Белявский М. Т. Ломоносов и основание Московского университета. — 1955

ВВЕДЕНИЕ
В нашем сознании неразрывно связаны два замечательных явле-
ния русской национальной культуры и науки—Ломоносов и Мо-
сковский университет. Тем более странным может показаться то
обстоятельство, что тема «Ломоносов и Московский университет»
до сих пор совершенно не разработана, что по вопросу об основании
университета и роли Ломоносова все еще распространены антинауч-
ные и антипатриотические концепции, созданные дворянской и бур-
жуазной историографией.
Всячески раздувая и выставляя слабые стороны в мировоззре-
нии и деятельности Ломоносова и, наоборот, скрывая и замалчивая
сильные стороны великого русского ученого-материалиста, патриота
и демократа, представители дворянской и буржуазной науки упор-
но клеветали на Ломоносова. «Великого мужа, вышедшего из среды
народной» (Радищев), они изображали всего лишь автором торже-
ственных од, певцом царей земных и небесных, далеким от народа.
Материалиста Ломоносова, страстного борца против средневековой
религиозной схоластики, они превращали в сторонника союза на-
уки с религией и даже, более того, в сторонника подчинения науки
религии. Под их пером Ломоносов превращался в человека, которого

осыпали непрерывными почестями и наградами Елизавета, Екате-
рина II и их приближенные. Эта фальсификация образа и деятель-
ности Ломоносова была начата еще графом А. П. Шуваловым, напе-
чатавшим в 1765 году на французском языке краткую биографию
Ломоносова. «Все наши государи последовательно покровительство-
вали и одобряли этого великого человека... Императрица Елизавета
сделала его профессором химии в императорской Санктпетербург-
ской Академии Наук и осыпала его благодеяниями. Царствующая
сейчас императрица делала тоже еще в большем размере»1, — писал
Шувалов. Как это ни странно, но даже новейшие исследователи
порой изображают А. Шувалова горячим поклонником и единомыш-
ленником Ломоносова, не замечая злостной фальсификации деятель-
ности великого ученого 2.
Под пером дрорянских и буржуазных исследователей борьба
Ломоносова «с неприятелями наук Российских» превращалась
в цепь случайных столкновений и скандалов. Его гениальные от-
крытия замалчивались и приписывались другим, а его самого пре-
вращали в несамостоятельного ученика западноевропейских ученых,
философов и поэтов Ньютона, Лейбница, Вольфа, Готшеда и других.
В довершение всего Ломоносова искусственно изолировали от пред-
шествующего и последующего развития передового, демократиче-
ского направления в русской национальной культуре и науке. Он
изображался гениальным одиночкой, замечательные мысли и гениаль-
ные идеи которого будто бы не были подхвачены и развиты ни со-
временниками, ни последующими поколениями. Версия об одино-
честве, изолированности Ломоносова, широко распространенная
в буржуазной науке, оказалась одной из наиболее живучих, не-
смотря на свою полную несостоятельность.
Пламенный патриотизм Ломоносова, гордость за героическое
прошлое русского народа и непоколебимая вера в светлое будущее
России подменялись лжепатриотическими построениями в духе ре-
акционной «теории официальной народности». В результате этого
замечательный сын великого русского народа, выражавший инте-
ресы народа и боровшийся за осуществление важнейших прогрес-
сивных мероприятий, оказывался в лагере реакции. Его изображали
то единомышленником и соратником Екатерины II и Шувалова, то
предшественником славянофилов и других духовных и светских
реакционеров в политике и в науке.
1 М. В. Ломоносов. Сборник статей и материалов, т. II, М.—Л.,
1946, стр. 48—49.
2 Там же; Д. С. Бабкин. Биографии Ломоносова, составленные его
современниками, стр. 5—50.

За 200 лет, которые отделяют нас от жизни великого ученого,
представители дворянской и буржуазной науки по-разному оцени-
вали деятельность Ломоносова. На первый план выдвигалась то
одна, то другая сторона его научной, литературной и обществен-
ной деятельности. Далеко не одинаково оценивались одни и те же
факты его биографии, основные положения его мировоззрения
и те или другие из его произведений. Но, несмотря на наличие
огромного числа оттенков и вариантов в оценке жизни и деятель-
ности Ломоносова в дворянской и буржуазной науке и публицистике,
существо их составляет та ложная антиисторическая концепция,
основные положения которой были охарактеризованы несколькими
строками выше. Именно эта концепция лежит в основе совершенно
различных по значению, содержанию и направлению работ Пе-
карского, Билярского, Куника, Шевырева, Ламанского, Соловьева,
Погодина, Сухомлинова, Милюкова и других представителей бур-
жуазной науки. Ко многим из этих работ приходится обращаться
и сейчас, но их ценность и значение в настоящее время ограничивают-
ся исключительно тем богатым фактическим и документальным ма-
териалом, который в них содержится. Особенно много фактического
материала в работах Пекарского, Билярского и Ламанского1. Значи-
тельное количество документальных материалов было использовано
и приведено Сухомлиновым в его многотомной «Истории Российской
Академии»2 и особенно в комментариях к предпринятому Акаде-
мией Наук собранию сочинений Ломоносова 3.
Но, привлекая и используя эти и другие работы буржуазных
историков и литературоведов, необходимо иметь в виду, что подбор
материалов сделан в них крайне тенденциозно, что комментарии
к ним извращают характер и содержание деятельности Ломоносова,
что их общая концепция совершенно порочна. Такой характер и
направление всех работ о Ломоносове представителей дворянской
науки определялся тем, что дворянство представляло собой в XIX веке
наиболее реакционный класс страны и его идеологи направляли
все свои усилия на защиту реакционных уже по существу отжив-
ших производственных отношений, на воспевание самодержавия,
охранявшего незыблемость крепостничества. В этих условиях не
1 См. П. П. Пекарский. История императорской Академии Наук, т. II,
СПб., 1873 (в дальнейшем «Пекарский»); П. Билярский. Материалы
для биографии Ломоносова, СПб., 1865 (в дальнейшем «Билярский»);
Б. И. Ламанский. Ломоносов и Петербургская Академия Наук, М.,
1865 (в дальнейшем «Ламанский»).
2 См. М. И. Сухомлинов. История Российской Академии, тт. I—
VIII, СПб., 1874—1888 (в дальнейшем «Сухомлинов»).
8 См. М. В. Ломоносов. Сочинения, изд. Академии Наук,
тт. I—VIII, 1891—1948 (в дальнейшем «Ломоносов. Соч.»).

могло быть и речи о правильном освещении жизни и деятель-
ности великого сына народа, выражавшего прогрессивные устрем-
ления масс. Что же касается буржуазии и ее идеологов, то и
они не дали и не могли дать правильной оценки благородной
патриотической деятельности Ломоносова, выражавшего интересы
народных масс. Крайне слабая, трусливая и связанная с крепо-
стническим способом производства и крепостническим государ-
ством, русская буржуазия никогда не была в нашей стране ре-
волюционной силой, она никогда не возглавляла народ в его борьбе
против самодержавия и крепостничества. Она постоянно шла на
сделку с самодержавием и крепостниками, боялась движения масс,
возлагая надежды на реформы сверху. В этих условиях буржуазия
сознательно выхолащивала демократическое содержание деятель-
ности Ломоносова, материалистическое содержание его работ и
изображала самодержавие и крепостников в роли покровителей
и благодетелей ученого и всей русской культуры и просвеще-
ния. Эти тенденции буржуазной науки с особой силой прояви-^
лись в пореформенный период, когда на историческую арену вы-
ступил пролетариат, ставший во главе народа в его борьбе за уничто-
жение самодержавия и пережитков крепостничества в экономике
и политической жизни, в борьбе за победу буржуазно-демократиче-
ской революции.
С фальсификацией мировоззрения и деятельности Ломоносове
непосредственно связано извращение его роли в основании Москов-
ского университета, а также извращение содержания и значения дея-
тельности первого русского университета. Наиболее грубо и открыто
это выявляется в трудах представителей официальной дворянско-
монархической историографии (Шевырева, Снегирева, Погодина,
Половцева и других). В решении ряда второстепенных вопросов,
в изложении и оценке отдельных фактов из истории основания и
деятельности Московского университета дворянские и буржуазные
авторы во многом расходятся, но все они сходятся в главном. Для
их работ характерны следующие основные положения:
1) Восхваление Елизаветы и Шувалова и крайнее преувеличе-
ние их роли и, наоборот, систематическое замалчивание и извра-
щение роли Ломоносова в создании и превращении университета
в центр передовой русской науки и культуры.
2) Попытка изобразить русскую национальную культуру и
науку лишенными творческой самостоятельности. В применении
к Московскому университету это сводилось к утверждению, что он—
плохая копия немецких университетов, сделанная якобы Ломоносо-
вым без учета русской действительности. Все успехи университета
приписывались группе реакционных псевдоученых, работавших

в нем в XVIII веке (Рейхель, Дилтей, Лангер, Шаден, Рост,
Шварц и др.). Одновременно с этим замалчивалась и извра-
щалась деятельность представителей передового ломоносовского
направления: Николая Поповского, Дмитрия Аничкова, Семена
Десницкого, Ивана Третьякова, Петра Страхова, Семена Зыбелина,
Петра Вениаминова и Матвея Афонина; точно так же извра-
щались характер и содержание той борьбы, которую вели Ломоносов
и его последователи против идеализма, схоластики и реакционной
науки.
3) Откровенно холопские и либерально-монархические концеп-
ции при освещении политики самодержавия, особенно политики
Екатерины II в области культуры и просвещения. Полностью игно-
рировалось то положение, что передовая демократическая русская
наука и культура и, в частности, ломоносовское направление в Мо-
сковском университете развивались не с помощью царизма, а во-
преки ему, в непрерывной борьбе с ним.
4) Извращение роли Ломоносова и основанного по его инициа-
тиве Московского университета в общественно-политической жизни
России
XVIII
века. Игнорирование тесной связи Московского уни-
верситета с освободительным демократическим движением в стране
и его места в этом движении. Стремление изобразить Ломоносова
сторонником, а университет—оплотом монархии и религии.
Первый официальный историк университета П. Сохацкий, вы-
ступавший с докладом в день 50-летия со дня его основания, пре-
возносил на все лады Елизавету и Шувалова и даже не упомянул
имени Ломоносова. «Патриотическим ходатайством пред великою
в кротости Елизаветою, незабвенного Друга просвещения, Шувалова,
в златой век ее царствования положено в 1755 году первое основа-
ние мирного храма наук» 1, — заявлял Сохацкий. В официально-
монархических тонах с начала до конца выдержана появившаяся
через 30 лет статья И. М. Снегирева. Здесь мы снова встречаем
«покровительницу наук Елизавету», которая будто бы любила уни-
верситет истинно «материнской любовью», безудержное восхвале-
ние «изобретателя сего полезного дела» Шувалова, елизаветинских
и екатерининских вельмож.
И. М. Снегирев, правда, упоминал и о Ломоносове, но его роль
он ограничивал ролью «консультанта», которого привлек и исполь-
зовал Шувалов. Что же касается последователей Ломоносова, то
те несколько страниц, которые посвятил им Снегирев, совершенно
извращают как содержание, так и значение их деятельности.
1 П. Сохацкий. Слово на полувековой юбилей Московского Уни-
верситета, М., 1805,стр. 25.

Такой же характер имели написанные Снегиревым и П. И. Бартене-
вым биографии Шувалова, напоминающие торжественное похваль-
ное слово в стиле XVIII в. 1. Логическим завершением и наиболее
ярким выражением этих откровенно реакционных концепций яви-
лась «История Московского Университета» С. П. Шевырева, соста-
вленный под его руководством «Биографический словарь профессо-
ров и преподавателей Московского Университета» и речи, произ-
несенные на столетнем юбилее университета в 1855 г. 2
Труды Шевырева были тогда же подвергнуты самой резкой кри-
тике в рецензии Н. Г. Чернышевского, показавшего всю порочность
его концепций.
Отмечая выдающуюся роль Московского университета в истории
русской культуры и ценность книг о нем для каждого образован-
ного человека, Чернышевский писал: •«Надлежало, по существова-
нию различных ступеней развития университета, разграничить его
столетнюю жизнь на периоды; показать характер внутренней жизни
и внешнее значение университета в первые годы его возникновения,
потом постепенное расширение и возвышение этого учреждения.
В таком случае самый текст истории вмещал бы в себе только суще-
ственно важные факты, связанные по их внутреннему сцеплению
и изложенные со всею возможной полнотой». Чернышевский отме-
чал, что у Шевырева вместо биографий деятелей университета даны
их формулярные списки, что же касается «Истории университета»,
то в ней «почти исключительно преобладает официальный тон и
полнее всех других событий университетской жизни рассказы-
ваются торжественные акты, речи на них произнесенные и админи-
стративные распоряжения...»3.
Книга Шевырева, открывавшаяся холопским посвящением Ни-
колаю I, ультрареакционная по своему направлению и псевдо-
научная по своему содержанию, является клеветой на русскую
национальную культуру и науку и фальсификацией их истории.
Официальный верноподданический характер книги Шевырева был
отмечен им самим в предисловии и подчеркнут ее построением.
1 См. И. М. Снегирев. Действия Московского Университета в первом
периоде его существования, «Ученые записки Моск. Университета», 1834, т. IV,
май, № XI; И. М. Снегирев. И. И. Шувалов основатель Московского Уни-
верситета и русский меценат, ЖМНП, 1837, ч. 15, август, стр. 396—405;
П. И. Бартенев. Биография И. И. Шувалова, «Русская беседа», 1857,
№ 1, стр. 1—86.
2 См. С. П. Шевырев. История Московского Университета, М., 1855
(в дальнейшем «Шевырев»); «Биографический словарь профессоров и пре-
подавателей Московского Университета», т. I—II, М., 1855; «Столетний юбилей
Московского Университета», М., 1855.
3 «Современник», 1855, № 4, библиография, стр, 26, 27, 30, 31.

На первом плане выступает «участие промысла божия» 1, а непо-
средственным его «исполнителем» оказывается Елизавета. «Елиза-
вета основала Московский Университет» 2,—решительно заявляет
Шевырев. Рядом с Елизаветой он ставит И. И. Шувалова, который
«соединял редкие в себе качества души и умел породнить религиозное
воспитание древнего русского человека с потребностями современного
образования...». Восхваление Шувалова Шевырев заключает утверж-
дением: «... на 28 году жизни совершил он лучшее свое дело—основал
Московский Университет» 3. Лишь после этих гимнов по адресу Ели-
заветы и Шувалова Шевырев переходит к Ломоносову, сводя его
роль к тому, что он оказывал Шувалову помощь советами. В каком
плане изображаются «эти советы», можно судить по утверждению
Шевырева, что «Ломоносов выразил в своей жизни 3 основных
национальных чувства: святую веру, преданность престолу и чувство
русского могущества» 4. Центральное место у Шевырева занимают
указы Елизаветы и Екатерины, решения сената, ордера Шувалова,
Мелиссино, Адодурова, Веселовского и других лиц, управлявших
университетом. Он не жалеет самых пышных и громких эпитетов
для бесконечных похвал реакционерам-профессорам Московского
университета. Ученики же и последователи Ломоносова, отходят на
второй план, и их деятельность фальсифицируется.
Так как работы Шевырева по истории Московского универси-
тета до настоящего времени остаются единственными сводными
работами по этому вопросу, то большинство последующих авторов
шло за ним, основывалось на его материалах, повторяло его выводы.
При этом забывалось, что материалы подобраны и истолкованы им
крайне тенденциозно, а часто и просто извращены, что не только
изложение отдельных событий, но и история университета в целом
фальсифицирована.
Мало нового внесла в разработку вопроса об основании Мо-
сковского университета и роли Ломоносова в его создании и либе-
ральная историография. Статьи Ашевского и Сыромятникова по
существу отрицали всякое значение деятельности Московского уни-
верситета в XVIII веке. Говоря о том, что Московский университет—
«эфемерное учреждение», «ненужная роскошь», на которую «уби-
вали миллионы» (Сыромятников), что «университет влачил жалкое
существование», что «в нем не было людей с громким именем в обла-
сти науки», что лекции читались по устарелым иностранным руко-
1 «Столетний юбилей Московского Университета», М., 1855, стр. 48.
2 Шевырев, стр. 7—8.
3 Там же, стр. 8.
4 Там же, стр. 9.

водствам (Ашевский), авторы не скупились на самые громкие эпи-
теты, как только речь заходила о реакционной профессуре 1.
Вслед за В. С. Иконниковым В. Якушкин и М. Н. Сперанский
считали Московский университет «сколком германских универси-
тетов со всеми их недостатками... как по характеру их деятельности,
так и по своему устройству» 2. Они явно преувеличивали значение
и характер влияния Западной Европы на направление и содержание
его деятельности. Кроме того, Якушкин абсолютно неправильно
давал высокую оценку таким отъявленным врагам передовой рус-
ской науки, как Шаден и Шварц.
Однако, говоря о статьях Якушкина и Сперанского, следует
отметить, что Якушкин впервые попытался проанализировать про-
ект Московского университета с целью доказать, что истинным
основателем университета является Ломоносов. Развивая это по-
ложение Якушкина, Сперанский в своей речи на праздновании
200-летнего юбилея со дня рождения Ломоносова отмечал, что
именно Ломоносову университет обязан демократическим направле-
нием проекта. Большое значение имела попытка Сперанского, хотя
и в крайне общей форме, показать, что Ломоносов является не только
создателем университета, но что именно он «дал ему то понимание
этих задач и то направление в их выполнении, какие составили
с тех пор и составляют до сих пор заслугу нашего Университета
перед Россией»3.
В дореволюционной России отношение к Ломоносову и оценка
его деятельности не были и не могли быть едиными, как не было еди-
ным потоком развитие русской национальной культуры и науки.
Еще в 1758 г. ученик и соратник Ломоносова Николай Поповский
дал оценку его великих заслуг перед родиной и русским народом.
Наиболее революционное произведение XVIII века «Путешествие
из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева заканчивалось подлинным
гимном в честь Ломоносова. Представители новой, демократической
и революционной России, так же как и представители передовой
1 См. Б. Сыромятников. Московский Университет, Словарь Гранат,
т. 29, стр. 374—385; С. Ашевский. Из истории Московского Универси-
тета, «Мир божий», 1905, № 12, стр. 1—31,
2 В. С. Иконников. Русские университеты в связи с ходом
общественного образования, «Вестник Европы», 1876, № 10, стр. 513; М. Н. Спе-
ранский. Московский Университет XVIII столетия и Ломоносов, в книге
«Празднование 200-летней годовщины рождения Ломоносова Московским
Университетом», М., 1912, стр. 24—49; В. Якушкин. Из первых лет жизни
Московского Универсистета, «Русский филологический вестник», Варшава,
1902, № 3—4, стр. 140—163.
3 «Празднование 200-летней годовщины рождения Ломоносова Москов-
ским Университетом», М., 1912, стр. 31.

национальной культуры и науки, высоко оценивали деятельность Ло-
моносова и рассматривали его как блестящего выразителя лучших ка-
честв и традиций русского народа. Они видели в его жизни и деятель-
ности образец беззаветного служения Родине. «Ломоносов страстно
любил науку, но думал и заботился исключительно о том, что нужно
было для блага его родины. Он хотел служить не чистой науке, а только
отечеству»1,—писал Н. Г. Чернышевский. Хотя в тех оценках, которые
давали представители новой, демократической России Ломоносову и
его деятельности, содержались отдельные ошибки, хотя эти оценки да-
леко не всегда были полными и всесторонними, в целом они правиль-
но определяли место и значение Ломоносова и его деятельности в раз-
витии русской национальной культуры и науки, в распространении
просвещения в стране. Вместе с тем демократические деятели рус-
ской культуры вели борьбу за использование и развитие лучших
ломоносовских традиций, за освоение и творческое развитие его
научного, философского и литературного наследства.
Высокую оценку давали представители демократического на-
правления в русской культуре Московскому университету и той
роли, которую он сыграл в развитии национальной культуры,
науки и общественно-политической мысли. Эти оценки нашли выра-
жение в уже упоминавшихся рецензиях Чернышевского на «Исто-
рию Московского Университета» Шевырева и изданный к столетнему
юбилею университета «Биографический словарь профессоров и препо-
давателей Московского Университета», в письме Чернышевского род-
ным, целиком посвященном юбилею университета и его выдающейся
роли в развитии русской культуры 2. Ряд страниц «Былого и дум»
посвятил Московскому университету А. И. Герцен, на всю жизнь
сохранивший к университету чувство глубокой признательности и
любви. На страницах «Колокола» он десятки раз выступал с гневным
разоблачением реакционной политики царизма в отношении универси-
тета, мешавшей развитию старейшего центра русского просвещения.
Герцен не раз поднимал голос в защиту студентов и студенче-
ских требований, в защиту передовых профессоров университета,
вопреки политике самодержавия двигавших русскую науку
вперед и хотя еще робко и непоследовательно, но уже становив-
шихся в оппозицию к царизму. Он разоблачал трусость и предатель-
ство либеральной профессуры, боявшейся революции и принимав-
шей все меры для того, чтобы помешать развитию студенческого
1 См. Н. Г. Чернышевский. Избр. философск. соч., т. I, Госполит-
издат, 1950, стр. 576.
2 См. Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. II, стр. 625—628,
662—673, 749—755; т. XIV, стр. 284—289.

движения. Воспитанник Московского университета, великий рево-
люционный демократ В. Г. Белинский был тесно связан с пере-
довой профессурой университета и в своих статьях неоднократно
давал высокую оценку его роли в развитии русской куль-
туры.
«Каждый годовой отчет о действиях и состоянии Московского
университета должен возбуждать живейшее участие: Московский
университет—единственное высшее учебное заведение в России; он
не знает себе соперников; у него есть история, потому что для него
всегда существовало органическое развитие. В Московском уни-
верситете есть дух жизни, и его движение, его ход к усовершен-
ствованию так быстр, что каждый год он уходит вперед на види-
мое расстояние» 1, ,—писал В. Г. Белинский.
К оценкам, которые давали Московскому университету русские
революционеры-демократы, примыкает и интересная, хотя и не без
ряда ошибок, незаслуженно забытая работа А. Щапова, высоко оце-
нивающая роль Московского университета в развитии и пропаганде
материализма и специально останавливающаяся на его деятельности
в этом направлении в XVIII веке 2.
Русские революционные демократы большинство своих работ
были вынуждены печатать в подцензурной печати и поэтому не имели
возможности открыто высказывать свои мысли об условиях и пу-
тях развития передовой русской культуры и науки. Это сказалось
и на статьях Белинского, и на рецензиях Чернышевского на юби-
лейные издания университета в 1855 году, и на ряде других работ,
вышедших из-под пера представителей демократического направле-
ния в культуре и освободительном движении. Это в известной сте-
пени облегчало распространение антинаучных концепций, относя-
щихся к истории Московского университета, и событиям, связанным
с его основанием. Только в наше время советские ученые восстано-
вили историческую правду о жизни и трудах Ломоносова и его роли
в основании старейшего университета страны и влиянии на напра-
вление деятельности Московского университета в первые годы су-
ществования.
Книги и статьи С. И. Вавилова, А. А. Морозова, Б. Д. Греко-
ва, М. Н. Тихомирова, Д. Д. Благого, В. В. Виноградова, Г. С. Ва-
сецкого и других советских ученых показали все величие благород-
1 В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. III, 1953, стр. 226.
2 См. А. Щапов. Естествознание и народная экономия, Казань, 1906.
Не путать с известной работой Щапова под тем же названием! На нее впервые
указала Н. А. Пенчко в своей работе «Основание Московского университета»,
МГУ, 1952, стр. 57 (в дальнейшем «Пенчко»).

цой патриотической деятельности Ломоносова, сумевшего в усло-
виях самодержавно-крепостнической России XVIII века раскрыть
«с необычайной силой и выразительностью те особенности русского
научного гения, которые потом проявились в Лобачевском, Менде-
лееве, Бутлерове, Лебедеве, Павлове и прочих представителях
русской науки»1.'
Следует отметить, что и эти работы не свободны от отдельных
ошибок. Наиболее показательны в этом отношении книги Б. Н. Мен-
шуткина2. Проделавший колоссальную работу по выявлению и пу-
бликации естественно-научного наследства Ломоносова и много сде-
лавший для популяризации его деятельности, Б. Н. Меншуткин
в то же время изображал его учеником и последователем то Лейб-
ница, то Вольфа, отрицал самостоятельность ряда его открытий,
говорил о том, что работы Ломоносова остались неизвестными и по-
этому не оказали никакого влияния на последующее развитие
науки.
Среди работ о Ломоносове необходимо выделить книгу А. А. Мо-
розова, в которой дана яркая биография и характеристика много-
сторонней деятельности М. В. Ломоносова
3. Однако не все стороны
его деятельности изучены и освещены автором с одинаковой полно-
той. Более обстоятельно исследованы его философские взгляды и
работы в области естественных наук. В то же время деятельность
Ломоносова в области распространения просвещения показана го-
раздо слабее. Особенно бледен раздел о его деятельности по основа-
нию Московского университета. К сожалению, это общий недо-
статок работ, посвященных Ломоносову. Советские историки до сих
пор не уделяли достаточного внимания ни теме «Ломоносов и Мо-
сковский университет», ни истории Московского университета
вообще. j
Совершенно неудовлетворительна ни по общему направлению,
ни по фактическому материалу юбилейная серия «Ученых записок»,
выпущенная Московским университетом в 1940 году
4. Как очерки
истории отдельных наук в университете, так и «Очерки истории
Московского Университета» написаны на низком научном и идейном
уровне и изобилуют грубейшими ошибками. В работе авторов очер-
ков ясно ощущается спешка, плохое знание материалов, покорное
1 С. И. Вавилов. Ломоносов и русская наука, М., 1947, стр. 36.
2 Б. Н. Меншуткин. Труды Ломоносова по физике и химии, АН
СССР, 1936; его же. Жизнеописание М. В. Ломоносова, АН СССР, 1937 и др.
3 А. А. Морозов. М. В. Ломоносов, «Молодая Гвардия», 1950 (в даль-
нейшем «Морозов»).
4 Ученые записки МГУ, юбилейная серия, 1940, №№ L, LII—LVI.

следование за Шевыревым (исключение составляет, в общем, удачный
очерк по истории географии).
Особенно ярко сказались недостатки серии в обобщающей статье
С. В. Бахрушина «Московский Университет в XVIII веке»1. Автор
не только не разоблачает реакционный и антинаучный характер книг
Шевырева, но по основным вопросам фактически солидаризируется
с ним. Создателем университета оказывается у Бахрушина «вековой
вельможа», привлекательный наружностью и «обхождением, со все-
ми упредительным, веселовидным, добродушным», «влиятельный по
близости к стареющей императрице, «предстатель муз», корреспон-
дент Вольтера, И. И. Шувалов»2, Ломоносов оказывается на втором
плане. Все успехи университета приписываются реакционерам:
Дилтею, Фроману, Росту, Шадену, Рейхелю, Шварцу и другим. Рус-
ским же ученьем ломоносовского направления посвящается всего
несколько строк (да и в тех автор путает имена и факты). Так же как
и Шевырев, С. В. Бахрушин главное внимание уделяет официальной
истории университета, излагая ее в соответствии с традициями бур-
жуазной науки. В целом статья проф. Бахрушина представляет собой
шаг назад даже по сравнению с имеющими почти полувековую дав-
ность работами Якушкина и Сперанского.
В последние годы (1949—1952) появился ряд работ, посвященных
различным вопросам истории русской культуры и общественной мысли
России XVIII века. *В этих работах в основном правильно характе-
ризуется содержание и значение деятельности Московского универ-
ситета в первый период существования, его роль в истории русской
национальной культуры и науки, подчеркивается ломоносовское
направление работы университета в 50—80-х годах XVIII века3.
Значение указанных работ в том, что они пытаются пересмотреть
вопрос о месте Московского университета в развитии русской науки
и культуры и его роль в формировании передовой общественно-поли-
тической мысли России. Однако все эти работы касаются истории
1 С. В. Бахрушин. Московский Университет в XVIII веке, «Ученые
эаписки МГУ», 1940, история, вып. 50, стр. 5—24 (в дальнейшем «Бахру-
шин).
2 Там же, стр. 8.
8М. А. Горбунов. Философские и общественно-политические
взгляды Радищева, Госполитиздат, 1949; он же. Общественно-политические
и философские взгляды Ломоносова и Радищева, М., 1951; Г. Макогоненко.
Радищев, Гослитиздат, 1949: он же. Николай Новиков и русское просве-
щение XVIII века, Гослитиздат, 1951; Г. А. Новицкий. История СССР
(XVIII век), М., 1950; В. К. Бобровникова. Педагогические взгляды
М. В. Ломоносова—великого русского просветителя XVIII века, «Советская
педагогика», 1950, № 5, стр. 11—21.

Московского университета лишь попутно при исследований других
вопросов.
Первой попыткой дать научную историю основания Московского
университета является вышедшая в конце 1952 г. монография
Н. А. Пенчко «Основание Московского Университета». Написанная на
основе большого количества архивных и других материалов, работа
Н. А. Пенчко представляет несомненную ценность. В работе разби-
раются вопросы о проекте университета и роли Ломоносова в. его
составлении, о содержании идейной борьбы в университете в Первые'
годы его существования. Особый интерес представляет глава «Орга-
низация научной части Московского университета по плану М. В* Ло-
моносова», в которой автор на основе ранее не использованного
материала показывает полную несостоятельность продолжающей
господствовать версии о том, что в Московском университете не была
никаких лабораторий и кабинетов до приезда иностранцев, которые
будто бы являются инициаторами научной постановки преподавания
в его стенах.
Недостатком работы Пенчко является отсутствие необходимых
обобщений и выводов по ряду вопросов, некоторая идеализация поли-
тики Елизаветы и Шувалова (как, впрочем, и личности Шувалова)
в отношении Московского университета. Ошибочным является
и стремление Н. А. Пенчко доказать, что политика самодержавия
в отношении университета приобретает реакционный характер только
после назначения куратором университета ставленника Екатерины II
Адодурова. Это приводит автора и к другому ошибочному утверждению
о том, что единственными представителями реакционно-монар-
хического направления в университете были профессора-ино-
странцы.
Уже после того, как работа над настоящей книгой была завер-
шена, вышел I том «Избранных произведений русских мыслителей?
второй половины XVIII в.», в котором больше половины занимают
работы учеников и последователей Ломоносова, трудившихся в Мо-
сковском университете. Значение этого издания очень велико. Оно
фактически вводит в научный оборот и делает доступным широким
кругам читателей произведения лучших представителей передовой
философской и общественно-политической мысли, способствует вос-
становлению исторической правды в истории русской национальной
культуры и науки. Книге предпослана большая вводная стать»
И. Я. Щипанова, анализирующая философские и общественно-по-
литические взгляды учеников и последователей Ломоносова и пока-
зывающая их место в развитии передового направления русской
философской и общественно-политической мысли. Эта статья является
удачной попыткой проанализировать взгляды русских просветителей

второй половины XVIII века, определить их место в развитии
передовой общественно-политической и философской культуры.
В своей работе мы испытали значительные трудности, в первую
очередь связанные с характером и состоянием источников.
Навсегда утрачен конфискованный Екатериной II архив Ломо-
носова. На другой день после его смерти библиотека и все бумаги
Ломоносова были по приказанию Екатерины опечатаны Гр. Орло-
вым, перевезены в его дворец и исчезли бесследно. Ряд буржуазных
исследователей расценивал это как проявление «особой заботы»
Екатерины о литературном и научном наследстве Ломоносова, как
доказательство того, что Г. Орлов «обожал» Ломоносова. Совсем
недавно подобную версию отстаивал М. В. Птуха1. Действительные
цели этого акта были совсем иными. Об этом убедительно говорит
письмо Тауберта Миллеру. Не скрывая своей радости, Тауберт сооб-
щает о смерти Ломоносова и добавляет: «На другой день после его
смерти, граф Орлов велел приложить печати к его кабинету. Без
сомнения в нем должны находиться бумаги, которые не желают
выпустить в чужие руки»2. О том, чью волю выполнял Орлов, недву-
смысленно говорит письмо жены Ломоносова: «Все письма с прочими
вещами запечатаны печатью его сиятельства графа Г. Г. Орлова по
высочайшему соизволению...» 3. В результате этого мы не имеем ни
одного письма из переписки Ломоносова с его учениками, в част-
ности, с Поповским и Барсовым. Нет в нашем распоряжении ни мате-
риалов о связи Ломоносова с Московским университетом в 1755—
1765 годах, ни материалов, связанных с его работой над планом и
проектом Московского университета.
В 1812 году погиб варварски уничтоженный армией Наполеона
архив Московского университета, от которого уцелело лишь несколь-
ко случайных книг и документов. В огне московского пожара погибла
библиотека Московского университета, собрания «Общества истории
и древностей», материалы «Вольного Российского собрания», биб-
лиотеки и архивы ряда профессоров университета. Наконец, по неиз-
вестным причинам за несколько дней до своей смерти уничтожил все
свои бумаги наиболее тесно связанный с Ломоносовым его ученик
и первый профессор Московского университета Николай Поповский.
В результате такого положения с источниками в ряде вопросов
исследователь вынужден ограничиваться лишь косвенными дока-
зательствами. Не все вопросы могут быть освещены с исчерпывающей
полнотой.
1 «Ломоносовский сборник», т. II, М.—Л., 1946, стр. 209—214.
2 Пекарский, стр. 877.
3 Ламанский, стр. 138.

При написании настоящей работы автор опирался на следую-
щие источники:
1) Собрания сочинений Ломоносова, документы и материалы
о его служебной и научной деятельности.
2) Хранящиеся в библиотеке университета так называемые
«Протоколы Университетской конференции» (15 томов рукописных
документов, относящихся к 1756—1770 гг., главным образом на латин-
ском и частично на французском, немецком и русском языках).
3) Хранящееся там же 18-томное собрание речей профессоров
Московского университета, объявлений о торжественных собраниях
и праздниках в университете, «реестры публичных лекций» в уни-
верситете и «упражнений» в гимназиях за 1755—1800 годы, 4 тома
речей русских профессоров Московского университета, изданных
в начале XIX в. Обществом любителей русской словесности, издания
университетской типографии, газета «Московские ведомости».
4) Записки и воспоминания работников и воспитанников уни-
верситета, разбросанные в различных периодических изданиях
XIX века.
5) Архивные материалы из фондов ЦГАДА, ЦГИАЛ, ИР Л И
и архива АН СССР, в первую очередь фонды XVII разряда Госар-
хива и фонды канцелярии и 3 департамента Сената в ЦГАДА.
К этой категории источников примыкают и многочисленные публи-
кации документов и материалов, помещенные в «Чтениях в обществе
истории и древностей Российских», «Москвитянине», «Русском Ар-
хиве» и других изданиях XIX века.
Отнюдь не претендуя на то, чтобы исчерпать весь круг источни-
ков, связанных с основанием университета и его деятельностью в пер-
вый период существования, автор считает, что использованные им
источники дают возможность ответить на основные вопросы, возни-
кающие в ходе исследования данной темы.

Наша наука дала миру великих ученых.
Советский народ по праву гордится осново-
положником русской науки Ломоносовым...
(Из приветствия ЦК ВКП (б)
и CHK СССР Академии Наук СССР
в связи с ее 220-летием)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОСНОВОПОЛОЖНИК РУССКОЙ НАУКИ
Деятельность Ломоносова вообще и его работа по основанию
Московского университета в частности, так же как темпы и направле-
ние развития русской национальной науки, культуры и просвещения,
определялись уровнем и характером развития социально-экономи-
ческих отношений в стране, степенью обострения социальных и клас-
совых противоречий и теми задачами, которые стояли в этот период
перед русским народом. Огромное влияние на темпы и направление
развития русской культуры оказывала и политическая надстройка,
в первую очередь самодержавно-крепостническое государство.
Научная и общественная деятельность Ломоносова протекала
в условиях укрепления русского национального государства поме-
щиков-крепостников и нарождавшегося купеческого класса. В этот
период в экономической, политической и культурной жизни страны
происходили существенные изменения. Обслуживавшие феодально-
крепостнический способ производства товарно-денежные отношения
все глубже проникали в помещичье хозяйство и играли в нем все боль-
шую роль. Происходило дальнейшее развитие всероссийского рынка,
который включал в свой состав новые значительные территории на юге
и востоке страны и одновременно с этим развивался вглубь, вклю-

чая хозяйства и районы, ранее сохранявшие натуральный, замкну-
тый характер. Одним из показателей развития всероссийского рынка
явилась отмена в 1754 году внутренних таможен, представлявших
собой пережиток былой феодальной раздробленности в экономике
страны. Развитие всероссийского рынка было тесно связано с резким
возрастанием объема внутренней и внешней торговли. Рост торговли
пошел особенно быстро после того, как русский народ в ходе тяже-
лой и упорной борьбы вышел на побережье Балтийского моря и полу-
чил нормальные возможности для расширения своих экономических
связей со странами Западной Европы.
• Весьма важным явлением в экономической жизни страны этого
периода было развитие промышленности, которое происходило в ре-
зультате преобразований, проведенных в первой четверти века. До-
статочно сказать, что если в конце XVII века только начали появ-
ляться первые мануфактуры, то к 1725 году их число выросло до
200, а к началу второй половины века было уже около 600 ману-
фактур. При этом ряд мануфактур того времени имел весьма значи-
тельные размеры, на отдельных из них трудилось до 2000 работных
людей.
Ярким показателем успехов русской промышленности того вре-
мени являлся тот факт, что в 60-х гг. Россия выплавляла металла боль-
ше, чем какая-либо другая страна мира. На русском железе работала
промышленность Англии и Франции. В прямой связи с необходи-
мостью обеспечить растущую отечественную промышленность сырьем
и с развитием внешней торговли стояла некоторая интенсификация
сельского хозяйства. Происходило увеличение посевов технических
культур, некоторое усовершенствование орудий сельскохозяй-
ственного труда. Значительно полнее начали использоваться при-
родные ресурсы страны.
• Но наиболее важным явлением в экономической жизни страны
было зарождение новых, капиталистических производственных отно-
шений, происходившее в этот период в недрах системы крепостного
хозяйства. Зародыши этих новых отношений выступали в форме при-
менения наемной рабочей силы на купеческих и крестьянских ману-
фактурах, в появлении в деревне скупщика продуктов сельского
хозяйства и особенно продуктов ремесла. Этот скупщик, подчиняя
экономически крестьян и ремесленников, постепенно превращался
в капиталистического предпринимателя. Новые отношения находили
отражение в росте числа и экономического значения городов, в уси-
лении экономического и политического влияния купечества и т.д.
Серьезные изменения произошли в этот период в системе госу-
дарственной власти и управления, а также в международном поло-
жении страны. Старая система монархии с боярской думой и прика-

зами изжила себя и была заменена абсолютистской монархией с цент-
рализованным бюрократическим аппаратом управления. Это изме-
нение в организации государственной власти обеспечивало выпол-
нение основных функций государством, которое являлось органом
классового господства крепостников. В стране была создана регуляр-
ная армия, располагавшая полноценным вооружением и основывав-
шая свою боевую деятельность на передовых принципах военного
искусства. Исключительно быстро был создан мощный морской флот.
Опыт войны русского народа за выход в Балтику и блестящие
победы, одержанные в ходе этой войны русской армией и флотом под
Полтавой и Гангутом, а также победы русской армии в Семилетней
войне с Пруссией убедительно показали, что русский народ создал
мощную армию и флот, способные оградить национальные интересы
народа от всяких посягательств. Экономическое развитие страны,
подкрепленное блестящими успехами русской армии и флота и умелы-
ми действиями русской дипломатии, привело к укреплению между-
народного положения России и значительному возрастанию ее роли
в международных событиях того времени.
« Исключительно большое влияние на развитие страны и, в част-
ности, на развитие культуры и науки оказывало то обстоятельство,
что в это время происходил процесс формирования русской нации,
с которым был тесно связан рост национального самосознания и раз-
витие патриотических национальных традиций.
- Все эти процессы, происходившие в области экономической
и политической жизни страны, требовали развития русской нацио-
нальной культуры и науки и коренных преобразований в системе
образования в России. Ни уровень, которого достигла в это время рус-
ская наука и культура, ни совершенно ничтожное количество
«цифирных» и духовных школ и «академий», ни число учащихся в них,
ни содержание их работы—ничто не соответствовало задачам, стояв-
шим в это время перед страной.
Возникающие во все большем количестве мануфактуры и горные
заводы требовали новых людей. Им были нужны металлурги, меха-
ники и химики, им был нужен ряд квалифицированных специалистов.
Развитие промышленности и торговли, связанное с расширением ис-
пользования природных богатств, и создание соответствующих путей
сообщения (дорог, каналов, использование рек и т. д.) требовали
исследования территории и недр страны. Но осуществить это было
невозможно без наличия в стране геологов, географов, астрономов,
картографов, геодезистов. Преобразование армии и создание флота
требовали командиров и специалистов, знающих математику, физику,
механику и другие науки. Интенсификация сельского хозяйства, про-
водившаяся помещиками и вызванная резким увеличением внешней

торговли и необходимостью обеспечить растущую промышленность
отечественным сырьем, требовала ряда специалистов в области
естественных наук. Таким образом, в стране создавались условия,
способствующие быстрому развитию науки и распространению обра-
зования. Рассматривая вопрос о развитии науки, Энгельс подчерки-
вал: «если... Техника в значительной степени зависит от состояния
науки, то в гораздо большей мере наука зависит от состояния
и потребностей техники. Если у общества появляется техниче-
ская потребность, то она продвигает науку вперед больше, чем
десяток университетов» 1. В это время техническая потребность воз-
росла по сравнению с XVII веком в десятки раз.
Соответствующим образом подготовленных, грамотных людей
требовал и громоздкий бюрократический аппарат государственной
власти и управления. В условиях укрепления русского национального
государства и превращения русского народа в нацию было жизненной
необходимостью развитие философии, языкознания, истории, юрис-
пруденции, разработка экономических наук, развитие националь-
ной литературы и искусства. Все это в свою очередь ставило вопрос
о создании сети общих и специальных школ, как необходимой базы
для развития национальной культуры и науки.
Поэтому-то мероприятия в области культуры и образования не
случайно занимали заметное место в преобразованиях первой чет-
верти XVIII в. Был осуществлен переход на новый гражданский ал-
фавит, вышел ряд учебников, начала выходить первая русская газета,
в значительных для того времени размерах развернулось книго-
печатание. Изменились масштабы и характер деятельности Славяно-
греко-латинской академии, большая часть воспитанников которой
направлялась для работы в светских учреждениях.
Увеличилось число «цифирных» школ, во всех крупных городах
России были учреждены семинарии. Открылся целый ряд специаль-
ных школ, готовящих разнообразных специалистов для обслужива-
ния нужд хозяйства и государственного аппарата России. Так были
созданы «школа математических и навигацких наук» (преобразована
впоследствии в морскую академию), инженерные, артиллерийские,
горные, и медицинские школы, кроме того, при крупных мануфакту-
рах были учреждены ремесленные школы.
Исключительно важное значение для развития русской науки
и культуры имело создание в России Академии Наук. На ее плечи
ложилось руководство работами по изучению и освоению террито-
рии и природных-богатств страны, разработка тех вопросов, которые
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма, Госполитиздат,
М., 1947, стр. 469.

были выдвинуты ходом исторического развития. Кроме этого, Ака-
демии была поручена подготовка русских кадров в области культуры,
науки и просвещения. С первых дней существования Академия Наук
располагала прочной материальной базой: она получила в свое рас-
поряжение прекрасную библиотеку, кабинеты, лаборатории, музей
(кунсткамеру), обсерваторию, типографию и мастерские.
Решения задач, стоящих перед русской академией, нельзя было
добиться «при заведении простой Академии». Поэтому, исходя из
русских условий, в академии были соединены целых три учреждения:
собственно академия, университет и гимназия. Такое соединение
совершенно различных по своим задачам и методам работы учрежде-
ний имело свои недостатки, но в тех условиях это было единственно
правильное решение. Огромное значение имело то обстоятельство,
что в центре внимания академии стояли естественные науки и совсем
не нашлось места для представителей богословия. В основном удачен
был и первый состав академиков. В их числе оказались такие выдаю-
щиеся ученые, как братья Бернулли, Леонард Эйлер, астроном Де-
ли ль, ботаник Гмелин и другие. Петербургская Академия Наук
быстро превратилась в один из передовых научных центров в Европе.
Но, говоря о прогрессивном значении преобразований петров-
ского времени, нельзя упускать из вида того, что они имели опреде-
ленную классовую направленность и производились за счет усиления
крепостного гнета. Классовая направленность и классовая ограни-
ченность преобразований того времени в полной мере сказались и на
мероприятиях в области культуры и науки. Они были поставлены
на службу господствующим классам. Просвещением и образованием
были затронуты лишь верхушки господствующих классов. Народные
массы по существу почти ничего не получили в результате преобра-
зований петровского времени в области культуры. Это привело к тому,
что еще больше увеличился разрыв между русским дворянином и негра-
мотным, задавленным крепостным гнетом русским мужиком.
В продолжение XVIII века русское дворянство все более отры-
валось от народа и превращалось в антинародную силу, становилось
классом, который не верил в творческие возможности своего народа
и все более боялся его. Дворянство и особенно его аристократиче-
ская верхушка открыто Пренебрегали национальными традициями,
презрительно относились к русской национальной культуре, низко-
поклонничали перед Западной Европой. Среди дворянской знати
широко распространилось перенимание быта, манер, костюмов фран-
цузской аристократии, которая накануне буржуазной революции
1789 г. переживала распад и социальный кризис. В этих усло-
виях среди верхушки господствующих классов нашли благоприят-
ную почву клеветнические теории о духовной неполноценности

русского народа, фальсификация его истории и неверие в его
будущее.
Преобразования Петра представляли собой своеобразную попытку
выскочить из рамок отсталости, но эта отсталость тогда не была и не
могла быть ликвидирована, так как для этого было необходимо от-
крыть широкую дорогу для развития капиталистических отношений;
Продолжавшееся же и расширявшееся господство крепостничества
лишало промышленность основной предпосылки для ее быстрого
развития—наличия свободных рабочих рук. Оно ограничивало раз-
витие торговли, консервируя натуральный характер хозяйства. Оно
мешало развитию техники и использованию богатств страны, ско-
вывало и давило творческие силы русского народа. Это создавало
кричащее противоречие между творческими возможностями народа
и их использованием и применением.
Все более открыто становясь органом дворянской диктатуры,
самодержавие направляло все свои усилия на расширение и сохра-
нение крепостничества. Именно в XVIII веке крепостное право распро-
страняется на значительные районы страны: левобережную Украину,
Дон, Приуралье, так называемую Новороссию, Тавриду, где сотни
тысяч крестьян раздариваются придворной клике и превращаются
в крепостных. Именно в XVIII веке крепостное крестьянство оказы-
вается во власти неограниченного произвола помещиков, получает
широкое распространение торговля крепостными. Именно в это время
крепостное право в России приняло те уродливые формы, о которых
В. И. Ленин писал, что «крепостное право, особенно в России, где
оно наиболее долго держалось и приняло наиболее грубые формы,
оно ничем не отличалось от рабства»1.
Активно охраняя и защищая отжившие крепостнические отно-
шения, политическая надстройка и в первую очередь российское
самодержавие проводили явно реакционную политику. Они мешали
формированию и развитию новых капиталистических отношений
и тем самым тормозили экономическое и культурное развитие страны.
Эта политика сопровождалась массовой непроизводительной растра-
той людских и материальных ресурсов страны и причиняло стране
и русскому народу неисчислимый вред.
Тот факт, что искусно лавируя в целях удовлетворения интере-
сов различных группировок господствующих классов и сохранения
незыблемости основ существующего строя, государственная власть
выступала под личиной «просвещенного абсолютизма», не менял суще-
ства ее политики. В то время как дальнейшее развитие русского госу-
дарства, рост промышленности и торговли требовали ускорения тем-
1 В. И. Ленин, Соч., т. 29, стр. 439.

пов развития культуры и науки и распространения просвещения, пра-
вительство ограничивалось полумерами. Расходы на государственный
аппарат и содержание двора возрастали в неслыханных размерах,
расходы же на науки и просвещение оставались на прежнем уровне.
В проекте речи для большевистского депутата в Государственной думе
по вопросу о смете министерства народного просвещения на 1913 год,
В. И. Ленин писал: «О да, Россия не только бедна, она—нищая, когда
идет речь о народном образовании. Зато Россия очень «богата»
расходами на крепостническое государство, помещиками управляе-
мое, расходами на полицию, на войско, на аренды и десятитысяч-
ные жалованья помещикам, дослужившимся до «высоких» чинов, на
политику авантюр и грабежа...» 1. Эта характеристика с полным осно-
ванием может быть отнесена и к политике правительств Елизаветы
и Екатерины II,
так как основное содержание и направление полити-
ки самодержавия не изменилось.
Количество школ росло крайне медленно, вдобавок к этому зна-
чительная часть их носила ярко выраженный сословный характер,
мешавший широкому распространению образования. Не менее ярко
выступало это реакционное направление политики правительства
в отношении Академии Наук. Эта политика привела к постепенному
отходу академии от стоящих перед ней задач, к отрыву от практики
и уходу в «чистую науку». Она способствовала засорению академии
значительным количеством псевдоученых, а то и просто авантю-
ристов и бездельников, рассматривавших академию как своего рода
кормушку. К руководству академией при прямом покровительстве
и поддержке придворной клики пробрались люди, являвшиеся злей-
шими врагами русского народа. Стремясь сохранить и упрочить
свое монопольное положение, они срывали подготовку русских уче-
ных и довели до развала академический университет и гимназию.
При попустительстве той же придворной аристократии они распро-
страняли и пропагандировали клеветнические теории относительно
неполноценности русского народа, его неспособности к наукам, его
отсталости, рабской зависимости от буржуазного Запада и т. д. Зна-
чительная часть академиков и в первую очередь клика, управлявшая
академией, выступали защитниками и проповедниками отсталых,
антинаучных взглядов в науке и реакционных в политике.
Передовая русская культура и наука развивались в середине
XVIII века в чрезвычайно трудных и сложных условиях. Царское
правительство проводило реакционную, антинародную, а зачастую
и антинациональную политику. Политика реакции и беспредельного
увеличения крепостного гнета искусно прикрывалась пышными и
1 В. И. Ленин, Соч., т. 19, стр. 116—117.

пустыми фразами о всеобщем благе, о веке просвещения и покрови-
тельстве национальной культуре и науке. Эту демагогическую поли-
тику начал еще Шувалов и довела до крайней виртуозности Екате-
рина II. В действительности, правительство выказывало полное
невнимание к нуждам науки и культуры. Его поддержкой пользо-
валось лишь реакционно-монархическое и клерикальное направле-
ние.
Беспощадно угнетая русский народ, русское дворянство и выра-
жавшее его интересы самодержавие боялись народа, мешали развер-
тыванию его сил и все больше ориентировались на Запад, где они
заимствовали, наиболее реакционные идеи и порядки, враждебные
русскому народу и его передовой культуре. Самодержавие и господ-
ствующие классы беззастенчиво спекулировали даже на передовых
идеях Запада, извращая и фальсифицируя их и таким образом при-
спосабливая к своим реакционным целям. Такая политика само-
державия способствовала устремлению в Россию настоящего потока
иностранцев, съезжавшихся сюда в поисках легкой наживы и быстрой
карьеры. Шумахеры и тауберты захватили Академию Наук; бироны,
минихи, лестоки, шульцы заняли командные должности в государ-
ственном управлении. Тысячи невежд, подобных фонвизинскому
Вральману, подвизались в роли учителей и наставников. Мутный
поток низкопоклонства и реакции грозил захлестнуть русскую»
национальную культуру и науку, направить развитие русской
культуры по ложному, неправильному пути. Однако действительным
носителем национального характера, выразителем лучших нацио-
нальных традиций является народ. Именно русский народ, его
лучшие сыны решительно двинули вперед национальную культуру
и науку.
Не случайно значительная часть лучших представителей передо-
вой русской культуры и науки в XVIII веке являлась выходцами
из народа, на который с таким презрением смотрели господствующие
классы. Ломоносов и Крашенинников, Десницкий и Аничков, Зуев,
Ползунов и Кулибин, Аргунов и Шубин—все они и десятки других
вышли из самых глубин русского народа. К ним присоединились
выходцы из дворян, отказавшиеся от защиты своекорыстных классо-
вых интересов дворянства и ставшие выразителями общенародных,
общенациональных интересов, такие, как Новиков и Фонвизин,
Поленов и Крылов, Радищев, Козельский и другие замечательные
представители передовой русской культуры и общественной мысли.
Любовь к своей родине, гордость за ее героическое прошлое,
борьба за ее светлое будущее, развитие лучших национальных тра-
диций русского народа являются основными особенностями деяте-
лей русской передовой культуры, Недаром великий русский револю-

ционер-демократ Н. Г. Чернышевский писал: «Историческое зна-
чение каждого русского великого человека измеряется его заслугами
родине, его человеческое достоинство—силою его патриотизма» 1.
Патриотическая направленность деятельности представителей
передовой русской национальной культуры, вдохновляемой вековой
борьбой русского народа против самодержавия и крепостничества,
обусловила их все возраставшую политическую оппозиционность
по отношению к существующему строю. По мере развития новых капи-
талистических отношений и обострения классовых противоречий
в стране эта оппозиционность перерастала ъ прямую враждебность
к самодержавию и крепостничеству. Деятели передовой русской
культуры тем полнее и глубже выражали интересы народа, чем реши-
тельнее они выступали против господства самодержавно-крепостни-
ческого строя.
В XVIII веке уже отчетливо выступают освободительные тра-
диции в русской культуре, так великолепно продолженные и раз-
витые в XIX веке замечательными представителями русской
литературы, искусства, науки и общественной мысли. Совершенно
прав проф. Благой, который, разбирая национальные особенности
русской литературы, пишет: «Специфической чертой русской лите-
ратуры, чертой, кровно связанной с ее патриотическим характером
и тоже полностью обусловленной своеобразием русского историче-
ского процесса, является ее гораздо большая, чем на Западе, демо-
кратичность, народность. Элементы народности дают себя знать в наи-
более значительных явлениях русской литературы уже в XVIII веке,
приобретая в творчестве Радищева прямой революционный характер» 2.
Эта характеристика литературы с полным правом может быть распро-
странена и на другие отрасли русской культуры XVIII века.
С патриотическим характером русской культуры, с ее стремлением
к демократичности и народности непосредственно связана еще одна
важнейшая черта русской культуры, отчетливо выступающая уже
в XVIII веке,—ее подчеркнуто светский характер, свойственные ей
материалистические тенденции. Место религии и церкви в системе
самодержавно-крепостнического строя определяло отношение к ним
со стороны деятелей передовой культуры и науки. Кроме того, духов-
ное господство церкви мешало развитию науки, не давало возмож-
ности стать на подлинно научную почву .при изучении природы и ее
явлений. Это усиливало антиклерикальную направленность пере-
довой русской культуры. Поэтому в XVIII веке начинает склады-
1 Н. Г. Чернышевский. Избр. филссофск. соч., т. 1, Госполит-
издат 1950, стр. 576.
2 Д. Д. Благой. Национальные особенности русской литературы,
«Большевик», 1951, № 18, стр. 37.

ваться в русской культуре и науке та «солидная материалистическая
традиция», о которой говорил В. И. Ленин. Материализм был
единственной философской школой, которая вела последователь-
ную и беспощадную борьбу с феодализмом и поповщиной.
Развиваясь в борьбе с низкопоклонством дворянства, передовая
русская культура и наука подчеркивала свой национальный харак-
тер, свою враждебность космополитизму и низкопоклонству. В этих
условиях борьба за развитие национальной культуры и науки ока-
зывалась прямо направленной против господства самодержавно-кре-
постнического строя. «125 лет тому назад,—писал В. И. Ленин,—
когда не было еще раскола нации на буржуазию и пролетариат,
лозунг национальной культуры мог быть единым и цельным призы-
вом к борьбе против феодализма и клерикализма» 1.
В середине и во второй половине XVIII века деятельность рус-
ских просветителей всем своим содержанием была направлена про-
тив господства феодально-крепостнического строя, против режима
дворянской диктатуры, установившегося в это время в стране. Тем
самым русские просветители объективно выражали требования новых
капиталистических отношений, зарождавшихся в недрах старого
строя. Вместе с тем русские просветители выступали горячими защит-
никами интересов и требований широких народных масс и в первую
очередь интересов крепостного крестьянства. Именно это определя-
ло антикрепостническую демократическую направленность их дея-
тельности и материалистический характер их мировоззрения:
Представители другого направления: Екатерина II, князь Щерба-
тов и Шувалов, Херасков, Сумароков и Карамзин, Петров и Рубан.
Они вкладывали в понятие патриотизма и народности свое узко-
классовое содержание. Для них судьба страны и ее будущее были не-
разрывно связаны с существованием самодержавно-крепостнического
строя, с судьбами класса помещиков. За национальные традиции они
выдавали национальные «предрассудки», связанные с узкокорыст-
ными интересами господствующих классов. Тем самым они стре-
мились задержать развитие, сохранить и укрепить самодержавно-
крепостнический строй, лишь слегка подправив и изменив то, что
находилось в кричащем противоречии с новыми явлениями в эконо-
мической жизни страны.
Представители передового направления в русской культуре
связывали с понятием патриотизма защиту коренных интересов боль-
шинства нации, ее трудящихся слоев. Патриотизм Ломоносова,
Крылова, Лепехина, Десницкого, Шубина, Ползунова и других дея-
телей передовой русской культуры высок и благороден. Он проник-
1 В. И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 342.

нут идеями служения Родине и народу, выражает требование дви-
жения вперед, продолжения и развития преобразований. Он высту-
пает как законный наследник всего лучшего, что было в прошлом Рос-
сии, в том числе и прогрессивной стороны деятельности Петра.
Конечно, при характеристике национальной культуры и науки
в середине и во второй половине XVIII века следует иметь в виду,
что новые производственные отношения были еще крайне слабы,
они только начинали зарождаться в недрах старого крепостнического
строя. В стране не было класса, который бы мог возглавить всю на-
цию и повести ее на решительный штурм крепостничества и само-
державия. Все это определяло не окончательное еще размежевание
двух направлений в национальной культуре того времени и вы-
зывало недостаточную четкость и последовательность мировоззрения
деятелей передового направления.
Слабость новых производственных отношений приводила и
к тому, что у представителей передовой национальной культуры в то
время еще сохраняются надежды на «просвещенного монарха»
и просвещенных вельмож, на проведение преобразований сверху, на
то, что распространение просвещения и развитие науки окажутся
достаточными для устранения всех пороков российской действитель-
ности. Это вызывало то, что, критикуя, и подчас довольно резко,
крепостной строй и самодержавие, даже лучшие представители на-
циональной культуры не поднимаются до требования революцион-
ного их уничтожения. Лишь в конце XVIII века великий русский
патриот и революционер А. Н. Радищев впервые в истории русской
культуры наполняет понятие патриотизма новым революционным
содержанием и решительно отказывает в патриотизме угнетателям
народа. Подлинный патриот, по его мнению, только тот, кто без-
заветно служит народу, борется за его освобождение, ненавидит его
врагов. В мировоззрении и деятельности Радищева русская нацио-
нальная культура вступила в новый, качественно отличный от прош-
лого этап своего развития.
Слабые стороны в мировоззрении и деятельности русских просве-
тителей XVIII века были обусловлены эпохой и уровнем социально-
экономического развития. Несмотря на наличие этих слабых сторон,
представители передовой русской науки и культуры смело двигали
науку вперед, отстаивали и развивали материалистические и демокра-
тические тенденции, придавали ей антикрепостнический характер,
всю свою деятельность подчиняли интересам народа. В середине
XVIII века эти черты передовой русской культуры и науки нашли
наиболее полное выражение в мировоззрении и деятельности вышед-
шего из недр русского народа крестьянского сына Михаила Василье-
вича Ломоносова.

* * * * *
Замечательные научные открытия и теории Ломоносова в\ обла-
сти естественных наук играли огромную роль не только в развитии
этих наук, но и в развитии материалистической философии. Работы
Ломоносова в области естественных наук отличались материалистиче-
ской направленностью и представляли собой. энергичную борьбу за
развитие и пропаганду материалистических воззрений на природу
и ее явления. Прокладывая новые пути в науке и отбрасывая с дороги
все устаревшее, мешавшее ее развитию, он самым решительным обра-
зом выступал против догматизма и господства средневековой схо-
ластики, против попыток церковников удержать науку и просвеще-
ние под своей властью, против попыток сохранить за наукой роль
служанки религии.
Придавая огромное значение практике и требуя, чтобы наука
была тесно связана с ней, Ломоносов в то же время понимал, что
плодотворное развитие науки невозможно без разработки теории, без
освещения светом теории данных практики. В эпоху, когда большин-
ство ученых ограничивалось простым накоплением материалов и фак-
тов и не шло дальше простой их систематизации, когда боязнь обоб-
щений и теории превращалась в тормоз для дальнейшего развития
науки, Ломоносов подчеркивал великое значение теории. «Если не
предлагать никаких теорий, то к чему служит столько опытов, столько
усилий и трудов великих мужей?... Для того ли только, чтобы, собрав
великое множество разных вещей и материй в беспорядочную кучу,
глядеть и удивляться их множеству, не размышляя о их располо-
жении и приведении в порядок?»
1—спрашивал Ломоносов. Его тре-
бование было сформулировано предельно ясно и четко: «Из наблюде-
ний установлять теорию, чрез теорию исправлять наблюдения...» 2.
Но Ломоносов не только восстановил роль теории и гипотезы
в науке. Величие его в том, что он стремился к изучению материаль-
ного мира в его единстве, стремился показать взаимосвязь и взаи-
модействие различных явлений природы и объяснить явления этого
мира, исходя из него самого.
В то время как философия двигалась вперед и все более крепло
ее материалистическое направление, естественные науки никак не
могли выйти из-под влияния религии и были проникнуты идеализ-
мом. Своими блестящими открытиями и замечательными теориями
в области естественных наук Ломоносов создавал базу для дальней-
шего развития материалистической философии в новых исторических
условиях.
1 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 264, 304.
8 Там же, стр. 330.

Давая определение материи, он постоянно подчеркивал ее
неразрывную связь с движением. «Движение не может происходить
без материи»1,—утверждал он. Это материалистическое утверждение
легло в основу его многолетней работы над молекулярно-кинетиче-
ской теорией теплоты. На основе сотен опытов и наблюдений; Ломо-
носов решительно отвергал, как ненаучную, господствовавшую в тог-
дашней науке теорию теплорода. Он утверждал, что это усиленно
защищавшееся немецкими «шершнями-монадистами» «мистическое
учение должно быть до основания уничтожено» 2. Он показывал, что
действительной причиной теплоты является внутреннее движение
материи. Логическим завершением и наиболее ярким выражением
материализма Ломоносова является открытие им закона, который он
сам называл «всеобщим законом природы». «Все встречающиеся
в природе изменения происходят так, что если к чему-либо нечто
прибавилось, то это отнимается у чего-то другого. Так, сколько мате-
рии прибавляется какому-либо телу, столько же теряется у другого...
Так как это всеобщий закон природы, то он распространяется и на
правила движения: тело, которое своим толчком возбуждает другое
к движению, столько же теряет от своего движения, сколько сооб-
щает другому, им двинутому» 3.
Материя в понимании Ломоносова, охватывающая «все перемены
в натуре случающиеся», как отмечал С. И. Вавилов, «близка к пони-
манию материи в ленинском диалектико-материалистическом фило-
софском значении», а открытый им «всеобщий закон природы» «на
века вперед как бы взял в общие скобки все виды сохранения свойств
материи». Это дало полное основание С. И. Вавилову сказать, что
Ломоносов вкладывал в понятие материи несравнимо более глубокое
и широкое понятие, чем его современники, и поэтому выдвинутое им
начало сохранения материи «есть закон всеобщий, объемлющий
всю объективную реальность с пространством, временем, веществом
и прочими ее свойствами и проявлениями»
4.
Открытый Ломоносовым закон сохранения материи и движения
прочно вошел в сокровищницу науки и составляет одну из важнейших
вех на пути ее развития. Одновременно с этим он является одной из
основ материалистического понимания природы и объяснения ее
явлений. Исключительно важным для развития науки и материали-
стической философии был вывод об «извечности движения», который
сделал Ломоносов из открытого им закона. Этот вывод полностью
1 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 9.
* Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 677.
8 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 183—185.
4 С. И. Вавилов. Закон Ломоносова, «Правда», 5 января 1949 г.

отвергал возможность божественного «первого толчка», издавна
служившего одной из лазеек для протаскивания поповщины в
науку.
В статье, которая, очевидно, по цензурным соображениям осталась
неопубликованной и впервые увидела свет лишь в 1951 году, Ломо-
носов прямо утверждал: «Приписывать это физическое свойство тел
божественной воле или какой-либо чудодейственной силе мы не мо-
жем» и делал вывод, что «первичное движение никогда не может иметь
начала, но должно длиться извечно» 1.
Ломоносов жил и работал в XVIII веке, когда материализм был
преимущественно механистическим.«... своеобразная ограниченность
этого материализма,—указывал Энгельс,—заключается в неспособ-
ности его понять мир как процесс, как такую материю, которая
находится в непрерывном историческом развитии. Это соответство-
вало тогдашнему состоянию естествознания и связанному с ним
метафизическому, т. е. антидиалектическому, методу философского
мышления»2. В свете этой характеристики, которую дает Энгельс
материализму XVIII века, тем ярче встает перед нами историческая
роль Ломоносова, сделавшего попытку выйти за рамки метафизики
и высказавшего ряд гениальных догадок, которые шли в направлении
к диалектическому пониманию явлений природы. Большая часть этих
догадок Ломоносова была полностью подтверждена в ходе дальней-
шего развития науки. Хотя тогдашний уровень науки и не давал
Ломоносову возможности подняться до диалектики, но его догадки
представляли собой элементы нового в старом метафизическом спо-
собе мышления.
Огромное значение для последующего развития науки и фило-
софии имело, в частности, его выступление против теорий и предста-
влений о неизменяемости мира. Он прямо издевался над утверждения-
ми о том, что мир остался в том же состоянии, в котором он был
когда-то создан богом. Ломоносов высказывал замечательные мысли
о развитии природы. «Твердо помнить должно, что видимые телесные
на земле вещи и весь мир не в таком состоянии были с начала от
создания, как ныне находим... Напрасно многие думают, что все,
как видим, сначала творцом создано... Таковые рассуждения весьма
вредны приращению всех наук... хотя оным умником и легко быть
философами, выучась наизусть три слова: бог так сотворил, и сие
дая в ответ вместо всех причин» 3,—писал Ломоносов.
1 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 197, 203.
2 Ф. Энгельс. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой фи-
лософии, Госполитиздат, 1950, стр. 21.
3 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 396—397.

Это утверждение не является случайной, мимоходом оброненной
мыслью. С подобными утверждениями мы встречаемся во многих его
работах1. Если к этому добавить, что Ломоносов считал причиной
качественных различий тел то обстоятельство, что одни и те же атомы
соединены различным образом, что он давал материалистическое
объяснение не только первичным, но и вторичным качествам мате-
рии (вкус, цвет, запах и т. д.), станет ясно, насколько глубже и по-
следовательнее был материализм Ломоносова по сравнению с мате-
риализмом его предшественников и современников.
Характеризуя состояние развития науки и философии в XVIII
ве-
ке, Энгельс говорил о «гениальном открытии Канта», которое про-
било первую брешь в окаменелом воззрении на природу и составило
эпоху в развитии науки2. Между тем открытие Канта касалось лишь
одной, хотя и очень важной, отрасли естествознания. В отличие
от Канта, работы Ломоносова были несравненно более последовательны
и охватывали все отрасли естествознания в целом, значительная часть
их была выполнена раньше работ Канта. На основании этого сам
собой напрашивается вывод, что не кто иной как Ломоносов своими
замечательными работами пробил первую брешь в метафизике.
Об этом не говорит Энгельс лишь потому, что целый ряд вели-
чайших открытий выдающихся деятелей русской науки и философии
оставался ему неизвестен. Так, недавно обнаруженные «Заметки»
Энгельса о Ломоносове, свидетельствуют о том, что Энгельс не-
посредственно с его работами не был знаком8.
Отстаивая и развивая материалистическую теорию, Ломоносов
считал окружающий нас материальный мир познаваемым и решитель-
но выступал против идеалистов, доказывавших, что человек не в со-
стоянии познать природу и выяснить объективное ее содержание
и сущность ее явлений. Он утверждал, что восприятия наших чувств
в том случае, если они проверены практикой, осмыслены и теоретиче-
ски обобщены, могут дать и дают правильные представления о пред-
метах и явлениях материального мира. Противопоставляя религии
принцип научного опытного познания природы и показывая всю ан-
тинаучность религиозных доктрин о происхождении и строении все-
ленной, Ломоносов подрывал устои религии и ослаблял ее влияние
на народные массы. Его работы вписали важную страницу в исто-
рию русского атеизма.
1 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 323, 324, 308, 315,
317, 399—401, 408, 420—423, 425—432 и мн. др.
2 См. Ф. Энгельс. Диалектика природы, Госполитиздат, 1950, стр. 8.
3Ф. Энгельс. Заметки о Ломоносове; Б. М. Кедров и
и Т. Н. Ченцова. К публикации заметок Энгельса о Ломоносове, «Ломо-
носовский сборник», т. III, М.—Л., 1951, стр. 11—16.

Работы Ломоносова в области естественных наук, отличавшиеся
глубиной и последовательностью в проведении материалистических
принципов, являлись одним из наиболее значительных достижений
в современной им философии не только России, но и Западной Европы.
Материалистические идеи и теории Ломоносова двигали науку
вперед и помогли ему достичь выдающихся успехов и открытий
в разработке конкретных наук и решении важнейших проблем,
стоящих перед этими науками.
Создатель первой научной химической лаборатории в России,
Ломоносов поставил химию на базу научного опыта и ввел в каче-
стве основы химического исследования весовой принцип. Опережая
науку на целое столетие, Ломоносов выступил как создатель физи-
ческой химии. Он указал на роль и место химии в исследовании полез-
ных ископаемых, медицине и в промышленном производстве. Ломо-
носов впервые поставил опытное преподавание химии в академическом
университете и создал для этого целый ряд специальных приборов.
Трудами Ломоносова был нанесен сокрушительный удар теориям
о существовании особой «горючей материи»—флогистона, которые
в это время безраздельно господствовали в западноевропейской
науке. Он раскрыл сущность горения как химического процесса.
Ломоносов, открывший закон сохранения материи и движения,
много и плодотворно работал в самых различных областях физики.
Он разработал материалистическую теорию теплоты, провел имев-
шие огромное теоретическое и практическое значение исследования
силы тяжести, упругости газов, земного магнетизма. Одним из первых
он начал исследование атмосферного электричества. Его работу
в этой области не могла остановить даже трагическая гибель работав-
шего вместе с ним передового немецкого ученого Вильгельма Рих-
мана. Сообщая, что «умер господин Рихман прекрасною смертию,
исполняя.по своей профессии должность» 1, Ломоносов беспокоился
только о том, что смерть Рихмана может быть использована мрако-
бесами для нападок на передовую науку и изображена ими как
«божья кара» за попытку ученых проникнуть в тайны явлений при-
роды. Именно поэтому он категорически настаивал на публичном
произнесении своего доклада об атмосферном электричестве.
Он исследовал природу света и полярных сияний, выдвинул
понятие об абсолютном нуле температуры. Руками Ломоносова
был создан ряд замечательных приборов по оптике и другим разделам
физики. Ломонооов изгнал из физики теплород, «тяготительную и све-
тящуюся материи», в которые непоколебимо верила современная ему
западноевропейская наука.
1 Ломоносов. Соч., т. VIII, стр. 131.

Ломоносов является основоположником современной геологии.
В эпоху, когда, по словам Энгельса, «история развития земли, гео-
логия, была еще совершенно неизвестна» 1, Ломоносов решительно
выступил против библейских мифов о сотворении мира и потопе,
против библейской хронологии. На 70 с лишним лет опередив Лайеля,
Ломоносов противопоставил средневековой библейской концепции
исторический взгляд на развитие земли. Он первый объяснил про-
исхождение слоистых осадочных пород. Ломоносов указал на веко-
вые колебания суши и деятельность внешних сил природы как на
явления, играющие важную роль в изменении земной поверхности.
Изучая причины и характер землетрясений и вулканической дея-
тельности, Ломоносов впервые в мире исследовал вопрос об образо-
вании и возрасте рудных жил и положил начало науке о полезных
ископаемых. Велика роль Ломоносова в исследовании происхождения
органических полезных ископаемых: каменного угля, нефти, торфа
и янтаря, в исследовании образования почвы. Он был инициатором
изучения недр родной страны и более широкого использования ее
богатств.
С изучением и освоением территории страны и ее природных
богатств связана и работа Ломоносова в области географии. В гео-
графическом департаменте Академии Наук под его руководством шло
составление географических карт страны, съемка и изучение ее тер-
ритории. Он выступил инициатором изучения экономической геогра-
фии России. Ломоносовым была выдвинута идея создания «экономиче-
ского лексикона», который должен был содержать данные о всех
производимых в России товарах, о месте их производства, количестве,
качестве, о местах их продажи, ценах, о величине, значении и распо-
ложении городов, торговых путях, их состоянии и целый ряд дру-
гих важнейших сведений. Лишь преждевременная смерть и господ-
ство в академии клики реакционеров не позволили ему полностью
осуществить это замечательное предприятие.
Инициатор ряда экспедиций, Ломоносов выдвинул бессмертный,
нашедший свое осуществление только в эпоху социализма, проект
изучения и освоения Северного морского пути. Он хорошо понимал
огромное значение освоения Северного морского пути как для эко-
номического развития России, так и для безопасности нашей родины.
Он верил в творческие силы русского народа и был убежден в том, что
Колумбы росские, презрев угрюмый рок,
Меж .льдами новый путь отворят на восток,
И наша досягнет в Америку держава... 2.
1Ф. Энгельс. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой
философии, Госполитиздат, 1950, стр. 21.
2 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 572.

Ломоносов сконструировал замечательные приборы, облегчав-
шие мореплавание и делавшие его более безопасным. С мореплава-
нием тесно связаны его работы в области метеорологии. Ломоносов
ясно представлял значение метеорологии для мореплавания и сель-
ского хозяйства и совершил ряд замечательных открытий в этой
области. Достаточно назвать его работы по исследованию атмосферы
и открытие нисходящих и восходящих потоков воздуха. Считая пред-
сказание погоды одной из труднейших, но зато и одной из важнейших
задач, над разрешением которых должна трудиться наука, Ломоносов
своими трудами в области метеорологии сделал первые шаги по пути
решения этой благородной задачи.
Трудно переоценить значение Ломоносова и в области астроно-
мии. Много работавший над организацией астрономических наблю-
дений и экспедиций, Ломоносов совершил величайшее открытие,
установив наличие атмосферы на Венере. Именно в работах по астро-
номии и геологии особенно ярко выступает боевая атеистическая
направленность его естественно-научной деятельности.
«Наука все еще глубоко увязает в теологии»,—писал Энгельс
о состоянии науки в XVIII веке1. Без уничтожения господства церк-
ви над наукой и разоблачения вреда и ненаучности теологических
взглядов на природу, наука не могла двигаться вперед. В этих усло-
виях Ломоносов вел прямую войну против поповщины в науке. При
помощи неопровержимых доказательств он показывал всю несостоя-
тельность религиозных теорий о происхождении и устройстве все-
ленной, высмеивал попытки изучать природу, основываясь на священ-
ном писании. Научная статья и публичная речь, ода и переложение
псалма, памфлет и эпиграмма—все было использовано им в этой
борьбе. Ломоносов требовал полного освобождения науки из-под
власти религии, запрещения церковникам вмешиваться в дела науки.
Он издевался над теми, кто «думает, что по псалтире научиться можно
астрономии или химии», или с помощью высшей математики «опре-
делять год, день и его самые мелкие части для мгновения первого
творения»2. Ломоносов смело выступал в защиту системы Коперника.
Это было открытым вызовом церковникам, которые, пользуясь под-
держкой царского правительства, перешли в это время в наступление
против распространения научной системы Коперника. Синод тре-
бовал изъятия и уничтожения книги Фонтенелля «О множестве
миров» и журнала Академии Наук «Ежемесячные сочинения», в кото-
ром были помещены сочинения и переводы, «утверждающие множество
миров», а также запрещения писать и печатать о всем, «противном
1 Ф. Энгельс. Диалектика природы, Госполитиздат, 1950, стр. 7.
2 М. В. Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 357, 431.

вере», под страхом жесточайшего наказания 1. В ответ на это, издавая
свой доклад «Явление Венеры на Солнце», Ломоносов написал изу-
мительное по силе и смелости «Прибавление», являющееся убий-
ственным памфлетом против церковников и страстным гимном в честь
науки и ее мужественных представителей, которые в борьбе против
религии двигали науку вперед. «Прибавление к явлению Венеры на
Солнце» в ясной и доступной форме излагало те же мысли, что и напи-
санное за 10 лет до этого «Письмо о пользе стекла». Ломоносов пока-
зывал, что современные ему церковники не отличаются от «жрецов
и суеверов» древности, которые «правду на много веков погасили» 2.
Более того, он сравнивал их с доносчиком древности Клеантом,
обвинявшим ученых «в ниспровержении богов». Рядом с Клеантом
Ломоносов поставил одного из- столпов средневековой церкви—
«блаженного» Августина.
Возьмите сей пример, Клеанты, ясно вняв,
Коль много Августин в сем мнении неправ;
Он слово божие употреблял напрасно,
В системе света вы то ж делаете власно 3.
Господство церкви, утверждал Ломоносов, привело к тому, что
«астрономы принуждены были выдумывать для изъяснения небесных
явлений глупые и с механикою и геометриею прекословящие пути
планетам...» 4.
Своим обращением к древности он не только не ослаблял удара
против доктрин христианства, а, наоборот, усиливал, так как пока-
зывал, что всякая религия враждебна науке и мешает ее развитию.
Тем с большей силой Ломоносов воспевал тех, кто, не боясь
преследований светских и духовных, двигал науку вперед. Первым
в ряду мужественных борцов он изобразил Прометея, которого,
жрецы-священнослужители, «невежд свирепых полк» «предали на
казнь обнесши чародеем». Это не единичный случай преследования
ученых, утверждал Ломоносов:
Под видом ложным сих почтения богов
Закрыт был звездный мир чрев множество веков.
Боясь падения неправой оной веры,
Вели всегдашню брань с наукой лицемеры... 5.
1 ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 37, д. 550, лл. 1—5.
2 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 354.
3 Там же, стр., 489.
4 Там же, стр. 354.
5 Там же, стр. 487—488.

Чтобы подчеркнуть «всегдашню брань с наукой» со стороны рели-
гии, Ломоносов рассказывал о «презрителе зависти и варварству
сопернике» Николае Копернике, о Кеплере, Ньютоне, Декарте и дру-
гих великих мужах науки. С чувством глубокого уважения и искрен-
ней признательности он говорил о своих великих предшественниках.
«Много препятствий неутомимые испытатели преодолели и следую-
щих по себе труды облегчили... Взойдем на высоту за ними без страха,
наступим на* сильные их плечи и, поднявшись выше всякого мрака
предупрежденных мыслей, устремим сколько возможно остроумия
и рассуждения очи для испытания причин происхождения света» 1, -
звал своих соратников и учеников Ломоносов. Тех же, кто не хотел
следовать по этому пути, он оставлял «вымерять божескую волю
циркулем». Явно иронизируя над отсутствием здравого смысла у своих
противников, Ломоносов предоставлял решение спора между сторон-
никами системы Птолемея и Коперника... повару!
Он дал такой ответ: что в том Коперник прав,
Я правду докажу, на солнце не бывав.
Кто видел простака из поваров такого,
Который бы вертел очаг кругом жаркого? 2
Прокладывая новые пути в науке, Ломоносов не страшился
выступать против господствовавших в науке теорий и представлений,
как бы ни был велик авторитет, стоявший за ними. Открыв закон
сохранения материи, он не побоялся сказать, что «славного Роберта
Бойля мнение ложно». Работая над теорией строения вещества, он
решительно выступал против идеалистических монад Лейбница
и Вольфа. Своей теорией света он разрушал утверждения Гассенди
и Ньютона. Доказывая объективное существование вторичных
качеств материи, он ликвидировал уступку идеализму, сделанную
Локком и Галилеем3. Ломоносов понимал, что развитие науки
невозможно без преодоления устаревших положений и теорий, без
творческого исследования и обсуждения вопросов, выдвинутых
ходом развития науки. В этом одна из причин его высокой оценки
Декарта. «Мы, кроме других его заслуг, особливо за то благодарны,
что тем ученых людей ободрил против Аристотеля, против себя самого
и против прочих философов в правде спорить, и тем самым открыл
дорогу к вольному философствованию и к вящему наук прираще-
нию»4,—писал о нем Ломоносов.
1 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 283.
1 Там же, стр. 354.
3 Там же, стр. 167—168, 284—288, 676—677.
4 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. I, стр. 423.

Вся деятельность Ломоносова в области естественных наук была
вызвана к жизни потребностями страны и поставлена на службу ее
интересам. Помимо огромного теоретического значения его откры-
тия сыграли не меньшую практическую роль для развития метал-
лургии, горного дела, мануфактурного производства, мореплавания,
сельского хозяйства и обороны страны. Всем своим существом и содер-
жанием научная деятельность Ломоносова была связана с его стрем-
лением облегчить труд народных масс, улучшить положение трудя-
щихся. Тесная связь науки с практикой, помощь производству всегда
являлись одним из главных принципов всей научной деятельности
Ломоносова. Выполняя свои работы по метеорологии, он стремился
сделать более безопасным трудное дело мореплавателей, помочь земле-
дельцу получить более высокие урожаи и избежать гибели резуль-
татов своего труда. Исследуя атмосферное электричество, он стре-
мился спасти «здравие человеческое от оных смертоносных ударов»,
города и села России от пожаров. В электрической искре он видел
«великую надежду к благополучию человеческому» и мечтал об исполь-
зовании электричества в земледелии и медицине 1. Проделывая ты-
сячи опытов в своей химической лаборатории, он стремился к тому,
чтобы химия «широко распростерла руки свои в дела человеческие»
и помогла в различных отраслях производства. Исследуя вопрос
о движении воздуха в шахтах, он заботился об удалении из них газов,
«человеческому здравию вредительных», и «облегчении труда работ-
ников». Создавая свои классические работы по металлургии и горному
делу, Ломоносов обращал внимание на необходимость облегчения
условий труда. Он заботится о том, чтобы одежда и обувь рабочих
соответствовала тем условиям, в которых они работают, и требовал
соблюдения того, что мы сейчас называем техникой безопасности 2.
Все это было проявлением заботы о труде крепостного крестьянина,
которого хозяева заводов, «благородные» и «неблагородные»
заводчики, не считали за человека. Труд ученого, по утверждению
Ломоносова, должен «не токмо себе, но и целому обществу, а иногда
и всему роду человеческому пользою служить» 3. Трагедией Ломо-
носова, как и других передовых русских ученых и изобретателей,
было то, что в условиях господства крепостничества и реакционной
политики самодержавия их открытия и изобретения не находили
себе применения, погибали и приоритет на них утрачивался. Так
было в XVIII веке с открытиями Ломоносова, с замечательным рус-
ским машиностроителем А. К. Нартовым, создавшим первый в мире
1 Ломоносов, Полн. собр. соч., т. 3, стр. 439.
2 В. В. Данилевский. Русская техника, Л., 1948, стр. 57—58.
3 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 349.

механический суппорт, с изобретателем первой в мире паровой
машины И. Ползуновым, замечательным механиком Кулибиным,
изобретателем электрической дуги Петровым и сотнями других талан-
тов, которых выдвигал из своей среды русский народ.
Работая в области естественных наук, Ломоносов опирался на
успехи предшествующего развития науки и философии, но это было
подлинно творческое освоение и теоретическое обобщение. Его теории
и открытия. были глубоко оригинальны и самостоятельны. Ничего
общего с действительностью не имеют попытки буржуазных ученых
и философов объявить Ломоносова учеником Лейбница и Декарта,
либо прямым последователем Вольфа, того самого Вольфа, филосо-
фию которого Энгельс называл плоской вольфианской телеологией,
«согласно которой кошки были созданы для того, чтобы пожирать
мышей, мыши, чтобы быть пожираемы кошками, а вся природа, чтобы
доказывать мудрость творца» 1. Ломоносов на многие десятилетия опе-
редил современных ему ученых и философов и в области естественных
наук был в XVIII веке крупнейшим ученым мира.
Советский народ, законный наследник всего, что создано в прош-
лом деятелями передовой национальной культуры и науки, высоко
оценивает это направление деятельности Ломоносова. В день юби-
лея Ломоносова центральный орган нашей партии «Правда» писала:
«Необыкновенная страсть к научному познанию жизни и к преобра-
зованию родной страны дала силу Ломоносову. Наука для него была
непосредственно связана с опытом, с практикой, с промышленной
разработкой естественных богатств страны, с развитием ее произ-
водительных сил, ее культуры. Он горячо любил свой народ. Вот поче-
му он вел такую непримиримую борьбу с приказными от науки,
с цеховыми учеными, замыкающимися в глухом углу своих узких инте-
ресов»2.
Направление естественно-научных работ Ломоносова было непо-
средственно связано с его патриотизмом, с прогрессивностью его
общественно-политических взглядов. Это нашло яркое выражение
и в его работах в области гуманитарных наук и литературном твор-
честве.
* * * * *
Работы Ломоносова в области гуманитарных наук и художе-
ственной литературы отнюдь не были чем-то второстепенным, навя-
занным ему сверху и мешавшим его работам в области естественных
наук, как порою и до сих пор утверждают авторы статей и книг о Ло-
1 Ф. Энгельс. Диалектика природы, Госполитиздат, 1950, стр. 7.
2 «Правда», 18 ноября 1936 г., передовая.

моносове. Его работы в области языка, художественной литературы,
истории составляют органическую часть изумительно многогранной,
но «толь же целостной деятельности. Эта многосторонность творче-
ства Ломоносова была отмечена еще Пушкиным: «Соединяя необык-
новенную силу воли с необыкновенной силой понятия, Ломоносов
обнял все отрасли просвещения. Жажда науки была сильнейшей
страстью всей души, исполненной страстей. Историк, ритор, механик,
химик, минеролог, художник и стихотворец, он все испытал и все
проник...».1
Деятельность Ломоносова развертывалась в период превращения
русского народа в нацию. Это выдвигало в качестве одной из цен-
тральных проблем того времени проблему создания и развития обще-
народного русского литературного языка и художественной литера-
туры. В противовес низкопоклонствующей аристократии и клике
реакционеров-иностранцев, кричавших о неполноценности русского
языка и его непригодности для научных исследований, Ломоносов
писал о «природном изобилии, красоте, силе, великолепии и богат-
стве русского языка», о его глубокой древности и удивительной стой-
кости, о том, что несмотря на огромность территории России, весь
русский народ в городах и селах «говорит повсюду вразумительным
друг другу языком» 2. Бросая прямой вызов «иностранным и некото-
рым природным россиянам, которые больше к чужим языкам, нежели
к своему, трудов прилагали», он утверждал: «Тончайшие философ-
ские воображения и рассуждения, многоразличные естественные
свойства и перемены, бывающие в сем видимом строении мира и в че-
ловеческих обращениях, имеют у нас пристойные и вещь выражаю-
щие речи. И ежели его точно изобразить не можем, не языку нашему,
но недовольному своему в нем искусству приписывать долженствуем» 3.
Осуществляя эту замечательную декларацию, Ломоносов и раз-
вертывал свою работу над изучением русского языка.
Его предшественник в разработке проблем русского языка Тре-
диаковский считал, что основой национального литературного языка
должна явиться языковая практика придворной аристократии. Меж-
ду тем именно в это время языковая практика этой социальной груп-
пы характеризовалась всеми чертами обреченного на прозябание
«салонного жаргона». В своих работах в области языкознания Ломо-
носов полностью игнорировал «салонный жаргон» русских аристо-
кратов. Он решительно отметал попытки духовенства установить
1 А. С. Пушкин. Соч., в одном томе, Гослитиздат, 1949, стр.
713.
2 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 7, стр. 92, 582, 590.
3 Там же, стр. 391—392.

гегемонию церковнославянского языка, противопоставить его жи-
вому языку народа.
И в своих теоретических работах, и своих литературных произ-
ведениях Ломоносов шел по единственно правильному пути, стре-
мясь к всемерному сближению разговорного живого языка народа
со старой книжной речью. Он первый-начал читать научные лекции
на русском языке, обогащая русский язык новой научной и техниче-
ской терминологией и показывая образец того, как ясно и выразитель-
но можно излагать научные положения на русском языке.
Ломоносов правильно отмечал исключительную роль и значение
слова, которое дано человеку, чтобы «сообщать другому идеи вещей
и их деяний». Он называл идеи «представлениями вещей или действий
в уме нашем» и утверждал, что с помощью слов человек сообщает дру-
гим людям понятия, полученные им с помощью чувств из окружаю-
щего его реального мира («воображенные себе способом чувств поня-
тия»1. Это материалистическое, глубоко прогрессивное по своему
содержанию положение о взаимоотношении языка с материальным
миром и человеческим сознанием, а также догадки и мысли о роли
и месте слова в жизни человеческого общества красной нитью про-
ходят через все языковедческие работы Ломоносова.
Настойчиво изучая словарный запас русского языка и работая
над его очищением и обогащением, Ломоносов не ограничился этим.
Он создал первую русскую грамматику. Для того чтобы правильно
оценить значение работы Ломоносова по созданию грамматики, напом-
ним, что И. В. Сталин называл грамматику показателем громадных
успехов человеческой мысли и указывал, что «именно благодаря
грамматике язык получает возможность облечь человеческие мысли
в материальную языковую оболочку» 2.
Для Ломоносова характерно правильное и ясное понимание зна-
чения и задач грамматики. Изучая сложившуюся к тому времени
крайне неустойчивую и пеструю практику изменения и сочетания
слов, он критически пересмотрел ее, обобщил и отобрал наиболее
правильные и целесообразные формы и категории. Он выработал
и изложил основной круг грамматических правил, которые обеспе-
чивали «лучшее рассудительное употребление» русского языка.
Называя грамматику «философским понятием всего человеческого
слова», Ломоносов указывал, что «хотя она от общего употребления
языка происходит, однако правилами показывает путь самому упо-
треблению». «Тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна
1 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 7, стр. 100, 394, 406.
2 И. В. Сталин. Марксизм и вопросы языкознания, Госполитиздат,
1950, стр. 24.

философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без
грамматики»1,—писал он.
Общенародный характер и демократическая направленность
грамматики Ломоносова обеспечили ей прочный успех и превратили
ее в одну из самых популярных научных книг, по которой учился
целый ряд поколений русских людей.
Одним из блестящих образцов утверждения законов русского
национального языка и стиля является «Риторика» Ломоносова.
В основе «Риторики» лежало стремление вывести науку и русский
язык из-под духовной власти церкви, создать теорию русской свет-
ской прозы. «Риторика» Ломоносова носила подчеркнуто* светский
характер и пропагандировала материалистические передовые идеи.
Свои рассуждения и теоретические положения Ломоносов подкреп-
лял и иллюстрировал большим количеством литературных образцов
и примеров. Огромное значение имела ломоносовская теория трех
стилей. Помимо того, что эта теория определяла пути синтеза разго-
ворной и книжной речи, она правильно ставила вопрос о соответ-
ствии формы и содержания. Своими работами по теории языка и лите-
ратуры и своими литературными произведениями Ломоносов отстаи-
вал национальный характер нарождающейся русской литературы.
Уже в одной из первых своих работ он утверждал: «Первое и главней-
шее, мне кажется, быть сие: российские стихи надлежит сочинять по
природному нашего языка свойству, а того, что ему весьма несвой-
ственно, из других языков не вносить» 2.
Ломоносовская грамматика легла в основу грамматики, издан-
ной в 1802 г. Академией Наук. За 11 лет напряженной работы был
подготовлен словарь русского языка с 43 тысячами слову Как ука-
зывает М. И. Сухомлинов, при работе над составлением словаря был
широко использован «Лексикон первообразных слов российских»,
составленный Ломоносовым и его помощником Кондратовичем 3.
Исключительно широко использовали составители словаря и сочи-
нения Ломоносова. 90% всех примеров для объяснения слов было
взято из его сочинений 4. Представители передового направления в рус-
ской культуре прекрасно понимали значение работ Ломоносова для
развития национального языка, литературы и всей русской нацио-
нальной культуры и науки. Исключительно ярко выразил это Ради-
щев. «В стезе российской словесности Ломоносов есть первый. Беги,
1 Ломоносов. Соч., т. IV, стр. 41; Полн. собр. соч., т. 7, стр. 392.
2 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 7, стр. 9—10.
3 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 705; М.И.Сухомли-
нов. История Российской Академии, т. VIII, СПб., 1888, стр. 6.
4 М. И. Сухомлинов. История Российской Акад., т. VIII, СПб., 1888,
стр. 37.

толпа завистливая, се потомство о нем судит, оно нелицемерно» 1.
Этими словами он закончил «Путешествие из Петербурга в Москву».
Совершенно иным было отношение к языковедческим работам
Ломоносова со стороны придворной аристократии и идеологов дво-
рянской культуры. Их выводила из себя именно общенародная, демо-
кратическая направленность работ Ломоносова. Это лежало в основе
той борьбы по вопросам языкознания, которая шла между Ломоно-
совым, с одной стороны, Сумароковым и Тредиаковским—с дру-
гой. В этом причина того, почему Тредиаковский заявлял, что
Он красотой зовет, что есть языку вред
Или ямщичий вздор, или мужицкой бред 2.
Когда будущий император, 10-летний Павел, слушая чтение
своего учителя Пороши на, заявил: «Это, конечно уж, из сочинений
дурака Ломоносова»
3,—то это было лишь бесцеремонным выражением
мнения придворной клики о великом представителе русского народа.
Так, идеолог реакционного дворянства князь Щербатов протестовал
против того, что в словаре Российской академии было много при-
меров из произведений Ломоносова
4.
Роль Ломоносова в развитии русской национальной художе-
ственной литературы общеизвестна. Никакие выпады литературных
противников ни при его жизни, ни после смерти не могли поколебать
всеобщего признания роли Ломоносова. «С Ломоносова начинается
наша литература; он был ее отцом и пестуном...»
5. Так ярко и образ-
но определил его роль В. Г. Белинский. Существо этой оценки десятки
раз повторено в статьях Герцена, Чернышевского, Добролюбова
и других представителей передовой русской культуры. Тот факт,
что в их произведениях имеется немало резких оценок од и торжествен-
ных речей Ломоносова, ничего не меняет. Они были направлены не
против Ломоносова и его творчества, а против реакционеров, пытав-
шихся использовать произведения Ломоносова для восхваления
самодержавия и крепостнической России, для оправдания вернопо-
даннического, холопского по отношению к царизму «творчества».
Резкие оценки революционных демократов были направлены против
реакционеров, возрождавших устарелые литературные формы с их
официальным, хвалебным содержанием, которые противопоставля-
1 А. Н. Радищев. Избр. соч., Гослитиздат, 1949, стр. 240.
2 Пекарский, стр. 179.
3 С. А. Порошин. Записки, СПб., 1844, стр. 208.
4 М. И. Сухомлинов. История Российской Академии, т. VIII,
СПб., 1888, стр. 37.
5 В. Г. Белинский. Избр. философск. соч., т. 1, Госполитиздат,
1948, стр. 82.

лись формировавшемуся в это время направлению критического
реализма. Они были вызваны стремлением реакционеров выхоло-
стить из понятия патриотизма его революционное освободительное
содержание. Вот это-то и вызывало отпор со стороны Пушкина, Бе-
линского, Чернышевского, Добролюбова и других деятелей демокра-
тического направления в русской культуре. Призывая к революцион-
ной борьбе за свержение самодержавно-крепостнического строя,
Н. А. Добролюбов писал: «В недавнее время патриотизм состоял
в восхвалении всего хорошего, что есть в отечестве; ныне этого уже
недостаточно для того, чтобы быть патриотом. Ныне к восхвалению
хорошего прибавилось неумолимое порицание и преследование всего
дурного, что еще есть у нас. И нельзя не сознаться, что последнее
направление патриотизма гораздо практичнее, потому что вытекает
прямо из жизни и ведет прямо к делу» 1.
Большинство произведений Ломоносова представляют собой
оды, похвальные слова и т. п. Причины этого в общих условиях рос-
сийской действительности, в том месте, которое занимал писатель
в системе самодержавно-крепостнического строя и, наконец, в слу-
жебном положении самого Ломоносова. О трагизме положения
русского писателя в середине XVIII века писал Денис Фонвизин,
жаловавшийся на то, что существующий строй связывает русских
писателей, мешает им развернуться во всю мощь, не дает возмож-
ности стать политическими деятелями. В одном из писем Стародума
он отмечал, что деятельность оратора сведена к произнесению одних
похвальных слов, поскольку в России нет «народных собраний»,
в которых «имели мы, где рассуждать о законе и податях и где судить
поведения министров, государственным рулем управляющих» 2.
В одах и речах Ломоносова мы встречаемся с восхвалением Петра,
доходящим до его прямого обожествления. В них можно встретить
десятки примеров совершенно незаслуженных похвал по адресу
ничтожных и бездарных преемников Петра, политика которых носила
антинародный и антинациональный характер. Это правильно отметил
еще Радищев: «Не завидую тебе, что, следуя общему обычаю ласкати
царям, нередко недостойным не токмо похвалы, стройным гласом
воспетой, но ниже гудочного бряцания, ты льстил похвалою в сти-
хах Елизавете» 3. Что же в действительности воспевал Ломоносов?
Как совместить пламенный патриотизм Ломоносова, его горячую
любовь к русскому народу с восхвалением его врагов и угнетателей?
Центральной идеей всех научных и литературных произведений Ломо-
1 Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. III. М., 1936, стр. 538.
2 Д. И. Фонвизин. Избранное, Гослитиздат, 1946, стр. 165, 166.
3 А. Н. Радищев. Избр. соч., Гослитиздат, 1949, стр. 237.

носова является требование ликвидации экономической и культур-
ной отсталости России. Ломоносов непоколебимо верил, что великая
страна и ее народ имеют все возможности для того, чтобы осуще-
ствить эту задачу и занять достойное место среди других стран и наро-
дов мира. Однако в тех исторических условиях Ломоносов не видел
и не мог видеть сил, способных решить эту задачу. Нарождавшаяся
в это время русская буржуазия была тесно связана с самодержавно-
крепостническим строем, обслуживала его и зависела от него полити-
чески и экономически. Она была еще крайне слаба и не сознавала
своих классовых интересов. Тогда, как и впоследствии, русская
буржуазия не являлась революционной силой. Ярким проявлением
крайней слабости и ограниченности нарождающейся буржуазии были
требования, с которыми выступило купечество в Комиссии по соста-
влению нового Уложения в 1767 г. Купечество не только не выступало
против крепостного права и дворянских сословных прав и привиле-
гий, которые являлись основным препятствием для развития капи-
тализма в стране, но и требовало для себя прав владеть крепостными.
Что же касается крестьянства, то его борьба была крайне разоб-
щена и лишена сознательных политических целей. Мощная крестьян-
ская война под предводительством Е. И. Пугачева разразилась уже
после смерти Ломоносова. Сказанное объясняет, почему в современ-
ных ему исторических условиях Ломоносов связывал вопрос о пре-
образованиях в России с деятельностью мудрого и просвещенного
царя. Широко распространенная в это время теория «просвещенного
абсолютизма» занимала видное место в его мировоззрении.
Но, как нам представляется, дело не только в этом. Заслуживает
серьезного внимания и указание проф. Благого о том, что в полити-
ческих взглядах Ломоносова своеобразно отразилась вера в «доброго
царя», свойственная широким массам крестьянства 1. В мировоз-
зрении и деятельности Ломоносова ярко сказались идеи и настроения,
характерные для миллионов русских крестьян, и они-то в значитель-
ной степени определили как силу, так и слабость его политических
взглядов.
Недовольство существующим строем, обрекавшим народ на
нищету и бесправие, вражда к барину и попу, которые олице-
творяли в его глазах ненавистный строй, горячая любовь к ро-
дине, ясный ум, стойкий характер, терпение, мужество в борьбе—
все эти качества, характерные для народных масс, составляли основ-
ную сущность взглядов Ломоносова. Но одновременно с этим общест-
венно-политические взгляды Ломоносова отразили и слабые стороны
1 См. Д. Д. Благой. История русской литературы XVIII века, Учпед-
гиз, 1951, стр. 209.

русской жизни середины
XVIII
века и в первую очередь слабость
мировоззрения крестьянства. Они отразили крайнюю политическую
незрелость крестьянских масс, непонимание необходимости бороться
за уничтожение всего самодержавно-крепостнического строя. Отсюда
вера крестьянских масс в «хорошего царя», о которой говорил
И. В. Сталин, характеризуя крестьянские восстания XVII—XVIII ве-
ков. В условиях, когда, говоря словами В. И. Ленина, «новые
общественно-экономические отношения и их противоречия... были еще
в зародышевом состоянии»1, вера в «хорошего царя» и ожидание
изменения существующего положения путем действия сверху
получали еще большую основу. Поэтому в произведениях Ломоносова
такое большое место и занимала личность Петра. Отсюда и гимн,
который пел ему Ломоносов в стихах и в прозе: «Я в поле меж
огнем; я в судных заседаниях меж трудными рассуждениями;
я в разных художествах между многоразличными махинами; я при
строении городов, пристаней, каналов между бесчисленным народа
множеством; я меж стенанием валов Белого, Черного, Балтийского,
Каспийского моря и самого океана духом обращаюсь—везде Петра
Великого вижу, в поте, в пыли, в дыму, в пламени и не могу сам
себя уверить, что один везде Петр...»2.
Ломоносов не видел да и не мог видеть классовой ограниченности
преобразований Петра. Для Ломоносова Петр—прежде всего выдаю-
щийся государственный деятель, пытавшийся ликвидировать отста-
лость страны. Поэтому восхваление Петра и его идеализация были
по существу требованием проведения мероприятий, которые должны
были, по мнению Ломоносова, покончить с отсталостью России. По-
мимо этого, восхваление личности и деятельности Петра несомненно
носило черты явного противопоставления политики преобразований,
проводившихся в петровское время, той политике, которую прово-
дили во времена Ломоносова преемники Петра. Следует отметить,
что таким противопоставлением широко пользовались и Пушкин,
и революционные демократы в своих выступлениях против реакцион-
ной политики Николая I.
Если мы вдумаемся в содержание требований Ломоносова, то
увидим, что они объективно были направлены против господства
феодально-крепостнической системы и представляли собой под-
держку нового, развивавшегося в старой крепостнической России.
Ломоносов требовал изучения территории и недр страны с целью пол-
ного использования ее природных богатств и ресурсов. Он пропаган-
дировал необходимость развития промышленности, основанной на
1 В. И. Ленин. Соч., т. 2, стр. 473.
8 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 510—511

использовании данных передовой науки. Именно развитие промыш-
ленности рассматривалось Ломоносовым как главное условие ликви-
дации отсталости страны. Целую систему мер в отношении повышения
продуктивности сельского хозяйства выдвигал Ломоносов в проекте
учреждения специальной коллегии, занимающейся вопросами сель-
ского хозяйства,
Антифеодальную направленность имели его взгляды на науку
и просвещение. Требование всемерного содействия развитию передо-
вой русской науки и применения ее открытий в хозяйстве страны,
требование доступной всем бессословной школы, борьба за развитие
передовой русской национальной культуры,—все это никак не уме-
щалось в рамках крепостнического строя. Борьбой против господства
феодальных сил была его борьба против могущества церкви.
В условиях, когда в России царил неограниченный произвол
крепостников, когда господствующие классы непроизводительно
расхищали материальные и духовные ресурсы страны, когда крепост-
нический гнет все усиливался и принимал те дикие формы, которые
сближали его с рабством, Ломоносов выступал горячим защитником
русского народа. Указывая на тяжелые условия жизни народа
и в первую очередь его основного класса—крестьянства, он требовал
от правительства принятия ряда мер, которые бы обеспечили «размно-
жение и сохранение Российского народа» 1.
Особого внимания заслуживает прямое указание Ломоносова
на то, что главной причиной побегов крестьян-являются «помещичьи
отягощения крестьян и солдатские наборы», т. е. тяжесть феодально-
крепостнического гнета. Он утверждал, что силой и репрессиями
добиться прекращения побегов невозможно и единственным средством
для этого является «облегчение податьми» 2.
Именно горячей любовью к народу, стремлением оградить
его от произвола и бесправия самодержавно-крепостнического строя
объясняется, почему он признавал настоящим царем, «истинным
героем» только того, который употребляет свою власть на благо
народа.
1 Полностью присоединяясь к правильной критике, которую дал М. В. Пту-
ха буржуазным концепциям трактовки письма Ломоносова «О сохранении
и размножении российского народа», мы решительно отвергаем его попытку изо-
бразить законодательство Елизаветы и Екатерины в качестве осуществления
предложений Ломоносова. Осуществляя отдельные мероприятия, по форме
кажущиеся аналогичными предложениям Ломоносова, самодержавие прово-
дило политику, содержание которой было диаметрально противоположно тре-
бованиям Ломоносова. См. «Ломоносовский сборник», т. II, М.—Л., 1946,
стр. 209—214.
2 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 401.

Царя, что правдой и покоем,
Себя, народ содержит свой...
Едину радость несказанну
Имеет в щастии людей... 1.
Многочисленные похвалы по адресу царей, цариц и их вельмож,
содержавшиеся в одах и речах Ломоносова, были в первую очередь
программой действий, которую он выдвигал перед ними. За всеми
этими ничтожными фигурами, которым официально посвящены его
оды, в действительности стоит величественный образ матери-родины.
Особенно ярко выражено это в его программном произведении «Раз-
говор с Анакреоном».
Лишенной общественного содержания чувственной поэзии Ана-
креонаон противопоставлял патриотическую свободолюбивую деятель-
ность героев античности, воспевал их «упрямку славную». Он звал
деятелей искусства рисовать портрет «возлюбленной матери»—люби-
мой Родины.
...Изобрази Россию мне.
Изобрази ей возраст зрелый
И вид в довольствии веселый,
Отрады ясность по челу,
И вознесенную главу.
...Одень, одень ее в порфиру,
Дай скипетр, возложи венец,
Как должно ей законы миру
И распрям предписать конец.
О коль изображенье сходно,
Красно, любезно, благородно! 2.
восклицал он.
Он прославлял героическое прошлое России, воспевал ее мощь,
непоколебимо верил в ее великое будущее. Сравнивая положение
России с передовыми западноевропейскими странами, он с горечью
отмечал: «не можем отрещись, что мы весьма... от них остались», хотя
Россия имеет все основания быть в числе передовых, так как она
«внутренним изобильным состоянием и громкими победами с лучшими
Европейскими Статами равняется, многие превосходит» 3.
Воспевая свою великую Родину, Ломоносов призывает сограждан
отдать свои силы для ее процветания. «Мне кажется, я слышу,что
1 Ломоносов. Соч., т. II, стр. 171.
2 Там же, стр. 282—283.
3 Ломоносов. Соч., т. VII, стр. 287—288.

она к сынам своим вещает: Простирайте надежду и руки ваши в мое
недро и не мыслите, что искание ваше будет тщетно» 1.
Воспевая Петра, бывшего в его глазах олицетворением успеш-
ного развития России, он рядом с ним ставил людей, которые боро-
лись за национальные интересы России. Не случайно с такой гор-
достью и любовью говорил Ломоносов об Александре Невском, Дмит-
рии Донском, Иване Грозном, Кузьме Минине и Дмитрии Пожарском.
Одно из важнейших событий в истории многовековой борьбы
русского народа за свою свободу и независимость—Куликовская
битва—стояло в центре его трагедии «Тамира и Селим». Именно
сама битва, а не традиционная история о любви крымской царевны
и багдадского царевича составляет основу сюжета трагедии. О ней
подробно и неоднократно рассказывается в ходе пьесы, ее исход
определяет судьбы действующих лиц. Трагедия звучит как гимн
в честь героического подвига русского народа, как воспевание его
патриотизма. Описание Куликовской битвы Ломоносов давал с боль-
шой поэтической силой и подъемом, и лучшие страницы ломоносов-
ской трагедии перекликались с замечательными произведениями
древнерусской литературы «Словом о полку Игореве» и «Задонщиной».
Славя русский народ и слагая гимны в честь его сынов, отстаи-
вавших свободу и независимость родины, сражавшихся за его нацио-
нальные интересы, Ломоносов с гневом и презрением говорил о вра-
гах народа, о тех, кто попирал национальные интересы России.
Ломоносов с возмущением отмечал, что при русском дворе хозяй-
ничала клика невежественных иноземных авантюристов, на каждом
шагу грубо попиравшая национальные интересы русского народа
и оскорблявшая его национальное достоинство.
Проклята гордость, злоба, дерзость,
В чудовище одно срослись;
Высоко имя скрыла мерзость,
Слепой талант пустил взнестись! 2
писал Ломоносов о Бироне. Он заклеймил позором Петра III,
пытавшегося превратить Россию в придаток разбитой и обанкротив-
шейся Пруссии и установить в России прусские порядки.
Слыхал ли кто из в свет рожденных,
Чтоб торжествующий народ
Предался в руки побежденных?
О стыд, о странный оборот! 3
1 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 362.
2 Ломоносов. Соч., т. I, стр. 27.
3 Ломоносов. Соч., т. II, стр. 247.

Екатерина II прекрасно понимала, что смелые и резкие слова
Ломоносова, обращенные к клике иноземцев, полностью относились
и к ней самой. В оде, написанной через несколько дней после свер-
жения Петра III, он предупреждал Екатерину, что если она будет
попирать национальные права русского народа, то и ей не избежать
судьбы Петра III
1. Это смелое патриотическое выступление Ломоно-
сова не было случайным.
Никто не уповай вовеки
На тщетну власть князей земных,—
писал он еще в начале своего поэтического творчества. Он видел,
что вместо добрых дел в поступках правителей, которые «хвалятся
своими великими титулами», можно обнаружить «лишь одну без-
мерность, надменность, слабость, и неверность, свирепство, бешен-
ство, и лесть»2. Поэтому вполне понятно его обращение:
Доколе щастье ты венцами
Злодеев будешь украшать?
Доколе ложными лучами
Нам разум хочешь ослеплять? 3
Не лишенным творческого вдохновения ремесленником, по заказу
пишущим официальные оды, а патриотом, поэтом-гражданином,—
вот кем был в действительности Ломоносов.
Необходимо отметить, что неправильная характеристика твор-
чества Ломоносова нашла выражение и в некоторых работах совет-
ских ученых4. Отголоски неправильных утверждений, к сожалению,
нашли место и в.комментариях к VIII тому его собрания сочинений 5.
Своей литературной деятельностью Ломоносов начал новую
эпоху в развитии русской национальной литературы. Именно Ломо-
носов впервые раскрыл общественную роль литературы и потребовал
от писателя, чтобы он всем своим творчеством служил своей стране,
был патриотом и гражданином. Поэтому А. Н. Радищев и называл
славу Ломоносова «славой вождя» и, обращаясь к современникам
и потомкам, спрашивал: «Не достойны разве признательности муже-
1 Ломоносов. Соч., т. II, стр. 251—252.
2 Там же, стр. 169.
3 Там же, стр. 168.
4 П. Н. Берков. Ломоносов и литературная полемика его времени,
Л., 1936 (следует отметить, что в последующих работах П. Н. Берков отказался
от этой ошибочной точки зрения); «XVIII век», сб. статей под ред. А. С. Орлова,
М.—Л., 1935, стр. 80—81. Статьи Пушнярского, Чернова, Беркова.
5 Ломоносов. Соч., т. VIII, М.—Л., 1948, комментарии, стр. 203—
204.

ственные писатели, восстающие на губительство и всесилие, для
того, что не могли избавить человечество из оков и пленения?» 1.
Патриотическая поэзия Ломоносова была проникнута благород-
ными идеями гумацизма. Не случайно одно из центральных мест
во всем его творчестве занимает пропаганда мира. Ломоносов гор-
дился героическим прошлым русского народа. Но с такой же силой,
с какой воспевал «справедливую» войну, он восставал против
захватнических войн.
В своих произведениях Ломоносов пропагандировал и славил
мир как основное условие быстрого и плодотворного развития
страны, развития в ней промышленности, торговли, литературы,
науки, искусства.
Царей и царств земных отрада,
Возлюбленная тишина,
Блаженство сел, градов ограда,
Коль ты полезна и красна! 2,—
такими вдохновенными словами начинает Ломоносов одну из лучших
своих од. Страстный пропагандист мира и дружбы между народами,
Ломоносов решительно отказывался признавать героями кровавых
завоевателей, чью
Звучащу славу заглушает,
И грому труб ее мешает
Плачевный побежденных стон 3.
«Пусть другие лишая жизни, обагряя меч своей кровию, умаляя
число подданных, повергая пред народом растерзанные человече-
ские члены, устрашить злых и пороки истребить тщатся...»,—писал
он и призывал «не ужасными, но радостными примерами и награжде-
нием добродетелей исправлять человечество» 4.
Насыщенная глубоким идейным содержанием, поэзия Ломоно-
сова не была для него ни забавой, ни выполнением навязанной ему
двором обязанности. Положившая начало русской национальной
литературе, эта поэзия, даже втиснутая в узкие и тесные рамки тор-
жественных и духовных од и стихотворений, была одной из форм,
в которой он пропагандировал свои передовые научные взгляды.
В одах, баснях, речах и стихах Ломоносов излагал существо
материалистических открытий и теорий. Достаточно вспомнить
изумительные по силе и глубине его «Утреннее» и «Вечернее
1 А. Н. Радищев. Избр. соч., Гослитиздат, 1949, стр. 240.
2 Ломоносов. Соч., т. I, стр. 145.
3 Там жег стр. 149.
4 Ломоносов. Соч., т. II, стр. 171; т. IV, стр. 264—265.

Титульный лист I тома Собрания сочинений Ломоносова,
изданного Московским университетом в 1757 г.
Научная библиотека им. А. М. Горького при МГУ

размышления», которые некоторые исследователи ошибочно продол-
жают именовать «духовными одами» 1. В «Размышлениях» Ломоносов
дал материалистическую картину вселенной, изложил учение Копер-
ника, развил гипотезу о происхождении северного сияния и нари-
совал исключительную по силе художественного изображения и
гениальности научного предвидения картину солнца.
Там огненны валы стремятся
И не находят берегов,
Там вихри пламенны крутятся
Борющись множество веков;
Там камни, как вода, кипят,
Горящи там дожди шумят 2.
Какую смелость и уверенность в своей правоте нужно было
иметь, чтобы в «Размышлении о божьем величии» говорить о множе-
стве миров, что так преследовала в то время церковь. А ведь Ломоно-
сов прямо писал, что ему
Открылась бездна, звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна...
Там разных множество светов,
Несчетны солнца там горят... 3.
Сам Ломоносов совершенно отчетливо представлял значение и харак-
тер своих «Размышлений». Недаром с ними связан беспрецедентный
в истории науки случай. Для того чтобы доказать самостоятельный
характер своих работ в области изучения электричества и отстоять
свой приоритет в открытии природы северных сияний, Ломоносов
в научной работе ссылается на «Вечернее размышление»: «Сверх
сего, ода моя о северном сиянии... содержит мое давнейшее мнение,
что северное сияние движением эфира произведено быть может» 4, -
писал он. Рядом с «Размышлениями» должно быть поставлено и заме-
чательное «Письмо о пользе стекла», этот подлинный манифест пере-
довой материалистической науки.
Из всего сказанного совершенно очевидно,что поэзия Ломоно-
сова не только положила начало новой русской национальной лите-
ратуре, но и являлась составной органической частью всей его дея-
тельности.
1 М. В. Ломоносов. Стихотворения, малая серия библиотеки поэта,
«Советский писатель», 1948, стр. XXV, 89, 221.
2 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 449.
3 Там же, стр. 447.
4 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 123.

* * * * *
Работы Ломоносова в области истории не только не получили
правильной оценки со стороны буржуазной историографии, но счи-
тались вообще не заслуживающими внимания. Буржуазные историки
в один голос твердили о «ненаучности» приемов Ломоносова, его пол-
ной неподготовленности к занятиям историей и противопоставляли
работам Ломоносова работы норманистов. Прямым повторением
и воскрешением этих порочных концепций являются соответствую-
щие главы книги Н. Л. Рубинштейна «Русская историография».
Достаточно сказать, что Н. Л. Рубинштейн, характеризуя работы
Ломоносова в области истории, называл их «лишь литературным
пересказом летописи, своеобразной риторической амплификацией
ее текста с некоторыми попытками его драматизации», отказывал
им в каких-либо научных достоинствах и противопоставлял им
работы Байера, Миллера и Шлецера, которым давал высокую оценку 1.
Трагическая судьба работ Ломоносова по истории не случайна.
М. Н. Тихомиров справедливо пишет, что в это время Бирон и его
сторонники «выступали с воинствующей программой долгого утвер-
ждения немецкого засилия в России». Ей, этой клике, «доказательтва
того, что восточные славяне в IX—X вв. были сущими дикарями, спа-
сенными из тьмы невежества варяжскими князьями, были необхо-
димы для утверждения их собственного господства в той стране,
народ которой имел свою давнюю и великую культуру» 2. Так появи-
лась и стала широко пропагандироваться клеветническая «норманская
теория». Так появились работы, в которых русские источники «не
токмо просто, но нередко и с поношением опровергаются», работы,
в которых «на всякой почти странице русских бьют, грабят благо-
получно, скандинавы побеждают, разоряют, огнем и мечом истреб-
ляют». Появились работы, в которых русский народ, по выражению
Ломоносова, представлен «толь бедным народом, каким еще ни один
и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен» 3.
В этих условиях и выступил со своими историческими работами
М. В. Ломоносов. С самого начала нужно отбросить версию о том,
что он смотрел на них, как на помеху своим естественно-научным
трудам. Еще в Славяно-греко-латинской академии он внимательно
изучал русские летописи. Его познания в истории не вызывали
никаких сомнений. Это нашло свое выражение в том, что профессору
1 Н. Л. Рубинштейн. Русская историография, Госполитиздат,
1941, стр. 90; см. также стр. 86—115, 150—166.
2 М. Н. Тихомиров. Русская историография XVIII в., «Вопросы
истории», 1948, № 2, стр. 95.
3 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 19, 21.

химии Ломоносову в 1743 году было поручено рассмотрение исто-
рического сочинения Крекшина, а в 1748 году он был назначен чле-
ном исторического собрания. То, что именно его В. Н. Татищев
просил написать к своей «Российской истории» предисловие говорит
о многом. Между тем это было за 4^ года до того, как Ломоно-
сов получил официальное поручение написать историю России.
В 1749—1750 гг. Ломоносов во всеоружии выступил против клеветни-
ческой диссертации Миллера «О происхождении имени и народа рос-
сийского». Он проявил замечательное политическое чутье, прекрас-
ную эрудицию в вопросах древней истории вообще, в истории славян
и русского народа в особенности. Ломоносов правильно разгадал
политический смысл работ Байера, Миллера, Фишера и те цели,
которые они преследовали.
Ломоносов поставил себе задачу разрушить миф о том, что Байер
является крупным ученым и знатоком русской истории. Это было со-
вершенно правильно, так как именно работы Байера положили
начало норманской теории. М. Н. Тихомиров, характеризуя русскую
историографию XVIII в., указывает, что за 13 лет работы в Акаде-
мии Наук Байер написал с десяток мелких статеек, «причем все эти
труды были проникнуты одной целью: доказать, что настоящими
устроителями Русского государства были пришлые варяги, без
которых, по мнению Байера, не было бы и Русского государства»1.
Высмеивая тупость и ограниченность Байера, возомнившего себя
великим ученым, Ломоносов писал о «превеликих и смешных погреш-
ностях» в его работах, о «весьма смешном и непозволенном» способе,
которым Байер доказывает свои «откровения». Ломоносов подчерки-
вал ненаучность филологических приемов Байера и дал уничтожаю-
щую характеристику его «трудов» по русской истории. «Старается
Байер не столько о исследовании правды, сколько о том, дабы пока-
зать, что он знает много языков и читал много книг. Мне кажется,
что он немало походит на некоторого идольского жреца, который,
окурив себя белёною и дурманом и скорым на одной ноге вертением
закрутив свою голову, дает сумнительные, темные, непонятные
и совсем дикие ответы»
2. Разоблачив полную несостоятельность кон-
цепции и аргументации Байера, Ломоносов показал, что диссертация
Миллера является дальнейшим развитием писания Байера. Что
касается Фишера и Штрубе де-Пирмонта, то оба не заслуживали бы
даже и упоминания, если бы они не играли активной роли в пропа-
ганде концепции Байера. Отъявленный реакционер как в науке, так
и в политике—Поган Фишер был одним из тех проходимцев, которые
1 «Вопросы истории», 1948, № 2, стр. 95.
2 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 31.

устремились в Россию в расчете на богатую поживу. В продолжение
9 лет «возглавляя» сибирскую экспедицию академии, Фишер меньше
всего занимался наукой. Его интересовали лишь русские меха,
а вместо научных изысканий он занимался открытым грабежом насе-
ления.
Никакими учеными доблестями не отличался и оказавшийся ака-
демиком секретарь Бирона
Штрубе
де-Пирмонт, который верой и
правдой служил придворной клике и поддерживал реакционные
теории Байера.
Рядом с этими невеждами и бездельниками Миллер занимал
несколько особое положение. 10 лет провел он в Сибирских архивах,
едва не ослеп и не погиб там. Им было собрано и спасено огромное
количество исторических документов и материалов по истории Рос-
сии. Он впервые опубликовал, хотя и с крупными ошибками, ряд
исторических документов. И тем не менее образ бескорыстного
труженика и подвижника, созданный в буржуазной науке и
воспроизведенный уже в советское время С. В. Бахрушиным
и Н. Л. Рубинштейном 1 не соответствует действительности, публи-
куя материалы о прошлом России, Миллер не скрывал своего
презрения к русскому народу. Он неизменно занимал крайне вра-
ждебную позицию по отношению к деятелям, боровшимся за развитие
русской национальной культуры и науки, и всячески стремился их
дискредитировать. Так он хвастался тем, что Степан Крашенинников
был у него в Сибири «под батожьем». В Германии Миллер инспири-
ровал выступления против открытий Ломоносова и требовал его уда-
ления из академии. Его стараниями в Московском университете
оказалась целая группа реакционеров. Наконец, нельзя обойти мол-
чанием и то, что зачастую открытия, сделанные в академии, резуль-
таты географических экспедиций и т. д., становились известны за
границей до того времени, как они были опубликованы в России.
Не составляет тайны и то, что среди академиков были прямые
шпионы, вроде Шумахера, Юнкера, Гросса. Мы не имеем оснований
относить Миллера к их числу. Но несомненно, что его деятельность
в академии являлась серьезным препятствием для развития русской
науки и культуры. Совершенно неслучайно, выступая с работами,
враждебными России и русскому народу, Миллер одновременно
с этим стремился ослабить чувство национального сознания рус-
ского народа и пропагандировал космополитические, антипатрио-
тические идеи. Прикрываясь маской объективности и необходимости
1 С. В. Бахрушин. Г. Ф. Миллер как историк Сибири; в кн.
Г. Ф. Миллер. История Сибири, т. I, М.—Л., 1937; Н. Л. Рубин-
штейн. Русская историография, гл. 6, Госполитиздат, 1941.

«быть верным истине», он утверждал, что историк должен быть «без
родины, без религии, без государя» 1.
Ломоносов, считавший основной задачей историка воспитание
гражданина и патриота, отчетливо понимал, что немецкая клика,
захватившая в свои руки занятия русской историей, меньше всего
пригодна для выполнения этих задач. Историк, писал он, должен
«открыть свету древность российского народа и славные дела госу-
дарей», показать, что в России не только такой «великой тьмы неве-
жества не было, какую представляют внешние писатели 2», но, наобо-
рот, были дела и герои, нисколько не уступающие героям древней
Греции и Рима.
Ломоносов понимал, что работы Байера, Миллера, Фишера,
Шлецера прямо противоположны этим целям и направлены против
России. Он видел, что они заняты выискиванием темных «пятен на
одежде Российского тела» и фальсификацией прошлого русского
народа 3. Поэтому, говоря о должности историка в академии, Ломо-
носов указывал, что на эту должность необходимо тщательно отби-
рать людей и «смотреть прилежно: 1) чтоб он был человек надежный
и верный и для того нарочно присягнувший.., 2) природный рос-
сиянин; 3) чтоб не был склонен в своих исторических сочинениях
ко шпынству и посмеянию» 4. Ломоносов решительно выступил против
диссертации Миллера «О происхождении имени и народа российского»,
которую он правильно рассматривал, как прямой вызов и оскорбле-
ние русского народа. Борьба вокруг диссертации Миллера была
своеобразным итогом в занятиях Ломоносова историей. В ходе
борьбы Ломоносов окончательно убедился, что оставлять разработку
истории русского народа в руках его врагов дальше невозможно.
С этого времени занятия вопросами истории становятся для Ломоно-
сова такой же необходимостью, как и занятия естественными науками.
Более того, в 1750-х годах в центре занятий Ломоносова оказываются
гуманитарные науки и в первую очередь история. Ради них он идет
даже на то, чтобы отказаться от обязанностей профессора химии.
Отношение Ломоносова к истории прекрасно показывает его
письмо Эйлеру. Сообщив, что он «целиком почти ушел в историю»,
Ломоносов добавляет: «Я часто за самой работой (над речью «О явле-
ниях воздушных».—М. -Б.) ловил себя на том, что душой я блуждаю
1 Арх. АН СССР, ф. 21, оп, 3, д. 310 «в». Интересно отметить, что эти со-
веты Миллер давал в письме своему приятелю, задумавшему в 1760 г. написать
историю Московского университета.
2 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 170.
3 Билярский, стр. 492.
4 Пекарский, стр. 848.

в древностях российских» 1. Это замечание самого Ломоносова пол-
ностью опровергает версию о том, что исторические работы были
«навязаны» ему сверху. Результатом работы Ломоносова явился
написанный им совместно с переводчиком Богдановым «Краткий
Российский Летописец», представлявший собой краткое учебное
пособие. В 1757 году им была закончена I часть основного труда
«Древней Российской истории», но издание ее всячески тормозилось
и, начав печататься в 1758 году, книга вышла из печати лишь после
смерти Ломоносова. В переписке с Шуваловым он упоминал свои
работы «Описание самозванцев и стрелецких бунтов», «О состоянии
России во время царствования государя царя Михаила Федоровича»,
«Сокращенное описание дел государевых» (Петра Великого.—М. Б.),
«Записки о трудах монарха» 2. Однако ни этих трудов, ни многочислен-
ных документов, которые Ломоносов намеревался опубликовать
в виде примечаний, ни подготовительных материалов, ни рукописи II
и III части I тома до нас не дошло. Они были конфискованы и исчезли
бесследно.
Центральная тема I книги «Древней Российской истории»—
проблема происхождения русского народа, история восточных
славян до IX в., т. е. как раз то, что до Ломоносова вообще не счита-
лось заслуживающим какого-либо внимания или изучения со стороны
историков. Для Ломоносова Рюрик и «призвание варягов» отнюдь
не являлось началом истории русского народа. Поэтому книга Ломо-
носова открывалась большой главой, занимающей почти 40% книги,—
«Россия прежде Рюрика». Этой части Ломоносов придавал особое
значение. Ее основные положения были им включены в состав «Крат-
кого Российского Летописца» в виде особого раздела «Показание
Российской древности». Именно в этой части Ломоносов разбивал
клеветнические утверждения Байера, Миллера и Шлецера. Именно
эта часть и сейчас поражает глубиной и правильностью постановки
вопросов. Целый ряд положений и мыслей, впервые здесь выдвину-
тых Ломоносовым, были развиты только в работах советских исто-
риков—Б. Д. Грекова, М. Н. Тихомирова, Б. А. Рыбакова и др.
Ломоносов устанавливал, что славяне за много веков до Рюрика
занимали огромную территорию в бассейне Днепра, Дуная и Вислы
и играли выдающуюся роль в международных событиях III—VIII ве-
ков нашей эры, в частности, в разрушении рабовладельческой Римской
империи. Он указывал на древность славянских городов и заявлял,
что скудость сведений о северных славянах в иностранных пись-
менных источниках объясняется исключительно плохой осведомлен-
1 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 676.
2 Ломоносов. Соч., т. VIII, стр. 196, 197, 199.

ностью о них «внешних писателей», а не малолюдством или отста-
лостью. «Имя славенское поздно достигло слуха внешних писате-
лей... однако же сам народ и язык простираются в глубокую древ-
ность. Народы от имен не начинаются, но имена народам даются»,1—
писал он, разбирая воззрения древних авторов о славянах. Ломоно-
сов правильно показал, что занимавшиеся разбоем варяги не имели
никакого серьезного влияния на древнюю историю русского народа,
который стоял на высокой ступени развития гораздо раньше появле-
ния варягов в. древней Руси.
Всем своим содержанием эта часть работы Ломоносова была на-
правлена против теорий, усиленно распространявшихся академика-
ми—норманистами. Если в ней почти нет открытой полемики, то это
объясняется тем, что окончательный текст «Древней Российской исто-
рии» создавался в условиях, крайне затруднявших разоблачение целей
и приемов норманистов. Именно в то время, когда первый том «Древ-
ней Российской истории» печатался и Ломоносов работал над сле-
дующими, клика, управлявшая академией, при прямой поддержке
Екатерины II, добилась назначения академиком по русской истории
Шлецера. Но планы норманистов шли еще дальше. Они стремились
вообще оттеснить Ломоносова от занятий русской историей, передав
все собранные им и Татищевым материалы в распоряжение Шле-
цера.
В своей автобиографии Шлецер сам дал себе яркую и циничную
характеристику. Он прямо говорил о том, что в Россию его привела
исключительно погоня за деньгами. Объявивший космополитизм
своим научным кредо, Шлецер, явившись в Россию, решил «облаго-
детельствовать» страну. С исключительным высокомерием он трети-
ровал всех, работавших до него в области филологии и истории,
и стремился дискредитировать работы передовых деятелей русской
науки и культуры. Особенную его ярость вызывали работы
Ломоносова. Шлецер нагло заявлял, что гениальные работы Ломоно-
сова годятся лишь в качестве «чернового материала». Окончательно
распоясавшись, он называл Ломоносова «грубым невеждой, ничего
не знавшим, кроме своих летописей», «человеком, не имевшим ника-
кого понятия ни об языке, ни об истории, как и о других науках»,
заявлял, что его грамматика переполнена «множеством неестествен-
ных правил и бесполезных подробностей» и т. д.
2.
Совершенно очевидно, что Шлецер мог действовать с такой наг-
лостью только в тех условиях, когда при покровительстве прави-
1 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 178.
8 А. Л. Шлецер. Общественная и частная жизнь А. Л. Шлецера, им
самим описанная, СПб., 1875, стр. 220, 197, 154.

тельства Екатерины в русской академии хозяйничала клика злей-
ших врагов русского народа.
Ломоносов с гневом и презрением отверг этот сумасбродный
план, превращавший его в «чернорабочего». Одновременно с этим
он показал, что исторические и филологические изыскания Шлецера
являются прямым продолжением того вредного «шаманства», кото-
рым занимался Байер. Когда борьба Ломоносова против назначения
Шлецера не привела к успешным результатам внутри академии, он
перенес ее в Сенат. Причиной этого явилось подозрение Ломоносова,
который считал Шлецера прусским шпионом. Эти подозрения были
вполне обоснованы. В своих воспоминаниях сам Шлецер рассказы-
вает, как предупрежденный Таубертом о том, что Сенат решил произ-
вести обыск и конфисковать его выписки, он запрятал в кожаный
переплет арабского лексикона таблицы о народонаселении России,
о составе и размерах ввоза и вывоза России, о рекрутских наборах
и т. п. материалы, не имевшие никакого отношения ни к занятиях
филологией, ни к изучению русских летописей. Кроме того, много
подобных материалов было запрятано Шлецером в дымоходе печи1.
Вопреки протестам Ломоносова, Екатерина II назначила Шле-
цера академиком. При этом он не только получал в бесконтрольное
пользование все документы, находящиеся в академии, но и право
требовать все, что считал необходимым из императорской библиотеки
и других учреждений. Шлецер получил право представлять свои
сочинения непосредственно Екатерине. Другими словами, ему гаран-
тировалось, что с ним не произойдет ничего подобного тому, что
было с диссертацией Миллера. Если к этому добавить, что Шлецер
получал отпуск в Пруссию «для поправления здоровья», то совер-
шенно ясно, для какой цели предназначались и куда попали его
«выписки».
Решение Екатерины II закрепляло положение реакционной
клики и отдавало разработку русской истории в ее руки. Оно вело
к значительному усилению норманизма, к тому, что из состава ака-
демии на ряд десятилетий исчезли русские историки.
Тяжело больной Ломоносов прямо бросил в лицо Екатерине II
обвинение в том, что она действует вопреки интересам русского
народа. В черновой записке, составленной Ломоносовым «для памяти»
и случайно избежавшей конфискации, ярко выражено чувство
гнева и горечи, вызванное этим решением: «Беречь нечево. Все
открыто Шлецеру сумасбродному. В российской библиотеке есть
больше секретов. Вверили такому человеку, у коего нет ни ума,
1 А. Л. Шлецер. Общественная и частная жизнь А. Л. Шлецера,
им самим описанная, стр. 215—216.

ни совести... За то терплю, что стараюсь защитить труд П[етра]
В[еликого], чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоин-
ство». Вместе с тем Ломоносов выражал твердую уверенность в том,
что придворным и академическим реакционерам никогда не удастся
сломить духовную силу русского народа: «Я не тужу о смерти:
пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют.
Ежели не пресечете,—писал он в заключение,—великая буря вос-
станет» 1. Нет никакого сомнения, что дело ІПлецера дорого стоило
Ломоносову и ускорило его преждевременную смерть 2.
Работы Ломоносова по истории составляют одну из важных
страниц в его жизни и по праву должны стоять рядом с работами
в области естественных наук. Именно в исторических трудах наи-
более остро выступила патриотическая направленность деятельно-
сти Ломоносове.
Радищев, декабристы, революционеры-демократы были теми,
кто продолжал и развивал патриотические и демократические идеи
Ломоносова в русской историографии.
• * * * *
Гениальный ученый и мыслитель, великий патриот М. В. Ломо-
носов является основоположником русской национальной науки.
По меткому выражению СИ. Вавилова, «краеугольные камни успе-
хов нашей науки были заложены еще Ломоносовым». Вклад Ломоно-
сова в сокровищницу русской и мировой науки, его патриотическая
деятельность составляют предмет национальной гордости русского
народа. Гениальные открытия и теории Ломоносова, на многие деся-
тилетия опережавшие современную ему науку, были восприняты
и в новых исторических условиях получили дальнейшее развитие
в трудах представителей передовой русской науки.
1 Пекарский, стр. 836.
2 Следует заметить, что до самого последнего времени конфликт Ломоно-
сова с Шлецером изображался лишенным общественного и научного содер-
жания. Более того, Ломоносова обвиняли в необъективном отношении к Шле-
церу и становились на сторону последнего. Эта ошибка имеет место даже
в ценной статье Б. Д. Грекова (Ломоносов—историк, «Историк-марксист»,
1940, № 11) и комментариях к VIII т. соч. Ломоносова (М.—Л., 1948). Эта кон-
цепция привела и к отсутствию документов по делу Шлецера в 6 томе Полн.
собр. соч. Ломоносова. Правильную оценку этот конфликт получил в работах
М. Н. Тихомирова и А. А. Морозова.

Мое единственное желание состоит
в том, чтобы привести в вожделенное
течение гимназию и университет, от-
куда могут произойти многочисленные
Ломоносовы.
М. В. Ломоносов.
ГЛАВА ВТОРАЯ
М. В. ЛОМОНОСОВ — ВЕЛИКИЙ ДЕЯТЕЛЬ
РУССКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ
Мы уже говорили, что в условиях XVIII века самодержавие
вынуждено было принять некоторые меры по организации образова-
ния. Оно нуждалось в специалистах для промышленности и флота,
для армии и государственного аппарата. Это заставило открыть
известное число общих и специальных школ, учредить Академию
Наук, посылать молодых людей для обучения за границу, широко
привлекать иностранных специалистов. Однако ни сами эти меры,
ни способы проведения их в жизнь, ни масштабы их ни в коей
степени не соответствовали грандиозности задач, стоявших перед
Россией.
Ломоносов возглавлял передовое материалистическое направле-
ние в науке и смело опрокидывал мертвую средневековую
схоластику. Он требовал от правительства всемерной поддержки
национальной науки и применения ее открытий во всей хозяй-
ственной жизни страны. Самодержавие и господствующие классы
боялись настоящей науки, так как видели в ней опасность
идеологического подрыва своего классового господства. Поэтому
они были враждебны развитию передовой материалистической науки
и поддерживали псевдонаучные теории и концепции; поэтому они

стремились сохранить в науке ту «духовную диктатуру церкви»,
о которой говорил Энгельс.
Ломоносов требовал широкого распространения образования
и устройства бессословных школ, доступных для всего народа.
Правительство же создавало ничтожное количество школ и прида-
вало им сословный, кастовый характер. Тем самым оно закрывало
основной массе населения доступ в специальные и высшие школы
и полностью лишало права на образование многомиллионные
массы крепостного крестьянства. Это была политика дикого огра-
бления народа в области образования, политика, о которой через
полтора века В. И. Ленин, разбирая бюджет министерства просве-
щения, писал: «...правительство берет деньги с девяти десятых
народа на шкоды и учебные заведения всех видов и на эти деньги
учит дворян, заграждая путь мещанам и крестьянам!!» 1
Ломоносов рассматривал науку и просвещение как средство прео-
доления технико-экономической и культурной отсталости России.
Самодержавие же и представители господствующих классов и не
помышляли об этом.
Ломоносов требовал пропаганды передовых научных взглядов
в широких массах народа, а правительство с активной помощью
церкви преследовало передовую науку, запрещало печатать, жгло
книги и жестоко расправлялось с их авторами.
Ломоносов страстно любил свою родину и ее народ. Он твердо
верил в творческие силы русского народа, в то,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумов Невтонов
Российская земля рождать.
Самодержавие же и господствующие классы ненавидели русский
народ, боялись его и не верили в его творческие силы. Они не только
не растили своих специалистов в области науки, техники, культуры,
но не давали применить свои знания и открытия и тем, которые
вырастали вопреки их политике. Они предпочитали по-холопски
выписывать специалистов из Западной Европы.
Борьба за распространение просвещения в стране, за развитие
национальной культуры и науки, за подготовку национальных кад-
ров и в этой области составляла одну из главных задач всей деятель-
ности Ломоносова. Для него, как и для других русских просветителей
XVIII века, была характерна горячая защита просвещения. Выражая
интересы народа, Ломоносов требовал создания бессословной демо-
кратической школы. Борясь за развитие науки и просвещения
1 В. И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 121.

в России, Ломоносов никогда не считал, что они должны являться
привилегией только дворянства и купечества. Наоборот, требованием
Ломоносова была доступность образования для всего народа. К нему
вполне применимо известное положение В. И. Ленина: «Просвети-
тели не выделяли, как предмет своего особенного внимания, ни
одного класса населения, говорили не только о народе вообще, но
даже и о нации вообще» 1.
Разделяя общую для просветителей веру во всемогущество наук
и просвещения, видя в них одно из главных средств для ликвидации
технико-экономической и культурной отсталости страны, для уни-
чтожения всех противоречий и недостатков современного ему обще-
ства, Ломоносов в своих поэтических и прозаических произведениях
славил науки и просвещение. Он считал необходимым, чтобы науки
были распространены как можно шире, «ибо, что их благороднее, что
полезнее, и что бесспорнее их в делах человеческих найдено быть
может?» 2. Поскольку для Ломоносова не было ничего дороже Родины
и науки, он считал, что одним из главных критериев при оценке
политики государей и государственных деятелей должна быть их
политика в отношении науки и культуры.
Борьба Ломоносова за распространение науки и образования
в России была тесно связана с его гуманизмом. Гуманист и просвети-
тель, он выступал с гневным обличением отношения «цивилизован-
ных европейцев» к населению Америки.
Уже горят царей там древние жилища;
Венцы врагам корысть, и плоть их вранам пища!
И кости предков их из золотых гробов
Чрез стены падают к смердящим трупам в ров)
С перстнями руки прочь и головы с убранством
Секут несытые и златом и тиранством.
Иных свирепствуя в средину гонят гор
Драгой металл изрыть из преглубоких нор.
Смятение и страх, оковы, глад и раны,
Что наложили им в работе их тираны... 3.
Эта гневная и яркая картина непосредственно перекликается
с той, которая была через четыре десятилетия нарисована А. Н. Ра-
дищевым.
Выступая пламенным пропагандистом и защитником науки и
просвещения, Ломоносов с тем большей силой обрушивался на
1 В. И. Ленин. Соч., т. 2, стр. 493.
8 Ломоносов. Соч., т. V, стр. 89.
8 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 486.

мракобесов, мешавших их развитию и распространению. Особую его
ненависть вызывали церковь и церковники. Стремясь сохранить
свое руководящее положение, они мешали развитию светского обра-
зования, настаивали на том, чтобы преподавание строилось в плане
прославления религии. Отстаивая и развивая материалистическое
миропонимание, Ломоносов требовал, чтобы церковники не смели
соваться в дела науки. Когда церковники и особенно придворные
проповедники Криновский, Дубенский и другие обрушились на
Ломоносова, обвиняя его в «распространении натурализма», он дал
им уничтожающий ответ:
...Ты думаешь, Пахом, Ѵго ты уж Златоуст,
Но мы уверены о том, что мозг твой пуст...
Нравоучением преславный Телемак
Стократ полезнее твоих нескладных врак 1.
Он обвинял духовенство в распространении и культивировании
самого дикого суеверия и невежества. Понимая, что бесполезно
«невеждам попам физику толковать», он прямо называл их палачами
и обвинял в том, что они «желают после родин и крестин вскоре
и похорон для своей корысти» 2. Указывая на «земное происхождение»
постов, праздников и других церковных догматов, Ломоносов писал,
что «обманщик, грабитель, неправосудный, мздоимец, вор и другими
образы ближнего повредитель» не становится нисколько лучше от
того, что он соблюдает все церковные установления, «хотя бы он
вместо обыкновенной постной пищи в семь недель ел щепы, кирпич,
мочало, глину и уголье и большую бы часть этого времени простоял
на голове вместо земных поклонов» 3.
Ломоносов не ограничивался высмеиванием некоторых цер-
ковных обрядов и установлений, а требовал, чтобы правительство
запретило их. Отчетливо понимая, какое сопротивление встретит
проведение подобных мероприятий, Ломоносов советовал не бояться
этого. У него не вызывало никакого сомнения, что предлагаемые им
мероприятия будут приняты русским народом. «Российский народ
гибок!»4—восхищался он.
Эти смелые предложения отнюдь не одиноки в творчестве Ломоно-
сова. Рядом с ними стоят обвинения против церкви и духовенства,
с такой силой выраженные им в «Письме о пользе стекла» и «Явлении
Венеры на Солнце», рядом с ними стоит и «Гимн бороде». Смысл
1 Ломоносов. Соч., т. II, стр. 288.
2 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 390—391.
3 Там же, стр. 395—396.
4 Там же, стр. 396.

и место этого стихотворения в творчестве Ломоносова в буржуазной
науке злостно извращались. Его замалчивали, изображали «случай-
ным озорством», «грубой шуткой», либо объявляли выступлением
против «суеверия и старообрядцев». Только работы советских уче-
ных показали, что «Гимн бороде» представляет собой смелое и резкое
выступление против духовенства и реакции. «Борода» в стихотворении
Ломоносова—это символ невежества, мракобесия, ханжества, фана-
тизма и показной святости. «Борода»—это духовенство, выступающее
против наук и преследующее ученых. Он показывал, что только
прикрываясь «бородой» (т. е. своим духовным званием) могут безна-
казанно действовать «дураки, враги, проказы». Разящая сила произ-
ведения усиливалась содержащимся в нем прямым указанием на то,
что «борода» (т. е. духовное звание) является для их владельцев
в первую очередь источником дохода и паразитического образа жизни.
Через многие расчесы
Заплету тебя я в косы
И всю хитрость покажу,
По всем модам наряжу.
Через разные затеи
Завивать хочу тупеи.
Дайте ленты, кошельки
И крупитчатой муки1.
Озорной, грубоватый припев «Гимна» усиливал его сати-
рическую силу. Стихотворение попало в цель: духовенство пришло
в ярость. Оно вызвало Ломоносова на заседание синода с целью
изобличить его в авторстве и потребовать раскаяния. Но Ломоносов
и не думал отступать, он, как писал синод, «начал оный
пашквиль шпынски защищать, а потом, сверх всякого чаяния, сам
себя тому пашквильному сочинению автором оказал...» 2. В ответ
на угрозы церковников Ломоносов ответил еще более резким сти-
хотворением, в котором продолжал открыто издеваться над ними 3.
Весьма показательно, что в острой борьбе вокруг «Гимна бороде»
против Ломоносова совместно выступили церковники, академики-
реакционеры, его литературные враги, не брезговавшие при этом
никакими средствами для травли. Синод представил Сенату донос,
в котором требовал публичного уничтожения палачом стихов Ломо-
носова и сурового наказания их автора. Враги Ломоносова усиленно
1 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 535.
8 Пекарский, стр. 603.
3 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 537.

распространяли гнусные пасквили на русском и немецком языках 1.
Духовные и светские мракобесы проводили мысль о том, что люди,
подобные Ломоносову, заслуживают того, чтобы их «сжигали в сру-
бах». Нет никакой необходимости воспроизводить ту гнусную клевету,
которая содержалась в пасквилях. Стоит сказать только об одном:
их авторы с особой злобой говорили о «низком происхождении»
Ломоносова. «Ты преподло был рожден»,-—упрекали они его и угро-
жали ему «лишением всех чинов».
Их выводило из себя, что против церкви и реакционной науки
так смело выступил крестьянский сын Михайло Ломоносов, который
издевался над их угрозами и продолжал идти своим путем.
Не менее резко, чем против официальной церкви, Ломоносов
выступал и против реакционной идеологии раскола. Пронизанная
духом мертвой схоластики, эта идеология была крайне враждебна
науке. Раскольничество объявляло греховным светское образование,
литературу, живопись, театр. Оптимистическому, жизнеутверждаю-
щему мировоззрению Ломоносова с его верой во всесилие человече-
ского разума, с призывом к активной работе по исследованию и под-
чинению природы была органически чужда и враждебна идеология
раскольников, пытавшихся превратить книгу в орудие мракобесия,
в оправдание суеверия и невежества, подменить науку начетниче-
ством и бесплодными словопрениями о вере и ее догматах.
Между тем до последнего времени появляются работы, авторы
которых утверждают, что старообрядцы и, в частности, Выговская
община и ее руководитель Андрей Денисов сыграли большую роль
в «формировании мировоззрения Ломоносова» и помогли ему «вы-
биться в люди». Так, в статье Бабкина 2 Андрей Денисов оказывается
не только учителем Ломоносова, но и его предшественником в борьбе
за чистоту русского языка. Бабкин утверждает, что Ломоносов взял
«здоровое и полезное зерно» «Поморских ответов» Андрея Денисова
«и в своей знаменитой статье «О пользе книг церковных» несомненно
(!) опирался на филологические разыскания Андрея Денисова 3.
Совершенно очевидно, что знаменитая статья Ломоносова, о которой
говорит Бабкин, не только «не опирается на филологические разы-
скания А. Денисова», но прямо направлена против реакционных
попыток подменить живой язык народа церковнославянской книжной
речью.
1 «Ломоносовский сборник», СПб., 1911, стр. 90—98; Пекарский,
стр. 606—608, 205—208; «Русский архив», 1865, стр. 87—90.
2 Д. С. Бабкин. Биографии М. В. Ломоносова, составленные его
современниками, «Ломоносовский сборник», т. 11.
3 «Ломоносовский сборник», т. II, М.—Л., 1946, стр. 31.

Борьбу Ломоносова против церковников энергично поддер-
живали его ученики.
Пронесся слух: хотят кого-то сжечь;
Но время то прошло, чтоб наше мясо печь.
...Не думайте, что мы вам отданы на шутки;
Хоть нет у нас бород, однако есть рассудки!—
эаявляли они в ответ на угрозы мракобесов расправиться с Ломоно-
совым. Из планов церковников ничего не получилось. Он вышел
победителем в этой борьбе и имел все основания сказать врагам науки
и просвещения:
Хоть ложной святостью ты бородой скрывался,
Пробин, на злость твою взирая, улыбался:
Учения его и чести и труда
Не можешь повредить ни ты, ни борода 1.
В своей статье «О значении воинствующего материализма»
В. И. Ленин подчеркивает важное значение произведений материа-
листов XVIII века. Отмечая, что в них найдется много наивного
и ненаучного, он, тем не менее, считал очень важным издание мас-
совыми тиражами атеистической публицистики материалистов
XVIII в. Ленин называл ее бойкой, живой, талантливой, остро-
умно и открыто нападающей на господствующую поповщину 2. Эта
ленинская характеристика атеистических произведений просветите-
лей XVIII века может быть отнесена и к ряду работ Ломоносова. Но,
самоотверженно сражаясь с мракобесами всех мастей, Ломоносов
не видел, что главным препятствием для развития наук и просвеще-
ния в стране является самодержавно-крепостнический строй. Более
того, все свои надежды й в этой области он связывал с царем-преоб-
разователем и его просвещенными вельможами.
В упорной борьбе за распространение просвещения и науки
в стране, которую вели Ломоносов и его соратники, им пришлось
преодолевать ожесточенное сопротивление клики иноземных реакцио-
неров. Уже говорилось, что, не веря в творческие силы народа и
боясь их развития, царское правительство предпочитало выписывать
специалистов из-за границы. Особенно много этих «специалистов»
было в области культуры, науки и просвещения. Среди приехавших
иностранцев были люди, которые честно служили национальным
интересам России и являлись представителями передовой науки
и культуры. Достаточно назвать крупнейших математиков и меха-
1 М. В. Ломоносов. Стихотворения, «Советский Писатель», 1948,
стр. 146.
2 См. В. И. Ленин. Соч., т. 33, стр. 204.

ников того времени Леонарда Эйлера и братьев Бернулли, развер-
нувших свою блестящую научную работу в русской Академии Наук.
Эйлер был одним из немногих людей, которые поняли все значение
гениальных открытий и теорий Ломоносова и оказывали ему актив-
ную поддержку. Рука об руку с Ломоносовым работал над исследо-
ванием атмосферного электричества академик Рихман. В ряде вопро-
сов выступал вместе с передовыми русскими учеными академик
Браун. Напряженно работал над созданием карт России астроном
Делиль. Плодотворной была работа в области архитектуры нашедших
в России вторую родину Растрелли, Кваренги, Камерона, создателя
знаменитого «медного всадника» скульптора Фальконе и других.
Но действительными специалистами были и честно служили
интересам России лишь единицы. Большинство же этих пришельцев
являлось невеждами и проходимцами, отправлявшимися в Россию
делать легкую карьеру, а зачастую—прямыми шпионами. Засилье
иноземных реакционеров и проходимцев крайне вредно отражалось
на работе Академии Наук. За два десятилетия своего существования
она проделала ряд работ и исследований, имевших огромное значе-
ние для науки. Достаточно назвать хотя бы исключительную по раз-
маху северную экспедицию, исследование Сибири и Дальнего Вос-
тока, создание атласа карт России, классические работы Эйлера и Бер-
нулли. Но в то же время Академия все дальше отходила от того
направления работы, которое было определено при ее основании.
Главной причиной этого являлась политика, которую проводило
царское правительство в отношении национальной культуры. Во
главе академии оказались люди, чуждые и враждебные националь-
ным интересам русского народа. Они думали только о том, как уго-
дить очередной императрице и ее фаворитам, и пополняли академию
своими приятелями. Одновременно они опустошали кассу академии
и оставляли ее без средств. Являвшийся президентом академии
в 40—60-х гг. Кирилл Разумовский был не лучше своих пред-
шественников. Он за два года, проведенных за границей, научился
болтать по-французски, усвоил манеры французских аристокра-
тов и в совершенстве овладел искусством проживать астрономи-
ческие суммы денег. Поскольку он был братом елизаветинского фаво-
рита, то этого оказалось «вполне достаточно» для того, чтобы
19-летний «сиятельный Митрофанушка» был произведен в фельдмар-
шалы, сделан гетманом Украины и назначен президентом Академии
Наук. Разумовский, по меткому замечанию одного из современников,
«больше наплодил детей, чем прочел книг, и лучше знал разных
петербургских красавиц, чем членов Академии Наук» 1. Неудиви-
1 «Русский архив», 1873, стр. 1913.

тельно, что фактически при Разумовском в академии хозяйничали
невежда, ловкий интриган и отъявленный вор Шумахер, «его зять
и академии наследник» Тауберт и русский «приказной . от науки»
Теплов. Положение в академии не изменилось, когда во главе ее
оказались Разумовский и Теплов, это еще раз подтверждает, что
немецкая клика в академии была сильна не сама по себе, а благо-
даря постоянной поддержке и покровительству со стороны придвор-
ной аристократии. Не останавливающийся ни перед чем для дости-
жения личных своекорыстных целей Теплов был «достойным» парт-
нером Шумахера. Прекрасно образованный, хорошо владевший
пером, кистью и смычком, серьезно занимавшийся вопросами эко-
номики, Теплов использовал все свои таланты для того, чтобы сде-
лать карьеру. Беспринципный интриган, он был ловким и умелым
демагогом. В нужный момент он умело спекулировал на передовых
идеях как в области литературы, так и в области общественно-
политической мысли. Примерами этой спекуляции является написан-
ный им манифест по поводу переворота 1762 года и «Рассуждение
о качествах стихотворца» 1. Вся практическая деятельность Теплова
как в Академии Наук, так и вне ее не только находилась в прямом
противоречии с этими его произведениями, но и представляла собой
ожесточенную борьбу против всего прогрессивного.
В результате такой политики правительства в русской Академии
Наук оказались люди, не имевшие никакого отношения к науке.
В числе академиков были учитель детей Бирона Ле Руа и его секре-
тарь Штрубе де-Пирмонт. Первый из них написал единственную
«научную» работу, в которой разбирался вопрос «о могиле Адама
на Цейлоне» (!), о втором мы уже говорили. По желанию француз-
ского дипломата Лестока был сделан академиком невежественный
реакционер Сигизбек, известный как ярый противник системы Копер-
ника и защитник библейских представлений о происхождении и строе-
нии вселенной. Не менее энергично Сигизбек выступал против утвер-
ждений Линнея о наличии пола у растений, аргументируя свои
1 Авторство Теплова было неопровержимо доказано в 1947 г. Л. Б. Мод-
залевским в его докторской диссертации «Ломоносов и его литературные отно-
шения в Академии Наук». Модзалевский обнаружил в архиве АН СССР
подлинную рукопись этой статьи Теплова. По непонятным причинам «Рас-
суждение» вновь включено проф. Васецким в число сочинений Ломоносова
(Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 517—532). В «Сборнике
материалов к изучению истории русской журналистики», вышедшем в 1952 г. под
редакцией Б. П. Козьмина, «Рассуждение» объявляется произведением ано-
нимного автора, который «подобно М. В. Ломоносову был сторонником обще-
ственно-гражданской и «учительной» поэзии» (стр. 47). Рукопись Теплова «Рас-
суждение о качествах стихотворца» находится в Арх. АН СССР, ф. II, оп. 1,
д. 217, л. 239.

возражения тем, что бог, создавший землю, никогда не мог бы
допустить подобной «безнравственности».
В число академиков попали Юнкер и Штелин, все научные
достоинства которых сводились к тому, что они кропали бездарные
немецкие стишки к разным торжественным случаям при дворе.
О степени и глубине познаний астронома и физика Крафта
лучше всего говорит то, что он специализировался на составлении
гороскопов. Подобно Фишеру, Деллиль-де ля Кройер, находясь
в Сибирской экспедиции, занимался исключительно пьянством
и спекуляцией мехами, а затем присвоил себе работы и наблюде-
ния Красильникова. Академиком оказался и прусский шпион,
секретарь Остермана, некий Гросс. После падения Остермана Гросс,
изобличенный в шпионаже, был вынужден покончить с собой. Нет
смысла и нужды продолжать это перечисление. Амман, Винцгейм,
Лоттер, Ле Клерк, Гришов и многие другие мало чем отличались
от охарактеризованных выше.
Стремясь сохранить свое монопольное положение, эта клика
всячески старалась помешать подготовке национальных кадров
в области науки и просвещения и препятствовала работам первых
русских ученых. Свою вредную деятельность она пыталась изо-
бразить в виде благодеяния русскому народу. Это с типичной
для подобных проходимцев наглостью высказал один из подвизав-
шихся в России прусских офицеров: «Не подлежит сомнению,
что невежество русского народа возросло бы до тех же размеров,
каких оно достигало до Петра Великого, если бы у него отняли
наставников-иностранцев». Автор этих записок вынужден был все
же отметить, что русский народ ненавидел этих «благодетелей» и
«выгнал бы их из империи, если бы только мог» 1.
Приход к власти Елизаветы, как и назначение президентом
К. Г. Разумовского, не внесли и не могли внести коренных изменений
в положение академии. Юсуповы и Разумовские, Тепловы и Козловы,
Адодуровы и им подобные решительно становились на сторону Шума-
хера и его приспешников и выполняли это с неменьшим усердием
и энергией, чем в свое время делали это Бирон, Остерман или Лесток.
Совершенно прав был «Современник», писавший по этому поводу:
«Неужели нападать на пройдоху, которому дали власть, а не
обвинять тех, кто дал ему эту власть»,—и советовавший обратить
внимание на своих «русских немцев» 2.
Мы не будем касаться все большего замыкания академии fl «чис-
тую науку». Против этого решительно выступал Ломоносов, напоми-
1 «Русский архив», 1873, стр. 1912.
2 «Современник», 1865, № 3, стр. 99—100.

знавший, что «по регламенту Академии Наук профессорам должно
не меньше стараться о действительной пользе обществу, а особливо
о приращении художеств, нежели о теоретических рассуждениях» 1.
Но Академия Наук была создана не только как государственный
центр научно-исследовательской работы в стране, но и как центр
по подготовке русских специалистов в области науки и культуры.
Если она хотя и с целым рядом недостатков в основном выполняла
первую задачу, то с выполнением второй дело обстояло совершенно
неудовлетворительно.
Академический университет влачил жалкое существование,
в таком же положении находилась и академическая гимназия. Дети
из знатных семей, поступившие в академическую гимназию при ее
основании, очень скоро покинули ее в связи с открытием Шляхетских
корпусов. После этого состав гимназистов коренным образом изме-
нился, о чем с нескрываемой злобой говорили руководившие гимна-
зией Миллер, Байер и Фишер. Весьма показательно, что с ними пол-
ностью солидаризировался известный реакционер, занимавший пост
министра просвещения в XIX веке,—Д. А. Толстой! Отмечая, что
в гимназию в 30-х гг. XVIII века были приняты «сыновья нескольких
солдат, столяра, крестьянина, семи плотников, трех адмиралтейских
десятских, одного господского человека», Д. А. Толстой заявлял,
что это был «ненужный балласт», отвлекавший от нее «детей высших
сословий» 2.
Гимназисты академии терпели страшную нужду; вечно голод-
ные, босые и полураздетые, они должны были жить и заниматься
в нетопленном помещении с выбитыми стеклами, развалившимися
дверями и стенами, покрытыми льдом. Учителя-иностранцы уклоня-
лись от занятий под самыми различными предлогами. Когда же они
и являлись на занятия, пользы от этого было мало. Учителя не знали
русского языка, да и не хотели его знать, ученики же не знали немец-
кого. Все преподавание шло исключительно на латинском языке.
Неудивительно, что в таких условиях за 30 лет (1726—1755) гимназия
не подготовила ни одного человека для поступления в университет.
Ведя дело к полному развалу гимназии, представители клики
в то же время на «основании многолетнего опыта» заявляли, что
единственным выходом является выписывание студентов из Германии,
так как из русских подготовить их будто бы все равно невозможно.
Однако ход событий вынуждал руководителей академии периодиче-
ски принимать в университет студентов, присылаемых из Славяно-
греко-латинской академии и семинарий,—так, в 1732 году в академию
1 Пекарский, стр. 441.
8 Д. А. Толстой. Академическая гимназия в XVIII столетии, СПб.,
1885, стр. 5—6.

было прислано 12 человек, в числе которых был С. П. Крашенинников.
Среди 10 человек, присланных в академию в 1736 году, были
М. В. Ломоносов, Д. Виноградов и Н. Попов, в 1740 году академия
получила еще 8 человек, в том числе С. Котельникова и А. Прота-
сова. И, наконец, в 1748 году в академию прибыло из Славяно-гре-
ко-латинской академии и семинарий самое большое пополнение—
24 человека. Многие из них были тесно связаны с Ломоносовым,
а впоследствии прочно связали свою судьбу с судьбой Московского
университета. В числе присланных были Н. Поповский, А. Бар-
сов, А. Константинов, Ф. Яремский, Н. Клементьев, С. Румовский
и другие.
Положение студентов, присланных в академию, мало отличалось
от положения гимназистов. Они были предоставлены сами себе.
Вейтбрехт, Миллер, Фишер и другие демонстративно отказывались
читать лекции, заявляя, что это не входит в круг их обязанностей
и, кроме того, все равно «не принесет никакой пользы». Миллер
прямо утверждал, что лучше не готовить студентов совсем, так как
«академия не знала бы, что ей делать с теми, которые прошли бы
основательно университетский курс» 1. Это заявление не было слу-
чайной отговоркой. Оно отражало существо всей политики руковод-
ства академии в отношении университета. От студентов стремились
избавиться всеми способами. Вот что писал Ломоносов о судьбе
присланных в академию студентов в 1732 г.: «Половина взята в Кам-
чатскую экспедицию... Оставшаяся в Санкт-Петербурге половина,
быв несколько времени без призрения и учения, распределены
в подьячий и к ремесленным делам. Между тем, с 1733 года по 1738
никаких лекций в Академии не преподавано Российскому юношеству» 2.
Судьба второго набора была не лучше. Ломоносова и Виноградова
направили за границу, а «протчие 10 человек были оставлены без
призрения. Готовый стол и квартира пресеклись и бедные скитались
не малое время в подлости» 3. Попытка студентов с помощью Сената
добиться, чтобы им читали лекции, окончилась полной неудачей.
Шумахер «главных на себя просителей студентов бил по щекам
и высек батогами». Как рассказывает Ломоносов, студентам для от-
вода глаз несколько времени читали лекции, затем устроили экза-
мен, после чего лучших определили в переводчики при академии,
других разослали по разным коллегиям, и лекции снова «пресек-
лись», теперь уже надолго 4.
1 Д. А. Толстой. Академический университет в XVIII столетии, СПб.,
1885, стр. 7.
2 Ламанский, стр. 28—29.
3 Там же, стр. 30.
4 Там же, стр. 31.

Если в этих условиях отдельным студентам все же удалось
вырасти в крупнейших ученых, сказавших новое слово в науке
и прославивших замечательными трудами свою родину и свой народ,
то это было результатом преодоления ими бесчисленных трудностей,
результатом того, что они были достойными представителями вели-
кого русского народа и в полной мере обладали его замечательными
качествами, в том, что они своей деятельностью боролись за осуще-
ствление задач, выдвинутых перед народом всем ходом развития.
Состояние академии не могло не вызывать неудовольствия ее
работой. Это неудовольствие отразилось даже в официальных доку-
ментах. Так, «рассуждая о состоянии академии», сенат нашел, что
«оная, получая на содержание свое из штатс-конторы превеликую
сумму, через толь долгое время не приносит никакой пользы госу-
дарству: не имеет по сие время довольного числа из российских
людей профессоров, адъюнктов, переводчиков и студентов; что сту-
денты и ученики академические по причине недостатка нужных для
их учения профессоров и за нечтением лекций напрасно теряют свои
лета и казенную сумму, что выписанные чужестранные профессора
от слабого за ними смотрения по контрактам не читают лекций
и напрасно получают великое жалование» 1.
После своего возвращения из-за границы Ломоносов быстро
разобрался в положении. Он понял, что академия будет действи-
тельным центром передовой русской культуры и просвещения только
в том случае, если в ней будет налажена подготовка русских специа-
листов. Но наладить работу академического университета и нахо-
дившейся при нем гимназии было невозможно до тех пор, пока в ака-
демии хозяйничала клика реакционеров и проходимцев. Органом,
с помощью которого эта клика полновластно распоряжалась в ака-
демии, была академическая канцелярия. Поэтому требование ее
ликвидации или, в крайнем случае, вытеснения из нее Шумахера,
Тауберта, Штелина и Теплова оказывалось в центре непрерывной и
самоотверженной борьбы Ломоносова, смысл и значение которой он
определил в знаменитом письме к Теплову. «Что ж до меня надле-
жит, то я к сему себя посвятил, чтобы до гроба моего с неприятельми
наук российских бороться, как уже борюсь двадцать лет; стоял
за них смолода, на старость не покину» 2.
В числе врагов Ломоносова и передовой русской науки и куль-
туры мы назвали Штелина. Между тем под влиянием работ Пого-
дина, Билярского и Пекарского в литературе установилось прочное
мнение о том, что Я. Я. Штелин был одним из немногих друзей
1 ЦГАДА, ф. 248, д. 2944, л. 82—83.
2 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 697.

и помощников Ломоносова. Редкая из работ не приводит последних
слов, будто бы сказанных умирающим Ломоносовым Штелину: «Друг,
я вижу, что я должен умереть, и спокойно и равнодушно смотрю на
смерть; жалею только о том, что не мог я совершить всего того, что
предпринял я для пользы отечества, для приращения наук и для
славы Академии, и теперь при конце жизни моей должен видеть, что
все мои полезные намерения исчезнут вместе со мною» 1. С этой леген-
дой мы встречаемся в работах, появившихся в последние годы. Дальше
всех в этом отношении пошел Д. С. Бабкин 2. Он объявил Штелина
«одним из видных деятелей Академии Наук» и заявил, что за полвека
работы в академии «он проявил себя во множестве самых разнообраз-
ных профессий». В работе Бабкина мы встречаемся с безоговороч-
ными, но совершенно бездоказательными утверждениями о том, что
Ломоносов в продолжение многих лет был очень близок со Штели-
ным, что «совместная работа по управлению делами Академии еще
больше сблизила их». Документы, обнаруженные и опубликованные
в 1950 году В. К. Макаровым, убедительно показали, что Штелин
был одним из самых злейших врагов Ломоносова 3. «Научная деятель-
ность» Штелина сводилась к сочинению поздравительных стихов
и надписей, составлению планов фейерверков и проектов медалей.
Что касается стихов Штелина, то достаточно выслушать Ломоносова,
которого заставляли переводить его вирши на русский язык. «Хотя
должность моя и требует, чтобы по присланному ко мне ордеру сде-
лать стихи с немецково: однако я того исполнить теперь не могу,
для того, что в немецких виршах нет ни складу, ни ладу; и так таким
переводом мне себя пристыдить весьма не хочется и весьма досадно,
чтобы такую глупость перевесть на Российский язык и к такому
празднеству» 4. Никакого следа не оставил Штелин и в истории рус-
ского искусства.
Близкий к Шумахеру и активно выступавший в его защиту в
1741—1742 годах Штелин был таким же врагом Ломоносова и пере-
довой русской науки и культуры, как и Шумахер или Тауберт. Вся
разница была в том, что Штелин предпочитал действовать за спиной
других. Эта тактика помогала ему быстро повышаться в чинах,
выступать в роли воспитателя Петра III, получать награды от Ека-
терины II, стать депутатом Уложенной комиссии, секретарем Воль-
ного экономического общества и после смерти Ломоносова и отстра-
нения Тауберта фактическим правителем академии. Ломоносов
1 «Москвитянин», 1850, январь, отд. III, стр. 1—14.
2 «Ломоносовский сборник», т. II, стр. 5—70.
3 В. К. Макаров. Художественное наследие М. В. Ломоносова,
М.—Л., 1950.
4 Ломоносов. Соч., т. VIII, стр. 70—71.

прекрасно понимал тактику Штелина. Отсюда имеющее вид прямого
ультиматума письмо Ломоносова к нему 2 апреля 1761 года
с требованием, чтобы Штелин, наконец, занял ясную и недвусмыс-
ленную позицию и изложил ее в письменном виде, иначе он (Ломо-
носов) будет вынужден обратиться непосредственно в Сенат1. В своих
интимных записках Штелин говорил о Ломоносове с нескрываемой
ненавистью: «дикарь», «мнимый художник», «непрошенный гость
в искусстве», «интриган». Штелин не жалел самых резких выражений,
чтобы очернить ломоносовский проект монумента Петру и его «Пол-
тавскую баталию»: «нелепая выдумка», вызывающая «общий хохот
и оханье»; «дрянная картина», «жалкая композиция» и т. д. Он один
из главных виновников гибели мозаичной мастерской Ломоносова 2.
Штелин вместе с Таубертом пытался сорвать финансирование акаде-
мического университета 3. С ним, как со своим единомышленником,
делился Тауберт своими планами борьбы против Ломоносова и изгна-
ния его из академии 4. Легенда о «Штелине—друге Ломоносова»
создана самим Штелиным, и единственным основанием для нее
являются сохранившиеся в его бумагах «Черты и анекдоты для био-
графии Ломоносова» и набросок речи о Ломоносове. Эта речь, кото-
рую выдают за похвальную, в действительности является злобной
клеветой на Ломоносова. «Мужлан», «с низшими и в семействе суров»,
«образ его жизни общий плебеям», «желал возвыситься, равных пре-
зирал» и т. д.—вот, что говорил о Ломоносове человек, которого
пытаются изобразить в качестве его «друга», в наброске, который
пытаются выдать «за похвальную речь»5.
Не заслуживают никакого доверия и факты, сообщаемые Ште-
линым. Сравним проникнутые безнадежным пессимизмом слова,
приводимые Штелиным, с тем, что говорил и писал сам Ломоносов:
И если в поле сем прекрасном и широком
Преторжется мой век недоброхотным роком,
Цветущим младостью останется умам,
Что мной проложенным последуют стопам.
Довольно таковых родит сынов Россия...6.
1 Ломоносов. Соч., т. VII, стр. 238.
2 В. К. Макаров. Художественное наследие Ломоносова, 1950,
стр. 100—101, 282, 290—292, 294.
3 Пекарский, стр. 680—681.
4 Записки АН, т. VII, ч. II, стр. 122; В. К. Макаров. Художествен-
ное наследие Ломоносова, стр. 282.
5 Н. С. Тихонравов. Соч., т. III, ч. II, М., 1898, стр. 31; В. К. Ма-
каров. Художественное наследие Ломоносова, стр. 283.
6 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 567.

Исключительной силой оптимизма и верой в то, что начатое им
дело никогда не умрет, проникнуты произведения Ломоносова.
Почти сразу же после своего возвращения из-за границы Ломо-
носов оказался в самой гуще борьбы. Именно в это время работав-
ший в академии выдающийся русский машиностроитель А. К. Нар-
тов подал в Сенат жалобу. К жалобе Нартова присоединились рус-
ские студенты, переводчики и канцеляристы, а также астроном
Делиль. Смысл и цели их жалобы совершенно ясны—уничтожение
господства реакционной клики и превращение Академии Наук в
русскую не только по названию. На помощь академической клике
пришла придворная. Во главе комиссии, созданной Сенатом для
расследования обвинений, оказался князь Юсупов, незадолго до
этого в таких выражениях писавший Бирону: «Припадая к Высочай-
шим стопам Вашей Высококняжеской Светлости, рабственно ноги
целую и прославлять Высочайшее имя Вашей Высококняжеской
Светлости и милость до смерти не престану»1. Этому сиятельному
лакею «писал за Шумахера сильный тогда при дворе человек ино-
странный»—Лесток. Этого было достаточно. Комиссия увидела
в выступлении А. Нартова, И. В. Горлицкого, Д. Грекова, П. Шишка-
рева, В. Носова, А. Полякова, М. Коврина, Лебедева и др. не смелое
выступление патриотов за честь и достоинство русского народа,
а бунт «черни», поднявшейся против начальства. В литературе
много писалось о неумелых действиях доносителей, об их ошибках
и т. д. Но заслуживает внимания не это, а то, с каким мужеством
и достоинством они отстаивали правоту своих обвинений. Мы дока-
зали обвинение по первым 8 пунктам и докажем по остальным 30, если
получим доступ к делам 2, — писали они в Сенат. Но они ничего
не могли доказать, так как за «упорство» и «оскорбление комиссии»
были арестованы. Ряд из них (И. В. Горлицкий, А. Поляков и
др.)
были закованы в кандалы и «посажены на цепь». Около двух лет
пробыли они в таком положении, но их так и не смогли заставить
отказаться от показаний. Решение комиссии было поистине чудо-
вищным: Шумахера и Тауберта наградить, Горлицкого казнить,
Грекова, Полякова, Носова жестоко наказать плетьми и сослать
в Сибирь, Попова, Шишкарева и других оставить под арестом до
решения дела будущим президентом академии.
Формально Ломоносов не был среди подавших жалобу
на Шумахера, но все его поведение в период следствия показывает,
что Миллер едва ли ошибался, когда утверждал: «господин адъюнкт
Ломоносов был одним из тех, кто подавал жалобу на г-на советника
1 Ламанский, стр. 3.
2 «Чтения в обществе истории...», 1860, кн. 3, стр. 80.

Шумахера, и вызвал тем назначение следственной комиссии» 1. Неда-
лек был, вероятно, от истины и Ламанский, утверждающий, что
заявление Нартова было написано большей частью Ломоносовым 2.
В период работы комиссии Ломоносов активно поддерживал
Нартова. Он пытался опечатать документы конференции и в самой
резкой форме подчеркивал свое презрение к проходимцам в науке.
Он называл Шумахера и ему подобных «невеждами, и ворами» и обви-
нял их в том, что они действуют во вред русскому народу. Именно
этим, были вызваны его бурные столкновения с наиболее усердными
клевретами Шумахера—Винцгеймом, Тру
скотом, Миллером и со всей
академической конференцией. Наряду с формальными отписками,,
которые он подал в комиссию, им было составлено и подано «Нижай-
шее доказательство о-том, что здесь, при Академии Наук, нет уни-
верситета» 3. Ломоносов указывал, что университет не имеет студентов.
Но и с теми студентами, которые есть в университете, фактически не
занимаются. Профессора не экзаменуют студентов и не присваи-
вают отличившимся ученых званий, предпочитая посылать их за гра-
ницу. Нет в университете ни ректора, ни полного штата профессоров*
нет деления на факультеты, не изучается ряд предметов. Ломоно-
сов на основании всего сказанного делал вывод: «Следовательно,
при здешней Академии Наук не токмо настоящего Университета
не бывало, но еще ни образа, ни подобия Университетского не видно» 4.
Выступление Ломоносова было особенно опасно для академической
клики. Выдающийся русский машиностроитель, создатель первого
в мире механического супорта—изобретения, сделавшего переворот
в машиностроении, А. К. Нартов был в глазах Сената просто «тока-
рем Петра Великого», человеком, «не знающим по-латыни» и потому
не компетентным в вопросах, касающихся «высоких наук». Студен-
тов и переводчиков могли легко дискредитировать заявлениями о их
«неучености», «непригодности», «зависти к ученым» и т. д. Ломоносов:
же только что вернулся из-за границы с хорошими отзывами Вольфа.
Его научные достоинства клика недавно была вынуждена признать,
присвоением ему звания адъюнкта. Он прекрасно разбирался в том,,
как должна быть организована научная и учебная работа в акаде-
мии. Наконец, Ломоносов уже был хорошо известен как выдаю-
щийся поэт. Отсюда стремление реакционной академической клик»
во что бы то ни стало расправиться с Ломоносовым. Спровоцировав
бурное столкновение с ним, подали жалобу в комиссию. В ходе
1 А. А. Морозов, стр. 288.
2 Ламанский, стр. 1.
3 Там же, стр. 20—23.
4 Там же, стр. 23.

работы комиссии Ломоносов понял, что от нее никаких изменений
в положении академии ждать нечего, и демонстративно отказался
давать ей какие-либо показания. Комиссия, приведенная в ярость
поведением Ломоносова, арестовала его, но, и находясь под арестом,
он повторил свой отказ, понимая, что комиссия стремится подменить
дело Шумахера делом Ломоносова. В докладе комиссии, который
был представлен Елизавете, о Шумахере почти ничего не говорится.
«Невежество и непригодность» Нартова и «оскорбительное поведе-
ние» Ломоносова—вот лейтмотив доклада. Комиссия заявила, что
Ломоносов «за неоднократные неучтивые, бесчестные и противные
поступки как по отношению к академии, так и к комиссии и к не-
мецкой земле» подлежит смертной казни, или, в крайнем случае,
наказанию плетьми и лишению прав и состояния 1. Почти семь
месяцев Ломоносов просидел под арестом в ожидании утверждения
приговора. Его морили голодом, не выдавая ему денег на пищу
и лекарства. Указом Елизаветы он был признан виновным, однако
-«для его довольного обучения» от наказания «освобожден». Но
одновременно с этим ему вдвое уменьшилось жалование, и он дол-
жен был «за учиненные им продерзости» просить прощения у профес-
соров 2. Клика торжествовала: указ Елизаветы отдавал ей Ломоно-
сова на поругание. Они спешили этим воспользоваться. Миллер
составил издевательское «покаяние», которое Ломоносов был обязан
публично произнести и подписать 3. Но торжество было преждевре-
менным. Это был первый и последний случай, когда Ломоносов
вынужден был отказаться от своих взглядов. Она не смогла ни
купить его и перетянуть на свою сторону, как это удалось ей в отно-
шении Теплова и Адодурова, ни сломить, как Тредиаковского.
В 1747 году Шумахер и Теплов выработали новый регламент
академии. Этот регламент закреплял всесилие канцелярии, ориен-
тировал всю работу на приглашение иностранцев. В университете
не предусматривалось никаких факультетов, в числе наук не было
ни одной, посвященной изучению России. Регламент предусматри-
вал, что все лекции читаются профессорами только на латинском
языке. «А русский изучать незачем, кто латинский знает, в русском
разберется сам» 4,—говорилось в регламенте.
В 1748 году Ломоносов добился нового, самого большого набора
в академический университет. В академию было прислано 24 семи-
1 «Русская беседа», 1860, кн. 20, стр. 214—223.
2 Билярский, стр. 51—52.
3 Текст «покаяния» в книге Меншуткина, «Жизнеописание Ломоносова»,
М. —Л., 1937, стр. 56.
4 М. И. Сухомлинов. История Российской Академии, т. II, СПб.,
1875, стр. 12.

нариста. В этом же году Ломоносов впервые в истории русского
образования начал читать лекции студентам на русском языке.
Ломоносов в это время был уже не один, ему в упорной борьбе уда-
лось преодолеть «недопущение к высоким наукам через принужде-
ние к переводам», от чего он «сквозь многие нападения прошед*
избавился и Попова за собою вывел и Крашенинникова» 1.
Ф Ему удалось добиться того, что вместо Миллера ректором уни-
верситета был назначен Крашенинников. Он сам много и с увлече-
нием работал со студентами. В результате и лекции в университете,
и учение в гимназии «шло с нехудым успехом». Это имело огромное
значение для развития русской науки. С помощью Крашенинникова,
Попова, Тредиаковского, Рихмана и Брауна Ломоносов подготовил
из числа студентов этого набора будущий костяк первых профессор
ров и преподавателей Московского университета. Тем самым была
решена одна из наиболее важных проблем, обеспечивающая успеш-
ность деятельности первого русского университета. В этот же период
впервые за все время существования академии гимназия «произвела
в студенты» 9 человек. Ломоносов рассматривал это событие как явное
доказательство того, что отсутствие студентов в академии объяс-
няется не «неспособностью русских к наукам», как утверждали
Шумахер и его окружение, а умышленной политикой академической
канцелярии. Он с гордостью отмечал, что «студенты почти все яви-
лись способны к слушанию лекций». Но правители академии одних
студентов отправили в Москву, других за границу, третьи были
определены в разные департаменты, и снова «течение университет-
ского учения вовсе пресеклось» 2. Чтение лекций для студентов было
настолько ненавистно Шумахеру, что он велел даже вынести из
аудитории кафедру, с которой, несмотря на запрещения продолжал
читать лекции академик Браун.
В 1753—1755 гг., когда борьба Ломоносова и поддерживавших
его русских ученых против Шумахера и Теплова достигла крайнего
обострения, он написал настоящий обвинительный акт «О необходи-
мости преобразования Академии» 3. Первая часть «О худом состоя-
нии академии» целиком посвящена неудовлетворительному состоя-
1 Пекарский, стр. 923—924.
2 Ламанский, стр. 39.
3 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 545—565. Датировав
эту работу Ломоносова 1760 годом, редактор издания Г. С. Васецкий повторил
ошибку Билярского и Будиловича, хотя Ломоносов ясно говорит о «прошлом
1754 годе» и о том, что с утверждения нового регламента академии прошло восемь
лет (стр. 550). Датировке 1760 годом противоречит и то обстоятельство, что Ломо-
носов ни единым словом не упоминает о своем руководстве университетом й гим-
назией. Указанная работа относится, очевидно, к началу 1755 года.

нию университета и гимназии. Она дословно повторяет выводы «Ни-
жайшего доказательства», обосновывает их теми же доводами и доба-
вляет, что «главного дела не было—университетского регламента»1.
Особенно беспокоило Ломоносова состояние гимназий, так как он
правильно видел в ней «главное дело и самое основание и начало
к происхождению ученых россиян». Указывая на ничтожное число
студентов и гимназистов в академии, Ломоносов отмечал, что число
гимназистов по штату меньше числа студентов. Эта вопиющая неле-
пость обрекала университет на то, что он никогда не мог быть обе-
спечен собственными студентами. Присылка студентов из семинарий
не могла помочь делу, так как они через 2—3 года рассовыва-
лись академической канцелярией по разным местам, и университет
снова оказывался в тупике2. Ломоносов утверждал, что это не слу-
чайные ошибки, а результат того, что Шумахеру и академической
клике «было опасно происхождение в науках и произвождение
в профессоры природных россиян, от которых он уменьшения своей
силы больше опасался. Того ради учение и содержание российских
студентов было в таком небрежении, по которому ясно оказывалось,
что не было у него намерения их допустить к совершенству учения»3.
Понимая, какие далекие политические замыслы стоят за этим,
Ломоносов с гневом говорил о том, что регламент узаконивает эту
преступную политику. В регламенте предусматривалось выписыва-
ние профессоров из-за границы, при которых должны были состоять
русские адъюнкты лишь в качестве переводчиков. Другими словами,
Академия Наук, как писал Ломоносов, критикуя регламент, «и
впредь должна состоять по большей части из иностранных, т. ё. что
природные россияне к тому неспособны»4. Только пользуясь своей
безнаказанностью и опираясь на совершенно непригодный регла-
мент академии, Шумахер мог нагло заявлять: «я-де великую про-
шибку в политике своей сделал, что допустил Ломоносова в профес-
соры». Только этим можно объяснить, что, всячески препятствуя
работе университета и подготовке русских студентов, ничтожный
Тауберт нагло бросал: «Разве-де нам десять Ломоносовых надобно.
И один-де нам в тягость»5;
Выражая интересы народа, Ломоносов выступил с требованием
ликвидации сословных ограничений при поступлении в гимназию
1 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 549.
2 Ломоносов. «Мнение об исправлении СПБ Академии Наук». Это,
очевидно, вариант или, вернее, черновой набросок разбираемой статьи. (В. Пас-
сек.Очерки России; т. II, М., 1840, стр. 49,59—60).
3 Ломоносов; Избр. философск. произв., стр. 553.
4 Там же, стр. 557.
5 Там же, стр. 553

и университет. Он указывал, что основным контингентом. учащихся
должны быть разночинцы, и протестовал против запрещения учиться
в университете детям податных сословий. «В университете тот сту-
дент почетнее, кто больше научился; а чей он сын, в том нет нуж-
ды»1,—писал он. Для подготовки полноценных специалистов, Ломо-
носов требовал разделения университета на факультеты, публикации
программ на каждое полугодие, устройства ежемесячных публичных
диспутов, систематических экзаменов, производства окончивших
университет в ученые степени. Для повышения качества лекций
Ломоносов предусматривал, что профессора должны быть связаны
между собой, кроме того, по каждому предмету должен быть не один
профессор, а несколько, так как при одном профессоре, «что скажет,
то и ладно, как бы худо не было» 2.
Академия, университет и гимназия должны так строить всю
свою работу, требовал Ломоносов, «дабы Академия не токмо сама
себя учеными людьми могла довольствовать, но размножать оных
и распространять по всему государству» 3.
Но несмотря на все старания Ломоносова в эти годы, он не смог
добиться изменений ни в регламенте академии, ни в положении уни-
верситета и гимназии. Более того, именно в это время академиче-
ская клика попыталась повторить над ним расправу 1743—1744 гг.
Теплов добился даже запрещения Ломоносову являться на заседа-
ния академии и объявления ему выговора за выступления против
регламента.
С каждым годом Ломоносов все отчетливее видел, что его
старания наладить подготовку русских студентов в Академии Наук
встречают ожесточенное сопротивление реакционеров. Он все отчет-
ливее понимал, что даже в случае успешного исхода этой борьбы
один академический университет не сможет обеспечить подготовки
кадров в таких количествах, которые бы могли удовлетворить расту-
щие потребности страны. Он правильно понял, что правительство
крепостников, во всяком случае наиболее дальновидные его предста-
вители, также считают необходимым создание в стране новых учеб-
ных заведений, хотя имеют при этом намерения, весьма далекие
от его целей. В силу этого 1754—1755 годы были для него годами
не только ожесточенной борьбы за налаживание работы универси-
тета и гимназии, находившихся при академии, но и годами напряжен-
ной работы по основанию университета в Москве, ставшего первым
русским национальным университетом.
1 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 558.
* В. Пассек. Очерки России, т, II, М., 1840, стр. 65
3Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 554.

Одновременно с этим после основания Московского универси-
тета Ломоносов развертывает и возглавляет борьбу за создание
на базе старого академического университета и гимназии нового
Петербургского университета. Хотя по проектам Ломоносова он
оставался формально частью Академии, но фактически университет
превращался в самостоятельное учебное заведение. Сохранилось
крайне ограниченное число документальных материалов, связанных
с деятельностью Ломоносова по основанию Московского универси-
тета и налаживанию его работы в первые годы существования. Еще
меньше дошло до нас материалов, позволяющих показать роль Ломо-
носова в превращении Московского университета в центр передовой
русской культуры и науки. В силу этого особую важность приобре-
тают материалы по руководству Ломоносовым университета и гим-
назии при Академии Наук. Они позволяют выяснить взгляды Ломо-
носова на организацию учебного процесса, структуру университета,
организацию управления им, место гимназии, состав учащихся
и профессуры и ряд других существенных вопросов. Все это заста-
вляет нас прежде чем непосредственно перейти к деятельности Ломо-
носова по основанию Московского университета, остановиться на его
работе по руководству академическим университетом в 1758—1765 гг.
В марте 1758 г. представители передовой науки в академии доби-
лись крупного успеха: университет и гимназия были поручены Ломо-
носову. Из бюджета Академии Наук были выделены средства на
содержание университета и гимназии. Смета на их содержание была
увеличена на 5 тысяч рублей. Число казенных студентов увеличи-
лось до 30, при этом они были приняты целиком на содержание ака-
демии. Несколько позже Ломоносов добился увеличения числа
гимназистов до 40 человек, на содержание которых ассигновывалось
1 200 рублей.
Ломоносов заботился о создании нормальных условий для учебы
гимназистов 1. Несмотря на упорное сопротивление Тауберта, он
добился передачи университету купленного академией дома Строга-
нова, в котором разместились аудитории, классы и общежития сту-
дентов и гимназистов. Ломоносов лично проверял условия, в кото-
рых живут гимназисты и студенты и, обнаружив, что помещение
крайне запущено и грязно, предупредил инспектора Модераха, что
если им не будут приняты необходимые меры, он будет отстранен
от работы. Когда Модерах продолжал прежнюю шумахеровскую
политику в отношении университета и гимназии «и большим преж-
него нерадением привел университет и гимназию в бедное состояние
1 Билярский, стр. 319—321, 349, 374, 511—512, 522, 531 и др.

своим несмотрением» 1, Ломоносов отстранил его от работы и, не-
смотря на протесты Тауберта и Разумовского, настоял на своем.
Ломоносов добился, что вместо Модераха был назначен его деятель-
ный помощник, талантливый русский ученый С. Котельников.
Как только гимназия поступила под управление Ломоносова,
он решительно перестроил всю систему обучения и воспитания.
Первым делом необходимо было навести в гимназии хотя бы элемен-
тарный порядок. Поэтому он начал с составления правил поведения
гимназистов и распорядка в гимназии. Вслед за этим Ломоносов уни-
чтожил систему обучения, которая господствовала в гимназии с на-
чала ее существования. Русские гимназисты до этого времени
изучали сначала немецкий язык, потом латинский. Абсолютное боль-
шинство занятий проводилось на одном из этих языков. Это приво-
дило к тому, что, как писал в своем донесении Крашенинников, рус-
ские гимназисты не умели писать по-русски и очень плохо читали
на родном языке. Они знали его гораздо хуже, чем немецкий или
латинский. Теперь же центральной «школой» гимназии была сделана
«русская». Изучение русского языка, русского «стиля» и риторики
продолжалось и в немецкой, и латинских школах. Большинство
занятий стало проводиться на русском языке.
Ломоносов требовал, чтобы занятия в гимназии и лекции в уни-
верситете продолжались без перебоев. По его настоянию чтение лек-
ций в университете было поручено людям, которые добросовестно
относились к исполнению своих обязанностей: Брауну, Котельни-
кову, Козицкому, Протасову, Румовскому. В число учителей гим-
назии он определил студентов, хорошо показавших себя в универ-
ситете: Иноходцева, Горина, Петровского, Легкого и др. В борьбе
по налаживанию университета и гимназии Ломоносову приходилось
преодолевать бесчисленное число препятствий. В «Краткой истории
о поведении академической канцелярии» Ломоносов рассказал о том,
с каким трудом он добивался от Тауберта денег на гимназию и уни-
верситет: «Так, что иногда Ломоносову до слез доходило; ибо, видя
бедных гимназистов босых, не мог выпросить у Тауберта денег,
видя, что на ненужные дела их употребляет... когда гимназистам
почти есть было нечего» 2.
Ломоносову удалось добиться значительного улучшения работы
гимназии. По его выражению, «дело пошло лутчим порядком». Впер-
вые за все время существования академии она начала получать сту-
дентов не со стороны, как было прежде, а приготовленных в своей
собственной гимназии. Ломоносов с гордостью писал, что его стара-
1 Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 627, л. 62.
1 Ламанский, стр. 52—53.

ниями «начались в гимназии экзамены и произвождение из класса
в класс и в студенты... и в четыре года произошли (произведены
в студенты.—М. Б.) уже 20 человек, а в одно правление Шумахе-
рово в 30 лет не произошло ни единого человека»1. Ломоносов еще
в 1754 году решительно Bocctan против предлагавшейся Миллером
выписки математика из Германии и настаивал на кандидатуре Ко-
тельникова. Он обвинял канцелярию в том, что она умышленно не
пускает в академию Федоровича, Щепина, Козицкого. Теперь же
после первых успехов в работе гимназии и университета Ломоносов
требовал, «чтобы о выписывании вновь и о приеме иностранных про-
фессоров беспрочное почти старание вовсе оставить, но крайнее
положить попечение о научении и произведении собственных при-
родных и домашних» 2. Он предлагал послать за границу 7 студентов
и сохранить вакансию по ботанике до возвращения из-за границы
Ивана Лепехина, будущего крупного русского ученого и путеше-
ственника. В проекте устава Академии Наук, незадолго до своей
смерти, он писал: «Честь российского народа требует чтоб показать
способность и остроту его в науках и что наше отечество может поль-
зоваться собственными своими сынами, не токмо в военной храбрости
и в других важных делах, но и в рассуждении высоких знаний» 3.
Благодаря стараниям Ломоносова в составе академии появи-
лось несколько русских академиков и адъюнктов. Но Ломоносов
понимал, что все эти успехи крайне непрочны, что академические
реакционеры воспользуются первым же удобным случаем для того,
чтобы уничтожить все завоеванное в результате этой длительной
борьбы. Поэтому, после того как университет и гимназия были пере-
даны в управление Ломоносову, в центре всей его деятельности
стало стремление добиться утверждения устава университета.
В 1759 году Ломоносов закончил работу по составлению устава уни-
верситета, его привилегий, штата и бюджета и подготовил план
его торжественного открытия (инавгурации). В начале 1760 года он
представил все это в академическую конференцию. Как и следовало
ожидать, его проект был встречен в штыки. В «Краткой истории
академической канцелярии» Ломоносов рассказал, что, когда он
составил устав гимназии и университета и передал на просмотр
Теплову и 4 профессорам, один из них, повторяя слова Тауберта,
заявил: «куда-де, столько студентов и гимназистов? Куда их девать
и употреблять будет?» Сии слова твердил часто Тауберт Ломоносову
в канцелярии, и хотя ответствовано, что у нас нет природных
1 Ламанский, стр. 53.
2 Билярский, стр. 642.
8 Пекарский, стр. 847.

Россиян ни докторов, ни аптекарей, да и лекарей мало, так же меха-
ников, искусных горных людей, адвокатов, ученых и ниже своих
профессоров в самой Академии и других .местах, но, не внимая сего,
всегда твердил и другим внушал Тауберт: «Куда со студентами?» 1.
В наброске речи на торжественной инавгурации университета Ломо-
носов посвятил особый раздел возражению на это утверждение. «Не-
которые говорят: куда с учеными людьми?»,—записал он и здесь же
набросал пункты для ответа:«1. Сибирь пространна. 2. Горные дела.
3. Фабрики. 4. Ход севером. 5. Сохранение народа. 6. Архитектура.
7. Правосудие. 8. Исправление нравов. 9. Купечество и сообщение
с ориентом. 10. Единство чистое (дружбы) веры. 11. Земледельство,
предзнание погод. 12. Военное дело» 2.
Если для Ломоносова успешная деятельность созданного им
Московского университета являлась ярким доказательством воз-г
можности иметь такой же университет в Петербурге, то для Шумахера
и Тауберта создание Московского университета было аргументом,
«что университет здесь не надобен и что все, до того подлежащее,
уступить Московскому Университету» 3. Как указывал Ломоносов, они
успели даже отправить лучших гимназистов для работы в монетную
канцелярию. Однако Ломоносову удалось добиться того, что проект
был подписан Разумовским и представлен правительству. Ломоносов
был уверен в близкой победе и готовил речь, которая должна была
быть произнесена на торжественном открытии Петербургского универ-
ситета: В ней он высказывал свои самые заветные желания и мечты
и заканчивал ее разделом, называвшимся «Предсказание». «Подвиг-
нется Европа...»,—набрасывал он. «Будет время, когда Сибирь,
наполненная разными народами, на разных языках будет приносить
похвалы дому Петрову, и как из Греции, так из России...» 4.Он не
закончил свою мысль, но она совершенно ясна.
Вещая мечта Белинского о внуках и правнуках, которым суж-
дено видеть Россию, «стоящею во главе образованного мира, дающею
законы и науке и искусству и принимающею благоговейную дань
уважения от всего просвещенного человечества 5», прямо перекли-
кается с «предсказанием» Ломоносова.
Но надежды Ломоносова были снова-обмануты. Ни Воронцов,
ни всесильный тогда Шувалов, старательно изображавшие себя
«друзьями и покровителями» Ломоносова, палец о палец не
1 Ламанский, стр. 54.
2. Пекарский, стр. 684.
3 Там же, стр. 637.
4 Там же, стр. 685.
5 В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. III, 1953, стр., 488.

ударили, чтобы осуществить утверждение его проекта Елизаветой,
Трагическое впечатление производят письма Ломоносова к И. И. Шу-
валову и М. И. Воронцову. Он просит, уговаривает, умоляет о под-
писании проекта, представляет все благодатные последствия этого
акта для работы академии, для распространения наук и просвеще-
ния в России, для успеха его собственной работы; но все оказывается
напрасным. Не помогли ни официальные представления, ни част-
ные письма, ни стихи. Ломоносов, прося об утверждении проектов,
писал Шувалову: «Сие будет конец моего попечения о успехах в
науках сынов Российских и начало особливого рачения к приведе-
нию в исполнение старания моего в словесных науках. Дело весьма
Вам не трудное, и только стоит Вашего слова, которым многие наук
рачители обрадованы будут и купно я с ними»1. Указывая, что он
хлопочет не о себе лично, а об интересах всей страны, Ломоносов
писал: «Ежели Вам любезно распространение наук в России...
постарайтесь о скором исполнении моих справедливых для пользы
отчества прошениях...». «Сие будет большее всех благодеяние, кото-
рое в. пр. мне в жизнь сделали»2. Не помогло и то, что, стараясь
о скорейшем утверждении устава Петербургского университета,
Ломоносов указывал Разумовскому, «что по сему можно и в Мало-
россии учредить университет», а Шувалову писал, что эта привиле-
гия «может быть и для Московского Университета несколько послу-
жит»3. Не помогли и неоднократные поездки в Петергоф, которые
он предпринимал в надежде добиться приема у Елизаветы. В чем же
причина того, что Разумовский подписал проект? Разумовский был
человеком, который не испытывал какой-либо любви к наукам.
Недаром издатель сатирического журнала «Адская почта» Ф. Эмин,
издеваясь над жадным и невежественным Разумовским, писал, что
он под словом «науки» понимает то город, то село, которые должны
увеличить его владения 4. Почему же этот человек поддержал проект
Ломоносова?—Разумовский убедился, что Шувалов, разыгрывая
роль покровителя наук, оказался несравненно дальновиднее его
и укрепил свое положение. Отсюда желание противопоставить
«шуваловскому» университету «свой», который бы находился на
глазах двора. Отсюда и посещение Разумовским Московского уни-
верситета и составление по его заказу Тепловым и Миллером проекта
университета в Батурине. Что же касается Шувалова, ему ничего
не стоило осуществить просьбу Ломоносова, но он думал лишь
1 Ломоносов. Соч., т. VIII, стр. 223 (курсив мой.—М. Б.),
2 Там же, стр. 221, 229.
3 Ломоносов. Соч., т. V, стр. 91; т. VIII, стр. 221.
4 «Русский архив», 1873, стр. 1922.

о своих узкокорыстных интересах. Для него роль «мецената Ломоно-
сова», «покровителя наук и художеств» была средством для того,
чтобы укрепить свое положение.
В плане же основания Петербургского университета он видел
только хитрый ход Разумовского, стремившегося пошатнуть его
положение. Поэтому он не только ничего не сделал для проведения
ломоносовского проекта в жизнь, но, наоборот, помешал его осуще-
ствлению. Шувалову, Воронцову, Разумовскому, думавшим лишь
о своекорыстных или узкоклассовых интересах, была чужда и непо-
нятна борьба Ломоносова за развитие передовой национальной
культуры. Как на результат излишней самоуверенности, они смот-
рели на полное чувства гордости за себя и свой народ заявление
Ломоносова: «Сами свой разум употребляйте. Меня за Аристотеля,
Картезия, Невтона не почитайте. Если же вы мне их имя дадите, то
знайте, что вы холопи; а моя слава падет и с вашею» 1. Они не пони-
мали и не могли понять, почему Ломоносов, стараясь закрепить
за собой и за своей родиной приоритет на свои открытия, писал: «Сверх
сего, не продолжая времени, должен я при первом случае объявить
в ученом свете все новые мои изобретения ради славы отечества,
дабы не воспоследовало с ними того же, что с ночезрительною тру-
бою случилось» 2. В страстных спорах Ломоносова по поводу своих
теорий они видели лишь беспокойство неуживчивого человека. Они
считали, что Ломоносов добивается утверждения нового регламента
Академии Наук для того, чтобы получить новый чин или большее
жалование, и думали, что могут относиться к нему, как к продажным
писакам, вроде Юнкера, Штелина, Петрова или Рубана. Они не
принимали всерьез его слов о том, что это «больше отечеству, нежели
мне, нужно и полезно» 3.
Отвечая продажным писакам, обвинявшим Ломоносова в лести
и униженном поведении по отношению «к сильным мира сего», Пуш-
кин писал: «Ломоносов достоин уважения всех честных людей,
несмотря на его льстивые посвящения» 4. Он восхищался тем достоин-
ством, с которым держался Ломоносов в отношении своих «покрови-
телей». «Он умел за себя постоять и не дорожил ни покровитель-
ством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло
о его чести или о торжестве его любимых идей. Он пишет этому
самому Шувалову, представителю муз, высокому своему патрону,
1 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 259.
* Ломоносов. Соч., т. VIII, стр. 207.
8 Там же, стр. 204.
4 А. С. Пушкин. Сочинения в одном томе, Гослитиздат, 1949,
стр. 780.

который взДумал над ним пошутить—«Я в. п. не только у вельмож
или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у са-
мого господа бога...». Вот каков был этот униженный сочинитель
похвальных од и придворных идиллий!»1—восклицал Пушкин.
Но то, что прекрасно понимал, чем восхищался Пушкин,
не могли, не хотели понимать Шуваловы, Разумовские и Ворон-
цовы. Поэтому-то они, «помогая» ему в мелочах, ничего не сделали
для осуществления его главных требований. Так было и с проектом
устава университета в 1760—1761 годах. В царствование Екатерины II
Ломоносов сделал еще одну попытку добиться утверждения проекта
с помощью Г. Орлова. Но Орлов, «покровительствовавший» Ломоно-
сову и забавлявшийся опытами с электричеством, оказался ничуть
не лучше Разумовского и Шувалова. Как и они, Орлов ничего но
сделал для действительной помощи Ломоносову. Наоборот, удары
сыпались на Ломоносова один за другим и удары один тяжелей дру-
гого. Сама Екатерина сделала немало для того, чтобы отравить
последние годы жизни Ломоносова. В 1763 году по доносу Тауберта,
Миллера, Штелина, Эпинусса и других Екатерина даже совсем
уволила Ломоносова из академии. Тауберт и Миллер торжество-
вали, что они навсегда избавились от своего врага и строили планы,
кого выписать из-за границы и как распределить места в академии 2.
Но Екатерина сообразила, что изгнание из академии Ломоносова,
который был в это время признанным главой русской науки и литера-
туры и которого хорошо знали в Европе 3, может произвести внутри
страны и за границей невыгодное для нее впечатление. Поэтому указ
об его отставке был отменен. Популярностью Ломоносова в России
й признанием его заслуг иностранными академиями объясняется
и такой жест Екатерины, как посещение ею мастерской Ломоносова.
В то же время с помощью своих приспешников она создала для него*
совершенно невыносимые условия работы. Отстранение от руковод-
ства географическим департаментом и назначение туда Миллера,
попытка передать в распоряжение Шлецера материалы Ломоносова
по языку й истории, назначение Шлецера академиком и открытие
ему доступа к важнейшим государственным документам, препят-
ствия в сооружении мозаичного монумента Петру—эти и десятки
подобных фактов были проявлением травли великого ученого. Целью
этой травли было уничтожить, сломить Ломоносова и духовно
1 А. С. Пушкин. Сочинения в одном томе, Гослитиздат, 1949, стр. 790.
2 Ламанский, стр. 109; Пекарский, стр. 786.
3 Об известности Ломоносова в Западной Европе говорит факт его избра-
ния в 1756 г. членом Шведской академии, а в 1764 г. членом Болонской ака-
демии.

и физически, В этих условиях даже у него вырываются жалобы,
что не хватает больше сил для борьбы. «И так не могу больше
терпеть таких злодейских гонений, и сил моих нет больше спорить,
и наконец намерен остатки изнуренных на науки и на тщетные
споры дней моих препроводить в покое...»1. В довершение всего
тяжелая болезнь, результат нечеловеческой работы, которую он
нес на себе почти четверть века, часто выводила его из строя и прико-
вывала его к постели. Но Ломоносов и в этих условиях остался
самим собой. Можно только поражаться, как тяжело больной,
он не только продолжал напряженно и плодотворно работать, но
и с исключительным мужеством и достоинством отстаивал дело,
которому он посвятил всю свою жизнь. Его не могло остановить
ни санкционирование действий его врагов Разумовским или Сенатом,
его не могли остановить даже указы самой Екатерины. История
с географическим департаментом и приглашением Шлецера ясно
показала это.*«Я положил твердое и непоколебимое намерение,
чтобы за благополучие наук в России, ежели обстоятельства потре-
буют, не пожалеть всего моего временного благополучия», 2 —так
заявлял он еще в начале своей деятельности и до конца жизни остался
верен этому принципу.
Борьбу Ломоносова могла остановить только смерть. 4-го апреля
1765 года она вырвала его из строя борцов. Враги Ломоносова но
скрывали своей радости. Они спешили сообщить друг другу эту
новость, делились планами и торжествовали, что теперь им никто
не будет мешать 3. Придворные и академические реакционеры спе-
шили использовать смерть Ломоносова в своих целях. Его объявили
певцом религии и самодержавия, певцом Екатерины и Елизаветы.
Его стремились оторвать, спрятать от народа, которому он верно слу-
жил всю свою жизнь. Одновременно с этим придворная клика и посла
смерти Ломоносова продолжала его травлю. Когда десятилетний
Павел, будущий император, узнал о смерти Ломоносова, то он отве-
тил: «что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал» 4.
В этих словах выражено отношение не только и не столько Павла,
сколько отношение самой Екатерины и всей придворной клики.
Именно Екатерина и придворная клика погубила его архив, его
бесценные «манускрипты», о которых сам Ломоносов писал, что они
«могут ныне больше служить, нежели я сам»5.
1 Ломоносов. Соч., т. VIII, стр. 267—268.
2 Там же, стр. 147.
3 Пекарский, стр. 876—877.
4 «Русский архив», 1869, стр. 13.
5 Ломоносов. Соч., т. VIII, стр. 207.

Придворные и академические реакционеры, при жизни Ломо-
носова всячески травившие его, стремившиеся дискредитировать
его замечательные открытия и теории и относившиеся с нескрывае-
мой злобой к его патриотической и демократической деятельности,
после его смерти изменили свою тактику. С одной стороны, они ста-
раются всячески замолчать, скрыть его материалистические теории,
с другой,—фальсифицировать его литературную, научную и обще-
ственную деятельность, выхолостить из нее прогрессивное содер-
жание, притупить демократическую, общенародную направленность
его творчества. Извращая и опошляя содержание и направленность
деятельности и творчества великого ученого, реакционеры всех
мастей, учитывая огромную известность Ломоносова, пытаются
вместе с тем предоставить известную славу его имени. Они исполь-
зуют имя и славу Ломоносова для оправдания и восхваления своей
реакционной антинародной политики, против которой с такой
страстью он боролся всю жизнь. Так поступали и поступают реак-
ционные классы в отношении великих людей, прокладывающих
новые пути в науке, литературе, в общественной жизни. Не избе-
жал этой участи и Ломоносов.
Академические реакционеры не уступали придворным. Они
выслушали посвященную Ломоносову речь домашнего врача Разу-
мовского Леклерка, избранного по предложению Штелина академи-
ком на освободившееся место. Это был тот самый Леклерк, на неве-
жественную и клеветническую книгу которого о России и ее истории
несколько лет спустя был вынужден отвечать историк Болтин. За
пустыми и холодными восхвалениями Ломоносова, как верно отметил
один из исследователей, в речи стояло безграничное самомнение
и самодовольство Леклерка: «Ломоносова среди вас больше нет, но
зато есть я—Леклерк!». Но даже и такая речь показалась излишней,
ее сдали в архив и она пролежала в нем около сотни лет, когда ее
приняли за чистую монету, и, умалчивая о том, что из себя предста-
влял Леклерк, опубликовали с самыми лестными комментариями 1.
Академическая клика, стремившаяся запрятать в пыль архивов
работы Ломоносова, дискредитировать его открытия, 10 мая 1765 г.,
т. е. всего через месяц после смерти Ломоносова, решила «рассмо-
треть состояние университета и гимназии». Вывод был такой, какого
и следовало ожидать от академических реакционеров: «употреблен-
ные с 1759 года (т. е. с того времени, как университет и гимназия
1 Пекарский, стр. 877—879. В журнале «Вопросы философии» № 6
за 1951 г. напечатана статья В. И. Чучмарева, в которой невежественный кле-
ветник Леклерк отнесен к числу «виднейших петербургских ученых», принад-
лежавших к «дружескому окружению» Ломоносова.

поступили под управление Ломоносова.—М. Б.) разные опыты...
не мало не соответствовали намерению академии». Академическая
конференция заявила, что обучение студентов в академии обходится
гораздо дороже (!), чем их посылка за границу, что только за грани-
цей можно обучить студентов наукам, языкам и светским манерам.
В противовес Ломоносову и Котельникову, писавшим незадолго до
этого о хорошем поведении студентов и гимназистов, об их усердных
занятиях и хороших успехах, академическая конференция объявила
«что как между студентами, так и гимназистами находится почти
половина пьяниц, забияк и ленивых, непонятных и в ученьи по ныне
никакого успеха не оказывающих» 1. Так же отозвалась конференция
и об учителях гимназии, привлеченных Ломоносовым и Котельни-
ковым, заявив, что они «всякими пороками заражены». Все зло эти
реакционеры от науки видели в том, что студенты и гимназисты
«набираемы были (Ломоносовым. — М. Б.) все из самой под-
лости» 2.
Вопрос о социальном составе учащихся являлся одним из цен-
тральных пунктов противоречий между Ломоносовым и академиче-
ской кликой. Еще при обсуждении составленного Ломоносовым устава
гимназии представители клики требовали запрещения принимать в
гимназию и университет детей из податного сословия. Модерах в быт-
ность свою инспектором гимназии требовал, чтобы в гимназию «не при-
нимали простонародья». Его горячо поддерживал Миллер, заявляв-
ший: «гимназия испорчена тем, что состоит из мальчиков нисшего
сословия» 3. Тот же Миллер в 1761 году писал Теплову, что Ломоносов
«разорит всю академию», если его не остановят. «Мы видим печальный
тому пример на университете и гимназии, которыми он исключи-
тельно управляет: они никогда не были в таком плохом положении,
как теперь» 4. Улучшение работы университета и гимназии, ориенти-
ровка Ломоносова на разночинный состав учащихся—это как раз
больше всего пугало академическую клику. Ломоносов же добился
того, что гимназия и университет целиком состояли из разночинцев.
Так называемые «Университетские дела» за 1759—1764 гг. архива
АН СССР содержат значительное количество заявлений солдат,
мастеровых, плотников, истопников, мелких приказных и других
представителей низов о приеме их детей в гимназию академии. По
ордерам Ломоносова почти все они были не только приняты, но
1 Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 828, л. 2,
2 Там же.
3 Пекарский, стр. 673—677; Д. А. Толстой. Академическая
гимназия в XVIII столетии, СПб., 1885, стр. 22, 34.
4 Пекарский, стр. 727.

и зачислены на казенное содержание. Среди принятых Ломоносовым
мы видим и солдатского сына Василия Зуева (будущего академика)
и добравшегося до академии уроженца далекой Камчатки Ивана
Мошкова и отпущенных крепостных Алексея Борисова и Тихона
Замараева и многих других 1. Но Ломоносов не ограничивался при-
емом тех разночинцев, которые сами шли в академию. Он звал их
в науку, в руководимый им университет. В специальном объявлении
он обращался с призывом к тем «дворянам и разночинцам, кои детей
своих... к обучению гимназическим наукам своего достатку на содер-
жание не имеют, чтобы представляли таких молодых людей при чело-
битьи академической канцелярии, которая о их определении к гим-
назическим наукам рассмотрит и попечение иметь будет» 2. В результате
его деятельности в 1760 г. в гимназию было принято 40 человек. Для
сравнения укажем, что за все предшествующее десятилетие в гимназию
академии было принято всего 24 человека. В 1761 г. в гимназии учи-
лось 46 человек. Их социальный состав чрезвычайно любопытен. Среди
них было детей: солдат—24, унтер-офицеров—6, ремесленников—3,
мелких приказных—2, учителей—2, купцов—4, духовенства—2,
прапорщиков—1, прочих—2 3. В 1763 г. из находившихся на казен-
ном содержании 33 гимназистов было детей: солдат и матросов—17,
унтер-офицеров—3, наборщиков—3, садовника—1, обозного—1, сто-
рожа—1, приказчика—1, купцов—2, дьячка—1, священника—1,
профессоров—2 4. Еще более показателен был состав студентов руко-
в 1761 г., 10 человек: А. Леонтьев, А. Поленов, И. Лепехин, Г. Ива-
нов, Д. Легкой, Ф. Васильев, Н. Стрешнев, Г. Шпынев, А. Горин
и П. Иноходцев были детьми солдат; В. Федотов—сын садовника,
И. Машков—«камчатский уроженец, штурманов сын», Д. Макеев—
сын купца, В. Савельев—сын живописца и П. Петровский—сын
офицера 5.
Заявление конференции, что «опыт Ломоносова себя не оправ-
дал», на деле означало смертный приговор университету. В ордере
Тауберта, охаивающем руководство университетом со стороны Ло-
моносова и обрушивающемся на демократический состав студентов
и гимназистов, прямо говорится, что Екатерина «сама предписать
соизволила регламент каким образом воспитывать обоего пола юно-
1 Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 825, лл. 77, 96—101, 111—114, 133, 136;
д. 826, лл. 72—73, 240, 263—331.
2 Там же, д. 825, № 2, л. 37.
3 Там же, лл. 187—189, 336—337.
4 Там же, д. 826, лл. 254—256.
5 Там же, д. 825, лл. 186, 335.

шество». Тауберт ссылается на регламент «института благородных
девиц» и заключает, что, согласно указаниям Екатерины, академи-
ческая канцелярия считает необходимым «сделать точно такое ж
учреждение»1.
Больше в протоколах академии нет упоминаний об универси-
тете. Лекции фактически прекратились. Одних студентов отправили
за границу, постаравшись не пустить их в Академию Наук по их
возвращении. Так было, например, с выросшим в академической
гимназии и университете выдающимся русским юристом и экономи-
стом Алексеем Поленовым. От остальных студентов под разными пред-
логами постарались избавиться 2. Через полгода после смерти Ломоно-
сова их осталось вместо 30 всего 9, а к концу 60-х годов в академии
фактически не было ни студентов, ни университета. Ликвидация
университета была далеко не единственной, но существенной причи-
ной того, что Петербургский университет был основан только через
полстолетия после смерти Ломоносова.
В свете сказанного более чем странно звучит утверждение исто-
рика Академии Наук Г. А. Князева, который пишет: «После смерти
Ломоносова... Петербургский университет быстро распался, п дея-
тельность его постепенно к концу века заглохла». Написав это, Г. Кня-
зев замечает: «Впрочем, этот вопрос потерял уже свою остроту (?!),
так как развивался, основанный по мысли того же Ломоносова, Москов-
ский университет»3. Как раз наоборот: не потерял, а приобрел еще
большую остроту. Заявлять так—значит на деле становиться на сто-
рону Шумахера, Тауберта и Миллера, значит объявлять бессмыслен-
ной и ненужной всю ту борьбу за Петербургский университет, кото-
рую вели Ломоносов, Крашенинников и другие передовые русские
ученые в 1754—1765 гг.
Не менее печальная судьба постигла академическую гимназию..
Из нее была удалена почти половина учеников, неугодных клике-
Крашенинников и Ломоносов были в могиле, Котельников был отстра-
нен от руководства гимназией, и ему было приказано немедленно,
освободить квартиру. «Пусть ищет где хочет другую»,—цинично,
распорядился Тауберт 4. Гимназия была поручена вечно пьяному
Фишеру и приглашенному Таубертом Бакмейстеру. Фишер и его
подручные установили в гимназии настоящий террор. Резко ухуд-
шилось материальное положение гимназистов. Они безуспешно жало-
вались на плохую пищу, указывая, что «кушанье нехорошо, порции
1 Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 828, л. 2.
2 Там же, д. 828, л. 3, 123, 130—131, 175.
3 Г. А. Князев. Краткий очерк истории Академии Наук СССР,
М.—Л., 1945, стр. 16.
4 Там же, д. 828, л. 123.

очень малы, похлебки не сыты», что «соленая рыба со столь худым
запахом, что и есть не можно». Даже некоторые официальные лица
были вынуждены отметить, что гимназисты постоянно бродят в по-
исках хлеба1. Своими действиями Фишер и его помощники довели
гимназистов до того, что те, стремясь избавиться от истязаний, подо-
жгли гимназию 2. Разгоняя и терроризируя гимназистов, набранных
Ломоносовым, Тауберт в соответствии с указаниями Екатерины
набирает в гимназию 30 детей дворян и придворной прислуги 5—6 лет-
него возраста. Почти всем детям солдат
г ремесленников и т. п. Тау-
берт отказывает в приеме. Те несколько детей бедняков, которые были
все же приняты в гимназию, были отчислены Таубертом. Так, в но-
ябре того же года им были отчислены 5-летние сын солдата Иван
Андреев и сын матроса Петр Леонтьев, так как «оказали себя в науке
весьма неспособными» 3.
В результате таких действий академической клики гимназию
постигла судьба университета: она быстро зачахла и бесследно
исчезла. Придворная и академическая клики сделали все, чтобы дело,
начатое Ломоносовым, умерло вместе с ним. Но с помощью Ломоно-
сова, под его руководством, на его книгах и идеях в Академии Наук
выросли Степан Крашенинников, Семен Котельников, Иван Лепехин,
Алексей Протасов, Алексей Поленов, Николай Озерецковский, Сте-
пан Румовский, Василий Зуев, Тимофей Малыгин, Никита Соколов,
Петр Иноходцев, Василий Севергин и многие другие. Выражая
и отстаивая насущные национальные интересы народа, они продол-
жали и развертывали борьбу за передовую культуру и науку.
Реакционеры погубили академический университет и гимназию,
созданию которых Ломоносов отдал столько сил и времени, но заду-
шить передовую русскую культуру и науку они были бессильны,
как бессильны они были, несмотря на все репрессии, сломить борьбу
народа против самодержавия и крепостничества.
Одним из важнейших центров в стране, где было подхвачено
поднятое Ломоносовым знамя борьбы за передовую материалисти-
ческую науку, за демократические принципы образования, за раз-
витие освободительного патриотического направления в русской
культуре, был созданный по инициативе Ломоносова Московский
университет.
1 Арх. АН СССР, ф. 3 оп. 1, д. 828, лл. 404, 409.
2 Д. А. Толстой. Академическая гимназия в XVIII столетии,
СПб., 1885, стр. 66—67.
3 Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 828, л. 145,

Ломоносов был великий человек. Он
создал первый университет. Он, луч-
ше сказать, сам был первым нашим
университетом.
А. С. Пушкин
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПРОЕКТ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
К середине XVIII века создание национального центра высшего
образования в России превратилось в задачу большого государ-
ственного значения. Заслугой Ломоносова является то, что он не
только понял общегосударственное, национальное значение этой
задачи, но и добился ее осуществления.
Ломоносов правильно понял, какие преимущества для работы
университета дает его основание не в Петербурге, а в Москве. Москва
была инициатором объединения русского народа в единое националь-
ное государство и его освобождения от иноземного гнета. Она явля-
лась многовековым центром русской культуры и просвещения.
В середине XVIII века Москва являлась центром всероссийского
рынка и была тесно связана со всеми районами страны. Она была
одним из самых важных в стране центров развивавшегося мануфак-
турного производства. Ее торговые обороты быстро возрастали.
Москва была огромным городом, большинство населения которого
составляли «разночинцы». В Москве не было такого наплыва инозем-
ных проходимцев, как в Петербурге. Все это создавало для осно-
вания и работы университета условия. более благоприятные, чем
в Петербурге.

Пламенный патриот, великолепный знаток прошлого своей
Родины, Ломоносов прекрасно понимал место и значение Москвы
в истории и жизни страны. Он сам начинал свою учебу в Москве,
и это помогло ему убедительно обосновать выгоды основания универ-
ситета именно в Москве. В «доношении», представленном в Сенат, ука-
зывалось, что основание университета в Москве «тем удобнее быть
кажется» по следующим причинам: 1) в Москве живет огромное число
дворян и разночинцев, 2) Москва занимает исключительно удобное
положение по отношению ко всем частям страны, 3) содержание сту-
дентов и гимназистов обойдется в Москве дешевле, чем в Петербурге,
4) в Москве большая возможность получить значительное число свое-
коштных студентов, так как они легко могут найти там квартиры,
5) то обстоятельство, что многие стремятся дать своим детям обра-
зование и не останавливаются перед расходами по найму учителей-
иностранцев, «которые не токмо учить наукам не могут, но и сами
тому никакого начала не имеют», говорит как о необходимости созда-
ния университета, так и о наличии условий для его деятельности 1.
Ломоносов понимал, что в существующих условиях он мог
добиться осуществления своих предложений только в том случае,
если будет действовать через лиц, обладавших значительной властью
и влиянием. Он понимал, что без поддержки вельмож его предста-
вления, как бы ни было велико их значение, утонут в море канцеляр-
ской переписки, либо будут лежать без движения в одной из колле-
гий или канцелярий. Так было и в вопросе об основании Московского
университета. Ломоносов воспользовался помощью И. И. Шувалова
для осуществления мероприятия, которое являлось жизненно необ-
ходимым для страны.
Шувалов бесспорно сыграл известную роль в осуществлении
плана Ломоносова по основанию Московского университета. Без его
помощи эта работа никогда не была бы осуществлена так быстро.
Дворянские и буржуазные историки видели в этом доказательство
того, что Шувалов был единомышленником, другом, покровителем
и учеником Ломоносова, что он использовал свою власть и свое
«положение для бескорыстного служения делу распространения
науки и просвещения в России. Так, с некоторыми поправками рас-
сматривают этот вопрос и авторы ряда исследований, вышедших уже
в советское время 2. Легенда об исключительной роли Шувалова
в развитии русской национальной культуры и просвещения возникла
1 ЦГАДА, p. XVII, д. 38, л. 4.
2 Ломоносов. Соч., т. VIII, стр. 6; Меншуткин, стр. 100—106;
Бахрушин, стр. 8—10; М. Сизова. Михайло Ломоносов, «Молодая
Гвардия», 1951, стр. 383—408.

в дворянской и буржуазной литературе не случайно. Она имела
своей целью доказать, что развитие русской культуры происходило
при активной поддержке и помощи самодержавия. Распространение
этой легенды в работах советских ученых является либо перепевом
буржуазных концепций, либо их некритическим использованием.
И. И. Шувалов представляет собой одну из интереснейших фигур
дворянской России середины XVIII века. Выходец из мелкопомест-
ного дворянства, он превратился во всесильного фаворита. Вольтер
был очень близок к истине, когда назвал его человеком, который «в те-
чение пятнадцати лет неограниченно управлял империей протяжением
в две тысячи лье» 1. Можно только удивляться живучести версии о том,
что «предоставив своему двоюродному брату П. И. Шувалову сферу
государственных дел, он предпочел более скромную и, вместе с тем,
более лестную роль мецената и покровителя наук и искусства»2.
В действительности Шуваловы держали в своих руках все нити госу-
дарственного управления. Руководство внутренней политикой осу-
ществляли Петр и Александр Шуваловы. Иван Шувалов играл очень
крупную роль в направлении внешней политики России, особенно
после отстранения А. П. Бестужева-Рюмина 3. «Власть его так вели-
ка, что иногда нег возможности ей противодействовать» 4, - писал
А. П. Бестужев-Рюмин английскому послу. Генерал-прокурор Сената
Глебов и государственный канцлер М. Воронцов были ставленниками
Шуваловых и покорными исполнителями их воли. Достаточно ска-
зать, что М. Воронцов отчитывался перед И. И. Шуваловым и держал
себя с ним как приказчик перед барином. Его письма к И. И. Шува-
лову переполнены униженными просьбами, сообщениями важней-
ших политических новостей и вопросами о том, как Шувалов при-
кажет ему действовать в том или другом вопросе 5.
Никогда серьезно не интересовавшийся никакими науками и
искусствами Шувалов не шел дальше увлечения французскими
романами. Изнеженный, капризный и ленивый, в страсти к нарядам
не уступавший ни одной моднице, он был в глазах современников
наиболее ярким олицетворением тех представителей аристократии,
которые получили название «петиметров». В его мировоззрении
и деятельности сочетались либерально-просветительская фразеоло-
гия, аристократически-салонная болтовня и обычное крепостниче-
1 «Литературное наследство» № 29/30, М., 1937, стр. 160.
2 С. В. Бахрушин, стр. 8.
3 См. «Русская беседа», 1857, № 1, стр. 10; «Русский Архив», 1867,
стр. 67—69.
4 «Русский Архив» 1864, стр. 286.
5 См. Архив князя Воронцова, тт. VI, XXXII; «Русский Архив», 1864,
стр. 266—292, 348—394; 1867, стр. 67—69; 1870, стр. 1398—1401.

ство. Переписываясь с французскими просветителями, он кокетни-
чал своим «свободомыслием», объявлял себя их учеником и выслуши-
вал требования Гельвеция «поощрять свободную мысль и не давать
ножницам суеверия и богословия подрезать духу крылья» 1. Одновре-
менно он заботился о том, чтобы с первого дня существования универ-
ситета студентам и гимназистам регулярно преподавался катехизис,
и настойчиво хлопотал об этом перед синодом 2. Он возмущался тем
«вредом в нравах», которое причиняет «даже до простых людей»
«чтение сочинений Вольтера и энциклопедистов, устремившихся
истреблять законы христовы» и требовал сурового наказания тех,
кто выступает против догматов церкви 3.
Шувалов выступал в роли «Северного Мецената», покровителя
наук, литературы и искусства в России, покровителя Ломоносова
и исполнителя eto замыслов. Одновременно с этим он выдвигал
и поощрял придворного проповедника Гедеона Криновского, рьяно
нападавшего в своих проповедях на науку и особенно на Ломоно-
сова4.
Показной «патриотизм» Шувалова преспокойно уживался с гал-
ломанией и космополитизмом. На средства Шувалова его секретарь,
один из самых активных проповедников масонства, барон Чюди
издавал на французском языке журнал «Le cameleon litteraire», исполь-
зовавшийся Шуваловым для беззастенчивой саморекламы. В про-
граммной статье, которой открывался первый номер журнала, Чюди
прямо заявлял, что космополитизм является его символом веры 5.
Он энергично выступал против атеизма и печатал «научные» статьи
«о философском камне алхимиков» и т. п. Не удивительно, что Ломо-
носов был очень недоволен, когда его похвальное слово Петру в пло-
хом переводе Чюди появилось в этом журнальчике 6. Шувалов пере-
писывался с доброй половиной аристократов Европы и почти 15 лет
пробыл за границей, проводя время в аристократических гостиных
Франции, Англии, Италии и Австрии. Там он чувствовал себя как
рыба в воде и неизменно встречал самый радушный прием. К нему
как нельзя лучше подходит характеристика русских помещиков,
данная И. В. Сталиным. «В Европе многие представляют себе людей
в СССР по-старинке, думая, что в России живут люди, во-первых,
1 «Литературное наследство», т. 29/30, М., 1937, стр. 270.
2 См. ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 24, д. 150, лл. 1, 10, 55—71; он. 90, д. 143.
лл. 1—4; д. 313, л. 22.
3 Архив Воронцова, т. VI, стр. 305.
4 Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 198, лл. 29—85.
5 «Известия АН СССР», отд. гуманитарных наук, 1929, № 1, стр. 26,
см. также стр. 31, 33—34 и др.
6 Ломоносов. Соч., т. IV, Комментарии, стр. 362.

Письмо М. В. Ломоносова к И. И. Шувалову об учреждении Московского
университета (июнь—июль 1754 года)
Архив АН СССР

покорные, во-вторых, ленивые. Это устарелое и в корне неправиль-
ное представление. Оно создалось в Европе с тех времён, когда стали
наезжать в Париж русские помещики, транжирили там награблен-
ные деньги и бездельничали. Это были действительно безвольные
и никчёмные люди» 1. Шувалов разыгрывал роль «друга философов»
и переписывался с Вольтером, Гельвецием, Д'Аламбером и Бюффо-
ном, но это было в действительности тем же самым «отвратительным
фиглярством в сношениях с философами», о котором писал Пушкин,
характеризуя Екатерину II. Отнюдь не случайно Екатерина и Павел
награждали его высшими орденами и чинами и жаловали ему тысячи
крепостных как раз тогда, когда они расправлялись с деятелями
передовой культуры. Ему устраивали торжественные приемы Бирон
и Фридрих II, римский папа и французский король. Шувалов платил
им тем же: он восхвалял «заботы» Петра III по управлению шляхет-
ским корпусом, восхищался Бироном и ставил действия Фридриха II
по управлению страной в пример всем остальным государям 2.
Столь же мало соответствует действительности и версия об его
исключительной доброте, великодушии, уступчивости, скромности
и т. д. Шувалов был ловким и умелым интриганом, положение кото-
рого было в конечном итоге основано только на некоторых преиму-
ществах, не имеющих никакого отношения ни к науке, ни к госу-
дарственной деятельности.
Фридрих II имел все основания предупреждать Петра III об
опасности дворцового переворота со стороны Шуваловых 3. Если им
не удалось осуществить замышляемый ими переворот, то причины
этого следует искать в их крайней непопулярности в гвардейских
кругах, в том, что глава их партии П. Шувалов умер через несколько
дней после смерти Елизаветы. Даже после того, как в 1762 году Ека-
териной II был успешно осуществлен дворцовый переворот, она про-
должала опасаться интриг Шувалова и поспешила отправить его
в почетную ссылку за границу, разрешив вернуться только через
15 лет, когда он был для нее уже не опасен 4.
Действительно, Шувалов кое в чем помогал Ломоносову, но
далеко не так много и далеко не так часто, как принято считать. Это
совершенно правильно подчеркнул А. Морозов: «Всеми своими успе-
хами Ломоносов был обязан не «щедротам» Елизаветы и не «покрови-
тельству» Шувалова, а самому себе, своей неустанной борьбе за все
то, что отвечало насущным нуждам и потребностям исторического
1 И. В. Сталин. Соч., т. 13, стр. 110.
2 См. «Русская беседа», 1857, № 1, стр. 54—55, 67—69; «Литературное на-
следство», № 29/30, М., 1937, стр. 159; Шевырев, стр. 86.
3 «Русский Архив», 1863, стр. 566—568.
4 См. «Русский Архив», 1867, стр. 90—93.

и культурного развития русского народа»1. Ломоносов, боровшийся
за интересы народа, видел, что «покровительство» Шувалова сплошь
и рядом ограничивается красивыми жестами: Шувалов «любит
и жалует», но от этого ни положение академии, ни положение самого
Ломоносова не становилось лучше. «Все любят, да шумахерщина»,—
с горечью замечал он в одной из своих последних записок 2.
Не раз Ломоносову приходилось давать решительный отпор вель-
можному самодурству и высокомерию Шувалова и ему подобных,
стремившихся оскорбить и унизить великого ученого.
Ломоносов всегда сохранял чувство собственного достоинства,
независимости и благородства. С какой силой, например, звучит его
ответ Шувалову на упреки за то, что он «осмелился» противоречить
недоучившемуся вельможе А. С. Строганову. Прося ускорить
утверждение устава университета, Ломоносов не считал даже нужным
отвечать на выпады Строганова и упреки Шувалова. «По. окончании
сего только хочу искать способа и места, где бы чем реже, тем лучше
видеть было персон высокородных, которые мне низкою моею поро-
дою попрекают, видя меня как бельмо на глазе, хотя я своей чести
достиг не слепым счастием, но данным мне от бога талантом, трудо-
любием и терпением крайней бедности добровольно для учения» 3,—
писал он.
Ломоносов был подлинным основателем Московского универси-
тета. Он был инициатором его создания, составителем его проекта
и плана. Он, по его собственным словам, «подал первую причину к
основанию помянутого корпуса» и «был участником при учреждении
Московского Университета»4.
Шувалов, который не только ничего не сделал, но и мешал Ломо-
носову в налаживании работы университета при Академии наук,
1 А. Морозов, стр. 411—412.
2 См. Ломоносов. Соч., т. VIII, стр. 110; В. Пассек. Очерки Рос-
сии, т. II, стр. 40.
Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 690; см. также,
стр. 692—697; А. С. Пушкин. Соч. в одном томе, Гослитиздат, 1949, стр. 773—
774, 779—780. Правильно показывая дворянскую направленность деятельности
Шувалова, Н. А. Пенчко в то же время отвергает наличие у него низкопок-
лонства (стр. 21), называет его активным деятелем русской культуры и искус-
ства, считает Ломоносова «руководителем и советчиком» Шувалова и даже
говорит о сильном влиянии Ломоносова на Шувалова (стр. 22). Рассматривая
вопрос о борьбе Ломоносова в Академии Наук, Пенчко утверждает, что Шува-
лов был «неспособен» ему помочь и считал «неудобным вмешиваться в дела
департамента Разумовского» (стр. 23—24). Неправильно рассматривает автор
вопрос об отношении Шувалова к церкви (стр. 35). Эти и ряд подобных при-
меров говорят о том, что автор этой серьезной книги еще не пересмотрел пол-
ностью прежнюю точку зрения на Шувалова.
4 Ламанский, стр. 69 (курсив мой.—М.Б.).

на этот раз энергично поддерживал его проект и добился быстрого
ого осуществления. Причина этого проста. С одной стороны, необ-
ходимость университета для государственных нужд была совершенно
очевидна. С другой—это позволяло Шуваловым вообще и И. И. Шува-
лову в особенности упрочить свое положение. Это, наконец, созда-
вало определенную базу для просветительской демагогии и заигры-
вания с философами и писателями Европы.
Но Шувалов не просто поддержал проект Ломоносова и помог
его осуществлению. Он присвоил себе славу «изобретателя сего
полезного дела». Ни в официальных документах, представленных
в Сенат, ни в речах, произнесенных на открытии университета, имя
Ломоносова даже не было упомянуто 1. Это отнюдь не было результа-
том случайности. Думавшему лишь о своекорыстных целях Шувалову
было невыгодно, чтобы стала широко известна роль Ломоносова
в основании университета. Поэтому даже через 30 лет, когда Акаде-
мия издавала посмертное собрание сочинений Ломоносова и Шувалов
передавал его письма для опубликования, он скрыл знаменитое
письмо об основании Московского университета. Точно так же не
были им переданы в печать и 14 других писем Ломоносова, в том
числе письма о столкновении со Строгановым, письмо о попытках
Шувалова «примирить» его с Сумароковым и другие. Шувалов пере-
дал в печать только то, что могло упрочить за ним славу «друга
и покровителя» 'Ломоносова и скрыл все, что было невыгодно для
этой славы. Ломоносовское письмо об основании Московского уни-
верситета впервые увидело свет только через 70 лет после того, как
оно было написано2.
и Шувалова «за их мудрый поступок». По случаю открытия универ-
ситета была выбита медаль с изображением Елизаветы. Открытие
университета сопровождалось иллюминацией в честь Елизаветы
и Шувалова 3. Ни одно торжество в университете не обходилось без
1 См. ПСЗ, т. XIV, № 10346; Сенатский архив, т. XII, стр. 317—332;
«Ученые записки Московского университета», 1834, т. IV, стр. 331—332. «Чтения»,
1867, кн. 3, стр. 105; «Русский архив», 1874, стр. 1453—1456; Речи и стихи,
произнесенные 30 июня 1805 г., стр. 9; И. Петров. Сб. законов о медицин-
ском образовании, т. II, стр. 262—263 и мн. др.
2 «Московский Наблюдатель», 1825, ч. V, № 18, стр. 132. В свете сказан-
ного вызывают возражения похвалы Л. Б. Модзалевского по адресу И. И. Шу-
валова за то, что он передал в печать письма Ломоносова. См. Ломоно-
сов. Соч., т. VIII, стр. 6. Шувалов не передал письма от 3/III и 3/Х 1752 г.,
1/Х, 16/Х 1753 г., 4/1, июля 1754 г., 10/III, 12/111 1755 г., 2/ІХ, 23/ІХ,
27/ІХ, 1757 г., января. 3/III, 17/111, 20/111 1760 г., 19/1 1761 г. Не заметить
тенденциозного подбора этих писем нельзя.
3 «СПб. ведомости», 1755, № 39.

восхваления Елизаветы и Шувалова, как его основателей. Возвра-
щение Шувалова из-за границы и его смерть были отмечены в универ-
ситете специальными заседаниями и выпуском сборников стихов
и речей. В то же время о смерти Ломоносова в «Московских Ведо-
мостях» не появилось ни единой строчки. Через 60 с лишним лет
после основания в отчете за 1822/23 учебный год говорилось, что
Московский университет «священным долгом почел, в воспоми-
нание бессмертной основательницы его, кроткой Елизаветы, и высо-
кой покровительницы оного великой Екатерины, украсить портре-
тами их свою большую аудиторию, в которою также поставлен
портрет незабвенного Шувалова, первого куратора и учредителя
университета» 1. О помещении же портрета Ломоносова — истин-
ного создателя университета, не было и речи. Даже после того
как в 1825 году было опубликовано ломоносовское письмо, ему
продолжали отводить только третье место в создании уни-
верситета.
Летом 1754 года «к великой своей радости» Ломоносов получил
от И. Шувалова черновой проект «доношения» в Сенат относительно
основания университета в Москве. Об этом Шувалов уже говорил
ему раньше, но Ломоносов знал цену подобных обещаний. Поэтому
только получив письменное подтверждение, Ломоносов смог
написать, что теперь он окончательно «уверился, что объявленное
мне словесно предприятие подлинно в действо произвести намери-
лись к приращению наук, следовательно к истинной пользе и славе
отечества» 2 (стр. 275).
О том, что инициатором основания университета в Москве был
Ломоносов, убедительно говорит вся его предшествующая деятель-
ность. Об этом же совершенно недвусмысленно писал и сам Ломоно-
сов, указывавший, что он первую причину «подал к основанию сего
корпуса». Отвечая Шувалову, он писал: «Главное мое основание,
сообщенное Вашему превосходительству, весьма помнить должно»
(стр. 275) и излагал основные принципы проекта университета.
«Сообщенное», т. е. уже сообщенное до письма Шувалова. Поэтому
письмо в вопросе об основании университета было не началом действий
Ломоносова в этом направлении, а лишь письменным оформлением
того, что, очевидно, уже не раз говорилось им Шувалову.
Ответ Ломоносова на шуваловское письмо очень ярко показы-
вает, насколько чужды были ему своекорыстные интересы. Он думал
1 «Отчет Московского университета за 1822—23 гг.», стр. 63.
Поскольку письмо Ломоносова И. И. Шувалову относительно основания
университета полностью печатается в приложении, то ссылки на него даются
в тексте с указанием страниц настоящей книги.

только о «пользе и славе отечества» и поэтому не только соглашался
уступить осуществление своей любимой идеи Шувалову, но и излагал
ему основные принципы, на которых должен быть построен план
будущего университета. Он знал, что Шувалов присвоит авторство,
но боялся не этого, а другого: того, что Шувалов представит такой
проект устава и штатов университета, которые погубят его еще при
рождении. Он боялся, что Шувалов возьмет за основу регламент
академии 1747 года и тогда вместо центра национальной культуры
и рассадника просвещения страна получит второе издание академи-
ческого университета. «Советуя не торопиться, чтобы после не пере-
делывать», Ломоносов указывал, что план и штаты университета
должны быть составлены так, чтобы они могли служить «во все
будущие роды» (стр. 275). Кто-кто, а Ломоносов прекрасно знал*
до чего трудны и зачастую безуспешны попытки изменить уже утвер-
жденное Сенатом. Поэтому он и сообщал Шувалову основные прин-
ципы, на которых должен быть построен проект университета.
Рассматривая их, мы видим, что они полностью совпадают с теми
требованиями, которые выдвигал Ломоносов и до, и после этого
в Академии Наук. Не ограничиваясь сообщением этих принципов,
он писал Шувалову: «Ежели дней полдесятка обождать можно, то я
целой полной план предложить могу». Совершенно очевидно, что
«полдесятка дней» на составление «целого и полного плана» универ-
ситета могло быть Ломоносову достаточно только потому, что он
давно думал над этими вопросами, давно работал над составлением
проекта, и речь шла по существу не столько о составлении нового
плана, сколько об оформлении давно продуманного. В результате
родился проект Московского университета, в основу которого легли
принципы, изложенные Ломоносовым в письме к Шувалову, которые
мы узнаем в ряде пунктов и предложений этого проекта. Но анали-
зируя его, мы обнаруживаем ряд пунктов, не только не являющихся
требованиями Ломоносова, но прямо противоречащим им. Одновре-
менно с этим мы не находим в проекте ряда требований Ломоносова,
которые он энергично отстаивал в академии.
Шувалов не только присвоил себе авторство проекта и славу
создателя университета. Он значительно испортил ломоносовский
проект, внеся в него ряд положений, против которых с такой страстью
боролся Ломоносов и другие передовые русские ученые в Академии
Наук1. Исправления Шувалова были направлены на то, чтобы при-
способить проект Ломоносова к классовым интересам дворянства.
1 Этого не понял Морозов, утверждающий, что «Шувалов полностью при-
нял план, составленный Ломоносовым» (Морозов, стр. 737).

Анализируя проект университета, мы ясно видим борьбу этих двух
тенденций, видим в ряде статей компромисс между ними и порождае-
мые этим противоречия. Проект в том виде, как он дошел до нас,
является результатом не дружеской беседы и обсуждения, а резуль-
татом борьбы 1. Об остроте этой борьбы отчетливо говорит тот факт,
что почти сорок лет спустя Шувалов хорошо помнил о ней. «С ним он
составлял проект и устав Московского университета. Ломоносов
тогда много упорствовал в своих мнениях и хотел удержать вполне
образец Лейденского, с несовместными вольностями» 2,—писал в
своих воспоминаниях Тимковский, излагая рассказы Шувалова.
Каковы же основные положения ломоносовского проекта, при-
давшего деятельности Московского университета то демократическое,
прогрессивное направление, которое обеспечило ему выдающуюся
роль в истории передовой русской культуры и науки?
С самого начала необходимо оговорить, что ломоносовский
проект являлся глубоко оригинальным. Он учитывал как конкретные
исторические условия, в которых создавался университет, так и те
специфические задачи, которые вставали перед ним в этих условиях.
В спорах с Шуваловым, отстаивая свои требования, Ломоносов без-
условно ссылался на опыт работы Лейденского и других западно-
европейских университетов для того, чтобы обосновать необходимость
отдельных пунктов в уставе университета. В своем письме к Шува-
лову он прямо писал: «Однако и тех совет Вашему превосходитель-
ству не бесполезен будет, которые сверх того университеты не токмо
видали, но и в них несколько лет обучались, так что их учреждения,
узаконения, обряды и обыкновения в уме их ясно и живо, как на кар-
тине, представляются» (стр. 275). Только в этом плане можно пони-
мать фразу ломоносовского письма об учреждении Московского уни-
верситета «по примеру иностранных» и только что цитированное
утверждение Тимковского.
Мы решительно отвергаем утверждения Соловьева, Иконникова,
Сыромятникова, Бахрушина и других, заявлявших, что проект Мос-
ковского университета представляет собой лишь не совсем удачную
копию западноевропейских университетских уставов. Ломоносов-
ский проект был настолько же выше их, насколько его передовое
материалистическое мировоззрение и научная деятельность были
1 Эта борьба и отражение ее в проекте Московского университета по су-
ществу не нашли должного освещения в книге Н. Пенчко, хотя проекту универ-
ситета отведено две главы. Правильно анализируя проект и выявляя ломоносов-
ское содержание проекта, автор не раскрывает реакционного характера изме-
нений, внесенных Шуваловым.
2 «Русский архив», 1874, кн. I, стр. 1453 (курсив мой.—М.Б.).

выше погрязшей в средневековой схоластике и теологии казенной
западноевропейской науки.
Ломоносов знал, что немецкие университеты совершенно не го-
дятся в качестве образца. Раздробленная на множество мелких кня-
жеств, переживавшая застой в развитии промышленности, торговли
и ремесла, Германия представляла из себя в это время «одну гнию-
щую и разлагающуюся массу», где «никто не чувствовал себя хорошо».
Сотни мелких князьков установили режим дикого произвола и бес-
чинства, грабили и разоряли страну. Дворянство «относилось к на-
роду с большим пренебрежением, чем к собакам, и выжимало воз-
можно больше денег из труда своих крепостных» 1. Трусливая и неспо-
собная к сколько-нибудь решительным выступлениям буржуазия
покорно плелась в хвосте у дворянства, преследуя всякое проявле-
ние свободной мысли. Неудивительно, что в этих условиях в немец-
ких университетах господствовала затхлая атмосфера ханжества,
лицемерия и средневековой схоластики. Главным факультетом в них
продолжал оставаться богословский. Профессора богословия зада-
вали тон и зачастую определяли направление учебной и научной
работы университетов. Рядом с враждебными ко всеми новому бого-
словами стояли занимавшиеся заумной и бесплодной казуистикой
юристы. О научном уровне немецких университетов легко составить
представление, если учесть, что среди трудов членов университетов
и академий видное место занимали труды по магии, колдовству,
астрологии, алхимии. В университетской науке Германии того
времени наблюдался крайний упадок экспериментальной исследова-
тельской работы. Отсталость немецкой университетской науки в се-
редине XVIII века ярко выражалась в том, что ее вершиной являлось
«вольфианство», которое, по правильной характеристике А. Морозо-
ва, «противостояло передовым тенденциям идеологического разви-
тия—смелому антифеодальному натиску энциклопедистов, материа-
листической философии и свободной от богословского, закваса эмпи-
рической науке». Что же касается самого Вольфа, то он «как бы
изобрел «новую схоластику», которая была не только тесно связана
со старой религиозной схоластикой, но и стремилась вобрать в себя
материал новой опытной науки»2.
В отличие от немецких и других западноевропейских универси-
тов, Ломоносов настаивает на подчеркнуто светском характере
преподавания в Московском университете. В нем не только отсутст-
вовал богословский факультет, но даже изучение богословия не
предусматривалось. «Хотя во всяком университете кроме философ-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. V, стр. 5.
8 См. Морозов, стр. 206, 218.

ских наук и юриспруденции можно такожде должны быть предла-
гаемые богословские знания, однако попечение о богословии спра-
ведливо оставляется св. синоду»—уклончиво говорилось в проекте
(§ 4)1. На деле это означало, что для изучения богословских наук
существуют духовные семинарии; в университет же им доступа нет.
Не вызывает никаких сомнений, что автором этого пункта был не
Шувалов, а Ломоносов. Нам известно отношение к религии и того,
и другого. Кроме того, формулировка пункта совпадает с тем, что
писал Ломоносов еще в 1748 г. «в университете неотменно должно
быть трем факультетам: юридическому, медицинскому и философ-
скому (богословский оставляю синодальным училищам)» 2.
Этот пункт проекта имел огромное прогрессивное значение. Он
способствовал освобождению науки от религиозных пут и создавал
более благоприятные условия для развития материализма 3.
Одновременно с этим проект показывает, что Ломоносову не уда-
лось добиться осуществления всех своих требований в этом вопросе.
Известно, что он настаивал не только на изгнании теологии из учеб-
ных заведений, но и на решительном запрещении церковникам вме-
шиваться в дела науки и выступать против теорий и открытий,
противоречащих «священному писанию». «Духовенству к учениям
правду физическую для пользы и просвещения показующим не при-
вязываться, а особливо не ругать наук в проповедях» 4,—писал он.
Это требование Ломоносова не вошло в проект, конечно, потому,
что на него никак не мог согласиться Шувалов, старательно забо-
тившийся, чтобы в речах и книгах профессоров университета не было
ничего противоречащего религиозным догмам.
Насколько необходимо и правильно было требование Ломоносова,
убедительно показывает выговор, полученный Иваном Третьяковым
за то, что он 22 апреля 1768 года произнес речь, полную самых резких
выпадов против церкви и той крайне вредной роли, которую играла
она по отношению к науке
5. Еще более ярко об этом говорит осужде-
1 Так как текст «Проекта университета» дается в приложении, то ссылки
на него даются в тексте с указанием в скобках параграфа устава.
2 Пекарский, стр. 384.
8 Прогрессивное значение отсутствия в Московском университете бого-
словского факультета становится особенно очевидно, если учесть, что в Афин-
ском, Белградском, Софийском, Бухарестском, Черновицком и других универси-
тетах, основанных уже в XIX веке и даже во второй его половине, были
учреждены богословские факультеты.
4 См. Билярский, стр. 418.
5 См. И. А. Третьяков. Слово о происшествии и учреждении универ-
ситетов в Европе, «Речи, произнесенные в торжественных собраниях Москов-
ского Университета русскими профессорами оного», т. II, М., 1820, стр. 134—166;
(в дальнейшем «Речи»).

ние и публичное сожжение атеистической диссертации Дмитрия
Аничкова по доносу духовных и светских реакционеров в 1769 году.
Представители реакционной науки никак не могли примириться
с отсутствием богословского факультета. В их глазах это было одним
из главных «пороков» Московского университета и они неоднократно
требовали его учреждения. Об этом говорил проект устава, состав-
ленный в 1765 году Керштенсом и другими профессорами.
Даже получив прямое указание Сената составлять устав из ра-
счета 3-х факультетов, они продолжали отстаивать необходимость
богословского факультета и снова представили смету на него. Созда-
ние богословского факультета в Московском и Батуринском универ-
ситетах считал необходимым профессор-юрист Дилтей. Об этом же
писали Миллер и неизвестный автор обширного проекта на фран-
цузском языке. Учреждение богословского факультета в существую-
щих и впредь создаваемых университетах предусматривала и Комис-
сия по составлению нового Уложения 1.
В 60—70-х годах XVIII века в правительственных кругах при
активном участии Теплова подготовлялось открытие богословского
факультета в Московском университете. Дело зашло так далеко, что
специально готовились и подбирались кадры ученых попов, пред-
назначавшихся в профессора этого факультета 2. Число подобных
примеров можно значительно умножить.
Отстаивая подчеркнуто светский характер преподавания в осно-
ванном по его инициативе Московском университете, Ломоносов выра-
жал интересы народа, боровшегося против крепостничества, в системе
которого видное место принадлежало церкви. Отстаивая светский
характер преподавания, Ломоносов опирался на национальные
черты русского народа, никогда не отличавшегося глубокой рели-
гиозностью. Характерно, что в России все наиболее острые выступле-
ния народа против своих угнетателей имели ярко выраженную
социальную окраску и были лишены той религиозной оболочки,
в которой выступала борьба народных масс на Западе.
Крупным достоинством ломоносовского проекта было то, что он
предусматривал деление на факультеты. Отсутствие факультетов
в академическом университете крайне мешало подготовке квалифи-
цированных специалистов. Характерно, что составленный Тепловым
1 См. ЦГАДА, ф. 261, д. 5478, лл. 115, 143—144, 290, 297; «Чтения», 1875,
кн. II, отд. V, стр. 190, 192, 199; «Записки историко-филолог. ф-та СПб. ун-та»,
1910, вып. 1, стр. 31, 38, 41, 145; ЦГАДА, p. XVII, д. 82.
2 См. ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 46, д. 141; оп. 90, д. 279; оп. 24, д. 361; см. также
А. И. Забелин. Проект богословского ф-та при Екатерине II, «Вестник
Европы», 1873, № 11, стр. 300—317.

значительно позднее проект Батуринского университета не преду-
сматривал деления на факультеты. Требование установления факуль-
тетов было всегда одним из основных требований Ломоносова. Наи-
большее место в его письме к Шувалову занимал как раз вопрос
о 3-х факультетах университета. «Профессоров в полном Универси-
тете меньше двенатцати быть не может, в трех факультетах»,—писал
он (стр. 276) и указывал далее, какие профессора должны быть
в составе Московского университета.
«В Юридическом три. I) Профессор вбей юриспруденции вообще,
который учить должен натуральные и народные права, так же и
узаконения Римской древней и новой империи. II) Профессор юрис-
пруденции Российской, который кроме вышеописанных должен знать
и преподавать внутренние государственные права. III) Профессор
политики, который должен показывать взаимные поведения, союзы
и поступки государств и государей между собою, как были в про-
шедшие веки и как состоят в нынешнее время» (стр. 276). Вся эта
часть ломоносовского письма, относящаяся к юридическому факуль-
тету, дословно вошла в проект. Необходимо обратить внимание на то
обстоятельство, что ломоносовский проект предусматривал изучение
русского права. В Академии Наук этому вопросу никогда не уделя-
лось достаточного внимания. Правда, Штрубе-де-Пирмонт пытался
стряпать компиляторские статейки по древнему русскому праву,
но в академическом университете русское право не изучалось. Не
предусматривали этого ни Теплов в своем проекте Батуринского
университета, ни некий Крейдеман, которому было в 1784 году пору-
чено составить планы предполагавшихся 6 университетов. В плане
Крейдемана предусмотрено изучение истории, географии, права...
Германии, изучение же истории, географии и права России он считал
излишним 1.
Вторым факультетом по плану Ломоносова был медицинский,
охватывавший широкий круг наук естественного цикла. Проект
университета полностью повторял соответствующее место письма
Ломоносова, лишь уточняя, чему должен обучать каждый из 3-х
профессоров этого факультета: химии, натуральной истории и ана-
томии. Такой совершенно неприемлемый и даже непонятный в совре-
менных условиях состав медицинского факультета целиком соответ-
ствовал крайне слабой дифференциации наук в то время. Проект
Ломоносова вполне соответствовал уровню современной ему науки.
Историки науки, обвинявшие Ломоносова в недооценке химии, в
превращении ее в придаток медицинского факультета и ограничение
1 См. «Чтения», 1863, кн. II, отд V, стр. 67—85; М. И. Сухомли-
нов. Исследования и статьи по русской литературе, СПБ, 1889, т. 1, стр. 51.

ее главным образом «аптекарским делом», совершенно не правы 1.
При тогдашнем состоянии науки не могло быть и речи о создании
отдельного химического факультета. Что же касается второго обви-
нения, то оно основано просто на незнании действительного положе-
ния химии в Московском университете в первые десятилетия его
существования. Как показывают дошедшие до нас документы, Мос-
ковский университет с первых лет своего существования располагал
хорошей для того времени химической лабораторией, в которой,
судя по ее описи 1770 г., имелись необходимые приборы и реактивы
для занятия в первую очередь горной и пробирной химией 2. Резуль-
татом этого было то, что подготовленные университетом химики напра-
влялись на горные заводы Урала и Алтая. Лишь в результате того,
что преподавание химии в университете было сосредоточено в руках
профессоров, в центре научных и учебных интересов которых стояла
медицина, преподавание химии пошло постепенно по линии превра-
щения ее в прикладную науку. Но в этом ломоносовский проект уни-
верситета абсолютно не повинен.
Третьим факультетом по плану Ломоносова был философский.
Он еще больше отличался от современного, чем медицинский, и по
изучаемым предметам, и по тем задачам, которые перед ним стояли.
Все студенты, поступавшие в университет, обязаны были вне зави-
симости от того, по какому предмету они хотели специализироваться,
начинать с философского факультета. Студенты должны были
обучаться на «философском факультете, по крайней мере три года,
для приготовления себя к вышним факультетам, или к вышнему ж
философскому классу, учрежденному для подробнейшего познания
и совершенной твердости в одной или в некоторых из множества наук,
философский факультет составляющих, как то в вышней матема-
тике, физике, механике, экономии и пр. А в вышних факультетах
имеют оныя курс свой кончить в четыре года» 3. Такое построение
обучения было в середине XVIII века вполне оправдано. «Своеобра-
зие развития философии заключается в том, что от неё, по мере раз-
вития научных знаний о природе и обществе, отпочковывались одна
за другой положительные науки. Следовательно, область философии
непрерывно сокращалась за счет развития положительных наук...» 4, —
говорил А. А. Жданов в своем выступлении на философской дискус-
сии. К середине XVIII века этот процесс отпочковывания был еще
1 См., например, «Ученые записки МГУ», 1940, вып. 53, стр. 3—4.
2 «Протоколы Университетской конференции», т. XIV, лл. 155—164.
3 ЦГАДА, p. XVII, д. 48, л. 16.
4 А. А. Жданов. Выступление на дискуссии по книге Г. Ф. Але-
ксандрова 24 июня 1947 года, Госполитиздат, 1951, стр. 10.

далек от завершения. Поэтому в письме Ломоносова Шувалову в
числе 6 профессоров философского факультета были предусмотрены:
«1) Профессор философии. 2) физики. 3) оратории. 4) поэзии. 5) исто-
рии. 6).древностей и критики» (стр. 276), Раздел о философском фа-
культете претерпел наибольшие изменения в проекте. Несмотря на
указание Ломоносова, что 12 профессоров является минимальным
числом, Шувалов сократил число профессоров философского факуль-
тета до. трех: философию он объединил с физикой, ораторию с поэ-
зией, историю с древностями и критикой, добавив к истории еще
и геральдику (весьма характерное для дворянской идеологии Шува-
лова добавление) (стр. 276). В окончательном тексте проекта Ломо-
носову удалось отстоять физику, но профессоров по гуманитарным
наукам на философском факультете было предусмотрено всего 2 че-
ловека.
Опыт работы Московского университета очень скоро показал,
что число профессоров на философском факультете нужно было не
уменьшать, а увеличивать. Профессорская конференция и админи-
страция университета была вынуждена неоднократно просить об
увеличении числа профессоров на философском факультете до 6 и
добавления к ним 3 экстраординарных профессоров, так как философ-
ский факультет, «кроме философских, включает все математические,
экономические, исторические, политические и так называемые словес-
ные науки»1. Десятки раз обращался университет с просьбами о пере-
смотре штата, но Екатерина, щедро раздаривавшая своим фаворитам
и приближенным сотни тысяч, экономила на единственном русском
университете. Законная просьба Московского университета так и не
была ею удовлетворена. Это еще раз подтверждает, насколько прав
был Ломоносов, писавший Шувалову: «Несмотря на
то, что у нас ныне
нет довольства людей ученых, положить в плане профессоров и жало-
ванных студентов довольное число. Сначала можно проняться теми,
сколько найдутся. Со временем комплект наберется». Он указывал,
что это гораздо лучше, чем «после как размножатся оной снова
переделывать и просить о прибавке суммы» (стр. 275).
Ломоносовский план 3 факультетов и предусмотренные им 12 ка-
федр обеспечивали подготовку квалифицированных специалистов,
необходимых стране по всем основным специальностям. Проект
Ломоносова был основан на учете потребностей страны как в лицах,
обладающих широкой общеобразовательной подготовкой, так и в
специалистах, которые должны были работать в определенной отрасли
хозяйства, управления и культуры. Силу настоящего раздела проек-
1 ЦГАДА, ф. 261, д. 5478, л. 119, см. также лл. 143, 168; p. XVII,
д. 48, лл, 8, 12—13.

та Ломоносова как раз и составляло то, что он исходил не ид отвле-
ченных общих рассуждений, а из нужд страны.
Третьей особенностью ломоносовского проекта, коренным обра-
зом отличавшей его от всех иностранных университетов, было то,
что неотъемлемой составной частью университета являлась гимназия.
В тех исторических условиях это было совершенно правильно. Ломоно-
сов прекрасно понимал, что до тех пор, пока не буде*решен
вопрос о гимназии, нечего и говорить о нормальной работе универ-
ситета. «При Университете необходимо должна быть Гимназия, без
которой Университет, как пашня без семян» (стр. 276),—писал он
Шувалову. В соответствии с этим гимназия рассматривались в
проекте как необходимая составная часть университета и занимала
в нем-видное место. § 28—40 проекта специально посвящены гим-
назии. О ней говорится и в ряде других параграфов, посвященных
университету в целом. Но Ломоносов не ограничился этим, им был
составлен специальный «Регламент Московской гимназии». В про-
токоле заседания Академии Наук от 15 июля 1756 года записано
следующее: «Советник Ломоносов предлагает правила, сочиненные
им для Московских гимназий, и заявляет, что он напишет в соот-
ветствии с ними правила для академической гимназии» 1. В деле
«Об учреждении и существовании в первые годы университета
в Москве», находящемся в ЦГАДА, вслед за проектом Московского
университета и «Инструкцией директору Университета», идет «Регла-
мент Московских гимназий» 2. Это несомненно и есть правила, соста-
вленные Ломоносовым и, так же как и проект, измененные и под-
писанные Шуваловым. Особенно подробно дано построение обу-
чения. Регламент гимназии четко определяет ее цели и в соот-
ветствии с этим содержание и направление ее работы. «Намерение
при заведении сих гимназий состоит в том, чтоб Российское юноше-
ство обучить первым основаниям наук, и, таким образом, пригото-
вить оное к слушанию профессорских лекций в Университете, при-
том же тем родителям, которые не намерены детей своих определить
к наукам, подается способ к обучению их иностранным языкам или
одной какой-нибудь науке, от которой им в будущем состоянии
их жития некоторая польза быть может». (Регламент, стр. 293.)
Таким образом, гимназия готовила будущих студентов и одновре-
менно с этим являлась местом, куда желающие могли отдавать своих
детей для изучения отдельных предметов по их выбору. В соответ-
1 «Протоколы заседаний конференций Академии Наук», т. II, СПб., 1899,
стр. 355.
2 ЦГАДА, p. XVII, д. 38, лл. 28—42. Так как регламент гимназии печа-
тается в приложении, то ссылки на него даются в тексте.

ствии с этим обязательность предметов и строгая последователь-
ность в их изучении была только для гимназистов, которые обуча-
лись на казенный счет. Общего же учебного плана в современном
понятии этого слова не существовало. Для того чтобы внести в это
необходимую систему, регламент предусматривал разделение гим-
назии на 4 школы: русскую, латинскую, немецкую и французскую.
«Русская школа» это был бы, по существу, первый класс, в котором
поступившие учились читать и писать на русском и латинском язы-
ках. По окончании этой «школы» учащихся, «родители их или род-
ственники (которых.—М. Б.) при записке оных в гимназии проше-
нием объявили, что желают обучить их латинскому языку и другим
школьным наукам, тех переводить немедленно в нижний латинской
класс, а которые похотят одному только иностранному языку обу-
читься, тех потом же определить в немецкую или французскую
школу». (Регламент, стр. 293). Латинская школа делилась на три
класса. В «нижнем» изучали русскую и латинскую грамматику, зани-
мались «легкими» переводами с латинского на русский и с русского
на латинский, изучали арифметику (действия с целыми числами)
и занимались чистописанием. В «среднем» латинском классе про-
должали изучение латинского языка—перевод и толкование легких
текстов, синтаксис русского языка («российский штиль»), арифметики
(дроби) и приступали к изучению геометрии, географии и греческого
языка. Желающие могли начать изучение иностранного языка.
В «вышнем латинском» классе продолжали изучение латинского
языка («переводы и толкование трудных латинских авторов и стихо-
творцев»), арифметики, геометрии, греческого языка и начинали изу-
чение истории, генеалогии, российского стихотворства и основ рито-
рики, логики и метафизики. Аналогично этому строились и две
другие школы—немецкая и французская, с той только разницей,
что они имели не по 3 класса, а по два. Чтобы дать более ясное пред-
ставление о том, как по плану Ломоносова были организованы
занятия в гимназии, приведем для примера составленное им распи-
сание немецкой школы (см. табл. на стр. 119, 120).
При рассмотрении «порядка учения» в гимназии бросается
в глаза то внимание, которое уделяется русскому языку. Он изу-
чается во всех классах школ гимназии. Вспомним, что регламент
академии вообще не предусматривал изучения русского языка. Нет
необходимости доказывать, что авторство этого «порядка» принад-
лежит Ломоносову. От него же идет требование неуклонно соблюдать
расписание. Регламент гимназии требовал, чтобы занятия начинались
и заканчивались точно по расписанию даже в том случае, если на
занятиях присутствовал всего один ученик, чтобы «во время самого
учения ни одной минуты без дела не пропускать», чтобы все учителя

Нижний класс
7-11
2—4
4-6
Понедель-
ник
Читать и писать по
немецки и первые
основания граммати-
ки немецкой
Правила российского
правописания и пи-
сать по русски
Сокращенная
история
Вторник
тож
Арифметика в целых
числах
Сокращенная
география
Среда
Школьные разговоры,
вокабулы и легкие
переводы
Катехизис российской
Свобода
1
Четверг
Читать и писать по
немецки и притом
первые ^ основания
немецкой грамматики
Правила российского
правописания и пи-
сать по русски
Сокращенная
история
Пятница
тож
Арифметика в целых
числах
Сокращенная
география
Суббота
Школьные разговоры,
вокабулы и легкие
переводы
Свобода
1 В часы «свободы» по средам предполагались занятия учащихся по вы-
бору: рисование, танцы, музыка, фехтование.
вели учет всем своим занятиям, успеваемости и поведению учащихся,
подавали ежемесячные ведомости об их успехах. За работой гимна-
зии должен был наблюдать особый инспектор из числа профессоров
университета. Он должен был систематически ходить на уроки для
проверки хода обучения и каждые 3 месяца проводить текущие
экзамены и записывать «все, что как в рассуждении учителей, так
и учащихся, требовать будет поправления» (Регламент, стр. 301).
В конце каждого полугодия должны были проводиться публичные
экзамены, на которых обязаны были присутствовать все профессора
университета. В результате этих экзаменов осуществлялся перевод
в старшие классы, и «производство в студенты». Такое внимание

Высший класс
7-11
2-4
4—6
Понедель-
ник
Толкование немецкого
автора и переводы
с немецкого на рус-
ское
Универсальная история
и генеология
Писать по не-
мецки и по
латыни
Вторник
Тож и переводы с рус-
ского на немецкое
Пространнейшая гео-
графия и употребле-
ние глобуса
Арифметика
и геометрия
Среда
Штиль Российской и со-
чинение на русском
языке писем
Универсальная История
и генеология
Свобода
Четверг
Толкование немецкого
автора и переводы
с немецкого на рус-
ское
Пространнейшая гео-
графия и употребле-
ние глобуса
Писать по не-
мецки и по
латыни
Пятница
Тож и переводы с рус-
ского на немецкое
Катехизис российской
Арифметика
и геометрия
Суббота
Штиль Российской и со-
чинение на русском
языке писем
Свобода
к систематическому учету знаний учащихся также принадлежит
Ломоносову. Мы уже видели, какое значение придавал он проведе-
нию экзаменов в академической гимназии.
Обращает внимание проведенное через весь устав требование
чуткого, внимательного подхода и отношения к каждому ученику.
«И как не все ученики равную остроту и способность к учению имеют,
то и требовать не можно, чтоб оне каждой науке в равном совершен-
стве научились, чего ради учителям прилежно примечать склонность
каждого ученика»,—говорится в регламенте. Там же рекомендуется
давать учащимся темы для переводов «смотря по способности каж-
дого» (Регламент, стр. 301). Учителям и руководителям гимназии вме-
нялось в обязанность уговаривать родителей—если они «в состоянии

содержать своих детей при науках, чтоб не окончив учения, не
отлучали их от гимназии, дабы о не, будучи произведены в студенты,
могли продолжать науки в Университете и, таким образом, к службе
отечества и тем вящее учинить себя способными» (Регламент, стр. 300).
Поражает еще одна особенность «Регламента». В то время, когда
слова «школа» и «розга» были почти синонимами, регламент запрещал
телесные наказания в старших классах гимназии. Точно так же
запрещалось учеников «скверными словами» бранить, бить по голове,
в грудь, по спине рукою, или каким-нибудь «инструментом». «Регла-
мент» вместо телесных наказаний рекомендовал «словесные увеще-
вания», выговор. В качестве крайней меры разрешалось ставить
на колени и наказывать несколькими ударами линейки по ладоням,
«токмо чтоб по какому-нибудь пристрастию не приступать в том
надлежащей мере». Лишь в самых исключительных случаях и только
с разрешения инспектора «за великие продерзости, упрямство и
ослушение» разрешалось применять розги и карцер, письменно
извещая об этом родителей и требуя, чтобы они помогали исправить
ученика. Вообще же регламент требовал, чтобы во всех наказаниях
учителя воздерживались «сколько возможно от излишней строгости
и от всех пристрастий» (Регламент, стр. 303). Совершенно очевидно,
что такое направление раздела «о штрафах» гимназического «Регла-
мента» принадлежит не вельможе Шувалову, а Ломоносову, на гла-
зах которого не раз свистели розги в Славяно-греко-латинской
академии. Ломоносов, видевший, как истязали учащихся в акаде-
мической гимназии, решительно протестовал против применения
наказания, как основного средства воспитания.
История первых десятилетий существования Московского уни-
верситета показала, что Ломоносов был совершенно прав, придавая
решающее значение работе гимназии и отводя ей такое почетное
место в проекте. В то время как академический университет кое-как
существовал только благодаря периодическим наборам семинари-
стов, гимназия Московского университета вполне обеспечивала
его бесперебойную работу. Начиная с 1759 года, она регулярно
производила выпуски. В 1759 году было «произведено в студенты»
18 человек, а в 1760—20, в 1763—25, в 1764—23, в 1769—18 и т. д. На-
помним для сравнения, что Ломоносову в результате самой ожесто-
ченной борьбы и буквально нечеловеческих усилий удалось за 4 года
подготовить в академической гимназии лишь 20 человек студентов.
Но Ломоносов, как уже указывалось, не был единственным авто-
ром регламента гимназии. В него, так же как и в проект универси-
тета, был внесен ряд изменений Шуваловым. Учреждалась не одна
гимназия, как предлагал Ломоносов, а две: одна для дворян, другая
для разночинцев. Дворяне должны были заниматься отдельно, для

них было приказано «подобрать лучшие покои (классные комнаты.—
М. Б.) по их приличеству», которые же похуже—отводились разно-
чинцам. (Инструкция, введение). Дворяне-гимназисты, состоящие
на казенном содержании, получали в старших классах по 25 рублей,
в младших—по 18, разночинцы же в старших—по 15 и в младших—
по 10 рублей в год 1. Гимназистов-дворян запрещалось наказывать
розгами, их могли только «бить по штанам линейкою» и т. д. Кроме
того, проект закрывал доступ в университет и гимназию крепостным.
«Понеже науки не терпят принуждения и между благороднейшими
упражнениями человеческими справедливо счисляются того ради
как в Университет, так и в Гимназию не принимать никаких крепост-
ных и помещиковых людей»,—говорилось в проекте (§ 26). Это же
старательно подчеркивалось в «Доношении» Шувалова в Сенат,
в «Регламенте гимназии» и «Инструкции директору университета».
Кто являлся автором этих пунктов, совершенно ясно. Всю свою
жизнь Ломоносов боролся за демократические принципы образования.
В намерении закрыть доступ в гимназию для людей податного сосло-
вия Ломоносов правильно видел стремление унизить русский народ
и задержать процесс ликвидации экономической и культурной отста-
лости России. Ломоносов демонстративно отказался принимать уча-
стие в заседании Академии Наук, когда, несмотря на его энергич-
ные протесты, было принято решение отделить дворян в особые
классы и создать для них привилегированные условия. При утвер-
ждении протокола этого заседания Ломоносов потребовал отмены
позорного решения. Когда после бурных споров конференция отка-
залась принять его предложение, он снова покинул заседание 2.
Ломоносов дал уничтожающий отпор требованию закрыть в гимна-
зию доступ детям крестьян. «Удивления достойно, что не впал в ум
господину Фишеру, как знающему латынь, Гораций и другие ученые
и знатные люди в Риме, которые были выпущенные на волю из раб-
ства, когда он толь презренно уволенных помещичьих людей от
гимназии отвергает... Сих и нынешних примеров видно знать он
не хотел». Не скрывая своего возмущения, он писал, что запрещая
учиться в Академии людям податного сословия, боятся потерять
40 алтын, а не жалеют тысячи рублей на выписывание иностранцев.
Но чем виноваты состоящие в подушном окладе? «Довольно б и того
выключения, чтоб не принимать детей холопских» 3, —с горечью
спрашивал Ломоносов.
1 Рукописное отделение б-ки им. Горького, «Расписание жалования на гим-
назию».
2 См. «Протоколы конференции Академии Наук», т. II, стр. 356.
3 Пекарский, стр. 573, 674.

Взгляды Шувалова мало отличались от взглядов Миллера,
Фишера, Шумахера и им подобных, требовавших запрещения до-
ступа в университет и гимназию лицам податного сословия. Он счи-
тал главной задачей воспитать «истинного христианина, верного
раба и честного человека» 1. Исходя из таких крепостнических уста-
новок, Шувалов не допускал возможности допуска в университет
крепостных. «Что касается до впущения в университет крепостных
людей, то хоть уважение к общему праву человечества при первом
виде кажется и не позволяет исключать никакого состояния людей
в приобретении просвещения, однако есть в обществе причины коих
отвратить почти невозможно. 1) Существо самое университета есть
соединение наук свободных. Сие нарицание присвоено ему потому,
что науки во все времена по общему мнению были участием людей
свободою пользующихся. 2) Университет для преуспевания в учении
имеет свои степени и произвождение, которые не согласуются со
званием крепостных людей; но они и сами через учение познав цену
вольности возчувствуют более свое униженное состояние. 3) Отцы
детей благородных и свободных не согласятся чтоб дети их смешаны
были с детьми крепостных. 4) Разные училища своими регламентами
показывают свободу состояния учащихся не говоря о многих еще
неудобствах по сему учреждению. Впрочем ныне всякого состоянию
юношество может пользоваться первоначальным учением» 2. Так
писал Шувалов через 30 лет после основания Московского универ-
ситета, отстаивая запрещение крепостным доступа в университет.
Оставляя «юношеству всякого состояния» «первоначальное уче-
ние»,
Шувалов рассматривал школу лишь как средство натаскивания
покорных и расторопных рабов. «Настоящее» же образование он
считал привилегией дворянства. Поэтому всю свою деятельность
по управлению университетом он строил так, чтобы превратить его
в дворянский. Проекты, доношения, привилегии, указы, направлен-
ные на привлечение дворян в университет, следовали один за дру-
гим. В своих донесениях он уменьшал число разночинцев, обучав-
шихся в университете, и стремился изобразить его чисто дворянским
учебным заведением 3.
1 «Чтения», 1858, кн. 3, смесь, стр. 116.
2 ЦГАДА, p. XVII, д. 48, л. 54.
3 Нам кажется явным преувеличением утверждение Н. А. Пенчко,
что в 1762 г. сам Шувалов начинает проводить политику демократизации гимна-
зии по настойчивому требованию «сверху». Назначенный в 1762 г. директором
шляхетского корпуса Шувалов стремился показать «процветание» порученного
ему учреждения. Это ему было особенно необходимо, потому что со смертью
Елизаветы он утратил свое исключительное положение. Между тем в связи с ма-
нифестом о вольности дворянства наблюдался отлив дворян из шляхетских

Таковы две линии в отношении состава студентов и гимназистов:
линия Шувалова и линия Ломоносова. Шувалов отстаивал интересы
крепостников и требовал осуществления сословного принципа
в образовании. Выставляемое же Ломоносовым требование бессо-
словной школы всем своим существом было направлено против кре-
постного строя. Как показал опыт истории, требование бессо-
словной школы являлось основным требованием буржуазии в области
образования 1.
Все же Ломоносову удалось добиться больших уступок в этом
направлении, используя и ссылки на западноевропейские универси-
теты, в большинстве которых формально не было сословных огра-
ничений при поступлении. Ломоносову удалось отстоять право
податных сословий на поступление в гимназию и университет.
Кроме того, в университете дворяне и разночинцы занимались вместе
и получали одинаковое жалование.. Правда, через несколько лет
Шувалов установил, что отличившиеся дворяне награждаются золо-
той медалью, а разночинцы серебряной, но это было уже не столь
существенно. Конечно, судьба дворян, окончивших университет или
университетскую гимназию, была совершенно иной, чем судьба
разночинцев, но это без ломки всего существовавшего строя изменить
было невозможно.
Ломоносову удалось создать и отстоять проект университета,
прямо ориентировавшийся на разночинный состав. Это видно даже
в «доношении», представленном в Сенат. Указав, что дворянство может
учиться, кроме академии, еще в шляхетских корпусах, в инженерных
и артиллерийских училищах, «доношение» говорит, что для осталь-
ных дворян т для генерального учения разночинцев» необходимо
учреждение университета в Москве. Разночинная направленность
проекта сказывается особенно сильно в том, что он предусматривал
содержание на казенный счет 20 студентов (еще до открытия универ-
ситета это число было увеличено до 30) и 100 гимназистов. С самого
начала половина мест казенного содержания была отведена для
разночинцев. Тот факт, что для дворян предусматривалась стипен-
дия, ясно говорит о том, на каких дворян был рассчитан университет.
Заинтересовать богатых дворян грошевой стипендией было невоз-
можно. Ведь даже стипендия студента составляла всего 30 рублей
в год. Дворянин же гимназист младших классов гимназии получал
корпусов. В этих особых условиях, как на сугубо временную меру, правитель-
ство и Шувалов идут на то, чтобы за счет Московского университета обеспечить
дворянами шляхетские корпуса. Но эта временная мера никак не означала
изменения политики правительства в отношении социального состава уча-
щихся Московского университета. См. Пенчко, стр. 126—127.
1 См. В. И. Ленин. Соч., т. 2, стр. 431—436.

всего 18 рублей. Совершенно очевидно, что проект рассчитывал на
привлечение мелкопоместного и беспоместного дворянства, по своему
имущественному положению мало отличавшегося от разночинцев.
Подтверждение этому мы находим и в шуваловской инструкции
директору, где он предлагает зачислять на казенное содержание
только тех дворян, родители которых имеют менее 50 душ крепост-
ных (Инструкция, § 4).
Конечно, от Ломоносова идут пункты, запрещающие «знатным»
являться в гимназию со шпагами, «знатным презирать тех, кто меньше
их» (Регламент, стр. 304). В проекте университета и регламенте
есть еще один пункт, который следует рассматривать как большую
победу Ломоносова. Он добился того, что устав предусматривал
возможность поступления в университет крепостных. В условиях,
когда крепостное право расцвело наиболее пышным цветом и дво-
рянство смотрело на крепостных как на скотину, это приобретало
важное значение. «Ежели который дворянин, имея у себя крепост-
ного человека сына, в котором усмотрит особливую остроту, поже-
лает ево обучить свободным наукам, оной должен наперед того
молодого человека объявить вольным и, отказавшись от всего права
и власти, которую он прежде над ним имел, дать ему увольнитель-
ное письмо...». При приеме такого ученика или студента увольни-
тельную полагалось хранить в университете, а после окончания она
выдавалась вместе с аттестатом «чтоб никаким образом никто ево
в холопство привести не мог» (§§ 26,. 27). Как видим, поступление
крепостных в университет было обставлено такими условиями, кото-
рые делали эту возможность трудно осуществимой, в первую очередь
потому, что это целиком и полностью зависело от «великодушия»
помещика. Но следует обратить внимание и на вторую сторону этой
статьи проекта. Дети крепостных, попавшие в университет, переста-
вали быть крепостными и их «никто никаким образом в холопство
привести не мог». Что автором этого пункта мог быть только Ломо-
носов, не вызывает никаких сомнений. Это подтверждается и практи-
кой Ломоносова по управлению академическим университетом.
О каком-либо более или менее значительном числе крепостных,
обучавшихся в университете в первый период его существования,
нечего и говорить. Но даже при условии гибели архива университета
и отсутствии полных данных о составе его студентов и гимназистов
мы все же знаем, что такие случаи имели место. В университете учи-
лись бывшие крепостные Гаврила Журавлев и Николай Грязев1. Ше-
вырев сообщает, что он видел «любопытные документы» о крепостном
1 См. ЦГАДА, ф. 261, д. 5565, л. 15; р. XVII, д. 41, л. 13.

студенте Алексее Лебедеве 1. Дело одного из «крепостных интел-
лигентов» недавно опубликовал профессор Сивков 2. В Московском
университете учился известный крепостной архитектор Шереметьева
А. Ф. Миронов—один из строителей Останкинского дворца 3. Даже
эти скудные сведения показывают, что подобные случаи имели
место.
Все это говорит за то, что Ломоносов своим проектом значи-
тельно содействовал тому, что в первые десятилетия жизни универ-
ситета состав его учащихся был демократическим, разночинным.
А это, в свою очередь, предопределило развитие всей работы универ-
ситета в прогрессивном, демократическом направлении.
Чтобы не возвращаться к вопросу о гимназии, необходимо отве-
тить еще на один вопрос. Почему дворянство не шло в гимназию при
Академии Наук и устремилось в гимназию Московского универси-
тета? Причина этого в том, что правильно было выбрано место для
университета. Москва не имела ни одного учебного заведения для
дворян. Кроме того, организация преподавания в Московской гим-
назии привлекала дворян возможностью изучать не все предметы,
а лишь те, которые оно считало нужным. Несмотря на крайнюю не-
полноту и ограниченность такого образования, это все же способ-
ствовало повышению общего культурного уровня и давало минималь-
ные знания, необходимые для службы. В этом причина успеха Мос-
ковской дворянской гимназии, которая уже в мае 1755 года имела
полный комплект учащихся 4.
Московский университет твердо помнил завет Ломоносова: «Уни-
верситет без гимназии, как пашня без семян». В 1758—1759 году
Московским университетом была создана гимназия в Казани. Акаде-
мическая клика утверждала, что невозможно обеспечить русскими
учащимися даже единственную и притом крайне немногочисленную
гимназию, находившуюся при Академии Наук. Московский универ-
ситет на опыте своей трехлетней работы убедительно опроверг кле-
ветническую сущность этого утверждения. Число гимназистов уни-
верситета во много раз превышало первоначальные наметки. Это
давало университету твердую уверенность в успехе Казанской гим-
назии. Действительно через полгода после ее открытия в ней было
уже 116 гимназистов 5.
1 Шевырев, стр. 577. Нам эти документы так и не удалось обнаружить.
2 «Исторический архив», т. V, М.—Л., 1950.
3 В. Л. Снегирев. Московское зодчество XIV—XIX веков, «Мос-
ковский рабочий», 1948, стр. 241.
4 ЦГАДА, ф. 199, д. 546, портфель 1, п. 4, лл. 4—5.
5 В. Владимиров. Историческая записка о 1-й Казанской гим-
назии, ч. 1, Казань, 1867, стр. 30.

Московский университет рассматривал Казанскую гимназию
как часть университета. В продолжение всего XVIII века он обеспе-
чивал ее преподавателями и учебниками. Основание гимназии в
Казани было не просто созданием третьей по счету гимназии в Рос-
сии. Это была подготовка базы, на которой вырос впоследствии
Казанский университет.
Казанская гимназия не была исключением. Московский универ-
ситет очень скоро стал основным центром подготовки учителей для
учебных заведений России. Недаром он с гордостью заявлял, что
к 1773 году им подготовлено 8 профессоров, 1 кандидат медицины,
учителей для Московского университета и Казанской гимназии 57
и для шляхетского корпуса—8 человек. В 1775 году университет
заявлял, что им за 20 лет существования выпущено «в учителя
и другие службы 318 студентов»1.
Московский университет не только готовил кадры учителей;
одновременно с этим он вел большую работу по проверке знаний
иностранцев, претендовавших на получение аттестата учителя2.
О том, каким авторитетом пользовались Московский университет
и выдаваемые им аттестаты, говорит следующий факт. В 1771 году
некий Маргас де Заммер определялся в Киевскую семинарию препо-
давать французский язык. Для этого он был обязан предварительно
получить соответствующий аттестат от Московского университета.
Кроме того, администрация академии потребовала с Заммера обяза-
тельство, что он будет учить чтению, произношению и письму «по пре-
подаваемой в Московском университете российско-французской
грамматике»3.
Говоря о Казанской гимназии и условиях, в которых она развер-
тывала свою деятельность, необходимо отметить, что она постоянно
испытывала крайнюю нужду в деньгах. При ее учреждении Шувалов
заявил, что она может с успехом существовать за счет средств, отпу-
скаемых Московскому университету4. Это столь характерное для
Шувалова заявление повлекло за собой бесчисленное количество
трудностей и для Московского университета и для Казанской гим-
назии. 2000 рублей в год, отпускавшихся университетом, нехватало
на самое необходимое. Уже в начале 1760 года, т. е. после первого
года работы гимназии, был составлен проект штата гимназии на
5040 рублей. Университет ходатайствовал об отпуске этой суммы
перед Сенатом, «чтоб Казанская гимназия не была университету
1 ЦГАДА, ф. 261, д. 5565, № 20, л. 524.
» ЦГАДА, p. XVII, д. 38, лл. 56—57.
• ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 50, д. 258.
4 ЦГАДА, ф. 248, д. 2875, лл. 271—276.

в тягость». Но судьба этого штата была общая с судьбой штатов уни-
верситета 1. Из Казанской гимназии шли рапорта о том, что ее дом
разваливается, что «записавшиеся в гимназии солдатские дети за
крайней бедностью, в рубищах в классы свои приходят, а по выходе из
оных многие милостынею питаются» 2. Разночинцы, находившиеся на
казенном содержании, получали всего З рубля в год! На эти деньги
они должны были питаться и одеваться. Неудивительно, что они
ходили «в рубищах», собирали милостыню и бежали из гимназии
в солдаты.
Вопрос о Казанской гимназии интересен для истории Москов-
ского университета еще с одной стороны. Именно с ее деятельностью
связано претворение в жизнь требования Ломоносова относительно
необходимости изучения восточных языков. С 1769 года в Казанской
гимназии был основан класс татарского языка. Этот класс послужил
ядром будущего восточного отделения, созданного сначала в гимна-
зии, а позднее в Казанском университете. Несколько лет спустя
после учреждения класса татарского языка в Казанской гимназии,-
он был создан и в университете.
В этой связи необходимо отметить, что Московскому универси-
тету принадлежит честь издания азбук и грамматик на языках
народов, населявших Россию. В течение 1758—1778 годов, помимо
составления, перевода и издания грамматик немецкого, латинского,
французского и итальянского языков, была издана «Турецкая грам-
матика» (1778). Кроме того, Московский университет издал «Азбуку
грузинскую» (1758), «Грамматику чувашскую» (1770), «Азбуку татар-
ского языка» (1778).
Тем самым русский университет оказывал практическую помощь
делу развития культуры и распространения образования среди
других народов, входивших в Российскую империю. Эта тесная
связь и помощь другим народам всегда составляла характерную черту
прогрессивного направления в русской культуре.
Четвертой отличительной особенностью проекта, имевшей
огромное прогрессивное значение, являлось то, что Московский уни-
верситет был рассчитан на русских студентов и гимназистов, с ними
должны были работать русские профессора и учителя; они были
предназначены для удовлетворения насущных нужд России.
В «доношении» говорилось, что цель университета—подготовить
1 ЦГАДА, p. XVII, д. 38, л. 85—92. Проект штата Казанской гимназии
§ 15; д. 41, л. 199; ф. 261, д. 5478, л. 188.
2 В. Владимиров. Историческая записка о 1-й Казанской гим-
назии, ч. 1, Казань, 1867, стр. 78.

«довольно национальных достойных людей в науках, которых требует
пространная... империя к разным изобретениям сокровенных в ней
вещей и ко исполнению начатых предприятий и ко учреждению
впредь по знатным городам российскими профессорами училищ»1.
В соответствии с этим изучение русского языка в гимназии зани-
мало центральное место. В университете же проект устанавливал
равноправие русского и латинского языков. Если регламент акаде-
мии предусматривал, что все лекции читаются студентам только
на латинском языке, то в проекте университета указывалось, что
лекции читаются на латинском, либо русском языке, «как по при-
личеству материи, так и потому иностранной ли профессор или
природной русской» (§ 9). Это было исключительно важно:
ведь всего 6 лет назад состоялась первая публичная лекция на
русском языке, прочитанная Ломоносовым в Академии Наук.
Московский университет подхватил начинание Ломоносова, и
наука впервые заговорила полным голосом на русском языке.
Для того чтобы осуществить это, ученикам и последователям Ломо-
носова пришлось вести долгую и напряженную борьбу, но в конце
концов они вышли из нее победителями. Переход к преподаванию
на русском языке имел огромное значение в деле развития науки
и распространения образования в России.
Следующую особенность проекта университета составляет ярко
выраженное стремление к «публичности», т. е. к популяризации
научных знаний, которое всегда было свойственно деятельности
Ломоносова. Этого же он требовал и от основываемого им универ-
ситета. Каждый профессор должен был читать лекции по своей спе-
циальности не менее 2 ч. в день «в университетском доме публично»,—
говорилось в уставе (§ 6). Проект предусматривал также системати-
ческое проведение публичных диспутов студентов. Производство
в студенты, перевод в старшие классы, вручение наград студентам
и гимназистам должны были происходить также на публичных засе-
даниях. Следует отметить, что половина публичных речей, диспутов,
премированных работ студентов и гимназистов должна была быть
обязательно на русском языке. Это превращало Московский уни-
верситет в центр национальной культуры и науки.
Одной из главных причин неудовлетворительного состояния Ака-
демии Наук Ломоносов считал то обстоятельство, что с помощью
академической канцелярии в ней безраздельно хозяйничали люди,
не имеющие никакого отношения к науке. Господство «приказных
от науки» крайне мешало и научной и учебной деятельности акаде-
1 ЦГАДА, p. XVII, д. 38, л. 4.

мии. Борьба за уничтожение академической канцелярии составляла
одну из самых важных целей Ломоносова. Это нашло яркое выраже-
ние в составленном им проекте университета. Канцелярия, как тако-
вая, в проекте отсутствовала. Резко повышалась роль профессор-
ской конференции, которая должна была собираться каждую неделю
и ведать всеми «распорядками и учреждениями, касающимися до
наук и до лучшего оных произвождения». Она утверждала программы
лекционных курсов и «авторов», принимаемых за основу курсов;
она же решала все дела, касающиеся студентов (§ 7, 8, 13, 17, 21,
35 и др.).
Все лица, связанные с университетом: профессора, учителя, сту-
денты, подлежали ведению только своего университетского суда
и не могли быть ни арестованы, ни судимы без его ведома и согласия.
Эта привилегия хотя в какой-то степени ограждала работников рус-
ской культуры от произвола полицейско-бюрократического аппарата
самодержавной России 1.
Такое же значение имела привилегия университета, подчинявшая
его непосредственно Сенату.
Улучшалось правовое и материальное положение работников
университета и наличием в проекте пункта об освобождении «всех
принадлежащих к Московскому Университету от постоя и всяких
полицейских тягостей також от вычетов из жалования и всяких дру-
гих сборов» 2. Все эти привилегии университета несомненно выдви-
нуты Ломоносовым, хлопотавшим о них же в Академии Наук 3. Но
раздел об управлении университетом носит так же, как и другие
части проекта, явные следы изменений, внесенных в него Шувало-
вым. Ломоносов отстаивал требование, чтобы во главе университета
стоял выборный ректор. В проекте же, представленном в Сенат,
мы этого не находим. Во главе университета ставились одна или две
«знатнейших особы» кураторами университета, «которые бы весь
корпус в смотрении имели» (§ 2). Наличие куратора едва ли проти-
воречило планам Ломоносова. Он понимал, что без помощи высокого
1 То, как ценили эту привилегию и настаивали на ее соблюдении работ-
ники Московского университета, показывает дело учителя французского языка
Билона. Он. в 1757 году был арестован без согласия университета Московским
магистратом за просрочку двух векселей и посажен в долговую тюрьму. Про-
фессорская конференция и администрация университета протестовали против
этого. Когда магистрат отказался освободить Билона, то Сенат издал указ,
подтверждавший права университета. ЦГАДА, ф. 248, д. 2875, лл. 215—223 р.
XVII, д. 38, лл. ІО, 55; Протоколы Университетской конференции, т. III, л. 9.
* ЦГАДА, p. XVII, д. 38, л. 10; см. также лл. 50, 55—57; ф. 248, д. 2875,
лл. 160—162; ф. 261, д. 5473, лл. 730—737.
8 См. Билярский, стр. 418.

«покровителя» университет едва ли сможет добиться удовлетворение
своих насущных нужд. Вместо выбираемого из профессоров ректора
проект предусматривал особого чиновника-директора* Вельможа
Шувалов не мог допустить, чтобы во главе университета, приравнен-
ного к коллегиям, стоял какой-то профессор, не имеющий 4toa
и вышедший к тому же из «подлого» состояния. Это противоречило
классовым интересам дворянства и всему строю самодержавно-кре-
постнической России.
На практике куратор превратился в полновластного диктатора,
который, сидя в Петербурге, управлял университетом в Москве,
ничем не отличаясь от Разумовского, который управлял Академией
Наук из Батурина. До 1779 года Шувалов ни разу не был в универ-
ситете, однако ничего там не делалось без его распоряжения. По-
стройка нового здания, ремонт помещения, покупка одежды для казен-
ных студентов и гимназистов, размер жалования профессоров*
учителей и студентов, штат университета и гимназии, «реестр учений»,
объявление о публичном диспуте или речи, текст этой речи, покупка
книги или инструмента—все эти и десятки подобных дел из Повсе-
дневной жизни университета нуждались в санкции куратора. Прото-
колы Университетской конференции пестрят жалобами на то, что
профессора в течение многих месяцев не могут получить ответа на
свои просьбы о покупке книг и т. п.1. Особенно тяжелым сделалось
положение университета, когда его куратором оказался друг и прия-
тель Теплова и такой же «приказной от науки», как й ой, ставленник
Екатерины II Василий Адодуров. Заклятый реакционер, враг Ломо-
носова и русской передовой науки, он открыто поддерживал реак-
ционную группу профессоров университета и всячески мешал,дея-
тельности прогрессивных ученых.
Еще большие отступления от первоначального проекта Ломоно-
сова произошли в отношении директора. Обладавший крупным:
чином и получавший жалования в 2—3 раза больше профессоров,
директор университета очень скоро оказался в положении человека,
стоящего над конференцией профессоров. Рядом с ним оказался
с каждым годом растущий аппарат чиновников и несколько асессоров,
каждый из которых получил в свое распоряжение отдельные части
университета. Прошло всего несколько лет, и в Московском универ-
ситете была создана такая же канцелярия, стоявшая над конферен-
цией и управлявшая университетом столь же бюрократически и пол-
новластно, как канцелярия Академии Наук. Канцелярия универ-
1 «Протоколы», т. V, 1758, № 5, 7, 12, 14; 1761, № 6; т. VIII, 1762,
№ 14, протокол от 25/Х 1763 г. и от 22/V 1764 г.; т. IV, лл, 4, 28-32, 37—38,
и мн. другие.

ситета все более сужала компетенцию профессорской конференции
и все более подчиняла ее себе1. Особенно резко увеличился аппарат
канцелярии и ее власть с приходом в университет Адодурова, который
прямо брал за образец канцелярию Академии Наук. Не случайно
в составляемых профессорами университета проектах устава одно
из центральных мест занимает требование уничтожения канцелярии
и замены ее небольшим аппаратом, находящимся в подчинении про-
фессорской конференции 2.
Такой разрыв с первоначальным проектом был совершенно
не случаен. Это вполне соответствовало общему состоянию чинов-
ничье-бюрократического аппарата Российской империи. Соответ-
ствующий раздел проекта Ломоносова, фактически дававший уни-
верситету самоуправление, находился в противоречии с системой
самодержавно-крепостнического строя, поэтому он был скоро уни-
чтожен при самом активном содействии Шувалова.
По этим же причинам в проект университета не вошло и требова-
ние Ломоносова, чтобы профессора и студенты университета полу-
чали «по здешним законам пристойные ранги и по генеральной
табели на дворянство дипломы»3. Ломоносов стремился хотя бы
в какой-то мере изменить бесправное положение деятелей русской
культуры и науки, большинство которых были выходцами из разно-
чинцев. Он стремился оградить их от произвола ничтожных чинуш,
издевавшихся над ними. На опыте Крашенинникова, Котельникова,
Попова и на своем собственном он видел, сколько унижений и горя
приходилось им преодолевать из-за того, что какой-нибудь прой-
1 В свете сказанного никак нельзя согласиться с Н. А. Пенчко, которая,
противореча фактам, приводимым ею самой, явно идеализирует систему управ-
ления университетом. Стремясь «обелить» Шувалова, она утверждает, что кан-
целярия «никогда не играла в университете такой самодовлеющей роли, как
академическая», что «канцелярии, как органа управления, в университете не
существовало» (Пенчко, стр. 51). В качестве аргумента Пенчко приводит
слова самого Шувалова. Но они говорят только о том, что Шувалов, распоря-
жавшийся в университете, как барин в своей вотчине, нисколько не считался
с формами отчетности об израсходовании казенных сумм, и поэтому в этом отно-
шении, но только в этом, канцелярия не была аналогична академической. Это
ни в какой степени не меняет ее роли во всей жизни университета. Столь же
неоправдано стремление Пенчко связать начало бюрократической системы
управления университетом лишь с устранением Шувалова и заменой его Адо-
дуровым (стр. 52). В действительности Адодуров прямо продолжал линию, на-
чатую самим Шуваловым, и их разногласия были чисто личными и не имели
но существу принципиального характера.
2 ЦГАДА, ф. 261, д. 5478, лл. 116, 126—128, 148, 165; д. 5565, лл. 1, 342,
488; ф. 248, д. 2875, лл. 153—158, 384—386, 393—401 и мн. др.; «Чтения»,
1875, кн. 2, отд. V, стр. 189, 212.
3 Билярский, стр. 418.

доха, вроде Теплова или Шумахера, обладал чином, которого не
было у них.
Не вошло в проект и еще одно очень важное требование Ломо-
носова: «Чтобы университет имел власть производить в градусы»1.
Он видел, что отсутствие у Академии Наук права производить сту-
дентов в ученые степени магистров и особенно докторов умело исполь-
зовалось академическими реакционерами для того, чтобы не пускать
в науку неугодных ей людей.
Не получил этого права и Московский университет, где реак-
ционеры, пользуясь поддержкой кураторов, пускались на все уловки,
чтобы преградить передовым ученым путь на кафедры. Прямое изде-
вательство было устроено над Десницким и Третьяковым. Они
несколько лет учились в университете Глазго. Испытывая там постоян-
ную нужду, молодые ученые почти все свое скудное жалование трати-
ли на оплату профессорам и покупку необходимых книг. Доведенные
до отчаяния своим материальным положением, они писали русскому
представителю в Лондоне: «Целый год совершится, как мы не полу-
чаем жалования и сие нерадение и забвение Московского Универ-
ситета в такую нетерпеливость наших должников, равномерно как и
профессоров самих привело, что Английская академия решила хода-
тайствовать о помощи нам» 2. Посол, пересылая это письмо Н. И. Па-
нину, со своей стороны добавлял: «Я неоднократно уже подобные их
жалобные письма отправлял в иностранную коллегию, только поныне
без действа» 3. Запрос Сената по поводу этого письма привел Адодурова
в ярость. Вместе с чинами университетской канцелярии (Херасковым,
Тейлсом, Жигулиным) он составил и направил в Сенат бумагу,
в которой заявлял, что Десницкий и Третьяков обеспечены прекрасно,
но «самовольно нажили долгу... до 400 рублей». В довершение всего
Адодуров заявлял, что их ученье признано «не весьма порядочным»
и высказывал «опасение», как бы «употребляемой на них казенный
кошт бесполезно не пропал» 4. Десницкий и Третьяков после всего этого
обратились с жалобой непосредственно в Сенат. Адодуров ответил
на это требованием указа о их немедленном возвращении в Москов-
ский университет «для освидетельствования в науках» и дачи отчета
в издержанных ими самовольно сверх их жалования деньгах 5. В таком
положении находились и остальные студенты Московского универ-
ситета, обучавшиеся за границей. Два с лишним года тянулось дело
1 Билярский, стр. 418.
2 ЦГАДА, p. XVII, д. 44, л. 1.
3 Там же, л. 5.
4 ЦГАДА, ф. 261, д. 5499, л. 22.
5 Там же, л. 23; см. также лл. 25—26; д. 5477, № 2, лл. 12—13, 17—22.

о долгах; Матвея Афонина, нажитых им во время его обучения у Лин-
нея. Даже русский посол в Швеции писал: «Он Афонин в тот долг
впал не самопроизвольно, но по необходимой нужде и большей
частию на зарплату его учителям, прежней его 300 р. оклад недоста-
точен ему (был) на самое пропитание и необходимое содержание» 1.
Несмотря на все это, даже Сенат не дал университету разрешения
не вычитать этого долга из жалования Афонина 2.
Десницкий и Третьяков блестяще защитили свои диссертации
в Глазго и получили ученые степени «докторов обоих прав». Следует
отметить, что это было в то время большой редкостью. Так, в 1767 г.
из всех воспитанников Глазговского университета степени доктора
были удостоены только Десницкий и Третьяков. За двадцать лет,
с 1767 по 1786 г., степень доктора в университете Глазго получило
всего 7 человек3. Когда после долгих мытарств Десницкий и Третья-
ков попали в Москву, то для получения права читать лекции по
юриспруденции от них потребовали, чтобы они сначала сдали экза-
мен... по математике. Поводом для этого было то, что в одном из своих
отчетов они указали, что некоторое время слушали лекции по мате-
матике. При этом в качестве официального мотива для обоснования
своего требования об экзамене Адодуров выставлял заботу о том,
«чтобы не пострадали напрасно интересы казны». Напрасно Десниц-
кий и Третьяков доказывали, что они математикой никогда спе-
циально не занимались, что у них уже есть дипломы докторов наук,
что они согласны держать экзамены по юриспруденции, хотя и в
этом нет никакой необходимости. Несмотря на приказания и угрозы
Адодурова, Десницкий категорически отказался идти на этот экзамен,
Третьяков же в конце концов согласился. Как и следовало ожидать,
экзамен носил характер прямой расправы. Ему задавали неле-
пые и провокационные вопросы, а затем заявили, что у него нет зна-
ний, необходимых не только для профессора, но и для студента.
Исход этого экзамена явился одним из главных поводов для того,
чтобы не давать Третьякову звания ординарного профессора и для
той систематической травли, которую проводило в отношении его
университетское начальство. Прямым результатом этой травли
было и то, что Третьяков не выдержал и в 1773 г. подал в Сенат чело-
битную «о награждении его чином и определении в статскую службу» 4.
1 ЦГАДА, ф. 261, д. 5560, № 14, л. 454; см. также д. 5477, № 9, лл.
89—93.
2 Там же, д. 5560, лл. 456—459.
3 И. С. Бак. Общественно-экономические воззрения И. А. Третьякова,
«Вопросы истории», 1954, № 9, стр. 106.
4 ЦГАДА, ф. 261, д. 5565, № 10, л. 348.

Его челобитная потонула в дебрях герольдмейстерской конторы,
а он сам в 1776 г. умер, так и не получив звания ординарного про-
фессора 1.
Отсутствие у университета права производить в ученые сте-
пени поставило в особенно тяжелое положение профессоров и сту-
дентов медицинского факультета. Они оказались в полной зависимо-
сти от медицинской коллегии, так как только она давала звания док-
торов медицины и разрешение на практику. Характерно, что ино-
странцы, приезжавшие в Россию, получали подобные дипломы
немедленно, русским же профессорам, даже имевшим дипломы,
приходилось терпеть годами длившиеся мытарства, чтобы быть
«признанными» медицинской коллегией. С. Зыбелин и П. Вениами-
нов, учившиеся за границей, представили свои диссертации с похваль-
ными отзывами тех университетов, где они обучались. Эти диссерта-
ции были направлены на заключение к проф. Керштенсу, который
издевательски заявил, что не видит смысла читать их, так как не уве-
рен, что они написаны Зыбелиным и Вениаминовым, а не немецкими
студентами. Несмотря на то, что Зыбелин, Вениаминов и Афонин
успешно защитили свои диссертации за границей и возвратились
в Россию с дипломами докторов медицины, медицинская коллегия
отказалась их признавать. Лишь только после длительной пере-
писки Екатерина приказала устроить им экзамен для выяснения
того, «достойны ли они, чтобы их к практике допустить». Но и этот
экзамен не состоялся 2. Понадобилось почти 40 лет для того,
чтобы университет получил, наконец, право давать ученую степень
доктора.
Эти примеры, а число их можно умножить, говорят о том,
насколько осложнялось положение отсутствием у университета права
присваивать ученые степени, на котором настаивал Ломоносов.
Следует обратить внимание еще на одну сторону проекта. Ломо-
носов в своем письме к Шувалову выдвигал требование, чтобы проект
«служил во все будущие роды» и предусматривал бы такое число
профессоров и студентов, чтоб через несколько лет не пришлось
«оный снова переделывать и просить о прибавке суммы» (стр. 275).
Между тем смета на содержание университета и гимназии, приложен-
ная к проекту (по терминологии того времени «штат»), поражает
1 ЦГАДА, ф. 278, д. 14, л. 78. И. А. Третьяков умер 16 мая 1776 г., а не
в 1779 г., как утверждается в его биографиях и статьях о нем. (Биографический
словарь профессоров Московского Университета, т. II, стр. 506; «Русские мыс-
лители», т. I, стр. 679—680; «Вестник МГУ», 1952, № 7, стр. 172.) Документы
о смерти Третьякова, ЦГАДА, ф. 278, д. 14, л. 78.
2 ЦГАДА, p. XVII, д. 46, лл. 1—2.

крайней скупостью. Уже говорилось о тех сокращениях, которые
были произведены Шуваловым в числе профессоров. Еще меньше
предусматривалось учителей в гимназии. Трудно даже поверить,
что на обе гимназии (дворянскую и разночинную) Шуваловым было
запланировано всего 6 учителей, да и то из них четверо были препо-
давателями иностранных языков. Все же остальные занятия с гим-
назистами должны были бесплатно вести студенты университета 1.
Ломоносов считал, что на содержание студента должно отпускаться
100 рублей в год, а проект отпускал всего 36 рублей. Согласно «штату»
в университете предусматривалось всего 20 студентов и 50 гимна-
зистов, находившихся на казенном содержании. При этом на содер-
жание гимназиста «штат» отпускал всего 12 рублей в год (Ломоно-
сов предлагал 30 рублей) 2. И совсем уж нищенскими были ассигнова-
ния на хозяйственные и учебные нужды. На содержание универси-
тетского дома, дрова, свечи, бумагу, книги, инструменты и т. д.
Шувалов считал достаточным отпуск в год 460 (!) рублей3. Даже
Сенат увидел всю несуразность шуваловского «штата» и постановил
увеличить сумму на содержание университета до 15 тысяч. Кроме
того, он решил «на первый случай для покупки книг и прочего сверх
годовой определенной суммы дать единожды еще до 5 тыс. рублей» 4.
И эта сумма была, конечно, совершенно недостаточной. «Штат»,
составленный из расчета 15 тыс. руб., не очень сильно отличался
от первоначального. Смета на университет увеличилась немногим
более тысячи рублей, да и то из них 580 рублей отпускалось на оплату
секретарей при кураторах. Бюджет гимназии, хотя и увеличился
в три раза, был совершенно недостаточным. В нем оставалось всего
О учителей и только 50 гимназистов, а студентам-учителям предпо-
лагалась прибавка от 30 до 60 рублей. На все же хозяйственные,
учебные и прочие расходы университета и гимназии отпускалось
всего 2700 рублей 5. По другому варианту «штата» их оставалось
и того меньше—1700 рублей 6.
В смете совершенно не предусматривалось специальных сумм
ни на пополнение библиотеки, ни на приобретение необходимых при-
боров и инструментов, ни на содержание ботанического сада, хими-
ческой лаборатории, физического и минералогического кабинетов,
1 ЦГАДА, ф. 248, д. 2875, лл. 14—15.
8 См. Пекарский, стр. 925.
8 ЦГАДА, ф. 248, д. 2875, лл. 14—15.
4 ЦГАДА, p. XVII, д. 38, л. 5.
5 «Штат Московского Университета и гимназии» хранится в рукописном
отделе библиотеки им. Горького.
в ЦГАДА, p. XVII, д. 38, л. 20.

обсерватории, типографии и т. д. Мы уже не говорим о том, что
сумма, отпускавшаяся на жалование профессорам, студентам и гим-
назистам, была совершенно недостаточна для обеспечения сколько-
нибудь нормальной научной и учебной работы университета. Тем
самым Московский университет с первых дней своего существова-
ния оказывался в необычайно тяжелом материальном положении,
которое ставило его в полную зависимость от подачек всякого рода
«меценатов». Уже в первый год работы университета расходы на
жалование учителям, содержание гимназистов и т. п. возросли
в несколько раз против сметы. Не помогли ни пожертвованные
Демидовым 13 тыс. руб., ни самоотверженная деятельность директора
университета Алексея Аргамакова, заложившего свои имения
и окон-
чательно запутавшегося в долгах для того, чтобы помочь универ-
ситету. Частично сохранившиеся бумаги университета за 1757 год
показывают, что университет не только не мог производить какие-
либо капитальные расходы, но и даже выплатить жалование профес-
сорам и учащимся, переживавшим страшную нужду 1. С 1758 года
бюджет был увеличен. 29 декабря 1757 года было определено отпу-
скать Московскому университету дополнительно по 20 тыс. рублей 2.
Это на несколько лет ослабило остроту финансового положения уни-
верситета, но уже через 5—6 лет с увеличением объема его работы
и падением стоимости денег положение стало снова очень тяжелым,
дойдя к концу 60-х годов снова до катастрофического состояния.
В Сенат и Екатерине подаются доношения, проекты «штатов» и т. д.,
но Екатерина II, несмотря на неоднократные представления, так
и не пересмотрела «штат» университета и ограничивалась тем, что
изредка «жаловала» ему по несколько тысяч рублей 3.
В этом не было ничего нового по сравнению с Шуваловым, кото-
рый в 1757 году заявлял, что «штатной суммы» в 15 тыс. рублей уни-
верситету вполне достаточно
4. Более того, в проекте университета,
представленном в Сенат и написанном писарской рукой, § 45 вписан
самим Шуваловым. Очевидно, имея ввиду типографию при универ-
ситете, хлопоты об открытии которой начались почти одновременно
с открытием университета, Шувалов писал: «Со временем как Уни-
верситет размножится, то не сомневаюсь, что Правительствующий
Сенат соблаговолит установить другие полезные учреждения, от
1 «Протоколы», т. IV, лл. 4,5,30, 33, 36-37, 64, 66—70; т. ІIІ, лл. 1—12.
2 ЦГИАЛ, ф. 1329, т. 90, лл. 472—473.
3 См. доношения и проекты штатов Московского Университета, ЦГАДА,
ф. 261, д. 5477, № 8, лл. 83—86; д. 5478, № 2, лл. 114—329; д. 5565, № 16 , лл.
384—457; № 17, лл. 458—460; p. XVII, д. 41, лл. 178—201; д. 48, лл. 22—28.
4 «Протоколы», т. III, лл. 11—12.

которых доходы казну е. в. заменить могут» 1. Ему казалось,
что на университет отпускается «слишком много» денег, со вре-
менем их можно будет заменить доходами от университетской
типографии.
Вторая часть внесенного Шуваловым параграфа носит несколько
иной характер. Она говорит о том, что в университете «за нужное
почитается» изучение греческого и восточных языков. Это дополне-
ние внесено Шуваловым, вероятно, по настоянию Ломоносова, ука-
зывавшего на огромное значение изучения Востока. «В европейских
государствах, которые ради отдаления от Азии меньшее сообщение
с ориентальными народами имеют, нежели Россия по соседству,
всегда бывают при университетах профессоры ориентальных язы-
ков. В академическом стате о том не упоминается.., хотя по сосед-
ству не токмо профессору, но и целой ориентальной академии быть
полезно» 2,—писал он как раз в то время, когда шла подготовка
к открытию университета. Но, внося в проект требование Ломоно-
сова, Шувалов придал ему отнюдь не ломоносовскую формулировку.
Изучение их предполагалось лишь со временем, «когда будут до-
вольны университетские доходы и сысканы достойные к тому учи-
тели» 3. Это было как раз то, против чего протестовал Ломоносов
в академии, регламент и «штат» которой был составлен Тепловым
и Шумахером с учетом наличных сил сегодняшнего дня и против
чего предостерегал Ломоносов в письме по поводу проекта универ-
ситета.
Черты, отмеченные в проекте Московского университета, нашли
свое выражение и в проекте Академии Художеств, выросшей на
базе специального художественного класса Московского универ-
ситета, созданного вскоре после его основания. В 1758 году художе-
ственный класс был преобразован в Академию Художеств и переве-
ден в Петербург. В представлении об ее учреждении указывалось,
что в то время, как «науки в Москве приняли свое начало и там ожи-
дается желанная польза от их успехов», с развитием художеств
обстоит значительно хуже. Как на причину этого указывалось на
то, что большинство иностранцев «за некоторые посредственные
знания получая великие деньги, обогатись возвращаются не оставя
по сие время ни одного русского ни в каком художестве, который бы
что (нибудь) умел делать». Наилучшим выходом из создавшегося
положения являлось, по мнению «Представления», учреждение спе-
циальной Академии Художеств, для чего «можно некоторое число
1 ЦГАДА, ф. 248, д. 2875, л. 13; ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 36, д. 438, 1755, л. І.
2 Ломоносов. Избр. философск. произв., стр. 555.
3 ЦГАДА, ф. 248, д. 2875, л. 13.

взять способных из университета учеников, которые уже и
определены учиться языкам и наукам принадлежащим художе-
ствам» 1.
Представление Шувалова показывает ряд черт, знакомых нам
по его «доношению» относительно Московского университета. Во-
первых, он заявлял, что на ее содержание вполне хватит 6 тыс. руб-
лей в год. Между тем, уже в первый год понадобилось 10 тыс., а
через два года нехватило и 20 тысяч2. Это все то же соединение его
поразительного легкомыслия с экономией за счет расходов на куль-
туру и науку, которые так дорого обошлись университету.
В представлении Шувалова мы встречаемся еще с одной знако-
мой чертой: его ориентацией на преподавателей-иностранцев. Об
этом совершенно недвусмысленно говорил Шувалов, утверждая,
что Академия Художеств должна быть основана в Петербурге, так как
иностранные «лучшие мастера не хотят в Москву ехать» 3. Привлекая
иностранцев, не оставивших сколько-нибудь заметного следа в исто-
рии русского искусства, Шувалов, а впоследствии Бецкий, совершен-
но недостаточно привлекали и использовали лучших представителей
русского национального искусства: Аргунова, Антропова, Рокотова,
Шубина, Баженова и др.
Но у Академии Художеств с самого момента ее рождения была
черта, сближавшая ее с университетом: демократический состав
учащихся. Дети солдат, крестьян, матросов, ремесленников составля-
ли основную массу обучавшихся в академии. В числе ее воспитанников
и преподавателей в XVIII веке были крепостные: Козлов, Соколов,
Шибанов; дети солдат: Щедрин, Иванов, Матвеев, Мартынов, Антро-
пов; дети ремесленников: Козловский, Щукин, сын сторожа Алексеев,
сын скотника Гордеев, сын черносошного крестьянина Федот Шубин
и т. д. Демократический состав учащихся и части преподавателей был
одной из причин, способствовавших сохранению и укреплению тенден-
ций народного искусства в живописи, скульптуре и архитектуре.
Академия Художеств и Московский университет продолжали быть
очень тесно связаны вплоть до назначения президентом академии
в 1763 году Бецкого. В протоколе университетской конференции
от 22 апреля 1760 года значится: «Еще троих отправили в Академию
Художеств тех, кто является в искусстве наиболее способными» 4.
Еще в конце 1761 г. в списке архитекторов, поданном в Сенат,
значится: «при Московском университете и того университете
1 ЦГАДА, ф. 248, д. 2875, л. 202.
2 Там же, л. 202, 207, 212; д. 2944, № 24, лл. 260—263.
3 Там же, д. 2875, л. 202.
4 «Протоколы», т. V, лл. 24—25.

в Петербурге при Академии Художеств—1) архитектор Кокоринов
Алексей... 2) помощник Баженов Василий... 3) ученик Федор
Яковлев...»1.
Архив Академии Художеств показывает, что и после ее формаль-
ного отделения целый ряд вопросов, относящихся к Московскому
университету, решался в Академии Художеств, и наоборот. Тесно
они были связаны и в финансовом отношении2.
В число почетных членов Академии Художеств был избран и
Ломоносов. Правда, в первую очередь Шувалов провел избрание
почетными членами представителей знати, не имевших никакого
отношения к искусству. В наброске речи на открытии Академии Худо-
жеств Ломоносов высказывал свои заветные мысли о русской нацио-
нальной культуре и задачах русских художников. Он отмечал, что
деятельность многих иностранных художников, работающих в Рос-
сии, не способствует развитию русского искусства. «Не изображаю
здесь препятствий происходивших от зависти учивших и от опасения,
чтобы искусство их в России не размножилось, не унизилась бы их
плата и приобретения бы их не умалились»,—писал он.
Отмечая, что в академии имеются только русские ученики, Ломо-
носов особенно подчеркивал их демократический состав. Он показы-
вал им задачи, которые стояли перед русскими архитекторами, скульп-
торами и художниками. Предостерегая их от слепого копирования
образцов западноевропейского искусства, от увлечения мифологиче-
скими сюжетами, которое довело «едва уже не до отвращения»,
Ломоносов призывал их «оживить металл и камень», и «показать древ-
нюю славу праотцев наших», и создать образы «героев и героинь
Российских в благодарность заслуг их к отечеству». Он высказывал
твердую уверенность, что «сыны Российские» смогут «представить
пред очами просвещенной Европы проницательное остроумие, твер-
дое рассуждение, и ко всем искусствам особливую способность
нашего народа»3.
* * * * *
Подведем итоги рассмотрению проекта Московского университета
и других документов, непосредственно примыкающих к нему
(«Инструкции директору», «Доношения», «Регламента гимназии»).
Мысли и предложения Ломоносова легли в основу проекта уни-
верситета. Именно они позволили университету успешно выполнить
1 ЦГАДА, ф. 261, д. 5473, л. 41.
2 ЦГИАЛ, ф. 789, оп. 1, 1762, д. 27/29; 1763, № 2, 16, 46; 1764,
д. 28 и др.
3 Ломоносов. Соч., т. V, стр. 138, 140—142.

стоявшие перед ним задачи. Предложения Ломоносова и составленный
им проект исходили из национальных интересов русского народа
и были направлены на превращение Московского университета в центр
передовой русской национальной культуры и науки. Проект Ломо-
носова опирался на прогрессивные явления, возникавшие в социаль-
но-экономической жизни страны. Выражая интересы народа, который
вел борьбу против крепостничества, Ломоносов придал проекту уни-
верситета демократический антифеодальный характер. Поэтому мы
имеем все основания утверждать, что Московский университет создан
не только по инициативе, но и по плану Ломоносова.
Но анализ проекта и других документов показывает, что Шува-
ловым в них было внесено значительное число серьезных изменений.
Из них выпал ряд важных требований и предложений Ломоносова
и, наоборот, появились пункты, прямо противоположные его тре-
бованиям. Эти изменения, внесенные в ломоносовский проект с его
прогрессивным и демократическим содержанием, выражали свое-
корыстные узкоклассовые интересы помещиков-крепостников. Явля-
ясь ярким выражением реакционной направленности политики пра-
вительства крепостников в отношении культуры и просвещения, эти
изменения крайне тормозили работу первого русского университета
и развитие национальной культуры и науки.
Совершенно очевидно, что требования и предложения Ломоносова,
а также требования и изменения Шувалова не были выражением их
личных взглядов и устремлений. Оба они являлись выразителями двух
направлений, двух тенденций в русской культуре: прогрессивного,
демократического, антифеодального—Ломоносов, и реакционного,
монархического, помещичьего—Шувалов. Все содержание проекта
свидетельствует о борьбе этих двух тенденций, являвшихся в конечном
счете проявлением борьбы «двух культур в каждой нации», проявле-
нием борьбы русского народа против крепостничества, сковывавшего
и душившего его творческие силы.

Главное мое основание... весьма
помнить должно, чтобы план
Университета служил во все буду-
щие роды... Советую не торопить-
ся, чтобы после не переделывать.
М. В. Ломоносов
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПОДГОТОВКА К ОТКРЫТИЮ МОСКОВСКОГО
УНИВЕРСИТЕТА
В июле 1754 года Шувалов представил в Сенат «доношение»,
проект и «штат» Московского университета. Сенат в тот же день рас-
смотрел их и, найдя предложение об основании университета в Мо-
скве «весьма полезным и государственным делом», одобрил их. Вопрос
об открытии университета в Москве был фактически решен уже 19 июля
1754 года1. Он не был открыт сразу же только потому, что этому
должна была предшествовать большая подготовительная работа:
подбор учителей и профессуры, набор студентов и гимназистов, под-
готовка оборудования и в первую очередь здания. Все это и опреде-
лило сроки открытия университета. Здание было найдено быстро.
Уже 8 августа 1754 года П. И. Шувалов передал Сенату именной
указ: «Е. и. в. всемилостевейшая государыня указать соизволила
для учреждающегося вновь в Москве университета дом состоявшей
в Курятных ворот в коем прежде была аптека починкою исправить
и в состояние привести» 2. Этот указ и все последующие действия,
относящиеся к августу—декабрю 1754 года, говорят об учреж-
1 Все даты приводятся по старому стилю.
2 ЦГИАЛ, ф. 1329, т. 85, л. 382.

дении Московского университета, как о деле окончательно ре-
шенном.
Указ отводил для университета большое и старое здание, нахо-
дившееся в центре Москвы, на Красной площади у Воскресенских
(Курятных) ворот (на этом месте сейчас находится Исторический
музей). Но для того чтобы разместить в нем университет, необходимо
было сначала привести его в порядок, переселить находившиеся там
три правительственные учреждения. Контроль за ходом подготовки
здания осуществлял лично генерал-прокурор Сената Н. Ю. Тру-
бецкой. «Велеть находящиеся в означенном состоящем в Москве
у Курятных ворот доме Ревизион-коллегию, Главный комиссариат
и Провиантскую контору из того дома вывести. Имеющиеся в том
аптекарском доме ветхости осмотреть и что где исправить надлежит
учиня опись, план и смету прислать в Сенат немедленно»1,—гласил
его ордер Московской сенатской конторе.
18 августа Московская сенатская контора объявила этот указ
руководителям учреждений и приказала известному русскому архи-
тектору Дмитрию Ухтомскому составить план дома и смету на
производство ремонта. 24 августа руководителям учреждений, нахо-
дившихся в «аптекарском доме», было указано, куда они должны
переселиться 2. Одновременно с этим Ухтомский получил ордер Тру-
бецкого, из которого было ясно, что правительство ставило своей целью
открыть университет еще в 1754 году. «Понеже исправность сего
дома требуется зело скоро и неотменно, так, что (бы) еще до наступле-
ния нынешней зимы, оное окончано было»,—писал Трубецкой,
приказывая Ухтомскому осмотреть дом, составить план всех поме-
щений с указанием, где какой ремонт требуется, и прислать ему,
«а между тем оный дом неослабно исправлять»3.
Составленная Ухтомским «опись ветхостей» показывала, что
ремонт предстоит значительный. В доме нужно было перестлать полы
и лестницы, переложить печи, сделать новые оконные рамы, заменить
стропила, перекрыть крышу, покрасить здание снаружи и внутри,
отремонтировать и восстановить орнаменты и колонны вокруг купола
здания и выполнить целый ряд других работ.
Получив рапорт Ухтомского, Московская сенатская контора
приказала требуемые им 1000 рублей отпустить, а «оказавшиеся по
осмотру ветхости... исправлять неослабно»4. 9 сентября последовало
еще одно решение Сената: «на исправление вышеобъявленных покоев,
1 ЦГАДА, ф. 248, д. 2875, л. 62.
2 Там же, лл. 64—69.
3 Там же, л. 73.
4 Там же, л. 74; см. также лл. 75—81.

Первое здание Московского университета

деньги, сколько необходимо надлежит по требованию архитектора
князя Ухтомского, дать из Московской конторы немедленно, чтобы
в исправлении того и малой остановки последовать не могло»1.
В середине сентября Ухтомский доложил Трубецкому и Московской
сенатской конторе, что он не может приступить к работе, так как
занимающие дом учреждения все еще не выехали. Московской сенат-
ской конторе пришлось много возиться с их переселением. То оказы-
валось тесным здание, куда их предполагалось переводить, то там
требовался ремонт. Особенно много хлопот доставило переселение
главного комиссариата, в помещениях которого хранилось около
3-х миллионов рублей медной монетой. Несмотря на принятые меры
и строгие указы, главный комиссариат закончил переселение лишь
15 ноября2.
В ходе ремонтных работ выяснилось, что примыкавшее к апте-
карскому дому «здание австерии» (харчевни) находится в таком состоя-
нии, что его отремонтировать невозможно. 29 сентября Ухтомский
доносил, что после того, как «австерия» была очищена от накопив-
шегося в ней огромного количества мусора и нечистот, обнаружилось,
что стены сгнили, своды подвалов покрыты расселинами и отремон-
тировать здание совершенно невозможно. Он предложил разобрать
здание «австерии» и «построить до Никольского мосту зал с внеш-
ними и внутренними украшениями». Сенат согласился с предло-
жением Ухтомского и к 1 ноября «австерия» была разобрана. Пред-
лагаемая же постройка зала так и не состоялась, хотя Ухтомским
были составлены планы и смета этой постройки3.
Задержка с развертыванием ремонта и наступление зимы, когда
строительные и ремонтные работы значительно осложнялись, вызы-
вали серьезное беспокойство за сроки их окончания. Ордером Тру-
бецкого от 24 ноября 1754 года «наикрепчайше подтверждено, чтоб
в показанном бывшем аптекарском доме строение происходило
с поспешностью и неотменно в такое состояние привести чтоб ген-
варя с 1 числа 1755 году в тот дом все училища и со учениками немед-
ленно ввести и в нем то, всей империи полезное дело... неотменно на-
чать можно было». Трубецкой приказывал все жилые помещения
дома так хорошо высушить, «что еще наступающей зимою во оный
дом действительно ввести можно было»4,
* ЦГАДА, ф. 248, д. 2875, л. 85; ф. 254, д. 7962, № 51, лл. 167—182.
* ЦГАДА, ф. 254, д. 7962, № 51, лл. 215, 225, 247, 264.
» ЦГАДА, ф. 248, д. 2875, лл. 110—111; см. также лл. 112—114, 135, 143—
152; ф. 254, д. 7962, № 51, лл. 250, 266 Все, что со слов Шевырева пишется об
использовании «австерии» университетом, не соответствует действительности.
4 ЦГАДА, ф. 248, д. 2875, л. 135; ф. 254, д. 7962, № 51, л. 266.

К началу декабря основные работы в верхнем этаже были закон-
чены и началась просушка помещения. К концу января дом был
в основном готов1.
Спешка с окончанием ремонтных работ в зимних условиях при-
вела к тому, что осталось много недоделок, о которых в июне 1755 года
доносил Московской сенатской конторе директор Московского уни-
верситета А. М. Аргамаков2. Но дело не ограничивалось недодел-
ками. Несравненно важнее было другое: дом был крайне тесен. С ним
произошло то же, что и со штатами университета. Если в штате пред-
полагалось всего 6 учителей гимназии, то через год их было уже около
30 человек. Если Шувалову казалось, что помещения на Красной
площади хватит с избытком для университета, гимназии и всех под-
собных учреждений, то в действительности оказалось, что разместить
в нем университет и насчитывавшую несколько сот учащихся гим-
назию невозможно. Почти сразу же после открытия универ-
ситета возник вопрос об обмене дома университета на принадлежав-
ший Медицинской коллегии дом на Моховой. Так как дом Медицин-
ской коллегии был не намного больше, а переоборудование требо-
валось большое, то обмен не состоялся, хотя вопрос о нем поднимался
не раз3. Для университета был срочно необходим еще один дом. Через
полгода после открытия университета Сенат слушал следующее доне-
сение: «Всегдашнее учеников в гимназии Московского Универ-
ситета приращение, требует надлежащего к тому пространного дому,
а пожалованный для университета близь Никольских ворот дом,
как местом, так и построенными покоями тесен... и для нынешних
оказавшихся из обоих гимназиев достойных к слушанию профес-
сорских лекций... так же для аудиторий, канцелярии, библиотеки
и типографии, которой при университете быть непременно должно,
доволен быть не может»4. Университет просил о покупке дома кн. Реп-
нина на углу Моховой и Никитской улиц за 14600 рублей.
Однако и покупка репнинского дома не разрешила полностью
вопрос о помещении. Поэтому в делах университета неоднократно
встречаются распоряжения о постройке каменных и деревянных
флигелей и т. п. построек во дворе репнинского дома5. Но построить
что-либо капитальное университет не мог—у него не было средств
ни на строительство, ни на капитальный ремонт. Их не хватало даже
1 ЦГАДА, ф. 248, д. 2875, лл. 143—152; ф. 254, д. 7962, № 51, лл. 274, 282.
2 Там же, ф. 254, д. 7962, № 51, лл. 288—291.
3 См. «Протоколы», т. I, лл. 19—20, т. III, л. 8.
4 ЦГАДА, ф. 248, д. 2944, № 1, л. 7.
5 Там же, ф. 254, д.8011, № 65, лл. 904—905; «Протоколы», т. IV, лл. 2,
3, 8, 16—17, 51.

на повседневные нужды. Это привело к тому, что здание университета
у Воскресенских ворот находилось под угрозой полного разрушения.
Архитекторы, осматривавшие в 1775 г. по. поручению Сената
дом университета, отметили, что все своды и стены дома в расселинах,
полы, потолки и лестницы, пришли в негодность, стена, обращенная
к Кремлю, угрожает скорым падением. Они утверждали, что если
летом 1776 года не начать капитального ремонта дома университета,
то он неминуемо развалится.
В своем донесении Сенату Московский университет указывал,
.что его второй дом, находившийся на Моховой, где жили студенты
и гимназисты и были расположены классы и аудитории, все это лишь
«крайнем утеснением едва помещать может», и просил о немедленном
отпуске 7 тысяч рублей на ремонт дома. Стремясь ускорить получение
денег, Московский университет выставлял на первый план то обстоя-
тельство, что в здании университета на Красной площади находятся
типография, библиотека, анатомический театр, минералогический
и физический кабинеты, химическая лаборатория и книжная лавка,
имеющие казенного имущества более чем на полтораста тысяч рублей,
и поэтому обвал дома может принести значительный ущерб казне,
ее говоря уже о том, что в результате обвала могут погибнуть профессо-
ра и студенты, находящиеся на «анатомических и физических лек-
циях»1. Провалившиеся 13 марта 1775 г. во время занятий полы в двух
классах убедительно показывают, что это не было преувеличением,
Одновременно с этим в апреле 1775 года была составлена и напра-
влена генерал-прокурору Сената записка «О недостатках и нуждах
Московского Университета»2. В записке ставился вопрос о необхо-
димости принять меры, которые обеспечили бы сколько-нибудь нор-
мальные условия для.работы университета. В ней указывалось, что
35 тысяч рублей, отпускаемых с 1757 года, совершенно недостаточно.
На эту сумму университет должен был содержать на полном пансионе
30 студентов и 100 гимназистов, платить жалование 12 профессорам,
28 учителям и многочисленному обслуживающему персоналу, поку-
пать книги, инструменты, приборы, реактивы, посуду и прочее, необ-
ходимое для занятий, покупать дрова, свечи, осуществлять текущий
ремонт, выделять три: с половиной тысячи на содержание Казанской
гимназии и т, д.... «На все сии вышепоименованные расходы показан-
ною 35 тысячной суммою университет при самой строгой бережливости
едва справляться мог». В записке говорилось, что для удовлетворения
только первоочередных нужд университета необходимо увеличить
его бюджет минимум на 10 тысяч рублей.
1 См. ЦГАДА, ф. 261, д. 5565, № 16, л. 384.
2 См. там же, лл. 408—412.

Так как дом на Моховой был очень тесен, а дом у Воскресенских
ворот «крайне ветх и становится опасен», то ставился вопрос о необ-
ходимости «отвести для университета другое способное место, на кото-
ром бы расположить и совсем вновь построить для оного дом», или;
в крайнем случае, вдобавок и к существующим построить новый ка-
менный дом на Моховой.
Наилучшим для себя выходом Московский университет считал
перевод на Воробьевы горы, где должно быть построено новое большое
здание, в котором могли бы разместиться не только все учебные
и научные учреждения университета, но и квартиры для профессоров,
студентов и гимназистов. «А если бы е. и. в. всемилостивейше благо-
волила повелеть для университета построить дом вне города Москвы,
однако по близости оного, например, на Воробьевых горах, близь
села Голенищева... то от сего произошли бы отменные выгоды, как для
Университета самого, так и для всех к.оному принадлежащих» 1.
Составители проекта указывали, что это создаст прочную базу
для учебной и научной работы Московского университета. Универ-
ситет получит возможность создать ботанический сад, «который для
студентов, обучающихся врачебной науке необходимо нужен». «На
свободном месте удобно будет можно построить астрономическую
обсерваторию, которая разными образами полезна быть может...
Не меньше так же полезно будет и для учащихся математики, коим
открытые места подадут способ производить в геодезии и инженерное
искусстве практические действия» 2. Гораздо благоприятнее будут
условия для устройства анатомического театра и лазарета. Наконец;
значительно улучшатся условия для создания ряда подсобных
учреждений, обслуживающих, университет: бумажной фабрики,
бани и т. п.
Составители записки указывали, что перевод университета на
Воробьевы горы одновременно с этим значительно улучшит материаль-
ное положение профессоров университета и облегчит их работу, так
как в условиях отсутствия городского транспорта проезд в универ-
ситет отнимал массу времени и поглощал значительную часть их
жалования. «Сим способом могли бы профессора и учители гимназии
своим жалованием быть довольны потому, что они сим учреждением
освобождены бы были от многих излишних расходов. Не надобно
будет им ни квартир нанимать, ни экипажей содержать, без чего сей-
час им никак обойтиться невозможно и на что они более половины
своего жалования издерживают»,-писали они. В лучшую сторону
изменится и положение студентов и гимназистов, которые «в свобод-
1 ЦГАДА, ф. 261, Д. 5565, л. 410.
2 Там же, л. 411.

ное от учения время будут иметь место для прогуливания и забав на
чистом воздухе ко увеселению и ободрению своему, что и здоровью
их не мало способствует, но сего однако теснота места в городе от-
нюдь не позволяет» 1.
Рассмотрев все преимущества, которые дает университету его
перевод на Воробьевы горы, составители записки заявляли, что в слу-
чае согласия на их предложение, они немедленно представят планы,
сметы и прочую документацию. Но реакция правительства была прямо
противоположной тому, что ожидал университет. В ответ на это пред-
ложение Сенат занялся исследованием того, не слишком ли «много»
отпускается средств на университет и нельзя ли сократить число про-
фессоров и преподавателей 2. Лишь через год, после долгой переписки
и справок, Екатерина II, наконец, подписала указ об отпуске 7 тысяч
рублей на неотложный ремонт дома. Вопрос же о строительстве нового
здания на Воробьевых горах безнадежно утонул в пучинах канцеляр-
ской бюрократической переписки 3. Лишь через 6 лет, в 1782 году,
Екатерина прибавила на содержание университета 6 тысяч рублей.
Десяти тысяч показалось ей слишком много для единственного уни-
верситета в России. Так потерпела полную неудачу попытка поста-
вить вопрос о переводе Московского университета на Воробьевы горы.
Планы профессоров Московского университета оказались несбы-
точной мечтой в условиях самодержавно-крепостнической России.
Они смогли превратиться в действительность только в нашу совет-
скую эпоху. Сооружение новых зданий университета на Ленин-
ских горах намного превосходит самые смелые мечты передовых
людей XVIII века.
* * * * *
Несмотря на все старания, здание в 1754 г. готово не было, и
открыть университет в этом году не удалось. А что к этому стремились,
доказывают не только уже приводившиеся «ордера» генерал-проку-
рора Сената Трубецкого, но и специально выбитая к открытию уни-
верситета медаль с изображением Елизаветы и датой «1754» и проекты
медалей, которые составлял в 1754 г. Штелин4. Об этом же говорит
и следующее обстоятельство: на докладе Сената об учреждении уни-
верситета, представленном Елизавете, имеется пометка «Возвращен
1 ЦГАДА, ф. 261, д. 5565, № 16, лл. 410—411.
2 Там же, лл. 406 , 407, 412.
3 Там же, лл. 443—444, 446.
4 Арх. АН СССР, ф. 170, оп. 1, д. 9, 1754. Любопытно отметить, что изо-
бражение медали к открытию Московского университета было впоследствии по-
мещено Вольтером на титульном листе написанной им истории Петра Великого.

2 декабря». То место, где обычно помещалась резолюция, вырезано
и заклеено чистой бумагой. Вполне вероятно, что доклад был в ноябре
1754 года утвержден. Затем же, когда выяснилось, что здание все
еще не готово, резолюция Елизаветы была вырезана и доклад возвра-
щен в Сенат для переписки 1. Лишь когда здание было в основном
готово, Елизавета подписала 12 января 1755 года доклад Сената и
назначила кураторами университета И. Шувалова и Л. Блюмен-
троста и директором А. М. Ар-
гамакова2.
О Шувалове уже было
сказано достаточно.. Что же
касается Блюментроста, то по
традиции, идущей от работ
Пекарского и Шевырева, его
деятельности в качестве пре-
зидента Академии Наук и
куратора Московского уни-
верситета дается положи-
тельная оценка. Однако фак-
ты показывают обратное: на-
значенный президентом ака-
демии Блюментрост привлек
в ее состав своих прияте-
лей, не отличавшихся ника-
кими научными достоинства-
ми. В 1727 г. Блюментрост
целиком отдался придвор-
ным интригам, а ВСЮ власть
в академии передал Шу-
махеру и энергично встал на его защиту, когда Бернулли и
Делиль требовали устранения этого проходимца. Покидая акаде-
мию, он присвоил себе 5 тыс. рублей из ее средств. В 30-х годах
он проявил себя как один из наиболее усердных клевретов Бирона.
Его деятельность в Московском университете продолжалась всего
2—3 месяца, так как еще до открытия университета, в марте 1755 года
он умер8. В каком направлении действовал Блюментрост в эти не-
сколько месяцев показывает краткая, но ясная запись Ломоносова.
Медаль на открытие Московского
университета
Бронза, Библиотека им. Горького
1 См. ЦГАДА, p. XVII, д. 38, лл. 2—6.
2 См. ЦГИАЛ, ф. 1329, т. 86, лл. 3—6.
3 Утверждение С. В. Бахрушина о том, что Блюментрост был назначен
вторым куратором в помощь Шувалову в 1756 году, является явным недоразу-
мением, см. Бахрушин, стр. 15.

«Блюментрост был с Шумахером одного духа, что ясно доказать можно
его поступками при первом основании Академии, и Ломоносов, будучи
участником при учреждении Московского Университета, довольно
(приметил) в нем нелюбия к Российским ученым, когда Блюментрост
(был.—М.Б.) назначен куратором и приехал из Москвы в С.-Петер-
бург. Ибо он не хотел, чтобы Ломоносов был больше в советах о Уни-
верситете, которой и первую причину подал к основанию помянутого
корпуса» 1,—писал Ломоносов в «Краткой истории о поведении ака-
демической канцелярии».
На первом директоре университета Аѵ М. Аргамакове следует
остановиться подробнее. А. М. Аргамаков и его деятельность
в Московском университете получили в литературе совершенно не-
правильную оценку. Его изображали растратчиком, обвиняли в раз-
вале университета и т. д. Эта нелепая версия была впервые опровер-
гнута только Н. А. Пенчко в ее работе «Основание Московского уни-
верситета» 2.
Прекрасно образованный А. М. Аргамаков был по своим обще-
ственно-политическим к научным взглядам одним из прогрессивных
Людей середины XVIII века. О прогрессивности научных взглядов
и его патриотизме говорит представленное им в Сенат «генеральное
мнение» о превращении Московской Оружейной палаты в музей нацио-
нальной славы, открытый для широкого доступа публики 3. Пред-
ложения Аргамакова относительно каталога, экспозиций и пр. зна-
чительно опережали состояние музейного дела не только в России,
но и в Западной Европе. Только с открытием Исторического музея
и Музея изобразительных искусств в Москве были созданы музеи
такого типа, как предлагал А. М. Аргамаков.
О прогрессивности его общественных взглядов говорит и то, что
при основании университета 7 человек крепостных с женами и детьми
были им отданы «в университетскую службу и дано на них от оного
Аргамакова отпускное письмо, в котором написано, что... ему Арга-
макову до оных его людей дела нет и детям и наследникам его не
вступаться»
4. Часть из отпущенных Аргамаковым крепостных про-
должала и после его смерти служить при университете, часть (Але-
ксей и Тимофей Грязевы) получила от университета паспорта и жила
в других городах. Сын одного из бывших крепостных Николай Гря-
зен успешно учился в гимназии Московского университета. Кроме
того, в числе студентов был Гаврила Журавлев «бывшего директора
1 Ламанский, стр. 69.
2 Пенчко, стр. 92—96.
3 ЦГАДА, ф. 248, д. 2952, лл. 91—93.
4 ЦГАДА, ф. 261, д. 5565, № 1, л. 14.

Аргамакова крепостной человек, определен по данному ему
вечно на волю отпускному письму» 1.
Аргамаков отпустил на волю своих Крепостных как раз в период
расцвета крепостного гнета, в период, когда один за другим издава-
лись указы, отдававшие крепостных в неограниченную власть
помещиков. Аргамаков же не только отпускал на волю своих кре-
постных, но и помогал им получить образование.
В царствование Екатерины II крепостники устроили отврати-
тельную расправу над бывшими крепостными Аргамакова. Через
8 лет после их отпуска на волю, в августе 1764 года, Адодуров,
Херасков и Тейлс, управлявшие в это время университетом, напра-
вили в Сенат специальное «доношение». Они доказывали, что поскольку
крепостные, отпущенные Аргамаковым, находятся при университете
«не для наук», их отпуск на волю был незаконен «и им при универ-
ситете быть не надлежит». Они предлагали ликвидировать выданную
им вольную, «отобрать паспорта и вернуть в крепостные» 2. Сенат
немедленно санкционировал это гнусное предложение, и через неделю
Херасков рапортовал Сенату: «Означенные, числящиеся при уни-
верситете помянутого Аргамакова люди (кроме одного малолетнего
обучающегося наукам Николая Грязева) и данная на них подлинная
отпускная оного Аргамакова законным наследникам отданы с рас-
пискою» 3.
Руководя университетом в 1755—1757 гг., А. М. Аргамаков под-
держивал в нем демократическое передовое направление. Недаром
ученик Ломоносова Николай Поповский, стремясь отметить его заслу-
ги перед Родиной, выступил перед студентами, гимназистами и про-
фессорами со специальной речью, посвященной его памяти. Такая
«вольность» показалась недопустимой начальству. Речь была срочно
затребована Шуваловым, и разрешение на ее печатание не было им
дано4.
* * * * *
В период, предшествующий открытию университета, велась
деятельная подготовка к созданию научной базы для его работы 5.
Мы уже отмечали, что Сенат, утверждая смету Московского универ-
1 ЦГАДА, p. XVII, д. 41, л. 13.
2 ЦГАДА, ф. 261, д. 5565, № 1, лл. 14—15.
3 Там же, л. 20.
4 См. «Протоколы», т. IV, л. 12.
5 Вопрос о создании научной базы университета впервые освещен в ра-
боте Н. Пенчко, где ему посвящена специальная глава, написанная на основе
новых, ранее не привлекавшихся материалов. Пенчко. стр. 91—120.

ситета, ассигновал 5 тысяч рублей «для покупки книг и прочего».
16 марта 1755 года Академия Наук слушала просьбу Аргамакова
помочь в составлении списка книг, которые необходимо приобрести
для библиотеки Московского университета, и указать, где они могут
быть приобретены. Академики решили, что каждый из них составит
список книг по определенному разделу 1. Через неделю были заслу-
шаны предложения академиков, составлен общий список и передан
Московскому университету. Это было реальной помощью академии
создаваемому университету, но вместе с тем необходимо учитывать,
что большинство академиков, участвовавших, в этой работе, не при-
надлежало к числу передовых ученых,.что не могло не отразиться
на составе университетской библиотеки. Как бы то ни было, но к на-
чалу 1756 года, т. е. всего через полгода после открытия универси-
тета, библиотека уже была приобретена. Весной 1756 года она спешно
приводилась в порядок, составлялся ее каталог и т. д. 2 В отличие
ют академии, где, по выражению Ломоносова, библиотека служила
больше для декорации 3, Московский университет уже через год
после своего открытия сделал ее публичной. Он специальным объяв-
лением известил всех «любителей наук»: «Московского Университета
библиотека, состоящая из знатного числа книг на всех почти Европей-
ских языках, в удовольствие любителей наук и охотников до чте-
ния книг, отворена была сего июля 3 числа, и впредь имеет быть
отворена каждую среду и субботу с 2 до 5 часов» 4. Превращение
библиотеки университета с первых дней ее существования в публич-
ную являлось одной из форм пропаганды научных знаний и демо-
кратизации просвещения.
Одновременно с комплектованием библиотеки шла закупка
/инструментов и приборов для физического кабинета университета,
на что была ассигнована тысяча рублей. Консультантом и по этому
вопросу выступила также Академия Наук, к которой обратился Арга-
маков с просьбой помочь в приобретении «механического оборудова-
ния для показывания и изъяснения явлений природы эксперимента-
ми» 5. Академия решила, что лучше всего заказать приборы через
лейпцигского профессора Мушенброка. Очевидно, отсутствие Ломо-
носова на заседании академии, которому в это время из-за интриг
1 «Протоколы заседаний конференции Академии Наук», т. II, СПБ, 1899,
стр. 324—325.
2 См. ЦГАДА, p. XVII, д. 38, л. 70.
3 Пекарский, стр. 737.
4 «Московские ведомости», 1756, № 21.
5 «Протоколы заседаний конференции Академии Наук», т. II, СПб., 1899,
стр. 325.

Теплова было запрещено там присутствовать, сказалось на том, что
для изготовления приборов не были привлечены первоклассные ма-
стера, имевшиеся в мастерских самой академии.
Физический кабинет был оборудован, и через год университет
располагал всем необходимым для преподавания эксперименталь-
ной физики. Не было только лектора. С профессорами физики уни-
верситету не повезло. В качестве первого физика, конечно, без
участия Ломоносова, Шуваловым был приглашен некий аббат Фран-
кози. Так как он не имел никакой ученой степени, то по ходатайству
Шувалова он был проэкзаменован на квартире у Миллера. Даже
весьма благожелательные к нему экзаминаторы, отметив, что Фран-
кози знает латинский язык и лишь элементы математики и физики,
пришли к выводу, что Франкози может преподавать физику только
в том случае, «если будет тщательно готовиться к лекциям» 1. Лек-
ции Франкози не имели никакого научного значения, и он быстро
исчез из университета, хотя Шувалов и давал указание об увеличении
ему числа часов и проявлении к нему всяческого внимания 2.
Настоящее преподавание физики в университете началось
только с тех пор, как оно было поручено Д. В. Савичу, препода-
вавшему экспериментальную физику и оптику в 1758—1761 годах3.
Физический кабинет полностью обеспечивал преподавание оп-
тики, о чем говорят документы, связанные с ремонтом инструментов
и приборов университета. Он обладал таким количеством приборов,
что университет имел специального механика, на обязанности которо-
го лежал ремонт, хранение и изготовление новых приборов. Этот меха-
ник получал почти такое же жалование, как и профессора, и имел
учеников, выделенных ему университетом, что говорит о размерах
кабинета и о значении, которое ему придавалось 4.
Очевидно, уже в этот период велась подготовка к созданию хими-
ческой лаборатории, минералогического кабинета и типографии.
К началу 60-х годов Московский университет располагал большой
и хорошо подобранной библиотекой, большим, снабженным всеми
необходимыми инструментами физическим кабинетом. В универси-
тет поступили купленные им и подаренные ему богатые минерало-
гические коллекции. К 1760 году уже действовала химическая лабо-
ратория. 30 марта 1758 года Шувалов приказывал: «лабораторию
строить каменную и чтоб для первого случая не весьма велика была»5.
1 Арх. АН СССР, ф. 21, оп. 3, д. 308/8.
2 «Протоколы», т. IV, лл. 6, 26—27.
3 ЦГАДА, ф. 199, д. 790, п. 20, л. 22; «Протоколы», т. VII, стр. 36.
4 «Протоколы», т. V, л. 35; т.. VII, стр. 23 и др.
5 ЦГАДА, p. XVII, д. 38, л. 74.

По всей вероятности, она помещалась не в специально построенном
помещении, а в первом здании университета на Красной площади.
Во всяком случае, когда в 1760 г. был назначен куратором Ф. Весе-
ловский, то, как сообщали «Московские ведомости», при осмотре
университета он посетил и химическую лабораторию 1. Все эти каби-
неты, лаборатории, так же как и анатомический театр и библиотека,
помещались в доме университета на Красной площади.
Таким образом, уже в первые годы своего существования Москов-
ский университет располагал вполне достаточной базой для экспе-
риментальной работы профессоров и опытной работы студентов. Это
было крупным достижением молодого университета, который полу-
чал возможность развивать принципы передовой русской науки,
провозглашенные Ломоносовым, требовавшим соединения лекцион-
ного преподаваниях опытом, экспериментом, наблюдением. Значе-
ние организации кабинетов и лабораторий в Московском университете
становится особенно ясно, если вспомнить, сколько препятствий не-
задолго до этого пришлось преодолеть Ломоносову при создании
в Академии Наук первой в стране научной химической лаборатории.
Но ив этом вопросе победа передовой науки была далеко не пол-
ной. Имевшаяся в университете база для научной и учебной работы
использовалась крайне недостаточно.
Этому мешало два обстоятельства: 1) преступное отношение
царского правительства к субсидированию научной и учебной работы
университета, 2) безответственное отношение к своим обязанностям
реакционной профессуры, в ведении которой находились кабинеты
и лаборатории.
Царское правительство, выделив однажды средства на покупку
библиотеки, приборов и инструментов, не отпускало более средств
на их содержание и пополнение. Денег, положенных университету
по штату, с трудом хватало лишь на выплату жалования. На лабо-
ратории и кабинету ничего не оставалось. Ненормальность такого
положения остро ощущалась учеными. В проекте штата, составлен-
ном университетом в 60-х годах, предусматривалось ассигнование
специальных средств на жалование обслуживающему персоналу этих
учреждений, пополнение и т. д.
Подобные суммы предусматривал и проект, представленный
Адодуровым. Сенат, рассматривавший проект, в основном согласился
с проектом профессоров.
В таблице, приведенной на стр. 157, наглядно показана сумма
(в рублях), которая была запроектирована на содержание этих
учреждений.
1 «Московские ведомости», 1760, № 102.

По проекту
профессоров
По проекту
Адодурова
По проекту
Сената
1. Кабинет натуральной истории1000 543 1000
2. Физический кабинет1000728 1000
3. Астрономическая обсерватория1000 818 818
4. Химическая лаборатория1000 770 1000
5. Анатомический театр1000 690 1000
6. Ботанический сад 1100 880 880
7. Библиотека3000 2000 2500
Всего 9100 6429 8198 1
Таким образом, на содержание кабинетов, лабораторий и т. п.
проектировалось от 6 с половиной тысяч (по плану Адодурова) до
9 тыс. рублей ежегодно. Примерно половина средств по каждому из
учреждений предусматривалась на жалование и половина на попол-
нение необходимом оборудованием (исключение представляла биб-
лиотека, где на пополнение предусматривались 5/6 всех ассигнований).
Примерно к этому же времени относится составленная универ-
ситетом и представленная в Сенат «Ведомость... какие теперь непре-
менные расходы есть и быть должны при Московском Университете» 2.
«Ведомость» любопытна тем, что она показывает состояние ассигно-
ваний иг обосновывает необходимость их увеличения. На основании
этой «Ведомости»видно, что на содержание перечисленных выше 7 на-
учных учреждений средств фактически не отпускалось. Так, в графе
«имеется» значилось лишь:
1. Машинисту физического кабинета—410 р.
2. Лаборанту химической лаборатории—210 р.
3. Просектору при анатомическом театре—250 р.
4. На выписывание иностранных книг в библиотеку—310 р.
5. На чернила, бумагу, мел, физические инструменты, материалы
для лабораторий, рапиры, краски и т. д.—391 р.
Всего: на жалование 870 р. и на все остальное около 700 р., причём
в эту сумму входили расходы на бумагу, мел, чернила и т. д.3. В за-
писке указывалось, что «понеже при университете библиотека хотя
и учреждена, но как оная без присовокупления вновь до разных наук
1 Ведомость составлена на основании документов, находящихся в ЦГАДА,
ф. 261, д. 5478, № 2, лл. 114-329.
2 ЦГАДА, p. XVII, д. 41, лл. 178—201.
3 Там же, лл. 184—187.

надлежит книг довольной быть не может», то необходимо отпускать
на ее пополнение 900 р. в год (включая 400 р. на приобретение древ-
ностей) и 228 р. на жалование. «Для обучения натуральной истории
надлежит быть кабинету натуральных вещей». На кабинет соответ-
ственно предназначалось 400 и 143 рубля. По физическому кабинету
300 и 428 рублей. «Необходима астрономическая обсерватория, как
для показания учащихся сей науки, так и для учинения небесных и
воздушных наблюдений». На нее предусматривалось соответственно 500
и 318 рублей. Необходимо иметь химическую лабораторию «для обу-
чения потребной медикам, рудокопам, монетным мастерам и прочим
химической науки». На химическую лабораторию предполагалось
400 и 370 р., на анатомический театр—300 и 390 рублей. На ботани-
ческий сад, который «должен быть при университете непременно»,
400 и 480 руб.1.
Таким образом, ведомость предусматривала, что в числе тех
расходов, которые «быть должны при Московском Университете»,
на содержание кабинетов и лабораторий необходимо средств: 1) на
жалование—2356 р. против отпускающихся 870 р., 2) на пополнение
и содержание—3200 против отпускающихся 700 р.
Разница между необходимым и отпускаемым получается огром-
ная. Она еще более увеличится, когда мы увидим, что получали каби-
неты и лаборатории на самом деле. Так, за 1776 г. (когда деньги уже
значительно упали в цене) на все кабинеты и лаборатории (не считая
жалования) было израсходовано:
1) отпущено «профессору Зыбелину по требованию его для хими-
ческих опытов для лаборатории на покупку разных материа-
лов»—20 р.; 2) уплачено книгопродавцу Веверу за физические инст-
рументы и книги—500 р.; 3) уплачено за математические инстру-
менты —24 р.
Всего за год было израсходовано 544 рубля2.
И это был еще один из «щедрых» годов. Обычно тратилось еще
меньше: рублей 200—300. Весьма показательны следующие факты:
в 1765 году университетская конференция сделала канцелярии уни-
верситета представление о необходимости приобрести для занятий
по анатомии медицинских инструментов на 100 рублей и на 160 рублей
инструментов, приборов и литературы для занятий по химии. Кан-
целярия категорически отказалась выполнить это требование, ссы-
лаясь на то, что нет приказа куратора, а по штатам таких расходов
не положено 3.
1 ЦГАДА, p. XVII, д. 41, лл. 184—187.
2 См. ЦГАДА, ф. 278, д. 14, лл. 73, 135, 160.
3 См. «Протоколы», т. IX, стр. 571—573, 619—620.

В 1769 году в Московский университет обратился выдающийся
русский хирург, ученик С, Крашенинникова, К. Щепин. Крашенин-
ников предназначал Щепина себе в преемники, но заправилы выжили
Щепина из академии. Благодарный своему учителю Щепин после
смерти Крашенинникова воспитывал одного из его сыновей 1. Щепин
предлагал университету купить у него гербарий растений России
и Западной Европы, насчитывавший свыше 2500 экземпляров. Про-
фессора университета Вениаминов, Зыбелин и Керштенс осмотрели
гербарий и пришли к выводу, что «оной травник для университетской
библиотеки и ботанических лекций нужен и достаточен». Профессор-
ская конференция согласилась с ними, что 400 рублей являются мини-
мальной ценой гербария. Почти год тянулась переписка конференции
с Адодуровым, который требовал то одних, то других дополнительных
сведений о составе, состоянии, цене гербария и т. д. После получения
всех этих сведений Адодуров все же отказал в отпуске денег на его
приобретение, заявив: «Я не нахожу нужным покупать оной травник,
да особливо такой недешевой ценой». Адодуров писал, что гораздо
целесообразнее купить несколько немецких книг по ботанике с рисун-
ками этих растений 2.
Подобные просьбы или отклонялись, или откладывались до утвер-
ждения нового штата. Между тем, как уже указывалось выше,
несмотря на неоднократные представления, несмотря на самые убе-
дительные ведомости и записки о состоянии и нуждах Московского
университета, его штат так и не был пересмотрен за все 34 года цар-
ствования Екатерины II.
Это положение было не только показателем
преступного невнимания царского правительства к нуждам универ-
ситета, но и результатом сознательной политики. Эта политика была
направлена на то, чтобы помешать развитию передовой материалисти-
ческой науки. Царское правительство стремилось помешать развитию
естественных наук не только путем репрессий, но и урезыванием
ассигнований на работу кабинетов и лабораторий.
Вторым обстоятельством, крайне вредно отражавшимся на работе
кабинетов и лабораторий, было безответственное отношение к своим
обязанностям большинства профессоров-иностранцев. В Московском
университете повторялась буквально та же картина, которая из-
вестна по Академии Наук. Большинство иностранцев смотрело на
заведование кабинетом только как на источник добавочного жалова-
ния (за это прибавлялось к жалованию 100 рублей в год). Керштенс,
1 Арх. АН СССР, ф. 3, on. 1, д. 826, лл. 30—37; д. 174, л. 36.
2 См. «Протоколы», т. XIII, стр. 33—34, 39, 45—47, 87—88, 295—296.
Гербарию Щепина дал высокую оценку и Н. Новиков (Избр. соч., Гослитиздат,
1951, стр. 366).

в продолжение полутора десятков лет «руководивший» минералоги-
ческим кабинетом, получил в свое распоряжение богатейшую кол-
лекцию, насчитывавшую свыше 60 000 образцов. За все время
он даже не удосужился составить ее каталог. Когда в связи с его
отъездом за границу заведование было передано Матвею Афонину,
то последний был вынужден принимать образцы по... счету. Прошну-
рованная книга, предназначавшаяся для каталога кабинета, была
обнаружена Афониным засунутой в один из шкафов. Кроме заголовка,
Керштенс не написал за все годы ни единой строки. Когда и при таком
примитивном способе приема кабинета обнаружилось, что не хватает
несколько десятков наиболее ценных образцов, то Керштенс начал
доказывать, что многие минералы обладают свойством испаряться,
и этим объясняется их отсутствие1.
Совершенно очевидно, что под руководством Керштенса бога-
тейшие коллекции превратились в ненужные украшения, загромо-
ждавшие залы университета и годившиеся только для того, чтобы пока-
зывать их знатным гостям и щеголять перед ними размерами и стои-
мостью коллекции. Конечно, ни о каком полноценном использовании
этих коллекций в учебном процессе при том состоянии, в котором они
находились, нечего было и думать.
Профессор Рост и механик Демулен, ведавшие физическим каби-
нетом университета, занимались бесконечными жалобами друг на
друга, бездельничали и довели физический кабинет университета
до развала.
Механик Петр Демулен был до этого известен в Москве как вла-
делец своеобразного балагана, где выставлялись для обозрения
«самодействующие машины, куклы» и прочие «механические фокусы»2.
В Московском университете на его обязанности лежал ремонт физи-
ческих и математических приборов и изготовление новых8. Демулен
получил себе в помощь двух учеников, которые должны были учить-
ся у него изготовлению приборов и их демонстрации во время заня-
тий. Но, несмотря на высокое жалование, он и не думал заниматься ни
приборами, ни обучением учеников. Приборы ломались, ржавели,
приходили в полную негодность. Учеников же Демулен превратил
в своих лакеев и запретил им ходить на лекции. Определенный к нему
способный и хорошо занимавшийся гимназист-разночинец Иван Ба-
бушкин не выдержал и обратился в профессорскую конференцию
с жалобой, в которой писал, что Демулен «уже год ничему не обу-
чает», и просил дать приказ о том, чтобы его либо обучали, либо
1 «Протоколы», т, XIV, лл. 115—126, 272—278.
2 «Московские ведомости», 1759, № 13, 23.
3 «Протоколы», т. VII, стр. 23.

«уволили для продолжения обучения наукам вместе с другими уче-
никами». В конце концов Бабушкин не выдержал издевательств
Демулена и бежал из университета 1.
Принятый в университет по рекомендации Миллера на должность
преподавателя английского языка, Рост оказался через некоторое
время профессором физики. Звание профессора Московского универ-
ситета было для него лишь удобным прикрытием для его торговых дел:
он являлся главным представителем голландской торговой компании.
В его ведении было несколько сот русских приказчиков, находив-
шихся в разных городах России. Попутно с этим Рост систематически
занимался ростовщичеством. За годы своей жизни в России этот
«ученый» нажил огромный капитал, приобрел свыше тысячи крепост-
ных и построил богатые особняки в Москве и Петербурге. Неудиви-
тельно, что этот делец уделял минимальное внимание физическому
кабинету. Его постоянные жалобы на Демулена и пререкания с ним
были лишь средством оправдать свое собственное безделье. Рост
считался знатоком новых и древних языков. Шевырев с восторгом
рассказывает о том, что, когда австрийский император Иосиф II
посетил Московский университет, Рост прочел свою лекцию на итальян-
ском языке. Шевырев и другие авторы приводят этот факт в качестве
доказательства «выдающихся научных достоинств» Роста 2. Но при
этом упускается из вида одно очень существенное обстоятельство.
Подобно небезизвестному Байеру, этот «выдающийся филолог»,
проживший почти всю жизнь в России, рассматривал себя «цивили-
затором», очутившимся в стране, за счет которой удобно жить,
но язык и культуру которой изучать незачем. Проработав около
30 лет в Московском университете, он не знал и не хотел знать рус-
ского языка и преподавал русским студентам английский язык...
на латинском языке. Рядом с Ростом в университете мы все время
видим кого-либо из студентов, на обязанности которых было перево-
дить его лекции с латинского или немецкого на русский. В приходно-
расходной книге Московского университета за 1776 год значится:
«Коллежскому переводчику Стахию Винчевскому... за должность
переводчика при профессоре Росте физических лекций с латинского
языка на российский—15 рублей» 3. Короче говоря, перед нами все
та же, знакомая нам по Академии Наук фигура самодовольного реак-
ционера, враждебного русскому народу и его передовой культуре.
1 См. «Протоколы», т. IX, стр. 257, 287—289, 387—388, 595—596,
599—607.
2 См. ЦГАДА, p. XVI, д. 278, ч. 1, л, 792; ч. IV, л. 53; «Биографический
словарь профессоров Московского Университета», т. II, стр. 367, 447.
3 ЦГАДА, ф. 278, д. 14, л. 60.

Нечего и говорить о том, что Рост абсолютно не заслуживает похвал,
которые расточает по его адресу Шевырев 1.
Библиотека Московского университета находилась в продолже-
ние многих лет в ведении Рейхеля, выписанного по рекомендации
Миллера и Штелина на должность преподавателя немецкого языка
и скоро превратившегося в профессора истории. На его научных
и общественно-политических взглядах мы остановимся ниже. Сей-
час же отметим, что он рассматривал должность библиотекаря исклю-
чительно как источник получения добавочного жалования. Всю
работу вели так называемые суббиблиотекари—сначала Данила
Савич, потом Харитон Чеботарев и студенты, выделенные ему в по-
мощь. Сам же Рейхель библиотекой не занимался. Через десять лет
после того, как она была открыта и поступила в его ведение, он все
еще не удосужился составить каталог 2. Не лучше Рейхель относится
и к чтению лекций: в протоколах конференции мы встречаем записи
о неоднократных его столкновениях с администрацией универ-
ситета, вызванных стремлением уклониться от чтения лекций.
Так, с 8 декабря 1765 по апрель 1766 г. он прочел всего 2 лекции3.
Это не помешало Рейхелю в 1767 году потребовать, чтобы его жало-
вание было увеличено с 600 рублей до 900. Правда, ему в этом было
отказано, поскольку ни он, ни Рост, требовавший увеличения
жалования до 1000 р., «не оказали во всю свою при Университете
бытность такой пользы, которая бы столь знатное прибавление в жа-
ловании по справедливости заслуживала» 4. Получив отказ на свое
ультимативное требование (в случае отказа они грозили отъез-
дом в Германию), они остались и постепенно добились требуемой при-
бавки. В 1776 году Рост и Рейхель получали уже по 900 рублей.
В то же время жалование остальных профессоров было значитель-
но меньше. Дилтей и Шаден получали по 700 рублей, Зыбелин,
Аничков и Десницкий—по 600 рублей, Барсов—500 рублей, Афонин
и Третьяков—по 400 рублей (т. е. столько же, сколько получали ино-
странцы, преподававшие в гимназии), Чеботарев-250 р., Сибир-
ский—всего 200 р.5. Необходимо отметить, что в указанную сумму
входило и жалование, получаемое Зыбелиным, Десницким, Аничко-
вым, Чеботаревым за их работу в университетском госпитале, биб-
лиотеке, за выполнение ими обязанностей инспектора гимназии, над-
зирателя над студентами и т. д.
1 «Биографический словарь профессоров и преподавателей Московского
Университета», т. II, М., 1855, стр. 362—369.
2 «Протоколы», т. IX, стр. 105—106.
3 Там же, т. X, стр. 105—108, 169.
4 См. ЦГАДА, ф. 261, д. 5477, лл. 69—73.
5 Там же, ф. 278, д. 14, лл. 48—51, 165.

Думавшие только о своекорыстных интересах, Рост, Рейхель,
Керштенс, Демулен и им подобные препятствовали правильному
и полноценному использованию той научной базы, которой распола-
гал Московский университет в первые десятилетия своего существо-
вания.
Прямую противоположность им представляли передовые русские
ученые. Трудами Вениаминова и Афонина был собран богатейший
гербарий флоры центральной части России. Эту работу они осуще-
ствляли с помощью студентов в течение ряда лет.
Большую ценность представлял физический кабинет, созданный
у себя на квартире П. И. Страховым. Кроме того, у Страхова, Зыбелина
и Барсова были значительные библиотеки и ценнейшие собрания
древних русских рукописей, книг, монет, печатей и т. д., подаренные
ими Московскому университету. Эти сокровища, к сожалению, погиб-
ли в 1812 году.
Столь разное отношение к университету и его нуждам показывает,
что одни смотрели на него лишь как на источник получения доходов
и старались работать поменьше, но зато энергично требовали повы-
шения жалования за свои «труды». Другие рассматривали свою рабо-
ту как служение своему народу, своей родине и все свои силы и зна-
ния отдавали любимому делу.
Подведем итоги. Уже в первое десятилетие своего существования
Московский университет располагал необходимой базой для научной
и учебной работы в виде библиотеки, кабинетов и лабораторий.
Эта база вполне соответствовала требованиям науки того времени.
Ученики и последователи Ломоносова самоотверженно трудились
над укреплением и расширением этой базы; добивались наиболее
рационального ее использования. Однако политика самодержавия
приводила к тому, что университет не только не проводил даль-
нейшего укрепления и расширения этой базы, но не мог правильна
использовать и имеющуюся.

Дерзайте ныне ободренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов.
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
М. В. Ломоносов
ГЛАВА ПЯТАЯ
ПЕРВЫЕ СТУДЕНТЫ И ПРОФЕССОРА
МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
ПЕРВЫЕ СТУДЕНТЫ
ем ближе становилось открытие университета, тем все боль-
шую важность приобретал вопрос о его будущих студентах.
При анализе проекта университета уже было показано, что
Ломоносов и Шувалов занимали в этом вопросе диаметрально про-
тивоположные позиции. В силу этого вопрос о наборе первых сту-
дентов приобретал еще большую остроту. Гимназия могла обеспечить
университет студентами только через 3—4 года. Пока же единствен-
ным резервуаром, откуда университет мог почерпнуть первых сту-
дентов, была Славяно-греко-латинская академия в Москве и семи-
нарии, существовавшие в целом ряде городов России. Правда, вся
система преподавания в них была проникнута средневековой схола-
стикой и основывалась на всевозможных антинаучных теориях:
Однако слушатели семинарий неплохо знали славянский и латинский
языки, греческую и римскую литературу и арифметику. Они зна-
комились с русскими летописями и другими видами Древнерусской
книжности.
Основанная в 1685 году Славяно-греко-латинская академия сыгра-
ла видную роль в развитии русской культуры в первой половине
XVIII века. Почти все первые. русские ученые вышли из ее стен.

Постников и Магницкий, Тредиаковский и Кантемир, Ломоносов
и Крашенинников и многие другие начали свой славный путь в «спас-
ских школах». В петровское время Славяно-греко-латинская акаде-
мия утратила характер чисто духовного учебного заведения. Так,
с 1701 по 1729 гг. из 236 человек лишь 68 человек сделались церков-
никами. В 1735 году ректор академии жаловался, что почти никто из
ого воспитанников не доходит до класса богословия. Их либо заби-
рают для отправления в экспедиции, направляют в Академию Наук,
типографию, монетную канцелярию и т. д., либо они сами устраивают-
ся с помощью светского начальства в канцелярии, госпитали и прочие
учреждения Москвы. «А в Академии почти самое остается дрождие»,—
жаловался он1.
Ломоносов живо помнил пять лет, проведенных в ее стенах. Со-
всем недавно он работал с пришедшими из нее в 1748 году Поповским,
Клементьевым, Барсовым и другими семинаристами. И после 1748 г.
он не раз поднимал вопрос о новом привлечении семинаристов в ака-
демию. Когда стал вопрос о первых студентах для Московского уни-
верситета, Ломоносов указал на знакомый и многократно проверен-
ный путь. Едва ли это совпадало с желаниями Шувалова, но до откры-
тия университета оставались считанные дни. Запись в гимназию пре-
высила все ожидания, а студентов не было ни одного. Приходилось
обращаться к синоду, хотя семинарии были по своему составу демо-
кратическими. Правда, в 1728 году было запрещено принимать в Сла-
вяно-греко-латинскую академию лиц податного сословия. Но даже
и после этого основной контингент учащихся академии составляли
люди, мало отличавшиеся по своему экономическому и правовому
положению от принадлежавших к податным сословиям. Это были
главным образом дети пономарей, дьячков, дьяконов, сельских и го-
родских попов. В. И. Ленин писал об этом слое низшего духовен-
ства, что ему «приходится жить бок 6 бок с мужиком, зависеть от него
в тысяче случаев, даже иногда—при мелком крестьянском земледелии
попов на церковной земле—бывать в настоящей шкуре крестьянина» 2.
В условиях XVIII века, когда некоторые представители низшего
сельского духовенства были даже крепостными и во всяком случае
полностью зависели от помещиков, это положение выступало особенно
ярко. Конечно, не следует забывать, что, несмотря на это, духовен-
ство верой и правдой служило самодержавно-крепостническому
«трою, представляло собой одну из основ этого строя и усиленно отрав-
ляло духовной сивухой задавленные вечной работой и нуждой на-
родные массы.
1 См. Морозов, стр. 150.
2 В. И. Ленин. Соч., т. 15, стр. 13.

10 апреля 1756 года синод слушал следующее «доношение»
Шувалова: «Учреждающемуся императорскому Московскому Уни-
верситету потребно некоторое число учеников, которые в латин-
ском языке и в знании классических авторов имели искусство:
чтоб тем скорее приступить к наукам можно было. А как известно,
что в Новгороде, в Троицкой лавре, в Александроневском и Ико-
носпасском монастырях, старанием духовных властей—при семи-
нариях находится их довольное число: того ради не угодно ли будет...
для общей пользы повелеть из всех вышепоказанных мест достойных
учеников для скорейших и полезнейших успехов императорского
Московского университета уволить, сколько рассудить изволит» 1.
До открытия университета оставалось всего две недели; дел, связан-
ных с подготовкой к открытию, в Москве было много, но директор
университета Аргамаков понимал, как важен вопрос о наборе студен-
тов, и отправился в Петербург. В журнале заседаний синода его
выступление записано так: «Яко оный университет имеет быть в
Москве, в Китае городе, где прежде была аптека, а о числе учеников,
колико оных в том университете быть потребно, хотя де точно назна-
чить не можно, оставляется де оное на рассмотрение синода. Однако
де ныне на первый случай за довольное быть оных признается до три-
дцати, или по нужде и до двадцати человек» 2. Для того чтобы решить,
сколько человек можно направить в университет, синод постановил
составить предварительно ведомость, сколько каждая семинария име-
ет семинаристов в «риторическом отделении». На основании рапортов
семинарий такая ведомость и была составлена. Оказалось, что в Мос-
ковской и Киевской академиях и 22 семинариях (сведений по семи-
нарии Троицкой лавры в синоде не оказалось) в классе риторики
учатся 783 семинариста 3. Однако составление сведений затянулось,
и лишь через месяц, уже после официального открытия универси-
тета 3 мая синод решил: «Для надлежащего в оный университет опре-
деления отослать из Московской Академии из обучающихся ныне в ри-
торике и философии студентов жития и состояния доброго, и к наукам
понятных и способных шесть, да из семинарий, из таковых же в рито-
рике и философии обучающихся и такого же жития и состояния
доброго и понятных и способных... из Новгородской—трех, из Псков-
ской и из Крутицкой по два, из Белгородской—двух, из Нижего-
родской—двух, из Смоленской—двух, из Вологодской—трех, из
Тверской—двух, из Святотроицкой Сергиевой лавры—шесть. Всего
тридцать человек... без всякой отмены и без замедления и при-
1 ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 24, д. 150, л. 1.
2 Там же, л. 9.
3 Там же, л. 6.

том дать им надлежащее число подвод и на дорожной смотря по рас-
стоянию от того места до Москвы, проезд без излишества и без оску-
дения... на щет вышеупомянутого Университета» 1.
Указ синода был немедленно разослан, и 22 мая Славяно-греко-
латинская академия направила в Московский университет 6 человек:
сыновей московских священников Семена Герасимова (будущего
профессора С. Г. Зыбелина), Петра Семенова и Василия Троеполь-
ского, сыновей умерших дьяконов Данилу Яковлева и Петра Дмит-
риева (будущего профессора П. Д. Вениаминова) и сына пономаря
Ивана Алексеева. 26 мая в Московский университет были направлены
воспитанники Крутицкой семинарии Илларион Мусатов (Садовский)
и Иван Ильин 2.
28 мая был получен рапорт Новгородской консистории о том,
что в Московский университет отправлены сыновья умерших новго-
родских дьячков Вукол Петров и Илья Федулов, а также сын
валдайского попа Иван Артемьев. Нижегородский архиерей сообщил
об отправке сына дьячка Сергея Федорова и сына павловского попа
Федора Иванова. 31 мая Псковская консистория сообщила об отправке
Тимофея Заборова и Семена Зубкова. В начале июля Троицкая лавра
донесла, что ею отправлены из класса, философии Аввакум Рудаков,
Данила Полиносовский, Иван Федоров, из класса риторики Федор
Пушкин, Иван Тихомиров и Дмитрий Аничков. И лишь в начале
августа смоленский епископ сообщил об отправке сына деревенского
священника Ивана Раткевича и сына умершего дорогобужского свя-
щенника Георгия Лызлова 3. В июле прислала 2 студентов Белгород-
ская семинария, но они вскоре были возвращены обратно с требова-
нием,
чтобы были присланы «самоохотные, а не с принуждением».
Университет сам и назвал этих «самоохотных»—Федора Левицкого
и Егора Булатницкого, которые и прибыли в октябре месяце 4.
Всего
в Московский университет было направлено из Славяно-греко-латин-
ской академии и из Крутицкой, Новгородской, Псковской, Нижего-
родской, Смоленской, Белгородской и Троицкой семинарий 25 чело-
век. Вологодская семинария не прислала ни одного человека 5. Изве-
стно,
что первый выпуск университетской гимназии состоялся
в 1759 году, когда 26 апреля 19 гимназистов были «произведены в сту-
1 ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 24, д. 150, л. 9; Н. Пенчко добавляет еще
и «Харьковский коллегиум», который будто бы «по собственной инициативе»
направил в Московский университет 2 студентов (Пенчко, стр. 124), но
Харьковский коллегиум и Белгородская семинария—это одно и то же.
2 ЦГАДА, ф. 1183, д. 103, 1755 г., лл. 12—13.
3 ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 24, д. 150, лл. 30, 40, 47, 48, 50, 56.
4 ЦГАДА, о. 1183, д. 103, лл. 37, 59.
5 ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 24, д. 150, л. 42.

денты» 1. Между тем в «Московских ведомостях», объявлениях и про-
токолах университетской конференции за 1756—1757 гг. мы встречаем
фамилии студентов, неизвестных по делам синода. Возможно, что
часть из них была прислана не к открытию университета, а несколько
позже2. Кроме того, в середине XVIII века разночинцы еще не имели
твердо установившихся фамилий, а ни в одном из названных доку-
ментов не указывается отчество. Поэтому трудно сказать, имеем ли
мы дело с новым человеком или с тем же, но под другой фамилией.
К 25 студентам, о которых мы уже говорили, необходимо добавить
пытавшегося поступить в 1753 г. в академический университет
Киевского семинариста Антона Любинского, присланного из Тверской
семинарии Семена Лобанова, а также Матвея Елисеева, Ефима
Орлова, Панкратия Полонского, Максима Тихомирова и Илью Семе-
нова, о которых неизвестно, из каких они прибыли семинарий. Сту-
денты Сергей Малиновский, Вукол Федотов—это, очевидно, уже
упоминавшиеся Сергей Федоров, Вукол Петров 3.
На основании архивных документов устанавливается, что в
мае—августе 1755 г. Московский университет получил из семинарий
не менее 30 студентов. Это полностью подтверждается ордером Шува-
лова от 9 октября 1755 года: «Студентам тридцати человекам, которые
лекции математические и философские слушают, в изъятие универ-
ситетского штата жалование производить по 40 рублей в год»4.
Первый набор студентов был успешно произведен. Как видно
из этого же ордера Шувалова, к осени 1755 года занятия в универ-
ситете уже шли полным ходом. Но начались они еще летом. Дока-
1 «Прибавления к «Московским ведомостям», 27 апреля 1759 г.
2 Так, в 1758 году из Троицкой семинарии были присланы Илья Грачев-
ский, Дементий Соколов, Александр Репьев и Петр Бражников (Протоколы, т.V,
протокол № 12).
3 См. «Московские ведомости» 1756, № 56; 1757, № 6, 57, 84, 87, 101;
1758, № 38; 1760, № 34; 1763, № 52; Протоколы, т. III, л. 7; т. IV, лл. 20—21;
т. V, протоколы № 3, 6, 16 за 1758 г.; т. VII, стр. 37, 63; т. VIII, протоколы
№ 12, 18; ЦГИАЛ, ф. 1329, т. 98, л. 123; ф. 789, д. 27/29, л. 6; ЦГАДА, p. XVII,
д. 40, л. 1; д. 41, лл. 3—4; Тезисы диспута под руков. Дилтея 17 декабря 1756 г.;
Новиков. Опыт словаря о российских писателях, СПб. 1772.
В моей статье, опубликоваввой в «Вестнике Московского Увиверситета»
№ 9 за 1951 год, имелись отдельные неточности и неясности в отношении неко-
торых студентов. Документы, обнаруженные в ЦГАДА, позволили уточнить
как персональный, так и социальный состав первых студентов Московского
университета.
А. Морозов, включивший материалы этой статьи во второе издание своей
книги о Ломоносове и ряд ее мест воспроизведший дословно, повторил неточно-
сти, имевшиеся в статье, и, перепутав фамилии, объявил Зыбелина и Вевиами-
нова киевскими семинаристами. (А. Морозов. М. В. Ломоносов, Лениздат,
1953, стр. 657—658.)
4 ЦГАДА, p. XVII, д. 38, л. 65.

зательством этого является, что вступительная лекция по философии
для студентов Московского университета, прочитанная Николаем
Поповским, была напечатана уже в августовском номере журнала
Академии Наук «Ежемесячные сочинения» 1.
Первый набор студентов был очень удачен по своему составу.
Из его рядов вышли три профессора Московского университета, при-
надлежащие к передовому направлению (Д. С. Аничков, С. Г. Зыбе-
лин, П. Д. Вениаминов), 3 магистра (Алексеев, Лобанов 2 и Тихоми-
ров) и 7 учителей.
Первый набор знаменателен еще и потому, что среди первых
студентов Московского университета не было ни одного дворянина.
Это обстоятельство сыграло большую роль в жизни Московского уни-
верситета. Из числа первых студентов и гимназистов, поступивших
в старшие классы гимназии в 1755 году, к середине 60-х годов выросла
значительная группа русских ученых, высоко поднявших знамя
передовой русской национальной науки. За счет первого же набора
университет в основном обеспечил себя и преподавателями гим-
назии.
Демократический состав первого набора студентов не был чем-то
исключительным, он был характерен для университета в 50—70-х го-
дах XVIII века. Такой состав учащихся очень мало удовлетворял
правительство и самого Шувалова. Но их попытки привлечь в уни-
верситет дворян дали мало результатов. Дворяне сотнями записыва-
лись в гимназию, но, как правило, проучившись 2—3 года и изу-
чив французский или немецкий языки, арифметику, танцы и фехто-
вание, торопились в полк или в одну из коллегий, куда они записы-
вались одновременно с поступлением в университет. Протоколы
университетской конференции пестрят записями вроде следующих:
«Выдан аттестат князю Вяземскому в том, что он в течение 3 лет изу-
чал французский язык и арифметику»; «Братьям Васильчиковым
о том, что они 10 месяцев изучали французский язык и арифметику»;
Чеславскому, что он «за время пребывания в университете учил толь-
ко геометрию и мало в ней успел, поведения был безукоризненного
тем более, что мало бывал на занятиях, и поэтому трудно говорить
о его проступках»; «отказано в выдаче аттестата Николаю Тихменеву,
так как в течение года он был, неизвестно где, и ничего не делал»
и т. д.3 Не случайно в июне 1759 года университетская конференция
1 «Ежемесячные сочинения», 1755, август, стр. 167—176.
2 Лобанов, не работавший в университете, впоследствии также был про-
фессором в сухопутном шляхетском корпусе. См. Н. И. Новиков. Избр.
соч., М.—Л., 1951, стр. 319.
3 «Протоколы», т. V, протоколы от 9/ІХ—1758 г., 21/I, 10/II—1760 г.

вынуждена была отметить: «Большая часть студентов из дворян
{студентами в протоколах очень часто называют и учеников универ-
ситетской гимназии.—М. Б.) пользуется правом уходить в любое
время и записывается в университет незадолго до того срока, как
им нужно поступать в службу. Этот сорт людей является сюда,
чтобы скрыть свое нежелание учиться. По выходе из университета
эти люди могут только позорить университет своим глубоким неве-
жеством». Конференция просила куратора «принять какие-либо меры
для устранения этой ненормальности» 1.
В свете приведенного становится совершенно ясно, насколько
извращает действительное положение прочно вошедшее в литературу
утверждение Шувалова, что будто бы университет в XVIII веке был
по своему составу чисто дворянским, что с 1755 года по 1763 год
«из университета вышло 1800 учеников, из которых только; 300 раз-
ночинцев» 2.
С первых дней своего существования Московский университет
был демократическим, разночинным по своему составу. Имущественное
положение студентов было таково, что университету пришлось прини-
мать спешные меры, чтобы как-нибудь одеть и обуть первых студен-
тов,
так как они находились в совершенно бедственном положе-
нии 3.
Так называемые своекоштные редко кончали университет, а ка-
зенными студентами и гимназистами были самые настоящие бедняки.
В протоколах университета указывается: «Одной из причин недоста-
точной успеваемости является то, что пансионеров во время не снаб-
дили книгами, а они по своей бедности были не в состоянии их купить» 4.
Племянник Шувалова, князь Ф. Н. Голицын, прямо говорит о том,
что большинство учившихся в университете были бедняки и люди
без всякого состояния 5. Недаром Шувалов в «Инструкции директору»
приказывал: «Не дозволять ходить в классы в нагольных шубах и
серых кафтанах, в лаптях и тому подобных подлых одеяниях».
(Инструкция, § 22).
«Студенты и ученики, которым жалования хватает только что
на пищу, просят милостивого вашего превосходительства повеления
к нам, чтобы их одели»,—писали в марте 1757 года администраторы
университета Шувалову. В ноябре—декабре этого же года Шувалов
был вынужден отдать приказ об отпуске денег на обувь и платье сту-
1 «Протоколы», т. V, протокол № 5 за 1759 г.
2 ЦГИАЛ, ф. 1329, т. 105, л. 152; об этом же говорит в своей статье
и С. В. Бахрушин. См. Бахрушин, стр. 17—18.
3 ЦГАДА, p. XVII, д. 38, л. 65.
4 «Протоколы», т. V, протокол № 5 за 1759 г.
5 «Русский архив», 1874, кн. I, стр. 1325.

дентам и гимназистам. Тогда же было приказано выдавать студентам
«в прибавок жалования для пищи по полтине в месяц каждому» 1.
Среди пансионеров встречались и дворяне, но это были главным обра-
зом дети беспоместных или окончательно разорившихся дворян.
Так, отец будущего ректора университета, знаменитого физика
П. И. Страхова, служил пономарем в одной из московских церквей,
но числился дворянином. Подобных примеров можно привести много.
Случайно сохранившийся суточный рапорт Хераскова от 9 ок-
тября 1758 г. директору университета И. И. Мелиссино ясно показы-
вает, что из себя представляли дворяне-пансионеры. «Прошедшую
ночь студенты и ученики ночевали все при своих каморах и сего
дня на молитве все были. Больных 2 студента: 1 благородный ученик
и один разночинец. За неимением обуви в классах не было 9 благо-
родных учеников и 6 разночинцев» 2.
Что этот рапорт рисует положение, типичное для университета
первых лет его существования, подтверждает ордер Шувалова от
3-го ноября 1757 года. «Я слышал, что не только разночинцы, но
и благородные ученики, как сказывают и сожаления достойно, вели-
кую нужду терпят в платье, обуви и пище» 3,—писал он в канцеля-
рию университета. Нужда студентов и гимназистов была так велика,
что Шувалов предлагал немедленно принять необходимые меры
и положить конец невыгодным для университета разговорам.
Получается довольно ясная картина. «Благородные» студенты
и гимназисты не имеют средств на покупку учебников, голодают,
сидят без сапог и платья и не могут ходить из-за этого на занятия.
Являясь по сословному признаку дворянами, они по имуществен-
ному положению мало чем отличаются от разночинцев. Когда в мае
1762 г. Шувалов явился в Академию художеств и установил, что ряд
учеников не ходит в классы из-за отсутствия обуви, это не вызвало
у него удивления 4. Ведь Академия художеств с самого начала комп-
лектовалась из разночинцев. Титулованные и богатые дворяне, о пре-
бывании которых в университете с восторгом писал Шевырев, в
действительности редко кончали гимназию, очень редко кончали
университет и никогда не оставались в нем после окончания.
Основную массу и профессуры, и студенчества в первые десятиле-
тия существования Московского университета составляли разночинцы*
Гибель университетского архива в 1812 году лишает нас возможности
проследить состав студентов год за годом.
1 «Протоколы», т. IV, л. 4; т. III, лл. 4—8, 15.
2 ИРЛИ, ф. 265, архив «Русской старины», д. 2746, л. 68.
3 «Протоколы», т. III, л. 9.
4 ЦГИАЛ, ф. 789, оп. 1, ч. 1762, д. 24, л. 2.

Однако в ЦГАДА сохранилась ведомость студентов за 1764 год,
подписанная В. Адодуровым и М. Херасковым 1. В момент состав-
ления ведомости на казенном содержании состояло 25 человек: 5 дво-
рян и 20 разночинцев. В отношении дворян составители ведомости
употребили весьма характерную оговорку, «а подлинно ли из дво-
рян университету неизвестно». Один из этих дворян был сыном
армейского прапорщика, двое—армейских капитанов, о чинах роди-
телей двух остальных неизвестно. Точно так же нет данных и о
занятиях родителей ряда студентов-разночинцев, но и те данные,
которые имеются в ведомости, достаточно ясны:
Илья Федоров—сын отставного капрала,
Иван Кудрин—сын солдата,
Иван Смирной—сын солдата,
Харитон Чеботарев—сын сержанта,
Петр Барышников—сын солдата,
Николай Рубиновский—сын ротмистра Слободского полка,
Федор Юдин—сын сержанта,
Дмитрий Синьковский—сын учителя Коломенской семинарии,
Николай Данилевский—сын канцеляриста Белгородской кон-
систории,
Михаил Пермский—сын дьячка,
Василий Санковский—сын священника,
Семен Сватковский—сын церковника.
О Федоре Левицком, Иване Калиновском, Родионе Гвоздиков-
ском, Александре Лятошевиче, Федоре Щербатском, Петре Лицине
и Александре Райче говорится лишь, что они разночинцы, прибывшие
из Киевской, Троицкой, Новгородской и Белгородской семинарий.
О студенте же Андрее Нарвинском сказано, что он польский шлях-
тич, обучавшийся прежде в смоленской семинарии. Судя по тому,
что он долгое время работал в младших классах гимназии на гроше-
вом жаловании, ясно, что никакого имения у него не было. Таким
образом, из 12 человек, о родителях которых имеются сведения,—
7 солдатских детей, 3 детей церковников, 1 сын канцеляриста, 1 сын
учителя 2.
Но в ведомости имеется еще одна очень интересная и важная
вещь. После списка казенных студентов следует «Ведомость о сту-
дентах, которые за неимением вакаций состоят на казенном учени-
ческом содержании».
Эта ведомость показывает, что студентов, находившихся на
казенном содержании, в действительности было значительно больше,
1 ЦГАДА, p. XVII, д. 41, лл. 2—15.
2 Там же, лл. 2—8.

чем значилось официально* Из года в год число студентов, нахо-
дящихся на казенном содержании, показывалось 30 человек. В дей-
ствительности же часть студентов не указывалась в списках
лишь потому, что для них не было свободных штатных вакансий.
В ведомости значится 15 человек: 3 дворянина и 12 разночинцев.
Из студентов-дворян: 1—сын сержанта, один—прапорщика и один—
поручика. Другими словами, все трое являются детьми служилой
мелкоты. Очень ярок и показателен состав разночинцев, входящих
в эту часть ведомости:
Гаврило Журавлев—«бывшего директора Аргамакова крепости
ной, определен по данному ему вечно на волю отпускному письму»,
Алексей Гладкой—сын отставного сержанта,
Трофим Вишняков—сын отставного солдата,
Иван Зыков—сын солдата,
Матвей Донской—сын отставного солдата,
Иван Травкин—сын солдата,
Иван Федоров—сын солдата,
Андрей Максимов—сын солдата,
Сергей Иванов—сын сержанта,
Максим Егоров—сын церковника,
Яков Яковлев—сын церковника,
Григорий Расповский—сын польского архимандрита (?!).
Из 12 разночинцев оказывается: 1 крепостной, 8 детей солдат,
3 детей церковников 1.
Третью часть ведомости составляет список 8 студентов, «обучаю-
щихся на своем иждивении». В их числе один дворянин и 7 разно-
чинцев. Двое разночинцев (Андрей Рогов и Иван Мастинский),
очевидно, являются детьми канцеляристов, так как против их фами-
лий отмечено: «содержатся за счет конюшенной канцелярии». Один
(Иван Шиллинг) сын учителя и 4 украинца—дети сотников, есаулов
и т. п.2
Подведем итоги всем трем разделам ведомости. В 1764 г. в уни-
верситете было 48 студентов, ив них только 9 дворян, 39 студентов
(или более 80%) были разночинцами. Из 31 разночинца больше по-
ловины были детьми солдат (19 человек), 6—дети церковников,
3—канцеляристов, 2—учителей, 1—крепостной (о 8 человеках мы
не имеем никаких сведений, кроме того, что они были разночинцами).
Картина получается еще более яркая, чем в 1755 году. За 9 лет
своего существования Московский университет не только не «одво-
1 ЦГАДА, p. XVII, д. 41, лл. 10—13.
2 Там же, лл. 14—15.

рянился», но стал еще более демократическим, разночинным. К кон-
цу 1764 года, как это показывает «известие об учениках и студентах
Московского Университета», составленное Адодуровым и Хераско-
вым для Екатерины II, было на казенном содержании 55 студентов
(вместе со студентами, получавшими жалование учеников). Из них
10 дворян и 45 разночинцев (82%). В 1766 году из гимназии в уни-
верситет было переведено 18 человек, из них 3 дворянина и 15 разно-
чинцев (83,4% )1.
Все эти данные говорят о том, что разночинный состав был не
случайным явлением, а определенным направлением в работе уни-
верситета. Разночинцы, солдатские дети составляли большинство
и студентов, и профессуры как Московского, так и руководимого
Ломоносовым академического университета, о составе которого гово-
рилось выше.
Мы уже говорили о той расправе, которая была устроена после
смерти Ломоносова над академическим университетом по прямому
указанию Екатерины П. Совершенно не устраивало крепост-
ников и превращение Московского университета в центр передового
направления в русской культуре и науке, чему способствовал демо-
кратический состав его учащихся- Через своего секретаря Олсуфьева
Екатерина II «советовала» университету подготовить и представить
ей на утверждение проект воспитательного училища, взяв за основу
Смольный институт благородных девиц. Она «советовала» составить
проект таким образом, чтобы учащиеся не только не получали жало-
вания (стипендии) во время учебы, но, наоборот, чтобы за их содер-
жание и обучение платили их родители 2. Этот проект был пряма
направлен против разночинного демократического состава учащихся
университета и старался превратить университет в дворянское учеб-
ное заведение. Осуществление предложения Екатерины в тех услови-
ях могло привести только к гибели университета, как это произошло
с академическим университетом после смерти Ломоносова (об этом
говорилось в главе второй).
В 60-х гг. этот продворянский проект Екатерины в отношении
Московского университета не был осуществлен. Но в 1779 году при уни-
верситете был создан так называемый университетский благородный
пансион. Инициатором его основания выступил М. М. Херасков. К это-
му времени от его былой, хотя весьма и весьма умеренной, либераль-
ности не осталось и следа. Он постепенно превратился в певца офици-
альной самодержавно-крепостнической культуры, одного из лидеров
1 ЦГАДА, p. XVII, д. 41, лл. 35, 203.
2 Там же, д. 39, лл. 56—57.

дворянско-монархического направления в русской культуре, в актив-
ного пропагандиста мистицизма. Поворот Хераскова в сторону
реакции и отказ его от умеренной критики существующих порядков,
которая ему была свойственна в начале 60-х гг., был значительно
ускорен крестьянской войной под предводительством Пугачева.
К началу 80-х гг. 1) дворянство в новых условиях гораздо охот-
нее идет учиться; 2) образование становится необходимым для заня-
тия постов в правительственных учреждениях; 3) без наличия образо-
вания карьера становится серьезно затрудненной, а подчас и невоз-
можной. Правительство, проводившее политику укрепления дворян-
ской диктатуры, было весьма заинтересовано в подготовке образо-
ванных дворян-чиновников.
Совокупность всех этих причин обусловила возможность
создания благородного пансиона, ставившего дворян-пансионеров
в университете в привилегированное положение и дававшего им
облегченный курс наук. Мы не будем касаться сейчас вопроса
о той известной положительной роли, которую играл пансион, так
как это не имеет прямого отношения к теме. Нас интересует
другое: основание благородного пансиона было по существу не чем
иным, как осуществлением продворянского проекта Екатерины II,
выдвинутого ею в 60-х гг.
Создание благородного пансиона значительно увеличило число
дворян в университете и соответственно уменьшило удельный вес
студентов-разночинцев. Кроме того, именно в стенах пансиона
особенно активно развернулась пропаганда мистики и монархиче-
ских идей. Но в науку попрежнему шли главным образом разночинцы.
Причину этого хорошо определил советский академик С. И. Вавилов.
В своей работе «Наука сталинской эпохи» он писал.
«Господствующие классы—богатое дворянство и буржуазия—ред-
ко отпускали своих детей учиться. Это была невыгодная, неясная, да
и трудная профессия. Многие при этом подозревали (и не без основа-
ния) в науке опасность идеологического подрыва своего классового
господства. Вследствие такого естественного классового отбора рус-
ских ученых определился ясно выраженный, в основном демократиче-
ский, характер русской науки, ее, правда, робкая и скрытая, но все
же несомненная и постоянная оппозиция классово-враждебному
правительству, не понимавшему вдобавок роли и перспектив
науки» 1.
1 С. И. Вавилов. Наука сталинской эпохи, М.—Л., 1950, стр. 32.
(курсив мой.—М. Б.).

Поповский был человек острый,
ученый и совершенно искусный
в стихотворстве
Н. И. НОВИКОВ
ПЕРВЫЕ ПРОФЕССОРА
Ученик и соратник Ломоносова Н. Н. Поповский
В период между подписанием указа об основании университета
и его открытием руководители университета были заняты подбором
профессоров и преподавателей.
Стремясь превратить рождающийся университет в центр русской
национальной культуры, Ломоносов направил в Москву трех моло-
дых русских ученых, заботливо выращенных им в Академии Наук,—
Антона Барсова, Филиппа Яремского и своего любимого ученика
и соратника Николая Поповского. Реакционеры, руководившие
в этот период Академией Наук, охотно согласились на их отправку
в Москву. Они понимали, что присутствие в академии учеников Ломо-
носова усиливало его позиции и позиции других представителей
передовой русской культуры. Кроме этих трех молодых ученых, напра-
вленных из академии, в университете скоро оказались магистр
математики, ученик и будущий зять Ломоносова Алексей Констан-
тинов1, получивший образование за границей физик Данило Савич,
воспитанник Славяно-греко-латинской академии, «чтец» московской
синодальной типографии Сергей Ворошнин и ряд русских учи-
телей2.
Совсем в другом направлении действовал Шувалов: он пригла-
сил в университет приятелей и родственников Миллера—Дилтея,
Фроммана, Рейхеля, Шадена, Роста и других реакционеров. Характер-
но, что Шувалов обращался со всеми делами, касающимися универ-
ситета, не к кому-либо иному, а именно к Миллеру, являвшемуся
злейшим врагом передовой русской культуры и принимавшему самое
активное участие в травле Ломоносова. Через Миллера он и выпи-
сывал профессоров для Московского университета, хотя отношение
его к академическому университету и русским студентам было
1 ЦГИАЛ, ф. 789, оп. 1, 1761, д. 14, л. 4; Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1,
д. 198, л. 203.
2 ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 24, д. 150, л. 23; Каталог занятий в гимназии на
1757 год.

прекрасно известно 1. На составе приглашенных несомненно сказалось
и то, что Ломоносов в это время не принимал участия в работе
академии.
Но, несмотря на эту крайне неблагоприятную обстановку, Ломо-
носов постоянно «советы давал о Московском университете» и выдви-
гал ряд предложений, связанных с работой академии, которые могли
«послужить» для улучшения работы университета 2. С ним была свя-
зана передовая часть работников университета. В частности, к нему
неоднократно приезжал из Москвы Поповский. К сожалению, гибель
архивов Ломоносова и его учеников и последователей, трудившихся
в Московском университете, не дает возможности конкретизировать
эти связи и сказать что-либо о содержании этих встреч. Однако прак-
тическая деятельность университета в первые десятилетия его суще-
ствования и особенно передовой части профессуры убедительно
показывает значительное влияние ломоносовских идей и традиций. Вы-
ражая интересы русского народа и опираясь на его борьбу, поддержи-
вая и приветствуя новые явления в социально-экономической жизни
страны, передовые ученые университета превратили Московский
университет в важнейший центр национальной культуры и науки.
Вопреки реакционной политике самодержавия, в упорной борьбе
с реакционной иностранной и русской профессурой, с университет-
скими и московскими властями, они придали деятельности Москов-
ского университета общенародное значение. Даже в условиях само-
державно-крепостнического строя «императорский Московский
университет» никогда не играл той роли, которую для него предна-
значили правительство и господствующие классы. Создавая универси-
тет, правительство рассчитывало превратить его в идеологическую
опору самодержавия и крепостничества, в оплот религии, в место
подготовки верных слуг существующего строя. Вместо этого, с пер-
вых лет основания и на протяжении всей двухвековой своей истории,
Московский университет являлся одним из центров передового мате-
риалистического направления в науке, демократического направления
в культуре, одним из центров освободительной антикрепостнической
мысли, важнейшим центром подготовки национальных научных и
культурных кадров. Конечно, на разных этапах двухвековой исто-
рии менялся удельный вес и значение университета в общем процес-
се развития русской науки и культуры, в освободительной и рево-
1 Совершенно непонятно стремление Н. Пенчко оправдать действия Шува-
лова в этом направлении и объявить его не причастным к тому, что в Московском
университете оказалась группа крайних реакционеров. См. Пенчко,
стр. 102—106.
2 См., Ломоносов. Соч., т. VIII, стр. 217, 221.

люционной борьбе народа, но общее направление его деятельности
сохраняло черты и тенденции, зародившиеся еще в XVIII веке под
непосредственным влиянием идей и традиций того направления
в культуре и науке, которое возглавлялось Ломоносовым, Именно то,,
что университет, опираясь на эти традиции, являлся, хотя и не всегда
последовательным, защитником и выразителем национальных обще-
народных, а не классовых интересов дворянства, позволило ему
играть выдающуюся роль в жизни России.
В зарождении и становлении этих традиций большую роль игра-
ли первые профессора университета и в первую очередь ученик Ломо-
носова Николай Поповский.
Краткие биографии Поповского, помещенные в различных изда-
ниях XVIII и XIX века, говорят о нем только как о поэте и перевод-
чике и ограничиваются перечислением внешних фактов его биографии,
Наиболее полная из этих биографий, написанная Шевыревым, на-
ряду с фактическими ошибками содержит грубую фальсификацию
мировоззрения и деятельности Поповского. Шевырев изображает его
автором торжественных од и речей, ратовавшего за союз науки
с религией и восхвалявшего существовавший тогда строй 1. В рабо-
тах по истории русской литературы XVIII века, появившихся в совет-
ское время, вскользь говорится о Поповском, как о поэте ломоно-
совской школы, но и в них содержится немало фактических и методо-
логических ошибок 2. В оставшейся неопубликованной докторской
диссертации Л. Б. Модзалевского 3 собран большой материал о пре-
бывании Поповского в Академии Наук, установлен ряд важных фак-
тов его биографии и сделан ряд правильных выводов о его мировоз-
зрении. Однако деятельность Поповского в Московском университете
и ее значение показаны Модзалевским совершенно неудовлетворитель-
но, так как при решении этих вопросов он основывался в значитель-
ной степени на работе Шевырева. Кроме того, Модзалевский рас-
сматривает вопрос в чисто литературном плане. Об этом уже говорит
название главы: «Ломоносов и его ученик Поповский (о литературной
преемственности)». В работах М. Горбунова, В. Бобровниковой,
Н. Пенчко и И. Щипанова содержится хотя и неразвернутая, на
в целом Правильная оценка деятельности Поповского. Вполне понят-
1 «Биографический словарь профессоров и преподавателей Московского
Университета», т. II, М., 1855, стр. 305—320.
2 См., например, работу П. Н. Беркова «Ломоносов и литературная по-
лемика его времени», АН СССР, 1936.
3 Л. Б. Модзалевский. Ломоносов и его литературные отношения
в Академии Наук, рукопись, Библиотека им. Ленина (в дальнейшем «Мод-
залевский»).

но, что авторы этих работ, посвященных другим вопросам, не ста-
вили перед собой задачи дать всестороннюю характеристику деятель-
ности Поповского1.
Биографические данные о Поповском весьма скудны. Неизвестен
даже год его рождения. Н. И. Новиков, а за ним и все последующие
биографы Поповского считают, что он родился в 1730 году2. В то же
время Тредиаковский в своем рапорте академической канцелярии
в марте 1748 года указывал, что Поповскому в это время было 22 года,
а в отзыве, составленном 30 января 1753 года, говорится: «от роду
ему 25 лет»3; Штелин называл его украинцем, но в действительности
он был «москвичем, сыном Никиты Васильева, попа в церкви Васи-
лия Блаженного»4.
Весной 1748 года по требованию Ломоносова несколько студен-
тов. Славяно-греко-латинской академии были направлены в универ-
ситет при Академии Наук. В их числе был и Николай Поповский.
Эти студенты оказались в несколько более благоприятных условиях
по сравнению со студентами предыдущих наборов. К этому времени
в академии уже было несколько русских ученых, стремившихся нала-
дить, работу академического университета.
Ломоносов проэкзаменовал присланных студентов и нашел,
что 17 из них, в том числе и Поповский, достаточно подго-
товлены, «так что на академические лекции... могут быть допу-
щены»5.
Уже к концу года Поповский проявил явную склонность к гума-
нитарным наукам. Он значился в числе лучших студентов по «рос-
сийскому стилю, истории и латинским авторам», а 5 мая 1750 года
1 М. А. Горбунов. Философские и общественно-политические взгля-
ды А. Н. Радищева, Госполитиздат, 1949; В. К. Бобровникова. Пе-
дагогические взгляды Ломоносова, «Советская педагогика», 1950, № 5; Пенч-
ко, стр. 228—132; И. Я. Щипанов. «Вступительная статья к 1 тому
«Избранных произведений русских мыслителей второй половины XVIII века».
Там же помещены работы Поповского—стр. 81—101. Философские взгляды По-
повского и его роль в формировании передового направления в Московском
университете были рассмотрены мною в статье, помещенной в «Вопросах фило-
софии» № 2 за 1952 г.
2 См. Н. Новиков. Опыт исторического словаря о русских писателях,
СПБ, 1772, стр. 84; Речи, т. I, стр. 6—9; «Биографический словарь профессоров
и преподавателей Московского Университета», т. II, М., 1855; Евгений.
Словарь светских писателей, т. II, М., 1845, стр. 131—132; «Русский биографи-
ческий словарь», т. «Плавильщиков—Прима», стр. 509—510.
3 Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 114, л. 194; д. 171, л. 138. Этой даты(1728)
придерживается и Н. Пенчко.
4 ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 24, д. 36, л. 43.
5 «Материалы для истории Академии Наук», т. IX, СПб., 1897,
стр. 145.

подал в канцелярию академии до ношение о том, что хочет посвятить
себя изучению философии 1.
В конце 1750 года Ломоносов сделался непосредственным руко-
водителем занятий Поповского, который слушал его лекции, изучал
литературу и философию, выполнял по его заданиям и под его руковод-
ством различные литературные и научные работы. Начиная с 1751 го-
да, Ломоносов в отчетах, представленных в канцелярию академии,
регулярно писал о своих занятиях с Поповским 2. Как в официальных
отчетах, так и в письмах к И. И. Шувалову Ломоносов с радостью
отмечал блестящие успехи своего ученика. Уже в мае 1751 года он
одобрительно отозвался о его стихотворении «Зима». Если год назад
Миллер и Фишер пытались представить его весьма посредственным
учеником, то после экзамена 21 мая 1751 г. и они вынуждены были
признать, что Поповский «в словесных и философских науках такой
опыт искусства оказал, что все вопросы изрядно ответствовал, а
сверх того и собственного сочинения стихи на российском и латин-
ском языках, которые с немалою его похвалою читаны» (заслуживали:
похвал.—М. Б.).3
Конференция признала его достойным продолжать обучение
с тем, чтобы со временем «быть ему стихотворцем или оратором
Академии». В 1752 году Поповский сочинил оду ко дню коронации
Елизаветы и перевел оду Горация. Ломоносов высоко оценивал эта
работы Поповского. «А в последних месяцах минувшего 1752 г.
подал он мне свой перевод Горациевых стихов о стихотворство
(ars poetica) и некоторых од, который так хорошо сделан, что напе-
чатания весьма достоин... Того ради Канцелярия Академии наук да
соблаговолит оные напечатать, а помянутому студенту Поповскому
сделать отличное одобрение от прочих награждением ранга и жало-
ванья: ибо он уже ныне, в состоянии искусством своим в чистоте рос-
сийского штиля и стихотворства приносить Академии наук честь
и пользу» 4,—писал Ломоносов. В марте 1753 года этот перевод был
издан академией в количестве 600 экземпляров.
Ломоносов поручил Поповскому перевод философской поэмы
английского поэта Александра Попа «Опыт о человеке». Поповский
напряженно работал над ее переводом и в феврале 1754 года закона
чил его. Пересылая этот перевод Шувалову, Ломоносов писал:
1 Арх. АН СССР,ф. 3, оп. 1, д. 137, л. 421; д. 171, л. 138; д. 174, лл.41-
42; ф. 21, оп. 1, д. 101, л. 203.
2 Билярский, стр. 186, 190.
3 Материалы для истории Академии Наук, т, X, стр. 227—305; Модза-
левский, стр. 311.
4 Пекарский, стр. 508—509.

«В нем нет ни единого стиха, который бы мною был поправлен».
Считая, что выполненная работа свидетельствует не только о способ-
ностях, но и о научной и поэтической зрелости Поповского, Ломо-
носов писал: «Я весьма опасаюсь, чтобы его в закоснении не оставили.
Он давно уже достоин произведения. Ныне есть место ректорское
в гимназии... которое он весьма способно управлять может, зная ла-
тинской язык совершенно, и при том изрядно разумея греческой,
французской и немецкой; а о искусстве в российском сей пример
об нем свидетельствует... Ш [умахер] хотя кажет вид, что тоже
хочет делать, однако отнюдь верить нельзя, й больше чаю, противное
сделать намерен.» 1.
Добиваясь назначения Поповского ректором академической гим-
назии, Ломоносов старался помочь своему ученику и единомышлен-
нику й одновременно с тем поставить во главе гимназии человека, кото-
рый смог бы вывести ее из тупика. Он снова и снова обращался с прось-
бами о том, чтобы Поповского поощрили «чином и жалованием»
и «квартирою... чтобы он с хорошими людьми обращаясь, привык
к пристойному обхождению» 2. Его опасения были не напрасны, ему
так и не удалось добиться ни напечатания в академии перевода
«Опыта о человеке», ни назначения Поповского ректором гимназии.
Когда в сентябре 1752 г. было решено напечатать стихи Попов-
ского и произнесенную им речь, то они были направлены на отзыв
Тредиаковскому. Отзыв Тредиаковского содержал грубые выпады не
только против Поповского, но и против Ломоносова. Тредиаковский
писал о «погрешностях», которые повторяют постоянные «ошибки»
Ломоносова в стихосложении 3. Этот отзыв был использован тогдашним
руководством академии для отказа от издания работы Поповского.
В 1754 году Ломоносов снова поднял вопрос о назначении
Поповского ректором гимназии. «Дабы академическая гимназия бы-
ла учительми нужными удовольствована, а от излишних освобождена,
то должно определить ректором Николая Поповского, конректором
Филиппа Яремского... Студентов достойных десяти человек из сино-
дальных училищ требовать, дабы лекции могли скоро опять начать-
ся»,—писал он. Но и эта попытка не увенчалась успехом. Однако Ломо-
носову все же удалось добиться того, что в сентябре 1753 года Попов-
ский был произведен в магистры. Он был первым русским магистром.
Вскоре по настойчивым представлениям Ломоносова и Крашенин-
никова были произведены в магистры его однокурсники Барсов,
Яремский и Константинов, а Румовский и Сафронов—в адъюнкты.
1 Билярский, стр. 215—216.
2 Там же, стр. 190.
3 Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 181, л. 222.

Титульный лист книги Поповского «Опыт о человеке»
Издание Московского университета в 1757 г., Библиотека им. Горького

Одновременно с этим Поповский был назначен помощником ректора
гимназии (конректором). Кроме того, ему и другим магистрам было
поручено переводить стихи и статьи академиков-иностранцев для
академического журнала «Ежемесячные сочинения» 1. Как Поповский
справлялся с обязанностями переводчика и стихотворца, говорят
его 12 стихотворений и од, написанные им к разным торжественным
праздникам. Одно из них было написано Поповским с таким мастерст-
вом, что почти сто лет приписывалось Ломоносову и включалось
в собрания его сочинений 2. Обязанности конректора гимназии Попов-
ский исполнял настолько добросовестно, что после его переезда
в Москву академия не смогла найти ему достойной замены 3.
Трудно сказать, как сложилась бы дальнейшая судьба Попов-
ского и его товарищей в Академии Наук. В конце 1753 года Краше-
нинников в одном из своих «доношений» отмечал, что «для тех, кото-
рые больше упражнялись в философии и гуманиорах (гуманитарных
науках.—М. Б.), т. е. для Барсова, Яремского, Константинова, при
университете места ныне нет», а в академии их не используют 4. В июле
1754 г. все четверо первых магистров жаловались на крайнюю неопре-
деленность своего положения в Академии Наук. Они указывали, что
«за новостью нашего чина, в который мы первые из российского на-
рода произведены, точного о том от канцелярии Академии Наук
определения не имеется». Они просили назначить их членами «исто-
рического собрания» и уравнять их в правах с адъюнктами академии.
Они выражали надежду, что им, «как ныне Поповскому, учить кого-
нибудь поручено будет» 5. В «принуждении к переводам» Ломоносов
справедливо видел стремление академической клики отстранить моло-
дых русских ученых от научной и преподавательской деятельности.
В этом плане весьма показательно «доношение» запрятанного в пере-
водчики видного русского ученого и просветителя А. Поленова:
«При произведении моем в переводчики велено мне по ордеру из
канцелярии единственно упражняться в переводах... и как канце-
лярии небезизвестно переведено мною оных довольно, но по сие вре-
мя валяются они еще неисправлены и так повидимому и труд и время
терял я напрасно, да -и впредь миновать сего, ежели только при
1 Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 181, лл. 249—270.
2 Там же, д. 189, л. 405. Оды и стихотворения Поповского, написанные
им в этот период, помещены в приложении к диссертации Модзалевского,
стр. 190—191, 287—303; Пекарский, стр. 558; «Москвитянин», 1853, № 3,
стр. 25—26.
3 «Протоколы заседаний конференции Академии Наук», ч. II, стр. 224;
Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 196, лл. 134—141.
4 Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 181, л. 249.
5 Там же, д. 189, лл. 288—289.

оном деле останусь, невозможно будет» 1. В конце концов клика выжи-
ла Поленова из Академии Наук. Возможно, что такая же судьба
ожидала Поповского и его товарищей, но в 1755 г. воспитанники
Ломоносова были направлены в Москву для работы во вновь учреж-
денном университете. После 7 лет учебы и работы под руководством
Ломоносова Поповский возвратился в Москву.
Менее пяти лет продолжалась деятельность Поповского в Мо-
сковском университете, но она была богата и многообразна. Он вел
преподавательскую работу в университете и гимназии, где он был рек-
тором с первых дней ее существования. Ему были поручены старшие
классы обеих гимназий, преподавание начал философии в гимназии,
чтение лекций по философии и «красноречию» в университете. Ему,
как «человеку, усердия университету исполненному», вверялось об-
щее руководство студентами университета 2.
Шувалов откладывал начало лекций до того времени, когда сту-
денты будут в совершенстве знать латинский язык. Он приказывал
директору Аргамакову: «Определенных на жалование школьников
крайне стараться, чтоб их прилежно обучать латинскому языку...
чтобы можно было через непродолжительное время сделать их спо-
собными к слушанию профессорских лекций, и начинать с божьею
помощию Университет, который единственно за неимением знающих
латинский язык ныне начаться не может» (Инструкция, § 11).
Профессора-иностранцы, работавшие в Акадамии Наук и в Мо-
сковском университете, читали свои лекции на латинском, немецком
и французском языках. В этих условиях не могло быть и речи ни
о доступности университетского образования, ни о сколько-нибудь
широком распространении знаний. Преподавание на латинском языке
придавало науке и образованию замкнутый, кастовый характер.
Ломоносов и его последователи из Московского университета
прекрасно знали латинский язык и понимали его значение. Они виде-
ли, что в современных им условиях без знания древних языков не-
возможно использовать накопленные до этого наукой материалы,
невозможно следить за новейшими достижениями науки в других
странах. Фонвизин в своих воспоминаниях рассказал, как его, тогда
гимназиста Московского университета, подвели к человеку, «кото-
рого вид обратил на себя мое почтительное внимание. То был бессмерт-
ный Ломоносов! Он спросил меня: чему я учился? «По-латыни»,
отвечал я. Тут начал он говорить о пользе латинского языка с вели-
1 Пекарский, стр. 923—924; Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 270,
л. 32.
2 См. ЦГАДА; ф. 199, д. 790, п. 20, лл. 22, 25; «Расписание жалования на
гимназию», Рукописное отд. библиотеки им. Горького; «Протоколы», т. IV, л. 5.

ким, правду сказать, красноречием» 1. Этот маленький пример ярко
показывает, что Ломоносов и его соратники боролись не против ла-
тинского языка, а против стремления противопоставить латинский
язык русскому, против использования его в качестве средства для
удушения национальной культуры и науки. Ломоносову и другим
представителям передовой русской культуры была чужда нацио-
нальная ограниченность. Они с чувством глубокого уважения отно-
сились к культуре и науке других народов и своей работой показы-
вали пример творческого освоения и- использования открытий
и теорий лучших представителей западноевропейской культуры,
и науки. Но одновременно с этим они видели, что реакционеры, засев-
шие в Академии Наук, пропагандировали, клеветнические, теории
о неполноценности русского языка и его непригодности для научных
исследований. От академических реакционеров не отставали и универ-
ситетские. Они восстали против чтения лекций по философии на рус-
ском языке, утверждая, что это слишком облегчает учебу студентов,
и прямо заявили, что считают «изучение латинского языка главной
целью, для которой был основан университет» 2.
Последователи и ученики Ломоносова рассматривали борьбу
за преподавание на русском языке как часть борьбы за русскую
национальную культуру и науку. Поэтому все свои занятия с пер-
вого дня существования университета они проводили на русском
языке. Особенно важное значение имело чтение на русском язы-
ке лекций по философии, начатое Поповским летом 1755 года. Необ-
ходимо иметь в виду, что в это время философия в большинстве
западноевропейских университетов читалась еще на латинском языке.
До нас дошла только одна вступительная лекция Поповского,
но значение ее огромно 3. Ломоносов высоко оценивал вступительную
лекцию Поповского. Об этом убедительно говорит то, что он напе-
чатал ее в академическом журнале «Ежемесячные сочинения»,
отредактировав и усилив ее материалистическую направленность 4.
Следует отметить, что лекция Поповского была первой печатной лек-
цией в истории высшего образования в России.
С самого начала на лекциях могли присутствовать все желаю-
щие. Привлечение широкого круга слушателей преследовали и «ка-
талоги лекций», систематически издававшиеся университетом два
1 Д. И. Фонвизин. Избранное, Гослитиздат, 1946, стр. 202.
2 «Протоколы», т. V, № 2, 11 за 1758 г.
3 См. «Ежемесячные сочинения», 1755 г., август, стр. 167—176, перепеча-
тано в I томе «Речей, произнесенных в торжественных собраниях Московского
Университета»; «Русские мыслители», стр. 87—92.
4 Арх. АН СССР, ф. 3, оп. 1, д. 217, лл. 417, 420.

Из объявления о публичных лекциях в университете и гимназии
на 1757 г.
раза в год. В каталогах указывалось, кто из профессоров и на каком
языке будет читать курсы, давалась их краткая аннотация и сооб-
щалось, в какие дни и часы и в какой аудитории они будут происхо-
дить. Сохранившиеся материалы позволяют с уверенностью сказать,
что лекции университета были публичными не только по названию 1.
В университете должны были проводиться «приватные» или
внутренние диспуты. Своеобразным итогом этих «приватных» дис-
путов являлись предусмотренные дважды в году публичные диспуты.
О них объявлялось в «Московских ведомостях», печатались спе-
1 См. например, «Протоколы», т. IV, лл. 14—15.

циальные объявления, а в ряде случаев печатались и тезисы диспута.
До нас дошло ничтожное число подобные объявлений, но даже на
основании этих скупых и отрывочных данных можно установить,
что, начиная с 1756 года, публичные диспуты проводились регулярно 1.
Свидетельством этого является следующее: в 1767 году, когда боль-
шая часть студентов была взята из университета и направлена для
работы в Комиссию по составлению нового Уложения, публичные
диспуты не проводились. Но даже эти чрезвычайные обстоятельства
не считались удовлетворительным объяснением причин отсутствия
публичных диспутов. «Раз то есть в проекте и раз есть кураторский
приказ должно быть выполнено»,—говорилось в ордере куратора.
Он приказывал проводить как ежемесячные (приватные), так и пуб-
личные диспуты регулярно «и без всяких отговорок» 2. Об этом же
говорит и следующее объявление: «Положения из российского век-
сельного права проф. Дилтеем 1775 года 23 сентября предложенные
для общего состязания... за 3 дни прежде в Университете по обык-
новению и узаконению прибитые к рассуждению... всех любителей
наук и споспешествователей, а наипаче в юриспруденции обращаю-
щихся, со особливейшим нашем почтением просит, как для вольного
при том объявления и своего, ежели кому за благо покажется, мне-
ния, так и для представления об них сумнительств» 3.
Диспуты имели, как мы видим, не только внутриуниверситет-
ское значение. Они являлись одной из форм связи университета
с обществом, формой пропаганды научных знаний. Университет
широко использовал эту форму пропаганды. Этим же целям служила
публичность университетских экзаменов и праздников. О них уни-
верситет извещал специальными объявлениями и сообщениями
в «Московских ведомостях» и в специальных приложениях к ним4.
Но безусловно наибольшее значение имели речи, произносив-
шиеся передовыми профессорами на этих праздниках. Несмотря
на то, что инструкция предписывала ораторам посвящать свои речи
восхвалению «щедрот» императрицы и «покровителей» университета,
несмотря на предварительную цензуру этих речей со стороны адми-
1 См. объявление о публичном диспуте 17 декабря 1756 года и тезисы дис-
пута на этот же день; Объявление о диспуте 30-го июня 1766 года; «Московские
ведомости», 1757, № 20; 1761, № 43.
2 «Протоколы», т. XII, стр. 117, 119—120.
3 Библиотека им Горького, собрание Снегирева.
4 Многочисленные объявления об университетских праздниках находятся
в собраниях Снегирева, Страховых, Тихонравова, библиотеки им Горького
и портфелях Миллера в ЦГАДА. См. также «Московские ведомости» 1756 г.,
№ 1, 40, 57, 63, 101; 1757 г., № 20, 37,45,56; 1758 г., № 38; 1759 г., №34;
1761 г., № 72 и мн. др.

нистрации университета и профессорской конференции 1, последова-
тели Ломоносова сумели превратить кафедру торжественных засе-
даний в трибуну для пропаганды передовой науки, в трибуну для
борьбы с реакцией в науке и в политике. Отведя несколько первых
страниц своей речи неизбежным официальным похвалам, они пере-
ходили к изложению основной темы, не только ничего общего не
имеющей с этими восхвалениями, но и прямо противоположной им.
Такое использование кафедры и торжественных речей передо-
выми учеными университета было прямым продолжением ломоносов-
ских традиций. Ломоносов не только смело двигал науку вперед,
но и стремился широко популяризировать ее достижения. Его вели-
чайшие открытия в области электричества, астрономии, геологии
изложены им в публичных речах, произнесенных на заседаниях Ака-
демии Наук. Речи Ломоносова «О явлениях воздушных», «Явление
Венеры на Солнце» и ряд других замечательны не только теми ге-
ниальными теориями, которые излагаются в них, но и изумительным
мастерством популярного изложения этих теорий. До нас не дошли
курсы лекций, читанные Д. Аничковым, С. Десницким, М. Афони-
ным, С. Зыбелиным, но их публичные речи дают все основания
говорить о их выдающемся вкладе в науку. Они подобно Ломоносову
сумели преодолеть неизбежную ограниченность торжественных речей
и превратить их в блестящее изложение достижений русской нацио-
нальной науки и передовой общественной мысли 2.
Представители русской общественности высоко оценили эти
публичные лекции передовых ученых. «Московские ведомости»,
извещая о речах, часто добавляли о «великом числе собравшихся
любителей наук», «немалом числе всякого звания любителей наук».
Но университет не ограничивался этим. Речи, произнесенные
на торжественных собраниях, немедленно издавались типографией
университета. Так как русские профессора произносили свои речи
на русском языке, to читатели получали на родном языке издание
публичных речей тотчас после их произнесения в Московском уни-
верситете. Представители прогрессивного направления стремились
еще более расширить пропаганду достижений русской науки. Они
1 Ордером Шувалова Хераскову специально поручалась цензура речей
и книг. Для этого он даже освобождался от всех прочих обязанностей и получал
прибавку жалования (ЦГАДА, ф. 248, д. 2944, л. 209).
1 Богатейшее собрание первых изданий речей профессоров Москов. уни-
верситета находится в библиотеке им. Горького в собраниях Снегирева, Страхо-
вых, Тихонравова. Часть речей была переиздана в четырех томах Обществом
любителей русской словесности в 1819—1823 гг. В 1952 г. наиболее важные ра-
боты Поповского, Аничкова, Десницкого, Третьякова были включены И. Я. Щи-
лановым в 1 том «Избр. произв. русских мыслителей второй половины XVIII в.».

выступили с предложением о переводе речи Десницкого и речей дру-
гих русских профессоров на латинский язык для посылки их за
границу и обмена на соответствующие издания этих стран. Это
предложение не было осуществлено лишь потому, что на него не дал
разрешения куратор Адодуров. Он заявил, что перевод, печата-
ние и пересылка могут привести к «напрасному убытку казне, кото-
рый возвратить и взыскивать будет не с кого и потому как в соблюде-
ние казенного интереса так и для других не безосновательных при-
чин перевод таких речей и высылку оных на казенный кошт в чужие
государства почитает он за ненужные и к пользе университета не
служащие» 1.
Так ордером чиновника, думавшего только о том, что не с кого
будет взыскать возможный убыток, и утверждавшего, что книги
русских профессоров не могут рассчитывать на спрос за границей,
было сорвано это важное мероприятие.
Естественно, что содержание и направление многих речей никак
не могло нравиться чиновникам, управлявшим университетом. Осо-
бое их недовольство вызывало, если подобная речь произносилась
и тем более появлялась в печати без цензурных купюр. Уже гово-
рилось о задержке Шуваловым речи Поповского, посвященной
памяти Аргамакова. 3 мая 1768 г. директор университета Херасков
писал в своем «ордере»: «Потому, что в последних речах, говоренных...
22 апреля 1768 года оказались многие сумнительства и дерзновенные
выражения... и оные речи по причине моей болезни без моего рассмот-
рения и напечатаны; Того ради сим предлагаю Университетской кон-
ференции дабы впредь в отвращение подобных непорядков всякие
речи приготовляемые для публичного чтения, вносимы были в общее
собрание университетской конференции; где бы они прочтены и рас-
смотрены дабы не вышло чего противного благопристойности и кем
подлежит подписаны и конфирмованы были, а потом уж печатать» 2.
Можно только удивляться, как вопреки этим крайне неблагоприят-
ным условиям ученики и последователи Ломоносова все же прово-
дили пропаганду передовых научных и общественно-политических
идей.
Читая на русском языке курс философии, Поповский шел по
пути, проложенному Ломоносовым, автором написанных"по-русски
«Риторики» и «Экспериментальной физики», который физику и химию
читал на родном языке и только что закончил работу над «Россий-
ской грамматикой». В своей лекции Поповский зло высмеивал всех,
кто утверждал, что философию можно изучать только на латинском
1 «Протоколы», т. XII, стр. 118, 123.
2 Там же, стр. 43.

языке, и раскрывал всю реакционность этого утверждения. Он пока-
зывал, что основную трудность в изучении философии создает то, что
до этого необходимо «пять или больше лет употребить на изучение
латинского языка... Но напрасно мы думаем, будто ей (философии.—
М. Б.) столь много латинский язык понравился. Я чаю, что ей
умерших и в прах обратившихся уже римлян разговор довольно
наскучил. Она весьма соболезнует, что при первом свидании никто
полезнейшими ее советами наслаждаться не может. Дети ее—ариф-
метика, геометрия, механика, астрономия и прочие—с народами раз-
ных языков разговаривают, а мать... ни одного языка не научи-
лась! ...Мы причиняем ей великий стыд и обиду, когда думаем,
будто она своих мыслей ни на каком языке истолковать, кроме латин-
ского, не может»,—утверждал Поповский 1. Он дал решительный
отпор придворным, поддерживающим эти реакционные теории.
«Начнем философию не так, чтобы разумел только один изо всей
России, или несколько человек,—говорил он,—но так, чтобы
каждый, российский язык разумеющий, мог удобно ею поль-
зоваться». Пламенным патриотизмом и безграничной верой в силу
и могущество русского народа исполнено утверждение Поповского:
«Что ж касается до изобилия российского языка, в том перед нами
римляне похвалиться не могут. Нет такой мысли, кою бы по-рос-
сийски изъяснить было невозможно»2.
Если Ломоносов первым в России начал читать на русском языке
лекции по физике и химии, то Поповский начал преподавание на рус-
ском языке философии, Аничков и Барсов—математики, Десницкий
и Третьяков—юридических наук, Зыбелин, Вениаминов, Афонин—
медицины, ботаники, минералогии, агрономии.
Чтение лекций на русском языке завоевывалось передовыми
учеными университета в борьбе с администрацией и профессорами-
реакционерами, которые не только сами читали лекции на латинском
либо на одном из иностранных языков, но заставляли делать это
русских профессоров. Поповский, начавший курс философии на рус-
ском языке, был вынужден передать его Фромману. Не увенчались
успехами и его попытки добиться для Яремского разрешения читать
философию на русском языке параллельно с курсом Фроммана 3.
В 60-х годах эта борьба разгорелась с новой силой. Выращенные
университетом молодые русские ученые энергично отстаивали тре-
бование Ломоносова и Поповского. Иван Третьяков в публичной
речи, произнесенной 22 апреля 1768 года, связывал развитие нацио-
1 «Русские мыслители», стр. 89—90.
2 Там же, стр. 91.
3 «Протоколы», т. V, протокол № 11 за 1758 г.

нальной культуры, доступность образования и его распространение
с преподаванием на русском языке.
Прямую поддержку в этом вопросе оказывала реакционерам
администрация университета. Особенно рьяно реакционную поли-
тику проводил куратор Адодуров, мечтавший насадить в Москов-
ском университете те же порядки, какие были в академии. Он прямо
запрещал чтение лекций на русском языке. В ответ на просьбу Дес-
ницкого и Третьякова разрешить им чтение лекций по всеобщему
и русскому праву на русском языке, Адодуров писал: «Оные лекции
иметь им на латинском языке, ровно как и прочие господа профес-
соры оные имеют, дабы не токмо они в том языке час от часу боль-
шую могли получать способность, но и прочие господа профессоры
удобнее о пользе и исправности оных рассуждать могли. В рассу-
ждении ж слушателей тем менее в том может быть затруднения, что
они все почитаются в латинском языке уже довольное знание имею-
щими» 1. Лишь после долгих мытарств с помощью директора Херас-
кова, поддержавшего их просьбу, Десницкий и Третьяков добились
разрешения Екатерины II начать чтение лекций на русском языке 2.
Об этом университет объявлял: «С сего 1768 г. в императорском
Московском Университете, для лучшего распространения в России,
наук, начались лекции во всех трех факультетах природными
россиянами на российском языке, любители наук могут в те дни
и часы слушать, которые оным в лекционном каталоге назначены» 3.
Замечательно, что уже в первой своей лекции Поповский высту-
пил продолжателем Ломоносова в области создания русской науч-
ной терминологии. В предисловии к «Вольфианской эксперименталь-
ной физике» Ломоносов писал: «Принужден я был искать слов для
наименования некоторых физических инструментов, действий и
натуральных вещей, которые хотя сперва покажутся несколько
странны, .однако надеюсь, что они со временем через употребление
знакомее будут» 4. Ту работу, которую Ломоносов проделывал в
области естественных наук, Поповский продолжал в отношении
философии. Он стремился, чтобы философские понятия и категории
соответствовали реальному содержанию, и в своей лекции точно
определил пути выработки русской философской терминологии.
«Что ж до особливых надлежащих к философии слов, называемых
терминами, в тех нам нечего сумневаться. Римляне по своей силе
слова греческие, у коих взяли философию, переводили по-римски,
1 «Протоколы», т. XI, стр. 121.
2 ЦГАДА, p. XVII, д. 47, л. 1.
3 «Московские ведомости», 1768, № 5.
4 Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 1, 1949, стр. 425.

а коих не могли, те просто оставляли. По примеру их то ж и мы
учинить можем». Поповский считал, что большинство терминов
можно перевести на русский язык, отдельные же общепринятые
и трудно переводимые термины можно взять латинские: «...оставя
грамматическое рассмотрение, будем только толковать их знамено-
вание и силу» 1. История русской философии подтвердила, что в
этом отношении Поповский стоял на совершенно правильном пути.
И во время учебы в Академии Наук, и во время своей деятель-
ности в Московском университете Поповский активно поддерживал
Ломоносова в его борьбе за чистоту и развитие общенародного рус-
ского языка. В одном из своих стихотворных произведений он дал
яркую картину развития языка и подчеркнул, что подлинным твор-
цом языка является народ:
Не меньше же и в том опасну должно быть,
чтоб смысла новыми словами не затмить,
по если свяжешь их с другими так рассудно,
что силу их узнать читателю не трудно,
иль нужда позовет дать новое совсем
название вещам незнаемым никем...
Как наши прадеды сносили терпеливно,
так никому и впредь не будет то противно,
что новую кто речь в стихах употребит,
которую народ давно уже твердит.
Как лист на деревах по всяку осень вянет,
так честь старинных слов со временем престанет.
На место их опять другие возрастут.
...Иные после нас везде возобновятся,
что в наши времена и слышать все стыдятся,
иные напротив народу будут смех,
которые теперь в почтении у всех.
Слова подвержены одной народной власти,
который по своей располагая страсти,
одни приемлет в речь, другие гонит вон,
употребление считая за закон 2.
Стиль Поповского получил высокую оценку не только у совре-
менников, но и в XIX веке. «Стихотворство его чисто и плавно,
а изображения просты, ясны, приятны и превосходны»,—отмечал
1 «Русские мыслители», стр. 91.
2 Н. Поповский. Оды Горациевы и письмо его о стихотворстве, СПб.,
1801, стр. 57—60.

Новиков. Биограф Поповского указывал: «Если ораторский слог
Ломоносова был образцом силы и великолепия, то философский язык
Поповского мог служить примером ясности и чистоты» 1.
Вместе с Поповским над изучением русского языка много рабо-
тал и второй ученик Ломоносова—А. А. Барсов. Целиком на пре-
подавание языка и литературы он перешел в 1760 г. после смерти
Поповского. Барсов и Поповский первыми начали в университете
изучение русской литературы. Вот что, например, говорилось в одном
из «каталогов» университета о лекциях Барсова: «Кратко повторяя
грамматику Российскую, преподавать будет риторику и приобщая
к ней краткие наставления поэзии российской и латинской с приме-
рами особливо из Горация, из Ломоносова и из других российских
стихотворцев взятыми». «В российском же языке во-первых будет
следовать Ломоносову и его за образец предлагать; хотя и других
при том российских писателей употреблять не оставит» 2. Барсов
впервые в России издал собрание русских пословиц и поговорок 3.
Одновременно с этим он много работал над вопросами грамматики,
уделяя особое внимание тем разделам, которые остались неразра-
ботанными или мало разработанными в «Грамматике» Ломоносова.
Уже в первые годы работы в университете он составил «Азбуку»
(учебник по русскому языку для начальной школы), которая неодно-
кратно издавалась университетом и являлась основным учебником
в «русской школе» гимназии. В конце 70-х гг. встал вопрос о соз-
дании сети общеобразовательных школ в стране и для этой цели
правительством была создана специальная «Комиссия о народных
училищах». Эта комиссия обратилась к Барсову, как к человеку, «в
слове российском много упражнявшемуся, и более прочих себя в нем
оказавшему», с просьбой о составлении новой русской грамматики 4.
6 лет Барсов напряженно работал над грамматикой. Он не раз горько
жаловался, что ему мешают работать «трутни» из университетской
канцелярии, приносившие, как он писал, много вреда университету.
Свою грамматику Барсов предназначал в первую очередь для учи-
телей и ученых, работающих в области языкознания. В основных
положениях своей грамматики Барсов шел за Ломоносовым и твор-
чески развивал его идеи.
1 Н. Новиков. Опыт исторического словаря о российских писателях,
СПб., 1772, стр. 168; «Речи», т. I, стр. 7.
2 М. И. Сухомлинов. История Российской Академии, т. IV,
стр. 488—489.
3 «Собрание 4291 российских пословиц», М., 1770.
4 ЦГИАЛ, ф. 730, оп. 1, д. 36719, лл. 21—22; д. 38441, лл. 1—34;
М. И. Сухомлинов. История Российской Академии, т IV, стр. 248
—274.