррекций. Пока не существовало ни телерецепторики, ни попе-
речнополосатых мышц, ни локомоций, мало-мальски заслужи-
вающих этого названия, природа кое-как обходилась без сенсор-
ных коррекций. Но уж зато, когда они потребовались неотврати-
мо, эволюция создала для них первым же делом орган, действи-
тельно честно отвечающий своему назначению. Зато ни один
уровень, ни уже описанный А, ни один из последующих более но-

вых, не имеет способности управлять такими обширными, все-
объемлющими синергиями, как описываемый сейчас уровень В.
Такие движения, как бег, прыжки, кувыркания, упражнения на
снарядах, борьба, плавание и так далее, возможны только благо-
даря богатствам информации, собираемой талямусами.
Неумолимая «энцефализация» наложила свою руку и на
уровень В. Проводящие нервные пути телерецепторов, органов
зрения, слуха и обоняния, делают у человека в области таляму-
сов лишь пересадку, перепряжку и направляются далее, кверху,
в кору мозговых полушарий, захватывая в ней большие, тонко
расчлененные территории. Контактная чувствительность, осяза-
ние, боль, суставно-мышечное чувство тоже пробили себе пути в
кору и основали там свои крупные представительства, но они
сохранили все-таки тесную связь с главными ядрами талямусов,
куда их сигналы заходят в первую очередь на своем пути от раз-
ных точек тела. По части же дальнодействующих рецепторов
талямусы высших млекопитающих и человека сильно слеповаты
и глуховаты.
Этим перекочеванием объясняется и обеднение списка движе-
ний, самостоятельно выполняемых уровнем В. Он сохранил влия-
тельнейшее положение в качестве фонового уровня; это видно
хотя бы из только что сделанного беглого перечня движений с
крупными синергиями, необходимо заинтересованных в нем, но
для положения ведущего уровня ему, с его подслеповатостью, уже
многого не хватает.
Уровень мышечно-суставных увязок (В).
Его отправления
Для того, чтобы ясно представить себе служебное положение
и рабочую нагрузку уровня В у человека, просмотрим сперва
вкратце его плюсы и минусы.
Главный плюс этого уровня уже указан. Это — его исключи-
тельная, не повторившаяся ни в одном из позднейших уровней
способность управлять большими хорами мышц, большими синер-
гиями. Мы нарочно сделали упор на это его свойство в эпиграфе,
изображающем бегуна-спринтера, по недоразумению принятого
за машину. После всего сказанного в очерке II о степенях свобо-
ды, о том, как наиболее мощная сегодняшняя техника едва-едва
начинает осваивать только вторую из них, — после всего этого
нам легко будет понять то удивление, какое способно было бы
вызвать зрелище бегущего человека у абсолютно неискушенного
наблюдателя. Наша беда в том, что мы бесконечно привычны ко
всему тому неисчерпаемому потоку чудес, которые ежечасно рас-
точает перед нашими глазами живая природа. Для того, чтобы
вновь обрести способность удивляться им, кажется, в самом деле

необходимо залезть в шкуру экскурсанта с Сириуса. Может быть,
не мешало бы нам почаще делать это!
Движения, лежащие на ответственности других, более высо-
ких уровней, несравненно более сдержанны и скупы в отношении
одновременно запрягаемых ими мышц, если только они не делают
займа и уровня В, привлекая его в качестве фона, например при
всякого рода локомоциях. Указанная особая способность уров-
ня В делает его, так сказать, главным пультом управления по
всем мышечным двигателям нашего тела. Он выступает в роли
важнейшего фона отнюдь не только тогда, когда требуется моби-
лизация всех сотен мышц тела, сверху и донизу; не будучи таким
гордым, он с готовностью берет на себя всякие синергии, даже в
пределах одной только руки (например, в действиях письма, вя-
зания крючком, завязывания узелка одной рукой.
Опять-таки благодаря теснейшей связи уровня В со всей ре-
цепторикой движения под его управлением получаются всегда
очень складными и стройными. Они выходят грациозно даже у
совсем не грациозных людей. Они прекрасно налажены не только
в каждый данный момент; этот же уровень мастерски организует
движения и во времени, управляет ритмом движения, обеспечи-
вает чередование работы мышц сгибателей и разгибателей и т. д.
Что еще очень характерно для движений, за управление которыми
берется этот уровень, — это необычайная, отчеканенная одина-
ковость последовательных повторений движения (так называемых
циклов его) при всевозможных ритмических движениях. После-
Финиш бега на 100 м

довательные шаги при ходьбе или беге получаются одинаковыми,
как монеты одной и той же чеканки: последовательные циклы
движений при работе пилой, напильником, косой, молотом и т. д.
похожи друг на друга гораздо больше, чем две капли воды.
Это свойство очень тесно связано с образованием двигатель-
ных навыков и с автоматизацией движений, и мы еще вернемся
к нему в следующем очерке.
При таких богатых возможностях, казалось бы, уровень мы-
шечно-суставных увязок (В) мог бы управлять очень большим
числом всякого рода движений. Препятствием для этого оказы-
вается уже упомянутый пробел в его чувственной информации:
он плохо связан у человека с телерецепторами зрения и слуха,
нервные пути которых ушли от него кверху. Поэтому, как очень
легко представить себе, он прекрасно приспособлен к тому, чтобы
обеспечить всю внутреннюю увязку движения, согласовать
между собою поведение мышц, наладить нужные синергии и т. д,
Но приноровить скомпанованное таким порядком сложное и
стройное движение к внешним условиям, к реальной окружаю-
щей обстановке — вот это ему не по силам.
В качестве примера взглянем на ходьбу. Даже при выпрям-
ленной, двуногой походке, присущей человеку, в этот двига-
тельный акт втянуты все четыре конечности, качающиеся взад
и вперед в общем ритме. Нет такой мышцы во всем теле, которая
не была бы как-то вовлечена в работу либо опорную, либо
основную динамическую шагательную. Если бы человек оказался
вдруг где-то в межзвездном беспредельном пространстве, то,
наверное, уровень В сумел бы без добавочной помощи обеспе-
чить ему в этом «отсутствии всякой обстановки» точное выпол-
нение всех движений нормальной ходьбы. К сожалению, только
она была бы там бесполезной. Действительная же ходьба, от
которой может получиться реальный прок, совершается по
какой-то поверхности, в каком-то направлении, в каких-то
условиях: почва твердая, мягкая, скользкая, неровная и т. д.;
под ногою то камешек, то канавка, то лужа, то ступенька; в пути
то уклон, то поворот, то порыв ветра, то встречный пешеход...
На все это нужно своевременно и соответственно откликаться.
В первую голову для всего этого нужны сигналы телерецеп-
торов; главное же, как увидим в следующем разделе, даже не
они сами по себе (слепые могут же ходить без помощи зрения!),
а особенная форма организации всех внешних впечатлений в
целом, до которой уровень В «не дорос» и которая одна только
в состоянии доставить потребные для всего перечисленного
сенсорные коррекции.
Здесь напрашивается одно сравнение, которое лучше всего
пояснит роль уровня В и его слабые места. В движениях, подоб-
ных ходьбе, бегу и т. д., этот уровень делает то же, что борт-
механик на самолете: следит за правильной работой и главных
ведущих моторов, и всех вспомогательных механизмов на борту,

и всех приборов управления, и т. д. Роль же ведущего уровня
при ходьбе или беге (это будет, как увидим ниже, уровень С) —
это роль летчика-пилота, который ведет машину по требуемому
курсу, выравнивает ее при качаниях, воздушных ямах, переме-
нах ветра и т. д., уже не заботясь о том, что творится внутри
машины. Уровень В неоценим для внутреннего управления
движением, когда какой-либо из вышестоящих уровней берет
на себя его пилотирование.
Как призванный фоновый уровень, он работает по большей
части без привлечения сознания — это вообще участь всех
фонов. Многое в его отправлениях непроизвольно, полностью
или в какой-то мере, хотя они несравненно более доступны для
произвольного вмешательства, чем глубокие, «подземные», тони-
ческие фоны из уровня А. Нельзя, конечно, ожидать, чтобы
в уровне мышечно-суставных увязок имелись в каком-то заранее
заготовленном виде фоновые, вспомогательные координации для
всевозможных движений и навыков, приобретаемых человеком в
Александр Пугачевский,
рекордсмен и чемпион СССР на средние дистанции

течение его жизни. Этого и нет на самом деле. Уровень В хорошо
приспособлен у человека к усвоению жизненного опыта, к по-
строению новых координации и хранению их в сокровищнице
двигательной памяти. (Это будет рассмотрено подробнее в сле-
дующем очерке). К зрелому возрасту уровень В бывает пере-
полнен всевозможными фонами, выработанными им по заявкам
вышележащих уровней, которым эти фоны требовались по ходу
выработки навыков. Эти «фоны на заказ» и есть то, что назы-
вается автоматизмами (о них будет речь ниже). Нет ничего
удивительного, что такой обогащенный всяческими «заказными»
фонами зрелый уровень В легко может подобрать в своей, так
сказать, фонотеке прекрасно подходящие или, на худой конец,
более или менее подходящие фоны для очень многих незна-
комых или непривычных движений, с которыми человек столк-
нется впервые в эту пору своей жизни. Это дает ему большую
маневренность, легкость овладения самыми различными навы-
ками и сноровками и очень увеличивает его средства к быстрой
ориентировке в любом положении. Человеку с хорошо разрабо-
танной коллекцией фонов в «фонотеке» уровня В несравненно
легче, чем другому, без промедления найти двигательный выход
из Любого положения. А это, как мы видели во вступительном
очерке, и есть первоначальное и самое основное определение
ловкости.
Анализ следующих вышестоящих уровней построения
покажет, что двигательные возможности, заключенные в хорошо
развитом уровне В, не есть еще сама ловкость, но это необхо-
димейшие предпосылки для нее. В дальнейшем придется в
связи с проводимой нами классификацией движений по уровням
расчленить проявления ловкости на два больших класса, один
из которых мы будем называть телесною ловкостью, а другой -
ручной ловкостью, предметной ловкостью или ручной сноров-
кой. Мы увидим тогда, что двигательные средства уровня В
являются важнейшей и единственной опорой для первой и
одною из важных предпосылок для второй. Самое качество
телесной ловкости мы впервые отчетливо обнаружим в ближай-
шем следующем уровне С. Но один этот уровень, если он будет
предоставлен самому себе или будет обречен опираться в своей
работе на плохой беспомощный уровень мышечно-суставных
увязок, в состоянии будет сделать по части ловкости не больше,
чем смелейший и искуснейший рыцарь, если он оседлает себе
для турнира хромую клячу.
После всего сказанного читатель уже не будет удивлен,
увидев список самостоятельных движений, ведущихся на уровне
В, осыпавшемся, как дерево осенью. Большая часть того двига-
тельного слоя, которым он ведал когда-то, ушла от него к выше-
стоящим отделам мозга.
Что ему осталось по части самостоятельных движений?
Полунепроизвольные, полунеосознаваемые двигательные акты.

в преобладающей части — более нежели второстепенной жиз-
ненной значимости.
Осталась в его ведении мимика —
Ряд волшебных изменений
Милого лица...
(А. Фет).
Осталась пантомима или мимика телодвижений: те вырази-
тельные непроизвольные жесты, сопровождающие и речь и все
поведение, на которые сравнительно скупы сдержанные северяне
и которыми пересыщен весь обиход живых, темпераментных
жителей юга.
— А руками-то, я думаю, как работал!—ехидно замечает дядя Петр
Иванович Адуев*, описывая растерянному племяннику, как тот, по его пред-
Татьяна Севрюкова, рекордсменка и чемпионка
СССР и Европы по толканию ядра
* И. А. Гончаров. «Обыкновенная история».

положению, объяснялся в любви. — Верно, опрокинул или разбил что-
нибудь.
— Дядюшка, вы подслушали нас! — восклицает племянник в отчаянии от
прозорливости дяди.
— Да, я там за кустом сидел!
Остается уровню В, наконец, из этой же группы движе-
ний — пластика; не движения западноевропейского, бального
танца или народной пляски, близкие скорее к локомоторным
актам, а танцевальные движения ленивого Востока, то тягучие,
полные сладостной истомы, то прорывающиеся змеистым, страст-
ным устремлением. Дальше пройдут перед нами движения ласки,
нежности, осуществленной страсти; движения расправления
своего тела, потягивания, зевка; кое-что из вольногимнасти-
ческих телодвижений в духе Мюллера; наконец, ряд привычных,
у каждого человека своих, полумашинальных, жестов вроде
почесывания за ухом, верчения пуговицы, поигрывания пер-
стами, как у толстого Увара Ивановича из тургеневского «На-
кануне», и т. п. (эта последняя группа жестов, по существу,
очень близка к вилянию хвостом у четвероногих). Вот более
или менее и все, что уровень В может нам предъявить.
Совсем другая картина получается, когда мы берем в руки
список его же фоновых выступлений. Здесь уровень В преобра-
жается, приосанивается и показывает себя во всем блеске и
разнообразии своих дарований. Из изложенного уже ясен стиль
и смысл его фоновой t работы; перечисление же конкретных
примеров будет гораздо более уместным в следующих разделах,
при характеристиках самих движений, которые он вспомога-
тельно обслуживает.
Уровень пространства (С). Его строение
«Другим его преимуществом была способность верно оценивать время и
расстояние. Он, понятно, не делал этого сознательно. Все было автоматично.
Его глаза видели верно, а нервы верно передавали видимое его мозгу. Он об-
ладал наилучшей, далеко наилучшей нервной, умственной и мышечной коорди-
нацией. Когда его глаза препровождали в мозг движущееся изображение
действия, то мозг его, без осознаваемого усилия, знал уже то пространство, в
котором заключено действие, и то время, которое требуется, чтобы выполнить
его».
(Джек Лондон «Белый Клык»)
«Слушай теперь, что скажу, и заметь про себя, что услышишь.
Завтра наступит он, день ненавистный, в который покинуть
дом Одиссеев принудят меня; предложить им стрелянье
из лука в кольца хочу я: супруг Одиссей здесь двенадцать
с кольцами ставил бывало жердей, и те жерди не близко
ставил одну от другой, и стрелой он пронизывал кольца
все. Ту игру женихам предложить я теперь замышляю:
тот, кто согнет, навязав тетиву, Одиссеев могучий
лук, чья стрела пролетит через все (их не тронув) двенадцать
колец, я с тем удалюся из этого милого дома».

...Как певец, привыкший
цитрою звонкой владеть, начинать песнопенье готовясь,
строит ее, и упругие струны на ней, из овечьих
свитые тонко тягучих кишек, без труда напрягает,
так без труда во мгновение лук непокорный напряг он.
Крепкую правой рукой тетиву натянувши, он ею
щелкнул: она провизжала, как ласточка звонкая в небе.
К луку притиснув стрелу, тетиву он концом оперенным,
сидя на месте своем, натянул, и, прицеляся, в кольца
выстрелил — быстро от первого все до последнего кольца,
их не задев, пронизала стрела, заощренная медью.
(Одиссея, песни XIX и XXI).
Новый уровень построения входит в приемную на наш оче-
редной смотр.
Это — чрезвычайно интересный и сложный уровень. Он
имел бы право на наше пристальное внимание уже потому,
что в нем мы впервые сталкиваемся с носителем огромных,
богатейших списков самостоятельных движений, а не одних
только фонов, как было сплошь раньше. К тому же, как это
скоро выяснится, именно в нем нашли себе опору очень многие
из движений, интересных для физкультурника: почти вся гимна-
стика, легкая атлетика, акробатика и еще многое, не говоря о
фонах, которыми он обслуживает всю область физической
культуры.
Уровень С не так-то просто разгадать и осмыслить у чело-
века с первого взгляда. Он значительно сложнее предыдущих
по своему строению и производит впечатление какого-то двой-
ственного, двойного. Он обладает двумя очень разнородными
и никак не связанными между собой системами двигательных
нервных центров в мозгу и двумя же не менее разнохарактер-
ными системами чувственной, сенсорной сигнализации. Он имеет
такой вид, как будто полностью занимает в головном мозгу
два этажаг Между тем это, вне всякого сомнения, один уровень,
а не два отдельных, и при этом уровень очень слитный, цельный,
обнаруживающий чрезвычайно характерные, больше нигде не
повторяющиеся черты.
Что до этой двойственности, то при внимательном анализе
дело разрешается просто. Мы застаем уровень С у человека в
переходном состоянии: в самом разгаре того самого процесса
энцефализации, о котором уже было у нас несколько упомина-
ний. Он как раз теперь покидает верхний этаж экстрапирамид-
ной двигательной системы (эдс) — этаж уже известного нам
(по птицам) стриатума, в котором он обитал нацело до образо-
вания у млекопитающих пирамидной, новодвигательной системы.
Он завел дело своего переезда на другую квартиру настолько
далеко, что в его новом адресе тоже сомневаться не приходится:
все низовые разделы корковой двигательной системы — пира-
мидной (пдс)—уже полностью им освоены. Половина имуще-
ства и обстановки еще внизу, у старого очага, половина рас-

ставлена по просторной жилпло-
щади передних центральных из-
вилин коры больших полушарий.
Конечно, увидеть динамику этого
переселения по энцефализацион-
ному ордеру нашей сегодняшней
науке не под силу. Объективному
изучению мозга еще нет 150 лет,
а такие переселения заведомо
требуют не меньшего количества
тысячелетий. Заметить их так же
невозможно, как заметить движе-
ние часовой стрелки, проследив
за ней в течение четверти секун-
ды. Но через 100—200 тысяч лет,
несомненно, уровень С человека
станет уже окончательно корко-
вым, пирамидным, а стриатумы
отойдут скорее всего в распоря-
жение уровня мышечно-сустав-
ных увязок (В), которому они
обеспечат лучшие, более тонкие и совершенные отправления,
чем те, что доступны ему сейчас.
У преобладающей части высших млекопитающих, уже
имеющих у себя в мозгу пдс, уровень С все еще в основном
гнездится в системе стриатума. У этих животных (например,
у кошки и собаки) полная перерезка с опытной целью пира-
мидного проводящего пути одной стороны вызывает только
небольшую хромоту, проходящую через короткое время без
остатка. У человека расстройства, вызываемые выходом пдс из
строя (это часто бывает после так называемого «удара»; гово-
рят: «с ним случился удар», «его хватил удар»), не выправ-
ляются до конца жизни.
Ознакомимся с работой уровня С. Класс двигательных за-
дач, которые вызвали его к жизни и по общему характеру кото-
рых мы называем его «уровнем пространства», очень стар. Он
заведомо старше пдс, он старше и стриатума. Это — тот самый
класс задач, который возник в связи с переходом позвоночных
животных на сушу и в воздушную стихию и с образованием у
них конечностей: класс сперва главным образом одних локомо-
ции, а потом, с его развитием, класс вообще владения окружаю-
щим пространством. Особенно заострилась необходимость такого
высокоразвитого особого уровня пространства, когда оно стало
обширным — со времени возникновения телерецепторов — и при-
том доступным во всех частях благодаря сильным рычажным
конечностям, вооруженным поперечнополосатой мускулатурой.
Энцефализация переселила этот уровень из паллидумов в стри-
Вертикальный разрез головного
мозга плоскостью, проходящей по-
зади ушей: / — маршрут пирамид-
ного пути, 2—путь паллидума,
3 — путь мозжечка

атумы; на протяжении последних страниц эволюционной исто-
рии ему уже стало тесно и в стриатумах, и вот мы застигаем
его между небом и землей, между эдс и пдс, на двух стульях.
Конечно, уровню пространства просторнее и лучше в новом
корковом обиталище — мы увидим это воочию на примерах
движений. Но он очень хорошо сумел извлечь все выгоды и из
того двойственного, переходного положения, в котором он сей-
час находится. Для тех движений, которыми он управляет, он
использует обе двигательные системы — и экстрапирамидную,
и пирамидную, со всеми оттенками и особенностями обеих; для
своих сенсорных коррекций он опирается на чувственные
сигнализации той и другой системы, а они очень заметным об-
разом отличаются друг от друга и по составу, и по способу сли-
яния и переработки сырых чувственных впечатлений. Это создает
ему такие богатые сенсорные «фонды», которые смело могут
поспорить с фондами уровня В. Особенно богато и тонко расчле-
нена чувствительная информация, которую доставляет кора по-
лушарий мозга для верхнего этажа обсуждаемого уровня про-
странства. Здесь имеются обширные зрительные и слуховые об-
ласти (первые — в затылочных, вторые — в височных долях по-
лушарий) и особенно развитая, подробно отображающая всю
поверхность тела осязательная область в самом непосредствен-
ном соседстве с пирамидной областью. Она же содержит в себе
и представительство мышенно-суставной чувствительности. Рас-
Слева — вид левого полушария мозга чело-
века с обозначениями важнейших центров
мозговой коры. Справа — разрез мозговой
коры в той области, откуда начинается пи-
рамидный двигательный путь при увеличении
около 40:1. У правого края при еще боль-
шем увеличении образцы клеток соответст-
вующего слоя коры. Пирамидные аксоны
начинаются от самых крупных клеток (клеток
Беца) в пятом слое от наружной поверхности

положение всех перечисленных областей в коре хорошо видно на
левом рисунке.
Пирамидная двигательная область коры и чувствительная
область осязательных и мышечно-суставных (проприоцептивных)
ощущений тянутся на каждом из полушарий мозга вдоль по
обоим берегам глубокого, прямого оврага, называемого цент-
ральной или Роландовой бороздой; первая по переднему, вто-
рая по заднему берегу. Нервные клетки — начала и концы со-
ответственных нервных проводников — не разбросаны по этим
областям коры как придется. Наоборот, здесь царит самый точ-
ный и рациональный порядок. В чувствительной полосе в точ-
ности отображающих все тело сверху донизу, только в дважды
обращенном виде а) левая половина тела отображена в правом
полушарии мозга и наоборот; б) как в правой, так и в левой
области тело воспроизводится вверх ногами и вниз головой.
Пункты двигательной, передней, полосы коры приходятся
против соответствующих пунктов задней, чувствительной, поло-
сы, размещаясь точно наравне с ними: как раз «через дорогу»
от участочка, на котором представлена, например, чувствитель-
ность кожи и мышечно-суставной оснастки бедра, находится
участочек, содержащий двигательные нервные клетки мышц бед-
ра и т. д.
Пункты поверхности передней, двигательной полосы обла-
дают электрической раздражимостью; если подвести слабый пе-
ременный ток к обнаженной поверхности мозга в пирамидной
области (у человека это удобно и совершенно безвредно можно
сделать во время операции на мозге), то можно получить сокра-
щения любой мышечной группки тела по желанию, аккуратно
перемещая концы проводников от точки к точке. Таким именно
способом и составлены карты пирамидной области, подобные
изображенной на (см. стр. 159) рисунке.
Однако та чувствительная сигнализация, на которую опира-
ются сенсорные коррекции разбираемого уровня, обслуживает
его не в сыром виде. Уже была речь о том, что снизу вверх по
уровням все больше и больше возрастает переработка чувствен-
ного материала, слияние сигналов разных органов чувств друг
с другом и сплетение их всех с многочисленными следами преж-
них воспоминаний. То сложное, тонко расчлененное соединение,
или синтез, на котором покоится работа уровня С, мы называем
пространственным полем.
Что такое пространственное поле?
Пространственное поле—это, во-первых, точное объектив-
ное (т. е. соответствующее действительности) восприятие внеш-
него пространства при сотрудничестве всех органов чувств, опи-
рающемся вдобавок на весь прежний опыт, сохраняемый па-
мятью.

Во-вторых, это есть своего рода владение этим внешним
окружающим пространством. Мы можем без всякого труда и
раздумья попасть пальцем в любую точку пространства, кото-
рую мы видим перед собой или ясно представляем себе. Это
значит, что мы умеем мгновенно включить в работу то сочета-
ние мышц руки, в той самой силе и последовательности, какие
нужны для немедленного и безошибочного попадания в эту точ-
ку. Конечно, такое умение мгновенно сделать «перевод» с язы-
ка нашего представления о точке пространства на язык потреб-
ного сочетания мышц (как говорят, «мышечной формулы» дви-
жения) относится отнюдь не только к руке и пальцу. Нам также
легко, не задумываясь, попасть в ту же точку пространства кон-
чиком ноги, носом, ртом и т. п., не труднее сделать это и кон-
цом любого предмета, который мы держим в руке или в зубах.
При несколько большей ловкости мы можем попасть в любую
намеченную точку и путем меткого броска. Вот это и есть то, что
называется «владение пространством» — вторая определяющая
черта пространственного поля.
Нельзя обойти молчанием нескольких основных свойств
пространственного поля, очень важных для уяснения работы
разбираемого уровня построения.
Во-первых, это поле пространства, в котором мы «владеем»
в указанном смысле каждой точкой, обширно, простирается да-
леко во все стороны от нашего тела.
Во-вторых, мы с уверенностью воспринимаем его как нечто
несдвигаемое. Когда мы, например, поворачиваемся кругом на
полный оборот, то нам ни на мгновение не кажется, что весь
окружающий мир повернулся вокруг нас, хотя сырые, непосред-
ственные ощущения всех органов чувств говорят нам именно
это. Те случаи (например, головокружение), когда нам начина-
ет мерещиться, что поворачиваемся не мы, а внешний мир, мы
относим, конечно, уже к болезненным нарушениям нормальной
работы уровня пространства.
В-третьих, мы воспринимаем внешнее пространство как со-
вершенно однородное, одинаковое во всех своих частях. Наши
глаза, как известно, изображают нам все предметы в перспек-
тиве: близкие — крупными, далекие — маленькими; параллель-
ные между собой рельсы кажутся нашим глазам сходящимися
в одну точку на горизонте и т. д. И для нашего осязания, и для
мышечно-суставного чувства разные точки пространства, безу-
словно, неравноценны между собой: на коже чередуются силь-
но и слабо чувствительные участки, с часто или редко размещен-
ными по ним осязательными точками; мышечное чувство также
имеет очень разную степень восприимчивости (в зависимости
от положения тела или конечностей и т. д.). И тем не менее,
несмотря на все это, внутренняя переработка этих сырых впе-
чатлений в мозгу так глубока, что, когда целостное и слитное
восприятие пространственного поля доходит до нашего ясного

сознания, все части и кусочки его становятся уже такими же
однородными между собой, как в учебнике геометрии. Все те,
очень многочисленные, искажения действительности, которые со-
держатся в непосредственных показаниях органов чувств, пога-
шаются, исключаются и выправляются настолько полно, что мы
и не подозреваем о многих из них. Многие из этих искажений
действительности (так называемых чувственных иллюзий) и на-
укой-то были открыты всего лишь за последнее столетие — так
полно умеет освободиться от всех них законченное, «набело пере-
писанное» отображение пространственного поля, каким оно по-
падает в наше сознание и каким оно руководит коррекциями
уровня С.
К этим трем важнейшим свойствам пространственного по-
ля — его обширности, несдвигаемости и однородности — надо
добавить еще то, что мы отчетливо воспринимаем размеры нахо-
дящихся в нем вещей и расстояния их между собой, ясно отдаем
себе отчет в форме предметов, окружающих нас, верно оцени-
ваем углы и направления, узнаем и можем воспроизвести дви-
жения (например, нарисовать) подобные друг другу фигуры и
формы и т. д.
Свойства движений в уровне С
Вот в этом-то пространственном поле и развертываются
движения уровня С. Теперь нам легко будет уяснить себе, почему
эти движения наделены такими, а не другими свойствами.
Они очень непохожи на те плавные, огромные, гармонич-
ные синергии, какие мы видели на витрине движений предыду-
щего уровня В. Движения уровня пространства (конечно, если
только они не пересыщены фонами из уровня В) обычно скупы и
кратки. Они обладают какой-то деловитой сухостью, не втягивая
в дело сколько-нибудь больших мышечных коллективов. Это,
так сказать, камерные выступления мускулатуры.
Типичные движения уровня пространства — это целевые tie-
реместительные движения. Очень большая часть их — одно-
кратные. Они всегда ведут откуда-то, куда-то и зачем-то. Они
переносят тело с места на место, преодолевают внешнюю силу,
изменяют положение вещи. Это движе-
ния, которые что-то показывают, берут,
переносят, тянут, кладут, перебрасывают.
Они все имеют начало и конец, приступ
и исход, замах и удар или бросок. Они
непременно приводят к какому-то опре-
деленному конечному результату. Даже
в тех случаях, когда движения повтори-
тельные (например, вбивание гвоздя, рас-
кладывание карт по столу, ловля мух), то

за этой повторительностью, относящейся толь-
ко к внешнему оформлению движений, всегда
скрывается ясный целевой финал: гвоздь бу-
дет рано или поздно вбит по шляпку, карты
все выложены и мухи переловлены.
С этим свойством движений уровня С сто-
ит сравнить то, что типично для ранее описан-
ного уровня В: можно ли говорить о целевом
результате улыбки или о конечной цели, дости-
гаемой зевком?
Вторая черта движений, ведущихся на
уровне пространства, не менее выразительна, нежели описанный
сейчас их целевой характер. Прежде всего, им присуща большая
или меньшая степень точности и меткости; во всяком случае,
оценка качества движений этого уровня прямым образом зави-
сит от того, насколько они точны или метки. Ехать на велосипеде
надо уметь так, чтобы проехать по узкой прямой доске; бросить
или отразить ракеткой мяч так, чтобы этот выстрел мог потягать-
ся с выстрелом Вильгельма Телля или Одиссея, о котором гово-
рится в эпиграфе, и т. д. Оглянемся снова на уровень В: какая
может быть точность у нахмуренных бровей или у движения ре-
бенка, ласкающегося к своей матери?
С другой стороны, эта же сторона движений уровня про-
странственного поля проявляется еще в одном свойстве, имею-
щем самое близкое отношение к ловкости.
Возьмите несколько раз подряд с одного и того же места
какой-нибудь небольшой предмет, например коробку спичек.
Сделайте это быстрыми и точными движениями и постарайтесь
наблюдать за ними. Если вы опасаетесь, что наблюдение за
собой сможет исказить ваши движения, сделайте те же наблюде-
ния над другим лицом, не сообщая ему о цели опыта.
Вы непременно убедитесь, что концы всех повторяемых ва-
ми движений — моменты прикосновения к коробочке — очень
точно .сходятся в одно место, как лучи света собираются в фокус.
Самые же пути движения руки от исходного согнутого положе-
ния к цели окажутся все непреднамеренно разными, расходя-
щимися друг от друга больше чем на де-
сяток сантиметров.
Непосредственная причина этого фак-
та легко угадывается. Ответственная,
смысловая часть проделанных движе-
ний— это их конец, взятие коробочки.
За этой частью и следят со всей прис-
тальностью коррекции уровня С, ведуще-
го эти движения. Промежуточные, сред-
ние части движения не имеют значения
для результата — ведущий уровень и ос-

тается к ним совершенно равнодуш-
ным.
Гораздо труднее понять то, ка-
ким образом такая полная безза-
ботность коррекций к средней части
движения уживается с их высокой
бдительностью к его концу — ведь
кончик движения «насажен» на его
предыдущую часть, как стальное
перо на ручку или как наконечник
копья на древко. Если древко копья
будет разболтанное и непрочное, то
Взятие спичечной коробки со какой меткости можно ожидать от
стола (подробности в тексте) острия?
Не углубляясь далеко в этот
сложный вопрос нервной механики, наметим только в кратких
словах, как разрешается в действительности эта трудность. Мы
уже говорили, что огромный, накопленный день за днем, за всю
жизнь опыт выработал в нашем мозгу — именно в уровне С —
навык быстрого и безошибочного перевода с языка представле-
ния о точке пространства на язык мышечной формулы движения
к этой точке. Каждый уголочек пространства, до которого могут
достигнуть наши конечности, так хорошо освоен нами, что все
возможные способы достать до него или попасть в него для
нас равны. Благодаря этому опыту, обработанному и впитанному
в себя полушарий, нами давно достигнута полная взаимо-
заменяемость всех движений, ведущих к одной и той же про-
странственной цели. И в тех случаях, когда нам действительно
все равно, которую из тысячи мышечных формул, ведущих к
пространственной точке N, включить в работу, уровень С и вклю-
чает первую, какая ему подвернется.
В этом свойстве заключается существенная разница меж-
ду поведением коррекций уровней В и С. Уровень мышечно-
суставной увязки (В) всегда исходит из собственного тела. Его
чувствительность непрерывно и обстоятельно информирует его
о положениях частей тела, напряжениях отдельных мышц, су-
ставных углах и т. д. Естественно, что, когда строить движе-
ние доводится ему, он всячески сообразуется с биомеханической
стороной движения; соблюдает наиболее
удобный и экономный порядок включения
мышц, заботится о выборе наиболее плав-
ного и «обтекаемого»' пути движения из
того бесчисленного множества возможно-
стей, которые предоставляются ему обили-
ем степеней свободы. Именно поэтому его
движения обычно так складны, непринуж-
денны, даже изящны.
Не то уровень С. Он исходит из прост-

ранственного поля, из отметки той или дру-
гой требуемой точки пространства, рассти-
лающегося перед глазами. Как сказано, это
пространство — внешнее, обособленное от нас
и не зависящее от нас. Поэтому понятно, что
и коррекции уровня С, направляя движение,
следят только за тем, как оно вписывается в
это внешнее, чуждое нашему телу простран-
ство. Как при этом оформится биомеханиче-
ская сторона движения, как будут изменяться
положения суставов, даже то, удобно или неудобно располо-
жатся промежуточные позы действующей конечности, — до всего
этого уровню С чрезвычайно мало дела. Ему твердо известно
одно: степеней свободы у руки достаточно, чтобы кисть ее могла
быть приведена в любую точку досягаемого пространства, и даже
многими способами. А как именно будут для этой цели группиро-
ваться между собой суставные углы — его это не касается. Мо-
жет быть, как раз в этом причина известной угловатости, сухости
движений, когда их исполняет уровень С.
Зато полученное этой ценой двигательное «владение прост-
ранством» дает нам столько преимуществ, что с избытком окупа-
ет эти незначительные минусы. Оно обеспечивает нам выбор сре-
ди не десятков и не сотен, а неисчислимых тысяч способов про-
биться к одной и той же определенной пространственной цели.
Когда движение течет без всяких осложнений (вроде взятия ко-
робки со стола), то этот широкий выбор выливается просто в
ненамеренное разнообразие неответственных частей движения,
как мы только что видели. Но если по ходу движения возник-
нут какие бы то ни было непредвиденные затруднения, уровень
С тотчас же мобилизует свои широкие возможности (а у него
есть, из чего выбирать). Там, где уровень мышечно-суставной
увязки, с его чеканными формулами движений, прекрасно при-
пасованными к свойствам мышц и нравам суставов, встанет
в тупик, там уровень пространства шутя покажет всю свою при-
способительность и изворотливость.
Отсюда прямо проистекает третья характерная черта движе-
ний уровня пространства: переключаемость.
Попасть в заданную точку пространства
одинаково легко не только различными
движениями одной и той же конечности,
это так же легко сделать и правой и ле-
вой рукой, и локтем, и кончиком ноги, и
носом и т. д.
Когда мы поднимаемся на высокую гору,
мы беспрестанно переключаемся на самые
разнообразные формы локомоций: движемся
то шагом, то ползком, то карабкаемся, то
цепляемся на руках. Гармонисту очень лег-

ко бывает переключиться с одной системы
гармонии на другую, хотя расположение
ладов или клавишей у различных систем
разное. Скрипач легко переходит со
скрипки на альт, хотя это требует значи-
тельных изменений в движениях левой
руки. Лыжники знают, сколько сущест-
вует разных взаимозаменяемых способов
для поворота, торможения на спуске,
подъема на косогор. Число примеров
можно приумножать без конца, но они
все говорят об одном: как только на сце-
ну выступает уровень пространства, он
неизменно приносит с собой гибкость и
маневренность. А это свойство, если оно
хорошо развито, оказывает движениям
серьезные услуги, делая их приспособи-
тельными, «сноровистыми», «обладающи-
ми неоспоримой ловкостью».
Движения уровня пространства
После той тощей тетрадки, какою выглядела опись самостоя-
тельных движений уровня мышечно-суставной увязки, полное
собрание движений, управляемых уровнем пространства, выгля-
дит неисчерпаемым морем. На этот раз речь уже идет не о фо-
нах, которые он доставляет вышележащему уровню действий,
а именно о самостоятельных, законченных двигательных ак-
тах. Нет никакой возможности составить что-либо вроде их ката-
лога. Все, что здесь можно сделать, это выделить среди их изо-
билия самые главные и характерные группы так, чтобы в них
уместилось все наиболее важное, и привести по каждой из групп
по несколько типичных примеров.
Самые старинные и основные движения уровня простран-
ства, ради которых он, несомненно, и организовался в самом
начале, — это локомоции, передвижения всего тела в простран-
стве с одного места на другое. Перечислить их со всеми разно-
видностями, конечно, невозможно. Во главе их шествия вы-
ступают прародители всех сухопутных локомоции ходьба и бег.
Каждая из обеих первичных локомоции ответвляет от себя по
целому семейству разновидностей: пригибной шаг, ходьба на
носках, церемониальные марши, бег на различные дистанции
и т. д. Их окружает толпа локомоции всевозможных других ви-
дов: предок всех вообще локомоции на земном шаре плавание,
ползание, лазанье, карабкание и т. д., вплоть до ходьбы на чет-
вереньках и на руках. За всеми этими локомоциями, состоящими
из бесчисленных повторений одних и тех же циклов движений

(их так и называют — циклическими), следует ряд локомоций
однократного, нециклического типа: всяческие прыжки в высоту,
с высоты и на дальность.
Если во всех перечисленных видах локомоций человек вы-
ступал одной только собственной своею особой и мог бы каж-
дую из них выполнять нагишом, без единого предмета на себе
и при себе, то дальше в этой процессии локомоций мы увидим
передвижения, связанные с применением тех или других вещей.
Перед нами проходят локомоций с простейшими приспособле-
ниями: лыжи, коньки ледовые и роликовые, ходьба на ходулях,
прыжки с шестом. Дальше — вереница локомоций, перемещаю-
щих вещи: переноска всевозможными способами тяжестей на
себе; затем носилки, тележки, санки, тачки, бурлацкая лямка
и т. п. Читатель вряд ли ожидал, что в нашем распоряжении та-
кой объемистый каталог локомоторных передвижений.
Все эти локомоций — целостные движения всего тела, не
оставляющие на нем без рабочей нагрузки ни единой мышцы.
Вполне понятно, что спрос на вспомогательные фоны во всех
этих движениях очень высок, особенно на фоны из уровня мы-
шечно-суставной увязки (В). Здесь, в этих сложных, обширных
движениях, где требуется стройная, чеканная увязка между де-
сятками суставов и сотнями мышц, конечно, мышечно-сустав-
ному уровню выпадает много дела. Можно смело сказать, что
девять десятых всей мышечной нагрузки при ходьбе или беге
приходится на долю этого фонового уровня и не более одной
десятой ложится на уровень, ведущий рулевое управление эти-
ми локомоциями. Это и не удивительно. На автомобиле или па-
Рохлин, рекордсмен СССР по прыжкам в высоту

роходе, например, мышечная работа водителя или рулевого
тоже ведь стушевывается перед рабочей мощностью, которую
отдает движущая машина. Тем не менее именно эти небольшие
по величине коррекции, управляющие всем движением, являются
самыми ответственными; без них как автомобиль, так и шагаю-
щий человек тотчас же превратились бы в слепые разрядники
энергии, бесцельные или даже опасные. Гигантские мышечные
синергии из уровня В создают ту самую мощную и стройную
картину движения, которою законно залюбовался пришелец с
Сириуса, изображенный нами в эпиграфе, но, предоставленные
самим себе, они не в состоянии были бы решить двигательные
задачи локомоции. Ее решает только «пилотаж» пространствен-
ного уровня С.
Во вторую группу естественно будет объединить такие же
большие, всеобъемлющие движения всего тела в пространстве,
как и те, что относятся к числу локомоции, но только не пере-
носящие человека с одного места на другое. Эта группа соста-
вится главным образом из спортивных, гимнастических и плясо-
вых движений: всякого рода упражнений на брусьях, на кольцах,
на перекладине, на трапеции; всевозможных видов кувырканий,
сальто и т. п. Очень многое внесут в эту группу движений ак-
робатика и балет.
Николай Озолин, рекордсмен СССР,
Европы, чемпион СССР
Александра Чудина, рекордсменка и
чемпионка СССР по прыжкам в высо-
ту с разбега

С этой группой мышечно-суставному фоновому уровню не
меньше, а, может быть, больше хлопот, чем с предыдущей. Хо-
дить по улицам, бегать за трамваем, прыгать с подножки при-
ходится повседневно и каждому, но нельзя сказать того же об
антраша и кувырках. А последние движения, помимо того что их
нельзя отнести к числу привычных, предъявляют к координации
и более высокие требования. Нужные для них коррекции и мы-
шечные синергии не формируются естественным порядком в дет-
стве, как это случается с большинством локомоций. Эти коррек-
ции в большинстве своем тоньше и строже, они, почти в букваль-
ном смысле слова, головоломнее; их приходится специально вы-
рабатывать путем упражнения. Чем богаче накопленные чело-
веком запасы, или «фонды» фонов, в мышечносуставном уро-
вне, чем искуснее и находчивее умеет извлекать их и пользо-
ваться ими ведущий уровень пространства (С), тем лучше и
ловче будут строиться у него движения этой группы.
От всего тела в целом переходим к его частям. В третьей
группе движений, которыми управляет уровень пространства,
мы поместим точные, целенаправленные движения рук (и других
органов) в пространстве. Наши руки и пальцы тоже умеют
«ходить» и «бегать», — это не исключительная монополия ног.
К очень многим движениям и в разговорной речи привились
выражения: «беглость пальцев», «пальцы забегали по клави-
шам», «руки с рабочим инструментом заходили взад и вперед»
и т. п. Встретятся в этой же группе и движения, делающие ос-
Степанченок, рекордсмен и чемпион СССР в барьерном беге

новной. упор не на беглость, а на точность. Это те самые уверен-
ные, целенаправленные простые движения руки, которые послу-
жили нам первыми образцами и представителями движений
уровня пространства: движения, которые что-то берут, несут,
выхватывают, показывают и т. п. Они всевозможными способами
перемещают вещи: куда-то кладут, бросают, передвигают, стал-
кивают их. Уровень пространства не умеет сделать с вещью ниче-
го более сложного — на это, как увидим вскоре, нужно уже ру-
ководство более высокостоящего уровня действий. Но переме-
щать вещи туда или сюда в пространстве — это прямая специ-
альность уровня С.
С фоновой нагрузкой мышечно-суставного уровня (В) в
этой группе движений дело обстоит очень неравномерно. В та-
ких движениях, как, например, простое указывание, ему почти
нечего делать; наоборот, в «локомоциях пальцев», как у пиани-
ста или баяниста, он так же ответственно занят взаимной при-
гонкой всех мышечных сокращений, как и в настоящей ходьбе и
беге.
От передвиганий вещей естественно перейти к преодолева-
нию сопротивлений: здесь, в четвертой группе, мы сосредоточим
всякого рода силовые движения. Не задерживаясь на них долго,
вызовем для знакомства пяток представителей их, какие подвер-
нутся первыми: подъем тяжести с земли, подтягивание своего
тела на кольцах, натягивание лука, работа тяжелоатлета со
штангой, кручение рукояти колодезя или лебедки. Мышечная
нагрузка в этих движениях большая, значит, и фоновым уров-
ням здесь много дела. Каждый знает по себе, насколько улуч-
шает все эти движения выработанный навык или сноровка.
Теперь мы подходим к одной из интереснейших групп дви-
жений уровня пространства: к размашно-метательным или, бал-
листическим, движениям. К этой же, пятой, группе принадлежат
и ударные движения. В самом деле, если вдуматься, движение
удара с размаху топором или тяжелой кувалдой отличается от
движения броска только самым последним моментом. Если паль-
цы, держащие предмет, разожмутся и выпустят его в тот миг,
когда он движется с наибольшей скоростью, это будет бросок.
Если пальцы не сделают этого легкого добавочного движения,
то получится удар. В основном же те и другие движения очень
родственны друг другу: в обеих разновидностях задача сводит-
ся к разгону некоторого предмета до возможно большей ско-
рости.
Гораздо целесообразнее разбить эту группу на две части
по другому признаку. Одни из размашно-метательных движений
делают установку главным образом на силу удара или броска.
Другие делают главный упор на их меткость. Примерами первых
могут служить удар молотобойца, рывок штанги, удар топо-
ром при грубой рубке, толкание ядра, метание диска, молота
или гранаты на дальность. Образцами метких баллистических

движений будут: метание копья или мяча в цель; движения при
игре в теннис, лапту, городки, крокет; работа жонглера; укол
штыком; удары кузнеца, слесаря, обойщика, тонкие ударные
движения плотника, хирурга, механика и т. д.
Как важен для баллистических движений хорошо вырабо-
танный навык, видно уже из того, как редко встречается умение
хорошо и метко ударять и метать. А раз движение нуждается
в навыке, это значит, что оно нуждается в фонах, — это положе-
ние мы уже установили прочно. Действительно, у размашно-
метательных движений самая суть и основа — тонко слаженные
синергии из уровня В. Всмотритесь в общеизвестную разницу
между метательными жестами девочек и мальчиков. Девочка
бросает почти тем же самым жестом, каким она указывает,
только несколько более размашистым. Это — просто распухшее
движение указывания, на чистых, прямолинейных коррекциях
из уровня пространства. Но когда мальчишка изовьется всем
телом вправо, как взводимая пружина, и черкнет по воздуху
сложную кривую линию замаха наружу, назад и вниз и когда
затем взметнется вперед, выстреливая своим камешком, точно
ракетой, и с силой перекидывая свой центр тяжести на выстав-
ленную вперед левую ногу, — вот тогда перед нами хорошо от-
работанная большая синергия мышечно-суставного уровня. Здесь
трудно сказать, какая мускулатура в большей мере работает:
правое ли плечо или левые мышцы таза (насчет последних маль-
чие вряд ли бы и поверил вам).
Последняя, шестая, группа движений, управляемых уровнем
пространства, получится у нас сборная, в нее войдут не разме-
стившиеся по предыдущим группам остатки. Нам остается упо-
мянуть движения прицеливания всякого рода и движения подра-
жания и передразнивания. Когда обезьяна копирует движения
человека, производящего перед ней какое-нибудь сложное пред-
Женский прием броска
Мужской прием броска

метное действие из верхнего уровня D, к которому мы сейчас
перейдем, то она производит их на своем «потолочном» уровне —
уровне пространства, и именно поэтому у нее ничего не выходит:
«Очки не действуют никак»...
Уровень действий (D). Что такое действия?
«... Уже у обезьян существует известное разделение функций между рука-
ми и ногами». «... Первыми пользуются преимущественно для целей собирания
и удержания пищи, как это у/ле делают некоторые низшие млекопитающие при
помощи своих передних лап. При помощи рук некоторые обезьяны строят себе
гнезда на деревьях или даже, как шимпанзе, навесы между ветвями для защиты
от непогоды. Руками они схватывают дубины для защиты от врагов или бомбар-
дируют последних плодами и камнями. При помощи рук они выполняют в плену
целый ряд простых операций, подражая соответствующим действиям людей. Но
именно тут-то и обнаруживается, как велико расстояние между неразвитой ру-
кой даже наиболее подобных человеку обезьян и усовершенствованной трудом
сотен тысячелетий человеческой рукой. Число и общее расположение костей
и мускулов одинаковы у обеих, и тем не менее даже рука первобытнейшего ди-
каря способна выполнить сотни работ, не доступных никакой обезьяне. Ни одна
обезьянья рука не изготовила когда-либо хоть бы самого грубого каменного ножа».
«... До того, как первый булыжник при помощи человеческих рук мог
превратиться в нож, должен был, пожалуй, пройти такой длинный период време-
ни, что в сравнении с ним знакомый нам исторический период является совершен-
но незначительным. Но решительный шаг был сделан, рука стала свободной* и
могла совершенствоваться в ловкости и мастерстве, а приобретенная этим боль-
шая гибкость передавалась по наследству и умножалась от поколения к поко-
лению.
Рука таким образом является не только органом труда, она также его про-
дукт. Только благодаря труду, благодаря приспособлению к все новым операциям,
благодаря передаче по наследству достигнутого таким путем особенного разви-
тия мускулов, связок и за более долгие промежутки времени также и костей, так
же как благодаря все новому применению этих передаваемых по наследству усовер-
шенствований к новым, все более сложным операциям, — только благодаря все-
му этому человеческая рука достигла той высокой ступени совершенства, на
которой она смогла, «как бы силой волшебства, вызвать к жизни картины Ра-
фаэля, статуи Торвальдсена, музыку Паганини».
«Благодаря совместной работе руки, органов речи и мозга, не только у
каждого индивидуума в отдельности, но и в обществе, люди приобрели способ-
ность выполнять все более сложные операции, ставить себе все более высокие
цели и достигать их. Процесс труда становился от поколения к поколению более
разнообразным, более совершенным, более многосторонним». (Ф. Энгельс.
Диалектика природы. Роль труда в процессе очеловечения обезьяны. К. Маркс
и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XIV, стр. 453, 459).
Уровень действий**, которому мы присваиваем буквенный
знак D, по целому ряду свойств резко отличается от всех тех
уровней, которые были описаны раньше.
* Т. е. освободилась от несения опорных и локомоторных обязанностей
ноги. — (Пояснение мое. — Н. В.).
** В нервной физиологии этому уровню даются еще названия: уровня пред-
метных действий, цепных действий, смысловых цепей и т. д.; из дальнейшего
будет видно, насколько эти обозначения подходят для его характеристики.

Прежде всего все три ранее рассмотренных уровня построе-
ния — А, В и С — происходят вместе со своими задачами из очень
глубокой старины. Уровень пространства (С) — наиболее молодой
из них по истории развития — и тот своими истоками достигает
времен зарождения поперечнополосатой мышцы и суставчатых
скелетов. Правда, следуя закону «энцефализации», все более
расширяя и обогащая круг доступных ему задач, уровень С
непрерывно передвигался вперед и вперед по мозгу, меняя свои
места обитания на квартиры со все возрастающим числом
«удобств». Мы застали его у человека как раз в самом разгаре
такого переезда в кору полушарий мозга — жилище, оборудо-
ванное хорошим телефоном (слухом) и телевизором (зрением).
Но все же, несмотря на это безостановочное движение вперед,
уровень С уже по всем признакам перевалил через вершину сво-
его развития. Какое бы из движений, характерных для этого
уровня, ни назвать, почти по каждому из них нам легко будет
указать млекопитающее или даже птицу, которые превосходят
нас, людей, по совершенству выполнения этою движения. Есть
немало животных, которые обладают гораздо более резвым и
выносливым бегом, нежели человек, многие и многие из них
лучше и ловчее нас лазают, прыгают, плавают, владеют равнове-
сием и т. д.
С уровнем действий (D) дело обстоит совершенно иначе.
Самые ранние зачатки его проявлений встречаются только у
наиболее развитых млекопитающих: у лошади, собаки, слона.
Заметно больше их у обезьян, но даже и у них действий еще
так мало, они так зачаточны, что уровень D можно с полным
правом и без натяжек назвать именем человеческого уровня.
Может быть, и человеком-то человек стал в немалой мере бла-
годаря этому уровню и в связи с ним.
Первым делом необходимо пояснить, что мы подразумеваем
под действиями. Действия — это уже не просто движения. По
большей части это — целые цепочки последовательных движе-
ний, которые все вместе решают ту или другую двигательную
задачу. Каждая подобная цепочка состоит из разных между собой
движений, которые сменяют друг друга, планомерно приближая
нас к решению задачи. Все движения — звенья такой цепочки —
связаны между собою смыслом решаемой задачи. Пропустить
одно из таких необходимых звеньев или перепутать их порядок —
и решение задачи будет сорвано.
В качестве простейшего, но очень выразительного примера разберем
действие закуривания папиросы. Курильщик достает из кармана портсигар,
открывает его, вынимает папиросу, разминает ее, вкладывает в рот; достает
коробку спичек, открывает ее, достает спичку, беглым взглядом проверяет це-
лость ее головки, поворачивает коробку, чиркает спичкой один или несколько
раз, смотря по надобности, пока она не вспыхнет; поворачивает ее как надо,
чтобы она хорошо разгорелась; если нужно, загораживает ее от ветра, подно-
сит к папиросе и насасывает в нее пламя спички; тушит спичку и бросает ее,
наконец убирает все по местам.

Такой бытовой пустяк, как закуривание,
оказался, может быть, даже несколько не-
ожиданно для читателя, состоящим не ме-
нее чем из двух десятков последователь-
ных различных движений-звеньев, которые
все нужно выполнить без пропуска, не пере-
путав их порядка и притом приспосаблива-
ясь к не всегда одинаковым обстоятельст-
вам. Попробуйте проследить пять-шесть раз
за одним и тем же человеком при закурива-
нии им папиросы: как ни просто это действие, как оно ни авто-
матизировано у старого курильщика, ни в одном из этой пол-
дюжины повторений в точности не повторится ни перечень дви-
жений, ни их количество.
Те же самые свойства обнаружатся и во всевозможных других действиях.
В области быта: надевание той или иной принадлежности одежды, очинка
карандаша, умывание, бритье, приготовление яичницы или чая, застилка посте-
ли и т. д. В области профессионального труда — необозримое обилие действий,
из которых слагается работа по любой из специальностей: закладка детали
в станок; заправка нитки в швейную или прядильную машину, обточка,
штамповка, поковка, сверление, закалка, закладка бумаги в пишущую маши-
ну; все это — лишь бесконечно малая горсточка действий, зачерпнутая наудачу
из океана производственного труда. Из области спорта: действия ведущего,
гонящего футбольный мяч к воротам противника; тактика бегуна на состяза-
нии, направленная к выигрышу дистанции, действия борца, стремящегося поло-
жить на обе лопатки уже поверженного на землю противника; деятельность
шофера, управляющего мчащейся автомашиной и т. д., и т. п.
В каждом из действий, подобных перечисленным, десятки
новых примеров которых без труда подыщет сам читатель, об-
наружатся оба указанных свойства: цепное строение и приспосо-
бительная изменчивость от раза к разу в составе и строении
цепочек.
Нетрудно объяснить, почему такая большая часть двигательных актов
из уровня D обладает цепным строением, слагаясь из целого, иногда и длин-
ного, ряда последовательных движений разного смысла и назначения. Двигатель-
ные задачи, одна за другою включающиеся в круг потребностей человека, все
более усложняются в смысловом отношении, и это усложнение происходит не-
сравненно более быстрыми темпами, нежели развитие и обогащение двига-
тельных аппаратов человека — конечностей, которые являются его основными,

природными орудиями. Даже если поставить им на службу какие угодно вспо-
могательные инструменты и вооружить их самыми тонкими коррекциями из
высших мозговых уровней, и то одиночное движение не будет в состоянии целиком
обеспечить и осуществить в каждом и любом случае то, чего требует смысл
двигательной задачи. Это видно из уже приводившихся примеров действия.
Рука человека неотрывно и несменяемо связана с ними и потому по самой
сути должна являться универсальным инструментом, пригодным для наиболее
разнородных видов деятельности. Именно в таком направлении и совершалось
ее постепенное эволюционное развитие. Но при этом с нею получилось то же,
что постоянно имеет место и в области техники. По отношению к любому виду
инструмента или станка универсальность и разносторонность применения
стоят в прямой противоположности с быстротой их работы. Винт, гайку, шестер-
ню можно изготовить на универсальном токарном станке в течение нескольких
минут и посредством сотни последовательных движений, но зато на подобном
станке можно изготовить и винт, и гайку любого размера и формы, и еще бес-
численное множество разнородных изделий. В то же время высокоспециализи-
рованный автомат способен нарезать сотни гаек в минуту, выкидывая их одну
за другой из своих железных челюстей быстрее, чем мы будем успевать их счи-
тать, но уж на этом автомате ничего больше и нельзя делать, кроме именно
таких гаек. Выигрыш темпа (иногда и качества) покупается не иначе как це-
ною узкой и жесткой специализации.
В развитии организмов можно наблюдать крайне сходные с этим явления.
Те органы, которые могут по характеру разрешаемых ими жизненных задач
узко и четко специализировать свою работу, достигают в ней зато очень боль-
шой быстроты, решая свою привычную, однообразную задачу в один прием.
Так действует, например, рефлекторный аппарат слюноотделения, производя по-
чти мгновенно очень тонкий и сложный химический анализ пищи, попавшей в
рот, и откликающийся на этот анализ выделением слюны совершенно точно
подходящего химического состава. Так действует — в двигательной области —
тончайший и крайне сложный автоматический механизм согласованного вожде-
ния глазами (см. очерк II) или механизм родового акта. Разнообразие же
того, что приходится выполнять руке, не может быть перекрыто иначе как только
путем длинных и приспособительно-изменчивых цепочек более или менее элемен-
тарных движений.
Следующее характерное свойство действий — это то, что
они очень часто (хотя и не всегда) совершаются над вещью,
над предметом. Этим объясняется и одно из названий, прила-
гаемых к этому типу двигательных актов, — предметные дей-
ствия. С вещью нередко имеют дело и движения уровня прост-
ранства (С), но там все ограничивается либо простым перемеще-
нием ее с одного места на другое (переложить, достать, вста-
вить, подвинуть и т. п.), либо приложением к ней известного уси-
лия (придавить, ударить, поднять, толкнуть, метнуть и т. д.).
Предметные действия изменяют вещь гораздо глубже; тут речь идет уж не
о простой перемене ее местоположения.
Папироса загорается, яйцо варится, фотографическая пластинка про-
является — это все химические изменения. Металлическая деталь обтачивается,
борода подстригается, из глины возникает сосуд или статуя — здесь налицо пе-
ремены величины и формы. Мяч забивается в ворота, ферзь берет слона или
ладью, металлические литеры, проходя через руки наборщика, образуют типог-
рафский набор и т. д. В последних примерах дело сводится как будто только
к перемещениям, однако, вникнув, легко убедиться, что это не так. Ведь если
бы вся задача футбольных игроков состояла только в том, чтобы мяч оказался
за воротами, то было бы гораздо скорее и проще прямо взять и отнести его туда.
Если бы самая суть шахматной борьбы состояла только в передвиганий фигу-
рок, то, во-первых, тогда игра без доски и фигурок, «вслепую», была бы уже

не игрой; во-вторых, тогда передвигание фигурок, производимое двухлетним
сынишкой, забравшимся в отсутствие отца в его кабинет, было бы равноцен-
но с действиями Ботвинника; в-третьих, наконец, в том же случае, надо пола-
гать, искусный игрок в бирюльки был бы и самым лучшим игроком в шахматы.
Ясно, что и в этих примерах за передвиганиями предметов
всюду скрыт совсем иной и особый смысл, который и связывает
движения во всех таких случаях в целостные смысловые цепи.
Здесь нельзя не отметить одно очень интересное и характер-
ное свойство действий, которое покажет нам заодно, до чего спо-
собны бывают подняться в их применении разные животные.
Очевидно, что если за движениями, из которых составляется
смысловая цепочка действия, кроется нечто большее, чем про-
стые перемещения и передвижения вещей, то в числе проме-
жуточных движений такой цепочки будут нередко попадаться та-
кие, которые передвигают вещь совсем не туда, куда она должна
будет попасть в конце концов, после решения задачи.
Если, например, нужно расстегнуть пояс, застегнутый крючком, для снятия
петельки с крючка нужно первым делом еще туже стянуть пояс. Если требу-
ется снять присосавшуюся лечебную банку с тела, то надо не тянуть ее прочь от
кожи, а подсунуть под нее ноготь, чтобы впустить внутрь воздух. Если хо-
чется сорвать яблоко, висящее слишком высоко, то следует не прыгать и рваться
к нему понапрасну, а сходить в сторону за стулом, влезть на него и спо-
койно вознаградить себя за труд.
Посмотрим теперь, как поступают в подобных случаях живот-
ные и маленькие дети.
За сквозною проволочной решеткой находится тарелка с кормом. Курица
(не обладающая уровнем действий), увидя его, начинает суетливо рваться к нему
по прямой линии, пытается перелететь через загородку, долбит клювом про-
волоку и т. д. Умная собака, может быть, тоже согрешив вначале подобным же
«куриным» поведением по отношению к лакомому куску, очень скоро вслед за тем
повернется и пойдет прочь от него, туда, где имеется, как ей известно, калитка,
т. е. сумеет переключиться из уровня пространства в уровень действий. У кур
в подобных им низкоорганизованных существ есть в распоряжении, кстати ска-
зать, один вспомогательный вид поведения, который, несомненно, выработался
у них в порядке приспособления к жизни и который иногда выручает их. Курица
начинает возбужденно метаться во все стороны и этим увеличивает свои шансы
случайно попасть в распахнутую калитку. Может статься, что она действительно
с размаху и вбежит в нее. Обезьяна проделала в своем развитии еще один
шаг вперед по сравнению с собакой: она способна сходить за орудием — за
палкой и, просунув ее сквозь решетку, загрести ею приманку.
Полуторагодовалому ребенку досталось
большое деревянное разъемное яйцо. Он ви-
дывал такие и прежде и твердо знает, во-
первых, что яйцо состоит из двух плотно
сложенных половинок, а во-вторых, что внут-
ри находится, побрякивая, сюрприз, не ме-
нее привлекательный для него, чем пшено для
курицы или банан для обезьяны. Но как от-
крыть яйцо? Ребенок делает, по сути, со-
вершенно то же самое, с чего в предыдущем
примере начала курица. Он включает в рабо-
ту уровень пространства (С), наивысший из
уровней, какие успели у него дозреть к это-

му возрасту. Действуя в этом же уровне,
курица устремляется к корму по тому само-
му направлению — по прямой линии, — по
которому он ей виден. Ребенок принимается
раскрывать яйцо по тому самому направле-
нию, по которому должны будут разойтись
уже разомкнувшиеся половинки. Он и начи-
нает, напрягая все свои силенки, тянуть
обе половины в стороны прочь одну от дру-
гой, в какой-то момент они разлетаются в
обе стороны, а вожделенный сюрприз летит
в третью. Лишь гораздо позднее, когда у
ребенка уже дозреет и включится в работу
уровень действий (D), он дойдет до уразу-
мения того, что в подобных случаях надо
не тянуть половинки туда, куда хочется их
в конце концов сместить, а покачивать или
откручивать их.
Винт, который извлекается не выдерги-
ванием, а вывинчиванием; чемоданная крош-
ка с застежкой, которую надо сперва при-
давить книзу, чтобы поднять кверху; вися-
щий плод, который для того, чтобы сбить и
заполучить к себе; приходится иной раз уда-
рять палкой от себя; футбольный мяч, кото-
рый посылается ведущим влево, потому что
в создавшемся положении это — наиверней-
ший путь вогнать его в ворота, находящиеся
справа; лодочный руль, который нужно по-
вернуть против направления часовой стрелки,
чтобы лодка повернулась по часовой стрел-
ке, — вот целая пригоршня примеров движе-
ний, которые ведут «не туда». Все это —
составляющие звенья цепных действий. Все
эти и подобные им движения лишены прямо-
го смысла с наивных и прямолинейных точек
зрения уровня пространства, и все они (или,
по 'крайней мере, подавляющее большинство
их) недоступны ни сколь угодно умным жи-
вотным, ни маленькому ребенку.
Для полноты характеристики действий остается добавить,
что к ним же принадлежит еще одна форма цепных двига-
тельных актов, быть может несколько неожиданная для чита-
теля, а именно — речь. Если вдуматься, то все существенные, не-
обходимые признаки цепных действий окажутся в ней налицо.
Это тоже целая последовательность отдельных движений-звень-
ев, в данном случае — движений языка, губ и голосовых связок;
здесь тоже отдельные звенья цепочки объединены общим смыс-
лом, отнюдь не сводящимся к перемещению чего бы то ни было;
и здесь, наконец, тоже возможны и постоянно на самом деле
имеют место всяческие мелкие изменения и отклонения (в произ-
ношении, интонации, высоте голоса и т.п.), не искажающие
смысла. Тесная связь трудовых действий, совершающихся на
уровне D, и членораздельной речи была подчеркнута еще Ф. Эн-

гельсом в той же статье, из которой заимствован нами и эпи-
граф*.
Отметим, что так называемые центры речи в коре мозговых
полушарий, т.е. те участки коры, повреждения которых сейчас
же влекут за собою потерю речи, входят в состав как раз тех
обширных отделов мозговой коры, которые представляют собою
нервно-двигательный аппарат описываемого сейчас уровня D.
Основные свойства уровня действий
Теперь, обрисовав, что такое действия, мы можем вернуться
к характеристике уровня, при посредстве которого они выпол-
няются.
Первое резкое отличие его от всех предыдущих уровней было
уже указано — это его неоспоримое право именоваться «чело-
вечьим» уровнем. Еще и другое свойство сильно отличает его
от описывавшихся раньше. Уровень пространства (С) живет
у человека уже наполовину в коре мозговых полушарий, но, без
сомнения, он совсем неплохо чувствовал себя и на старом своем
месте жительства, в экстрапирамидной системе. Вспомним хо-
тя бы таких замечательных мастеров по «владению простран-
ством», как орел, или сокол, или альбатрос, а ведь у птиц нет
еще никаких следов пирамидной коры. Что касается уровня дей-
ствий (D), то он связан с корою полушарий совершенно не-
разрывно и, судя по всему, просто не мог бы существовать
без нее. Развитие этого уровня идет рука об руку с образованием
в коре новых участков совсем особого строения, которые частью
вырабатываются мало-помалу у самых высших млекопитающих,
частью же имеются только в мозгу человека.
Отрывок из прославленного сочинения Ф. Энгельса, который
мы предпослали в качестве эпиграфа описанию этого уровня,
хорошо обрисовывает еще одно характерное его свойство: его
близкую связь с рукою человека. Не то, чтобы его мозговые цен-
тры или проводящие нервные пути были более тесно связаны
с мышцами рук, чем с мускулатурою других органов тела. Этого
нет, и нам хорошо известны факты, когда человек, лишившийся
в результате несчастного случая обеих рук, отлично научался
выполнять многочисленные и очень точные действия ногою или
ртом (держа то или иное орудие в зубах). Просто рука чело-
* «Сначала труд, а затем и рядом с ним членораздельная речь явились
самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны мог посте-
пенно превратиться в человеческий мозг, который при всем сходстве в основной
структуре превосходит первый величиной и совершенством».
«Обратное влияние развития мозга и подчиненных ему чувств, все более
и более проясняющегося сознания, способности к абстракции и к умозаключению
на Труд и язык давало обоим все новый толчок к дальнейшему развитию».
(Ф. Энгельс. Диалектика природы. Роль труда в процессе очеловечения
обезьяны; К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIV, стр. 456).

века как рабочий инструмент настолько богата по части подвиж-
ности (см. очерк II) и настолько великолепно приспособлена
к самым тонким рабочим действиям всякого рода, что, есте-
ственно, уровень D предпочитает ее всем остальным частям тела
в качестве исполнительного органа. Нет сомнения, что развитие
уровня действий (D) подгоняло и направляло своими требовани-
ями и запросами развитие человеческой руки, а она, в свою
очередь, развиваясь и все далее отходя от былой лапы, подхле-
стывала и поощряла к усовершенствованию уровень D. Подоб-
ные клубки взаимодействий и взаимовлияний двух органов, свя-
занных общей работой, встречаются в истории развития очень
часто.
Наконец, несколько слов еще об одном свойстве уровня дей-
ствий, также обособляющем его от всех прочих. В то время
как среди внутренних органов тела, заполняющих собой грудную
и брюшную полости, очень много непарных, несимметричных,
лежащих резко вправо или влево от средней плоскости тела
(например, сердце, печень, селезенка, желудок), весь костно-
суставно-мышечный двигательный аппарат, наоборот, строго
симметричен. В прямой связи с этим и все типичные движения
и координации, которые мы рассматривали выше, по уровням
А, В и С, точно так же двусторонни и симметричны. Возьмем
такие характерные для уровня пространства движения, как вся-
кого рода локомоции, всевозможные гимнастические и акробати-
ческие движения этого же уровня, движения мимики, пантомимы
и пластики из уровня мышечно-суставной увязки (В) и т. д. Все
эти движения совершенно симметричны, правая сторона в них
равноценна с левой. А в отправлениях уровня действий (D),
о котором сейчас идет речь, по совершенно неизвестной и пока не
объяснимой причине правая рука резко опережает левую, во
много раз превосходит ее и точностью, и сноровкой в освоении
новых координации, и даже силой. В сравнительно нечастых
случаях так называемого левшества или леворукости такими же
преимуществами бывает наделена левая рука, но и эти случаи,
конечно, тоже асимметрия, только с другого бока. Случаи же
полной симметрии, или «двурукости» (так называемой амбидек-
стрии), т.е. такие случаи, когда и правая и левая руки одина-
ково ловки к действиям, очень редки.
Чрезвычайно любопытно, что указанное яркое превосходство
правой руки над левой в отношении ручной или предметной лов-
кости нашло себе отражение даже в языке: на большинстве
европейских языков слово, обозначающее ловкость, происходит
от того же корня, что и слово правый, т. е. звучит как «право-
DVKOCTb»*.
* По-французски: правый — droit, ловкий — adroit (и наоборот: нелов-
кий — gauche, левый — также gauche); по-латыни: правый — dexter, ловкость —
dexteritas; по-английски: ловкость, совсем как и по-латыни, — dexterity; по-италь-
янски: правый — destro, ловкость — destrezza; по-испански: правый — destro,
ловкость — desteridad или destreza и т. д.

Суть этой асимметрии заведомо не в каких-либо особенно-
стях правой руки самой по себе. Ведь, участвуя в простых
движениях уровней С или В, она ведет себя совершенно оди-
наково с левой. Действительная суть в том, что левое полушарие
мозга, в котором размещено управление всей правой половиной
тела*, является у большинства людей ведущим, или преобла-
дающим, по очень многим отправлениям, а не только по одним
движениям рук. Параличи правой половины тела сопровождают-
ся, как правило, потерей речи, а левосторонние параличи —
нет; это доказывает, что и для управления речью нужна целость
все того же левого полушария мозга. Оно же необходимо и для
того, чтобы понимать смысл слышимых слов, и для возмож-
ности чтения, и еще многого другого, не относящегося к пред-
мету нашего изложения. Но преобладание левого полушария над
правым (у левшей, конечно, наоборот) начинается только с тех
верховных, чисто корковых отделов, которые управляют действи-
ями уровня D. И в отношении пирамидных полей, которые
были раньше описаны нами как мозговое двигательное оснаще-
ние верхнего подуровня пространства (С2), и в отношении лежа-
щих в глубине полушарий нервных ядер уровней С1, В и А оба
полушария вполне симметричны.
Как этого и следует ожидать от истории развития, полу-
шария млекопитающих животных, у которых «человечьего» уров-
ня D еще нет, тоже симметричны и равноценны между собой. То
же самое справедливо и по отношению к мозгу ребенка до того
возраста, как у него дозреют центральнонервные приборы уровня
действий, т. е. до полутора-двух лет.
Нужно, конечно, принять в расчет, что превосходство пра-
вой руки над левой в действиях уровня D не могло не отра-
зиться вторичным порядком и на общем развитии этой руки са-
мой по себе, и на совершенстве ее координации уже по любому
из уровней.
Дело в том, что чем человек становится старше и зрелее
(тотчас по его выходе из отроческого возраста), тем более зна-
чительную часть всех его движений начинают составлять именно
цепные, предметные, смысловые действия в уровне D. Об этом
будет подробнее рассказано в разделе «Разновидности действий»
настоящего очерка; сейчас же можно отметить, что ребенок
5—7-летнего возраста еще почти не выходит из круга движений
уровня пространства: он ходит, бегает, прыгает, лазит — словом,
«резвится» всевозможными локомоторными способами. Недаром
он так любит, особенно мальчишки, игры «в лошадки» или
в более современные средства транспорта, недаром в его компа-
нейских играх обычно вся соль и суть — в беготне, недаром,
* Напоминаем, что все нервные пути, соединяющие головной мозг с час-
тями тела — и чувствительные и двигательные, — перекрещиваются с правой сто-
роны тела в левое полушарие мозга и наоборот.

наконец, он так быстро истощается, устает и соскучивается,
как только его запрягут в какую бы то ни было деятельность
по предметному уровню D. По мере же того как у него начи-
нают один за другим формироваться двигательные навыки по
всевозможным действиям и действия начинают вытеснять у него
движения более низких уровней построения, в этих низовых
уровнях, естественно, начинают вырабатываться и накапливаться
во все больших количествах фоновые координации для этих дей-
ствий и навыков. Понятно, что их будет больше по правой руке,
на долю которой с этой поры выпадает более значительная
и все возрастающая нагрузка. В конце концов, за счет этих
праворучных действий, захватывающих себе решающее преобла-
дание, правая рука обогащается немалыми координационными
«фондами» и по всем низовым уровням. Правосторонний уровень,
как знатный родственник, оказывает покровительство своей более
скромной низовой, провинциальной, правосторонней родне, при-
страивая и ее на работу в столице.
Более значительная нагрузка, падающая на правую руку,
и ее намного большая упражненность постепенно увеличивают
даже объем и силу ее мускулатуры; это сказывается, например,
в том, что и в таких типичных движениях из уровня про-
странства (С), как удар или бросок, правая рука взрослых ока-
зывается не только ловчее, но и сильнее и дальнобойнее левой.
Уровень действий. Коррекции и автоматизмы
Теперь нужно сказать нескрлько слов об очень своеобраз-
ных чертах уровня действий (D) в том, что касается свойствен-
ных ему сенсорных коррекций и строящихся в нем двигательных
навыков.
По всем предыдущим уровням мы первым делом ставили
себе вопросы: откуда этот уровень почерпает свою чувствитель-
ную сигнализацию, которая необходима ему для управления
движениями посредством сенсорных коррекций? Какова эта сиг-
нализация? Уже когда речь шла об уровне пространства (С),
мы обнаружили, что его управляющая сигнализация очень дале-
ка от сырых, непосредственных впечатлений, даваемых органами
чувств. На месте их там оказался очень сложно организованный
и глубоко переработанный слепок или синтез — «пространствен-
ное поле». Очень важная черта этого синтеза, которую мы и под-
черкнули в своем месте, это то, что в его состав входит много
следов предшествующего опыта, сохраненных памятью. Уровень
действий (D) управляет действиями и их составными частями —
движениями-звеньями, как мы их назвали, — посредством еще
более сложного синтеза или слепка. В нем уже совсем мало пря-
мых чувственных впечатлений. Его собственные ведущие коррек-
ции, те самые ответственные коррекции, которые определяют,

решится ли двигательная задача или сорвется, опираются уже
почти целиком на общие представления и понятия. Как мы под-
робнее увидим в следующем очерке, источники ведущих коррек-
ций уровня D — это представления о плане действия, о порядке
и связи его частей между собой и т. д.
В связи с этим сами его ведущие коррекции проистекают из
непрерывного осмышляющего наблюдения за тем, правильно ли
идет постепенное решение двигательной задачи, делает ли оче-
редное текущее движение-звено то самое, что требуется от него
по сути и смыслу этой задачи. Все остальное, все непосред-
ственные подробности движений-звеньев он целиком передоверя-
ет фоновым, нижележащим уровням. Это создает совсем особен-
ные взаимоотношения между самим ведущим уровнем D и его
фоновыми помощниками; в них необходимо разобраться, тем
более что ручная или предметная ловкость (см. о ней ниже) це-
ликом зависит своими свойствами от этих взаимоотношений.
Каждое смысловое цепное действие составляется из элемен-
тов, из движений-звеньев. И каждое такое движение-звено —
это более или менее самостоятельный двигательный акт в одном
из нижележащих, фоновых уровней. При развертывании такой
смысловой цепочки перед нами проходят гуськом одно за другим
то движение-звено, построенное в верхнем подуровне простран-
ства С2, то звено в уровне мышечно-суставных увязок В и т. д.
Однако эти движения-звенья имеют две яркие особенности,
четко отличающие их от настоящих самостоятельных движений,
которые ведутся на соответственных низовых уровнях.
Во-первых, ведущий уровень D, образно говоря, «не спускает
глаз» ни с одного из этих движений-звеньев, разворачивающихся
под его верховным надзором и руководством. Он предоставляет
им очень широкую свободу в их протекании, но тем не менее
на каждом из них ставит как бы свою утверждающую подпись
или гриф: всего каких-нибудь один-два мазка свойственных ему
коррекций, но уже кладущие свой отпечаток на течение всего
движения-звена, как один-два мазка учителя-художника, от ко-
торых разом меняется весь облик рисунка ученика. Ни низовые,
фоновые уровни, ни выводимые ими движения-звенья ни на миг
не должны воображать себе, что они делают что-то самодовле-
ющее, имеющее значение независимо от всей смысловой цепочки
в целом. Они должны правильно обслуживать эту цепочку и де-
лать свой очередной шаг вперед к решению той задачи, на ко-
торую и нацеливается эта цепочка.
Во-вторых, происхождение описываемых движений-звеньев
особенное. Каждый уровень построения сам строит свои движе-
ния для решения тех двигательных задач, которые ему под силу и
по плечу: таким порядком нижний подуровень пространства (О)
строит локомоций, перекладывания и переносы вещей и т. п.; та-
ким путем верхний подуровень пространства (С2) строит свои
меткие броски, уколы, указывания, попадания и т. д. Но ни уров-

ню С, ни лежащим еще ниже его уровням В и А не под силу
смысл тех предметных, цепных задач, ради которых и вырабо-
тался у человека специально «человечий» уровень действий (D).
Тем более не может у них быть ни способностей, ни даже побу-
дительных причин к тому, чтобы формировать для самих себя и
по своему почину отдельные движения-звенья таких действий.
Подуровень С1, например, полностью оснащен всеми коррекциями для то-
го, чтобы обеспечить движение-звено чиркания спичкой по коробке, но среди
задач, доступных этому уровню по смыслу, нет такой, которая заключалась бы
в таком вот именно чиркающем движении палочкой по коробочке и исчерпыва-
лась бы им. Ни одно животное, кроме, может быть, чисто подражательной,
«обезьянничающей» обезьяны, не предпримет подобного движения чиркания спич-
кой и не сумеет исполнить его. Смысл и задача этого движения лежат за предела-
ми потолка этого подуровня (О) и недоступны ему.
Поэтому получается, что низовые, фоновые уровни постро-
ений вырабатывают движения-звенья, нужные для какого-нибудь
цепного действия, не сами по себе, не по собственному почину,
как они вырабатывают, например, ходьбу, бег или бросок, а по
прямым и точным заявкам от уровня действий .(D). Мы увидим
в очерке VI, как при выработке нового двигательного навыка
центральная нервная система сперва прощупывает и проектиру-
ет, где взять наиболее подходящие коррекции для каждого по-
следовательного звена действия и какому фоновому уровню нуж-
но его в соответствии с этим передоверить. И вот тогда-то и
начинается отправка в низовые уровни заявок или заказов на
построение тех или иных движений-звеньев. «Вы можете пол-
ностью обеспечить такое-то движение-звено, — как бы говорит
уровень действий (D), соединясь по телефону с низовым уров-
нем В или С. — У вас есть все потребное для этого оборудо-
вание. Более того, ни один из других фоновых уровней не осна-
щен качественно до такой степени удачно и подходяще для этого
звена, как именно ваш. Направляем вам точные рабочие чертежи».
Интересно, что хотя современная нервная физиология не.
имеет еще никакого представления о том, как именно осу-
ществляется этот вымышленный нами разговор по телефону меж-
ду уровнями и что представ-
ляют собою те импульсы,
посредством которых уро-
вень D дает понять фоново-
му уровню, в чем состоит
его заявка, тем не менее те
органы мозговой коры, кото-
рые осуществляют это дис-
петчерское распределение
заявок и их передачу в ни-
зовые уровни, известны нам
уже совершенно точно. Если
кто-либо из читателей ближе

интересуется топографией
головного мозга, он най-
дет эти отделы на рисунке
под цифрой 6, непосред-
ственно кпереди от пира-
мидного двигательного
поля, обозначенного циф-
рой 4. Эти диспетчирую-
щие отделы уровня дей-
ствий носят в анатомии
мозга название «премо-
торных полей». Сравни-
тельная анатомия показы-
вает, что корковые поля
с таким именно микроско-
пическим строением вычленяются и обособляются впервые только
у самых высших млекопитающих, в полном согласии со всем
тем, что было выше сказано о происхождении и развитии
уровня D. Таким образом, движения-звенья описываемого рода,
составляющие обычно преобладающую часть цепочек действий
уровня D, управляются целиком (кроме лишь пары пригоноч-
ных, «утверждающих» коррекционных мазков из ведущего уров-
ня) теми или иными низовыми уровнями, но формироваться
в них могут не иначе как по заявкам и точным заказам со
стороны уровня D, передаваемым через посредничество премо-
торных полей коры мозга. Как уже было сказано в очерке IV, все
фоновые коррекции протекают у нас, как правило, без участия
сознания, автоматически. Соответственно этому и в движениях-
звеньях обсуждаемого типа в сознание попадают только верхов-
ные коррекционные мазки, все же прочее совершается в них
автоматически.
Те «наборы» сенсорных коррекций, которые вырабатываются
описанным порядком в низовых уровнях (В и С) для обес-
печения таких движений-звеньев специального назначения, будут
обозначаться в последующем как высшие автоматизмы. В раз-
говорной речи они именуются в разных случаях по-разному:
двигательные навыки, специальные навыки, умения, сноровки
и т. д.* Название «высшие автоматизмы», несомненно, точнее и
правильнее всех прочих, хотя и несколько длинно, зато его уже
ни с чем не смешаешь. Из очерка VI будет видно, что действи-
тельно высшие автоматизмы образуют собою одну часть или
группу автоматизмов вообще, которые и получат там точное
определение.
Высшие автоматизмы переполняют собою всевозможные
привычные, натренированные действия из уровня D. Они могут
образовываться во всех без исключения уровнях построения.
Левое полушарие мозга человека с обозначе-
нием пирамидной (4) и премоторной (6аа,
6а р, 6а Ь) областей
* В английской литературе они.называются skills, в немецкой — Handfertig-
keiten или просто Fertigkeiten.

Больше того, как те слуги былинной боярыни Мамелфы Ти-
мофеевны, которые, как говорит былина, сами имели целые шта-
ты личной челяди, и эти автоматизмы сами нередко представ-
ляют собою довольно сложные структуры, обслуживаемые соб-
ственными фонами.
О видах ловкости
Теперь, когда мы вкратце познакомились со всеми уровня-
ми построения, принимающими участие в спортивно-гимнастиче-
ских движениях и в преобладающей части движений труда и обо-
роны, будет уместно и своевременно наметить подразделение
среди тех движений, в которых находит себе спрос и выражение
качество ловкости. Сама собою является мысль, что если наши
движения представляют собою несколько раздельных пластов,
отличающихся между собой и по происхождению, и по смыслу,
и по очень многим физиологическим свойства^, то и проявле-
ния ловкости будут, наверное, разными в зависимости от того,
к движениям какого уровня они относятся. Мы увидим, дальше,
что не только мысль эта вполне справедлива, но между от-
дельными людьми наблюдаются и резкие различия по степени
развития у них и самих уровней построения, и свойственной
этим уровням степени ловкости. Можно встретить людей, у кото-
рых отлично работает, например верхний уровень простран-
ства (С2) и в то же время очень хромает уровень мышечно-
суставной увязки (В); у других, наоборот, замечательно стройно
и послушно работает уровень В и при этом совсем неблаго-
получно с уровнями С или D. Человек, наделенный ловкостью,
вовсе не обязан обладать ею по всем ее видам и по всем уровням:
в прямой зависимости от того, какие уровни отличаются у него
от природы особенно высоким развитием, он и свою ловкость
проявит избирательно по отношению к одним видам движе-
ний или действий, а в других видах сможет в то же самое
время оказаться далеко не на высоте.
Уже из этих фактов видно, какое значение имеет знаком-
ство с уровнями построения движений для составления правиль-
ного понятия о качестве ловкости.
Для того, чтобы провести намеченное сейчас подразделение
видов ловкости в зависимости от уровневой высоты движений,
установим прежде всего основное и самое характерное свойство
ловких движений в том, что касается их физиологического по-
строения.
Ни один уровень построения в одиночку не в состоянии
обеспечить качества ловкости тем движениям, которыми он уп-
равляет, — это подтвердят все примеры, в которых на протяже-
нии этой книги не будет недостатка. Каждое движение или
действие, которое мы не колеблясь признаем выполненным
лов/со, построено непременно не менее чем АШ двух уровнях.
При этом ведущий уровень этого ловко выполненного движения

или действия обнаруживает яркие, стоящие выше заурядного
качества переключаемости, находчивости, маневренности, а под-
слаивающий эти движения фоновый уровень — столь же яркие
качества слаженности, послушности и точности работы. Выше мы
сравнили ведущий и фоновый уровни со всадником и его конем.
Вернувшись к этому сравнению, мы сможем сказать, что качест-
во ловкости не под силу проявить в этой паре ни всаднику,
ни коню по отдельности: ловкость станет возможной тогда,
когда всадник изобретателен и находчив, а его конь послушен
и точно исполнителен.
Уровень мышечно-суставной увязки ведет у человека так ма-
ло самостоятельных движений и они все так незначительны и не-
ответственны, что для проявлений ловкости в нем совершенно
не остается места. Мы уже дружески подсмеялись над ним
(со всей уважительностью, какой заслуживает этот почтенный
и все еще незаменимый ветеран нашей нервной системы) по пово-
ду неприложимости к нему мерок целевой точности. Спросим
еще раз, стараясь не обидеть его: где, кроме анекдота, воз-
можны такие сочетания: «человек ловко засмеялся» или «с какой
ловкостью она содрогнулась от страха»?
Итак, реальные, ощутительные проявления ловкости начина-
ются у человека с уровня пространства (С). Опираясь на толь-
ко что указанное общее свойство ловких двигательных актов,
мы можем теперь выделить два вида ловкости. Первый из них
относится к движениям, ведущимся на уровне пространства (С)
и подкрепленным фонами из уровня В*. Этот вид мы называем
телесной ловкостью. Второй вид ловкости проявляется в действи-
ях из последнего рассмотренного нами уровня D, со столь же
обязательными фонами из обоих подуровней пространства (С),
а иногда и из уровня В в придачу. Этот вид мы обозначаем
названиями ручная или предметная ловкость. После того, что бы-
ло рассказано в предыдущем разделе о высших автоматизмах,
будет легко понять, что движения-звенья из уровня С, входящие
в состав какой-нибудь сложной цепочки действия, могут сами
обнаруживать такие же точно свойства телесной ловкости, как
и любое самостоятельное движение в том же уровне С. В этом
случае подкрепляющие фоны из уровня В будут для них совер-
шенно обязательными. Таким образом, группа проявлений руч-
ной или предметной ловкости оказывается, в отличие от первой
группы (телесной ловкости), очень сложной по своему составу.
С одной стороны, эти проявления будут различаться между
собой по тому, какие из фоновых уровней и подуровней обес-
печивают им обязательные для ловкости подкрепляющие фоны.
С другой стороны, в иных случаях .мы столкнемся с такими дей-
ствиями уровня D, которые обладают переполненными телесной
ловкостью движениями-звеньями; иногда же само действие в це-
* Мы не упоминаем здесь фонов из уровня тонуса (А), потому что они
обязательно участвуют в каждом без исключения движении здорового человека.

лом будет проявлять все признаки ручной,
предметной ловкости. Примеры помогут
нам разобраться в этом разнообразии.
Возможность как-то рассортировать мно-
гочисленные проявления ловкости, несом-
ненно, ценнее, нежели необходимость по-
неволе сваливать их все в одну пеструю
кучу.
Обратимся к примерам.
...С ловкостью обезьянки юнга вскарабкался
на мачту. Прежде чем торговка успела опомниться,
мальчишка ловко выхватил у нее яблоко и исчез...
Полковник ловко проскакал на лошади во главе па-
рада... Гимнаст ловко перепрыгнул через стол, опер-
шись на него одной рукой... Акробат мастерски ис-
полнил двойное сальто.
Вот целая связка примеров телесной
ловкости, примеров движений, управляе-
мых уровнем пространства С и обеспеченных фонами из уровня
мышечно-суставных увязок В. Если обозначить построение дви-
жений посредством дробей, в которых числитель выражает веду-
щий уровень, а знаменатель — фоновые уровни, то ко всем этим
о г
примерам подойдет формула —
Вот, далее, несколько образцов проявлений ручной, или
предметной, ловкости, строения которых могут быть уже гораздо
разнообразнее.
Боец ловко высвободил пулемет, путавшийся в зарослях и завязнувший
в густой грязи ( -^у- ) .
Ловкими, точными движениями щипчиков часовщик вставил на место
шестерню крохотных часиков ( ).
Это — примеры более или менее беспримесной подслойки ве-
дущего уровня действий фонами из уровня пространства. Цифры
1 и 2 при букве С в знаменателе дробей относятся к тому рас-
слоению уровня С на два подуровня, о котором было сказано
в начале 4-го раздела этого очерка. Знак С1 обозначает нижний,
более древний, подуровень, связанный с эдс и опирающийся на
стриатумы; знак С2 — верхний, пирамидный, корковый подуро-
вень. Разница в чувствительной сигнализации, какою снабжаются
оба подуровня, сказывается и в оттенках тех движений (или двига-
тельных фонов), которые выливаются из того и другого подуров-
ня. Нижнему подуровню (CJ) более свойственно текучее, непре-
рывное прилаживание к пространству и всей внешней обстанов-
ке, какое требуется, например, при ходьбе и беге. Верхнему
подуровню (С2), связанному с высокоразвитым представитель-
ством органов чувств в коре полушарий, более присущи оттенки

концевой, целевой точности и меткости, (на-
пример, при метком ударе или броске). Не
углубляясь дальше в эти оттенки различий,
к тому же часто стирающиеся при совмест-
ном, слитном действии обоих подуровней, мы
сочли все-таки уместным упомянуть о них
здесь в нескольких словах.
Приведем еще несколько примеров.
Сестра нежно, быстро и ловко перебинтовала му-
чительно болевшую РУКУ(СРВ) •
С исключительной ловкостью лыжник пролетал
одни за другими сложные закругления и воротца слалома
(*)•
На всем скаку, свесившись с коня почти до земли, джигит зубами вы-
хватил воткнутый в нее по рукоятку кинжал ^ ^ ^ ^
Ослепленный яростью бык летел на тореадора, неподвижного, как статуя.
И вдруг, изогнувшись одним молниеносным извивом, боец точным, почти
спокойным жестом нанес зверю укол в продолговатый мозг. Бык рухнул
("С2ГВ ) •
В этой группе примеров ловких действий наряду с фонами
из уровня пространства четко выступают уже и фоны из уров-
ня В. И здесь мы выделим особо случаи преимущественного
выявления подуровней С1 и С2. В первых примерах как по
С1, так и по С2 (медсестра и джигит) выступают на первый
план проявления телесной ловкости движений-звеньев; во вто-
рых примерах (лыжник и тореадор) — проявления ручной, или
предметной, ловкости, всего действия в целом. Вот, наконец,
пример проявления качества ловкости со всеми низовыми
фонами.
«Как ярый пес, Малюта бросился на Перстня; но с необычайной лов-
костью атаман ударил его кулаком под ложку, вышиб ногой оконницу и вы-
скочил в сад».
(«Князь Серебряный» А. К. Толстого, гл. 21).
Действия фехтовальщика или боксера — в области спорта,
действия хирурга или закройщика кожи — в области труда
также могли бы послужить примерами ловкости с использова-
нием фонов по всем нижележащим уровням, по формуле
D
С2, С1, В
Разновидности действий
В двигательных отправлениях взрослого человека действия
уровня D занимают такое видное место и встречаются в таком

изобилии, что их каталог, если бы его вообще можно было
составить, оказался бы намного объемистее, чем опись движений
уровня пространства. В них было бы невероятно трудно разо-
браться, если бы на помощь не пришло как раз то свойство
действий, о котором была речь в разделе «Коррекции и авто-
матизмы». Мы имеем в виду свойственный уровню D обычай
строить свои двигательные акты из движений-звеньев, управ-
ляемых тем, что было названо там высшими автоматизмами.
Каждому подобному высшему автоматизму соответствует дви-
жение, выполняемое почти с полной самостоятельностью одним
из уровней построения, лежащих ниже уровня D. В сложной
цепочке действия, где одно за другим следуют звенья, по-
строенные на самых разнообразных фоновых уровнях, среди
них всегда можно выделить более и менее существенные. Можно
с известным правом говорить о ведущих и о фоновых или
вспомогательных последовательных звеньях, вполне подобно
тому, как мы говорили о ведущих и фоновых коррекциях в
каждом отдельном движении.
Так, например, в действии очинивания карандаша ведущими движе-
ниями-звеньями, непосредственно осуществляющими решение задачи, будут
движения ножа острием вперед — те движения, которые снимают стружки.
Возвратные движения ножа, всевозможные движения стряхивания, сдувания,
перехватывания ножа поудобнее и т. д. будут играть в этой цепочке роль фо-
новых. В действиях боксера легко отнести к числу ведущих звеньев движения
ударов и защитные движения, отражающие удары противника. Возвратные
движения рук после перечисленных ведущих, а также многочисленные проме-
жуточные движения, знакомые каждому наблюдавшему бокс, будут относиться
к числу звеньев-фонов.
Опираясь на это, можно подразделить действия по тому
признаку, к какому уровню или уровням принадлежат самые
существенные, ведущие движения-звенья этих цепочек-действий.
Набросаем такое подразделение. При этом в каждой из намечен-
ных групп (уже совсем условно, но с целью получения большей
ясности и определенности) выделим действия: а) из бытовой
группы; б) из группы трудовых действий и в) из действий,
входящих в число физических упражнений, спортивных и дру-
гих игр.
Напоминаем, что мы определили проявления ручной, или
предметной, ловкости как случаи действий, ведущихся на уровне D
и подслоенных фонами из разных нижележащих уровней. По-
этому и здесь применительно к каждой из намеченных групп
действий мы рассмотрим попутно некоторые примеры ловких
действий и особенности их строения.
А. К первой вводной группе мы отнесем действия, вообще
бедные какими бы то ни было высшими автоматизмами. Сюда
отойдут действия «разведочного» порядка: действия рассматри-
вания предметов, их ощупывания, сравнивания, выбирания
и т. д. К этой же группе нужно причислить простейшие пред-

метные действия, доступные уже трех-четы-
рехлетнему ребенку: поставить предмет, на-
лить или насыпать что-нибудь в сосуд, от-
крыть задвижку, крышку коробки, чемодан-
ную застежку и т. п., схематически нарисо-
вать «солнце» или «домик» и т. д. Очевидно,
что к группе действий, бедных автоматизма-
ми, отойдут также и всяческие действия но-
вичка, т. е. действия, для которых еще не
успели выработаться автоматизмы «по особо-
му заказу» и не нашлось подходящих автома-
тизмов из числа накопленных ранее по дру-
гим поводам. Выше было уже упомянуто о
постепенно скапливаемых каждым человеком фондах фонов, кото-
рые мы с помощью небольшой игры слов назвали «фонотеками»
головного мозга. Таким образом, в первую группу мы относим все
те действия, для которых — навсегда или хотя бы на первое вре-
мя — не имеется подходящих материалов в низовых «фонотеках».
Очевидно, по смыслу определения ручной ловкости, что ей нечего
делать в первой группе действий.
Б. Во вторую группу включаются действия, ведущие дви-
жения-звенья которых построены (преимущественно) в верхнем
подуровне пространства (С2) — в корковом, пирамидном под-
уровне дальнодействующих рецепторов точности и меткости.
Здесь нам встретятся из области быта: вдевание нитки в иголку,
накалывание лекарства, острая заточка карандаша и т. д.*
Из профессионально-трудовых действий на фоны, из подуровня
С2 опираются, например, действия черчения, гравирования,
точной сборки механизмов. Пример часовщика, с замечательной
ручной ловкостью подгоняющего еле видные простому глазу
шестеренки дамских часиков, относится как раз к действиям из
описываемой группы. У Золя в романе «Западня» есть очень
яркое описание ловкой, быстрой, высокоавтоматизированной
работы золотых дел мастера Лорилле, делавшего из тонкой
золотой проволочки цепочку, звенья которой почти нельзя было
разглядеть невооруженным глазом. Очень многое отойдет в
эту же группу действий из числа операций с точными измери-
тельными приборами (счетной линейкой, микрометрическими
винтами, теми проволочными дужками у точных химических
весов, которые носят картинное название «наездников», и т. д.).
Здесь же окажутся многие трудовые действия токаря, резчика,
шлифовальщика оптических стекол, хирурга и т. д. Во всех
этих операциях ловкость проявляется в сдержанных, тончайших
движениях, без спешки, но и без волокиты. Именно здесь больше,
Точные действия (с
фонами из C2)
* Само собой разумеется, что для каждой из групп и их подразделений
мы приводим лишь по нескольку случайных примеров, пригодных в качестве
иллюстраций. Ни о какой полноте перечней здесь не может быть и речи.

чем где бы то ни было, пирамидная система показывает все
свое искусство постепенности, напрягая до некоторой средней
силы все мышцы, окружающие рабочие суставы руки, и с микро-
скопической точностью подбавляя затем мион за мионом в
одних мышцах и убавляя в противодействующих. Зрительный
контроль почти всегда решает успех дела в ловких действиях
этой группы. В выработанных для них «высших автоматиз-
мах» зрительные впечатления как бы сами собой, без всякого
участия сознания, превращаются в едва заметные перемеще-
ния пальцев или рабочего инструмента, который точно срас-
тается с работающей рукой.
Поскольку описываемая группа почти нацело область мел-
ких и тонких пальцевых движений, постольку, естественно,
относящихся к ней спортивных упражнений не находится.
Но существует целый ряд игр-«головоломок», в которых успех
прямым образом зависит от степени ручной ловкости и которые
по своим ведущим автоматизмам как раз относятся к этой
группе. Это, например, всем известные застекленные плоские
коробочки, в которых надо посредством покачивания и потряхи-
вания разогнать по ямочкам маленькие шарики-дробинки;
малоустойчивые фигурки, которые надо установить в равнове-
сии; наконец, карточные домики и «бирюльки».
В. Третья группа объединяет действия, ведущие звенья
которых в наибольшей степени зависят от нижнего подуровня
пространства (С1), подуровня, опирающегося, как помнит
читатель, на двигательные ядра стриатума, верхушки эдс. Вот
несколько примеров бытовых действий, подходящих по своим
ведущим звеньям для этой группы: шнуровка обуви, глажение
утюгом, раскатывание теста, бритье, причесывание, перелисты-
вание книги. Из подробно разобранных нами примеров длинная
цепочка закуривания тоже включается в эту группу действий.
По линии профессионального труда могут быть названы: дей-
ствия сцепщика вагонов при составлении поездов, шофера и
паровозного машиниста в их управлении ходом машины, тру-
довые операции опиловщика, шлифовальщика, прачки и. т. п.
Здесь мы уже встречаемся с крупными телодвижениями, иногда
включающими в себя и локомоции. Главное качество, присущее
движениям в этой группе, — плавная, при-
лаживающаяся, можно бы сказать, чуткая
точность. Здесь есть уже в чем проявить себя
и спортивно-игровой области. Как подходя-
щие примеры можно привести: действия взле-
зания по веревке, столбу, веревочной лест-
нице, стволу дерева и т. п.; затем локомоции
на сложных приспособлениях, как езда на
велосипеде или гребля. Из области, прибли-
жающейся уже к акробатике, к этой группе
относятся балансирования предметов (на-
Действия с фонами из
С

пример, держание в равновесии
длинной стоячей палки на лбу или
на подбородке).
Нельзя не сделать оговорки,
что почти немыслимо подобрать
такие примеры, в которых не име-
лось бы порядочной примеси фо-
нов и из нижележащего уровня
мышечно-суставных увязок (В).
В одних случаях эти фоны участ-
вуют на равноправных началах
с фонами стриатума из подуровня
С1, например в актах лазания
(ручная ловкость), в других — от-
ветственные фоны из подуровня О
сами обладают сложным строением и имеют собственные фоны
из уровня В. Таковы, например, движения сцепщика вагонов или
полевого связиста, прокладывающего за собой телефонный про-
вод (соединение как ручной, так и телесной ловкости).
Г. Четвертая группа содержит действия, в которых фоны из
уровня мышечно-суставных увязок (В) явственно преобладают
над пространственными фонами из уровня С. Подходящие при-
меры из круга бытовых действий: завязывание и развязывание
узлов, вязание на спицах, намотка клубка, заплетание косы,
намыливание и мытье своего тела, надевание на себя одежды.
Из трудовых действий назовем: работу молотобойца, землекопа,
сноповязальщика, пряхи; работы, связанные с кручением рукоя-
тей (лебедки, колодезь с намоткой, откачка воды помпой и т. п.).
Из спортивных действий очень характерные примеры пред-
ставляет собою французская борьба, а особенно дзюу-до (по
старинному названию — джиу-джитсу). К этой же группе при-
дется отнести многие действия фокусника, основываемые на
«ловкости рук», а также опирающиеся на то же качест-
во многие из воровских и шулерских прие-
мов.
Д. В пятой группе мы объединим те виды
действий, которые требуют участия как уров-
ня пространства (С), так и уровня мышечно-
суставных увязок (В). Здесь само собой на-
прашивается разделение на три подгруппы,
хотя его очень трудно осуществить на прак-
тике. Мы все же попытаемся хоть наметить
его, потому что характеризуемая группа дей-
ствий, самых сложных и богатых по их строе-
нию, естественно, содержит в себе и наиболь-
шее изобилие ловких действий, притом наи-
более интересных и содержательных.
Мы имеем в виду сочетания с уровнем В:
Действия с фонами из В
Действия с фонами из
всех нижележащих
уровней

во-первых, нижнего подуровня пространства (С1); во-вторых,
верхнего (С2) и, наконец, обоих, т. е. всего оркестра фонов.
В первой из этих подгрупп (В и С1) мы встретим шитье,
выпиливание, заводку часов, чистку овощей и плодов — в быту;
косьбу, работу на швейной машине, портняжную плиссировку,
накладку бумаги и складывание (фальцовку) отпечатанных
листов в типографии, медицинскую перевязку, рациональную
завертку, навивку, обвязку и т. п. — из области труда; слалом,
партерную акробатику, фехтовальную защиту — из круга физ-
культуры и спорта.
Во второй, где дуэт исполняется пирамидным подуровнем
точности (С2) и уровнем владения своим телом (В), назовем:
вышивание, штопку, вязание кружев — в Сыту; действия набор-
щика, закройщика обуви и верхней одежды; кузнеца при точной,
художественной поковке, медицинские процедуры, как впрыс-
кивание или ставление банок и т. д. — по линии труда. В облас-
ти физкультуры и спорта здесь окажутся: ударные (наступа-
тельные) действия в фехтовании и боксе, штыковой бой, стрель-
ба из лука, игра на биллиарде, метание сложных метательных
приспособлений, как гарпун, лассо, бумеранг. Выше мы уже
упомянули в качестве примеров высокой ловкости еще о двух
действиях из этой же подгруппы: выхватывание предмета (кин-
жала) из земли зубами на скаку и решающее действие тореа-
дора.
Наконец, третью, самую всеобъемлющую, подгруппу, в кото-
рой ведущий уровень D подслаивается всеми низовыми — О,
С2 и В, мы начнем такими двумя абсолютно и исключительно
человеческими действиями, как речь и письмо. Точный физиоло-
гический анализ, в который здесь не место вдаваться, показы-
вает, что каждому уровню построения, какие только имеются в
центральной нервной системе, от самого низа до самого верха,
отвечает в этих сложнейших и глубоких по своему смыслу актах
слоя подходящая и необходимая нагрузка*.
Для этой подгруппы, самой сложной по составу и строению
действий, очень трудно подобрать какой-либо пример из области
бытовых действий. Вполне естественно, что эти сложнейшие изо
всех навыков нуждаются в исключительной налаженности, сыг-
ранности, в совместной работе всех уровней построения сверху
донизу, а поэтому требуют и основательной выучки. Понятно,
что их приходится искать в первую очередь у профессионалов —
все равно, труда ли или физкультуры и спорта.
Если кому-нибудь случалось видеть работу по прокатке мелких сортов
железа на железоделательных заводах, то он вряд ли скоро забудет это зрелище.
* Мы не будем останавливаться в этой книге на соображениях, доказы-
вающих существование в нашем головном мозгу еще по крайней мере одного
коркового уровня (Е), лежащего выше уровня и являющегося истинным веду-
щим уровнем для этих актов общения между людьми, поскольку он никак прямо
не связан с основным предметом нашего изложения — ловкостью.

Полуобнаженный рабочий, одетый только в брюки и фартук, стоит наготове перед
громадным, высящимся как стена, станом, в котором со скрежетом быстро крутят-
ся толстые мокрые валы. Вот из щели между двумя из них вырвалась и помча-
лась прямо к нему золотистая огненная змея в большой палец толщиною. Но
прежде, чем она успела пролететь два-три шага, рабочий уже схватил ее за шею
большими клещами, висящими на цепи около него. С поражающей ловкостью он
делает полуоборот на пятках, как танцор, исполняющий пируэт, и вправляет голо-
ву огненной змеи в новую щель — между валами, крутящимися в противополож-
ную сторону. Ход валов не замедляется ни на мгновение. Задержись рабочий
хоть на секунду, завозись лишний миг с засовыванием огненного каната в узкую
скрипучую щель — и неумолимые валы первой пары выплюнут петлю, которая за-
хватит, извиваясь, весь пол в цеху. Не поймай он змею за шею в самый момент
ее неожиданного выскакивания — это грозит тем, что она пройдет сквозь него,
как шило сквозь кусок масла. Схвати он ее, наконец, не за требуемое место, в
полуметре от кончика, а немного дальше или ближе от него — ему не удастся
вправить в щель ее мягкое, дышащее огнем тело. Ничего этого никогда не слу-
чается. Доля секунды — и рабочий уже перешагнул через раскаленную петлю,
а она скользит по полу, шипя как настоящая змея и брызжа кругом себя искра-
ми, не удлиняясь и не укорачиваясь более, вылетая из одного стана и с точно
такою же скоростью втягиваясь обратно во второй. А он уже снова в позе охотни-
ка, легкий, ловкий, гибкий, как взведенная пружина, спокойный, как будто не он
играет каждый миг со смертью...
Среди видов профессионального труда можно насчитать не-
мало действий, относящихся к этой сложнейшей подгруппе, и все
они требуют огромной, находчивой ловкости, и почти все сопря-
жены с опасностью и риском для жизни. Много таких действий
в профессии пожарного, ими полна жизнь матроса на парусном
судне, рыбака, уходящего в море на утлой лодке, водолаза,
нагишом ныряющего в глубину за жемчужными раковинами.
Весь блеск потребной здесь ловкости обнаружил юноша герой
баллады «Кубок»*, и она-то изменила ему во втором его прыжке.
В этой подгруппе каждая трудовая операция включает в себя и
спортивно-акробатические элементы и элементы опасного боя.
Точно так же в каждом спортивном или боевом эпизоде этого
рода много настоящей трудовой, профессиональной выучки и
опыта. Это сплетение всех уровней — в то же время и неразрыв-
ное сплетение всех труднейших видов человеческой деятельности.
В области физкультурно-спортивной, непосредственно сли-
ваясь здесь с областью действий боя в первую очередь следует
назвать штыковой бой, фехтование и бокс, взятые в целом.
Мы — полуусловно — отнесли оборонительные составные дейст-
вия этих форм боя к нижнему, а ударные действия — к верхнему
подуровню С, но, конечно, в живой действительности они все
время переливаются друг в друга, так что разделить их нелегко.
Поэтому приходится снова поставить их здесь, даже на первом
месте.
Дальше нельзя не вспомнить целого ряда действий горного
спорта. Сколько он скрывает опасностей и какие требования
предъявляет к ловкости и двигательной изобретательности, изве-
* Ф. Шиллера, перевод В. Жуковского.

стно каждому альпинисту. Сходные положения, ведущие и к
сходным по своему строению действиям, встречаются у охотника
на опасного зверя, у полярника, борющегося с торосами и заст-
ругами, у парашютиста, если закапризничает парашют или в
случаях осложнений при приземлении. Однако в области спорта
есть действия, которые, несомненно, приближаются по структуре
к действиям этой наивысшей подгруппы и тем не менее не таят
в себе никакой опасности. Зато спортивные игры этого рода боль-
ше всех развивают разностороннюю ловкость, и телесную, и
предметную. К их числу относятся теннис, городки, отчасти лап-
та. Недаром эти игры интересовали ряд крупных мыслителей, на-
чиная хоть с прославленного физиолога И. П. Павлова.
Формирование движений у подростка
В третьем разделе очерка IV в обзоре развития движений
ребенка мы остановились на двухлетнем возрасте. Дело в том,
что к этому времени, как там и было сказано, дозревание всех
двигательных отделов мозга и их проводящих нервных путей за-
канчивается, и дальше начинается уже длительная работа прила-
живания друг к другу всех уровней построения и развертывания
заложенных в них возможностей. Охарактеризовать это прила-
живание и срабатывание уровней между собою можно было, ко-
нечно, не раньше, чем будут очерчены сами уровни, поэтому ха-
рактеристику этого, так сказать, «второго детства» пришлось от-
ложить.
Теперь мы можем в кратких чертах восполнить упущенное,
отметив некоторые, наиболее существенные, черты развития дви-
гательных средств ребенка между двумя и четырнадцатью —
пятнадцатью годами — возрастом окончательного созревания.
Развитие двигательной области, так называемой моторики,
у ребенка идет отнюдь не по плавной, восходящей линии. В нем,
как и во многих других областях развития, наблюдаются нередко
то остановки, то, наоборот, быстрые скачки вверх, то даже
иногда как будто отступления назад. Особенно ярко это просту-
пает в возрасте, непосредственно предшествующем половому
созреванию. В это время подростки делаются неуклюжими, меш-
коватыми, неповоротливыми, за все задевают, все роняют, бьют
посуду и протирают обувь. Мы скоро увидим, что это, в сущнос-
ти, только кажущиеся отступления.
И в конце второго, и на протяжении всего третьего года
жизни ребенка все еще длится окончательное дозревание высших
двигательных систем. Именно в этом периоде у ребенка начинает
заметно расти и количество и степень успешности действий из
уровня D. Рассматриваемый возраст — это время, когда ребенок
окончательно перестает быть высшей обезьяной и впервые осваи-
вает такие действия, которые совершенно недоступны обезьяне.

Из области предметных действий ребенок научается кое-чему из
самообслуживания (раздевание, умывание, еда ложкой), успеш-
но играет с игрушками, сооружает кирпичики и песочные пироги,
начинает что-то изображать карандашом. В этом же возрасте и
именно на перечисленных действиях начинает обнаруживаться и
неравноценность между обеими ручками ребенка, т. е. будет ли
он правшой или левшой. Тогда же оформляется и связная речь
из целых правильно построенных небольших фраз, а не только
разрозненных слов, как было до этого возраста.
Следующий за этим период, от трех до семи лет, — период
преимущественно количественного усиливания и налаживания
всех уровней, какие имеются у ребенка. Анатомически все они к
третьему году готовы и теперь начинают заполняться содержа-
нием. Мы уже видели в очерках уровней, что чем выше и новее
уровень, тем сложнее по своему строению те движения, которыми
он может управлять, и в тем большем количестве заготовленных
фонов он нуждается. Можно сравнить уровни построения с сосу-
дами возрастающей величины, которые и заполняются тем доль-
ше, чем они вместительнее.
Отсюда понятно, что хотя между тремя и семью годами ре-
бенок может уже пустить в ход любой из человеческих уровней
построения, фактически он применяет главным образом те, бо-
лее простые, которые скорее успели заполниться каким-то содер-
жанием. А это преимущественно уровни из экстрапирамидной
двигательной системы (эдс), кончая наверху подуровнем стриа-
тума, т.е. нижним подуровнем пространства (С1), подуровнем
локомоций и гимнастикоподобных телодвижений.
В прямой противоположности с увальнями-медвежатами, ка-
кими представляются детишки полутора-двух лет, дети от трех до
семи грациозны и подвижны. Они хорошо и быстро бегают, пры-
гают, лазают. У них развито уже чувство ритма, они отлично
справляются, например, с прыганием через веревку, которую кру-
тят их партнеры. Они обладают разнообразной и выразительной
мимикой и, рассказывая о чем-нибудь, оживленно и убедительно
жестикулируют. Очень хорошо удается им и подражательное
воспроизведение чужих движений: в игре «в короли» по жестам
такого малыша всегда нетрудно догадаться, какую деятельность
он изображает, а в карикатурном передразнивании двигательных
недостатков своего товарища он способен достигать жестокой
виртуозности.
Однако, как только попробуешь засадить такого ребенка за
какую-нибудь деятельность в подуровне точности (С2) или тем
более в уровне действий (D), сейчас же обнаруживается сла-
бость и быстрая утомляемость. Пресловутая «непоседливость»
ребенка этих лет зависит отнюдь не только от его особенно силь-
ной потребности в движениях: в сидячем положении ему еще так
мало что доступно и посильно, что ему нечем себя занять и он
сразу соскучивается. Стоит засадить его за какое-нибудь дело,

требующее точности (шить или выводить буквы, например), и он
улучит первую подходящую минуту, чтобы убежать играть,
расправив вольготно крылышки своих стриатумов. Проф. М. Гу-
ревич очень метко указывает, что ярко бро-
сающаяся в глаза неутомимость ребенка
только кажущаяся. Ведь почти все движения,
которые он производит — это свободные
движения, без нагрузки, без работы в пря-
мом смысле, движения, которые не преодоле-
вают никаких сопротивлений, а значит, не
требуют и особых затрат энергии.
Преобладание эдс в движениях ребенка этого возраста ска-
зывается и в свойственной им складности и грациозности. Мы
уже говорили об изяществе движений, вообще присущем уровню
мышечно-суставных увязок, и о причинах этого изящества.
А ведь именно этот уровень и доставляет главнейшие фоны ре-
бенку описываемого возраста.
Следующий период развития моторики охватывает время
примерно от 7 до 10 лет. К этому времени начинает постепенно
наполняться рабочими фонами верхний, пирамидный, подуровень
пространства (С2). В двигательные средства ребенка постепенно
входят два новых слагающих — сила и точность.
Это кладет свой отпечаток и на игры ребенка и на его труд,
в который к этому времени его начинают постепенно втягивать.
Не имея никакого понятия о теории движений, которая и в науч-
ной мысли развивается только в последние годы, жизненная
практика давно и очень чутко уловила тот возраст, с которого
уже есть смысл приучать ребенка к каким-то трудовым навыкам.
Это как раз возраст перехода в работоспособное состояние
пирамидной двигательной системы (пдс) ребенка. Хотя ребенок и
в эти годы еще не способен к длительной усидчивости и сосре-
доточиванию внимания, все же у него начинают уже налажи-
ваться мелкие и точные движения и ему есть чем занять себя и
сидя за столом. Почерк его, в самом начале обучения состояв-
ший из букв в грецкий орех величиною, начинает делаться мель-
че и ровнее, нажимы пера не выводят более линий, толстых и
как макароны, и он уже ломает свои перья реже, чем два раза в
день. У мальчиков усовершенствуются метательные и ударные дви-
жения (недаром самые главные драки и максимум окровавленных
носов и разбитых стекол именно в этом возрасте!) и развивается
ловкость броска. Само собою понятно, что в этом младшем школь-
ном возрасте следует начинать обучение и тренировку ребенка
именно по навыкам верхнего подуровня пространства (С2): толь-
ко что упомянутым ударным и метательным движениям, требую-
щим меткости, точным движениям в пространственном поле
и т. п. Правильно поступают педагоги, начинающие в этом возрас-
те обучение ребенка игре на музыкальном инструменте.
За десятью-одиннадцатью годами наступает возрастной пе-

риод большой и сложной ломки, охватывающей все стороны жиз-
ни растущего организма. Это возраст, непосредственно предшест-
вующий половому созреванию, и период самого созревания,
вплоть до его завершения в основном, т. е. до 14—15 лет. Его не
так-то легко охарактеризовать.
С одной стороны, уровни построения настойчиво продол-
жают обогащаться и наполняться навыками и фонами. Наконец, и
уровень действий, который все первое десятилетие жизни должен
был пробавляться содержимым самой первой группы нашей
классификации — действиями без фонов, начинает получать в
свое распоряжение первые «высшие автоматизмы» — основу на-
выков всякого рода. В это время можно и должно обучать ре-
бенка ручному труду. В этом возрасте в нем легко пробудить
вкус к действованию, охоту мастерить, и если уловить его на-
правленность и интересы, то можно многого достигнуть.
С другой стороны, гармония и согласие между координа-
ционными уровнями, уже как будто достигнутые к этому времени,
снова во многих отношениях расклеиваются, и совсем не по вине
самих уровней. На них отражаются огромные сдвиги в работе
всех желез организма, всей его многосложной внутренней химии.
Эта перестройка всего обмена веществ, это переключение всех
выделений и отделений в органах тела переживаются организ-
мом как ударное строительство, которому приносят в жертву все
остальные текущие отправления. Отсюда и проистекает в основ-
ном неуклюжая и мешковатая разболтанность движений, замед-
ление двигательных реакций, временное резкое снижение ловкос-
ти и даже силы. Хорошо известно, что в этом периоде и душев-
ная жизнь подростка нередко испытывает большую ломку, дохо-
дящую иной раз до настоящих нервных расстройств, бесследно
изглаживающихся в следующем периоде жизни. Именно потому,
что преходящие нарушения движений не связаны ни с какими
непорядками в самих двигательных системах мозга, — именно
поэтому не следует смущаться бросающейся в глаза двигатель-
ной неловкостью подростков и приостанавливать их обучение
двигательным навыкам труда и спорта. Наоборот, если только в
том или ином отдельном случае нет для этого прямых противо-
показаний, например высказанных врачом, особенно важно про-
должать деятельно воспитывать в этом переходном возрасте
уровни построения, и верхние, и нижние. Такая систематическая
работа, над ними, в рамках порядка и режима, ничего не
произведет, кроме самого благотворного действия и на двига-
тельную область, и на всю душевную жизнь формирующегося че-
ловека.

Очерк VI
Об упражнении и навыке
Как не следует думать о навыке
самых древних времен одна особенность природы
человека (и кое-каких близких ему животных)
привлекала к себе внимание мыслящих людей. Ма-
шины и орудия чем больше работают, тем больше
изнашиваются, разбалтываются, становятся хуже.
Самые лучшие машины — это те, которые не скоро
обнаруживают надобность в ремонте. С «человече-
скою машиной» положение как раз обратное. Чем
человек дольше предается какому-нибудь занятию, тем спорее,
тем лучше у него идет работа. Живой организм не только не пор-
тится от работы, а, напротив, делается сильнее, выносливее,
искуснее, ловчее, в особенности по отношению к тому самому виду
деятельности, которою человек занимался. Это свойство организ-
ма назвали «упражняемостью».
Объяснить явление часто бывает труднее, чем подметить и
использовать его на практике. Так было и в этом случае. Упраж-
няемость оказалась широко распространенным фактом. Найдя
признаки ее у ряда животных, человек начал приручать их, т. е.
дрессировать и упражнять в полезных для себя навыках. Но най-
ти внутреннюю суть и причину этого коренного отличия живых
существ от машин было нелегко.

С давних пор в медицине существовало и цепко держалось
одно заблуждение, лишь сейчас наконец изживаемое: идея о том,
что живую природу отличает от мертвой присутствие в ней некоей
«жизненной силы». Факты, которые остро нуждались в объясне-
нии и ради которых и была изобретена эта «жизненная сила»,
действительно были очень многочисленны. На каждом шагу мож-
но было наблюдать, как энергично борется каждый организм за
свою целость и благополучие. Нанесенная рана затягивается и
заживает, переломленные кости сами собой срастаются, а низ-
шие позвоночные «саморемонтируются» настолько успешно, что,
например, ящерице не трудно отрастить себе новый хвост, мор-
ской звезде — новую «ногу» на место утраченных старых.
Раз уже столько биологических явлений было навьючено на
пресловутую «жизненную силу», то можно было возложить на
нее же и еще одну добавочную нагрузку — объяснение упраж-
няемости. Дело представлялось так. Сам по себе труд изнаши-
вает живой организм так же, как и мертвую машину, но жизнен-
ная сила вступает с этим износом в борьбу и с особенным рве-
нием укрепляет как раз наиболее изнашиваемые части, как пол-
ководец усиливает те пункты, которые подвергаются наиболее
сильному обстрелу со стороны врага. Всякая работа сама по себе
есть вредность, которая, к счастью, бесплатно устраняется этой
силой, — взгляд, достойный тех рабовладельцев, презиравших
работу, которые одни только имели досуг размышлять о природе
в древние времена.
Из этого взгляда на вещи следовало, что сильнее всего
должны упражняться те органы тела, на долю которых выпадает
наибольшая нагрузка при данной работе. Это отчасти подтвер-
ждалось прямым наблюдением. Тонкая кожа ладоней от работы
грубеет, покрывается износоупорными наростами — мозолями.
Мышцы разрастаются явно избирательным порядком, смотря по
виду нагрузки: у гонцов — на ногах, у кузнецов — на руках, у но-
сильщиков — на туловище. Но тут как раз возникает первое за-
труднение.
Если бы в упражняемости все дело сводилось к разработке
суставов и связок и к разрастанию мышц, то последствия упраж-
нения, например, правой руки в каком-либо виде работы должны
были бы сказаться положительным образом на любом виде рабо-
ты, производимой той же правой рукой. А между тем на самом
деле упражненность распространяется только на немногие сход-
ные виды работы, тогда как по отношению к другим рука остает-
ся такой же неработоспособной, как была и раньше. Если чело-
век долго упражнялся, например, в метании диска, то в резуль-
тате рука его сумеет лучше чем раньше, метать и копье, и молот,
и мяч, и ядро, но в то же время вся его тренировка ровно ничего
не прибавит ему в отношении, например, работы пилой или кру-
чения лебедки. Чем же объяснить, что те же самые суставы, мышцы
и связки, которым «жизненная сила» придала за счет упражне-

ния и выносливость и сноровку в одних движениях, не сдвинулись
ни на шаг вперед в других?
Заблуждение, связанное с идеей «жизненной силы», принес-
ло много вреда в медицине, прямой вред проистек из него и для
практики упражнения и упражняемости. Во-первых, ясно было,
что способность тканей тела к росту, заживлению, срастанию
всего выше в нежном детском возрасте. Отсюда следовало, что
тренировку наиболее трудных видов движений тоже нужно начи-
нать с самого раннего детства. Этот вывод оправдывал самое
безжалостное выламывание слабых детских организмов и привел
к фабрикованию и калечению многих и многих «гуттаперчевых
мальчиков» на потеху цирковой публики.
Во-вторых, вслед за уверенностью в том, что последствия уп-
ражнения гнездятся в самой руке, в ее мышцах и связках, воз-
никала другая идея: исправить и улучшить эти мышцы и связки
прямым внешним вмешательством. Кисть руки, например, изоби-
лует множеством мелких косточек и суставов, заращенных в мя-
коти ладони и натуго перебинтованных связками. Из-за этого от
всех них как будто очень мало пользы. Не лучше ли, чем доби-
ваться их разминки и высвобождения упорною тренировкой дви-
жений, прямо исправить ошибку природы путем подходящей
пластической операции? Играющим на фортепиано, например,
очень портила кровь связка, скрепляющая между собой сухожи-
лия мышц среднего и безымянного пальцев. Последствия таких
операций, конечно, были плачевными и уже непоправимыми.
Музыкант сокрушенно глядел на загубленную руку и думал про
себя, что, видно, природа отомстила ему за брошенное ей дерзкое
обвинение в ошибках.
Перелом во взглядах совершился в течение девятнадцатого
столетия, когда началось энергичное изучение нервной физиоло-
гии. Сделалась более понятной, чем раньше, роль головного моз-
га. Выяснилось, что управление движениями и память на движе-
ния сосредоточиваются в нем. Отсюда стало понятным, что
упражнение органов тела вызывает какие-то изменения в голов-
ном мозгу и что, следовательно, двигательные навыки — это
следы, запечатлевшиеся отнюдь не в руке, ноге или спине, а где-
то наверху, в недрах этого самого мозга.
Что же это за следы и как они образуются в мозгу? Для
истолкования этого как будто бы очень пригодилось одно уподоб-
ление, которое впоследствии оказалось совершенно ошибочным,
но поначалу на два-три десятилетия прочно завладело умами
как физиологов, так и практиков-педагогов. Дело началось с
собаки.
Известно, что попадание в рот пищи вызывает отделение слю-
ны, особенно сильное, если пища сухая, например сухарный
порошок. Пища раздражает собою слизистую оболочку рта; это
раздражение по чувствительным нервам передается в так назы-
ваемый слюноотделительный центр мозга, а последний откли-

кается на раздражение приказом — потоком нервных побуж-
дений, который он направляет в подчиненные ему слюнные
железы. Явление это наблюдается у всех животных, у которых
только водится во рту слюна, и наступает с машинообразной
правильностью везде и всегда, даже у самых маленьких дете-
нышей. Подобные прирожденные механизмы называются рефлек-
сами.
Знаменитый русский физиолог И. П. Павлов, уже увенчан-
ный в то время Нобелевской премией за свои исследования по
пищеварению, обнаружил такой факт. Если проголодавшейся со-
баке день за днем за полминуты до кормления давать услышать
звонок или свисток или показывать загорающуюся лампочку
того или другого цвета и т. п., то мало-помалу, после многоднев-
ных повторений этого опыта, собака начинает выделять слюну не
от приема пищи, даже не от ее вида, а уже от одного только
того добавочного сигнала, к которому ее приучили перед кормле-
нием. Оказывается, буквально нет на свете такого сигнала, кото-
рый нельзя было бы подобным же способом сделать вызывателем
слюноотделительного рефлекса. После сотни сочетаний сигнала и
кормления можно достигнуть того, что у собаки «потекут слюн-
ки» от укола в определенное место тела, от чесания, гудка, блес-
ка, покашливания, писка, треска, запаха — словом решительно
от чего угодно. Разумеется, действует подобным образом,
т. е. делается способным заместить собой раздражение оболо-
чек рта, только тот единственный вид сигнала, на который тре-
нировалась данная собака. Незнакомые сигналы не вызывают
ни единой капли слюны даже у очень голодного животного.
Тысячи собак, наудачу подобранных с улицы, ничем не отзовутся
на звук пищика или на мелькание лампочки, кроме, может быть,
настораживания ушей, и только у нашего лабораторного Боба
обильно закапает слюна от звука пищика, у Джека — от лампоч-
ки, а у Милки или Тобика — еще от любого другого условного
сигнала, какой только сумеет изобрести неукротимая исследова-
тельская фантазия.
Ясно, что во всех этих случаях перед нами новый рефлекс,
выработавшийся искусственным путем, на наших глазах. Это
уже не прирожденный, всеобщий рефлекс, как описанный только
что обычный рефлекс слюноотделения, а рефлекс, отразивший в
себе какое-то обогащение личного жизненного опыта данной со-
баки. И. П. Павлов дал этим искусственным рефлексам название
условных, в отличие от врожденных безусловных.
Для объяснения того, как образуется в мозгу нервный путь
нового условного рефлекса, было выдвинуто такое предположе-
ние. Известно (и мы уже сообщали об этом читателю), что слу-
ховые, зрительные, осязательные и т. д. впечатления имеют к
своим услугам в коре полушарий мозга обширные области, в ко-
торых оканчиваются нервные проводники от соответственных
органов чувств. Предположим, что для каждого отдельного ощу-

щения, для каждого нового впечатления, какое доставляют в
мозг наши органы чувств, существуют в этих мозговых областях
особые микроскопически малые «центры», например нервные кле-
точки, в которых, как мед в сотах, оседают все эти прибываю-
щие впечатления, размещаясь там бок о бок и не мешая друг
другу. Находит себе незанятую, порожнюю клеточку и достигаю-
щий впервые до собачьего мозга звук пищика или световой сиг-
нал от лампочки. Далее предположим, что от каждой такой кле-
точки существует изначала свой нервный провод к слюноотде-
лительному центру, но только этот провод почему-то непроходим
для нервных сигналов. Если сочетать раз за разом какое-нибудь
безразличное впечатление с кормлением, как это было описано,
то от этого соединительный путь между обоими центрами
начинает проторяться, постепенно становясь проводимым. Мы
нашли где-то старую, засоренную резиновую трубку, которая нам
очень нужна. Мы вооружаемся вязальной спицей и начинаем
долбить ее, прочищая от земли и мусора. О, радость! Вот уже
спица проходит насквозь, вот уже пропускаемая вода закапала с
противоположного конца трубки, в свою очередь промывая ее, и
вот наконец она бьет сквозь трубку веселой струей, обдавая нас
каскадом брызг. Так примерно рисовалось в уме физиологов
«проторение» нервных связующих путей*. Опыты с собаками сви-
детельствовали о том, что подобные проторения совершаются
очень медленно и туго, и в этом усматривалось достаточное
объяснение тому, зачем для освоения нового житейского опыта
или навыка нужно долго и упорно упражняться.
Открытие условных (слюноотделительных, а потом и двига-
тельных) рефлексов у животных было действительно крупным
успехом физиологии и окрылило научную мысль. Теперь можно
было покончить одним ударом с «жизненной силой». Налицо бы-
ли факты, которые сами напрашивались на широкие распростра-
нительные толкования. «Проторением» нервных путей в головном
мозгу стали объяснять и обучаемость, и упражняемость, и приоб-
ретение навыков, и все вообще формы накапливания личного
жизненного опыта.
Однако уподобление двигательного навыка человека услов-
ному рефлексу собаки таило в себе ряд крупных ошибок и при-
несло практике не меньше вреда, чем проповеди «жизненной си-
лы», только действие его было более кратковременным.
Прежде всего, и приобретение жизненного опыта в есте-
ственных условиях, и даже самый ход впитывания в себя внеш-
них впечатлений активны, а не пассивны, как уже говорилось
выше. Живое существо, от червя и улитки до человека, не от-
дается потоку впечатлений, а хватает и ловит их само. Все это
* Образование условных рефлексов нельзя было объяснить вырастанием в
мозгу каких-либо новых нервных путей, так как было точно известно, что в
послеутробном периоде никакие волокна в центральной нервной системе больше
не растут.

несравнимо с положением собаки, привязанной к своему лабора-
торному станку и не проявляющей никакого самостоятельного
участия к тому, что ей показывают или дают услышать.
Кроме того, наводит на серьезные сомнения вот эта тугость и
медленность образования в мозгу новых связей между впечатле-
ниями, эти месяцы, которые тратятся на образование условного
рефлекса. В живой, повседневной действительности ни собаке, ни
тем более человеку совсем не требуется десятков повторений ка-
кого-нибудь впечатления для того, чтобы память могла схватить и
закрепить ero.N Животное, которому для освоения каждого нового
впечатления в его жизни требовались бы месяцы, было бы слиш-
ком плохо вооруженным для борьбы за существование: суровая
действительность не стала бы возиться с такими невосприимчи-
выми особями, а прямо выбросила бы их за борт.
Мы хорошо знаем и из прямого опыта, что собака или ло-
шадь, не говоря уже об обезьянах, очень многое соображают
и запоминают с одного раза. Человеку требуется несколько пов-
торений только в тех случаях, когда ему нужно что-нибудь за-
учить дословно; если же речь идет о схватывании смысла и сути,
он никогда не нуждается в них. Несомненно, эта разительная
разница — однократность в естественных условиях и необходи-
мость бесконечного задалбливания в условиях опыта с условны-
ми рефлексами — основным образом зависит от первого разли-
чия. В обстановке естественной жизни животное проходит мимо
тех впечатлений, до которых ему нет дела, и само ловит и схва-
тывает те, которые его кровно интересуют*. В условиях опыта
оно волей или неволей позволяет что-то делать около себя, не
принимая само в этом никакого деятельного участия.
Правда, двигательные навыки осваиваются человеком не
сразу, — это и было причиной того, почему их так легко сопос-
тавили с условными рефлексами. Но, как мы подробно увидим
ниже, всякий двигательный навык сложен, и его осваивание со-
вершается в связи с этим через целый ряд последовательных
этапов. Отдельные же этапы этого освоения очень часто со всей
ясностью совершаются на наших глазах сразу (например, возни-
кающие одним скачком моменты овладения равновесием на вело-
сипеде или умением держаться на воде).
Практически вред, проистекавший из обрисованного ошибоч-
ного сопоставления, очевиден. Во-первых, примиренческое отно-
шение к полной пассивности, к отсутствию живого, деятельного
интереса (ведь закрепляются же у совершенно незаинтересован-
ной, то и дело засыпающей в своем станке собаки условные реф-
лексы!) прямо толкало к тому, что называется «зубрением», т.е.
* Недаром слово «интерес» имеет в языке два смысла: значение занима-
тельности («какой интересный рассказ!») и значение пользы, прибыли («какой
мне интерес?», «это не в моих интересах?»). Суровая обстановка борьбы за
существование вынуждает живые существа проявлять интерес только к тому, что
жизненно важно для них.

к пассивному, невникающему задалбливанию. И мыслящие педа-
гоги и их вдумчивые учащиеся хорошо знают, как мало пользы
приносит такое несознательное, проводимое со скукой и отвраще-
нием заучивание.
Во-вторых, глубоко неправильно отождествлять приобрете-
ние какого бы то ни было умения с проторением нервного пути
в мозгу. Даже с точки зрения того, что называется коэффициен-
том полезного действия, было бы чудовищно неэкономным делом
затрачивать многие сотни тысяч килограммометров работы на
многочисленные повторения, например прыжка с шестом, чтобы
произвести этою ценою передвижку в глубине мозга нескольких
молекул, закупоривающих собою этот нервный путь. Действи-
тельная цель повторения двигательных упражнений совсем иная.
Повторения осваиваемого вида движения или действия нужны
для того, чтобы раз за разом (и каждый раз все удачнее) решать
поставленную перед собою двигательную задачу и этим путем
доискиваться до наилучших способов этого решения. Повторные
решения этой задачи нужны еще потому, что в естественных
условиях никогда ни внешние обстоятельства не бывают два раза
подряд в точности одинаковыми, ни сам ход решения двигатель-
ной задачи не может повториться два раза подряд абсолютно
одинаковым образом. Поэтому необходимо набраться опыта по
всему разнообразию видоизменений самой задачи и ее внешней
обстановки, и прежде всего по всему разнообразию тех впечат-
лений, с помощью которых совершаются сенсорные коррекции
данного движения. Это необходимо для того, чтобы не растерять-
ся в дальнейшем ни от какого, хотя и незначительного, но не-
ожиданного, изменения самой задачи или обстановки и суметь
сразу приспособиться к ним.
Как возникала упражняемость?
Уже в очерке III было показано, как осложнявшаяся и
обострявшаяся в животном мире борьба за жизнь требовала не
только все большей сложности и точности движений, но, главное,
все большей способности разрешать внезапные, непредвиденные
затруднения. Простейшим, низкоразвитым древним организмам
еще не нужно было ни памяти для накапливания жизненного
опыта, ни сообразительности, чтобы выпутаться из непривычного
положения с помощью этого опыта, ни, наконец, ловкости, чтобы
мышцы не подвели в исполнении того, что сообразила голова.
В связи с этой возраставшей требовательностью жизни
естественно получилось, что более новые мозговые устройства,
вырабатывавшиеся позднее и присущие более высокоразвитым
живым существам, оказывались наделенными и все большею
упражняемостью. Чем новее уровень построения движений, чем
он выше стоит по смыслу и сложности доступных ему задач, тем

он в то же время гибче, приспособительнее, как говорят, «плас-
тичнее», и тем больше он упражняем.
Это подтверждается и сравнительной физиологией живот-
ных, которая уже не раз служила нам в этой книге ключом для
проникновения в древнюю историю развития. О древнейших
мягкотелых животных, с гладкими мышечными клетками, вообще
не приходится говорить. Медузу, улитку или коралловый полип
так же наивно надеяться чему-то научить, как жестяную пуго-
вицу. Но даже стоящие безгранично выше их членистоногие —
насекомые, пауки, раки — совершенно недрессируемы и предель-
но тупы. Интересно прикинуть, что, например, насекомых насчи-
тываются на Земле сотни тысяч видов (гораздо больше, чем су-
ществует видов всех других животных вместе взятых), а за всю
свою историю человек смог одомашнить и приспособить себе на
пользу только два из них: пчелу и бабочку-шелкопряда. (Чело-
века, к сожалению, сумело приспособить себе на пользу несрав-
ненно большее число видов членистоногих). Но даже и эти два
вида, по сути, не приручены в том смысле, как это можно сказать
о лошади или собаке, и ничем не отличаются от своих диких
лесных собратий. Пчеловод может возиться с ульями — десятки
лет, и все-таки ему приходится в ответственные моменты наде-
вать себе сетку на голову, чтобы не быть искусанным. Одно
время пользовались цирковым успехом дрессированные блохи, но
их «укротитель» сам разъяснил в печати, в чем состоял фокус.
Он только отучил блох прыгать, долгое время содержа их в плос-
ких коробочках со стеклянным верхом. Когда мускулатура их
задних, скаковых, ног ослабела от долгого бездействия и его бло-
хи только ползали, ему уже не составило труда запрягать их в
крошечные кареты или заставлять волочить за собой нитку, дру-
гой конец которой, смоченный в кислоте, подтягивался к затравке
игрушечной пушечки, производя выстрел. Во всем этом было
больше восхищения перед ювелирно сработанным реквизитом —
каретой с горошину и пушкой в половину спички, нежели перед
дрессировкой, которой здесь не было и следа.
Условные рефлексы у насекомых совершенно не вырабаты-
ваются, даже в самых примитивных формах. Эти животные, со-
вершенно точно говоря, не доросли ни до восприимчивости, ни
до упражняемости.
У позвоночных животных наблюдается точное соответствие
между их положением на лестнице развития и доступной им
степенью восприимчивости и упражняемости. Рыбы и земновод-
ные с их «потолочным» мозговым устройством — паллидумами —
способны уже к кое-какому (тугому и мучительному) закрепле-
нию условных рефлексов, но дрессировать их никак не удается.
Почти то же приходится сказать и о пресмыкающихся; в очерке
III уже говорилось о том, что эта невосприимчивость была, мо-
жет быть, важнейшею из причин их вымирания в древние эпохи.
Птицы, у которых мозг обогащен кроме стриатумов еще и целым

рядом чувствительных отделов коры полушарий, дрессируемы,
приручаемы и упражняемы уже в очень многих отношениях.
У них легко вырабатываются и стойко удерживаются условные
рефлексы (вспомним хотя бы типичный условный рефлекс, по-
буждающий обитателей птичьего двора мчаться со всех сторон
на освоенный ими звук голоса — «цып-цып-цып» и т. д. — ежед-
невно кормящей их птичницы). Прекрасною памятью и тонкой
подражательностью обладают глупые в других отношениях попу-
гаи. Самые высшие из всего пернатого царства по своему разви-
тию хищные птицы дрессируемы, может быть, не хуже иных
домашних собак (например, охотничьи соколы, осваивавшие мно-
жество тонких и точных двигательных навыков). И сами эти
птицы, и их дрессировщики, командовавшие их действиями на
охоте, назывались ловчими; нет никакого сомнения, что слово
ловкость происходит именно отсюда. Это — хорошее подтвержде-
ние того, что народная мудрость высоко ставила координа-
ционную сноровку излюбленной ловчей птицы и искусство воспи-
тывавших ее сокольничих.
Одно слабое место продолжает оставаться у всех птиц,
вплоть до самых высших: они плохо оснащены для внезапных,
разовых двигательных комбинаций. В отличие от совершенно не-
воспитуемых холоднокровных тварей, они уже хорошо приспособ-
лены к постепенному приучиванию и длительным, однообразным
по своему характеру навыкам, но дальше этого они не идут.
Новый шаг к развитию суждено было сделать только млеко-
питающим.
Из числа млекопитающих можно подобрать полную, без
пропусков лестницу от самых тупых и бестолковых животных до
высокоодаренных, человекообразных обезьян. И чем выше разви-
та и расчленена кора полушарий млекопитающего, чем ближе
она подбирается к формированию в ней центров высших уровней
построения, тем большею становится упражняемость животного и
его двигательная находчивость в непредвиденных случаях.
Таким образом, упражняемость — довольно молодое явление
в истории развития. В сущности она — точный сверстник по вре-
мени рождения со старейшими отделами коры полушарий. Древ-
ний животный мир не знал упражняемости, его представители
рождались и умирали, ничему не научась за свою иногда и дол-
гую жизнь.
Может быть, несколько неожиданно прозвучит другой вывод,
который, однако, если вдуматься, сам собою вытекает из всего
сказанного раньше. Этот вывод гласит, что ловкость в истории
развития — младшая сестра упражняемости; она родилась на
свет еще позже последней. В самом деле, мы уже видели, что
способность находчиво выходить из не встречавшихся раньше
положений, создавать быстро и подходящим образом новые дви-
гательные комбинации появляется позднее, чем простая, медлен-
ная упражняемость, и требует более совершенных мозговых

устройств. А между тем именно эта способность и лежит в.осно-
ве двигательной ловкости. Этот вывод о сравнительной молодос-
ти качества ловкости прямо подтверждается и непосредственны-
ми наблюдениями. Оставим в стороне образцово неуклюжих ра-
ков или омаров, но даже прыткие, подвижные кузнечики, крыла-
тые насекомые при внимательном рассмотрении поражают своею
неловкостью. Как неуклюже поведение краба, перевернутого на
спину! Кузнечик производит впечатление ловкого и изящного
своими быстрыми, огромными скачками, и все-таки прав Козьма
Прутков, сказавший о нем:
Ведь кузнечик скачет,
А куда — не видит!
И правда, финалы его прыжков большей частью плачевны.
Не поленитесь понаблюдать за любыми видами насекомых —
это лучше подкрепит высказанное здесь утверждение, чем са-
мые обстоятельные аргументы.
Мы упоминали уже о том, что с ловкостью не следует смеши-
вать проворство. Это последнее качество — быструю подвиж-
ность — мы найдем в обилии у многих представителей низших
позвоночных: маленьких рыбешек, ящериц, змеек, и т. п. Но
настоящая ловкость, стоящая на уровне тех требований, которые
мы предъявляем к этому качеству, начинает обнаруживаться
сколько-нибудь заметно только у высших представителей птичье-
го царства и лишь у млекопитающих достигает своего наиболь-
шего развития и расцвета.
Эти наблюдения дают нам мимоходом еще один убеждаю-
щий довод против родства упражняемости с «жизненной силой».
Действительно, хорошо известно, что самые яркие проявления
того, что в древности приписывалось «жизненной силе», — спо-
собность к заживлению и возрождению поврежденных частей
тела, имеют место как раз на низших ступенях развития. Мор-
ская звезда легко отращивает себе новый луч взамен отрезанно-
го, а ящерица или лягушка уже не могут отрастить себе новую
лапку; у ящерицы еще отрастет отрезанный кончик хвоста, а у
кошки или фокстерьера этого не может случиться и т. д. Упраж-
няемость, наоборот, как мы видели, явление новое и притом все
возрастающее снизу вверх, от низших организмов к высшим.
Нам очень важно установить, применимо ли правило о том,
что упражняемость возрастает от древних уровней построения
к более новым, также и к человеку? Ведь у человека, как было
показано в очерках IV и V, сохранились все мозговые уровни
построения, когда-либо существовавшие у позвоночных живот-
ных, хотя и испытали у него ряд изменений и сдвигов. Рыбы
и лягушки фактически лишены упражняемости. Следует ли из
этого, что и у человека уровень мышечно-суставных увязок (В),
описанный в очерке V и соответствующий по своему строению вер-
ховным ядрам рыб и лягушек, тоже неупражняем? Или система

стриатума, которая ведает у человека движениями нижнего
подуровня пространства (О), т.е. локомоциями, многими спор-
тивно-гимнастическими движениями и т. д., — следует ли из ска-
занного, что она упражняема у человека так же туго, как у птиц,
у которых она возглавляет весь мозг?
Нет, в такой форме вывод был бы неправильным. Верно и
неоспоримо одно: у человека чем выше уровень, тем он более
податлив и восприимчив к упражнению и тем больше в нем пред-
посылок для проявления ловкости. Это последнее обстоятельст-
во выявилось уже при разборе уровней. Отсюда видно, как важ-
но для педагогической практики уметь правильно проанализиро-
вать движение и установить, к какому из уровней построения
оно принадлежит. Этот анализ сразу покажет, на какую степень
упражняемости этого движения можно рассчитывать, легко или
туго пойдет его выработка.
Однако, несмотря на наличие такой лестницы упражняемос-
ти уровней у человека, даже низовые его уровни обладают
гораздо большей степенью упражняемости, нежели их подобия у
низших позвоночных. Это прямо связано с тем, что у человека
все низовые уровни построения возглавляются высокоразвитою,
совсем особенною корою полушарий, которая оказывает на них
свое верховное управляющее действие. То обстоятельство, что их
движениями и формированием последних в конечном счете
управляет кора полушарий, коренным образом меняет дело. Пе-
ред нами прошел уже один частный пример того, как в уровне
действий кора заказывает нужные для этого уровня фоны низо-
вым уровням и как она использует для этой цели так называе-
мые премоторные поля. Нет сомнения, что и уровень простран-
ства точно так же имеет возможность оказываться в положении
уровня-заказчика. Это создает для низовых уровней нужные им
побуждения и толчки. Если можно так выразиться, кора мозго-
вых полушарий нашла подходящий язык, понятный для древних,
низовых уровней построения, и при посредстве этого языка суме-
ла резко повысить у человека их упражняемость.
Что представляет собою двигательный навык?
За последнее столетие — с того времени, как Гельмгольц
впервые сумел определить скорость распространения возбужде-
ния по нерву и нашел ее близкой к 100 метрам в секунду, — на-
копилось огромное количество данных о том, что нервная система
высших млекопитающих и человека — исключительно быстро ра-
ботающий прибор. Правда, если наши предки заносчиво думали,
что «мысль быстрее молнии», то нам сейчас приходится прими-
риться с признанием, что скорости мозговых процессов все же
значительно ниже, чем скорости электрических и световых явле-
ний природы. И все же наша центральная нервная система

исчисляет происходящие в ней явления тысячными и десятиты-
сячными долями секунды. Волны возбуждения пробегают путь по
двигательному нерву от «пусковой» клетки спинного мозга до
мышцы в 3—4 миллисекунды (так в полном подобии с милли-
метрами и миллиграммами принято называть тысяч-
ные доли секунды). Перебежка нервной волны из одного полу-
шария мозга в другое занимает меньше одной миллисекунды.
Мышцы способны откликаться сокращениями на толчки электри-
ческого тока меньше чем в одну десятую долю миллисекунды.
Столько же примерно времени тратит волна нервного возбужде-
ния для перехода с разветвлений одной нервной клеточки на дру-
гую. Как видим, по всем современным данным, нервная система
человека — чрезвычайно быстрое органическое устройство. Труд-
но понять, как со всеми этими фактами о быстроте ее действия
могло спокойно примиряться представление о том, что нервной
системе потребны целые месяцы для проторения какой-то одной
нервной связи. Чем другим, как не недомыслием, можно объяс-
нить то, что этот молниеносно быстро работающий биоэлектри-
ческий прибор уподоблялся малочувствительной фотографиче-
ской пластинке, для которой нужна нестерпимо длинная выдерж-
ка, чтобы на ней наконец успел запечатлеться снимок?
Мы и по сию пору остаемся перед фактом, что наш мозг,
имеющий способность и обыкновение соображать и запоминать
очень многие вещи мгновенно, тем не менее нуждается для выра-
ботки двигательного навыка в довольно долгом упражнении.
Однако теперь мы уже не усматриваем в этом никакого проти-
воречия. Если бы создание навыка состояло в однообразном,
от первого до последнего дня, впечатывании какого-то одного
следа в головной мозг, то, действительно, проявляемая им в этом
деле медлительность была бы ни с чем не сообразной. Но теперь
нам дополнительно известно, что навык активно сооружается
нервной системой и что в этом строительстве сменяют друг друга
различные между собой последовательные этапы — совершенно
так же, как и в строительстве дома или завода, где последова-
тельно сменяются разработка планов, разбивка строительной
площадки, закладка фундамента, кладка стен и т. д.
Прежде чем переходить к краткому описанию того, что пред-
ставляют собою эти последовательные этапы строительства но-
вого навыка, нам нужно будет как можно точнее представить
себе один основной факт, о котором уже было упомянуто в
очерке II.
Из-за огромного избытка степеней свободы у наших орга-
нов никакие двигательные импульсы к мышцам, как бы точны
они ни были, не могут сами по себе обеспечить правильное дви-
жение, согласного с нашими намерениями. И упругость мышеч-
ных тяг, которые не могут так же точно и строго передавать
движения, как твердые рычаги машин, и непомерная подвиж-
ность длинных суставчатых цепочек конечностей, и, наконец,

множество внешних сил, осаждающих нас со всех сторон, —
все это сообща приводит к тому, что, включая ту или другую
мышцу, мозг совершенно не в состоянии знать заранее, куда от
этого включения двинется конечность. Как мы видели в очерке
II, способ сделать конечность управляемой только один: непре-
рывно с самого первого момента бдительно выверять движение с
помощью донесений органов чувств и вести его все время на узде
соответствующих коррекций. Там уже упоминалось, что все без
исключения органы чувств несут время от времени кроме своей
основной службы еще и эту добавочную нагрузку, которую мы
обозначили как проприоцептивную форму деятельности этих
органов.
Очевидно, что раз внешние условия так изменчивы и движе-
ние возможно вести не иначе как на поводу у сенсорных кор-
рекций, то даже при неоднократном повторении одного и того
же движения двигательные импульсы от мозга к мышцам не бу-
дут раз от раза одинаковыми.
Последовательные шаги при беге опытного спортсмена так
же неотличимы друг от друга, как монеты одной и той же чекан-
ки, но эта одинаковость получается не оттого, что мозг бегуна
приладился посылать мышцам ног совершенно одинаковые дви-
гательные импульсы, а только за счет безупречной поправочной
работы его сенсорных коррекций. Более того, точно установлено,
что если бы в мышцы в самом деле были засланы подряд десять
совершенно одинаковых между собой серий двигательных им-
пульсов, то из этого получились бы в лучшем случае десять урод-
ливых шагов, не похожих ни друг на друга, ни на движения бега
вообще. В худшем, но вполне возможном случае бегущий просто
потерял бы равновесие и упал на втором же шаге. Там, где было
бы нужно срочно и точно отразить какую-нибудь неожиданную
внешнюю силу, вызванную неровностью дорожки, скользким мес-
том и т. п., там его мозг продолжал бы упрямо и слепо печа-
тать свои однообразные штампы, лишенные всякой, приспособи-
тельности.
Таким образом, — и этот вывод и есть то важнейшее приме-
чание, которое нам нужно было сделать, — двигательный навык
даже самого простого и однообразного движения не может быть
двигательной формулой или двигательным штампом, как ошибоч-
но думали раньше и как полагали, в частности, те, кто приравни-
вал навык к условному рефлексу. Поэтому прежде всего не-
правильно представлять себе, что двигательный навык — это
какой-то отпечаток или след в двигательных центрах мозга.
Но и в чувствительных отделах мозга, которые выполняют сен-
сорные коррекции, тоже отстаивается при образовании навыка
отнюдь не какая-то постоянная формула коррекций, стойкая,
точно штемпель. Ведь и внешние силы и осложнения непостоян-
ны, поэтому не могут быть всегда одинаковыми и коррекции, ко-
торые отражают их натиск. Наконец, и самим движениям навыка

всегда необходимо иметь в запасе какую-то степень приспособи-
тельной изменчивости, которая все возрастает снизу вверх, от
уровня к уровню. Поэтому и в чувствительных системах мозга
откладывается и скапливается при формировании навыка не раз
навсегда постоянный шаблон, а своеобразная, особая маневрен-
ность. Чувствительные мозговые системы постепенно все искуснее
прилаживаются делать мгновенный перевод с того языка, на
котором приходят в мозг ощущения и впечатления о ходе движе-
ний, на язык тех поправочных двигательных импульсов, которые
необходимо в соответствии с ними послать той или другой мыш-
це. Этот перевод с языка ощущений на язык коррекций мы назы-
ваем перешифровкой нервных импульсов.
Итак, двигательный навык не формула движения, и тем
более не формула каких-либо постоянных, запечатлевшихся в
двигательном центре мышечных напряжений. Двигательный на-
вык — это освоенное умение решать тот или иной вид двигатель-
ной задачи. Теперь становится понятным, какую огромную рабо-
ту приходится проделать нервной системе при осваивании подоб-
ного умения, со сколькими отклонениями, разновидностями, осо-
быми случаями и т. д. она должна для этого практически ознако-
миться, или, как сейчас любят выражаться, проработать их все.
Здесь дело идет не о «проторении» одного-двух путей в мозгу,
для которого можно было бы надеяться — не сегодня, так завт-
ра — изобрести прямой хирургический способ: подцепить нужное
волоконце микроскопическим пинцетом и прочесать его затем
микроскопическим гребешком. Изучаемое движение нужно не
один раз выполнить на самом деле, чтобы в действительности
испытать все те ощущения, которые лягут в основу его сенсорных
коррекций. Его нужно проделать много раз, чтобы чувствитель-
ные отделы мозга успели познакомиться со всем разнообразием
отклонений и разновидностей и составить себе «словарик» для
всех предстоящих перешифровок. Конечно, самой рациональной
и правильно поставленной будет такая тренировка, при которой
с затратой наименьшего труда будет совмещаться наибольшее,
хорошо продуманное разнообразие ощущений и будут созданы
наилучшие условия, чтобы осмысленно запомнить и усвоить все
эти ощущения.
Построение двигательного навыка.
А. Ведущий уровень и двигательный состав
Мы займемся сейчас историей жизни двигательного навыка.
Среди всего их разнообразия невозможно подобрать ни одного
такого, который мог бы служить их представителем «за всех»,
по всем сторонам и моментам их развития и бытия. Нам придется
взять в качестве основного примера пару навыков, которые будут
все время оставаться в нашем поле зрения, а попутно мы будем

привлекать к делу и всевозможные другие навыки, которые помо-
гут более ярко осветить ту или другую сторону вопроса.
Старые взгляды на навык содержали, как мы уже видели,
две капитальные ошибки. Во-первых, они считали, что навык
влезает, или внедряется, в центральную нервную систему снару-
жи, все равно, хочет она этого или не хочет. Мы теперь знаем,
что, наоборот, нервная система не подвергается принятию навы-
ка, а сама сооружает его в себе: упражнение — это деятельное
строительство. Во-вторых, считалось, что навык проникает в
нервную систему постепенно и равномерно, как гвоздь входит в
стену или краска впитывается в материю: сперва на одну деся-
тую, потом на четверть, на три четверти и т. д. Нечто торилось,
торилось и проторилось. Сейчас нам известно, что сооружение
навыка, как и всякое строительство, как всякое развитие, сла-
гается из ряда этапов, глубоко качественно различающихся друг
от друга. Построение навыка — это смысловое цепное действие,
в котором нельзя ни пропускать, ни перепутывать отдельных
звеньев, как нельзя, например, сперва застегнуть пальто, а потом
надеть его или сперва потушить свечку, а затем поднести ее к
папиросе. Сам навык совсем не однороден: он содержит в себе
ведущий уровень и его фоны, ведущие и вспомогательные звенья,
разнообразные автоматизмы, коррекции, перешифровки — сло-
вом, все, что мы уже перечисляли выше. Точно так же неодно-
родна история его зарождения, развития и жизни. Мы и попы-
таемся теперь рассмотреть ее по порядку. В качестве главных
представителей для этой обобщенной биографии изберем два
спортивных навыка разной трудности — навык велоезды и навык
прыжка с шестом. Сопутствующие примеры мы будем заим-
ствовать из области спорта и из круга трудовых и бытовых
навыков.
Как только перед нами возникает новая двигательная зада-
на, первый вопрос — это, конечно, вопрос о ее опекуне,
о ведущем уровне, на ответственное попечение которого она дос-
танется. Однако у нормального взрослого человека этот вопрос
можно считать уже предрешенным для всякой новой задачи.
Можно без колебаний сказать, что нет такой двигательной зада-
чи, с которой человек впервые встретился бы уже взрослым и
которая не потребовала бы от него ведущего управления уровня
действий (D), по крайней мере на первое время. Опыт почти по
всему тому, что способен самостоятельно вести у человека уро-
вень пространства (С), хоть в какой-то мере приобретается уже
в детстве и отрочестве. Благодаря этому и еще потому, что у
взрослого вообще наибольшая часть его движений совершается
на уровне действий (О), этот последний уровень уже прочно
привык к тому, чтобы брать на себя строительство новых навыков
какого бы то ни было рода. Это, конечно, налагает заметные
отличия на осваивание навыков взрослым от того, как оно
происходит у маленького ребенка или животного, у которых в

распоряжении нет ничего выше верхнего подуровня прост-
ранства (С2).
Здесь стоит особо отметить, что уровень действий (D) в силу
этой вкоренившейся привычки впрягается в оглобли ведущего
коренника в начале осваивания даже таких навыков, которым
обязательно придется в дальнейшем переключиться в ведение
уровня пространства (С). Так происходит, например, с навыком
типичной локомоции — плавания, если человек впервые начинает
обучаться ему уже взрослым. Факты говорят, что такое переклю-
чение ведущего уровня — всегда трудная и болезненная вещь, в
резком отличии от легко и быстро совершающихся переключений
фонов. Отсюда именно и происходит то, что навыки такого типа,
как плавание, намного труднее и дольше осваиваются и автома-
тизируются у взрослого, чем у ребенка или подростка, которые
сразу ставят их на управление уровня пространства (С). Эти
пространственные навыки следует прививать с самого детства,
уже просто с точки зрения разумной экономии сил.
Вторую фазу построения нового навыка мы обозначаем
как определение его двигательного состава. Так как первая фа-
за — вопрос о ведущем уровне — не отнимает много времени, то,
в сущности, с этой фазы обычно прямо и начинается дело.
Применительно к простым движениям, таким, какими ведает
уровень пространства, двигательный состав — это все, что отно-
сится к форме и характеру движений, как иногда выражаются —
к его конструкции. В спортивно-гимнастических навыках двига-
тельный состав в основном совпадает с тем, что называют сти-
лем или способом движения. Так, например, в прыжках в длину
с разбега различают восточно- и западноамериканский способы
(стили), в плавании — способы брасс, кроль, баттерфляй с их
разновидностями и т. д. Это и есть то, что физиолог обозначил
бы как различные двигательные составы этих локомоции.
В цепных сложных действиях уровня D в двигательный
состав входят и строения отдельных движений-звеньев и самые
перечни этих звеньев. Например, в двигательный состав ввинчи-
вания шурупа в стену входят движения-звенья взятия и хватки
буравчика, насверливания отверстия, взятия шурупа и отвертки,
самой процедуры ввинчивания и т. д.
С определением двигательного состава у большой части на-
выков дело тоже обстоит просто. Очень многие из движений и
действий нам приходилось сотни раз видеть с самого детства.
Начинающий обучаться езде на двухколесном велосипеде сам в
детстве ездил на трехколесном, где применяется много сходных
движений. Для спортивно-гимнастических и трудовых движений
мы очень часто имеем к нашим услугам показ со стороны педа-
гога или тренера, сопровождаемый вдобавок пояснениями и раз-
бором сложного движения по элементам. И все же в отношении
двигательного состава нам непременно приходится деятельно
преодолевать целый ряд затруднений.

Прежде всего так бывает при осваивании нового умения
самоучкой. Здесь иногда много труда уходит на прямое изобре-
тательство по части двигательного состава. Робинзон на своем
острове, горько сожалевший о том, что в молодости пренебрегал
приглядыванием к простым ремеслам, тратил массу времени и
сил на постижение основных двигательных премудростей горшеч-
ного, портняжного или столярного дела. Однако затруднений не-
мало и не для одних самоучек. В прыжке с шестом, например,
есть много таких молниеносных и неуловимых глазом подроб-
ностей движения, что их не разглядеть и на десятках показов.
Многое из того, что и удается подметить, не легко отнести к
своему собственному телу: придать, например, руке или тулови-
щу именно ту позу и поворот, которые сумел увидеть у педа-
гога. Затем телосложение каждого, его мускулатура, а тем бо-
лее строение и степени развития его мозговых уровней так
разнообразны и неповторимы, что уже тогда, когда навык в об-
щих чертах освоен, каждый учащийся очень многое приписывает
в двигательном составе навыка к своим личным особенностям.
То ли он находит какой-нибудь подходящий поворот руки, ко-
торый помогает ему переходить через планку при прыжке в вы-
соту, то ли наиболее удобные приемы хватки инструмента или
придерживания материала и т. п. Здесь открывается широкий
простор и для настоящего изобретательства и рационализации,
что с таким блеском доказали на трудовом фронте наши ста-
хановцы.
Построение навыка.
Б. Выявление и роспись коррекций
Однако, как известно каждому, видеть хоть тысячи раз,
как что-либо делается, и сделать это самому — совсем не одно
и то же. Часто, глядя на искусную, быструю работу опытного
мастера, не можешь отделаться от яркого ощущения, что и сам
с первого же раза сделал бы то же самое ничуть не хуже его.
Но если мастер, прочитав эту немую мысль в наших глазах, ус-
тупит нам свое место и мы отважимся сделать пробу своих сил,
то столкнемся с таким своеобразным ощущением обескуражи-
вающего недоумения, которого не забудет каждый, хоть раз ис-
пытавший его. Наша правая рука, которую мы привыкли знать
послушно исполнительной и безукоризненно скоординированной в
ее движениях, вдруг окажется такой неловкой и непокорной,
точно она отсижена или отморожена. У нас, взрослых, уже силь-
но развиты «задерживающие центры», предостерегающие нас
от неловких положений. Но дети особенно часто попадают впро-
сак именно в случаях этого рода, когда то, что делается перед
их глазами, кажется им до очевидности простым и доступным
для повторения. Отсюда идут и порезанные носы и уши у маль-

чишек, подстерегших, когда отец, кончив бриться, уйдет на рабо-
ту, и искромсанная материя у девочек, с не меньшею самоуве-
ренностью принимающихся за кройку платья в отсутствие ма-
тери. Если вы хотите тут же, не сходя с места еще раз испытать
это знакомое переживание недоумения и сделать свою руку рас-
терянной, как жук, брошенный на спину, то поставьте перед со-
бой зеркальце и,заслонив правую руку от глаз листом бумаги
так, чтобы видеть ее только в зеркале, попробуйте нарисовать
квадрат и крест диагоналей внутри его («конверт») или еще
что-нибудь в этом же роде.
Причина этой неожиданной непослушности совершенно ясна.
Нами уже с самого детства накоплены огромные запасы всяче-
ских двигательных навыков и умений по уровню действий и
особенно по уровню пространства, каждая досягаемая точка ко-
торого нами давно и точно освоена. И действовать нам постоянно
приходится в кругу этих привычных и выработанных движений.
Как мы уже подчеркнули выше, при упражнении тренируется
не сам по себе рабочий орган — его суставы, кости и мышцы,
а определенный круг деятельности этого органа, управляемой
мозгом в том или ином уровне. Каждое выработанное умение
создает, правда, в центральной нервной системе некоторые «рас-
пространительные толкования», известную возможность переноса
на другие, сходные виды навыков, но отнюдь не дает какого бы
то ни было всеобщего развития. Послушная в исполнении бес-
численных привычных, выработанных умений и навыков, наша
рука начинает обманчиво казаться нам послушной безотноси-
тельно и вообще. А этого-то и нет.
После всего рассказанного в предыдущих очерках нас не
поставит в тупик вопрос о том, почему нам вначале так трудно
управиться с движением, хотя его двигательный состав нам
вполне ясен. Если бы взаимоотношения между напряжениями
мышц и движениями были так же просты, как, например, от-
ношения между (жесткими) шатунами у паровоза и его колеса-
ми, тогда, действительно, воспроизвести своими руками движе-
ние, которое мы мысленно ясно видим перед собою, было бы не
труднее, чем обвести карандашом нарисованный на бумаге квад-
рат. На самом деле, хотя перед нами и стоит отчетливый образ
движения, мы не имеем вначале никакого понятия ни о тех кор-
рекциях, которые нужны для его выполнения, но о тех пере-
шифровках, с помощью которых можно втолковать мышцам, как
им следует себя вести. Мы видим, как мастер выполняет на
наших глазах эти понятные и ясные нам движения, но снаружи
не видно тех скрытых перешифровок и коррекций, которые уп-
равляют ими в его мозгу. Разница между второй фазой (опреде-
ление двигательного состава) и третьей (прощупывание коррек-
ций) заключается именно в том, что там учащийся устанавливал,
как будут выглядеть (снаружи) те движения, из которых сла-
гается изучаемый им навык, здесь же он доходит до того, как

будут ощущаться (изнутри) и эти движения, и управляющие
ими сенсорные коррекции. Именно в этой третьей фазе уп-
ражнения необходимо повторять много раз решение данной дви-
гательной задачи, чтобы «наощущаться» досыта и всем разно-
образием переменчивой внешней обстановки, и всевозможными
приспособительными откликами на нее со стороны самого дви-
жения. Проф. С. Геллерштейн очень метко -называет эту дея-
тельность «обыгрыванием» навыка во всех мыслимых изменениях
задачи и обстановки.
Какой навык ни взять в качестве примера, везде эта фаза
выявления сенсорных коррекций проступает как необходимая,
и при этом обычно как самая трудоемкая из всех первоначаль-
ных, так сказать планировочных, фаз построения навыка. При-
менительно, например, к велосипеду: ноги обучающегося начи-
нают чувствовать правильную круговую форму движений стоп*
и характерное переменное сопротивление, оказываемое педалями.
Руки осваивают поворотливость рулевой вилки и приспосабли-
ваются сочетать ее произвольные повороты с опиранием на нее.
Гораздо дольше воспитывается и постепенно обостряется чувство
боковых наклонов машины и ощущение того, как влияют на
них повороты руля. Старый инстинкт, связанный с прежним
опытом по пространству, может вначале побуждать при крене
машины влево поворачивать руль вправо. Мало-помалу инстинкт
этот преодолевается, и новичок сам или по указанию учителя
прилаживается откликаться на эти крены влево поворотами
руля влево же, так как благодаря им точки опоры велосипеда
подбегают под уклонившийся в сторону общий центр тяжести
и восстанавливают нарушившееся равновесие. Все это и еще мно-
гое другое совершенно невидимо снаружи и накапливается уча-
щимся только путем личного, не всегда безболезненного опыта.
Пусть по ходу этой фазы новичок успеет раз пятнадцать взо-
браться на свой самокат и свалиться с него; каждая набитая
им шишка есть болевой след начавшегося копиться у него опы-
та сенсорных коррекций. С каждой новой минутой он получает
все новые потоки как раз тех ощущений, которых не могло быть
видно ни на ком постороннем, и его центральная нервная сис-
тема начинает мало-помалу разбираться в вопросе о том, на
какого сорта коррекции здесь имеется спрос.
Правильный педаляж
* Стопа — принятое в анатомии и биомеханике название ступни ноги.

Нечего и говорить, что вся эта работа течет иной раз на
три четверти бессознательно, но разумным вниканием можно
очень ускорить ее.
Попутно с этим накапливанием опыта по части коррекций
совершается их внутренняя сортировка. Учащемуся уже стало
ясным, что именно нужно корректировать, но еще не видно, чем,
с помощью какого рода ощущений всего удобнее выполнять эти
коррекции. Центральная нервная система деятельно ищет: где,
как, какой вид чувствительности способен наиболее быстро и
чутко откликнуться на ту или другую заминку, дать в том или
другом случае самую строгую и точную коррекцию. И дальше:
в распоряжении какого из фоновых, низовых уровней имеется
тот инструмент, которым можно в данном случае всего ловче
подцепить движение и провести его через трудное место.
В начале осваивания навыка могут встретиться два разных
случая. Когда основные, самые нужные коррекции определились,
то ведущий уровень данного навыка либо может, хорошо или
худо, обеспечить своими средствами эти коррекции, либо не
может. В первом случае движение поначалу выполняется кое-
как, «на костылях»: те виды чувствительности, какие имеются
в инвентаре ведущего уровня, могут обеспечить эти коррекции,
хоть временно, приблизительно выполняя роль деревянных лесов,
с помощью которых в дальнейшем возводится каменный дом.
И действительно, пока движение, хотя и с трудом, выполняется
на этих суррогатных подпорках, успевают выработаться в низо-
вых уровнях настоящие подходящие фоны, или автоматизмы, о
которых речь будет дальше. Так, например, в навыках опиловки
или косьбы, а из области тонких пальцевых движений — в на-
выках игры на фортепиано правильные движения напильника,
косы или собственных пальцев вначале выверяются зрением, при-
стальной слежкой за ними «во все глаза». И уже благодаря то-
му, что движения все же удается более или менее правильно
выполнять под их надзором, направляется и убыстряется выра-
ботка окончательных коррекций всех этих движений с помощью
мышечно-суставной, проприоцептивной чувствительности, по ко-
торой таким мастером является фоновый уровень мышечно-сус-
тавных увязок (В)
В других случаях ведущий уровень оказывается банкротом
в отношении хоть и фоновых, вспомогательных, но нужнейших
коррекций, без которых движение идти не может. Если речь
идет, например, о локомоции, то ведущий уровень всех локомо-
ции (CI) вполне обеспечен всеми смысловыми коррекциями,
которые нужны ему, как водителю или «пилоту» движения, но
ему может не хватить таких необходимых синергии, отсутствие
которых все равно срывает движение, хотя они и не относятся
ни к пилотажу, ни к конечной цели и смыслу. Так именно обстоит
дело с локомоциями плавания или езды на двухколесном вело-
сипеде. В этих случаях бывает всегда, что движение первона-

чально просто никак не выходит: учащийся упорно погружается
в воду или падает на бок вместе со своей машиной. В обоих
этих навыках (а также в ряде других, подобных им: беге на
коньках, планерном навыке, умении ходить по канату и т. п.)
имеет место один абсолютно всеобщий закон: во-первых, в ка-
кой-то момент эти умения постигаются сразу, как будто ка-
ким-то озарением, и, во-вторых, раз уловленное умение этого
рода не утрачивается больше никогда, пожизненно, какой бы дол-
гий перерыв ни был у человека в практике этого движения и
как бы далеко ни зашла его общая растренированность в нем.
Основного умения держаться на поверхности воды, на велосипе-
де, на канате и т. п. также нельзя забыть, как невозможно
забыть, например, облика моря, виденного хотя бы однаж-
ды в жизни, или вкуса какого-нибудь раз испробованного
кушанья.
Описанный внезапный постигающий скачок, характерный
для этой группы навыков, означает, что в этот момент вступает
в строй выработавшаяся в соответственном уровне фоновая кор-
рекция, обеспечивающая успех этого движения. Движение не
получалось до этого переломного момента именно потому, что
для этого рода движений в распоряжении их ведущего уровня
не было никаких подходящих коррекций нужного качества, хотя
бы суррогатных, какие спасают дело при многих других видах
движений. То, что «секреты» навыков плавания или велоезды
и т. п. заключаются не в каких-нибудь особенных телодвиже-
ниях, а в особого рода ощущениях и коррекциях, объясняет нам,
почему эти секреты не удается растолковать никаким показом
(а любое движение всегда можно показать) и почему они совер-
шенно и пожизненно незабываемы.
Даже помимо этих особенных ощущений и коррекций, сос-
тавляющих монополию уровня В, ни уровень пространства (С)
с его обоими подуровнями, ни верховный уровень сложных на-
выков (D) не имеют подходящих средств для полноценного
покрытия всех коррекций, нужных для данного двигательного
навыка. Таким образом, встает во весь рост вопрос о привлече-
нии фоновых уровней как специалистов по тем или иным видам
коррекций. Вполне уместным будет сравнение построения нового
навыка со строительством здания. В начальных стадиях работы
архитектору не нужно бывает ничего, кроме готовальни и листа
бумаги. Когда же строительство разворачивается, то ему, ко-
нечно, не только потому приходится привлекать себе помощни-
ков, что у него самого только по одной паре рук и ног. Более
важная причина в том, что его руки, очень искусные в производ-
стве чертежей и расчетов, гораздо медленнее и хуже умеют
класть кирпичи или делать оконные рамы, нежели руки камен-
щиков и плотников. Подобным образом за фазой прощупыва-
ния и определениях нужных коррекций наступает фаза их роспи-
си по фоновым уровням. У велосипедиста, у обучающихся прыж-

ку с шестом, фигурному катанию на коньках, гимнастическим
упражнениям на снарядах и т. п. постепенно выявляются те
проприоцептивные сигналы, которые с наибольшим мастерст-
вом умеет схватывать и использовать уровень мышечно-сустав-
ных увязок (В), те ощущения от органов равновесия, на кото-
рые всего тоньше и правильнее откликается уровень тонуса (А),
и т. д. Эта фаза пока все еще внутренняя планировка по соору-
жаемому навыку, но дело уже вплотную приблизилось и к реа-
лизации этих планов.
Построение навыка.
В. Разверстка фонов
Мы подходим к четвертой по порядку, качественно снова
совершенно особой фазе построения двигательного навыка:
где же тут монотонное «проторение» или продалбливание?
Эта фаза иногда охватывает собой по времени довольно
большую часть всей тренировки, а по своему значению занимает
в ней исключительно важное место. Это — фаза фактического
переключения вниз, в фоновые уровни тех коррекций, которые
уже определились и разместились по этим уровням в предшест-
вующей фазе.
Уже раньше упоминалось, что спуск фоновых коррекций в
подходящие для них низовые уровни построения есть то самое
явление, которое называется автоматизацией двигательного
акта. Первым делом нужно пояснить, чем обусловлено такое
название.
На первых шагах строительства двигательного навыка со-
знательное внимание бывает устремлено почти на все многочис-
ленные подробности управления движением. А этих подробностей
и слабых пунктов оказывается такое изобилие, что внимание
теряется и то и дело упускает из виду важные, подчас и ре-
шающие, коррекции. Перед нами прошло уже немало примеров
и разборов движений, показавших, как много в этих движениях
разнообразнейшей работы по управлению, и как насыщена фоно-
выми коррекциями, например, каждая локомоция: ходьба, бег,
плавание, прыжок. Разумеется, никакое, самое натренированное,
внимание не может охватить сразу весь этот град коррекций.
Тут и приходит на помощь автоматизационное переключение
в низовые, фоновые уровни.
Дело в том, что в каждом движении человека, простом
или сложном, полном глубокого смысла или доступном и любой
лягушке, в сознание попадает только то, чем управляет веду-
щий уровень этого движения. Так уж построено наше сознание,
что его фонарь, как правило, не способен осветить больше од-
ного уровня зараз, хотя оно и в состоянии освещать их все
по очереди. Поэтому получается, что все те коррекции, которые

передаются на управление фоновым уровням, уходят в то же
самое время из поля нашего сознания, т. е. начинают выполнять-
ся бессознательно, автоматически. Глубоко неправильно было бы
представлять себе, что движения или части движений, управ-
ляемые автоматизмами, это непременно что-то застывшее, столь
неизменяемое, как въевшаяся привычка. Кто-то очень верно под-
метил разницу между привычкой и автоматизированным навы-
ком, сказав, что «навыком владеем мы, тогда как привычка вла-
деет нами». Автоматизмы могут иной раз быть более гибкими
и приспособительными, чем любое сознательное движение; их
существенный признак только в. том, что для своего осуществле-
ния они не нуждаются в сознании.
Вполне понятно, какое большое значение имеет описанное
свойство автоматизмов. Помимо того что при автоматизации
каждая коррекция переключается на тот уровень, который ей
качественно наиболее впору, автоматизационное переключение
каждой очередной коррекции вниз означает еще один шаг к раз-
грузке внимания, которому этим все более облегчается возмож-
ность следить за самыми существенными и ответственными сто-
ронами движения, не размениваясь на мелочи.
Автоматизация совершается не сразу, а охватывает собой
иногда довольно значительную часть всего времени осваивания
навыка, не только потому, что это время уходит на выявление
нужных коррекций и уровней, наиболее подходящих для каждой
из них. Более важная причина в другом.
Сами эти фоновые коррекции низового уровня, потребные
для изучаемого навыка, далеко не всегда простые, нехитрые
реакции, которые подходящий уровень сумел бы выполнить
с первого же раза правильно. Нередко, и как раз в наших при-
мерах велоезды или прыжка с шестом, эти фоны сами по себе
чуть не целые навыки, вовсе не прирожденные и не лежащие
в «фонотеке» низового уровня готовыми, как сюрприз в хло-
пушке. Их нужно еще выработать и воспитать.
В одних случаях требуемый фон — это действительно це-
лостный самостоятельный навык, который при этом, как более
простой, очень часто бывает уже давно выработанным у учаще-
гося, так что остается только пустить его в ход. Иногда подоб-
ный фон-навык нужно в той или иной мере «подшлифовать» и
приспособить к фоновой роли. Могут, конечно, встретиться и
такие случаи, когда нужно начинать воспитание навыка с самых
азов.
К таким самостоятельным фонам относится, например, раз-
бег при цепном акте прыжка в длину или в высоту или прыжка
с шестом. Бег уже давно выработан у каждого, с той или другой
степенью совершенства, как самостоятельное движение в нижнем
подуровне пространства (CI). Его остается только подчинить
общей задаче всего движения прыжка: превратить бег в разбег.
Это, безусловно, не одно и то же, особенно разбег с длинным

шестом в руках, но исходному ведущему уровню прыжка (D)
достаточно уже положить на него всего несколько поправочных
мазков и превратить его ведущее положение в фоновое.
Подобный же фоновый смысл приобретает локомоция бега
в играх в футбол или теннис, локомоция ходьбы в работе поезд-
ного сцепщика, косаря, метельщика и т. д.
В других случаях то движение или часть движения, кото-
рыми должен будет управлять в изучаемом навыке данный
фоновый уровень, не имело бы никакого смысла в качестве
самостоятельного, так как не было бы способно в таком вылу-
щенном из всего целостного действия виде решить ровно никакой
двигательной задачи. Возьмем для примера сложную синергию
поворачивания вокруг себя с диском в правой руке перед его
метанием или не менее сложное движение выхода в стой на
обеих руках, ногами вверх, на вертикально вставшем шесте, что
бывает перед выпусканием его из рук и переходом через планку.
Возьмем из области трудовых навыков вождение правою рукой
со смычком или сложные, увертливые движения обеих кистей и
пальцев, держащих вязальные спицы. Все эти движения и сос-
тавные части движений приобретают смысл и становятся целе-
сообразными только тогда, когда они вкраплены в целостное
смысловое движение или действие и подчиняются его ведущим
коррекциям. Легкоатлет должен подняться на руках на своем
шесте не безотносительно, как и когда вздумается, а в тот
самый момент, когда шест дошел до требуемого положения,
и при этом так, чтобы перепорхнуть всем телом через планку,
не задев за нее. Скрипач должен водить смычком так, чтобы
его направление, скорость и сила нажатия на струны создавали
требуемый художественный звук, все время контролируемый
ухом и верховными, «музыкальными» центрами мозга. В против-
ном случае это будет вождение, которое, может быть, ни опыт-
нейший глаз, ни точнейший киноснимок и не отличат по виду
от правильного, но которое не извлечет из скрипки ничего, кроме
скрипения. И так далее.
Вот эти-то фоны, которые управляют движениями, не имею-
щими самостоятельного смысла, или даже не обслуживают сами
отдельных движений, и называются автоматизмами. Иногда их
подразделяют на высшие автоматизмы (те, которые обслужива-
ют действия из уровня D) и низшие (входящие в состав движе-
ний уровня пространства, С), но это деление не имеет никакого
существенного значения. Конечно, автоматизмы из разряда выс-
ших (называемые также специальными навыками, сноровками
и т. п.) гораздо многочисленнее, сложнее и разнообразнее низ-
ших. Мы уже встречались с ними при описании уровня дейст-
вий (D).
С автоматизмами, как и с фонами первого рассмотренного
рода, дело может обстоять двояко: либо они еще незнакомы обу-
чающемуся и ему предстоит их выработать, либо он обнаружи-

вает их уже готовыми, сохраняемыми памятью в «фонотеках»
его низовых уровней, так что их остается только отряхнуть от
нафталина, подновить и кое в чем подогнать и приспособить
к новой задаче. Очевидно, что фоновые автоматизмы этого вида
были в свое время выработаны как составные элементы какого-
нибудь другого навыка, поскольку мы уже договорились, что
ни самостоятельного значения, ни самостоятельного происхожде-
ния никакие автоматизмы иметь не могут.
Начинающий велосипедист, наверное, найдет, например, в
своих запасах и автоматизмы вращения педалей и автоматизмы
поворотов рулевой вилки, приобретенные им во времена катания
на трехколесном велосипеде. Обучающийся летному делу наберет
в своих запасах немало автоматизмов и из вело- и из автопрак-
тики, а может быть, и из вовсе непредвиденных, знакомых ему
физических упражнений, развивших в нем автоматизмы удержа-
ния равновесия, взаимной увязки движений рук и ног и т. д.
Такое использование автоматизмов, выработанных в свое
время для навыка X, в другом, позже сооружаемом навыке
Y, и есть то, что носит название переноса навыков или переноса
упражненности. В этом важнейшем явлении необходимо разо-
браться подробнее, хотя оно пока еще мало изучено.
Очень долгое время оставалось загадочным, в чем заклю-
чается суть этого явления — «распространительного толкования»
приобретенных умений, т. е. явления переноса навыков. За-
гадочность усугублялась еще тем, что иногда два вида движений,
как будто довольно сходных друг с другом по внешности, об-
наруживали ничтожную степень переноса упражненности. В дру-
гих же случаях совсем несходные на вид движения, как, напри-
мер, бег на коньках и велоезда, или спринтерский бег и прыжки
в длину, или даже фигурное катание на коньках и стрельба
в цель, давали как раз очень яркие и стойкие проявления пере-
носа.
Ошибка, бывшая причиной всех этих недоумений, состояла
в том, что причину переноса искали в сходстве движений, или
двигательного состава. Существовала целая теория так называе-
мых тождественных элементов, созданная для объяснения пере-
носа и в двигательных и в школьноучебных навыках, но, к со-
жалению, эта теория не была в состоянии верно предсказывать
явления, а следовательно, никуда не годилась. Мы на основе все-
го изложенного выше материала окажемся несравненно ближе
к истине.
Как уже сказано, перенос упражненности опирается на ис-
пользование ранее выработанных автоматизмов, но автоматиз-
мы — это не движения, а коррекции, управляющие движениями
и их частями. Поэтому в тех случаях, когда два движения сход-
ны одно с другим по форме и виду, но имеют в своей основе
совершенно различные коррекции (например, движения со смыч-
ком и движения с пилой или напильником), не обнаруживается

и никаких признаков переноса. Наоборот, в движениях, где этот
перенос установлен, всегда не трудно найти и одинаковые или
близко сходные группы коррекций. Так, например, навыки вело-
езды и катания на коньках роднит между собой совершенно
ясная вещь: в обоих навыках мы имеем дело с держанием под-
вижного (динамического) равновесия над опорой, не имеющей
ширины, т. е. линией опоры велосипеда или полозом конька.
И руководящие ощущения наклона и равновесия, и даже сам
принцип коррекций, восстанавливающих это равновесие, — прин-
цип подъезжания под отклонившийся в сторону центр тяжести
тела — в обоих навыках одни и те же. В таких, казалось бы,
разных между собой навыках, как стрельба в цель и фигурное
катание на коньках, и то явственно проступает группа важных
сближающих их между собою коррекций: верного пространст-
венного глазомера, стойкой, уравновешенной твердости точных
движений и, наконец, безошибочного улавливания нужного мо-
мента.
Переносы упражненности возможны не только с навыка на
навык, но и с одного исполнительного органа тела на другой,
не упражнявшийся орган. Так бывает, например, когда в каком-
нибудь движении упражняется только левая рука, а результат
упражнения сказывается затем не только на ней, но и на правой.
Эта разновидность переноса имеет самое близкое отношение к
переключаемости, и мы вернемся к ней несколько дальше.
Не требует специальных подчеркиваний, как важно уметь
правильно анализировать движения с точки зрения их уровне-
вого состава и строения участвующих в них автоматизмов, чтобы
намного повысить экономию сил и полезный результат упраж-
нения.
Подбирая «лестницы навыков» так, чтобы каждый из них
мог как можно полнее использовать автоматизмы, уже построен-
ные для предыдущих, и в то же время делал и свой взнос в
«фонотеку» накапливаемых автоматизмов, можно достигнуть ис-
ключительного успеха.
Переносы по навыку имеют и свою теневую сторону, о ко-
торой сейчас уместно будет сказать. Эта теневая сторона выяв-
ляется в тех случаях, когда при осваивании нового навыка в
управлении им вмешиваются или мало подходящие, или прямо
вредные для него старые, привившиеся автоматизмы. Так, на-
пример, у очень многих из нас с детства выработан автоматизм
рулевого управления, заключающийся в том, чтобы поворачивать
руль вправо, когда хочешь и ожидаешь, чтобы и машина по-
вернула вправо же. Начинаясь с детского велосипеда и игры
«в лошадки», этот автоматизм затем с успехом переносится нами
и на двухколесный велосипед, и на автомобили любых систем
и марок, и на рулевое управление самолета и планера. Количест-
венная сторона — соотношение между углом поворота руля и
крутизною получающегося поворота машины — играет здесь уже

второстепенную роль: действитель-
но, то, что у тяжелого грузовика,
например, надо повернуть баранку
руля на 180° для такой же крутизны
заворота, какая у велосипеда требу-
ет 10°, сразу и вполне бессознатель-
но выверяется зрением. Мы в тот же
миг видим, как начинает поворачи-
вать наша машина, и в тот же миг
увеличиваем или уменьшаем пово-
рот баранки руля, руководясь пока-
заниями глаз. Но вот нам прихо-
дится сесть к рулю обыкновенной
гребной лодки, где движения прямо
противоположны: для поворота лод-
ки вправо нужно сделать руками,
держащими веревочки, такое же
движение, какое повернуло бы вело-
сипед или автомобиль влево. Каж-
дый знает, как трудно в этом поло-
жении побороть старый, укоренив-
шийся автоматизм; впрочем, у всех сколько-нибудь ходких мо-
торных лодок и у глиссеров хорошие конструкторы уже давно
ввели управление по автомобильному принципу.
Неотвязный автоматизм макания пера в чернильницу, без
конца проступающий при переходе на писание авторучкой; авто-
матизмы протягивания руки к давно уже несуществующим
дверной задвижке или выключателю; многочисленные автома-
тизмы конькобежного спорта, перечащие правильным движениям
на лыжах, и т. п. могут также послужить примерами подобных
интерференции*, как их называют, т. е. взаимных помех между
старыми автоматизмами и новыми навыками. Постепенное пре-
одоление и изживание первых составляет иногда немалую доба-
вочную нагрузку к описываемой сейчас четвертой фазе построе-
ния навыка.
Построение навыка.
Г. Автоматизация движений
Между тем автоматизация, т. е. выработка новых фоновых
автоматизмов и переключение коррекций движения, одних за
другими, в низовые уровни продолжается своим чередом. При
описании в очерке V уровня действий было рассказано, каким
путем уровень-заказчик сносится с фоновым, передавая ему за-
Сила привычки
* Интерференция (лат.) хорошо и почти буквально переводится словом
«встревание».

явку на требующийся автоматизм. Так как у взрослого почти
все новые навыки строятся под руководством коркового уровня
действия (D), то и заказы на автоматизмы проводятся у него
почти во всех случаях через описанные там же «премоторные»
системы коры мозга. Коррекции самого ведущего уровня вре-
менно и приблизительно поддерживают поначалу разрабатывае-
мую часть движения, затем наступает момент, когда коррекции
соответственного фонового уровня доразвились и окрепли. Он
отталкивает от себя руку ведущего уровня, которая поддержи-
вала его, как старшие поддерживают на воде ребенка, обучаю-
щегося плавать, и перенимает новоявленный автоматизм цели-
ком на себя. Это и есть момент состоявшейся автоматизации.
Из всего изложенного ясно, что в каждом двигательном на-
выке может содержаться несколько автоматизмов, т. е. он может
в нескольких разных направлениях нуждаться в фоновых кор-
рекциях этого вида. Поэтому в продолжение выработки навыка
может в разные времена произойти и несколько моментов авто-
матизации, совершенно независимо друг от друга. Так, в навыке
езды на велосипеде такими моментами будут: основной перелом-
ный момент овладения равновесием, автоматизм правильного,
непринужденного вращательного движения ног, автоматизм, не
дающий подошвам соскальзывать с педалей, автоматизмы пе-
дального торможения, езды без рук на руле, сверхкрутых по-
воротов и т. д.
Из приведенной характеристики того, что представляет со-
бой автоматизация, столь же прямо вытекает, что она никогда
не проявляется постепенно, а во всех случаях выглядит как
внезапный скачок или перелом. Она похожа- не на «проторение»
(выражающееся в опытах с условными рефлексами в плавном
нарастании количества капающей слюны), а скорее на какое-то
«осенение», на своего рода восклицание «а г а!». Каждый спорт-
смен помнит момент, когда он разом почувствовал, что вода
держит его или что его велосипед сразу приобрел такую устой-
чивость, как будто у него выросло третье колесо.
Третья особенность автоматизации обусловлена также ее
основной сущностью, тем, что она состоит в переключении ка-
кой-то части управления движением на другой уровень, т. е. на
другие по качеству коррекции. Поэтому автоматизация — это
всегда скачок по качеству. Изменение в составе тех видов чув-
ствительности, которые обслуживают коррекции данной части
движения, не может не сказываться и на его существенных чер-
тах. Таким образом, каждый автоматизационный скачок дает
не только внезапное, резкое улучшение в выполнении разучи-
ваемого движения, но при этом еще и качественные перемены
в нем.
Например, когда в навыках опиловки металла или косьбы
контроль над основной рабочей частью движения переходит
от глаз к мышечно-суставной чувствительности, составляющей

главное оружие уровня синергии и мышечно-суставных увязок
(В), это сразу проявляет себя в изменении качества работы.
Плоскость опиливаемой пластинки становится гладкой и блестя-
шей, ряды валящейся травы делаются ровными, широкими и
пышными. По тому, насколько плавно останавливается вагон
трамвая и насколько точно подходит его задняя площадка к
остановочному столбу, всегда можно судить, в какой мере авто-
матизирован у вожатого навык работы воздушным тормозом.
Не лишена интереса одна очень распространенная черта
автоматизационных качественных сдвигов. Если автоматизация,
как это часто бывает, заключается в передаче коррекций уров-
ню мышечно-суставных увязок (В), не пользующемуся зрением,
то она сопровождается хорошо всем известным фактом: выклю-
чением зрительного контроля. Учащийся вдруг, скачком обнару-
живает, что он может выполнять ту или другую часть движения
не глядя, в то время как до этого ему приходилось следить за
нею «во все глаза». Каждый без труда припомнит немало при-
меров подобных же автоматизационных сдвигов из своей лич-
ной практики: в навыках завязывания и развязывания узлов,
повязки галстука, шнуровки одежды, игры на музыкальном
инструменте, движений рук при гребле и т. п. Такое освобожде-
ние от зрительного контроля может даже служить недурным опо-
знавательным признаком того, что наблюдаемый автоматизм
выработан как раз в уровне мышечно-суставных увязок (В).
Построение навыка.
Д. Срабатывание фоновых коррекций
Вряд ли нужно много говорить о том, что подразделение
всего процесса упражнения на отдельные последовательные фа-
зы, которое проводится нами в этом очерке, очень сильно схе-
матизирует действительное положение вещей. На самом деле,
конечно, границы между этими фазами могут быть очень рас-
плывчатыми, а временами последовательные фазы могут и час-
тично налагаться друг на друга. Тем не менее в основном это
подразделение правильно, хотя и встречаются отдельные отступ-
ления от него.
Нужно сразу сказать, что и та очередная фаза, к описанию
которой мы сейчас переходим, в действительности не наступает
четко вслед за предыдущей, окончившей свое дело и, уходя,
хлопнувшей за собой дверью. Наоборот, и автоматизация, как
мы только что видели, совершается в более или менее сложном
навыке не в один, а в несколько последовательных приемов;
и явления пятой фазы, о которой сейчас идет речь, очень посте-
пенно вливаются в общую струю работы над навыком, еще за-
долго до завершения всех сдвигов по автоматизации. Эта фаза
заслуживает названия фазы срабатывания фонов между собою.

Если сравнить выработку навыка с разучиванием спектакля,
то в предыдущие фазы роли были распределены между актерами,
переписаны для них и выучены каждым наизусть, а теперь на-
чинаются совместные репетиции.
Как ни далеко уже продвинулось дело сооружения двига-
тельного навыка, однако и до его завершения еще тоже не
близко. Над фонами, и в частности над автоматизмами, остает-
ся еще немало побиться, прежде чем обучающийся почувствует,
что прочно оседлал каждый из них. Первая же трудность овла-
дения фонами состоит в том, что все эти вспомогательные фоны
и автоматизмы, управляемые разными уровнями построения, осу-
ществляются в конце концов через посредство одних и тех же
мышц, суставов и костных рычагов и должны приладиться не
мешать друг другу и не сбивать один другого. Мы уже говорили
об интерференциях, возникающих от неувязки между старыми
автоматизмами и запросами со стороны нового изучаемого
движения. Теперь к ним присоединяются еще такого же рода
интерференции и между вновь выработавшимися автоматизма-
ми, пока они еще не сыгрались как следует друг с другом и не
проделали взаимной пригонки и пришлифовки. Вот пример такой
интерференции при образовании велосипедного навыка. В на-
чале обучения уровень тонуса А, специалист по позам и хваткам,
овладевает хваткой рулевой вилки и приспособляется к плот-
ному, добросовестному держанию ее. В то же время нижнему
подуровню пространства (С1) необходимо научить руки чутко от-
кликаться точными переливами нажимов руля на каждый начи-
нающийся боковой крен машины. Часть времени неизбежно рас-
ходуется на борьбу между плотной, цепкой хваткой из уровня А
и быстрыми чуткими реакциями из подуровня О, которым при-
ходится разыгрываться в одних и тех же мышцах рук и плече-
вого пояса. Рано или поздно, однако, оба эти автоматизма
из разных уровней не только находят между собой общий язык,
но даже вырабатывается своего рода подавтоматизм в уровне
тонуса (А), который начинает подкреплять реакции рулевого
управления своим экономным тоническим способом. Не менее
выразительные столкновения могут происходить поначалу между
теми же воздействиями на руль ради равновесия, производимы-
ми из подуровня О, и воздействиями на него же для машино-
вождения, для целевых поворотов вправо и влево, управляемыми
через пирамидный подуровень С2. Подобные же перебои можно
подметить между автоматизмами ходового вращения педалей
и педального торможения, в прыжке с шестом — между привыч-
ным фоном бега и автоматизмом держания при этом на весу
упругого, неповоротливого шеста и т. д.
Даже в тех случаях, когда мы не в состоянии обнаружить
с помощью наблюдения, в чем заключается досадная помеха
и какие фоны никак не могут поделить между собою того костно-
мышечного коня, на котором они должны сообща скакать, мы

нередко ясно замечаем самый факт наличия такой помехи. Дело
в том — и это широко известно, — что ни в одном навыке осваи-
вание никогда не идет плавно и гладко. Наряду с теми качест-
венными скачками и ступеньками, о которых уже говорилось, ход
выработки навыка часто включает в себя и более или менее
длительные остановки, как бы заминки, иногда даже как будто
временные ухудшения. «Ведь дело уже шло почти совсем хоро-
шо! — в отчаянии восклицает ученик. — Почему же оно опять
вдруг расклеилось?!»
Опытный педагог может всегда, не покривив душой, преодо-
левать эти обескураживающие настроения учащегося. Он вправе
точно заверить его, что за этою заминкой последует качествен-
ный скачок в лучшую сторону, если только ученик не опустит
руки и будет настойчиво продолжать работу, может быть только
сделав небольшой перерыв в тренировке или внеся в нее времен-
ное разнообразие. Право педагога на такую уверенность осно-
вано на том, что подобные остановки (их иногда прямо назы-
вают «творческими паузами») всегда предшествуют очередному
автоматизационному скачку, хотя, конечно, не каждый такой
скачок обязан начинаться с них. Каждая заминка или временное
ухудшение свидетельствуют о том, что между какими-то сущест-
венными фонами произошла интерференция, не позволяющая
им поладить друг с другом. Центральная нервная система вый-
дет в конце концов из положения либо тем, что сумеет нужным
образом приспособить и подогнать оба фоновых механизма друг
к другу, либо, если этот путь не удастся, она скомбинирует и
воспитает новый, более подходящий и гибкий автоматизм взамен
прежнего. На такую выработку и замену уходит какое-то время;
оно и составляет содержание переживаемой «творческой паузы»,
так огорчающей ученика.
Упорствование в тренировке в те моменты, когда ощущает-
ся явственная интерференционная заминка и разлаживание уже
удававшегося было движения, может иногда принести заметный
вред. Сделаем это предупреждение в заключение данного разде-
ла. Может получиться, что центральная нервная система, если
ей не дают времени разобраться в создавшемся положении и
насильственно заставляют ее пускать в ход оба противоречивых
механизма коррекций, волей-неволей пойдет на компромисс, на
уступки качества. Она уширит допуски как по тем, так и по
другим коррекциям, сделает их более взаимно терпимыми, и
этой ценой их совместное существование окажется возможным.
Так случается, например, при трудных пассажах на фортепиано
или при сложных совместных движениях всех конечностей в не-
которых гимнастических или атлетических упражнениях. Если
очень грубо расчленить коррекции, то оказывается, что коррек-
ции, следящие за точностью и меткостью, не выдерживают в
этих случаях на первых порах большой беглости движений, а
коррекции, заведующие беглостью, не допускают точности.

В итоге получаются движения смазанные, приблизительные,
хотя и поспевающие за требуемым темпом. Педагоги называют
соскальзывание на подобный компромисс «забалтыванием».
Вред его в том, что если уже оно получилось, то от него очень
трудно избавиться. Поэтому к интерференциям и к заминкам,
которые свидетельствуют об их возникновении, необходимо отно-
ситься внимательно и чутко. Педагог поможет учащемуся ре-
шить, что в данном случае лучше — сделать ли в тренировке
полный перерыв и отдаться на волю «творческой паузы» цент-
ральной нервной системы или в корне изменить способ трени-
ровки и применяемые упражнения — так, чтобы облегчить моз-
говым аппаратам путь к правильному выходу из создавшегося
затруднения.
Построение навыка.
Е. Стандартизация
Там, где старые наблюдатели видели одно только монотонное
долбление, перед нашими глазами прошло уже столько разно-
родных фаз постепенного строительства навыка, что приходится
удивляться не тому, что это строительство требует времени, а
скорее тому, что оно все же укладывается в умеренные сроки.
И тем не менее просмотренные нами до сих пор фазы еще далеко
не все. Для завершения выработки нового навыка требуются
еще по крайней мере две различные между собой фазы, на-
столько важные и трудоемкие, что нередко эти завершающие
фазы требуют больше времени, чем все то, что им предшество-
вало. Эти фазы можно рассматривать, как этап окончательной
отделки, пригонки и шлифовки навыка. Хотя они не проходят
поочередно, одна после другой, а очень тесно взаимно перепле-
таются, для удобства изложения мы рассмотрим их раздельно,
как они этого заслуживают по своему различному смыслу и на-
значению. Мы обозначаем эти фазы как стандартизацию и ста-
билизацию двигательного навыка.
В очень многих автоматизированных двигательных актах ца-
рит, как мы уже знаем, необычайная, отчеканенная одинако-
вость повторяющихся частей (циклов) движения. Последова-
тельные шаги при ходьбе и беге, последовательные гребки при
плавании или гребле, несколько раз подряд выполненные опыт-
ным мастером прыжки или сальто и т. п. одинаковы между
собой, как гвардейцы в строю. Такую же одинаковость мы могли
пронаблюдать и у точных движений уровня пространства, на-
пример у концов целевых движений взятия, указывания, удара,
укола. Между тем, как нам уже известно, такое тождество дви-
жений не получается само собой, автоматически, как получаются,
например, совершенно точные повторения звучаний при повтор-
ных проигрываниях одной и той же патефонной пластинки.

Оно обязано своим существованием не какому-то штампу в дви-
гательных центрах мозга (мы уже доказали выше, что такие
штампы невозможны в них); наоборот, нервная система доби-
вается этого тождества иногда с большим трудом, исключитель-
но посредством бдительнейшей слежки за движениями с по-
мощью своих коррекций. Но в живой природе ничто не делается
без определенной жизненной целесообразности, особенно если
наблюдаемое явление завоевывается энергичным трудом. Если
мозг добивается в многочисленных видах навыков подобной
одинаковости повторяющихся движений несмотря на то, что это
требует значительных усилий, значит, это в каких-то отношениях
нужно и полезно. Мы и в самом деле можем наблюдать, как
не сразу дается нервной системе эта стандартность движений
при тренировке нового навыка. У маленького ребенка, только
что обучающегося ходить и бегать, ни один шаг не похож на
другой. То же самое имеет место и у взрослых при их первых
прыжках, первых десятках движений веслами и т. п. По степени
достигнутой стандартности движений этого рода можно даже
довольно хорошо судить о степени выработанности навыка с
ним.
Для чего же центральная нервная система стремится через
многочисленные препятствия к этой стандартности? Оказывается,
для движений разных уровней объяснения получаются тоже раз-
ные.
Движения локомоции — ходьбы, бега, прыжка и т. п. —
представляют собой огромные синергии. В них стройно и дружно
сообща работают сотни мышц. Однако главная трудность уп-
равления и увязки в таких движениях не в этом. Благодаря
многосуставности подвижных цепей тела и богатству их степеня-
ми свободы между всеми частями этих цепей — стопами, голеня-
ми, бедрами, предплечьями, плечами и т. д. — разыгрывается
при движениях огромное количество сил взаимодействия. Осо-
бенно значительно нарастает и количество и величина этих сил
при мало-мальски быстрых движениях. Доказано, что при
увеличении темпа силы этого рода возрастают пропорционально
квадрату темпа, иначе говоря, увеличение темпа в два или три
раза вызывает возрастание этих сил соответственно в четыре
или в девять раз и т. д. Эти силы взаимодействия — иначе го-
воря, силы отдачи из одних звеньев тела в другие — носят
название реактивных сил.
Реактивные силы при больших синергиях вроде бега, прыж-
ка или сальто настолько велики и разнообразны, что создают
иногда почти нерешимые задачи по увязке такого рода объемис-
тых, быстрых движений. Они противодействуют усилиям мышц,
расталкивают между собой звенья, относят их в совсем нежела-
тельных направлениях и т. д. Столкновения между всеми ими
настолько сложны, что скомбинировать двигательный состав по-
добной синергии так, чтобы она была вообще исполнимой, —

исключительно трудная задача. Казалось бы, необъятное коли-
чество степеней свободы у наших органов движения дает такой
же необъятный простор для выбора и комбинирования путей
(траекторий) движения, однако это не так. Перебирая одну за
другой множество комбинаций, которые так щедро дозволяет
подвижность суставчатых цепей тела, нервная система вынуж-
дена отбрасывать их одну за другой: каждую из них тем или
иным образом разрушают реактивные силы. Форма за формой
как бы взрывается изнутри.
Теперь делается очевидным, что если удается найти такую
форму движения, в которой реактивные силы не проявляют этих
разрушительных свойств, то нервная система ухватывается за
нее со всей мыслимой цепкостью. Как показывает опыт, для
сложных крупных движений рассматриваемого рода отсеивается
как правило, всего одна-две, самое большее — несколько единиц
исполнимых, несаморазрушающихся форм движения. Эти формы
обладают между собой резкими качественными различиями и
разделены широкими промежутками неисполнимых форм. Если
проделывать движение очень медленно, «по складам», то широ-
кая суставная подвижность позволяет выполнять его на многие
тысячи ладов. Если же попытаться сделать его связно и быст-
ро— так, чтобы оно действительно решало стоящую перед ним
двигательную задачу, то возможности резко и безжалостно огра-
ничиваются.
Зато, как показывают более точные наблюдения, биодина-
мика делает нам в отношении этих движений неожиданный
и очень ценный подарок. Оказывается, среди немногочисленных
выполнимых форм каждого подобного движения существует сов-
сем уж малая кучка форм, отличающихся крайне важной осо-
бенностью. Движение оформляется при них так, что реактивные
силы не только не сбивают, а, наоборот, прямо поддерживают
его, сообщают ему особенную устойчивость. Как только звено
или целая конечность начинает почему-нибудь отклоняться от
назначенного ей правильного пути, как тотчас же из-за этого
возникают реактивные силы, толкающие их обратно на их неви-
димые рельсы. Такое движение можно, пожалуй, сравнить с дви-
жением шарика, катящегося по желобу. Если по каким-нибудь
причинам шарик начнет отклоняться от дна желоба к его при-
поднятым краям, сила тяжести сгонит его обратно в глубь канав-
ки. Такие движения вполне естественно назвать динамически
устойчивыми.
Теперь для читателя станет понятным, почему существует
такое малое количество так называемых стилей спортивно-гим-
настических движений. Эти стили как раз и есть те счастливо
найденные двигательные составы движений, которые наделены в
большей или меньшей мере свойствами динамической устойчи-
вости. Понятно, почему такое непростое дело изобрести новый
стиль (способ) прыжка или плавания: возможности здесь везде

насчитываются единицами, и, конечно, немалая часть их уже
выявлена совместными исканиями десятков и сотен тысяч спорт-
сменов всего мира.
Итак, теперь мы имеем точное объяснение для стандарт-
ности движений в навыках описываемого рода. Она отнюдь не
обеспечивается сама собою для любой формы движения, какую
мы стали бы пытаться заучить. Сначала немало усилий прихо-
дится затратить на нахождение так или иначе исполнимых
форм и добиться того, чтобы стойко выдерживать эти формы
с помощью сенсорных коррекций, оберегая и отстаивая их
от всякого искажающего вмешательства внешних сил (реактивные
силы в исполнимых формах уже не так опасны). А затем ис-
кания и прилаживания центральной нервной системы, происхо-
дящие в течение многочисленных повторений движения, рано
или поздно достигают наконец построения динамически устойчи-
вой формы движения. Как только она найдена, сразу можно
очень резко ослабить узду сенсорных коррекций. Заботу об охра-
нении движения от искажающих помех внешних сил перенимают
на себя реактивные силы, которые делают это почти автоматиче-
ски; излишне подчеркивать, какую разгрузку это создает и для
всей чувствительности, и для внимания, и вдобавок и для мус-
кулатуры. Там, где в предыдущих фазах обучения приходилось
отражать сбивающие толчки и реактивных и внешних сил актив-
ными мышечными напряжениями, теперь создаются совсем иные
условия. Реактивные силы, которые до этого были в фактиче-
ском союзе с внешними и сообща с ними нападали на движение
и обстреливали его, с этого момента переходят в наш лагерь.
Теперь они. натравлены на внешние силы и успешно грызутся
с ними, а сенсорные коррекции спокойно отходят на отдых и со
стороны наблюдают за битвой, благополучно текущей без них.
Кроме всяких шуток, исполнитель не может не ощутить со
всей ясностью этой разгрузки, хотя ему не легко доискаться
до ее истинных причин. Это освобождение, одновременно охва-
тывающее и мышцы и всю центральную нервную систему, есть
то самое явление, которое легкоатлеты называют расслаблением
и которое очень высоко ценится ими. Из всего сказанного вид-
но, что речь идет не о каком-нибудь ослаблении мускулатуры
или разболтанности суставов и т. п. Если что фактически рас-
слабляется при овладении секретом динамической устойчивости
движения, то только эта жесткая узда сенсорных коррекций,
которая была необходимой раньше, чтобы не дать движению сой-
ти с рельсов. Теперь это достигается само собою и приносит
в качестве премии за успеваемость огромную экономию по всем
линиям физиологического хозяйства.
К сказанному нужно добавить еще вот что. Если и возможно
ценою значительных напряжений исполнить неустойчивую, само-
разрушающуюся форму движения, то уже, во всяком случае,
повторять ее несколько раз одинаково совершенно непосильно.

Поэтому такие формы и не заучитываются. Наоборот, устой-
чивые формы имеют все предпосылки к тому, чтобы легко под-
даваться повторениям, а значит, им нетрудно и закрепляться в
памяти. Таким образом, получается, что плохие, неудачные дви-
жения не запоминаются, тогда как удачные решения двигатель-
ной задачи, напротив, имеют тенденцию запечатлеваться прочно.
В этом проявляется одна из форм так называемого закона
эффекта, подмеченного американским психологом Торндайком
и имеющего очень широкую область применения.
Что касается точных целевых движений уровня простран-
ства, то присущая им стандартность имеет другое, более прос-
тое объяснение. Уровень пространства, как мы видели, обладает
способностью очень широко разнообразить свои движения и
умело пользуется их переключаемостью и взаимозаменяемостью
там, где это целесообразно. Однако в целом ряде случаев успех
движения прямо зависит от точности и меткости всего движе-
ния или какой-нибудь из его частей. В этом отношении высоко-
развитые сенсорные коррекции уровня С тоже прекрасно воору-
жены. Там, где по смыслу движения необходимо не ошибиться
ни на одну десятую миллиметра — при точном уколе, гравиро-
вании, вдевании нитки в иглу и т. п., — движение и выполняется
с точностью выше этой требуемой десятой; следовательно, при
всех его повторениях человеком с хорошим навыком не дает и
никаких расхождений от раза к разу.
Здесь стандартизация движений или их частей при выработ-
ке навыка является необходимым условием для их меткости и
точности.
Построение навыка.
Ж. Стабилизация
Обращаемся, наконец, к последней по счету фазе выработ-
ки навыка — стабилизации. При построении навыка она прохо-
дится в одно и то же время с предыдущей фазой, но имеет совер-
шенно другой смысл и значение.
Представим себе двух людей, выработавших у себя навык
одного и того же движения. Одного зовут, допустим У., дру-
гого — Ю. Оба выполняют перед нами разученное ими движе-
ние: прыжок, выход в стой или упор на брусьях, работу косой
и т. п. При всем внимании мы не в силах обнаружить разницу
в качестве выполнения между обоими. Движение совершается
ими одинаково правильно, одинаково рационально и экономно,
одинаково автоматизированно, наконец, с одинаковой степенью
непринужденности и грациозности. Кому из двоих отдать пред-
почтение?
Попробуем теперь внести в условия двигательной задачи
какое-нибудь небольшое осложнение. Если исполнители привык-
ли работать на свету, погрузим их в сумерки; дадим косцам

более короткие косы или поставим их на кочковатую лужай-
ку; выберем для прыжка ветреный день или мокрую дорожку,
заставим гимнастов решать в уме какой-нибудь арифметический
пример и т. п. Мы можем натолкнуться на неожиданный
результат. В то время как У. без малейшей заминки или затруд-
нения перешагнет через возникшее осложнение и оно ничем не от-
разится на успешности его движений, у испытуемого Ю. движе-
ния сразу станут неуверенными, растерянными, неловкими, яв-
ственно потеряют свою автоматизированность (как говорят, де-
автоматизируются) — и навыка как не бывало. У обоих движение
течет одинаково благополучно, покуда оно течет под стеклянным
колпаком. Но достаточно подуть ветерку, и между обоими просту-
пает вся глубина разницы.
Деавтоматизация, т. е. разрушение автоматизации, уже до-
стигнутой исполнителем, — большой и опасный враг двигатель-
ного навыка, и против нее необходимо в достаточной степени
вооружиться. Когда закончились все те переключения, из кото-
рых состояла автоматизация изучаемого навыка, то навык во
всех своих важнейших чертах уже проявлен, но его — продол-
жаю здесь сравнение из области фотолюбительства — необходи-
мо его закрепить. А для того, чтобы сознательно отнестись
к этому закреплению или стабилизации, как мы его назвали,
необходимо отдать себе ясный отчет в том, с какого рода враж-
дебными силами приходится бороться молодому навыку и
какими средствами самообороны пользуются для этого разные
уровни построения.
Сбивающие воздействия можно в грубых чертах разбить
на три главные группы. Первая и вторая группы — побочные
помехи внутреннего и внешнего происхождения, никак не связан-
ные с самой двигательной задачей и тем не менее препятст-
вующие ее решению. Из внутренних сбивающих причин назовем
для примера утомление, головную боль или иное недомогание,
неполадки в работе тех или иных органов чувств, отвлекаю-
щую озабоченность и т. п.*. Для внешних столь же случайными
примерами могут быть: отвлекающий шум, холод, толчки и
сотрясения и т. п. Против всех этих вредностей прочно и хорошо
выработанный навык выставляет в основном одно и то же ору-
жие — общую выносливость и стойкость. Чем нервная система
лучше закалена, чем меньше данному человеку свойственна
нервозность, повышенная раздражимость и т. п., тем легче ему
противостоять этим сбивающим помехам и не допустить их
деавтоматизировать его движения.
К третьей группе относятся сбивающие воздействия, име-
ющие совсем другой характер. В нее мы включаем осложнения,
возникающие внутри самой двигательной задачи. Мы уже знаем,
* Еще об одной важной внутренней причине деавтоматизации мы упомя-
нем несколько ниже.

что даже для повторения требуемого движения без всяких
видоизменений и вариантов требуется большая приспособитель-
ная работа сенсорных коррекций, разве что нас в той или иной
мере выручит динамически устойчивая форма. Но если для вы-
держивания стандарта движений необходим значительный опыт
по части коррекций, который мы выше выразили словами «на-
ощущаться досыта» и который в большой степени приобре-
тается в заключительных фазах выработки навыка, то для
самообороны от изменений и осложнений задачи его требуется
еще гораздо больше. Ни одно из таких осложнений или видоиз-
менений не должно застать человека врасплох, не подготовлен-
ным к нему. Смена привычного инструмента, материала, по-
кроя или формы обработки, изменение рабочего места, скольз-
кость или другие непредвиденные свойства почвы и т. д. —
все это сбивает новичка, хотя он уже и овладел навыком для
средних, спокойных условий, деавтоматизирует его движения и
приводит его в растерянность. В русской художественной лите-
ратуре есть замечательный пример работы двух лиц, очень под-
ходящих под наш условный пример (У. и Ю.)., — это описание
косьбы, сделанное великим мастером слова Л. Н. Толстым
в романе «Анна Каренина». Косят вместе: опытный старик
крестьянин Тит и барин-любитель Левин. Работа идет гладко,
на удобном участке луга.
«Левин ничего не думал, ничего не желал, кроме того, чтобы не отстать
от мужиков и как можно лучше сработать. В середине его работы на него
находили минуты, во время которых он забывал то, что делал, ему становилось
легко, и в эти же самые минуты ряд его выходил почти так же ровен и хорош,
как и у Тита. Чем долее Левин косил, тем чаще и чаще чувствовал он минуты
забытья, при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за
собой все сознающее себя, полное жизни тело, и, как бы по волшебству, без
мысли о ней, работа правильная и отчетливая делалась сама собой».
Здесь с исключительной яркостью дана картина того, как
выглядит «изнутри» хорошо автоматизированное, ладно и склад-
но текущее движение. А теперь начинаются сбивающие ослож-
нения.
«Трудно было только тогда, когда надо было прекращать это, сделавшееся
бессознательным, движение и думать: когда надо, было окашивать кочку или
невыполотый щавельник. Старик делал это легко. Приходила кочка, он из-
менял движение и где пяткой, где концом косы подбивал кочку с обеих сторон
коротенькими ударами. И, делая это, он все рассматривал и наблюдал, что
открывалось перед ним. И Левину, и молодому малому сзади его эти перемены
движений были трудны. Они оба, наладив одно напряженное движение, на-
ходились в азарте работы и не в силах были изменять движение и в то же
время наблюдать, что было перед ними»*.
Совершенно ясно, что старик Тит приспособлен в своем на-
* Л. Н. Толстой. «Анна Каренина», ч. III, гл. 4 (Курсив мой.—
Н. Б.).

выке к большему числу изменений в обстановке работы, чем
его молодые партнеры. Пока условия ничем не осложнены,
почти нельзя отличить работу его и молодых косцов. Но как
только появляется спрос на приспособительные изменения,
сейчас же и обнаруживается разница. Отметим, с каким худо-
жественным мастерством подчеркнул Л. Толстой, что все эти из-
менения не нарушают автоматизированности движений Тита.
Сказано только, что ни одно из них не мешало ему все рассмат-
ривать и наблюдать перед собой.
Каждый из уровней построения и вообще имеет во всем свои
особые манеры и приемы деятельности; в борьбе со сбиваемостью
каждый из них тоже проявляет себя по-своему. Основное
оружие уровня мышечно-суставных увязок (В) —стандар-
тизация, выработка динамически устойчивых форм движения.
Склонность уровня В к устойчивым, стандартным рисункам
движений была замечена физиологами мозга уже давно;
только объясняли ее неправильно, предполагая, что в его двига-
тельных центрах заложены шаблоны или формулы всяческих
автоматизмов. Теперь мы знаем, как они получаются в действи-
тельности, и можем понять, что в известных границах эти устой-
чивые формы могут хорошо преодолевать осложняющие помехи:
скользкость или вязкость беговой дорожки, захлестывающую
волну при плавании, неудобный наст для лыж и т. п. При ослож-
нениях более значительного порядка такой пассивный путь само-
защиты навыка уже не удается, и приходится призывать на
помощь вышележащие, более маневренные уровни. Здесь требует-
ся уже вмешательство коры мозга.
Уровню пространства, и в особенности уровню действий
главным оружием против сбивающих воздействий, служит свой-
ственная им высокая переключаемость. В течение всей второй
половины выработки навыка (конечно, грубо подразделяя) идет
«обыгрывание» всяческих видоизменений, осложнений и вариан-
тов. Нечего и говорить, какую большую услугу навыку окажет
в этих фазах тренировки намеренное предъявление обучающему-
ся как можно большего числа таких, разумно подобранных,
видоизменений. В начале выработки навыка они были бы опас-
ны и могли бы лишь сбить новичка с толку; к концу, наоборот,
они чрезвычайно уместны. Дело не только в том (даже в наи-
меньшей степени в том), чтобы дать учащемуся разучить
возможно большее количество вариантов. Основная суть в том,
что такое практическое знакомство с разнообразными осложне-
ниями развивает в учащемся находчивость, способность не по-
теряться при непредвиденном осложнении и тут же найти прием
для его преодоления. Такая находчивость ведущих уровней,
имеющая притом к своим услугам послушную исполнитель-
ность со стороны уровней низших, является, как уже было ус-
тановлено, главною предпосылкой для ловкости. Она, так же как
и навыки высших уровней, обладает наклонностью к «распрост-

ранительным толкованиям», т. е. к переносу. Упражняемость есть
упражняемое свойство, как и почти все без исключения свойства
корковых систем мозга; еще в большей степени упражняемо
свойство находчивости или приспособительной маневренности,
которое застраховывает выработанный навык от сбиваемости и
деавтоматизации и накладывает на него последнюю лакировку —
лакировку ловкости.
Нельзя не упомянуть еще об одном виде сбивающих
воздействий, с которыми нередко приходится сталкиваться во
время выработки двигательного навыка и даже позднее, при его
практическом применении. Такое сбивающее, деавтоматизиру-
ющее действие производят переключения совершаемого движе-
ния на другой, непривычный ему уровень.
Мы знаем, что сознание всегда пребывает в ведущем уровне
данного движения. Все протекающее в фоновых уровнях -
все автоматизмы и вспомогательные фоны — совершаются за его
пределами. Поэтому устремить сознательное внимание на тот или
другой из фоновых механизмов — это почти обязательно оз-
начает сделать соответственный фоновый уровень на это время
ведущим, т. е. как раз сделать такого рода сбивающее пере-
ключение.
Выше, по другому поводу, было сказано, что переключение
ведущих уровней — всегда вещь трудная и болезненная. Если
это переключение производится накрепко, в порядке переучива-
ния (например, у взрослых, обучающихся незнакомым видам
локомоций), то оно требует значительных затрат времени и тру-
да. Если такое переключение происходит мимолетно — так, как в
обсуждаемом случае, то за него большею частью приходится
расплачиваться сбиванием и деавтоматизацией.
Так происходило и с Левиным в приводившемся примере
из «Анны Карениной»: когда на него находили минуты забве-
ния, когда он думал только о конечном результате своих
действий и старался лишь, чтобы его ряд выходил таким же
ровным и хорошим, как у Тита, работа шла совсем гладко
и хорошо. Но стоило ему подумать о своих телодвижениях
и начать следить за ними, как они немедленно разлажива-
лись.
Есть одна забавная сказка о жабе и сороконожке, которую
уместно будет кратко пересказать.
На кочке сидела старая безобразная жаба и с брюзгливой завистью глядела
на блестящую сороконожку, весело кружившуюся на ярком солнце. Сороконож-
ка беззаботно и ловко выписывала на песке самые замысловатые вензеля,
от сверкающего солнца было больно глазам, и начищенные, лоснившиеся щи-
точки сороконожкиной спинки отбрасывали во все стороны пестрые блики,
как ожившее ожерелье из алмазов.
Одолела жабу лютая зависть. Подковыляла она с коварной и льстивой
улыбкой к сороконожке и заквакала:
— Квак, как ты ловка и прекрасна! Квак, как бы я хотела хоть чему-нибудь
научиться у тебя! Открой мне тайны твоего искусства! Много волнующих

вопросов поднимается во мне, когда я любу-
юсь тобою. Ответь мне хотя бы на некоторые
из них. Скажи, что делают твои восемнадца-
тая и тридцать девятая ножки в тот миг,
когда поднимается двадцать третья? И затем:
какие ножки движутся у тебя в такт с че-
тырнадцатой и что помогает тридцать первой,
когда седьмая делает свой изящный бросок
вперед?
И жаба, прищурясь, ждала ответа с
умильным вниманием на жирном лице.
Сороконожка задумалась и не могла
вспомнить, что делают упоминавшиеся жа-
бой ножки. Это, однако, не обеспокоило ее.
Польщенная вкрадчивой речью жабы, она
вознамерилась немедля показать ей вновь
свое мастерство пляски и проследить заодно,
что же, в самом деле, предпринимают ее
двадцать и тридцать такие-то ножки, о кото-
рых она никогда не задумывалась до этих
пор.
И к ужасу своему, сороконожка увиде-
ла, что она не в силах сделать ни одного
связного движения. Ножки ее как будто па-
рализовались и отказались слушаться ее.
Чем больше и настойчивее думала она о каждой из них и о том, в каком порядке
нужно двигать ими, тем больше они запутывались, напрягались и беспомощно
вздрагивали, не сдвигаясь с места. Наконец в изнеможении она опрокинулась
на спинку в глубоком обмороке.
А жаба, злорадно отдуваясь, вскарабкалась снова на свою кочку. Она бы-
ла хорошо отомщена.
Такие приключения, наверно, случались и с каждым из нас.
«Жабой» в этих случаях являлось стремление следить за подроб-
ностями своих движений и сознательно контролировать уже
наладившиеся автоматизмы их. Это всегда является ошибкой.
Сознательное присматривание к движениям учителя и вникание
в свои собственные движения целесообразны тогда, когда проис-
ходит выявление двигательного состава разучиваемого навыка,
т. е. в самом начале работы над ним. Тогда же, когда автоматиз-
мы уже выработались и когда произошло переключение, удалив-
шее их из поля сознания, бесполезно и даже вредно гоняться
за ними за кулисы движения. Нужно оказать известное дове-
рие уровню мышечно-суставных увязок (В): большей частью
он его хорошо оправдывает.
На чем же следует фиксировать внимание в конечных
фазах работы над навыком? Ответ можно дать совершенно опре-
деленный. Внимание нужно тому уровню, в котором пребывает
сознание и который отвечает за успех всего движения в целом и
главном. Поэтому внимание следует сосредоточивать на стремле-
нии как можно лучше и точнее решить стоящую перед нами
двигательную задачу. Это стремление и наведет его на основ-
ные, решающие смысловые коррекции всего движения. Так, на-
пример, внимание упражняющегося в велосипедной езде должно
быть направлено не на свои руки или ноги, а на лежащий впе-

реди путь; внимание теннисиста — на летящий мяч, обрез сетки,
движения противника, но никак не на свои собственные руки или
ракетку. Такая концентрация (сосредоточение) на задаче в наи-
большей мере мобилизует ведущий уровень со всеми его воз-
можностями.
Гораздо более чреват нежелательными последствиями дру-
гой случай, до известной степени обратный только что рассмот-
ренному. Если движение разучено в правильном, подходящем
для него ведущем уровне, то переключение внимания на его ав-
томатизмы и фоновые подробности в худшем случае на время
деавтоматизирует его; в конце концов, очень нетрудно наладить
его вновь. Это угрожает только временными перебоями, так как
в обморок от подобных мимолетных деавтоматизаций падают
только сороконожки, да и то в сказках. Но бывает, что учащийся
по недомыслию или иной причине выработал у себя навык на то
или иное движение не в том ведущем уровне, в каком ему
по-настоящему надлежит идти. И вот, когда педагог, делая
очередной просмотр его успехов, предлагает ему выполнить дви-
жения с такими требованиями, удовлетворить которым в состоя-
нии только настоящий и правильный ведущий уровень, тогда
ученика постигает уже очень трудно поправимая растерянность
и деавтоматизация. Сразу переключиться в другой, совсем не-
привычный ему уровень он не может, и наступает резкий распад
движений. Так бывает, например, когда учащийся игре на му-
зыкальном инструменте разучит какой-нибудь трудный пассаж
как своего рода «локомоцию пальцев», т. е. на нижнем уровне
пространства (О). В чисто двигательном отношении, по линии
меткости и беглости, пассаж разучен гладко и хорошо.
Но тут педагог напоминает ученику, что, в сущности, он испол-
няет музыкальное произведение, в котором суть не в той или
иной проворной акробатике пальцев, а в том, чобы вызвать
звучание с определенным художественным смыслом для слуха.
Педагог выскажет это проще: «Слушай, что ты играешь!» И вот
с учащимся происходит то же, что и с сороконожкой, только
в обратном плане: на этот раз разрушение движений произой-
дет из-за попытки поднять движение в более высокий уровень
построения, чем тот, который стал для него привычным. Здесь
выход из положения только один: переучить все движение
заново, а это иногда достигается гораздо труднее, чем выучить
что-то совсем новое.
Такие же сбои и деавтоматизаций встречаются в спортивно-
гимнастических движениях и в трудовых процессах. Если упраж-
няющийся разучил движение напильником, как простое вож-
дение в одну и другую сторону деревянным макетом под счет,
или если он заучил телодвижения пловца, лежа животом на
скамеечке и двигая конечностями по воздуху, и т. п., его труды
пропали даром, и ничего, кроме деавтоматизаций, не принесут,
когда он перейдет на настоящую работу.

На этом можно было бы закончить наш очерк, посвященный
упражнению и навыку. Не мешает, однако, для закругления под-
вести здесь одну общую итоговую черточку.
Сторонники того взгляда, по которому упражнение сво-
дится к проторению, или впечатыванию, какого-то следа в нерв-
ной системе, почему-то никогда не обращали внимания на одно
существенное обстоятельство. Ведь человек принимается за
разучивание тех или иных движений именно потому, что не умеет
их делать. Поэтому в начале разучивания навыка ему, в сущ-
ности, нечего проторять или же проторяться и запечатлеваться
у него начнутся те самые неловкие и неправильные движения,
какие он единственно в состоянии совершить в начале работы
над навыком.
Для того, чтобы что-то «проторилось» в смысле, придавае-
мом этому слову сторонниками соответственной теории, необ-
ходимо, чтобы это «что-то» повторялось раз за разом так же
одинаково и точно, как повторяются условные сигналы в опытах
с условными рефлексами. Но если учащийся все время повто-
ряет свои неумелые, неправильные движения новичка, значит,
упражнение не приносит ему никакой пользы, так как вся суть
и цель упражнения в том, чтобы движения улучшались, т. е.
изменялись. Следовательно, правильно проводимое упражнение
есть, в сущности, повторение без повторения. Как же выйти из
этого противоречия, которое почему-то не замечалось до сих пор
сторонниками теории проторения?
В действительности противоречие здесь только кажущееся, и
мы обладаем уже совершенно достаточным материалом для того,
чтобы разъяснить его по существу. Все дело в том, что при
правильно поставленном упражнении учащийся повторяет раз
за разом не то или иное средство решения данной двигательной
задачи, а повторяет процесс решения этой задачи, раз от
разу меняя и улучшая средства. Совершенно очевидно, что
теория проторения и запечатления следов бессильна объяснить
закрепление такой вещи, вся суть и вся ценность которой
в том, что она меняется. Думается, что взгляды, изложенные
в этой книге, гораздо правильнее объясняют, в чем заклю-
чается и как происходит построение и закрепление двигатель-
ного навыка.

Очерк VII
Ловкость и ее свойства
Что мы уже знаем о ловкости?
осле нашего первого очерка, прямо посвящен-
ного ловкости, она очень долго оставалась за
сценой. Мы последовательно познакомились
с вопросами управляемости наших органов
движения и с историей движений на земном
шаре: рассмотрели строение нашего мозгового
двигательного аппарата и его последователь-
ные уровни, управляющие движениями различ-
ного смысла и сложности; наконец, обрисовали ход построения
двигательного навыка. О самой ловкости во все это время как
будто было мало речи.
Между тем если вспомнить рассказанное в предыдущих
очерках, окажется, что на их протяжении мы попутно не так
уже мало успели узнать о ней. Помимо того что знакомство
с физиологией двигательного аппарата создало нам надежные
предпосылки для ее углубленной характеристики и анализа
в настоящем очерке, мы, как сейчас увидим, уже знакомы с нею
значительно ближе, чем могло бы показаться. Первым делом
подведем некоторые итоги.
Прежде всего мы установили, что наши органы движения —

очень непокорные орудия, представляющие большие трудности
для управления.
Трудности заложены и в их пассивных частях — костно-
суставном аппарате вследствие обилия в нем степеней свободы
подвижности и в их двигателях — мышцах — вследствие их
сложных и прихотливых физиологических и механических
свойств. Чем более усложняются двигательные задачи, чем слож-
нее и точнее становятся решающие их движения, чем больше,
наконец, уточняются и расчленяются сами исполнительные ор-
ганы, тем в большей степени возрастают трудности управления
ими.
Трудности эти усугубляются еще тем, что по ходу развития
все повышается спрос на способность быстро приспосабливаться
к новым, изменяющимся условиям, решать неожиданные, не-
шаблонные двигательные задачи, с честью выходить из не-
предвиденных положений. Все выше начинает цениться двига-
тельная находчивость. Древние ящеры, с их тугим, неподат-
ливым к обучению бескорковым мозгом, вымирают и истреб-
ляются энергичною молодою расой млекопитающих, обладателей
корковой, пирамидной системы, впервые на земле пустивших
в ход свое упражнение и воспитание. Над всем животным миром
возвышается и покоряет его особенный мозг человека, вырабо-
тавший в себе ряд высших корковых систем и подчинивший
себе с их помощью необозримое количество новых, внезапно созда-
ваемых двигательных и действенных комбинаций.
Чем дальше продвигается это овладевание своим двига-
тельным аппаратом, а через его посредство — всем миром дви-
жений и действий, тем в большей и большей степени начинает
проявлять себя и царица управления движениями — двигатель-
ная ловкость.
Мы могли увидеть, что упражняемость — сравнительно
молодое явление в истории развития, но ловкость еще заметно
моложе ее.
Далее мы убедились, что ловкость не навык и не сово-
купность каких-нибудь навыков. Ловкость — это качество или
способность, которая определяет отношение нашей нервной
системы к навыкам. От степени двигательной ловкости зависит,
насколько быстро и успешно сможет соорудиться у человека
тот или иной двигательный навык и насколько высокого
совершенства он сумеет достигнуть. И упражняемость и лов-
кость, несомненно, представляют собою упражняемые качества,
но как та, так и другая стоят над всеми навыками, подчиняя
их себе и определяя их существенные свойства.
Знакомясь далее с психофизиологическими особенностями
разных уровней построения движений у человека, мы смогли об-
наружить, что не только в общей истории развития, но и у каж-
дого человека ловкость не пронизывает всю область его дви-
гательных отправлений (так называемую моторику) сверху до-

низу, а присуща только его верхним, корковым уровням, на-
ходя в низовых уровнях лишь вспомогательные, фоновые
предпосылки для своего осуществления. Она может находить
свое выражение только в тех верховных, наиболее богатых в
смысловом отношении уровнях, которые наделены, во-первых,
упражняемостью, во-вторых, тем, что мы назвали переключае-
мостью или маневренностью.
Опираясь на анализы построения целой вереницы движений,
мы установили затем очень важное и общее свойство ловкости,
присущее, видимо, всем видам ее проявлений. Эти анализы по-
казали, что для осуществления качества ловкости необходима
всегда совместная, слаженная работа по меньшей мере двух
уровней, подчиненных один другому. Мы образно сравнили их
с конем и всадником. Всадник — ведущий уровень — должен при
этом проявлять высокую степень маневренности, находчивости,
переключаемости, изворотливости; конь — его фоновая опора —
должен в не меньшей мере обладать свойствами послушной уп-
равляемости и исполнительности по всему тому, чего потребует
от него ведущий уровень данного движения или навыка.
Исходя из этого постоянного свойства ловкости — осущест-
вляться всегда посредством дуэта двух уровней, — мы предло-
жили после ознакомления читателей с уровнями построения дви-
жений разделить проявления ловкости на два разряда, или
вида, ловкости. Те проявления ловкости, которые имеют место в
движениях уровня пространства (С) и обеспечиваются надеж-
ными широкими фонами уровня мышечно-суставных увязок
(В), мы называли телесною ловкостью. Ставя буквенный знак
ведущего уровня в числителе, а знак фонового в знаменателе
дроби, мы получили для проявлений телесной ловкости сим-
С
вол -g-
Ловкости, выявляющейся в действиях уровня D и опираю-
щейся на фоны из разных нижележащих уровней, мы дали
название ручной, или предметной, ловкости.
Так как в уровне пространства намечается у человека четкое
разделение на два подуровня, корковый и подкорковый, а,
кроме него, фоны для уровня действий поставляются еще
уровнем В, то для проявлений ручной, или предметной, ловкости
наметился целый ряд разновидностей в зависимости от разных
комбинаций фоновых уровней, управляющих главнейшими авто-
матизмами соответственных действий. Для этих подвидов мы
применили буквенные символы с буквою D в числителе дроби.
В очерке V были приведены примеры, по возможности под-
ходящие для иллюстрации этих разновидностей.
Наконец, мы мимоходом оттенили еще одно обстоятельство,
важное для правильного понимания ловкости. Разные уров-
ни построения движений обнаруживают у различных людей
очень неодинаковые степени развития. Помимо того что мы

встречаем среди людей лиц с очень низким и с очень вы-
соким общим уровнем развития двигательной координации, а
также и все мыслимые промежуточные ступени, — мы то и дело
сталкиваемся с людьми, наделенными самыми различными со-
отношениями, или пропорциями, развития между их отдель-
ными уровнями построения движений.
Так же как в области умственных данных одни люди облада-
ют отличными способностями к математике, но плохо усваи-
вают общественные науки или языки, другие наоборот и т. д.,
так же бывает и в отношении координации движений. Одним
очень легко даются точные целевые движения из верхнего
подуровня пространства (С2), и в то же время они не в ладу со
всем тем, что обеспечивается уровнем мышечно-суставных
увязок (В) — со всякого рода движениями, в которых требуются
большие, размашистые синергии. У других сильная сторона —
локомоции, обеспечиваемые нижним подуровнем С1 с фонами
из уровня В, а ручной труд ладится плохо. У третьих вообще
все располагающееся выше уровня В отстает по сравнению с
ним; они грациозны, складны, изящны, обладают прекрасной
осанкой за счет уровня А; от них ждешь замечательных до-
стижений по части координации, на деле же любое двигательное
предприятие, как говорится, валится у них из рук.
Такие качественные различия моторики у разных людей
были подмечены уже очень давно, и их давно пытались разными
способами классифицировать. Однако бесспорно, что наиболее
правильную классификацию таких двигательных типов, или про-
филей, может обеспечить только теория уровней, с которой в
кратких чертах уже ознакомлен читатель. Разные между собой
степени развития у каждого человека обнаруживают именно
целые уровни. Поэтому, если мы убедились, например, что у
наблюдаемого нами Икса или Игрека хорошо получаются
какие-либо движения из нижнего подуровня пространства, то,
руководясь нашими обзорами и описями из очерка V, мы сразу
можем предсказать, к каким еще двигательным актам он преиму-
щественно окажется способным. Одно-два движения, характер-
ных для определенного уровня построения, будут наверняка
свидетельствовать нам обо всем инвентаре этого уровня у чело-
века в целом.
То же положение справедливо в отношении ловкости.
Если наш Икс показал себя ловким применительно к одному-
двум видам движений с такою-то буквенной формулой (допу-
стим, к движениям вида D / Cl ), то можно с большой степенью
уверенности предсказать ему хорошую ловкость по всевозмож-
ным другим движениям этой же группы. Таким образом, можно
говорить о различных индивидуальных типах, или профилях,
двигательной ловкости.
Таковы в главных чертах те сливки по части ловкости,

которые отстоялись пока что в наших предшествующих очерках.
Теперь попытаемся дать более детальный анализ этого каче-
ства.
Где и в чем проявляется ловкость?
В первом, вступительном, очерке было дано первоначальное,
самбе общее определение ловкости. Мы охарактеризовали ее
как двигательную способность быстро найти правильный выход
из любого положения, найтись (двигательно) при любых об-
стоятельствах. Оставим теперь это определение временно в сто-
роне, положимся просто на наше чутье языка и смысла слов
и попробуем вглядеться в несколько примеров: насколько под-
ходит или не подходит к ним обозначение ловких движений
или действий.
Спринтер бежит по беговой дорожке. Он оставил далеко
позади себя всех своих соперников, шаги его длинны, все дви-
жения безупречно красивы; самый углубленный анализ доказы-
вает их рациональность и экономичность. Можно ли тем не менее
сказать об этом примере, где намеренно объединены все совер-
шенства, «как это ловко»? Наверное, каждый согласится,
что нет. Слово «ловко» почему-то звучит здесь неуместно; для
оценки этого прекрасного движения как ловкого в нем еще чего-
то недостает.
Обратимся к другому примеру.
Ему нужно было во что бы то ни стало добежать до опушки раньше
противника. Враг мчался наперерез, временами постреливая на ходу. Бежать
было трудно. Поле пересекали канавки. Раз он едва.не упал, поскользнувшись
на мокрой глине. Сапоги облепило, как
тестом. Но все чувства как будто напряг-
лись в нем. Глядя под ноги, он время от
времени точно выстреливал взглядом, то
мгновенно угадывая намерения немца, то
разом планируя себе линию бега на деся-
ток метров вперед. И, наконец, птицей пе-
релетев притаившуюся за кустарником ка-
навку, в последний раз взмахнув руками,
он очутился за желанной опушкой.
Почему никто из нас не поко-
леблется сказать, что здесь поло-
жение было спасено исключитель-
но благодаря ловкости бойца?
В чем существенное отличие опи-
санного здесь эпизода от нашего
первого примера?
В обоих случаях движение со-
стояло в беге. Но, сопоставив оба
примера, мы должны прийти к
выводу, что, очевидно, ловкость

не содержится в двигательном акте самом по себе, а выявляется
только из его столкновений с внешней переменчивой обстановкой,
с неподвластными и непредусмотримыми воздействиями со сторо-
ны окружающей среды. Ловким был не сам бег, а то, как сумел
бежавший применить его в трудных обстоятельствах, как он
сумел заставить этот бег служить себе для решения определен-
ной внешней задачи.
Выбранная нами пара примеров не случайна и не подобрана
искусственно. К каким бы видам движений мы ни обратились,
всюду качество ловкости окажется не заключенным в них самих,
а вытекающим из их столкновения с окружающей действи-
тельностью. Чем эти столкновения сложнее и неожиданнее и чем
человек успешнее справляется с ними, тем выше проявляющаяся
в его действиях ловкость.
Поэтому мы восхищаемся ловкостью рабочих движений
мастера, у которого дело кипит и вещи как будто сами рожда-
ются под пальцами, но никогда не назовем ловкими самые
схожие передразнивания этих движений с пустыми руками, какие
применяются в «игре в короли». Поэтому простой бег по дорожке
не вяжется с определением его как ловкого движения, а барьер-
ный бег может дать высокие образцы ловкости. Поэтому простая
ходьба превращается в акт высшей ловкости, когда она совер-
шается на узком карнизе над пропастью, где-нибудь в условиях
горного спорта. Поэтому беганье по полу на четвереньках не
только не выявляет ловкости, а зачастую выглядит даже как ее
прямая противоположность, а взбегание на четвереньках же
на веревочную лестницу предъявляет к ловкости уже совершен-
но определенные требования. Если же юнга с быстротою белки
взбегает на верхушку мачты в ливень и бурю, когда мачта
ходит ходуном, а лестницу раскачивает ветром, как паутинку,
то перед нами ловкость в ее наивысшем выражении. Вряд ли
нужно приумножать число примеров.
Итак, первое из установленных сейчас существенных свойств
ловкости — то, что она всегда обращена на внешний мир.
Возвращаемся к примерам.
На одном из международных соревнований в Париже про-
изошел такой случай*.
В большом кроссовом беге на десять километров, где от СССР участво-
вали среди других оба знаменитые братья Г. и С. Знаменские, на девятом
километре один из членов финской команды умышленно наступил Серафиму
на ногу туфлей с острыми шипами, нанеся ему болезненную, сочащуюся кровью
рану. Бегун захромал; о приходе к финишу первым не могло быть и речи. Но
тактическая задача оформлялась так, что нужно было добежать до финиша хо-
тя бы пятым, не пропустив вперед себя ни одного финна. И С. Знаменский,
собрав все свое самообладание и крикнув шедшему прямо за ним А. Петров-
скому, чтобы тот обгонял его, пошел вплотную за ним, превозмогая невыно-
симую боль. В глазах шли разноцветные круги. Сзади слышалось чье-то пре-
* Изложен по рассказу покойного д-ра С. Знаменского.

рывистое дыхание, но нельзя было позволить себе обернуться. «Выложись!» —
кричал тренер. Надо было умереть, но дойти. И Знаменский дошел пятым,
спасши честь всей команды.
Нельзя не преклониться перед редкой выдержкой выдающего-
ся спортсмена, его выносливостью, хладнокровием, искусством.
Но было ли все это также и выдающейся ловкостью?
Вторым примером послужил также действительный случай, происшедший
несколько лет назад на одном из московских стадионов. Один из лучших в
СССР мастеров выполнял прыжок с шестом. Он прекрасно совершил разбег,
вонзил в упоровый ящик острие шеста и птицею понесся вверх. Но когда он
уже находился у самой планки на четырехметровой высоте и выходил в стой на
обеих руках, шест затрещал и подломился под ним.
Все невольно ахнули от страха: не так-то просто упасть вниз головой
с двухсаженной высоты! Но атлет не растерялся. Он мгновенно переключил
свое движение, превратил его в сальто и, перекувырнувшись в воздухе, благо-
получно приземлился на ноги.
Ловко это было сделано? Результат говорит сам за себя;
здесь слово «ловко» звучит так же уместно и заслуженно, как те
аплодисменты, которыми был горячо награжден находчивый
мастер.
Сопоставление обоих примеров подводит нас к выражению
нового свойства ловкости. В первом примере для атлета созда-
лись необычайно трудные условия обстановки. От него потребо-
валось напряжение всех его сил, выносливости, искусства бега
и т. д., но на всем протяжении тех последних полутора кило-
метров, когда ему пришлось в полной мере проявить эти каче-
ства, не было никакого элемента неожиданности, внезапности и
в соответствии с этим не возникло никакого спроса на какие-
либо находчивые, быстрые переключения. Обратное положение
получилось во втором примере. Ни то действие, с которого атлет
начал — прыжок с шестом, ни то, которым он закончил свое
движение — сальто в воздухе, не были сами по себе трудными
или непривычными для него. Вся трудность заключалась именно
в том, чтобы быстро и правильно найти нужный выход из вне-
запного изменения обстановки.
Эта черта проявлений ловкости тоже нимало не случайна.
При спокойном течении движения, свободном от каких-либо
непредвиденностей, спроса на ловкость нет. Он возникает при
всякого рода изменениях в окружающей обстановке, требующих
искусного прилаживания к ним и правильных, бьющих в цель
переключений своего движения. Чем быстрее, внезапнее, не-
чаяннее эти изменения и чем они при всем этом крупнее и зна-
чительнее, тем большая ловкость требуется для приспособления
к ним.
Пока, например, боксер или фехтовальщик тренируется на
болванке, наносимые им удары могут быть искусны, молниенос-
ны, сильны, красиво сделаны, но никак не будут вязаться с
ловкостью. Это качество выявится у обоих в полную меру их

возможностей только в схватке с живым противником, где каж-
дый миг полон неожиданностей и где иногда опоздать с пра-
вильною реакцией на сотую долю секунды — значит проиграть
бой.
То же самое справедливо для игры в футбол, теннис, хоккей
и т. д. Нельзя сказать: «он ловко бросил мяч ракеткой», но
вполне правильно звучат слова: «он ловко отразил мяч». В по-
следнем случае вся суть в полной невозможности предвидеть
и за полсекунды, откуда и по какому направлению прилетит
мяч.
Такие же быстрые и точные переключения в ответ на не-
ожиданность имеют место во всякого рода увертываниях от
настигающего партнера — в играх и от преследующего врага —
в реальной жизни. Они же определяют успех ловких действий
тогда, когда человек, вися, сорвался, но сумел метко ухватиться
за другую опору; когда он, опередив другого, ловко перехватил
вещь, брошенную не ему, и т. д. Кошка, которую держали на
весу за все четыре лапы, спиной вниз и внезапно выпустили,
успевает ловко перевернуться и упасть на лапы даже в том слу-
чае, если ее уронили с высоты метра, т. е. если падение длилось
меньше полусекунды. Хорошая собака ловко и безошибочно ло-
вит пастью брошенный ей кусок, как бы и куда бы его ни броси-
ли; морские львы столь же ловко ловят мяч кончиком своего
носа. Все это — родственные между собой примеры для иллю-
страции того свойства ловкости, которое мы сейчас определили
и которое можно назвать ее экспромтностью.
В целом ряде движений и действий речь не идет о таких
полных неожиданностях, но и в них требуется быстрое и точное
приспосабливание движений к таким внешним явлениям, которые
невозможно предусмотреть со всей точностью. Если жонглер
подбрасывает мячи или тарелки, так что целые рои их кружатся
в воздухе над его головой, то он не может предвидеть дви-
жения каждого из этих предметов со всей необходимой точностью
и должен ни на миг не выпускать их из глаз; налицо — высокая
марка ловкости. Если акробат балансирует на лбу высокий
шест, на верхушке которого делает гимнастические упражнения
мальчик, то акробат не в состоянии предвидеть ни тех сил,
которые будут действовать на шест, ни того направления, по
которому он начнет крениться. И в этом случае то, что он дер-
жит его строго вертикально, мгновенно выправляя каждый крен,
есть опять бесспорное проявление ловкости.
Не легко ответить на вопрос: все ли случаи ловких движений
и действий обязательно должны обладать этим свойством экс-
промтности? В целом ряде случаев, где она не бросается в
глаза, она, несомненно, имеется, и даже в немалой мере.
Ряд подобных примеров приводит известный физкультурный
деятель и ученый Н. Г. Озолин. Во время прыжка в длину с
разбега, казалось бы, неоткуда взяться неожиданностям. Однако

если на соревновании общий подъем духа и мобилизация всех
сил позволят прыгуну дать более сильный толчок, чем привычные
по тренировкам, это неожиданно создаст более далекий и более
продолжительный полет и потребует соответственного при-
способительного переключения в движениях полетной фазы. При
прыжке в высоту прыгуну случается уже в воздухе обнаружить,
что планка несколько выше, чем он рассчитывал; если он
находчив и ловок, то нередко ему удается переключить свои
движения так, чтобы все-таки перейти через планку, не зацепив
за нее. Почти нет такого реального движения, в котором бы не
было этого элемента приспособительной переключаемости к раз-
ным, хотя бы мелким, непредвиденностям, а это значит, что,
помимо крупных золотых самородков выдающейся ловкости,
она распылена повсюду и в мире наших повседневных движе-
ний, как золотой песок по дну реки.
ЧТО делает ловкость?
Итак, к материалу, собранному нами о ловкости, прибави-
лись две важные характеристические черты. Мы установили,
что ловкость всегда обращена на внешний мир и что она всегда
и везде экспромтна. Теперь попытаемся проникнуть глубже в ее
внутренние свойства и отдать себе отчет в том, ЧТО она делает?
ЧТО ею достигается?
Все те многочисленные примеры телесной и ручной лов-
кости, которые прошли перед нашими глазами в этой книге,
говорят прежде всего об одном. Ловкость — это способность
справиться с двигательной задачей правильно. Ловкость требу-
ется там, где возникшая перед нами двигательная задача обла-
дает рядом осложнений, но во всех случаях предполагается,
что, несмотря на эти осложнения, мы сумеем с ее помощью
успешно, правильно решить эту задачу.
Что значит правильное выполнение движения? У этого
понятия есть явственные качественная и количественная стороны.
Правильно сделанное движение — это движение, которое
действительно приводит к требуемой цели, решает возникшую
задачу. Правильное движение — это движение, которое делает
то, что нужно.
Такова качественная сторона определения.
Мы не считаем ловким медведя из басни, который вместо
того, чтобы гнуть из дерева дуги, ломал их. Мы не назовем
ловким того, кто возьмется выпрямить искривленный железный
прут и оставит его полным выбоин и вмятин. Мы не наделим
этою оценкой и фигуриста на коньках, который, грациозно и
смело начав какую-нибудь фигуру, упадет в середине ее. Наобо-
рот, искусному мастеру право называться ловким в работе дает
в наибольшей степени не быстрота, не изящество, не какие-

либо иные свойства его движе-
ний, а прежде всего то, что
из-под его рук выходят пре-
красно сработанные вещи.
Если этого нет, то и ника-
кие другие качества движений
ни к чему. Движение правиль-
но тогда, когда оно безукориз-
ненно подходит для решения
задачи, как ключ к соответ-
ственному замку, легко отпира-
ющий этот замок. Ловкость за-
ключается в том, чтобы уметь
к каждому появившемуся пе-
ред нами замку скомбиниро-
вать безупречно подходящий
ключ. Это свойство хорошо вы-
ражается словом «адекват-
ность»*. У ловкого человека
все движения безусловно аде-
кватны вызвавшим их задачам.
Количественная сторона пра-
вильности движений выража-
ется в их точности. Мы уже ви-
дели, что скудный репертуар движений уровня мышечно-сустав-
ных увязок (В) не допускает для себя мерки точности: в его со-
ставе нет и движений, принадлежащих к разряду ловких. Что
касается более высоких уровней построения, то невозможно пред-
ставить себе в них ни одного движения, лишенного точности и
меткости, которое при этом было бы ловким. Свойство это —
настолько важный элемент ловкости, что целому ряду движений,
даже ничем не замечательных по части приспособления к неожи-
данностям, легко пристает название ловких, если они блестяще
точны. Разве вы не наделите эпитетом «ловкий» меткий, точный
укол иглой в назначенную точку? Или безошибочно меткий бро-
сок мячом в самый центр цели? Или движение акробата, верно
уловившего ту сотую долю секунды, когда ему следует сорваться
со своей трапеции, чтобы повиснуть на руках у стремительно
несущегося к нему на своей качели партнера? Разве не в точности
три четверти всего секрета движений жонглера? Чем другим, как
не точностью, поражают движения ловкого фокусника?
Точность движения — это точность его сенсорных коррек-
ций. При выработке нового навыка, по ходу автоматизации, каж-
дая подробность движений постепенно находит себе соответствен-
Валежника, березняка и вязу мой
Мишка загубил несметное число, а
не дается ремесло!..
* Адекватный (лат.) —соответственный, подходящий, приходящийся к мес-
ту или впору.

ный уровень, с наиболее подхо-
дящими для нее по качеству
(адекватными) коррекциями.
Но и в самом фоновом уровне,
где данная подробность окон-
чательно оседает, продолжа-
ет идти в течение всей трени-
ровки повышение чуткости и
точности тех чувствительных
устройств, которыми обеспечи-
ваются ее коррекции. У нович-
ка-велосипедиста вестибуляр-
ные органы равновесия только
тогда начинают чувствовать
крен машины и отзываются на
него поправочными сигналами,
когда этот крен достигнет уже
порядочной величины. Это от-
ражается на внешнем офор-
млении движения тем, что след
машины все время выписывает
резкие извилины то вправо, то
влево. У опытного велосипедиста
чувствительность тех же органов обостряется уже настолько, что
он приобретает способность даже на тихом ходу почти не от-
клоняться от точной прямой. Повышение остроты восприимчи-
вости у органов, несущих проприоцептивную службу, сказывает-
ся у бегунов в возрастающей стандартности их последовательных
шагов, у прыгунов — в умении все точнее попадать толчковой
ногой на планку, у теннисиста и футболиста — во все возра-
стающей точности управления м
лом, под которым отражается от-
брасываемый ими мяч, и т. д.
Требования к точности особенно
повышаются, разумеется, в пред-
метных навыках — там, где господ-
ствует ручная или предметная лов-
кость. Мы уже видели это на многих
примерах. Особенно значителен спрос
на точность, и особенно велики воз-
можности удовлетворить этому спро-
су у верхнего подуровня простран-
ства (С2), которому мы выше уже
присвоили название подуровня точ-
ности и меткости. Поэтому во всех
тех навыках из уровня действий (D),
в которых важнейшие, ведущие ав-
томатизмы строятся в этом подуров-
«Постой же, — говорит, — уж я ж те-
бя, воструху!!»

не точности, высокая марка точности является одним из важней-
ших условий для признания их ловко выполненными. Сюда отно-
сятся многие навыки точного механика, резчика, гравера, хирур-
га, аптекаря, химика, чертежника, снайпера и других.
Отмеченная нами способность чувствительных органов обо-
стрять свою восприимчивость по ходу тренировки навыка имеет
очень большое практическое значение. В каждом двигательном
навыке точность подвергается и хорошо поддается значительно-
му развитию путем упражнения. Как раз в отношении точности
очень ярко проявляется вдобавок явление переноса упражнен-
ности, вообще очень свойственное верхнему подуровню простран-
ства (С2). Развивая в себе точность по ряду разнородных
навыков, можно планомерно воспитать одну из очень важных
предпосылок качества ловкости.
Теперь обратимся к другой черте ловкости, также характе-
ризующей собою то, ЧТО делает ловкость.
Эта черта — быстрота.
Утверждение, что быстрота — обязательное условие для
ловкости, звучит как нечто само собою разумеющееся, даже
излишнее. Не значит ли это ломиться в открытые двери,
требовать, чтобы жар был горячим, а вода — мокрой?
Нет, это не так. Ближайшие строки покажут на реальных
примерах, какие здесь требуются уточнения. Пока отметим, что
свойство быстроты, так же как и предыдущее, имеет свои
количественную и качественную стороны. Начнем с первой.
О быстроте можно говорить двояко: применительно к тому,
как что-либо делается и что именно делается. В первом случае это
будет быстрота в поведении, быстрота движений, действий
и т. д., во втором — то, что можно назвать быстротою результата.
Представим себе человека, который, развивая все доступное
ему проворство, переписывает от руки какую-нибудь брошюру
или мастерит одну за другой одинаковые нарезные гайки.
Как ни будет он торопиться, он не изготовит за день больше
двух брошюр или сотни гаек, а рядом с ним стоит пара машин,
которые неторопливыми, спокойными взмахами своих железных
челюстей выбрасывают за один час тысячи брошюр и десятки
тысяч гаек. Быстрота движений в этом примере на стороне
человека, но машина побивает его быстротой результата.
Можно утверждать точно, что для ловкости важнейшей
чертой является именно быстрота результата. Можно быть пре-
восходным спринтером и в то же время отнюдь не блистать
ловкостью. Конечно, если все прочие условия равны, то быстрота
результата будет зависеть у человека и от быстроты его движе-
ний, но самой по себе этою быстротой движений много еще
не достигнешь.
Есть много вариантов нравоучительной сказки на тему:
«Поспешишь — людей насмешишь» или «Тише едешь — дальше
будешь». Во всех этих вариантах опрометчивый, излишне то-

ропливый человек в конце концов побеждается своим более
методичным и хладнокровным соперником, несмотря на все
свое проворство в движениях. Неоспоримая жизненная прав-
да, заключающаяся в этих сказках, ставит, кстати сказать,
на очередь один существенный вопрос: почему истинно ловкие
движения всегда неторопливы? Почему, наоборот, торопливость,
суетливость в движениях всегда свидетельствуют о низком
уровне ловкости?
Думается, что объяснение этому очень простое. При пло-
хой, неумелой, неловкой работе непременно делается много
лишних движений. Если стремиться во что бы то ни стало выдер-
живать высокий темп работы, то ведь надо же успеть уместить
в него все это множество лишних движений — вот человеку и
приходится волей-неволей торопиться! Если, наоборот, его
работа рациональна и методична, то она хорошо укладывается
во времени даже и при большой быстроте результата и не вы-
нуждает ни к какой особой поспешности.
Для уточнения вопроса о быстроте необходимо сделать
и другое замечание. Совершенно неверно будет сказать, что
ловкости всегда показательна и необходима какая-то определен-
ная, наивысшая быстрота. Разные виды деятельности доступны
нам с очень различными степенями быстроты, а в некоторых
случаях и сами диктуют свой тот или иной темп, иногда и мед-
ленный. Так, например, есть ряд тонких и точных манипуляций,
вроде химического взвешивания, некоторых медицинских про-
цедур и т. д., которые не только необходимо делать медленно,
но в которых зачастую вся немалая ловкость исполнения
состоит как раз в том, чтобы делать их нежно, плавно и мед-
ленно. С другой стороны, есть виды особо точных работ (их
иногда называют прецизионными), вроде, например, рабочих
операций часовщика над дамскими часиками величиной с горо-
шину, которые невозможно выполнять иначе как медленно.
В движениях этого рода по большей части наблюдается даже
известная обратная зависимость: при той же процентной
степени точности чем они мельче, тем их приходится делать
медленнее. Но в этих случаях уже можно прибегнуть к сравне-
нию и сказать, что тот из двух исполнителей, который может
при том же качестве сработать быстрее, ловче своего партнера.
Итак, для ловкости необходима и характерна быстрота
результата, притом относительная, а не абсолютная.
У быстроты, в том виде, как она проявляет себя в ловкости,
есть и своя качественная сторона, хотя она и не бросается
сразу в глаза. Ее можно разгруппировать по трем линиям.
Во-первых, для ловкости требуется быстрота находчивости.
Хорошим примером может послужить недавно приводившийся
нами случай перелома шеста во время прыжка с ним. Не рас-
теряться от неожиданного затруднения, а изобрести правиль-
ный, удачный выход из него в этом и состоит ловкость, но

иногда вся соль в том, что найти этот выход надо мгновенно.
Было бы мало радости, если бы описанный нами прыгун с
шестом придумал свой выход в сальто, уже лежа на земле и
потирая ушибленный бок. Очень ярко выступает вся ценность
этой быстроты находчивости в фехтовании, где нужно бывает в
ничтожную долю секунды скорее почувствовать, нежели понять
умом, маневр противника, и в тот же миг суметь включить тот
самый контрманевр, который спасает жизнь.
Во-вторых, можно было бы назвать быстроту решимости.
Задача зачастую состоит не только в том, чтобы быстро найти
нужный прием. Иногда наши двигательные уровни настолько бо-
гаты, что в состоянии предложить не один, а целых три выхода
из положения, ни один из которых не хуже других. Но в этом
случае чрезмерная находчивость может принести вред вместо
пользы, если мы не сумеем сразу и без колебаний выбрать
один определенный план действий и последовать ему. Если
вспомнить, что речь идет о движениях и о составных частях
движений, так что на такой выбор отпускаются считанные
мгновения, то все значение быстроты решимости и умения без
колебаний остаться при раз принятом решении станет вполне
ясным.
Наконец, третья сторона качественной быстроты, потребной
для ловкости, — это то, что можно бы назвать «споростью»
движений. Это свойство трудно поддается точному определению,
но, несомненно, не совпадает по значению со скоростью. Недаром
про неловкие движения говорят: «Скоро, да не споро». Но
если быстрота уже проявила себя в правильной находчи-
вости, если она обеспечила немедленное принятие двигательного
решения, то она обязана дальше обеспечить, чтобы оно и осу-
ществлялось тоже без промедлений. Когда движения легко и плав-
но переходят одно в другое, когда мышечные импульсы не ме-
шают друг другу и точно согласуются с игрою внешних сил
и когда все это совершается в высоком темпе, то мы и говорим,
что «работа спорится».
КАК действует ловкость?
Мы разобрались в том, каким требованиям должен удовлет-
ворять результат ловких движений и действий. Мы вправе тре-
бовать, чтобы они решали двигательную задачу правильно, т. е.
адекватно и точно, и при этом скоро и споро. Теперь свое-
временно поставить вопрос: каковы же сами по себе ловкие
движения и действия?
КАК достигает своих результатов ловкость?
Есть старинный рассказ о камне. Посреди городской площади издавна
лежал огромный валун. Управа объявила конкурс на его уборку. Один делец
намеревался построить платформу на вальках и на ней вывезти камень, на-

значая за это тысячу рублей. Другой предложил рвать камень на части ди-
намитом и убрать его по кускам с оценкой работы в семьсот рублей. Слу-
чившийся тут же мужик сказал:
— А я уберу камень и возьму за это пятьдесят рублей.
— Как же ты это сделаешь?
— Вырою возле самого камня большую яму и свалю туда камень, а
землю из ямы разровняю по площади.
Так мужик и сделал, и, заключает повесть, ему дали пятьдесят плюс
еще пятьдесят за дельную выдумку.
Рассказик содержит в себе удачный пример. Камень мог бы
быть убран любым из предлагавшихся способов; времени по
каждому из них тоже требовалось более или менее поровну. На
стороне последнего проекта были рациональность и дешевизна.
Можно найти немало примеров, когда результат получается
правильный и достаточно быстрый, но покупается он ценою
непомерно больших усилий, извода материала и инструмента
и т. д. Все такие действия хорошо подходят под поговорку: «Из
пушек да по воробьям». Известен также проект барона Мюнх-
гаузена: достигать распашки поля, закапывая на равных рас-
стояниях трюфеля и выпуская затем стадо свиней, которые в
поисках за ними и перекопают, как надо, все поле.
Если жена, уходя, засадит непривычного супруга начистить
котелок картофеля, то нередко по возвращении находит горсть
прекрасно очищенных картофелин величиною с лесной орех, вед-
ро очистков и испорченный перочинный ножичек, пущенный в
ход по малоопытности.
Все эти карикатурные и некарикатурные примеры говорят об
одном: движения и действия, чтобы иметь право именоваться
ловкими, должны не только приводить в конечном счете к нуж-
ному результату, но и приводить к нему рационально. Это дает
нам первое из условий, отвечающих на заглавный вопрос
«как?»
Мы уже говорили о том, что у спринтерского бега по ровной
дорожке еще нет предпосылок, чтобы считаться ловким. Как
показывают точные наблюдения, при скоростном беге на крат-
чайшие дистанции в жертву скорости приносится все, как гово-
рится, «не щадя затрат». Движения спринтера в общем мало
рациональны, даже у лучших представителей этого класса; опыт
свидетельствует, что наш организм уже не в состоянии втиски-
вать в те короткие четверти секунды, которые отпускаются сприн-
теру на каждый шаг, достаточно правильные и экономично по-
строенные движения. Именно это, по сегодняшним данным нау-
ки, является главным препятствием к преодолению мирового
рекорда (10,2 сек на 100 метров с места): катастрофическое
нарастание при этих сверхбыстрых движениях их себестоимости
для организма. Но иное дело в беге на средние дистанции. Здесь
нужно не только показать сколь возможно высокую скорость, но
и удержать ее на протяжении порядочной дистанции, и здесь
соблюдение высокой целесообразности и экономности движений

возможно и оправдывает себя. Действительно, если кто-нибудь
при виде широких, «машистых» шагов, откладываемых бегуном-
средневиком с непринужденною, лебединою грацией, выразит
восхищение его ловкостью, он уже близок к правильному упо-
треблению этого слова.
Провести границу между свойством правильности движений
и свойством их рациональности очень легко. Рациональность
относится к самим движениям, правильность — к их результату.
Правильное движение, как мы видели, это движение, которое
делает то, что нужно; рациональное движение — это движение,
которое делается так, как нужно.
Рациональности движений и действий было посвящено очень
много внимания, главным образом в области профессионального
труда. Правда, и там рационализация касалась всегда преиму-
щественно грубых очертаний двигательного состава, не заходя
глубже; что касается внутренней, тонкой экономии и целесо-
образности в строении движений, то и в труде, и в спортивно-
гимнастической области до сих пор еще почти все строится на
чутье и счастливой догадке.
У рациональности, как и у свойств, о которых шла речь
в предыдущем разделе, есть своя качественная и количествен-
ная стороны. К первой нужно отнести все то, что касается целе-
сообразности движений и действий, ко второй — их экономич-
ность. Задержимся еще немного на каждой из них.
В гимнастических и легкоатлетических автоматизированных
движениях и навыках, т. е. преимущественно в сфере деятель-
ности уровня пространства (С), практика уже давно нащупала
и выработала наиболее целесообразные двигательные приемы.
В той мере, в какой они относятся к двигательному составу
движений, они обычно показываются и разъясняются учащемуся
тренером. Что касается тех приемов, которые, в сущности, отно-
сятся уже к области действия сенсорных коррекций и определяют
собой внутреннюю структуру движений, то, к сожалению, наш
язык пока еще слишком беден, чтобы уметь передать и объяс-
нить здесь что-либо. Вот тут и требуется в полной мере созна-
тельная, вдумчивая работа ученика в начале выработки навыка.
Если он откажется от пассивного задалбливания, с головою,
занятой совсем другим, и от бесполезного подражания какому-
нибудь своему живому идеалу, на которого он не похож ни тело-
сложением, ни строением своей нервной системы, то он поступит
очень разумно. Вникая в свои собственные движения, требуя
от органов чувств, несущих проприоцептивную нагрузку, чтобы
они доводили свои сигналы до его сознания, он непременно
найдет такие приемы использования движения, которые будут
наиболее целесообразными именно для него, во всей его неповто-
римой индивидуальности. Все люди ходят одинаково? Да, но при
этом у каждого человека есть своя особенная походка, по кото-
рой можно отличить его за сотню шагов и узнать после десяти

лет разлуки. А походка — это индивидуальный целесообразный
прием ходьбы: над его приисканием и построением деятельно,
хотя и бессознательно, работает в юности центральная нервная
система каждого человека, как бы предвидя, что ему придется
прошагать в течение своей жизни десятки тысяч километров.
Такие повадки вырабатываются у нас (где инстинктивно, а где
и сознательно) для всех важнейших навыков: по-ходки, по-черка,
по-садки на лошади и т. п. Если бы не побояться насилия над
языком, то было бы вполне уместно сказать, что каждый спорт-
смен должен, вполне целеустремленно и планомерно,-выработать
себе свои собственные «побежку», «попрыжку» и «поброску».
В цепных действиях, управляемых уровнем D, одинаково
большое значение имеет и целесообразность приема, и целесо-
образность орудия. Здесь к-проявлению ловкости примешивается
еще больше сознательного элемента. Несомненно, быстрая и
удачливая находчивость по отношению к целесообразному прие-
му и к подходящему инструменту и есть то самое, что разговор-
ная речь обозначает, как «ухватистость» и «сноровистость».
Возвращаюсь для концовки снова к отрицательным приемам:
ничего, может быть, не кажется нашему глазу таким неловким,
неуклюжим, нелепым, как не к месту примененное орудие:
тащить занозу плоскогубцами, вырывать гвозди кусачками, чи-
нить карандаш столовым ножом, а то и зубами.
Что касается экономичности движений, бесспорно, из двух
движений более ловким будет то, которое достигнет цели с
меньшей затратой сил. Наблюдения говорят о том, что такая
экономичность вырабатывается преимущественно в позднейших
фазах окончательной шлифовки двигательного навыка, попутно
с его стандартизацией (см. выше). Речь идет не только о том,
чтобы не растрачивать лишних сил во время гладкого и спокой-
ного течения движения. Главная трудность — в том, чтобы при
любых внезапных переключениях и приспособлениях, которые
везде служат пробным камнем для ловкости, иметь к своим
услугам не только ведущий к цели, но и расчетливый на свои
силы прием. В боевых условиях, например, каждая крупинка
неосмотрительно растраченной силы может затем выйти очень
суровым боком. Молодость щедра на силы, которые ей некуда
девать; недаром мудрость житейских наблюдений говорит, что
ловкость накапливается с годами. В ней есть элемент разумной
скупости, которая позволяет иногда пожилому, опытному фехто-
вальщику хладнокровно «вымотать» до отказа молодого, горяча-
щегося противника.
Главное зерно ловкости
Теперь мы подходим вплотную к анализу того решающего
свойства ловкости, которое нашло свое выражение в нашем
вступительном определении: свойства находчивости. Нет спора:

движение может быть безукоризненно правильным и точным,
может приводить к результату быстро и рационально, но если
это движение не сумело подвернуться, начаться и окончиться
в ту самую минуту, когда жизнь потребовала его, цена ему не
выше, чем дождю, пролившемуся над морем.
Что практически значат слова нашего вводного определения:
«найти выход из любого положения», «двигательно найтись при
любых обстоятельствах»? Эти выражения вводят нас в обшир-
ную область явлений, связанных с построением движений и с
двигательной координацией.
Прежде всего в этом свойстве находчивости нельзя не
усмотреть пассивную и активную стороны: сторону стойкости
к внешним изменениям и неожиданностям, не зависящим от нас,
и сторону нашего собственного, деятельного вмешательства
во все происходящее.
Пассивную сторону мы назовем для дальнейшего устойчи-
востью или стабильностью движений (мы уже встречались с тер-
мином «стабилизация» в очерке VI). Эта сторона находчивости
помогает нам выполнять движения, осуществлять решения тре-
буемых двигательных задач, несмотря на внешние, сбивающие
воздействия. С ее помощью нам удается при всех внешних из-
менениях и внезапностях находить такие приспособительные
переключения, которые спасают наш двигательный процесс от
разрушения и деавтоматизаций, а решение задачи — от срыва.
Эту сторону можно было бы назвать двигательной изворотли-
востью.
Там, где исполнитель движения не только приспособительно
откликается на изменения, которые приходят извне, но и сам вно-
сит изменения в ход своих движений, в успешное искание наи-
лучших результатов, там на первый план выступает активная,
деятельная сторона находчивости. Ей пристало название инициа-
тивности движений. Обе эти стороны составляют, можно смело
сказать это, самое основное зерно двигательной ловкости.
Разбирая в очерке VI последовательные фазы построения
навыка, мы коснулись выработки стабильности движений, так
сказать, их сбивоупорности, только в той мере, в какой это было
необходимо для представления о всем ходе выработки навыка
в целом. Здесь нужно будет всмотреться внимательнее: какими
средствами обеспечивается эта стабильность? Какие ресурсы
состоят «на вооружении» у центральной нервной системы для
застрахования движений от сбоя?
У фонового уровня В обеспечение стабильности неразрывно
связано с другой фазой — стандартизацией движений. Его путь
для борьбы со сбиваемостью в основном один: используя все
богатство своей проприоцептивной, мышечно-суставной информа-
ции, вести движение по единообразной, динамически устойчивой
схеме. Этот искусный и лукавый дипломат не воюет с реактив-
ными и внешними сбивающими силами. Он заключает с ними

тонко расчетливый союз: реактивные (а частично и внешние)
силы берут на себя обязательство самим охранять движение
от сбоев и пасти его, как собаки стадо, заменяя собою сенсор-
ные коррекции; уровень В обязуется в ответ не нарушать стан-
дарта своих движений и твердо придерживаться их договорных
границ.
Этот уровень и лишен практически какой-либо ощутимой
переключаемости и инициативы.
Переключаемость и пластичность родились вместе с корою
большого мозга — это мы видели еще в очерке III. Уровень про-
странства (С), в особенности уровень действий (D), широко ис-
пользуют это свойство во всей текущей повседневности своих
отправлений, но сильнее всего заостряется в их руках это оружие
там, где оно возглавляется ловкостью.
В распоряжении уровня пространства есть два главных вида
переключаемости, которыми он владеет с одинаковым совершен-
ством и маневренностью. Их можно назвать переключаемостью
по приему и переключаемостью по органу. Оба эти вида обеспе-
чены, в сущности, одним и тем же фактом, которому мы дали
название пространственного поля. Уровню мышечно-суставных
увязок (В) трудно маневрировать с заменами движений и осо-
бенно с подстановками одного рабочего органа на место другого
именно потому, что все его коррекции прочно и привычно при-
вязаны к самому исполнительному органу. Все те обильные пото-
ки ощущений, которые плывут к его мозговым центрам, доносят
этим центрам о поведении тех или иных мышц, о положениях
одних или других суставов, о реактивных силах, возникающих
в том или другом центре тяжести звена тела, и т. п. Все это
совершенно неотрывно от исполнительного органа.
Коррекции уровня пространства — совсем иного сорта.
Правда, и в построении пространственного поля участвуют сиг-
налы проприоцептивного и осязательного качества, но они по-
ставлены здесь нести совершенно другую службу. Верховодит
и задает тон в построении пространственного поля нормального
человека — зрение, для которого все видимые органы своего тела
в большой степени равнозначны. Пространственное поле, как мы
уже и видели, — это упорядоченное, расстилающееся перед нами
пространство, в котором мы можем и умеем достигнуть каждой
видимой или памятной нам точки. По какому пути мы придем
в эту точку, каким двигательным приемом доберемся до нее,
какая или какие из конечностей возьмут на себя роль рикш для
доставки нас в эту точку — все это вопросы для уровня прост-
ранства второстепенные и очень легко решимые. Отсюда и проис-
текает его переключаемость.
Если мальчику, распираемому избытком сил, требуется пере-
крыть расстояние в сотню метров, он часть их прошагает, часть
пробежит вприскочку, часть, может быть, пройдет колесом или
на руках. Та же сотня метров в горных или полярных условиях

вызовет у путника к жизни локомоций и ходьбы, и бега, и пол-
зания, и лазанья, и висения.
Не труднее для уровня пространства и переключение рабо-
чего органа, откуда объясняется, в частности, свойственный ему
уже упоминавшийся раньше перенос навыка с органа на орган.
Легкоатлеты наблюдали, например, что если приостановить тре-
нировку навыка, выработанного для правой руки, и некоторое
время упражнять в этом же навыке одну только левую руку
(так сказать, перейти на зеркально обращенное выполнение дви-
жения), то после этого обнаруживается заметный скачок к улуч-
шению в движениях не упражнявшейся это время правой руки.
Так бывает с движениями метания; такое же временное «зер-
кальное обращение» движения хорошо отражается и на технике
прыжка с шестом.
Переключаемость движений как по приему, так и по органу
представляет собою могучее средство для охраны движений от
сбивания, т. е. для того, что мы назвали выше свойством двига-
тельной изворотливости. Уровень действий добавляет со своей
стороны к этим видам переключаемости еще переключаемость:
а) двигательного состава цепи и б) орудия действования.
Есть, однако, один разряд движений, по отношению к кото-
рым необходимы другие меры для защиты их от срыва решаемой
ими задачи. Как это часто бывает, тот путь, которым исключи-
тельно и избирательно пользуется мозг по отношению к этим
движениям, не забрасывается хозяйственною в своих привычках
нервною системой и по отношению ко всяким другим видам дви-
жений, и, уяснив себе главные особенности этого способа коорди-
нирования, мы уже легко обнаружим его заметное участие
в управлении любыми движениями.
Возьмем для примера движение метания копья в цель или
движение биллиардного удара. Оба эти движения очень кратко-
временны, почти одномоментны. Главное же в них то, что когда
копье уже выпущено из руки или когда удар уже нанесен по
шару, то больше никакими коррекциями, разумеется, нельзя ни-
чего изменить в их движениях. Есть, правда, страстные игроки,
которые и кряхтят, и тянутся через бильярд, и манят катящий-
ся шар пальцем, но и они не очень верят в пользу всего этого, а
только уступают тому же самому инстинкту, который побуждает
всех болельщиков на стадионе непроизвольно поднимать ногу в тот
момент, когда прыгун переходит через планку. Во всех таких
одномоментных движениях метания или ударного толчка все,
что необходимо внести в них по части коррекций, надо успеть
сделать до вылета, т. е. тогда, когда движение предмета еще,
в сущности, не началось, и не видно, как оно пойдет. Здесь все
коррекции приходится строить на предугадывании.
Собственно говоря, почти таково же положение с прыжком,
который вполне правомерно рассматривать как метание своего
собственного тела. Известно, что во время полетной части прыжка

никакими телодвижениями невозможно уже более ничего изменить
в начавшемся движении общего центра тяжести тела. На него
можно было бы повлиять только какою-нибудь внешней силой;
внешняя же сила требует и внешней точки опоры, которой во
время полета нет. Поэтому в движение прыжка также все основ-
ные коррекции нужно внести заранее, до окончания отталкива-
ния; следовательно, и здесь все строится на предусмотритель-
ности. Отличие прыжка от метаний здесь только в том, что при
первом можно все же изменять во время полета позы своего тела
(например, половчее поджать нижнюю руку или втянуть живот,
чтобы не задеть ими за планку).
Такие предвидения, или антеципации, как их называют в
физиологии, основываются на богатых запасах предыдущего
опыта. Этот накопленный опыт позволяет заранее ощутить, какой
результат получится от такого-то ударно-метательного усилия.
Оказывается, что и во многих привычных движениях, не имею-
щих, на взгляд, ничего общего с метательными, та же антеци-
пация играет очень видную роль. Например, при обыкновенной
ходьбе тот главный мышечный импульс, который выбрасывает
ногу вперед, наступает в самом начале этого движения, тем не
менее он позволяет там делать все шаги совершенно одинаковы-
ми по длине. У маленьких детей, не набравшихся опыта, такой
антеципации еще нет, как выяснила Т. Попова, и им приходится
в каждом своем шаге сделать вдогонку за первым второй мышеч-
ный импульс — настоящая сенсорная коррекция, явственно види-
мая на научных фотоснимках, так называемых циклограммах,
детской ходьбы, но у самых крохотных ребят и ему все еще не.
удается выравнять все шаги под один ранжир*.
Антеципация, т. е. заблаговременные, предваряющие коррек-
ции, имеет огромное значение в координации движений. Она
позволяет заранее рассчитать, например, в какой точке мы столк-
нулись бы с едущим наперерез автомобилем, и целесообразно
изменить наш путь. Она позволяет оценить, как и куда полетит
бросаемый партнером мяч, чтобы загодя подготовить ожидаю-
щую его ракетку. Она дает возможность учесть находящееся
впереди препятствие задолго до того, как мы дошли до него,
и изменить курс своей ходьбы так, чтобы обогнуть его по наи-
Болелыцики

кратчайшему пути. Она; наконец, создает возможность в очень
многих хорошо освоенных движениях сделать большую часть
нужных коррекций авансом, на самом старте движения, чтобы
дальше о нем осталось немного заботы и чтобы можно было,
пока оно еще длится, точно так же подготовлять следующее. Из
всего этого ясно ее значение для ловкости.
Действительно, для того, что мы назвали двигательной изво-
ротливостью, решающе важно уметь заранее предугадывать, как
будет меняться внешняя обстановка, и планировать свои собст-
венные движения. Особенно ярко проявляется вся ценность ан-
теципации во всякого рода действиях борьбы. На ней в большой
степени строится, например, тактика бегуна на соревнованиях.
Здесь ловкость мастера проявляется в том, чтобы угадать намере-
ния соперника и те движения, которые он сделает в ближайшие
секунды, и в том, чтобы самому «трассировать» свой предстоя-
щий путь, учитывая виражи, случайные лужи, запомнившуюся
с прошлого круга выбоину дорожки и т. д. Работа вратаря
в футболе — вся в антеципации. В нем одновременно готовы
и включены «установки» на целый ряд одинаково возможных
действий, какие потребуются от него через секунду. Искусный
вратарь, если можно так выразиться, заполняет собою все об-
ширное пространство ворот: он на любом месте их еще раньше,
чем противник осуществит задуманную атаку данной точки.
Не менее выпукло выступает роль той же антеципации в
фехтовании. Предоставим слово Ф. Лагранжу, специалисту по
гигиене физической культуры**
«В фехтовании мастер, бесспорно, теряет с годами свои физические ка-
чества, и все-таки в 45 лет многие фехтовальщики ничуть не ниже себя самих.
Дело в том, что попутно с ухудшением их чисто телесных качеств в них разви-
* Если всмотреться внимательно, то движение переноса ноги сзади на-
перед при ходьбе, беге, передвижении на коньках и лыжах и т. п. есть, по су-
ществу, настоящее баллистическое (ударно-метательное) движение, недаром оно
так легко переходит, например, в движение удара по футбольному мячу. Анте-
ципирующие коррекции играют важнейшную роль во всех баллистических
движениях.
** Dr. F. Lagrange. L'hygiene de I'exercice chex les enfants et les jeunes
gens. Paris, 1896, p. 134.

вается качество интеллектуального порядка, то, что в фехтовании называется
«суждением» (jugement). У фехтовальщика нет уже прежней мощности в движе-
ниях, но больше находчивости (d'a propos); зрение не так остро, но зато у него
больше верности взгляда, глазомера (de coup d'oeil), т.е. уверенного проникно-
вения в намерения противника. И разве не на результатах опытности основы-
вается это суждение, которое быстрее молнии? Благодаря которому вы противо-
поставляете шпаге противника твердый отпор (une parad ferme), не ищущий ее
от линии к линии, но непоколебимо ожидающий ее именно там, куда она должна
прийти; точно своего рода прозрение (divination) открыло вам, что ваш противник
направит свою атаку в сексту, а не в кварту. Старый фехтовальщик бился
(a tate) со столькими противниками, что дошел до точной классификации разных
манер и разных темпераментов. После одной-двух «ложных атак» он уже знает
не только силу, но и стиль противника. Он угадывает его намерения путем
своего рода «исчисления вероятностей», почти равноценного с достоверностью.
Каждый день может дать ему новый опыт, так как каждый новый противник —
это случай для нового изучения. Важность опытности в фехтовании лучше всего
другого доказывается советом, даваемым всеми мастерами, — часто менять про-
тивников. Когда достиг известной силы, то уже больше не прогрессируешь,
если борешься всегда с одним и тем же противником, хотя бы и хорошим
мастером».
Ловкость и инициативность
Антеципация, т. е. предугадывание как намерений партнера,
так и последствий своих собственных движений, образует уже
своего рода мостик для перехода к самым высоким формам
ловкости. Эти наиболее совершенные, чисто человеческие формы
подходят под ту мерку, которая получила выше название инициа-
тивности.
В Петропавловской крепости в Ленинграде есть старинный собор с коло-
кольней, увенчанной сужающимся кверху шпицем высотой около 50 метров.
На верхнем конце шпица находится шар около 2 метров в поперечнике, а на
шаре — фигура ангела высотой около 3,5 метра и крест высотой около 6,5 метра.
Весь шпиц обит вызолоченными медными листами.
Больше ста лет назад (в 1830 г.) произошли уже не первые непорядки
с ангелом и крестом, грозившие их падением.
Из патриотических побуждений цирковой акробат М. вызвался добраться
до фигуры ангела и креста без каких-либо строительных приспособлений и произ-
вести нужный ремонт. Акробат, решив воспользоваться для подъема торчащими
в шпице крючьями, надеялся главным образом на свою необычайную ловкость,
силу и смелость.
Ранним утром М., захватив нужный для ремонта инструмент, выбрался
наружу из слухового окошка шпица, на высоте более 50 метров над землей.
Ухватившись руками за ближайшие к окошку выступы ребер шпица и оттолкнув-
шись ногами от подоконника, он как-то умудрился добраться до ближайшего
к окну крюка. Взлез на него. Затем, нацелившись и оттолкнувшись изо всей силы
ногой и рукой, он сделал неимоверный по смелости прыжок вверх, ухватился
одной рукой за крюк над головой и каким-то акробатическим приемом взобрался
на этот крюк, встав на него одной ногой и держась распростертыми в стороны
руками за ребра шпица. Отдохнув в таком положении и набравшись сил, он
совершил такой же прыжок вверх до следующего крюка.
Через два часа в то же слуховое окно соскользнул человек. Это был не
столько М., сколько его тень. За два часа он исхудал, вымотался до предела
и не заметил даже множества кровавых царапин и ссадин на руках и ногах, полу-
ченных от своих безрассудных прыжков, которые, однако, не привели его к цели.

Не веря уже в свое спасение, акробат М. начал скользить вниз и, цепляясь за
что попало, добрался наконец до слухового окна.
Этого акробата М. я выдумал, не имевши в своем распоряжении подходя-
щего реального примера. Но вот что случилось на самом деле там же и в назван-
ное мною время и что подкреплено точными историческими документами*.
«Ярославской губернии казенной крестьянин кровельного цеха мастер Петр
Телушкин, узнав, что предпринимается необходимая починка в кресте и ангеле
на колокольном шпице Петропавловского собора, и сообразив, сколько тысяч руб-
лей и времени должно будет употребить на устроение лесов, адресовался с пись-
менною просьбою, в которой объяснял, что он все исправления в кресте и ангеле
берется произвести без всяких лесов, с тем только условием, чтоб ему заплачены
были материалы, нужные для сих починок, за труды же свои он ничего не назна-
чил, предоставляя высшему начальству наградить его по благоусмотрению».
Сперва Телушкин — он при небольшом росте отличался громадною физиче-
ской силою — поднимался на цыпочках пальцев, хватаясь ими за фальцы обшив-
ки и укрепив себя на веревке, привязанной к поясу. Говорят, от напряжения
у Телушкина выходила кровь из-под ногтей, но он не обращал внимания на
жесточайшую боль и продолжал свое поднятие. По мере его Телушкин стягивал
обхватывающую веревку, и таким образом постепенно утончающаяся фигура
шпица давала ему возможность висеть на ней. Далее он воспользовался крюч-
ками, вбитыми в обшивку шпица, и посредством особых веревочных стремян
поднялся под самое яблоко. Надлежало теперь взобраться на последнее. Это
было достигнуто Телушкиным следующим образом (говорит автор): «Телушкин,
захватив шпиц около яблока другими веревками, сделал себе из них два новые
стремени или петли, в которые он просунул ступни ног своих до подъема, другою
же веревкою, также за оконечность шпица захваченною, он обвил себя накрепко
около пояса и тогда, опираясь ногами в шпиц, повис всем телом на этой веревке.
В таковом почти горизонтальном положении Телушкин, собрав в обе руки,
свернувши бухтою имеющуюся за поясом его шестисаженную веревку, которой
один конец был привязан к оконечности шпица, взбросил другой на яблоко,
чтоб захватить им крест. Пользуясь сильным ветром, который раскачивал даже
самый шпиц, Телушкин так ловко и удачно кинул свою веревку около креста,
что свободный ее конец помощью ветра попал мигом ему в руки. Тогда, сделав
петлю на самом этом конце, он начал веревку передвигать около креста так, что-
бы она вдвойне за оный захватывала и чтобы тем концом можно было затянуть
ее за крест. Таким образом Телушкин, передернув веревку около креста, начал
делать петли на свободном ее конце, чтоб из оных составить себе род лесенки,
которая бы одним концом была прикреплена к кресту, а другим к оконечности
шпица. По этой уже лесенке Телушкин, взобравшись на шар, спокойно принялся
за свою работу. Нередко мы его видели то поднимающимся на ангела, имею-
щего 5 аршин вышины, то сидящим на его крыле и починивающим оное, то на
самой перекладине креста, имеющего 9 аршин вышины, спокойно прикрепляющим
оторванные от него листы. На третий день сих воздушных походов Телушкин,
приготовя веревочную лесенку или тропку в 26 сажен длины, втащил один ее
конец на яблоко и привязал его за крест. По сей то лестнице Телушкин, взлезая
на шар, в течение 6 недель починил на кресте оторванные ветром листья, крыло
у ангела и поднял его по кресту на 8 вершков*.
Герой нашего первого примера рассчитывал целиком на
свою двигательную изворотливость, неограниченно веря в ее не-
победимость; и действительно она помогла ему уцелеть там, где
девять смельчаков из десяти наверняка сорвались бы и погибли.
Второй не хотел следовать пословице «Гром не грянет — мужик
не перекрестится», своею разведкой антеципировал затруднения
* П. Н. Столпянский. Старый Петербург. Петропавловская крепость. Петро-
град, Государственное издательство, 1923, стр. 27—30. Журнал «Сын Отечества»,
1831, ч. XVIII, стр. 410 и след.

и заранее проявил инициативу. И от него потребовались не мень-
шие дозы силы, смелости и ловкости, но победу ему принесло то,
что он множил эти качества не на «авось», а на продуманный
план действий. Он отличался от первого, в сущности, тем самым,
что отличает разумного человека от обезьяны.
Очевидно, что возможность проявить инициативность в дви-
жениях или действиях всегда, как и в нашем втором примере,
основывается на предвидении, т. е. опять-таки на антеципации.
Мы можем отважиться на нее только тогда, когда ясно предста-
вим себе, в какую сторону развернутся события и чего смогут
достичь наши действия по отношению к ним. При этом условии
мы не только будем защищены от вреда, которым грозит тот
или иной случай, но и сможем иной раз уверенно заставить этот
случай служить нам же.
В этом заключается новая, своеобразная черта ловкости,
которая непосредственно проистекает из ее свойства находчиво-
сти и, в частности, из ее инициативности. Ловкость умеет не
только тот или иной затрудняющий внешний случай, но даже за-
частую и свой собственный промах повернуть себе же на пользу.
Вот два примера.
Футболист должен был правым носком подать мяч вправо же, своему
партнеру-форварду; последний был наготове перехватить мяч и одним ударом
вогнать его в ворота.
Но играющий споткнулся или поскользнулся; правая стопа его прошла
правее, чем было нужно, и мяч покатился наискось влево. Прежде чем футбо-
лист успел что-нибудь сознательно сообразить, его инстинкт и опыт уже осуще-
ствляли новое решение той же задачи: опора после спотыкания передалась на
правую ногу, дала ему прямой удар, которого не могли предвидеть ни его
партнеры, ни тем более не ждавший отсюда атаки вратарь противника. Мяч
был вбит. Весь эпизод занял вряд ли более двух секунд.
Второй пример взят из иной области. Человеку нужно было извлечь из уз-
кой, колодцеобразной ямы тяжелую болванку вроде якоря, имевшую перекладину
наподобие T на верхнем конце. Он старался закинуть на это Т веревочную петлю.
Неожиданно, после нескольких неудачных попыток, петля прочно зацепилась за
крюк, торчавший из стены колодца на половине высоты, и никак нельзя было
ее оттуда снять.
Тогда человек вытравил вниз столько веревки, сколько надо было,
чтобы достать до болванки. Он уже без труда смог подвести ее провисавшую
середину под Т, а когда он затем потянул веревку вверх, оказалось, что она
работает подобно сложному блоку. До половины высоты груз удалось под-
нять с помощью половинного усилия; дальше уже легко было подцепить его.
В обоих наших примерах — полусознательно, полуинстинк-
тивно удалось мгновенно изобрести такие приемы, которые
самую неудачу превращали в наивыгоднейшее стечение об-
стоятельств.
Подобные случаи нередки, хотя бы в мелочах, у каждого,
кто только может почитать себя ловким в каком-либо навыке.
Это свойство проявляет себя от самых грубых и простых форм
столкновений с жизнью, вплоть до наивысших вершин искус-
ства. Хорошо известны примеры, как какое-нибудь пятно, не-

чаянно сделанное художником, сразу наводило его на новый,
гораздо лучший вариант картины или как грубая бульварная
песенка, шум с улицы, случайный удар лапами по клавишам,
сделанный котом, вскочившим на рояль, рождали в мозгу компо-
зитора новые музыкальные идеи.
Там, где начинаются инициатива и изобретательство, всего
труднее указать какие-нибудь правила и законы. Поэтому перед
данной областью двигательного творчества, где господствуют
самые высокие формы ловкости, правильнее будет остановиться.
Для человеческой изобретательности пределов нет.
Теперь подведем итог всему тому, что дал нам детальный
анализ ловкости, и ее свойств. Он позволяет нам построить
развернутое определение ловкости, включив в него все то, что
следует относить к ее существенным, необходимым признакам.
Это развернутое определение будет выглядеть так:
Ловкость есть способность двигательно выйти из любого
положения, т. е. способность справиться с любою возникшею
двигательною задачей:
1) правильно (т. е. адекватно и точно),
2) быстро (т. е. скоро и споро),
3) рационально (т. е. целесообразно и экономично) и
4) находчиво (т. е. изворотливо и инициативно).
Можно было бы перейти сразу к заключительным замеча-
ниям о возможностях и средствах для развития ловкости, но
перед нами настойчиво встают вопросы, касающиеся полноты
нашего развернутого определения: все ли в нем указано? нет ли
в нем одного существенного пробела?
Ловкость и красота
В начальных стадиях работы над этой книгой я обращался
к целому ряду лиц, сведущих по части физической- культуры
и спорта, с вопросом, как они определяют ловкость. Хоть и
меньшинство, но все же не очень малочисленное и состоявшее
из людей веских настойчиво высказало тогда, что в определе-
нии ловкости нельзя обойтись без упоминания о красоте дви-
жений, их грации, гармоничности и т. д. Указывалось, что по
отношению ко многим гимнастическим упражнениям красота
исполнения входит в число признаков, по которым производится
их судейская оценка. Указывалось и на то, что невозможно
привести ни одного примера движения, которое мы согласи-
лись бы оценить как ловкое, если бы оно не было при этом
красивым и грациозным.
Несмотря на всю солидность этих требований, автор не
видит для себя никакой возможности согласиться с ними; он
постарается защитить свою точку зрения и доказать, что при-
знак красоты не следует включать в развернутое определение
ловкости.

Первое и основное, что нужно высказать против этого
признака, это то, что красота всегда и везде — дело личного
вкуса. Если даже по поводу некоторых всемирно признанных
образцов красоты, вроде Сикстинской мадонны Рафаэля, Джио-
конды Леонардо да Винчи или еще десятка картин — Тициана,
Веласкеса, Мурильо, Ботичелли, Брюллова, Левитана и т. п.,
и не возникает возражений, то, во-первых, здесь дело идет о
недосягаемых вершинах, а нам нужно располагать определе-
нием, пригодным для каждого будничного дня. Во-вторых, и
здесь нет сомнений, что если бы взять наудачу десять цени-
телей искусства и, снабдив каждого яблоком Париса, пред-
ложить отдать его прекраснейшей из этой всемирной плеяды,
то в этом голосовании не выявилось бы никакого единодушия.
Тем более слишком ненадежная вещь включать оценку такого
рода в научное определение какого-либо общего понятия.
Еще важнее то, что признак красоты в проявлениях дви-
гательной ловкости вовсе не первоначальный или основной,
т. е. не представляет собой такого признака, который ни в чем
не зависит от остальных и выступает на равных правах с ними.
Мне говорят: пусть такое-то и такое-то движение будет пра-
вильным, точным, быстрым; пусть оно рационально и при этом
находчиво, но, если оно при всем этом некрасиво, его нельзя
признать ловким. Я отвечаю: приведите мне сперва хотя бы
один пример движения, которое обладало бы всеми перечис-
ленными качествами из развернутого определения и при всем
этом было бы некрасивым, негармоничным для глаз, — и тогда
будем разговаривать. В том-то и все дело, что такого примера
при всем желании никогда не удастся подыскать.
В каждом определении всегда бывает некоторый неизбеж-
ный элемент искусственности. Слова, которыми мы распола-
гаем, отчасти грубы, отчасти расплывчаты по своему смыслу,
поэтому невозможно избежать в определениях известных на-
хлесток, захождений отдельных признаков друг на друга. Так
получается и с нашим определением из предыдущего раздела,
что явственно проступало по самому ходу анализа. Экономич-
ность частично перекрывается со скоростью, изворотливость —
с инициативностью, находчивость — с целесообразностью и с
быстротой и т. д. Иначе и быть не может. И все-таки все эти
главные признаки ловкости — явно самостоятельные, незави-
симые свойства, и ни одно из них не вытекает из других, как их
следствие.
С признаком красоты дело обстоит по-иному. Не только
в отношении ловкости, но и в отношении любых проявлений
красоты форм и движений (так называемой пластической кра-
соты) можно утверждать, что эта красота проявляется всегда
как вторичный признак, как следствие более глубоких и сущест-
венных свойств предмета. Нашему взору представляется гар-
моничным, пластически прекрасным все то, в чем сочетаются

вместе целесообразность и экономичность. Разве не красивы
смелые инженерные сооружения: цепной Крымский мост, башня
Эйфеля, стрела подъемного крана, могучий паровоз или обте-
каемый, «зализанный» самолет? В середине прошлого столетия
возникла было ложная идея «украшать» инженерные соору-
жения всякого рода орнаментами и внешними ухищрениями.
Станины паровых машин стали делать в виде готических стрель-
чатых арок, паровозы стали расписывать цветочками, как до
сих пор иногда расписывают швейные машины и часы-ходики,
и сам Эйфель не устоял против этого течения, налепив там и
сям на свою изумительную башню железные кружевца. Однако
это неправильное понимание было скоро изжито и уступило
место идее строгой, целесообразной простоты, в которой и за-
ключается высшая гармония. Без сомнения, то, что нашему
взгляду нравятся эти строго обоснованные очертания, то, что
мы чувствуем гармонию и красоту в изгибе цепей Крымского
моста, в воздушной легкости тяжкой каменной арки Москво-
рецкого моста, в смелой стремительности швейцарских горных
мостов, похожих на высокие колоннады, — все это не случайно.
В этом сказался и отстоялся долгий жизненный опыт многих
поколений, бессознательно отпечатлевшийся на наших вкусах.
Уже давно признано, что в наших идеалах и мужской
и женской красоты проявляется биологическая целесообраз-
ность. В мужчине прекрасны: сила, мужественная осанка, уве-
ренность движений; в женщине — мягкость, изящество, вопло-
щение идеального материнства. На чем же основывается мысль,
что с движениями дело обстоит иначе?
И в движениях человека вообще, и в тех наиболее совер-
шенных формах этих движений, которые мы относим к двига-
тельной ловкости, прекрасно не что иное, как сочетание в них
целесообразности с экономичностью. Когда все те свойства,
которые мы требуем от ловкости, налицо, тогда появляется
и ласкающая глаз красота этих движений — как их неизбежный
спутник. Движение со всеми объективными признаками ловко-
сти и в то же время некрасивое так же трудно себе представить,
как и неуклюжее, неловкое движение, которое вместе с тем
было бы красивым.
И еще из одного обстоятельства видно, что красота —
не особое, отдельное свойство ловких движений, а родится
попутно из их существенных свойств. Будь красота чем-то при-
входящим, что можно добавить или внести в движения, когда
они обладают уже всем остальным, кроме нее, то естественным
было бы стремление спортсмена «украшать» свои движения,
испробовать тот самый путь, который доказал уже свою не-
состоятельность в технике. Но что сказали бы мы о легко-
атлете, который, чтобы подбавить красоты к своим движениям,
делал бы во время прыжка в длину антраша в воздухе или во
время полетной фазы прыжка с шестом посылал бы публике

изящные воздушные поцелуи? Нелепость этих примеров, может
быть, всего убедительнее доказывает, что вся красота ловких
движений человека — в их строгой, экономной и эффективной
целесообразности.
Как развивалась ловкость?
Нередко приходится слышать и встречать в литературе
утверждение, что ловкость — чисто прирожденное качество.
Выносливость, силу, быстроту можно развить, говорят нам,
но ловким надо родиться.
Это мнение глубоко ошибочно. Его можно было бы опро-
вергнуть, ссылаясь на прямые наблюдения над действитель-
ностью, но факты и наблюдения можно толковать по-разному.
Можно пытаться скрыться за утверждениями, что у такого-то
развилась не сама ловкость, а развились движения, на которых
ему теперь легче проявить свою природную ловкость, и т. п.
Поэтому не мешает, помимо фактов, которые перед глазами у
всех непредубежденных, привести и несколько общих доводов,
говорящих за то, что ловкость — упражняемое качество.
Первое и главное обстоятельство, о котором следует вспом-
нить, это то, что двигательная ловкость самым тесным образом
связана с работой коры полушарий мозга. Эти отделы мозга,
самые новые в истории его развития, прямо пропитаны насквозь,
если можно так выразиться, способностью вбирать в себя лич-
ный, текущий жизненный опыт. Самое характерное для всех
тех отправлений, которые обеспечиваются корою мозга, -
их доступность для развития, совершенствования, упражнения.
И самые высшие формы переключаемости — те, которые не
требуют повторений, а совершаются быстро и уверенно с одного
раза, — связаны с деятельностью коры мозга, которая и создала
впервые их возможность.
Было бы очень странно, если бы для одного только каче-
ства ловкости пришлось сделать исключение и, установив, с
одной стороны, точными фактами ее неразрывную связь с корой,
отказать ей, с другой стороны, в возможностях развития и
упражнения.
Кроме того, ловкость — очень сложная, как говорят, комп-
лексная деятельность. Мы уже видели, что для ее проявлений
требуется в каждом случае совместная работа самое меньшее
двух уровней построения. Каждый из уровней включает в себя
чувствительные и двигательные мозговые устройства. Мы уста-
новили, что необходимо различать по меньшей мере два вида
ловкости, существенно разных между собою — телесную и руч-
ную ловкость, которые опять-таки опираются на различные
системы мозга.
Если бы речь шла о каком-нибудь узко ограниченном,

простом явлении, вроде, например, коленного рефлекса, т. е.
подбрасывания ноги, которое получается, если стукнуть по ноге
под коленной чашкой, положение было бы иное. В порядке тот
участочек мозга, который заведует этим рефлексом, — в порядке
и сам рефлекс. Недоразвился почему-либо этот участочек —
нет и рефлекса, и взять его уже неоткуда. Этого рода рефлексы
и называются с полным правом прирожденными рефлексами.
Но если речь идет о таком сложнейшем качестве, в осущест-
влении которого участвует буквально весь мозг, все его чувст-
вительные, и двигательные, и согласующие системы, то при-
рожденный недостаток этого качества должен был бы означать
недоразвитие всех решительно систем мозга. У субъектов с недо-
развитым от рождения мозгом, так называемых идиотов и слабо-
умных, действительно на очень низкой ступени стоит и лов-
кость, но ведь не о них идет у нас речь. У каждого человека
с полноценным, нормальным мозгом есть все необходимые
предпосылки и для обнаружения его природной ловкости, хотя,
конечно, не у всех в одинаковой мере.
Таким образом, двигательная ловкость, как и все вообще
сложные, комплексные виды деятельности мозга, неоспоримо
относится к числу качеств, доступных развитию и совершенст-
вованию, и различия обнаруживаются здесь только в коли-
чественной стороне*. Можно сказать, что одни люди обладают
меньшею, другие — большею способностью к развитию у себя
ловкости. Это нимало не противоречит общему утверждению
о том, что ловкость упражняема. Ведь, бесспорно, что каждый
человек в состоянии научиться, например, английскому языку.
Из того, что одним он дастся легче, другим труднее, что одни,
может быть, достигнут в нем большего совершенства, чем другие,
еще никак не следует, что со знанием английского языка надо
родиться.
Что касается личных способностей каждого к овладению
качеством ловкости, то мы уже говорили в другом месте, какие
встречаются среди людей различные профили, или типы, этих
способностей. Одному человеку, по его данным, легче удается
развить в себе то, что мы назвали телесной ловкостью, другой
лучше приспособлен к развитию ручной ловкости. Вот эти раз-
личные профили действительно природны. Развиваема и упраж-
няема ловкость у всех, но не всякий вид ловкости — в одинако-
вой мере у каждого человека.
Подходя к вопросу о том, как развивать и упражнять в себе
ловкость, мы оценим в полной мере тот разбор основных призна-
ков и свойств ловкости, который был сделан в начале этого очер-
* Нельзя не отметить здесь для сопоставления, что другое не менее
комплексное психофизическое качество — выносливость обладает очень большими
возможностями развития и высокой тренируемостью, что не вызывает никаких
споров.

ка. Действительно, если имеешь о каком-нибудь предмете только
общее и смутное представление, то не знаешь, с какого конца за
него взяться. Теперь мы знаем (в развернутом виде), какие свой-
ства должны быть налицо в движениях для того, чтобы они
могли почитаться ловкими, и нам значительно легче будет по-
дойти к тому, как совершенствовать в себе эти свойства.
Те основные признаки ловкости, которые нашли свое выра-
жение в ее развернутом определении, очень различны по своему
психофизиологическому укладу, а поэтому и развивать их нужно
по-разному. Одним путем надо двигаться по направлению к точ-
ности и правильности движений, другим — вырабатывать в них
быстроту и т. д. Кроме того, всегда и везде необходимо сообра-
зоваться с личными особенностями каждого упражняющегося,
а это вынуждает к большой осторожности по части рецептов и
общих правил.
Можно утверждать наверняка, что каждый новый, хорошо
освоенный двигательный навык повышает и общий уровень лов-
кости. Ловкость накапливается с двигательным опытом. Этот
опыт обогащает и «фонотеки» низовых уровней построения, и те
фонды находчивости, изворотливости, инициативности, которые
образуют основное ядро ловкости. Особенно плодотворно для
общего развития двигательной ловкости овладевание разносто-
ронними, несходными между собой двигательными навыками,
которые будут взаимно дополнять друг друга.
Во втором разделе этого очерка шла речь о двух обстоятель-
ствах, которые не представляют собою признаков, или свойств,
ловких движений, а указывают на те условия, при которых
только и может проявиться ловкость. Они сводятся к тому, что
ловкость не заключается в движениях или действиях самих по
себе; степень ловкости человека обнаруживается в том, как ведут
себя эти движения в их столкновении с внешним миром, с его
внезапностями и неожиданностями. Предположим, что мы сде-
лали точнейший киноснимок с какого-нибудь движения, а затем
заретушировали, замазали на этом снимке всю внешнюю обста-
новку, оставив на нем одного только человека на пустом фо-
не. По такому снимку ни при каких условиях не будет возмож-
ности определить, были ли снятые на нем движения ловкими
или нет.
Этот факт дает уже очень веские указания насчет путей
развития ловкости. Легко понять, что если ловкость не прихо-
дится искать в самих по себе движениях, то и к воспитанию ее
ничего не прибавится, покуда мы будем воспитывать и холить
одни только безотносительные движения. Каждое движение, ко-
торое хочет обогатить фонды нашей ловкости, должно что-то
делать. Никакая культура движений, которыми ничего не дости-
гается, не повысит ловкости, хотя, может быть, и даст свои ре-
зультаты в смысле увеличения выносливости, мышечной силы и
т. п. Нужно очень много делать для того, чтобы уметь это

делать; нужно очень многое уметь для того, чтобы почитать
себя ловким.
Применительно к телесной ловкости нам помогут движения,
приводящие к определенному результату, преодолевающие
какую-то трудность или препятствие из внешнего мира. Я нело-
вок, пока я имею основание бояться колец, или брусьев, или
барьеров для бега; я буду ловким, когда они начнут бояться
меня.
Действия, повышающие ручную, или предметную, лов-
кость — это всегда какие-нибудь умения. Невозможно назвать
ни одного умения из уровня D, которое нельзя было бы довести
до высших образцов ловкости. Ловко можно действовать в лю-
бой спортивной игре; ловкость требуется в каждом виде борьбы
с противником; ловко можно осуществлять каждый трудовой
навык; ловко, наконец, можно одеваться, застегиваться, приче-
сываться, стирать белье и чистить огурцы. И в каждом из этих
действий — от самых возвышенных до самых низменно-быто-
вых — ловкость воспитывается и упражняется тем больше, чем
больше в нем «обыгрывается» всякого рода намеренных измене-
ний и ненамеренных неожиданностей.
Во всех этих упражнениях можно и нужно, конечно, по от-
дельности делать ударения на каждом из тех главных призна-
ков, которые мы сочли необходимым включить в развернутое
определение качества ловкости.
В каждом двигательном навыке правильность движений (то,
что было выше обозначено как их адекватность и точность)
лучше всего развивать с самых первых шагов. Именно в это
время закладывается основа двигательного состава навыка.
Именно здесь подбираются наиболее подходящие качества сен-
сорных коррекций. Именно в это время сознательное внимание
еще может вмешиваться в те подробности движения, которые
потом ускользнут от него в область автоматизмов. Стало быть,
небрежное отношение на первых порах к качеству результата —
грубейшая из ошибок. Когда движение удается еще еле-еле,
когда оно трещит по всем швам, можно сделать себе снисхож-
дение по части скорости, иногда — по части силы, но никоим об-
разом не в отношении правильности и точности. Это въестся
потом так, что отделаться будет невыносимо трудно. Если пра-
вильное выполнение движений (в смысле результата — см. раз-
дел 3 этого очерка) на первых порах и очень затруднительно —
не беда. Лучше довести себя в течение десяти минут «до седь-
мого пота» сильнейшим напряжением внимания и воли к резуль-
тату, чем отдать два-три часа на «кое-как» и на «лишь бы».
Предоставим индифферентность собакам, подвергаемым выра-
ботке условных слюнных рефлексов.
Нужно принять в соображение еще следующее. Те коррек-
ции, которые следят за правильностью движения, по большей
части принадлежат к его ведущему уровню, потому что они са-

мым тесным образом связаны с успехом или неуспехом решения
двигательной задачи по существу. Автоматизация уводит из
поля сознания целый ряд коррекций правильности и точности —
те коррекции, которые связаны с техническими средствами для
их достижения. Но самые главные, решающие коррекции этого
рода остаются наверху; это именно те коррекции, которые нельзя
передоверить автоматизмам, потому что от них требуется наи-
высшая приспособительность и маневренность.
Отсюда следует, что не только в начале, но и в конце рабо-
ты над двигательным навыком и тогда уже, когда в нем достиг-
нута полная «форма» (хотя можно ли когда-нибудь сказать, что
она окончательно достигнута?), нужно при выполнении движе-
ния сосредоточивать все свое внимание и всю волю на качестве
результатов. Нужно думать и помнить не о самих своих движе-
ниях (чтобы не попасть в положение сороконожки из сказки), а
о сути задачи, которую надлежит решить: как можно дальше
прыгнуть, как можно вернее отразить по желаемому направле-
нию теннисный мяч, как можно точнее провести линию на чер-
теже, сделать разрез или распил, как можно аккуратнее завер-
нуть плитку шоколада или выглаженную сорочку и т. д. В дви-
жениях нужно сосредоточивать мысль и волю на их «что»; «как»
придет уже само-собой.
Свойство точности движений дает очень широкие переносы,
вообще присущие «уровню точности» (С2). Выработка и повы-
шение точности в каком-нибудь одном навыке очень заметно
улучшают ее и во множестве других. Поэтому для воспитания
ловкости очень важно и полезно упражнять глазомер, трениро-
вать в себе мышечно-суставную оценку размеров и расстояний
и т. п. Эти качества растекаются потом по всем многообразным
навыкам, как пленка масла по поверхности воды, и всем им
сообщают свой отблеск.
Быстрота, как существенный признак ловкости, несколько
отличается от остальных тем, что она не совсем независимый
признак. Ее трудно отделить от свойства рациональности дви-
жений. Но все же из двух одинаково рациональных движений,
конечно, более ловким будет то, которое будет выполнено быст-
рее. Хотя рациональные движения, не содержащие в себе ничего
лишнего, всегда могут быть неторопливыми, но, безусловно,
сколь угодно высокая рациональность обесценивается, если ра-
бота ведется «с прохладцей».
Поэтому над быстротой следует поработать, а она поддается
большому улучшению.
Опыт показал, что можно очень убыстрить время даже са-
мой простой, полумеханической двигательной реакции на внеш-
ний сигнал, почти что рефлекса. Тем более можно сильно повы-
сить скорость реакций, построенных сложнее; там возможно не
только добиться количественного повышения общей скорости, а
еще сделать в придачу всю цепь более короткой и простой, зна-

чит, требующей и меньше времени. Но в направлении быстроты
возможно достигнуть еще большего.
Здесь снова поможет уже оказывавшая нам услуги антеци-
пация, т. е. умение предвидеть и предугадывать. Чем больше на-
копленный нами опыт, тем больше средств к тому, чтобы заранее
почувствовать приближение того внешнего события, на которое
нам нужно будет отозваться реакцией. При этих условиях может
получиться действительно молниеносная быстрота реакции: наше
ответное движение начнется или абсолютно одновременно с тем,
на которое оно собирается ответить, или даже раньше его.
Вряд ли следует доказывать, какое огромное жизненное значение
могут иметь эти молниеносные и предвосхищающие реакции в
боевой обстановке; в рукопашной, схватке, в поединке самолетов
и т. п. Они же могут решить успех в фехтовании или боксе.
Для той «быстроты результата», которая всего важнее для
ловкости, немаловажна и способность к быстрым, проворным
движениям; и все же лучшие спринтеры вовсе не самые быстрые
люди в отношении их ловкости. Для этой последней гораздо бо-
лее значительную роль играет, так сказать, психологическая бы-
строта: быстрота находчивости, решимости, реакции и т. д. Зна-
чит, и в воспитании быстроты нужно сделать основное ударение
именно на этой стороне дела. Если человеку свойственна нере-
шительность, вялость, если ему подходит название «мямли» или
«рохли», то никакая разработка движений сама по себе не сде-
лает его ловким. Невозможно предписать общепригодного ре-
цепта для борьбы с этими отрицательными качествами, но они,
безусловно, в большой мере излечимы. На них только следует
обратить серьезное внимание, притом чем раньше, тем лучше.
Рациональность движений — необходимое условие для лов-
кости, но она, в отличие от двух предыдущих признаков, не пред-
ставляет собою общего свойства. Правильность, точность, быст-
роту можно воспитывать вообще, используя свойственный им
широкий перенос; рациональность движений неотделима от са-
мих движений и мало склонна к переносам. Поэтому о ней при-
ходится заботиться применительно к каждому двигательному
навыку.
В отличие от правильности, рациональность и экономичность
движений совершенствуются и шлифуются главным образом во
второй части выработки навыка, в фазах его стандартизации и
стабилизации. Конечно, в локомоторных движениях, тем более в
предметных двигательных навыках, можно бывает многое ра-
ционализировать в отношении их двигательного состава, т. е.
уже в начале построения навыка. В это время можно провести
борьбу с лишними движениями, найти те или другие более
целесообразные и экономные приемы и т. д. Но главное, самое
глубокое совершенствование движений в этом направлении про-
исходит после автоматизации, когда уже все коррекции расстав-
лены по своим окончательным местам и движения получают воз-

можность устояться против всяких изменяющих и сбивающих
воздействий. Вряд ли возможно сколько-нибудь основательно
вмешаться здесь в бессознательно текущую фоновую работу ни-
зовых уровней; вряд ли это и целесообразно. Но педагогический
опыт говорит о том, что если движения выполняются при трени-
ровке тщательно и правильно и если это сочетается с настойчи-
востью работы по их шлифовке, то низовым уровням создаются
наиболее благоприятные условия для повышения экономичности
и рациональности автоматизмов, следовательно, и движений в
целом.
Само собою понятно, что значение разработки всех перечи-
сленных признаков и свойств отходит на второй план по сравне-
нию со значением находчивости — главного ядра двигательной
ловкости. О находчивости существует всего больше предрассуд-
ков насчет ее прирожденности и невоспитуемости. Нет спора,
встречаются люди, которые — от природы ли или от того, как
формировался их характер в ранние годы, — одарены высокой
степенью находчивости по сравнению с окружающими. Но даже
если действительно можно говорить о разных способностях у
различных людей по отношению к находчивости, то это еще не
означает ее невоспитуемости. Наоборот, мы точно знаем — и это
вытекает из всех приводившихся выше анализов, — что находчи-
вость в движениях прямо зависит от накопленного нами двига-
тельного опыта. Этот опыт по разнородным навыкам и, главное,
в как можно более разнородных условиях прямо обусловливает
развитие и изворотливости и даже инициативности. Совершенно
правильно поступают те педагоги и тренеры, которые намеренно
сталкивают обучающегося во второй половине его работы над
навыком с самыми разнообразными отклонениями и осложне-
ниями. Такого рода «упражнения с непредвиденностями» посте-
пенно превращаются для учащегося в «упражнения на предви-
дение» и все больше и крепче оснащают его по самому основ-
ному стержню всей двигательной ловкости.

ОТ АВТОРА
(Вместо резюме)
В вопросе о качестве ловкости, как с педагогической, так и
с психофизиологической стороны этого понятия, до сих пор царит
еще очень большая неясность. Ни одно из дававшихся до на-
стоящего времени определения этого качества не может претен-
довать на общее признание. В отношении фактических мате-
риалов, почерпнутых из наблюдений, а тем более эксперимен-
тальных, также имеет место крайняя бедность.
Общая физиология и психофизиология движений сделала,
однако, за последние годы значительные успехи, чему немало
способствовали как исследования спортивно-гимнастических
движений — наивысших достижений полноценной нормы, так и
изучение патологии двигательной сферы, для которого обильный
материал дали ранения в период Великой Отечественной войны.
Было вполне обоснованным попытаться, вооружившись новыми
концепциями этой области, продвинуть вперед вопрос о природе
ловкости и ее развитии. По всем основным вопросам координа-
ции движений мы позволяем себе отослать читающего это после-
словие к книге «О построении движений»*, где они нашли себе
обстоятельное освещение, а здесь дадим только самое краткое
резюме тех главных положений, которые необходимы для ана-
лиза качества ловкости.
Согласно современным воззрениям, всякая подвижная си-
стема, не обладающая вынужденным движением по фиксирован-
ным траекториям (как преобладающее большинство машин),
т. е. наделенная более чем одной степенью свободы, уже тем
самым нуждается в специальной организации, обеспечивающей
ее управляемость. Периферически костно-суставно-мышечный
двигательный аппарат человека обладает огромным избытком
степеней свободы, исчисляемым многими десятками. Совокуп-
ность психофизиологических механизмов координации движений
и есть организация управляемости этого периферического дви-
* Проф. Н. Бернштейн. О построении движений. М., Медгиз, 1947.
См. также «Физиология» — учебник для институтов физической культуры. Под
ред. проф. М. Маршака. М., «Физкультура и спорт», 1946 (главы «Нервно-
мышечная физиология», «Координация движений»).

гательного аппарата, достигаемая путем преодоления его избы-
точных степеней свободы.
Координация движений осуществляется посредством так
называемых сенсорных коррекций, т. е. процессов непрерывного
корригирования движения на основе притекающих в централь-
ную нервную систему донесений органов чувств. Все рецепторные
системы организма несут наряду со своей деятельностью по вос-
приятию впечатлений внешнего мира (экстероцепции) добавоч-
ную нагрузку по восприятию поз, движений и усилий своего тела
и его частей, т. е. по линии проприоцептивной восприимчивости
в расширенном или функциональном смысле. Разумеется, пер-
венствующую роль в этой комплексной рецепторной деятельности
играют проприоцептивные органы в тесном смысле, т. е. аппара-
ты мышечно-суставной чувствительности.
На протяжении долгих тысячелетий эволюции животных
имело место безостановочное усложнение и увеличение разно-
образия двигательных задач, решение которых было жизненно
необходимым в борьбе особей за существование. Это усложнение
задач шло и 1) по линии возрастания их смысловой сложно-
сти, и 2) в направлении роста трудности и точности решавших
их двигательных актов, и, наконец, 3) в смысле непрерывного
увеличения числа внезапных, нешаблонных двигательных задач,
которые нужно было уметь решить правильно и незамедлительно.
Процесс эволюционного приспособления к этим требованиям
жизни выразился в царстве позвоночных в виде совершавшегося
время от времени, диалектическими скачками, анатомического
усложнения их центральных нервных систем, обраставших
сверху новыми аппаратами, все более мощными и совершенны-
ми в указанных выше отношениях. Возникавшие этим путем
более молодые устройства не отрицали и не устраняли более
древних, а лишь возглавляли их, сживаясь с ними в новый,
более богатый возможностями и более работоспособный синтез.
Каждое из таких поочередно возникавших в эволюции устройств
мозга (мы будем в последующем называть их координационны-
ми уровнями или уровнями построения движений) приносило с
собою новый список, или контингент, движений, точнее говоря,
новый список посильных для решения данному животному двига-
тельных задач.
Координационно-двигательное устройство центральной нерв-
ной системы человека представляет собою наивысшую по слож-
ности и совершенству структуру во всем мире живых существ.
Сохранив всю исторически (эволюционно) создававшуюся мно-
гослойность, они образуют в своей совокупности аппарат, в ко-
тором каждый из его разновозрастных уровней построения обес-
печивает правильную реализацию своего списка двигательных
актов и, как увидим ниже, существенным образом участвует в
реализации движений вышележащих, более молодых уровней,
обеспечивая им складность, быстроту и рациональность. Каж-

дый из этих уровней характеризуется своими особыми мозговыми
анатомическими субстратами и особым, характерным для него
составом и строением той чувствительности, из которой он осно-
вывает свои сенсорные коррекции (так называемым сенсорным
синтезом или сенсорным полем).
Возраставшее смысловое усложнение двигательных задач,
решение которых возлагалось на сравнительно мало эволюцио-
нировавший периферический двигательный аппарат, вело естест-
венным порядком к возрастанию и усложнению чисто координа-
ционных требований управления, предъявлявшихся к этому ап-
парату. Во все более сложных, точных и быстрых или тонко до-
зируемых по силе двигательных актах требовалось все боль-
шее обилие, разнообразие и подходящая по качествам (адекват-
ная) точность сенсорных коррекций. Ни у одного уровня не мог-
ло хватить в его собственном сенсорном синтезе ресурсов для
управления всем многообразием сторон координационной отдел-
ки движения. В результате среди движений стали вычленяться в
возрастающем количестве двигательные акты осложненного
координационного строения. В актах этого рода управление не
могло уже сосредоточиваться в одном уровне построения; веду-
щим уровням пришлось привлекать себе помощников в виде ни-
жележащих, более древних уровней. Тот уровень, которому было
посильным в смысловом отношении правильное решение двига-
тельной задачи в ее целом, сохранял за собой верховное управ-
ление соответствующим двигательным актом, его важнейшие
смысловые коррекции, но в то же время все большее количество
вспомогательных, технических коррекций, обеспечивающих дви-
жению его плавность, быстроту, экономичность и т. п., передо-
верялось центральной нервной системой нижележащим уровням,
наилучше оснащенным именно для этих видов коррекций. Мы
обозначаем верховный ответственный уровень данного двига-
тельного акта термином «ведущий уровень»: подчиненные ему
низовые, обслуживающие данный двигательный акт технически,
называем «фоновыми уровнями», а сами выполняемые ими вспо-
могательные коррекции — «фоновыми коррекциями» или просто
«фонами» данного движения.
Нельзя не подчеркнуть здесь двух важнейших характери-
стических черт всех координационных фонов: 1) находясь в фо-
новой роли, координационные уровни функционируют уже не не-
зависимо, как при несении обязанностей ведущего, а измененно,
стилизованно под возглавляющим влиянием ведущего уровня,
податливо подчиняясь ему; 2) фоны не представляют собою дви-
жений или частей движения; это есть сенсорные коррекции вспо-
могательного назначения.
Понятно, что двигательные акты, оснащенные координаци-
онными фонами (фондированные акты), представляют собою уже
целые структуры, доходящие на высших уровнях и у наиболее
высокоорганизованных существ до очень большой сложности и

многоэтажности, а потому нуждаются в их постепенном построе-
нии. Действительно, никакие фоны не обладают свойством при-
рожденное•, а потому должны быть в какой-то момент специ-
ально выработаны индивидуумом, а кроме того, для безупречной
согласованности совместной работы двух или нескольких уров-
ней по данному виду двигательного акта им необходимо пройти
через стадию срабатывания и взаимной пригонки.
В прямой связи с этим мы действительно наблюдаем, что в
филогенезе возникают и развиваются одновременно и параллель-
но друг с другом два ряда явлений: 1) двух- и многоуровневые
координационные структуры двигательных актов и 2) индиви-
дуальная упражняемость, т. е. способность к прижизненной вы-
работке новых двигательных форм, чего нет и следа на наиниз-
ших ступенях развития позвоночных. Можно, таким образом, с
полным правом сказать, что каждая фондированная двига-
тельная структура представляет собой прижизненно вырабо-
танный двигательный навык*.
Мы разделяем координационные фоны на два больших клас-
са. 1. Фоны в собственном смысле представляют собой комплек-
ты коррекций, соответствующие самостоятельному целесообраз-
ному движению в данном низовом уровне. 2. Фоны второго вида,
именуемые автоматизмами, — это особые коррекции в одном из
нижележащих уровней построения, не способные обслужить це-
лостного движения в своем уровне, не имеющие сами по себе
смыслового значения и вырабатываемые только по специальным
требованиям вышележащего уровня для технического обслужи-
вания выполняемого им двигательного акта. К подобным авто-
матизмам относятся, например, всевозможные технические сно-
ровки (skills английских авторов), которыми изобилуют профес-
сиональные навыки как в труде, так и в спорте.
Название автоматизмов присвоено этим фонам вследствие
очень общего и характерного свойства центральной нервной си-
стемы, в силу которого в каждой выполняемой многоуровневой
двигательной структуре в сознание человека попадает только
состав его ведущего уровня, независимо от абсолютной высоты
последнего. Таким образом, автоматизмы протекают всегда бес-
сознательно; фоны в собственном смысле, бывшие осознавае-
мыми в то время, когда они реализовали самостоятельное дви-
* Исключение из этого закона представляет собой в некотором смысле
довольно обширная группа двигательных актов, наблюдаемых у многих живот-
ных, и обозначаемая общим названием двигательных инстинктов.
Встречаясь на всех ступенях эволюционного развития мозга от весьма низких
(строительство сотов у пчел и т. п.) до очень высоких (например, способность
ходить и бегать у жеребенка через немного минут после рождения), эти двига-
тельные инстинкты четко отличаются от структур, обозначаемых нами как дви-
гательные навыки: а) наследственной прирожденностью и б) полным отсутствием
приспособительной гибкости и вариативности. Физиологическая природа этих не-
сомненно сложнофондированных структур еще очень далека от ясности.

жение, точно так же уходят из поля сознания с того момента,
как переключаются на роль фоновых коррекций.
В начале процесса выработки нового двигательного навыка
учащийся реализует решение соответствующей двигательной
задачи полностью силами и средствами одного ведущего уровня.
По мере того как в процессе упражнения он либо находит в
ранее накопленных фондах, либо специально вновь вырабаты-
вает подходящие фоны и автоматизмы и достигает достаточной
их управляемости, он постепенно передоверяет соответственным
низовым уровням выполнение одной за другою тех многочислен-
ных технических коррекций, которые раньше суррогатно обслу-
живались им за счет ресурсов ведущего уровня. Этот процесс
постепенного переключения коррекций в низовые уровни, сопро-
вождаемый, как уже указано, уходом их из поля сознания,
есть то, что называется автоматизацией двигательного акта.
Это важнейшая из фаз построения фондированной струк-
туры двигательного навыка: 1) разгружает ведущий уровень, а
с ними и сознание от побочной, чисто технической работы;
2) переключает значительную часть коррекций на уровни, наи-
лучшим образом оснащенные и качественно адекватные для кор-
рекций именно этого вида, т. е. способствует качественным сдви-
гам в сторону улучшения, и 3) совершается, как правило, в не-
сколько раздельных приемов, каждый из которых выглядит как
скачок, а не как постепенное изменение.
Построение двигательного навыка еще не завершается с
окончанием всех автоматизационных переключений; за ним сле-
дует более или менее длительный период деятельности централь-
ной нервной системы, направленной к срабатыванию между со-
бой всех уровней — участников данной двигательной структуры,
применительно как к самой задаче в целом, так и к ее неизбеж-
ным вариациям и осложнениям. Этот период можно, таким обра-
зом, охарактеризовать как организацию управляемости фоновых
уровней со стороны ведущего по отношению к данному виду
движения. Здесь мы второй раз сталкиваемся с понятием управ-
ляемости, но уже относимым к другому классу явлений, чем
раньше. Если основной общей предпосылкой координации явля-
лось обеспечение управляемости двигательной периферии, то по-
добною же предпосылкою для реальной работоспособности фон-
дированных двигательных структур служит безупречная управ-
ляемость целостных координационных уровней при несении ими
подчиненных функций. Это обстоятельство имеет самое сущест-
венное значение для вскрытия физиологических механизмов
двигательной ловкости.
В соответствии со всем сказанным двигательный навык по-
нимается нами как координационная структура, представляю-
щая собой освоенное умение решать тот или иной вид двига-
тельной задачи.
Из изложенного видно, что: 1) построение двигательного

навыка есть активный процесс (как во внешнем оформлении,
так и в самом внутреннем существе), а отнюдь не пассивное от-
давание себя потоку впечатлений и воздействий извне и 2) по-
строение двигательного навыка есть смысловое цепное действие,
состоящее из целого ряда качественно различных фаз, логиче-
ски переходящих одна в другую, т. е. оно очень далеко от моно-
тонности чисто количественного постепенного «проторения».
Необходимо оттенить еще, что ни автоматизмы, обслужи-
вающие собою двигательный навык, ни тем более сам двигатель-
ный навык в целом ни в какой мере не представляют собою
стереотипов, раз навсегда закрепленных шаблонов. Как будет
подчеркнуто и ниже, координационным уровням свойственно не-
прерывное возрастание снизу вверх, от более древних уровней к
более новым, приспособительности, пластичности, целесообраз-
ной вариативности их работы. Естественно, что переключение
какой бы то ни было коррекции в порядке автоматизации из
ведущего уровня в один из нижележащих ведет и к некоторому
снижению ее приспособительной вариативности, но, вообще го-
воря, и каждый автоматизм, и каждый навык в целом вариатив-
ны и пластичны в полную меру ресурсов и свойств того уровня,
на котором они протекают. Поэтому никоим образом не следует
смешивать (положительного) явления автоматизации с (отри-
цательным) явлением стереотипизации.
Эта приспособительная вариативность, свойственная, хоть
и в различной степени, всем автоматизмам и фонам, лежит в
основе известного и чрезвычайно важного явления так называе-
мого переноса упражненности по навыку, т. е. повышения успеш-
ности упражнения в навыке А за счет двигательного опыта, до-
стигнутого благодаря упражнению в навыках Б, В и т. д. Меха-
низм этого эффекта переноса упражненности состоит, по совре-
менным воззрениям, в использовании для построения нового на-
выка сохраняемых памятью фоновых коррекций, выработанных
ранее для других навыков, с требуемой частичной переработкой
их или без нее. Очевидно, что полезный эффект явления переноса
упражненности будет тем выше, чем более широкой генерали-
зации удалось достигнуть по прежде выработанным навыкам и
чем больше было количество и разнообразие этих освоенных
навыков.
Обогащение психомоторных ресурсов, достигнутое на той
ступени эволюционного развития, которая принесла с собою фон-
дированные двигательные структуры и вместе с ними индиви-
дуальную обучаемость и упражняемость, слишком очевидно, что-
бы нуждаться в комментариях. Но неуклонное усложнение
борьбы за существование выдвинуло и дальнейшие требования,
на которые на одной из следующих ступеней эволюционной лест-
ницы также начали формироваться адекватные двигательные
ответы. Речь идет о возраставшей необходимости в разовых не-
заученных двигательных реакциях, в координационной приспо-

собленности к быстрому решению непредвиденных, нешаблонных
двигательных задач. Таким образом, можно, несколько схемати-
зируя, представить общий ход эволюции двигательных средств в
виде трех последовательных этапов. Первый соответствует пол-
ному отсутствию индивидуальной обучаемости и ограничению
всех двигательных средств животного прирожденными коорди-
национными формами. На втором этапе к ним прибавляются
фондированные двигательные структуры, осваиваемые живот-
ными прижизненно путем постепенного упражнения и построе-
ния. Наконец, третий этап развития приносит с собой разовые,
экспромтные, доступные внезапному сформированию двигатель-
ные ответы на непредвиденные и необычные задачи, снова резко
повышая «потолок» возможностей, открытых для данного суще-
ства в борьбе за жизнь.
Опираясь на подытоженные выше основные факты и поло-
жения общего учения о координации, можно теперь решиться на
внесение известных уточнений в психофизиологический анализ
качества ловкости, чему специально и посвящена книга.
Самый основной, исходный критерий для оценки степени
ловкости данного двигательного акта — тот, что ловкость не за-
ключается в самих по себе движениях, а определяется исключи-
тельно по степени соответствия их с окружающей обстановкой,
по степени успешности решения реализуемой ими двигательной
задачи. Если закинематографировать двигательный акт, а затем
заретушировать на фильме все окружение субъекта, сохранив
одну только его фигуру, то ни при каком способе рассматрива-
ния и изучения этого фильма нельзя будет определить, ловким
ли было запечатленное на нем движение или нет. Эта исходная
черта характеристики ловкости названа в книге ее экстраверти-
рованностью (обращенностью на внешний мир).
Согласно даваемому в настоящей книге (очерк VII) развер-
нутому определению, ловкость есть способность справиться с
возникшей двигательной задачей: 1) правильно, 2) быстро,
3) рационально и 4) находчиво. В этом определении заключе-
ны, по-видимому, самые существенные отличительные признаки
ловкости, какие можно указать в настоящее время.
Судя, далее, по всему могущему быть собранным материалу
наблюдений, двигательные акты, заслуживающие оценки ловких,
всегда представляют собою фондированные структуры. Возможно,
причина этому в том, что все одноуровневые движения относятся
к числу примитивных, в которых даже сложная в смысловом от-
ношении задача доступна решению нехитрыми координацион-
ными средствами, не могущими предъявить ощутимых требова-
ний к двигательной ловкости*.
* Например, пройти указкой, не сбившись, по крупно нарисованному,
очень сложному лабиринту от входа до центра — задача, координационно до-
ступная и атактику, т. е. не требующая хороших фонов.

Так или иначе, во всех или почти во всех случаях ловкие
акты реализуются посредством по крайней мере двух уровней,
ведущего и фонового, причем требования, предъявляемые к ним
для того, чтобы осуществляемое ими движение могло быть по-
чтено ловким, резко различны. От ведущего уровня требуются
высокие показатели маневренности, изворотливости, двигатель-
ной находчивости; от фонового (или фоновых) — не менее высо-
кая степень послушности, гибкости, безупречной управляемости.
В проекции на основное определение ловкости можно заметить,
что ведущий уровень обеспечивает преимущественным образом
первое и последнее из перечисленных качеств ловкости — пра-
вильность и находчивость; фоновым уровнем (или уровнями) об-
служиваются важнейшие предпосылки для обоих средних ка-
честв — быстроты и рациональности.
Указанная структурная черта ловких двигательных актов —
их неодноуровневость — позволяет распределить все двигатель-
ные проявления ловкости на два больших класса, характеризуе-
мых по их уровневым структурам. Ловкие акты, имеющие своим
ведущим уровнем уровень пространственного поля (С), с фонами
из нижележащих уровней, мы относим к классу телесной ловко-
сти; акты, ведущиеся на уровне действий (D), с фонами из С, В
и А в разных сочетаниях, составляют класс проявлений предмет-
ной, или ручной, ловкости.
В монографии «О построении движений» поставлен на оче-
редь актуальный вопрос об индивидуальных психомоторных про-
филях, т. е. о качественных различиях моторики разных лиц,
зависящих от относительных степеней развития и совершенства
у них тех или других уровней построения движений. Примени-
тельно к теме настоящей книги нельзя не отметить, что разные
встречающиеся в жизни индивидуальности обладают самыми
различными соотношениями и абсолютными мерами выражен-
ности у них того и другого класса двигательной ловкости. Анализ
таких индивидуальных профилей по ловкости и определение их
посредством целесообразно выработанных методик должны пред-
ставить первостепенный практический интерес.
Из всех черт ловкости, перечисленных в развернутом опре-
делении этого качества, на первое место по значимости следует
поставить, несомненно, черту, обозначенную там как находчи-
вость. Вся суть двигательной ловкости — в способности найти
выход из любого положения, в наличии у центральной нервной
системы средств к тому самому разовому, импровизированному,
но адекватному решению неожиданной или нешаблонной задачи,
которое было выше отнесено к третьему, новейшему этапу эволю-
ционного развития двигательных функций. Это свойство ловкости
обозначено в тексте настоящей книги как ее экспромтность.
Если теперь сопоставить то положение, согласно которому
ловкие двигательные акты представляют собою многоуровневые
структуры, с подчеркнутым сейчас свойством экспромтности, то

мы подойдем вплотную к комплексу фактов, вскрывающему, мо-
жет быть, самое глубокое психофизиологическое ядро качества
ловкости. Очевидно, что экспромтное, неподготовленное создание
сложной, фондированной и в то же время адекватной двигатель-
ной структуры возможно только на основе высокой степени уп-
равляемости всех фоновых уровней со стороны ведущих. Там, где
психомоторика среднего качества нуждается в длительном уп-
ражнении, выработке и сыгрывании очередной координационной
структуры, психомоторика, характеризуемая высокими показате-
лями ловкости, способна обеспечить такой же стройный концерт
уровней сразу, в самый момент возникшей необходимости к
этому.
Если человек А со средними психомоторными данными
может в результате длительной тренировки производить ту или
иную автоматизированную операцию достаточно успешно, быстро
и искусно, а другое лицо Б, сумеет, посмотрев, выполнить ту же
операцию не хуже с первого или второго раза, то, несомненно,
трудно указать более подходящую кандидатуру на право назы-
ваться ловким в двигательном отношении человеком, нежели
лицо Б. Разумеется, при создании для обоих лиц, А и Б, рав-
ных условий в смысле упражненности Б обнаружит более вы-
сокие показатели в соответствующей функциональной пробе.
Таким образом, двигательная ловкость приводит к тем же
результатам — к созданию адекватной и успешно работающей
структуры, что и упражнение в двигательном навыке. Ловкость
способна возместить, заменить упражнение или ускорить его
эффект. Обратное явление, однако, по большей части не имеет
места; и во всех тех чрезвычайно многочисленных случаях, когда
двигательная комбинация обязана быть созданной внезапно,
когда для постепенной выработки нет и не может быть времени,
ловкость не заменима ничем другим.
Изложенные материалы о природе двигательной ловкости
приводят попутно к интересному биологическому выводу: об эво-
люционной молодости качества ловкости. Этот вывод хорошо
подтверждается при вдумчивом наблюдении и данными сравни-
тельной физиологии современных нам животных.
Произведенный предварительный анализ психофизиологиче-
ской структуры ловкости, при всей его неизбежной неполноте,
позволяет уже обоснованно ответить на важный практический
вопрос: доступна ли ловкость индивидуальному развитию, явля-
ется ли она упражняемым качеством?
Ответ получается утвердительный и притом в нескольких
планах.
Само собой понятно, что природные, конституциональные
предпосылки для ловкости у разных лиц были и останутся
столь же разными, как и для всех других психофизических
качеств. Если бы это было не так, то из каждого^взятого науда-
чу подростка можно было бы с одинаковой легкостью сформиро-

вать Знаменского, Озолина, Новака или Нину Думбадзе. Как
наибольшие достижимые для того или другого лица высоты
развития, так и степени трудности и длительности дохождения до
определенных результатов всегда неминуемо будут обнаружи-
вать большие индивидуальные различия.
Гораздо важнее установить то, что имеющиеся природные
предпосылки к ловкости, безусловно, доступны развитию. При
этом могут быть упражняемы и развиваемы обе важнейшие сто-
роны того структурного комплекса, посредством которого реали-
зуется ловкость.
Во-первых, можно очень значительно поднять управляемость
фоновых уровней со стороны верховных ведущих, т. е. важней-
шую из функциональных физиологических предпосылок обсуж-
даемого качества. Чем больше накоплено человеком всевозмож-
ных фонов, чем они более разнообразны по видам и качествам и
чем шире генерализованы, т. е. чем больше число, степень усвое-
ния и широта полосы «обыгранности» по переменным условиям
двигательных навыков, выработанных данным лицом, тем легче
ему реализовать экспромтный фондированный двигательный акт,
каков бы и сколь бы неожидан он ни был.
Во-вторых, намеренное сталкивание упражняющегося с
разнообразными и непредвиденными двигательными задачами,
постановка его в условия, требующие от него в полной мере
адекватных, быстрых, рациональных и находчивых двигательных
реакций, прямым образом тренируют и воспитывают его верхов-
ные координационные уровни, способствуя выработке в них ма-
невренности, изворотливости, быстрой психомоторной изобрета-
тельности. Наряду с этим тренировка этого же вида неминуемо
воспитывает и управляемость фоновых уровней. Недостаточно,
конечно, скопить в фондах двигательной памяти разных уровней
большие фоновые богатства, не умея быстро и адекватно ис-
пользовать их. Это-то умение вызывать нужные фоны в нужные
мгновения и уверенно управлять ими и может быть очень су-
щественно повышено путем целесообразной тренировки.
Таковы в самых общих чертах материалы, рассматривае-
мые в настоящей книге. Нет никакого сомнения, что и практи-
ческая проблема выработки и воспитания двигательной ловко-
сти, и вся обширная область психофизиологии движений и уп-
равления ими находятся в настоящее время еще на самых ран-
них стадиях их научной разработки. Мы уверены, что и в этой
увлекательной и чрезвычайно важной области науки, способной
в последующем приблизить нас к самым глубоким тайникам
знания о человеческом мозге и его работе, советская научная
мысль сумеет завоевать подобающее ей положение и выйти в
будущем на первое место в мире!
Проф. И. Бернштейн.

СОДЕРЖАНИЕ

Об этой книге, ее авторе и тех временах (В. М. Зациорский) 5

Николай Александрович Бернштейн (И. М. Фейгенберг) 9

Предисловие 13

Очерк I. Что такое ловкость? 17

Научные бои и разведки —

Психофизические качества 19

Ловкость — победительница 20

За что ценится ловкость? 23

Что есть ловкость? 28

Очерк II. Об управлении движениями 34

Богатство подвижности органов движения человека 35

О движении языка и глаз 40

Основные трудности управления движениями 42

Что такое две и три степени свободы? 44

Как преодолеваются избыточные степени свободы? 46

Трудности, обусловленные упругостью мышц 49

Что называется координацией движений? 53

Мышечно-суставное чувство и его помощники 56

Очерк III. О происхождении движений 59

Великий конкурс жизни —

Масштаб и действующие лица 62

Возникновение жизни и возбудимости 66

Зарождение нервной системы 69

Как ротовой конец тела стал его головным и главным концом 72

Оборона или наступление? 76

Освоение поперечнополосатой мышцы 77

Пороки поперечнополосатой мышцы 81

Членистоногие в тупике 85

Эволюция позвоночных 89

Сенсорные коррекции 93

Развитие конечностей 95

Обогащение движений 99

Расцвет царства пресмыкающихся 101

Борьба за первенство мира 106

Двигательные достижения птиц 110

Как пирамидная система съела экстрапирамидную 113

Очерки IV. О построении движений 119

Миф о Зевсе и человеке —

Мозговой небоскреб 121

Доношенный недоносок 123

Новые задачи и обрастание мозга 126

Обогащение чувственных восприятий 129

Списки движений и фоновые уровни 132

Пусковой аппарат спинного мозга 136

Очерк V. Уровни построения движений 139

Уровень тонуса (A) —

Уровень мышечно-суставных увязок (B). Его строение 146

Уровень мышечно-суставных увязок (B). Его отправления 150

Уровень пространства (C). Его строение 156

Что такое пространственное поле? 160

Свойства движений в уровне C 162

Движения уровня пространства 166

Уровень действий (D). Что такое действия? 172

Основные свойства уровня действий 178

Уровень действий. Коррекции и автоматизмы 181

О видах ловкости 185

Разновидности действий 188

Формирование движений у подростка 195

Очерк VI. Об упражнении и навыке 199

Как не следует думать о навыке? —

Как возникала упражняемость? 205

Что представляет собою двигательный навык? 209

Построение двигательного навыка. А. Ведущий уровень и двигательный состав 212

Построение навыка. Б. Выявление и роспись коррекций 215

Построение навыка. В. Разверстка фонов 220

Построение навыка. Г. Автоматизация движений 225

Построение навыка. Д. Срабатывание фоновых коррекций 227

Построение навыка. Е. Стандартизация 230

Построение навыка. Ж. Стабилизация 234

Очерк VII. Ловкость и ее свойства 242

Что мы уже знаем о ловкости? —

Где и в чем проявляется ловкость? 246

Что делает ловкость? 250

Как действует ловкость? 255

Главное зерно ловкости 258

Ловкость и инициативность 264

Ловкость и красота 267

Как развивалась ловкость? 270

От автора (вместо резюме) 277