Белов А. И. А. М. Пешковский как лингвист и методист. — 1958

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОБЩЕСТВЕННО-ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ И НАУЧНАЯ
БИОГРАФИЯ ПРОФ. А. М. ПЕШКОВСКОГО И ОЦЕНКА
ЕГО НАСЛЕДСТВА ЛИНГВИСТАМИ И МЕТОДИСТАМИ
1. Александр Матвеевич Пешковский родился в 1878 г. в го-
роде Томске. В 1897 г. окончил Феодосийскую гимназию, после
чего поступил на естественное отделение физико-математического
факультета Московского университета. В 1899 г. был исключен из
университета за участие в студенческих беспорядках и продолжал
занятия естественными науками в-Берлинском университете.
В 1901 г. опять поступил в Московский университет, на исто-
рико-филологический факультет, но в 1902 г. был снова исключен
за участие в студенческих беспорядках и подвергнут шестимесяч-
ному тюремному заключению. По выходе из тюрьмы вновь был
принят в тот же университет на тот же факультет, который и окон-
чил в 1906 г. с дипломом I степени.
С 1906 по 1914 г. преподавал в различных средних учебных
заведениях г. Москвы. В 1914 г. был приглашен лектором на выс-
шие педагогические курсы- Д. И. Тихомирова. С 1918 по 1921 г.
состоял профессором высших учебных заведений г. Екатерино-
слава (ныне Днепропетровска). С 1921 по 1924 г. был профес-
сором Первого Московского государственного университета и
Высшего литературно-художественного института имени В. Я. Брю-
сова. С 1926 по 1932 г. продолжал свою преподавательскую дея-
тельность на педагогическом факультете Второго Московского
государственного университета.
В течение всего советского периода своей научно-педагогиче-
ской деятельности А. М. Пешковский — постоянный и активней-
ший участник многочисленных совещаний, конференций и съездов
по вопросам преподавания русского языка в школе; он участво-
вал в работах Московского и Центрального институтов повышения
квалификации учителей, был членом многих специальных ученых
комиссий Наркомпроса и Главнауки. В частности, он был предсе-
дателем Московской постоянной комиссии преподавателей рус-
ского языка; эта комиссия вела научно-педагогическую работу
беспрерывно с 1922 г.

А. М. Пешковский являлся также одним из редакторов журна-
ла «Родной язык и литература в трудовой школе». Он зарекомен-
довал себя как талантливый педагог-лингвист и методист.
Смерть А. М. Пешковского 27 марта 1933 г. была воспринята
советской общественностью как неожиданная и тяжелая утрата.
21 К сожалению, богатое и своеобразное лингвистическое и ме-
тодическое наследство проф. А. М. Пешковского далеко еще не
изучено должным образом. Интерес советской общественности к
его трудам побудил Учпедгиз напечатать в 1956 г. седьмым изда-
нием основной труд ученого «Русский синтаксис в научном осве-
щении».
Перу проф. А. М. Пешковского принадлежит более двадцати
книг (научных, методических, педагогических, учетных) и более
сорока статей по вопросам лингвистики и методики русского
языка. Его труды оставили глубокий след в разработке вопросов
научной и школьной грамматики, обогатив науку «тончайшими на-
блюдениями над русским языком» (Л. В. Щерба).
Грамматическая система А. М. Пешковского характеризует со-
бой определенный исторически обусловленный этап
развития русской Лингвистики и методики пре-
подавания русского языка.
В первые два десятилетия XX в. русская грамматика, в особен-
ности школьная, находилась под значительным влиянием научных
и методических воззрений акад. Ф. И. Буслаева, причем основные
его положения обычно упрощались и даже вульгаризировались.
Критика грамматических взглядов Буслаева, содержавшаяся в
трудах русских лингвистов конца XIX и начала XX в. (Потебни,
Фортунатова, Овсянико-Куликовского и др.) слабо проникала в
среду учительства.
В то время грамматическая теория развивалась большей ча-
стью на материале памятников древнерусского языка, мало при-
влекался материал современного русского языка. Неудовлетворен-
ность положением в области грамматики — теоретическим состоя-
нием и методикой преподавания ее в школе — проявлялась в кру-
гах передового учительства все глубже и резче. Это отразилось, в
частности, в выступлениях ряда делегатов съезда преподавателей
русского языка военно-учебных заведений в 1903 г. На съезде вы-
ступили с лекциями академики А. И. Соболевский, Ф. Ф. Фортуна-
тов и А. А. Шахматов.
Была подготовлена почва для переоценки многих проблем рус-
ской грамматики.
Появление в свет в 1914 г. трудов А. М. Пешковского, посвя-
щенных русскому синтаксису и взаимоотношениям школьной и на-
учной грамматики, как нельзя более отвечало исторически назрев-
шей потребности внести новизну в область науки и школы.
Большой интерес и сочувствие к этим трудам Пешковского
был обусловлен тем, что они вводили читателя в круг новых

идей и понятий: грамматика трактовалась Пешковским как
наука о формах языка, о строе слов, словосочетаний и предло-
жений.
Пешковскому удалось представить богатейший иллюстратив-
ный материал из современного.русского языка и на основе его ана-
лиза сделать научные обобщения и выводы, в которых грамма-
тика рассматривалась в тесной связи с психологией, причем ло-
гическое содержание форм языка Пешковским не отрицалось,
а включалось в аспект грамматического анализа языкового ма-
териала.
Однако Пешковскому вначале не удалось преодолеть двойст-
венность и противоречивость, которые были обусловлены влия-
нием двух далеко не родственных грамматических систем — си-
стемы Потебни и системы Фортунатова. Второе издание «Русско-
го синтаксиса» (1920 г.) мало что изменило в его внутреннем со-
держании (изменения и дополнения носили частный характер).
Годы 1920-1928 были периодом наиболее энергичной и плодо-
творной научной и методической деятельности А. М. Пешковского.
В эти годы принципы так называемой формальной грамматики
получили чрезвычайно широкое распространение в области школь-
ного преподавания русского языка. Понятие грамматической
формы трактовалось крайне упрощенно (обращалось внимание
лишь на внешнюю, звуковую сторону слов и словосочетаний).
Грамматическое значение формы почти полностью игнориро-
валось.
Опасность нового кризиса в области грамматики обозначилась
довольно отчетливо. Стали говорить о застое и «тупике» как в об-
ласти научной, так и школьной грамматики.
А. М. Пешковский одним из первых начал борьбу с так назы-
ваемым «ультраформализмом» в грамматике; он писал статьи, со-
ставлял школьные пособия по языку. Завершением этой деятель-
ности ученого и явилось третье издание «Русского синтаксиса в
научном освещении».(1928 г.), коренным образом переработанного
и отразившего новую грамматическую концепцию Пешковского.
В этом труде автор сделал плодотворные попытки дать материа-
листическое объяснение языковых фактов, стремился рассматри-
вать грамматическую форму в неразрывной связи со значением
(реальным и грамматическим).
Подобные научные искания автора и его методические устрем-
ления нашли новое выражение в его трехтомном учебном руко-
водстве «Наш язык» (первое издание первой части относится к
1922 г., последняя, третья часть—к 1927 г.), в четырехтомном учеб-
ном руководстве «Первые уроки русского языка» (изд. 1928—
1931 гг.) и в многочисленных лингвистических и методических
статьях в период 1917—1933 гг.
Главным предметом научной деятельности А. М. Пешковского
были вопросы русского языкознания, в частности проблемы рус-
ского синтаксиса. Последнему и посвящен основной научный

труд А. М. Пешковского «Русский синтаксис в научном осве-
щении».
Первое издание названного труда было встречено весьма со-
чувственно как русскими, так и западноевропейскими лингвистами,
в частности акад. Ф. Ф. Фортунатовым, акад. А. А. Шахматовым,
проф. Бернекером, проф. Фасмером и др. Оно было премировано
Академией наук в 1915 г.
«Русский синтаксис» Пешковского остается до сего времени од-
ним из учебных пособий для вузов, являя собой образец глубоко-
го и оригинального исследования грамматического строя русского
языка.
Ряд многочисленных отзывов и рецензий на эту книгу (про-
фессоров Е. Ф. Будде, Л. А. Булаховского, Д. Н. Ушакова, позднее
академиков А. А. Шахматова, Л. В. Щербы и др.) свидетельствует
о том, что книга Пешковского — явление, действительно, необык-
новенно крупное, решающее большие научные проблемы, хотя и
не лишенное ряда ошибок формалистического порядка.
«Русский синтаксис в научном освещении», значительно пере-
работанный в 1928 г. и выражающий собой новую, более совер-
шенную научную концепцию автора, явился ценным вкладом в со-
ветскую науку о русском языке. Эта книга оказала
влияние на развитие советской грамматической мысли (не
только русской). Это «труд, во многом отражающий современное
ее состояние, полный глубоких и верных наблюдений над языком
нашей эпохи, образец живой, пытливой, непрерывно идущей, са-
моотверженно устремленной вперед научной мысли» 1.
Названный труд определяет собой не только лингвистические,
но и методические устремления автора. Большинство его ста-
тей является лишь детализацией этой его грамматической концеп-
ции, которую он активно пропагандировал и в целом ряде своих
устных выступлений: на совещаниях, съездах и конференциях по
специальным вопросам.
Значительное место в истории грамматики русского языка за-
нимает и вторая книга А. М. Пешковского «Школьная и научная
грамматика» (1914 г.). Она в сущности является Приложением к
основному труду автора — «Русскому синтаксису». Так, напри-
мер, пространное введение этой книги (стр. 5—43)—не только са-
мостоятельный очерк основных понятий синтаксиса, но в то же
время и конспект «Русского синтаксиса». В «Школьной и научной
грамматике» ПешКовский поднял ряд новых проблем (грамма-
тика и интонация, интонация и пунктуация и др.). Названная кни-
га в последующих переизданиях перерабатывалась.
К 1925 и 1930 гг. относится появление в свет известных его
книг — сборников по вопросам методики, лингвистики и стили-
стики.
1 Из вступительной статьи проф. А. Б. Шапиро к седьмому изданию
«Русского синтаксиса» А М. Пешковского (Учпедгиз, 1956, стр. 6).

Эти сборники статей Пешковского (изд. 1925 и 1930 гг.) по во-
просам методики родного языка, лингвистики, стилистики и поэти-
ки не потеряли своего значения и до настоящего времени и явля-
ются также ценным вкладом в науку о современном русском языке.
Некоторые лингвистические статьи Пешковского, печатавшие-
ся в журналах и затем вошедшие в упомянутые сборники, были
для своего времени чрезвычайно плодотворными; в них разреша-
лись важнейшие для того времени вопросы, например: 1) «В чем
же, наконец, сущность формальной грамматики?» (1924 г.);
2) «Объективная и нормативная точка зрения на язык» (1924 г.);
3) «Существует ли в русском языке сочинение и подчинение пред-
ложений?» (1926 г.); 4) «Еще к вопросу о предмете синтаксиса»
(1929 г.); 5) «Проблемы взаимоотношения методологии и методи-
ки языковедения» (1929 г.) и др.
3. Методическое наследство Af М, Пешков-
ского также весьма значительно. Достаточно сказать, что основ-
ной труд Пешковского «Русский синтаксис в научном освещении»
написан «педагогом для педагогов и с педагогическими целями»
(по признанию самого автора), и, следовательно, вопросы теории
языка представлены в этом труде в непосредственной связи с прак-
тикой изложения их в школе, в связи с задачами культуры речи
и стилистики. Отсюда широко применяемый автором метод на-
блюдения в подаче языковых фактов, определения, выводы, обоб-
щения и т. п. Некоторые главы «Русского синтаксиса» имеют на-
столько подчеркнутый методический характер, что в значительной
мере претендуют быть методическим руководством, а не только
главами теоретического курса (например, главы VI и VII о частях
речи, глава XXII об обособленных членах, главы XXVI—XXVIII о
сочинении и подчинении предложений и др.). Методический про-
филь книги Пешковского «Школьная и научная грамматика»,
излагающей опыт применения научно-грамматических принципов к
школьной практике, выражается в том, что основные разделы этой
книги являются в сущности методической реализацией главных
положений «Русского синтаксиса». Это: 1) противоречия между
школьной и научной грамматикой; 2) школьный разбор и науч-
ная грамматика; 3) знаки препинания и научная грамматика. Со
второго издания книга «Школьная и научная грамматика» имеет
дополнительную главу «Роль выразительного чтения в обучении
знакам препинания» (стенограмма доклада автора на первом
Всероссийском съезде словесников в 1916—1917 гг.).
Таким образом, Пешковский, сам в прошлом преподаватель
средней школы, пришел в науку от школьной практики и, работая
в области теории русского языка, не только не отошел от вопросов
школьного преподавания, но, наоборот, посвятил им ряд своих
трудов.
Солидное место среди последних занимает и его трехтомный
труд «Наш язык», каждая из частей которого делилась на книгу

для ученика и книгу для учителя. «Наш язык» представляет собой
своеобразный по форме и богатый по содержанию труд по мето-
дике русского языка в средней школе, подобного которому не су-
ществовало ранее. В годы 1922—1927 «Наш язык» выдержал не-
сколько изданий. Пёшковский сделал, несомненно, очень интерес-
ную попытку построения школьного курса русского языка на но-
вом и прогрессивном для того времени принципе наблюдений над
языком, который должен был прийти на смену царившей в течение
всего предшествовавшего периода зубрежке догматически изло-
женных в учебнике правил.
Но «Наш язык» нес на себе значительный груз ранней грам-
матической концепции Пешковского, и его методологические де-
фекты были осуждены позднее самим автором, как увлечение
«звукоедством».
В эти же годы выдержали ряд изданий его учебники для на-
чальной школы (в соавторстве с Андреевской и Губской) под на-
званием «Первые уроки русского языка» (для I, II, III и IV годов
обучения) !.
Многочисленные методические статьи Пешковского, собранные
в двух его сборниках (изд. 1925 г. и 1930 г.), а также ряд жур-
нальных статей, не вошедших в эти сборники, уже прямо адресова-
ны школе, непосредственной практике, опыту учителя.
Перечислим некоторые из них, непосредственно адресованные
школе:
1) «Правописание и грамматика в их взаимоотношении в
школе» (1924 г.); 2) «Грамматика в новой школе» (1930 г.);
3) «Синтаксис в школе» (1925 г.); 4) «Вопросы изучения языка в
семилетке» (1930 г.); 5) «Цели и методы учета орфографических
ошибок» (1928 г.); 6) «Интонация и грамматика» (1930 г.);
7) «Роль грамматики в обучении стилю» (1927 г.); 8) «О грамма-
тическом разборе в V—VII классах средней школы» (1934 г., по-
смертно опубликованная статья)9) «Принципы и приемы стили-
стического анализа и оценки художественной прозы» (1930 г.);
10) «Проблемы взаимоотношения методологии и методики языко-
ведения» (1929 г.) и целый ряд других статей, представляющих
и общелингвистический и методический интерес («Еще к вопросу
о предмете синтаксиса» (1928 г.), «Существует ли в русском язы-
ке сочинение и подчинение предложений?» (1926 г.) и др.).
Говоря о методическом наследстве Пешковского, надо иметь в
виду не только описание личного педагогического опыта, но и науч-
но-обоснованную систему его методических взглядов, теоретически
обобщающих опыт многих приемов обучения с точки зрения их
наибольшей целесообразности. Надо строго различать методы в
научном смысле слова от методов и «метод» в кавычках: послед-
ние представляют собой большей частью не научно обоснованные
1 Подробную библиографию работ А. М. Пешковского см. в конце дан-
ной книги.

системы, а описание практически сложившегося преподавания то-
го или иного предприимчивого преподавателя 1.
Следует подчеркнуть, что методические взгляды Пешковского
определяются не столько его школьными учебниками («Наш язык»,
«Первые уроки»), сколько «Русским синтаксисом», являющимся
методологической и теоретической основой всех методических ста-
тей последнего пятилетия жизни автора. Они органически слиты
с его новейшими лингвистическими построениями, а «Наш
язык» — это всего лишь частичное изложение грамматической си-
стемы Пешковского. Несмотря на наличие ошибок, в этом труде
имеется также много ценных методических положений.
В методической системе Пешковского можно обнаружить мно-
го полезного для современной школьной практики, в частности,
в оригинально разработанном Пешковским методе наблюдения
над языком. В методе наблюдения Пешковского, несомненно,
есть рациональное зерно, его необходимо использовать в новом ме-
тодическом аспекте, конечно, не гипертрофируя и не объявляя его
единственным методом, как это имело место в практике школ пер-
вого десятилетия советской власти. Подчеркнутая роль учителя в
изложении материала, синтезирующая и обобщающая роль учеб-
ника, известная доля догматизма в изложении и т. п. вовсе не сни-
мают метода наблюдения. Поэтому естественно, что метод наблю-
дения и в настоящее время находит себе разумное место в общей
системе методической работы учителя.
Целый ряд частных методических вопросов (методика грамма-
тического разбора, роль грамматики в обучении правописанию,
грамматика и культура речи и т. д.) мог бы найти более глубокую
реализацию в школьной практике наших дней, если бы учительство
в большей мере обращалось к предшествующему опыту наших
методистов-теоретиков, в том числе к лингвистическому и методи-
ческому наследию Пешковского.
Проф. А. М. Пешковский много работал не только в области
методики преподавания русского языка в школе, опубликовав ряд
статей по специальным вопросам школьной практики, но также
вел большую работу по составлению орфографического словаря
для начальной и средней школы (по заданию Учпедгиза).
А. М. Пешковский предполагал согласовать правописание слов в
этом словаре с большим орфографическо-грамматическим справоч-
ником, подготовлявшимся под его же редакцией к изданию в из-
дательстве «Советская энциклопедия». Но редакция большого
справочника не была доведена им до конца, и не была проведена
предполагавшаяся унификация противоречивых написаний2. По-
1 См. замечания акад. Л. В. Щербы в книге «Преподавание иностранных
языков в средней школе. Общие вопросы методики», изд АПН РСФСР,
1947, стр. 15.
2 Только в 1956 г. идея унификации правил орфографии и пунктуации
получила, наконец, практическое осуществление (см. «Правила русской
орфографии и пунктуации», Учпедгиз, М., 19561.

еле смерти А. М. Пешковского словарно-орфографическую работу,
завершил проф. Д. Н. Ушаков, орфографический словарь которого
появился в свет уже в 1934 г.
4. А. М. Пешковский, как это видно по его работам, представ-
ляет собой не замкнувшегося в пределах немногих (ограниченных
по своему масштабу) вопросов научного работника, а крупного
ученого-языковеда, ставящего перед собой широкие лингвистиче-
ские проблемы, творчески пересмотревшего достижения целого ря-
да своих предшественников (Потебни, Фортунатова, Шахматова,
Бругмана, Дельбрюка, Риса, де Соссюра и др.) и создавшего соб-
ственную, хотя и не лишенную противоречий, но весьма глубокую
синтаксическую систему (при этом некоторые вопросы впервые
подробно разработаны в русской лингвистической литературе имен-
но А. М. Пешковским, например, вопрос об интонации в ее вза-
имоотношении с синтаксисом и логическим содержанием предло-
жения).
Говоря о месте Пешковского в науке, необходимо заметить, что
еще в 1928 г., когда в Академии наук СССР открылось вакантное
место, научные работники г. Москвы предлагали избрать в дейст-
вительные члены Академии наук по отделению литератур и языков
европейских народов Александра Матвеевича Пешковского, ав-
тора большого числа научных и научно-педагогических печатных
работ.
В этом обращении научных работников в Академию наук
СССР говорилось, что «А. М. Пешковского следует считать круп-
ным ученым, автором выдающихся трудов, соединяющим широкие
научные интересы с высоко полезной общественно-педагогической
деятельностью» 1.
Важно отметить, что Пешковский был активным участником
борьбы за советскую науку и школу в тот период советской научной
мысли, когда шла коренная-ломка старых лингвистических постро-
ений и методов преподавания русского языка и закладывались
новые теоретические основы советской методики.
Сложные и многообразные вопросы методики русского языка
в школе Пешковский разрешал, опираясь на свою лингвистическую
систему, и стремился к тому, чтобы школьное преподавание грам-
матики было научным, чтобы между школьной и научной грам-
матикой не было разрыва.
Таким образом, лингвистическое наследство А. М. Пешковско-
го трудно рассматривать как нечто отдельное от его методических
1 Цитирую по копии упомянутого обращения, любезно предоставленной
мне научным сотрудником АН СССР проф. А. Б. Шапиро.
Наша ссылка на факт представления в 1928 г. кандидатуры Пешков-
ского для избрания его в академики, конечно, не может служить прямой
аргументацией для утверждения высоты его научного авторитета (избран
был не он, а другой кандидат), однако этот факт является немаловажным
косвенным доказательством солидного удельного веса Пешковского в науч-
ных кругах того времени.

взглядов. Более того, следует подчеркнуть, что лингвистические
работы Пешковского настолько тесно и неразрывно связаны с его
педагогическими, методическими работами, что трудно говорить
отдельно об этих сторонах его наследства.
Вот почему, говоря о научном наследстве Пешковского, нель-
зя не видеть связи между теорией и методикой, ибо первая у него
есть научное основание второй, а последняя — практическое выра-
жение первой. Такие, например, вопросы, как предмет грамматики
и его отношение к логике и психологии, взаимоотношение школь-
ной и научной грамматики, учение об обособленных второстепен-
ных членах предложения и т. п., являются столько же теоретиче-
скими, сколько и методическими. Методические взгляды Пешков-
ского, по признанию ряда методистов (проф. П. О. Афанасьева,
С. И. Абакумова и др.), имели не только лингвистическое, но и
глубокое общепедагогическое и психологическое обоснование. Ос-
новной теоретический труд его «Русский синтаксис в научном осве-
щении» характеризуется, между прочим, и тем, что в изложение
теории предмета очень часто включаются методические соображе-
ния автора и само изложение собственно подчинено идее сделать
«высоты науки» доступными школе и вместе с тем поднять практи-
ку преподавания русского синтаксиса до уровня современного ав-
тору научного понимания предмета. Характерен подзаголовок вто-
рого труда Пешковского «Школьная и научная грамматика», ука-
зывающий на тесную связь теории и практики («Опыт применения
научно-грамматических принципов к школьной практике»). Таким
образом, уже первые теоретические работы Пешковского явились
закономерным откликом их автора на потребности времени, в част-
ности на потребности школьной практики. Эволюция взглядов
Пешковского была обусловлена действием двух факторов: 1) влия-
нием лингвистических концепций Потебни, Фортунатова, Шахмато-
ва и др., которые импонировали Пешковскому в его стремлении
осознать современные ему грамматические системы и привести
свои построения в соответствие с новыми научными достижениями,
и 2) потребностями школьной практики, где с наибольшей остро-
той ощущалось несоответствие между научной и школьной грам-
матикой, находившейся в то время в состоянии глубокого кризиса.
Основной задачей всех работ Пешковского всегда яв-
лялось внедрение в школу элементов научного языкознания. Еще
в 1915 г. А. М. Пешковский ведет неустанную и с каждым годом
все усиливающуюся борьбу за повышение квалификации учителя
русского-языка, за привитие ему навыков научно-лингвистического
мышления.
Общественно-педагогическая активность А. М. Пешковского
была исключительно высока. Научная добросовестность, глубокое
проникновение в сущность решаемых им проблем, аккуратность в
труде, скромность и деликатность в отношении к окружающим —
все эти высокие личные качества ученого были проникну-
ты его сознанием морального долга перед наукой и школой.

Разносторонне образованный, с широкой научной эрудицией,
чрезвычайно требовательный к себе, Пешковский в своих трудах
по языкознанию никогда не был дилетантом; его работы отличают-
ся исключительной глубиной мысли, научной обстоятельностью и
высоким мастерством изложения.
5. Чтобы определить своеобразие лингвистического и методи-
ческого наследства А. М. Пешковского и найти наиболее объектив-
ные критерии оценки его научно-педагогической деятельности,
представляется целесообразным привести отзывы о Пешковском
представителей современной науки о языке — лингвистов и мето-
дистов. Это покажет всю сложность поставленной в нашей работе
проблемы, а также обнаружит и крайности в оценке как отдельных
трудов, так и всей грамматической и методической системы
А. М. Пешковского.
Здесь же нужно поставить под сомнение и ряд почти стабили-
зировавшихся заключений отдельных критиков по поводу наслед-
ства Пешковского. Впрочем, в оценке Пешковского, пожалуй, ме-
нее всего можно говорить о «стабильности», ибо более тридцати
критических работ о Пешковском не только разноречивы, но часто
и внутренне противоречивы. Различные оттенки этих многочислен-
ных отзывов о Пешковском можно, однако, свести в основном к
четырем группам:
а) Ряд критиков (Л. В. Щерба, А. А. Шахматов, В. В. Виногра-
дов, С. И. Бернштейн, Л. А. Булаховский, С. И. Абакумов, в по-
следнее время и А. Б. Шапиро) считает, что труды А. М. Пешков-
ского — большое научное явление; они вносят ценный вклад в нау-
ку о русском языке, являются базой и точкой отправления совре-
менных грамматических исследований.
б) Вместе с тем некоторые из этих критиков (В. В. Виногра-
дов, А. Б. Шапиро и др.) в то же время утверждают, что труды
А. М. Пешковского — это неудачный синтез учений Потебни, Фор-
тунатова, Шахматова, Ф. де Соссюра и других лингвистов. Эти
труды, по их мнению, не имеют самостоятельного значения и во
многом эклектичны.
в) Своеобразную позицию занимают критики, оценивающие
Пешковского как продолжателя логицизма, путающего граммати-
ку с логикой (Е. Ф. Будде, частью М. Н. Петерсон, Д. Н. Ушаков).
г) Крайним нигилизмом пронизаны высказывания критиков
(Е. Н. Петровой и др.), утверждающих, что А. М. Пешковский —
формалист, идеалист, лингвист буржуазного толка и по своим уст-
ремлениям чужд советской школе и советскому языкознанию и как
лингвист, и как методист.
Внутри первых двух групп шел спор о том, в какой мере пре-
одолен (или не преодолен) Пешковским формализм: «вполне пре-
одолен» (С. И. Абакумов) или «не вполне преодолей» (В. В. Вино-
градов).
Так, в 1950 г. была опубликована статья академика В. В. Ви-
ноградова под названием «Идеалистические основы синтаксиче-

ской системы проф. А. М. Пешковского, ее эклектизм и внутрен-
ние противоречия» 1. В этой статье акад. В. В. Виноградов, пра-
вильно подвергая критике ряд ошибочных положений Пешков-
ского, очень мало говорит о положительных сторонах его деятель-
ности и в результате приходит к следующему выводу: «Несмотря
на множество конкретных тонких синтаксических наблюдений в об-
ласти современного русского литературного языка, содержащихся
в «Синтаксисе» А. М. Пешковского и в отдельных его статьях, не-
смотря на большой талант и глубокое языковое чутье этого уче-
ного, лингвистические труды А. М. Пешковского
не только не соответствуют, но и существен-
но противоречат методологическим установ-
кам и требованиям советского языкознания»1
(разрядка моя. — А. Б.).
Согласиться с такой суровой оценкой наследства А. М. Пешков-
ского — это значит отвергнуть принципиальную важность и значе-
ние этого наследства и, в сущности говоря, поставить крест на всем
творческом наследии ученого.
Попытаемся проследить критику трудов Пешковского в неко-
торой хронологической последовательности.
Первым по времени печатным отзывом на труды Пешковского
является пространная статья — рецензия казанского профессора
Е. Ф. Будде (1859—1929) на «Русский синтаксис в научном
освещении», напечатанная в «Журнале министерства народного
просвещения» за 1914 г. (декабрь). Рецензия Будде претенциозна и
написана в духе явного недоброжелательства по отношению к Пеш-
ковскому. Автор прежде всего спешит объявить, что первенство в.
разработке научных основ формальной грамматики принадлежит
ему, проф. Будде: он-де еще в 1901 г. написал учебник «Этимоло-
гия», а в 1912 г. опубликовал свои «Основы синтаксиса русского
языка» (стр. 343 журнала). Проф. Будде с явной иронией заявляет»
что вот-де какой-то учитель среднего учебного заведения осмелива-
ется писать «Русский синтаксис», да еще в «научном освещении»,
объемом почти в 500 страниц. Отсюда и все последующие обвине-
ния, сводящиеся везде к одному: «Пешковский запутался»»
«Пешковский не понял» и т. д., поэтому ему, Пешковскому, не сле-
довало бы объявлять себя последователем Потебни и Фортунатова;
«за добрую половину книги г. Пешковский должен брать ответст-
венность только на себя и на свои «школьные записки», не стара-
ясь разделить эту ответственность с корифеями русской лингвисти-
ческой мысли». По мнению Будде, Пешковский создал в книге ку-
чу противоречий, что он-де «фантазирует и приклеивает новые яр-
лыки» грамматическим понятиям, что он сам многого не понимает»
что многое «г. Пешковский для публики еще более затуманил».
1 См. сборник статей «Вопросы синтаксиса современного русского языка>,
Учпедгиз, М., 1950, стр. 36—75.
2 Сборник «Вопросы синтаксиса современного русского языка>, Учпедгиз,
1950, стр. 74.

Главное обвинение Будде сводится к тому, что Пешковский, не сме-
шивая грамматики с логикой, «рассматривает предложение как вы-
ражение мысли» и «постоянно ссылается на отношение слов друг
к другу по смыслу и значению и в этом отношении находит возмож-
ным видеть синтаксические отношения» (курсив Будде. — А. Б.).
Какой же это «научный» синтаксис! Будде требует только фор-
мальных определений, вне всяких смысловых, логических начал..
«Господин Пешковский как раз забывает,—пишет Будде, — что
для грамматики нет никаких «обстоятельств», нет «определений»:
для нее есть формы согласования и управления...» Это утвержде-
ние является развитием формально-грамматической концепции
рецензента, который в «Учебнике грамматики русского языка»,
(ч. II, синтаксис) так и заявлял: «Я строго отделяю грамматику от
логики, как две различные науки, не находящиеся между собой
ни в какой связи» (курсив мой. — А. £.). Пешковский, считая себя
последователем формальной школы Фортунатова, в ответной ста-
тье оспаривает формалистические крайности рецензента. По основ-
ному вопросу — о взаимоотношении логики и грамматики — Пеш-
ковский энергично отстаивает положение о том, что синтаксические
отношения нельзя видеть вне смысла и значения. Он считает, что
грамматика, освободившись от «рабского служения» логике, долж-
на вступить с ней во «взаимодействие», которое никак не достиг-
нется механическим отсечением одной науки от другой 1, 'а кни-
гу Будде «Основы синтаксиса русского языка» (1912 г.) Пешков-
ский считает «шагом назад по сравнению с системой Потебни».
Проф. Л. А. Булаховский в 1915 г. в журнале «Наука и
школа» (№1) напечатал краткую рецензию (4—5 стр.) на книги
Пешковского «Русский синтаксис» и «Школьная и научная грам-
матика», рассматривая последнюю лишь как приложение к пер-
вой. Автор высоко оценивает труды Пешковского, как явление вы-
дающееся: «Книга г. Пешковского — выдающееся явление в рус-
ской литературе по синтаксису. И по богатству привлеченного к
исследованию литературного материала, и по тонкости анализа,
и по живости, часто увлекательности, изложения она имеет право
на исключительное внимание». И далее: «Большой популяриза-
торский талант автора в данном случае проявился в полной мере.
Хорошее изложение в книге того, что твердо установлено в науке,
признается даже в несправедливой, на мой взгляд, в других отно-
шениях рецензии Е. Ф. Будде (Ж. М. Н. П., № 12, 1914 г., сравн.
Ж. М. Н. П., № 4); но и то, что вносится автором в субъективном
освещении или проработано им совершенно самостоятельно, пред-
ставляется мне заслуживающим полного внимания. Отмечу, на-
пример, в отделе V превосходно написанную главу XXIII, посвя-
щенную анализу особенно трудного отдела синтаксиса — глаго-
лов-связок и сказуемостных второстепенных членов, и главу
1 А. М. Пешковский, Ответ на рецензию Е. Ф. Будде, «Журнал
министерства народного просвещения», 1915, апрель, стр. 420.

XXVI, в которой исследована музыкальная сторона, характери-
зующая обособленные второстепенные члены, отдел VIII «Сочета-
ние предложений», где последовательно проанализирована внеш-
няя сторона сложного предложения в русском языке, и благодаря
этому впервые ясно выступают объекты дальнейшего исследова-
ния этого рода явлений».
Л. А. Булаховский устанавливает «ясное разграничение логики
и грамматики в сознании самою автора (см. в особенности главу
XXXVII «Члены предложения и члены мысли»): ища средств вы-
ражения психологического подлежащего и сказуемого, он остано-
вился именно на тех типах, которые характеризуются известными
внешними, морфологическими признаками». Но рецензент счи-
тает, что Пешковский делает совершенно искусственное ограни-
чение в истолковании психологического подлежащего и сказуемо-
го, указывая на значительное число расхождений между членами
предложения и мысли. Упрекая Пешковского в том, что он неясно
раскрыл понятие «член предложения», Булаховский считает, что
установление «психологического содержания... категорий» являет-
ся главным объектом исследования, но таким объектом, который
обязательно сопровождается установлением формально-граммати-
ческих признаков. (Ср. точку зрения Будде, настаивавшего на
устранении из синтаксиса всяких логических понятий в определе-
нии членов предложения.)
Эти возражения Булаховского по содержанию труда Пешков-
ского нисколько не снижают в общем положительного отношения
рецензента к автору «Русского синтаксиса». Это свое отношение
рецензент подкрепляет и подстрочным примечанием: «Когда на-
стоящая рецензия была уже приготовлена в рукописи, мне стал из-
вестен отзыв о книге г. Пешковского приват-доцента Московского
университета Ушакова... С удовольствием отмечаю, что автор от-
зыва столь же высоко оценивает достоинства книг г. Пешков-
ского».
Проф. Д. Н. Ушаков (1873—1942) выразил свое отношение
к трудам Пешковского в газете «Русские ведомости» (1915, № 91).
«Не боясь заслужить упрек в преувеличении, — пишет
Д. Н. Ушаков, — можно сказать, что перед нами — выдающееся
явление в области учебной литературы по русской грамматике...
Синтаксис Пешковского в общем чрезвычайно ценный опыт пере-
стройки школьного синтаксиса на научных основах. Оздоровление
дела преподавания грамматики в школе совершится некогда через
подобные книги». По мнению Д. Н. Ушакова, «Синтаксис» Пеш-
ковского — «первая удачная попытка дать цельный облик лингви-
стического синтаксиса для школы».
Помимо научных достоинств книги, рецензент отмечает, что
«книга написана в высшей степени популярно» и что «в лице
г. Пешковского мы имеем прекрасного популяризатора».
Д. Н. Ушаков, отмечая принадлежность Пешковского, как уче-
ного, к московской лингвистической школе тех лет, т. е. школе про-

фессора и академика Ф. Ф. Фортунатова, свидетельствует, что
Ф. Ф. Фортунатов, умерший в 1914 г., успел «^знакомиться с
книгой Пешковского и высказаться о ней с большой похва-
лой».
При сопоставлении Пешковского с Овсянико-Куликовским
Д. Н. Ушаков отмечает, что главная заслуга Овсянико-Куликов-
ского заключается в том, что он много сделал «на пути раз-
рушения логической точки зрения в синтаксисе», однако
«истинно лингвистического облика в труде Овсянико-Куликов-
ского русский синтаксис все-таки не получил». В этом отноше-
нии синтаксис Пешковского, по мнению рецензента, — «крупный
шаг вперед».
Заметим от себя, что Пешковский своим трудом вовсе не ста-
вил задачу «разрушения логической точки зрения в синтаксисе»;
он считал, что между логикой и грамматикой, как уже отмечалось,
должен быть необходимый естественный мост, Что логика и грам-
матика должны взаимодействовать, а это «никак не достигается
механическим отсечением одной науки от другой».
Д. Н. Ушаков правильно отмечает как новость в труде Пешков-
ского «обращение внимания на интонацию и ритм речи, как внеш-
ние показатели известных синтаксических оттенков».
К этому же 1915 г. относится чрезвычайно ответственный
документ (к сожалению, нигде до сих пор не опубликованный) —
это «Разбор «Русского синтаксиса» А. М. Пешковского», принад-
лежащий перу проф. Д. Н. Кудрявского (1867—1920),
исполненный им по поручению Академии наук. Известно, что на
основании этой рецензии проф. Д. Н. Кудрявского Пешковскому
была присуждена премия Академии наук в 1915 г. Отдельные вы-
держки из этой рецензии, опубликованные во вводной статье проф.
С. И. Бернштейна к шестому изданию «Русского синтаксиса» Пеш-
ковского (1938 г.) и в статье проф. Я. В. Лоя «О лингвистических
взглядах Д. Н. Кудрявского» («Русский язык в школе», 1947, № 4),
свидетельствуют о весьма положительном отношении ре-
цензента к труду Пешковского, о глубоком научном анализе грам-
матической системы Пешковского. Этой констатацией факта мы и
вынуждены ограничиться, не располагая ни копией, ни оригина-
лом рецензии проф. Кудрявского.
Покойный акад. А. А. Шахматов (1864—1920) в своих на-
бросках к университетскому курсу лекций, читанных им в послед-
ние годы его жизни (1916—1920) и изданных позднее книгой
«Синтаксис русского языка» (1-е изд. в 1925—1927 гг., 2-е — в
1941 г.), дает сжатые сведения о литературе предмета и при этом
замечает: «Совершенно особое место среди исследований по рус-
скому синтаксису принадлежит замечательной книге А. М. Пеш-
ковского «Русский синтаксис в научном освещении»... Автор на-
звал свой труд популярным очерком. Но я обращаю на него ваше
внимание как на ценнейшее научное пособие; автор с удивитель-
ным талантом развил основные положения, добытые предшество-

вавшими исследователями, а прежде всего Потебней, но вместе с
тем он внес в науку много нового и самостоятельного» *.
Как видим, академик Шахматов также чрезвычайно высоко
ценит труд Пешковского («ценнейшее научное пособие»), уста-
навливает связи его концепции с Потебней (исторический фон) и
свидетельствует о новизне и самостоятельности труда Пешков-
ского.
Таким образом, в дореволюционной научной критике
труды Пешковского получили главным образом положительное
признание, хотя исходные точки в их оценке были различны. Ха-
рактерно, что отдельные критики, исходя из собственной концеп-
ции, пытались похвалить автора за то, в чем он им импонировал,
и скомпрометировать те стороны его работ, в которых Пешков-
ский противостоял их концепции. Субъективность такого направ-
ления особенно рельефно выявилась в рецензии проф. Будде, сен-
тенции которого и общий претенциозный тон не были приняты ни
самим Пешковским, ни другими его критиками.
Дальнейшая оценка Пешковского относится не только к ран-
ним его трудам, но и к последующим.
Но это уже другой этап развития научной деятельности
Пешковского — в условиях советской школы, когда
он настойчиво пытался преодолеть кризис школьной грамматики
и под этим углом зрения пересматривал общетеоретические ос-
новы своей грамматической и методической системы.
Прежде всего остановимся на рецензии проф. М. Н. Петер-
сон а. Он выразил свое отношение к «Русскому синтаксису»
А. М. Пешковского в связи с выходом в свет второго издания этой
книги (1920 г.), напечатав на нее рецензию в журнале «Печать и
революция». В книге Пешковского рецензент видит определенное
отражение «стадии развития синтаксиса», которая «в науке еще
не перейдена, не изжита». В этом смысле, по мнению Петерсона,
«книга не утратила значения для науки»2. Рецензент признает,
что автор «Русского синтаксиса» «взял на себя нелегкую задачу
дать русский синтаксис в научном освещении к то время, когда
еще в синтаксической науке нет определенных и общепризнанных
решений самых основных вопросов (о предмете и методе синтак-
сиса) ... Трудности при выполнении этой задачи таковы, что было
бы изумительно, если бы автору удалось преодолеть их до конца».
В дальнейшем изложении рецензент доказывает двойствен-
ность книги Пешковского, обусловленную двойственным характе-
ром самой научной основы книги: попыткой «приспособить систе-
му Потебни... в таком направлении, чтобы она... не стояла в про-
тиворечии с... основными положениями фортунатовской школы»
(как говорит сам Пешковский в своей брошюре «Синтаксис в шко-
1 Архив Шахматова, №83/8. Цитирую по вводной статье проф. Е. Истри-
ной к «Синтаксису» Шахматова, изд. 2, 1941, стр. 7—8.
2 «Печать и революция», 1921, кн. 3, стр. 230.

ле», Харьков, 1915). По мнению Петерсона, Пешковский в опреде-
лении самой задачи книги впадает в противоречия: с одной сторо-
ны, он хочет показать, «какие формы сочетаний употребляются в
данном языке в данную эпоху», т. е. исходит из того, что предме-
том синтаксиса является учение о формах словосочетаний, а с дру-
гой стороны, автор, «к сожалению» (замечает Петерсон), не оста-
ется при этой формулировке и в дальнейшем изложении дает све-
дения из психологии (в IX главе) и понятие о предложении (в X
главе). Рецензент в соответствии со своей концепцией тех лет —
концепцией последовательного формалиста — не может согласить-
ся с «общепсихологическим или общелогическим определением»
Пешковского: «Предложение есть слово или сочетание слов, выра-
жающее мысль».
М. Н. Петерсон говорит, что у Пешковского основной методоло-
гический вопрос синтаксиса: от формы к значению или от значения
к форме (от психологических категорий к грамматическим) —из-
лагается противоречиво, что во втором случае Пешковский «поки-
дает фортунатовскую точку зрения и всецело стоит на точке зре-
ния Потебни и Овсянико-Куликовского, которые в этом пункте
близко подходят к традиционной точке зрения (т. е. к логиче-
ской.— А. £.), и разделяет все ее недостатки»1. Для Петерсона
существует только «или — или»: или логический, или формальный
подход к анализу языковых явлений. Для Пешковского же (как,
впрочем, и для Шахматова) путь «от формы к значению» и «от
значения к форме» — это не два противоречивых тезиса, а необхо-
димый двойной путь установления соответствий между формой и
значением («система двойных соответствий» — по терминологии
Шахматова). Не удивительно, что когда Пешковский критикует
шаткость построения синтаксиса только на основе психологических
категорий, то Петерсон приветствует эту критику и выражает на-
дежду, что Пешковский совсем откажется от логико-психологиче-
ских основ синтаксиса и перейдет на чисто формальный путь, что
якобы у Пешковского уже есть это «ценное убеждение» в выборе
иного пути, «которое заставляет ждать, что он станет на этот путь,
тем более, что очень много указаний на него содержится в его же
книге».
Однако когда сам Петерсон позднее развил чисто формальный
путь исследования языка в своем «Очерке синтаксиса русского
языка» (1923 г.), отказавшись от обычных понятий о предложе-
нии, о частях речи и всего того, что является основой синтаксиса,
Пешковский в рецензии на эту книгу заявил, что «центр тя-
жести» ее заключается в том, что «словосочетания рассматривают-
ся только со стороны взаимных отношений слов друг к другу и на-
меренно не рассматриваются со стороны их отношений к самой
мысли» 2.
1 «Печать и революция», 1921, кн. 3, стр. 231.
2 «Печать и революция», 1924, кн. 2, стр. 243.

В выводах своей рецензии на книгу Петерсона Пешковский пи-
шет, что автор «потерпел резкое крушение в своих общих построе-
ниях», «в попытках отсечь грамматическую сторону речи от ее пер-
воисточника — мысли», что в руках некритического читателя кни-
га Петерсона «может оказаться очень вредной вследствие спутан-
ности основных точек зрения».
Как видим, прогноз Петерсона о характере эволюции взглядов
Пешковского явно не оправдался, хотя многие его замечания не
были лишены глубины и актуальности для того времени.
Акад. Л. В. Щерба (1880—1944) в статье «О частях ре-
чи» (1928 г.), говоря о необходимости полного пересмотра вопро-
са, признается, что он не претендует на абсолютную оригиналь-
ность в разрешении поставленной проблемы и отдает должное
своим предшественникам — Овсянико-Куликовскому и Пешков-
скому: «Не могу не вспомнить здесь с благодарностью книги Овся-
нико-Куликовского «Русский синтаксис», — пишет он, — которая
лет 20 тому назад дала первый толчок моим размышлениям над
этим предметом. Из новой литературы я более всего обязан книге
Пешковского «Русский синтаксис в научном освещении», которая
является сокровищницей тончайших наблюдений над русским
языком» !.
Проф. С. И. Берн штейн, один из исследователей грам-
матической системы Пешковского, в своей вводной статье к шесто-
му изданию «Синтаксиса» Пешковского (1938 г.) 2 говорит о нем,
как об «одном из талантливейших русских лингвистов последнего
двадцатилетия» (стр. 39). Труд А. М. Пешковского «Русский син-
таксис в научном освещении» является, по мнению Бернштейна,
«одной из основных вех в разработке русского синтаксиса. В рус-
ской грамматической литературе он занимает видное место на-
ряду с «^Исторической грамматикой» Буслаева, «Записками по
русской грамматике» Потебни, «Синтаксисом» Овсянико-Куликов-
ского, «Сравнительным языковедением» Фортунатова, «Синтакси-
сом» Шахматова. Несмотря на ошибочность исходных положений,
он и сейчас полон актуального интереса и долго еще будет слу-
жить необходимым пособием для преподавателей русского языка»,
Пешковский поставил перед собой задачу «обнять возможно боль-
шее число синтаксических явлений современного литературного
языка». «Эту задачу, — пишет С. И. Бернштейн, — Пешковский
разрешил блестяще, и его анализ конкретных явлений языка не-
редко отличается исключительной тонкостью. Внимательное чте-
ние его книги обостряет способность к непосредственному пони-
манию грамматических средств русского языка как орудий выра-
1 Сборник «Русская речь», новая серия, вып. 2, изд. «Академия», 1928.
2 См. также статью проф. С. И. Бернштейна «Грамматическая система
А. М. Пешковского», «Русский язык в школе», 1939, № 2, стр. 95—109;
статья является сокращенным изложением ранней работы автора — его
вводной статьи к шестому изданию «Русского синтаксиса» А. М. Пешков-
ского.

жения мысли в тончайших ее оттенках. Именно в этом и состоит
по преимуществу ее актуальное значение для широкого круга чи-
тателей и прежде всего для учителей русского языка».
Проф. С. И. Бернштейн, подводя итоги рассмотрения принци-
пов грамматической системы Пешковского и эволюции его взгля-
дов, говорит об эклектизме Пешковского, но отмечает неуклонное
движение его к преодолению формализма. «Путь, пройденный
Пешковским, глубоко поучителен: из тупика «формальной грам-
матики» извилистыми тропами он вел в просторную область линг-
вистических построений на почве диалектического единства языка
и мышления. Преждевременная смерть помешала Пешковскому
дойти до цели, которая раскрывалась ему в последние годы со все
возрастающей отчетливостью. Советское языкознание понесло тя-
желую утрату: если блуждания Пешковского не остались бесплод-
ными для науки, то еще во много раз плодотворнее оказался бы его
приход к намечавшейся цели. Он не успел до конца расчистить
почву для того, чтобы возвести новое здание русского синтакси-
са»... «Его последние статьи показывают, что он уже вступил на
верный путь».
Несомненно, что такая оценка деятельности Пешковского и ха-
рактера эволюции его взглядов в значительной мере отвечает тре-
бованиям объективности, хотя в целом ряде частных вопросов
С. И. Бернштейн отстаивает положения, недостаточно мотивиро-
ванные, с нашей точки зрения (в оценке учения о сказуемости, об
интонации и др.). Но об этом мы сейчас говорить не будем; суть
вопросов выявится при анализе самой грамматической системы
Пешковского.
Академик В. В. Виноградов в своем труде «Совре-
менный русский язык» (вып. 1, 1938) уделяет проф. Пешковскому
специальную главу (стр. 69—85), в которой прослеживает эволю-
цию его грамматических взглядов, как «неудавшийся синтез уче-
ния Фортунатова, Потебни, Овсянико-Куликовского, де Соссюра и
Шахматова».
«Синтаксический «формализм» помешал Пешковскому достиг-
нуть синтетического охвата явлений языка,— пишет В. В. Вино-
градов. — На всем творчестве Пешковского лежит неизгладимая
печать фортунатовской концепции. Фортунатовская система, даже
в то время, когда Пешковский субъективно переживал свою свобо-
ду от ее формалистических стеснений и выступал врагом «морфо-
логизма», продолжала тяготеть над его лингвистической мыслью.
Отсюда — эклектизм синтаксической системы Пешковского... Дос-
тигнуть синтеза многообразных лингвистических влияний Пешков-
скому не удалось» 1.
Этот отрицательный вывод об эволюции грамматических взгля-
дов Пешковского не мешает, однако, акад. В. В. Виноградову ви-
деть в трудах Пешковского ряд серьезных достижений и общую
1 В. В. Виноградов, Современный русский язык, вып. 1, 1938, стр. 85.

положительную тенденцию Пешковского к преодолению форма-
листического эмпиризма и нигилизма фортунатовской системы 1.
Большая часть очерка Виноградова уделена критике учения Пеш-
ковского о форме слова и учения о частях речи. «Осознанная Пеш-
ковским невозможность механического отсечения форм словоизме-
нения от живой структуры слова, понимание тесной связи и взаи-
модействия синтаксических и словообразовательных элементов
речи вели этого ученого к реформе фортунатовской системы», —
пишет критик; в то же время он указывает, что «двойственность
лингвистических точек зрения ...непоследовательность классифика-
ции, блуждающей на распутье между морфологическими абстрак-
циями фортунатовской системы и потебнианскими функциональ-
но-синтаксическими характеристиками, медленно, но упорно прео-
долевается Пешковским» 2... Более того, критик, рассматривая уче-
ние Пешковского о форме отдельного слова, приходит к выводу:
«Так парализуется морфологический схематизм фортунатовского
понятия «формы отдельного слова» возвратом к понятию грамма-
тических категорий, выдвинутому еще Потебней и углубленному
Шахматовым, — пишет он. — Правда, определение грамматиче-
ской категории, включенное Пешковским в третье (последнее при-
жизненное) издание «Русского синтаксиса в научном освещении»,
еще не освобождено от отражений и осколков фортунатовского
учения о форме. Но само это фортунатовское учение решительно
преобразовано»3.
Особенно подчеркивает акад. В. В. Виноградов в грамматиче-
ской концепции Пешковского «синтаксическое начало», хотя и
считает его гиперболизованным и гипертрофированным «в ущерб
не только морфологическому, но и лексико-семантическому» 4. По
мнению критика, внутри «формальной категории» Пешковского
«формы слова тесно сплетаются с формами словосочетаний, вос-
полняют и обусловливают друг друга, но под «диктатурой», так
сказать, синтаксических форм» \
Нельзя не отметить, что позднее в своем последнем труде «Рус-
ский язык» (1947) акад. В. В. Виноградов при разрешении важ-
нейших проблем грамматического изучения о слове обращается к
Пешковскому как к одному из крупнейших авторитетов-лингвис-
тов, упоминая его имя более чем на 80 страницах:
1 В. В. Виноградов, Современный русский язык, вып. 1, 1938, стр. 69.
2 Там же, стр. 76.
3 T а м же, стр. 75—76.
4 Там же, стр. 83.
5 Там же, стр. 84.
Заметим кстати, что идея приоритета синтаксиса в грамматике была гос-
подствующей в советском языкознании вплоть до 1950 г. Сам же акад.
В. В. Виноградов в свое время утверждал, что «синтаксис — организационный
центр грамматики» и что «морфологические формы — это отстоявшиеся син-
таксические формы» (см. стр. 29 книги В. В. Виноградова «Русский язык»,
1 §47). Подробнее о взаимоотношении отделов грамматики см. во второй гла-
ве настоящей работы, стр. 56—64.

«...это было отмечено Пешковским» (стр. 190); «сравните за-
мечания... А. М. Пешковского» (стр. 195); «Пешковский очень тон-
ко заметил» (стр. 197); «Пешковский констатировал» (стр. 206);
«Эти мысли были затем развиты и углублены проф. А. М. Пеш-
ковским» (стр. 264); «эту форму Пешковский иллюстрировал очень
ярким примером» (стр. 264); «Пешковский справедливо подчер-
кивал» (стр. 323); «Пешковский правильно указывал» (стр. 349)
и т. д.
В одной из своих статей «Русская наука о русском литератур-
ном языке» 1 акад. В. В. Виноградов более решительно отмечал
новизну и самостоятельность Пешковского, находя, что «в новой
системе А. М. Пешковского подверглось существенному преобра-
зованию учение о частях речи, учение о предложении и его типах»,
что «здесь по-новому разработан вопрос о сочинении и подчинении
и по-новому освещен .вопрос о сложном синтаксическом целом и о
фразе». По признанию акад. В. В. Виноградова, «в этом талантли-
во и оригинально задуманном, хотя и недостроенном здании, кото-
рое представляет собой «Синтаксис русского языка» А. М. Пеш-
ковского, «собрана, — по словам акад. Л. В. Щербы,— сокровищ-
ница тончайших наблюдений над русским языком»2. Более того,
акад. В. В. Виноградов признает, что труды проф. А. М. Пешков-
ского, как и труды академиков Л. В. Щербы и А. А. Шахматова,
являются «базой грамматических исследований современного рус-
ского языка и точкой отправления для них»3.
Таким образом, отношение акад. В. В. Виноградова к Пешков-
скому на протяжении упомянутого десятилетия претерпело значи-
тельное изменение в сторону все более решительного подчеркива-
ния положительных начал в трудах Пешковского. Однако первона-
чальный свой тезис о двойственности и эклектичности системы
Пешковского, как неудавшемся синтезе учений Фортунатова, По-
тебни и Шахматова, В. В. Виноградов не снял и не опровергнул
своего утверждения о том, что «на всем творчестве Пешковского
лежит неизгладимая печать фортунатовской концепции». Более
того, в статье о Пешковском в 1950 г. ( сб. «Вопросы синтаксиса
современного русского языка», Учпедгиз) акад. В. В. Виноградов
выдвигает тезис об эклектизме, противоречиях и методоло-
гических пороках синтаксической системы ученого как ведущий
тем самым по существу резко отрицает позитивное значение тру-
дов Пешковского: они в области истории, как идеалистический
шлак. Эта статья акад. В. В. Виноградова по общему резко отри-
цательному тону в отношении Пешковского вряд ли может слу-
жить основным ориентиром в понимании наследства ученого в це-
лом, не говоря уже о «передержках» критика в оценке синтаксиче-
ской концепции Пешковского.
1 «Ученые записки МГУ имени М. В. Ломоносова», 1946, т. III, вып.
106, кн. 1.
2 Та м же, стр. 108.
8 Та м же, стр. 144.

Проф. С. И. Абакумов (1892—1949) в своем труде «Сов-
ременный русский литературный язык» (изд. 1942 г.), солидаризи-
руясь в основном с определяющим отзывом проф. С. И. Бернштей-
на о Пешковском и с оценкой его научного и педагогического зна-
чения, делает более решительное заключение об эволюции грам-
матической системы Пешковского. Подводя итоги своего анализа,
проф. С. И. Абакумов пишет: «Таким образом, Пешковский в зна-
чительной мере преодолел Фортунатова. Следы влияния Фортуна-
това очень сильны только в определении понятия формы. Но это
определение фактически в системе синтаксиса Пешковского не реа-
лизовано. Несомненно, что система Пешковского эклектична и не
свободна от формализма... Но едва ли есть достаточные основания
утверждать, как это делает В. В. Виноградов, что «на всем твор-
честве Пешковского лежит неизгладимая печать фортунатовской
концепции». В 3-м издании «Русского синтаксиса» эта печать поч-
ти уже сгладилась, влияние Фортунатова было в основном прео-
долено»1. Это влияние, но мнению С. И. Абакумова, имело «чисто
внешний характер»2.
Еще ранее, в 1935 г., в специальной рецензии на 4-е издание
(1934 г.) книги А. М. Пешковского «Русский синтаксис в научном
освещении» проф. С. И. Абакумов в духе полной солидарности с
оценкой труда Пешковского академиками А. А. Шахматовым и
Л. В. Щербой писал: «Широта охвата явлений синтаксиса совре-
менного русского литературного языка, богатство собранного ма-
териала и в то же время простота и доступность изложения обес-
печили «Русскому синтаксису» А. М. Пешковского почетное место
в русской лингвистической литературе. С этой стороны книга
А. М. Пешковского — крупный научный факт, мимо которого не
пройдет ни один из современных исследователей синтаксиса; с
другой — это широко известное учебное руководство, которым
пользуются и учителя, даже с многолетним стажем, и студенты
педвузов»3.
В статье «Работы советских русистов за 30 лет» проф. С. И. Аба-
кумов указывает на значительную роль Пешковского в изуче-
нии современного русского языка, особенно его грамматики. Ха-
рактеризуя «Русский синтаксис» Пешковского в его последнем
(3-м) издании, С. И. Абакумов говорит: «Узкую морфологичность
Фортунатова сменяет здесь широкий учет различных средств язы-
ка. Это позволяет Пешковскому отказаться от грамматической
классификации слов и сохранить в своей системе учение о частях
речи. В характеристике каждой из них Пешковский широко ис-
пользует все средства языка, так что в его изложении не остается и
1 С. И. Абакумов, Современный русский литературный язык, 1942,
стр. 177.
2 Там же, стр. 116.
3 С. И. Абакумов, Рецензия на четвертое издание «Русского син-
таксиса в научном освещении» А. М. Пешковского, Учпедгиз, 1934. (См.
журнал НКП РСФСР «Учебно-педагогическая литература», 1935, 1, стр. 3.)

следа от морфологизма Фортунатова. В области синтаксиса Пеш-
ковский также далеко отходит от Фортунатова, ибо хотя он, вслед
за Фортунатовым, и определяет синтаксис как учение о словосоче-
тании, но предметом своего анализа делает только сказуемостные
словосочетания. Таким образом, Пешковский в значительной сте-
пени преодолевает Фортунатова»!.
Как видим, большинство критиков подчеркивает поступатель-
ные, восходящие тенденции А. М. Пешковского в эволюции его
взглядов.
Во всяком случае остается спорным вопрос* о степени эклек-
тизма Пешковского в его последних трудах, в том числе и в «Рус-
ском синтаксисе». Спорным остается также вопрос о критериях
оценки элементов формализма в последних работах Пешковского
(особенно в его статьях), и совсем почти не исследованными и не
оцененными остаются его методические труды по грамматике в
школе, в которых вопросы методики преподавания грамматики
освещаются на фоне новых теоретических положений Пешковско-
го, когда он все более подчеркивал приоритет синтаксиса в грам-
матике.
Следует отметить, что прежние критерии оценки
Пешковского во многом устарели и нуждаются
в пересмотре. И поэтому нельзя сказать, что споры о Пешков-
ском в лингвистической литературе разрешены. Вместе с тем не-
сомненно, что уже намечены некоторые исходные позиции в оценке
его творчества.
Характерно, что общее положительное значение трудов Пеш-
ковского большинством лингвистов не оспаривается; наоборот,
всеми подчеркивается значительность его лингвистических иссле-
дований, его неуклонная тенденция к преодолению ограниченности
предшествующих грамматических учений, его стремление к линг-
вистическим построениям на почве диалектического единства язы-
ка и мышления.
Следовательно, самый факт эволюции взглядов Пешковско-
го, его движение вперед и искание им новых принципов грамма-
тической системы не подлежат сомнению.
Представляется важным показать не столько внешние влияния
на Пешковского, сколько самостоятельную критическую пере-
работку им этих влияний, собственное лицо автора целого ряда
интересных, содержательных и глубоких работ по лингвистике и
методике грамматики. Нам кажется, что говорить о Пешковском
лишь в пределах установления сферы тех или иных влияний да-
леко не достаточно: Пешковский как исследователь обращен был
в своих лингвистических построениях и устремлениях не столько в
прошлое, сколько в будущее, хотя это прошлое он вовсе не отбра-
сывал, а считал своим научным фундаментом.
1 «Русский язык в школе», 1947, № 5, стр. 12.

Таким образом, прослеживая этапы развития творческого пути
Пешковского и сопоставляя исходные положения отдельных кри-
тиков в оценке его наследства, мы приходим к предварительным
выводам о том, что творчество Пешковского само по себе— это не
просто синтез (удачный или неудачный) прошлых теорий, а нечто
более крупное, имеющее свои оригинальные качества, самостоя-
тельность и претендующее на весьма значительное место в мире
лингвистической науки. Поэтому мы с удовлетворением конста-
тируем факт признания этой его значимости целым рядом иссле-
дователей современного языкознания1. Правда, степень оригиналь-
ности системы Пешковского меньшая, чем, скажем, системы Шах-
матова. Но ведь и шахматовская система не является абсолютно
оригинальной и законченной. Известно, что Шахматов, подчерки-
вая, что Пешковский «внес в науку много нового и самостоя-
тельного», сам испытал влияние первоначальной концепции
Пешковского, хотя в последующем своем развитии грамматиче-
ские взгляды Пешковского также складывались под значитель-
ным влиянием Шахматова (в третьем издании «Русского син-
таксиса») .
Вообще говоря, скрещение влияний среди научных систем еще
не лишает права каждой из них быть оригинальной. Но, конечно,
эта оригинальность различной относительности. Испытав влияния
своих предшественников, Пешковский проделал огромную плодо-
творную работу: он взрыхлил и расчистил почву для последующих
грамматических учений. И для понимания современных научных
построений (при всех их противоречиях и несовершенствах) на-
следство Пешковского является тем порогом, не перешагнуть ко-
торый невозможно,
6. На фоне этого общего положительного отношения лингвистов
к наследству Пешковского крайне странным представляется резко
отрицательное, одностороннее отношение к нему в ряде методи-
ческих работ.
Если в лингвистических работах о Пешковском мы об-
наруживаем во многих случаях строго научный подход к оценке
наследства Пешковского, учет положительных и отрицательных
сторон его трудов, то, к сожалению, этой принципиальности во
многих методических работах последних 15—20 лет мы не
найдем. Больше того, в методической литературе до последних лет
господствовало если не прямое нигилистическое отношение к
Пешковскому, т. е. сплошное отрицание его значения для нас, то
искаженная, односторонняя его характеристика. Поэтому не уди-
вительно, что многие учителя-практики введены в-заблуждение и
чаще всего не говорят о Пешковском в сколько-нибудь положи-
тельном плане, ибо Пешковский, по их мнению, синоним крайнего
формализма, воплощение всего вредного в грамматике.
1 Положительную оценку наследства А. М. Пешковского см. также в
стенограмме доклада члена-корреспондента Академии наук СССР проф.
Е. С. Истриной на юбилейной сессии отделения литературы и языка АН СССР
от 18 ноября 1947 г.

Совершенно ясно, что творчество Пешковского — явление боль-
шое и сложное, поэтому сравнительно нетрудно вскрыть в нем и
непоследовательность, и логические противоречия. Для этого до-
статочно выбрать из трудов ученого соответствующие места, сгруп-
пировать их или (еще проще) взять какую-нибудь часть его работ
определенного периода (несколько статей, скажем, не беря даже
ни 1-е, ни 2-е издание его «Русского синтаксиса») и высказать ко .
всему этому свое отношение: осудить, раскритиковать, разобла-
чить и т. п. А вот объяснить Пешковского целиком, во всем его
объеме, найти факторы, определившие и слабые и сильные сторо-
ны его грамматических взглядов, т. е. создать концепцию, основан-
ную не на «выборочных» сводках тех или иных суждений Пешков-
ского, а на всем сложном многообразии его идей (лингвистиче-
ских и методических) — такая задача значительно трудней. Ведь
тут встает вопрос о дифференцировании отдельных сторон его на-
следства: что отошло в прошлое и что продолжает жить в настоя-
щем (в школе и в научной грамматике).
Мы не сомневаемся, что уже давно себя скомпрометировала и
не имеет ничего общего с объективным научным исследованием
пресловутая традиция подвести ученого под определенную «шко-
лу», а потом уже, не стесняясь в средствах, анатомировать его по
собственному усмотрению и вкусу, объявлять свои субъективные
мнения как непреложные истины, минуя объективные данные. К
сожалению, этот метод имел широкое хождение в нашей методи-
ческой литературе. И, по нашему глубокому убеждению, разгром
Пешковского, нигилистическое к нему отношение обусловлены не
полнотой знания предмета исследования, а как раз отсутствием
действительного представления о нем1.
Нельзя не отметить и того, что в последнее десятилетие непо-
средственное обращение к методическому опыту Пешковского
довольно редко.
Но в целом ряде наиболее серьезных исследований наследие
Пешковского берется или как точка отправления для них, или как
опора для грамматических сопоставлений и методических выводов.
Особенно значительно внимание к Пешковскому в области мето-
дики грамматического разбора и пунктуации. Так, проф. С. И. Аба-
кумов в целом ряде своих методических статей, в частности и в
последней своей работе «Об основах методики пунктуации», часто
обращается к Пешковскому при разрешении целого ряда спорных
вопросов, строя свои выводы на широком учете опыта советской
школы, в том числе и опыта Пешковского.
Н. Н. Прокопович в своем исследовании «Методика изу-
чения обособленных определений» уже непосредственно опирается
в теоретические положения Пешковского и прямо отмечает,
что «честь разработки в русской лингвистике учения об обособле-
нии второстепенных членов предложения принадлежит одному из
1 См., например, раздел о Пешковском в книге проф. Е. Н. Петровой
«Грамматика в средней школе», Учпедгиз, 1936.

крупнейших наших языковедов и методистов — А. М. Пешков-
скому» !.
Автор с сожалением отмечает, что «созданная А. М. Пешков-
ским теория... не получила еще в нашей лингвистической литера-
туре дальнейшего развития, а многие вопросы, возникшие в связи
с нею, не подверглись углубленному изучению и разработке»2.
Именно целям изучения и разработки этой теории в ее методи-
ческом выражении и посвящена статья Н. Н. Прокоповича, отве-
чая потребностям современного языкознания и школьной прак-
тики.
Положительно оценивается А. М. Пешковским и в книге
Д. Н. Богоявленского «Очерки психологии усвоения орфо-
графии». Богоявленский считает, что основные положения, выдви-
нутые Пешковским в разрешении проблемы сознательности усвое-
ния орфографии, «оригинальны» и «^представляют большой инте-
рес», а установление Пешковским «связи орфографии непосредст-
венно со значением языка» Богоявленский находит «очень про-
дуктивной гипотезой»3. В своей новой работе «Психология усвое-
ния орфографии» Д. Н. Богоявленский более решительно признает
заслуги А. М. Пешковского в разработке проблемы правописных
навыков: «Основу сознательного обучения орфографии Пешков-
ский видел в знании грамматической структуры языка, в понима-
нии значений » функций морфем языка и в установлении ассоциа-
ций между значениями и графическим образом морфем» V
Проф. П. О. Афанасьеве своей книге «Методика русского
языка в средней школе», рассматривая Пешковского как «тонкого
исследователя-лингвиста и талантливого педагога-методиста», от-
мечает, что «вопросы преподавания грамматики, естественно, зани-
мают в методических работах Пешковского первое место», что
Пешковский «в этой части своих высказываний... прежде всего от-
стаивал необходимость введения в новую школу «научной грамма-
тики» б.
Раскрывая далее это принципиальное положение, проф.
П. О. Афанасьев правильно утверждает, что Пешковский, расце-
нивая значение грамматических знаний для практики речи, не сво-
дит вопроса к узкотехнической стороне дела, а берет вопрос очень
широко: «он глубоко убежден в коренном значении обучения грам-
матики для грамотности страны, и притом грамотности не только
в узком, но и в широком смысле слова». Пешковский, по мнению
автора «Методики», правильно решил вопрос о правописании и
» «Известия АПН РСФСР», 1947, № 10, стр. 103.
2 Там же, стр. 104.
8 Д. Н. Богоявленский, Очерки психологии усвоения орфографии,
изд. АПН РСФСР, 1948, стр. 23—24.
4 Д. Н. Богоявленский, Психология усвоения орфографии, изд.
АПН РСФСР, 1957, стр. 68.
5 П. О. Афанасьев, Методика русского языка в средней школе,
изд. 2. 1947, стр. 33—34.

грамматике в их взаимоотношениях в школе и показал, что гро-
мадное большинство трудностей орфографии может быть преодо-
лено только при условии грамматических знаний, а отнюдь не зри-
тельно-двигательной памятью.
Проф. Афанасьев с удовлетворением отмечает, что Пешков-
ский подчеркивал в своих трудах «колоссальную государственно-
культурную роль постановки родного языка в школе именно как
предмета нормативного».
Высоко ценит П. О. Афанасьев теоретическую и практическую
разработку Пешковским вопросов грамматической стилистики и
роли грамматики в обучении стилю; это особенно выражено в
III части его книги «Наш язык» и в специальной статье. Проф.
Афанасьев далек от мысли отождествлять Пешковского в целом с
формализмом; он усматривает в нем внутреннюю борьбу, направ-
ленную на преодоление им крайностей формализма и на стремле-
ние найти семантическую основу изучения частей речи. «Проблему
доведения значения частей речи до уровня детского понимания
Пешковский считал живейшей и основной проблемой методики
грамматики», — заключает свой очерк проф. П. О. Афанасьев.
Такая обобщенная оценка методической системы А. М. Пеш-
ковского, данная проф. П. О. Афанасьевым, наряду с положитель-
ным к нему отношением целого ряда других методистов (проф.
С. И. Абакумова, Н. Н. Прокоповича и др.) может быть принята
как исходная база изучения методического, наследства Пешков-
ского и противопоставлена нигилистическому к нему отношению
со стороны ряда других критиков.
7. В целом же наследство проф. А. М. Пешковско-
го как лингвиста и методиста дореволюцион-
ной и советской школы не получило еще в кри-
тике сколько-нибудь полного и определенного
освещения. Разноречия по его адресу обусловлены не только
объективно — противоречивостью его исходных теоретических по-
зиций и недостаточной последовательностью дальнейшего развития
системы Пешковского, но и субъективно: различным подходом
критиков к наследству ученого, субъективно-психологическими
особенностями и теоретическими основами суждений критиков.
В последующем анализе трудов А. М. Пешковского возникает
необходимость сделать обобщения и выводы, соответствующие
действительному облику ученого.

ГЛАВА ВТОРАЯ
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ГРАММАТИЧЕСКОЙ
СИСТЕМЫ ПРОФ. А. М. ПЕШКОВСКОГО
1. Грамматическая система А. М. Пешковского яви-
лась закономерным развитием и продолжением предшествующих
грамматических учений. Он своеобразно синтезировал учения
Фортунатова, Потебни, Овсянико-Куликовского, де Соссюра, Шах-
матова и др. Но грамматическая система Пешковского под воз-
действием все развивающегося языкознания и потребностей школь-
ной практики претерпевала изменения, а в некоторых существен-
ных вопросах и коренную перестройку. Поэтому говорить о систе-
ме Пешковского — это значит говорить об ее эволюции, о развитии
и изменении отдельных ее положений в связи с основными этапами
истории грамматических учений. Но вместе с тем и сама эта исто-
рия может быть понята только в свете современных проблем
грамматики.
2. Грамматическая система Пешковского в
ее исходных теоретических предпосылках
двойственна и противоречива. Исторически это впол-
не объяснимо: первые труды Пешковского «Русский синтаксис в
научном освещении» и «Школьная и научная грамматика» отрази-
ли определенную стадию развития грамматической науки, когда
еще не совсем точно обозначились единые методологические осно-
вы языковых исследований. Пешковский взял на себя нелегкую
задачу дать русский синтаксис в научном освещении в то время,
когда в науке еще не было определенных и общепризнанных ре-
шений самых основных вопросов, и было бы изумительно, как со-
вершенно справедливо в свое время заметил М. Н. Петерсон !,
если бы автору «Русского синтаксиса» удалось преодолеть стояв-
шие перед ним трудности до конца.
Двойственность исходных позиций Пешковского обнаружива-
ется и в самом признании автора, который уже в 1915 г. пишет,
что он «пытался приспособить систему Потебни... в таком направ-
1 М. Н. Петерсон, рецензия на «Русский синтаксис» Пешковского,
«Печать и революция», кн. 3, 1921, стр. 230.

лении, чтобы она не стояла в противоречии с... основными поло-
жениями фортунатовской школы» 1.
Автор рассматривает свою книгу как «педагогическую обра-
ботку» системы Потебни (и тесно примыкающей к ней популяри-
зации Овсянико-Куликовского) и основных положений Фортуна-
това. В предисловии к 1-му изданию «Русского синтаксиса» Пеш-
ковский заявляет, что «научным фундаментом книги послужили
прежде всего университетские курсы проф. Ф. Ф. Фортунатова и
В. К. Поржезинского, учителей автора». Из других крупных источ-
ников Пешковский называет труд Потебни «Из записок по русской
грамматике», тт. I, II, III, далее труды Пауля, Миклошича и
Дельбрюка.
Отдавая должное труду проф. Д. Н. Овсянико-Куликовского
«Синтаксис русского языка», Пешковский отмечает особенности
своей книги в отличие от книги Овсянико-Куликовского: 1) в ос-
нову изложения положена внешняя звуковая сторона языка, и
сделано это не только для облегчения читателя, но и по научно-
методологическим соображениям; 2) резче отграничена соответст-
венно с этим область грамматики от смежных областей психоло-
гии и логики; 3) меньше уступок сделано традиционной школьной
грамматике; 4) особое внимание уделено внешним показателям
некоторых синтаксических оттенков — интонации и ритму речи;
5) изложение рассчитано на более широкий круг читателей, в том
числе и на лиц, не знакомых ни с одним иностранным языком;
6) резче проведены границы между отдельными грамматическими
категориями.
Пешковский признает неизбежность «некоторой насильствен-
ное™ в классификации языковых явлений», но «в последнем ска-
зался опять-таки педагог-автор». Поэтому по педагогическим мо-
тивам он считает неизбежным, что в школе все области знания
«принимают более или менее угловатые догматические очертания».
«Но мост между наукой и школой, давно созданный для других
наук веками практики, — говорит Пешковский, — для языковеде-
ния, как науки исключительно молодой, только что начал строить-
ся. Вложить свой скромный, камень в эту постройку и было одной
из целей автора».
Однако автор своей книгой преследует не только эти чисто пе-
дагогические цели. Главные его цели были и остались значитель-
но шире. В частности, автор намечает «отделить грамматическую
сущность речи от ее логико-психологического содержания, пока-
зать, что у всех этих скучных падежей, наклонений, залогов и т. д.
есть свое содержание, в школе игнорируемое и замещаемое ло-
гическим» 2.
1 А. М. Пешковский, Синтаксис в школе, Харьков, 1915, (см. об
этом же в «Сборнике статей», 1925, стр. 77—78). Речь идет о двойственности
исходных позиций первоначальной концепции Пешковского.
Эту автохарактеристику нельзя распространять на все творчество ученого.
2 Из предисловия Пешковского к первому изд. «Русского синтаксиса», М,
1914.

Многообразие и сложность поставленных Пешковским проб-
лем и трудность их решения обусловили собой известную неустой-
чивость первоначальной концепции Пешковского и необходимость
дальнейшего пересмотра им своих позиций.
Поэтому не удивительно, что в истории критики грамматиче-
ской системы Пешковского последняя всегда рассматривалась как
двойственная в своих исходных позициях и разноречивая в своем
дальнейшем развитии.
2. Но, может быть, основательнее было бы говорить не об од-
ной, а о двух системах Пешковского. В самом деле, 3-е изда-
ние «Русского синтаксиса», которое он начал готовить с 1923 г.,
внося мелкие поправки в предыдущие издания, вышло в свет в
1928 г. в совершенно новом, переработанном варианте. «Отличия
данного издания от предыдущего, собственно говоря, далеко пре-
восходят то, что принято называть переработкой, — пишет автор в
предисловии. — Достаточно сказать, что около пяти шестых тек-
ста написаны заново и что исключительно редакционным измене-
ниям подверглись только две главы предыдущего издания (I и III)
из общего числа 41». Но так как тема, объем, общелингвистиче-
ские принципы, методы и основные устремления книги (не только
научные, но и популяризационные) остались те же, то это побуди-
ло автора сохранить за книгой прежнее название. Таким образом,
система синтаксиса изложена Пешковским дважды; и, несмотря
на общность его устремлений, это по существу две системы; две су-
щественно различные концепции. Если в первоначальной своей
редакции система Пешковского, завершая длительный путь поис-
ков примирения между школьной и научной грамматикой, отра-
жает период умеренного развития формальной грамматики и фор-
мально-морфологическую концепцию Фортунатова, то в новой кон-
цепции Пешковского совершенно отчетливо обозначена как гос-
подствующая синтаксическая точка зрения Потебни; в новой кон-
цепции значительно сказалось также и влияние Шахматова, углу-
бившего и обогатившего напряженные синтаксические иска-
ния Пешковского. Шахматовская концепция, сближающаяся по
общей своей синтаксической направленности с концепцией Потеб-
ни, в то же время выступает и в известном противоречии с систе-
мой Потебни; это касается в первую очередь учения о частях ре-
чи; существенным коррективам подверглось у Шахматова и уче-
ние о слове и грамматической форме и т. д. Все это в значитель-
ной мере сказалось на новой концепции Пешковского. Шахматов-
ская концепция побуждала Пешковского к борьбе против морфо-
логизма Фортунатова. Так, полемизируя по вопросу о разграниче-
нии двух целостных отделов грамматики (морфологии и синтак-
сиса), Пешковский замечает, что если уж непременно «вливать»,
один отдел грамматики в другой, то все же лучше морфологию
«влить» в синтаксис, чем синтаксис в морфологию !. Но Пешков-
1 А. М. Пешковский, Еще к вопросу о предмете синтаксиса, «Рус-
ский язык в советской школе», 1929, № 2, стр. 51.

ский против механического слияния отделов грамматики, как и про-
тив механического их разграничения. Для него, как и для Потебни
и Шахматова, синтаксис является решающим отделом грамматики
потому, что всякая грамматическая форма (в том числе и форма
отдельного слова) познается лишь в синтаксисе, т. е. в структур-
ной связи слов — в предложении. И хотя Пешковский в своей но-
вой концепции терминологически отстаивает, что для него пред-
метом синтаксиса является не предложение, а «форма словосоче-
тания» \ тем не менее это понимается им не в формальном форту-
натовском смысле: заполняя брешь между словом и предложе-
нием при помощи «формы словосочетания», Пешковский вводит
в определение частей речи синтаксический момент и тем самым
разрушает призрачную цельность фортунатовского построения. В
статье «Еще к вопросу о предмете синтаксиса» (1929) он прямо
заявляет, что позиция Фортунатова в «сущности игнорирует
собственно синтаксическую точку зрения на язык», что «синтаксис
при таком взгляде делается почти исключительно достоянием кор-
невых языков».
Все это свидетельствовало не только о глубочайшем кризисе
«формализма», но и о способности автора «Русского синтаксиса в
научном освещении» выйти за пределы формальной грамматики и
идти к лингвистическим построениям на почве диалектического
единства языка и мышления.
Новая концепция Пешковского, выраженная в 3-м изданий
«Русского синтаксиса» и в сборнике его статей «Вопросы методи-
ки русского языка, лингвистики и стилистики» (1930), свидетель-
ствует о глубоком стремлении ее автора привести свою систему в
соответствие с научными достижениями его времени. Но обе эти
концепции, так указывает проф. С. И. Бернштейн, «в истории рус-
ского языковедения сыграли одинаково важную, хотя и различную
по содержанию роль»2. Если первая более чем на десятилетие ут-
вердила в преподавании грамматики «формальное направление»,
то в дальнейшем оказалось, что в системе этой много неустойчи-
вости и противоречивости, и сам Пешковский занялся пересмот-
ром своей прежней системы, хотя внешне положение формальной
грамматики в то время казалось устойчивым и прочным. Этот пе-
ресмотр, как мы указали выше, был в значительной степени обу-
словлен влиянием грамматической системы А. А. Шахматова.
Впервые синтаксические взгляды Шахматова были изложены и
охарактеризованы в статье С. И. Бернштейна «Основные вопросы
синтаксиса в освещении Шахматова», напечатанной в XXV томе
«Известий отделения русского языка и словесности Академии
наук»» за 1920 г., появившемся в свет в 1922 г. Изложенная в этой
1 А. М. Пешковский, Еще к вопросу о предмете синтаксиса, «Русский
язык в советской школе», 1929, № 2, стр. 50.
2 С. И. Бернштейн, Основные понятия грамматики в освещении
А. М. Пешковского. Вводная статья к шестому изданию «Русского синтакси-
са», 1938, стр. 14

статье шахматовская концепция и послужила Пешковскому от-
правной точкой для пересмотра построенной им системы, о чем
говорит и сам Пешковский в предисловии к 3-ему изданию «Рус-
ского синтаксиса». Знакомство Пешковского с «Синтаксисом рус-
ского языка» Шахматова относится к 1925 и к 1927 гг. (выход в
свет двух выпусков книг Шахматова). Второй выпуск труда Шах-
матова (1927), содержащий учение о частях речи, Пешковский
уже не имел времени непосредственно использовать для 3-го изда-
ния своей книги. Следовательно, влияние Шахматова на Пешков-
ского нельзя преувеличить и считать его непосредственным; влия-
ние это было прежде всего в принципах, в самой методологии:
синтаксического исследования. Единством исходных положений
объясняется также частое прямое совпадение высказываний
Пешковского и Шахматова.
При определении теоретических основ системы А. М. Пешков-
ского и его отношения к современному научному языкознанию сле-
дует также иметь в виду, что в первое десятилетие советской влас-
ти положение русской грамматики в научном языкознании не по-
лучило достаточно законченного, отчетливого очертания: не было
единой, цельной и последовательной системы. И хотя в школьной
грамматике господствовало формальное направление, внутри
этого направления начались разногласия, приведшие в конце кон-
цов к его распаду. Однако нельзя сказать, что подлинно научная
грамматика в этот период была в плену формального направления.
Уже в первое советское десятилетие многие русские грамматисты
весьма скептически относятся к новшествам в языкознании. С осо-
бенной отчетливостью это отношение выражено в выступлениях
акад. Л. В. Щербы.
Резкое противодействие формальное направление встретило и
среди учителей-словесников; неограмматическое направление в
школьной действительности воспринималось как одна из трудных
гипотез, правильность которой еще надо доказать.
Пытаясь определить научно-теоретический фундамент тру-
дов Пешковского, мы должны иметь в виду также и практиче-
скую, педагогическую и методическую основу их — потребность
эпохи к пересмотру научных основ школьной грамматики.
И тут, естественно, у Пешковского возникла острая проблема
синтеза лучших научных традиций современных ему теорий, ко-
торые он находил наиболее научно выдержанными, основопола-
гающими.
Две грамматические системы — система Потебни и система
Фортунатова — представлялись тогда Пешковскому не как поляр-
но противоположные системы, а воспринимались им в одном и том
же плане — как «новое грамматическое направление», «психоло-
гическое направление», как различные оттенки оппозиции «логи-
ческой грамматике». «Скудные сходства между ними были в то
время заметнее, чем разделяющая их пропасть, — правильно заме-
чает проф. С. И. Бернштейн. — Эти расхождения стали актуальны

лишь после появления книги Пешковского и в значительной мере
благодаря ее появлению, когда развернулась дискуссия по во-
просу о «.формальной грамматике»1.
Но отсюда нельзя делать вывод, что в основе «Русского синтак-
сиса» Пешковского лежал замысел автора во что бы то ни стало
противопоставить свою систему логическому направлению. Такая
антитеза стала кричащей лишь позднее, в 1923—1927 гг., и воз-
главлялась она не Пешковским, а другими представителями фор-
мального направления (М. Н. Петерсоном и др.). Пешковский же,
настаивая на отделении синтаксиса от логики, в то же время гово-
рил, что школьные определения подлежащего и сказуемого (т. е.
логические определения) «выражают, по правде говоря, самую
суть дела, в том смысле, что перебрасывают необходимый мост
между грамматикой, с одной стороны, и психологией и логикой,
с другой»2.
Как уже отмечалось, в споре с проф. Е. Ф. Будде (по по-
воду рецензии его на «Русский синтаксис») Пешковский заявляет:
«Я считаю, что грамматика, освободившись от «рабского служе-
ния» логике, должна вступить с ней во «взаимодействие», которое
никак не достигается механическим отсечением одной науки от
другой»3. Однако Пешковский стремится, сохраняя «необходимый
мост между грамматикой и логикой», отграничить эти науки друг
от друга, выделить грамматику как самостоятельную научную
дисциплину, у которой есть и свое содержание и свой метод.
«Дать представление возможно более широким слоям читаю-
щей публики о языковедении как особой науке и,'в частности, о ее
ветви — грамматике, с дальнейшим подразделением на морфоло-
гию и синтаксис, — пишет автор в предисловии к первому изданию
его труда,—обнаружить несостоятельность тех мнимых знаний, ко-
торые получены читателем в школе и в которые он обычно тем
тверже верует, чем менее сознательно он их в свое время воспри-
нял; отделить грамматическую сущность речи от ее логико-психо-
Логического содержания, показав, что у всех этих скучных паде-
жей, наклонений и залогов и т. д. есть свое содержание, в школе
игнорируемое и замещаемое логическим; наконец, устранить во-
пиющее смешение науки о языке с практическими применениями
ее в области чтения, письма и изучения чужих языков — вот как
определяются эти цели».
При рассмотрении грамматической системы Пешковского не-
обходимо прежде всего иметь в виду такое именно понимание им
взаимосвязи между грамматикой, логикой и психологией и пони-
1 С. И. Б е р н ш т е й н, Основные понятия грамматики в освещении
А. М. Пешковского. Вводная статья к шестому изданию книги Пешковского
«Русский синтаксис», стр. 13—14.
2 А. М. Пешковский, Русский синтаксис в научном освещении, 1914,
стр. 385.
3 «Журнал министерства народного просвещения», 1915, апрель, стр. 420.

мание им грамматики (в том числе и школьной) как самостоятель-
ной научной дисциплины и в содержании, и в методе, и в целях
ее изучения.
Но в 20-х годах XX в. критика слабых сторон логико-грамма-
тического направления, блестяще начатая еще Потебней, превра-
щается в особую систему, школу, противостоящую логико-грамма-
тическим традициям прошлого в русской грамматике; единственно
«научными» признаются лишь формально-грамматические^ прин-
ципы языкового анализа, узкоморфологическая точка зрения
Фортунатова противопоставляется не только логико-грамматиче-
ской системе Буслаева, но и синтаксической точке зрения Потебни
и его последователей. Пойдя по этому пути, научная грамматика
оказалась в противоречии и со школьной практикой, поскольку
последняя строилась преимущественно по системе Буслаева. Так
все более остро ощущался разрыв между школьной и
научной грамматикой. Об этом со всей отчетливостью
пишет Пешковский в предисловии к своему «Русскому синтакси-
су», об этом говорят и многие другие лингвисты и методисты того
времени (Фортунатов, Овсянико-Куликовский, Бодуэн-де-Курте-
нэ и др.).
Дальнейшие перипетии борьбы на лингвистическом фронте
побуждают Пешковского пересматривать свои прежние позиции,
менять некоторые основы своей лингвистической концепции.
И в 3-м издании «Русского синтаксиса в научном освещении»
(1928) Пешковский пытается определить иной профиль своего
труда.
«Важным практическим отличием» этой книги от преды-
дущего издания, по признанию автора, является полный отказ от
оглядки на потребности школы. «В настоящее время, — пишет он
далее, — столько уже сделано и продолжает делаться для нашей
школы в области внедрения научной грамматики в школьное пре-
подавание, что можно позволить себе роскошь чисто научного
обозрения предмета».
Однако самый стиль и характер изложения синтаксиса, осо-
бенно в главах о частях речи и о «сложном целом», свидетельст-
вует, что Пешковскому в сущности не удалось полностью отмах-
нуться от «потребностей школы» и книга его по-прежнему имеет
весьма заметный отпечаток автора-педагога, для которого методи-
ческая сторона изложения составляла, по-видимому, не меньшую
ценность, чем «роскошь чисто научного обозрения предмета».
Но, конечно, этот педагогический оттенок книги отражает теперь
уже новое лингвистическое мировоззрение автора, которое по-но-
вому определяет теперь и все его методические работы последнего
периода.
Разрыв с формализмом и неуклонное стремление Пешковско-
го к диалектико-материалистическому пониманию языковых явле-
ний, несомненно, сказались и на разрешении им целого ряда ме-
тодических вопросов. В этом их разрешении Пешковский синтези-

рует все лучшее, наиболее прогрессивное в русской методической
мысли прошлого и рекомендует наиболее разумное изучение
школьной грамматики, соответствующее новым целям и задачам
образования и воспитания в условиях советской школы, целям
подлинно научного изложения школьного курса грамматики. Не
отличаясь цельностью и стройностью, методическая система Пеш-
ковского была тем не менее весьма значительным явлением в
истории русской методической мысли.
3. Изложенное выше позволяет определить в самых общих
чертах характер эволюции взглядов Пешков-
ского.
Эволюция взглядов А. М. Пешковского имела прогрессив-
ный характер. И совершенно естественно, что в его трудах
мы обнаруживаем «смену вех», смену исходных ориентиров и
принципов в его грамматической системе. Это особенно сказалось
в 3-м издании его основного научного труда — «Русского синтак-
сиса» — ив последующих его статьях, где с еще большей катего-
ричностью утверждается ведущая роль синтаксиса в грамматике;
синтаксис в системе Пешковского все больше выступает как орга-
низационный центр грамматики. Изменение лингвистических
взглядов Пешковского предопределило и новую методологию его
исследований: части речи, например, выступают теперь как «глав-
ные категории мысли», а грамматический строй языка — как жи-
вая и подвижная система, в которой слова и формы слов функцио-
нируют как подвижные звенья значимых рядов, образуемых грам-
матическими категориями. В выборе же отправной точки языково-
го исследования Пешковский приходит к признанию шахматов-
ской «системы двойных соответствий», акцентируя вторую часть
формулы «от значения к звуку» (при первой «от звука к значе-
нию») и своеобразно переключая идею единства языка и мыш-
ления в формулу о «звукозначениях». Это определило и поворот
Пешковского в методических построениях, особенно решительно
выразившихся в его последней статье «О грамматическом раз-
боре».
Эволюция взглядов Пешковского прослеживается и в других
его работах. Так, например, проблемы, затронутые им в его книге
«Школьная и научная грамматика» (вышедшей первым изданием
в 1914 г.), в последующих изданиях также пересматривались,
дополнялись и углублялись. Доклады, читанные А. М. Пешков-
ским на съездах учителей-словесников, на научных совещаниях,
многочисленные его журнальные статьи, сборники статей по
«вопросам методики, стилистики и лингвистики» (издания 1925
и 1930 гг.) — все это ярко свидетельствует о беспрерывном росте
ученого.
И было бы неуважением к памяти ученого брать какой-нибудь
отдельный его труд вне учета эволюции его взглядов и характери-
зовать на этом основании отдельную его работу как «целостную
систему». Нельзя не учитывать того, что в ранних работах Пеш-

ковского есть рад положений, исторически ограниченных усло-
виями своего времени и уровнем науки. Но было бы недопусти-
мым упрощенством при изложении и оценке его грамматической
системы сосредоточивать внимание лишь на исторически обуслов-
ленных, отживших сторонах его теории, не видя того ценного, про-
грессивного, что было в деятельности Пешковского.
А. М. Пешковский в своем развитии прежде всего смотрел впе-
ред, хотя вместе с тем и нес с собой большой груз прошлого. Одна-
ко его эволюция, как мы уже отметили, имела для своего времени
прогрессивное значение, хотя теперь его система нас уже во мно-
гом не удовлетворяет.
Надо иметь в виду, что Пешковский в поисках новых научных
построений испытал значительное влияние тех существенных бо-
лезней и уклонов, которые были тогда заметны в грамматических
исследованиях. «Грубый и наивный эмпиризм, смешанный с фор-
мализмом, в понимании структуры слова, склонность к схоласти-
ческим спорам о существе грамматической формы, смешение ве-
щественно-логических и грамматических критериев в классифика-
ции слов, отрыв грамматики от словаря и от семантики живого
языка, пренебрежение к социальному многообразию стилистиче-
ских расслоений речи, схематизм и штампованная традициоз-
ность грамматических квалификаций — вот серьезные болезни
современных грамматических систем»!.
В какой мере удалось Пешковскому преодолеть эти болезни
современных ему грамматических систем и найти самостоятель-
ные пути и методы научного исследования в области языка — эти
вопросы будут нами разрешены всем последующим анализом его
грамматической системы.
4. Естественно, что и при общей характеристике этой системы
следует, как и в последующих главах этой работы, отобрать круг
вопросов, изложение которых даст возможность сосредото-
читься на самом существенном в системе А. М. Пешковского, пока-
зав в определенной последовательности направление граммати-
ческих взглядов Пешковского и их эволюцию.
Представляется, что этими вопросами могут быть следующие:
А. О социальной природе языка и его специфике; Б. Пред-
мет грамматики и его отношение к логике и психологии в пони-
мании Пешковского; В. О взаимоотношении методологии и
методики в системе Пешковского. Сюда входят и более частные во-
просы, а именно: а) о значении терминов «методология» и «мето-
дика», б) о методе систематического изложения истории языка,
в) о сущности грамматики в свете тезиса Пешковского о взаимо-
связи грамматики и семасиологии, г) о взаимоотношении двух ас-
пектов анализа языковых фактов — морфологического и синтакси-
ческого, д) учение Пешковского о грамматической форме, е) уче-
1 В. В. Виноградов, Современный русский язык, вып. 1, 1938,
стр. 4—5.

ние Пешковского о грамматической категории, ж) Пешковский об
отправной точке языкового исследования (от звука к значению
или от значения к звуку).
5. Характеристика общелингвистических и
методических проблем в системе А. М. Пешков-
ского.
А. О социальной природе языка и его специфике
А. М. Пешковский отчетливо понимал социальную при-
роду языка, закономерный характер его исторического разви-
тия, рассматривая язык и его грамматический строй в их относи-
тельной самостоятельности, общественно обусловленной.
По мнению Пешковского, язык всегда выступает как сложив-
шаяся система, оформленная всем предшествующим ходом раз-
вития. В языке, как в важнейшем орудии человеческого мышле-
ния, эта обусловленность предшествующим состоянием
общественно оправдана и необходима.Этим сохра-
няется связь понимания между непосредственно сменяющимися
поколениями.
В этом отношении чрезвычайно интересны высказывания Пеш-
ковского по вопросу об охранительных традициях в языке, об из-
вестном «консерватизме» и относительной «неподвижности» его
норм. Консерватизм языка выступает у Пешковского в роли про-
грессивного фактора.
В статье «Объективная и нормальная точка зрения на язык» 1
Пешковский, отстаивая необходимость борьбы за литератур-
ное, т. е. образцовое наречие, пишет:
«Существование языкового идеала у говорящих — вот глав-
ная отличительная черта литературного наречия... черта, в значи-
тельной мере создающая самое это наречие и поддерживаю-
щая его во все время его существования... Первой и самой замеча-
тельной чертой (литературно-языкового идеала. — А. Б.) являет-
ся его поразительный консерватизм, равного которому мы не
встречаем ни в какой другой области духа. Из всех идеалов это
единственный, который лежит целиком позади. «Правильной»
всегда представляется речь старших поколений... Ссылка на тради-
цию, на прецеденты, на «отцов» есть верный аргумент при попыт-
ке оправдать какую-либо шероховатость... Это сообщает литера-
турным наречиям особый характер постоянства по сравнению
с естественными наречиями... Если бы Чехов не понимал Пушкина,
то, вероятно, не было бы и Чехова. Слишком тонкий слой почвы да-
вал бы слишком слабое питание литературным росткам. Консер-
ватизм литературного наречия,объединяя века
и поколения, создает возможность единой мощ-
ной многовековой национальной литературы»
(разрядка моя — А. Б.).
1 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1925, стр. 113—114.

Наряду с этим Пешковский отмечает и другой действующий
нормативный фактор—это фактор местности. Последний разъе-
диняет наречия, дифференцирует их территориально. Отсюда диа-
лекты. Но «литературное наречие не только объединяет разные
части народа, говорящие на разных наречиях; как междурайонное,
понятное всюду, оно и непосредственно воздействует на местные
наречия и говоры, нивелируя их своим влиянием и задерживая
процесс дифференциации» \
Преподавание научных основ грамматики в школе, по мнению
Пешковского, тоже связано с проблемой норматив-
ности в языке, и поэтому предмет языка в школе и его грам-
матика не только раскрывают законы языка, его грамматический
строй, но имеют и практическую задачу—приучить учащихся поль-
зоваться этими законами для построения предложений, для выра-
жения своих мыслей в пределах установленных литературных
норм. Таким образом, теоретическая сторона грамматики высту-
пает в единстве с ее практическими задачами. Но в этом послед-
нем случае она (грамматика) также играет роль нивелирующего
фактора, сдерживающего процесс дифференциации наречий.
Высоко оценивая нормативную роль грамматики с историче-
ской точки зрения, Пешковский ставит риторический вопрос:
«Неизвестно, что было бы, если бы грамматика была начисто из-
гнана из школы и сама среда, имеющая представление о предло-
жениях, падежах и т. д., вымерла бы, — сохранил ли бы свою си-
лу на вечные времена тот первоначальный заряд грамматической
культуры, который всегда и везде следует за возникновением ли-
тературы, или одного немого воздействия со стороны литера-
турного наследия былых веков оказалось бы мало, и литератур-
ный язык постепенно пришел бы в состояние полного разло-
жения?»2.
Грамматика, как система знаний о законах языка, выступает у
Пешковского как посредница между сложившейся языковой «си-
стемой» и молодым поколением.
Эта концепция Пешковского об устойчивости и кон-
серватизме в языке имела для своего времени определен-
ное прогрессивное значение, особенно при сравнении ее с концеп-
цией Н. Я. Марра и его «учеников», пропагандировавших идею
«революции» в языке, теорию «внезапных взрывов» и скачкообраз-
ного развития языка по социальным стадиям. Рассматривая язык
как идеологическую надстройку, они вместо толкования значений
слов, какие они имеют в системе общенационального языка, гово-
рили о классовых понятиях, идеях и представлениях, которые яко-
бы обусловливают грамматические формы и значения.
Однако следует заметить, что Пешковский слишком схематич-
но, ограниченно и примитивно понимает закономерности развития
1 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1925, стр. 115.
2 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1930, стр. 12.

языка, ошибочно заявляя, что в языке идеал «лежит целиком
позади». Это в сущности граничит с отрицанием всякого раз-
вития в языке и его грамматическом строе. Между тем словар-
ный состав языка находится в состоянии почти непрерывного из-
менения, но он изменяется не как надстройка, не путем отмены
старого и постройки нового, а путем пополнения существующего
словаря новыми словами, возникшими в связи с изменениями со-
циального строя, с развитием производства, с развитием культуры,
науки и т. п. При этом, несмотря на то, что из словарного состава
языка выпадает обычно некоторое количество устаревших слов, к
нему прибавляется гораздо большее количество новых слов. Что
же касается наиболее устойчивой части словарного состава (ос-
новного словарного фонда), то она сохраняется во всем основном
и используется как общая основа словарного состава языка. Из-
менения же в области грамматического строя языка происходят
еще более медленно, чем изменения в словарном составе языка.
И именно поэтому Пешковский полагал, что грамматика как сис-
тематический свод законов языка выступает посредницей между
сложившейся языковой «системой» и молодым поколением.
Устойчивость языка объясняется, по Пешковскому, устойчи-
востью его грамматического строя, а не словарного состава языка.
Пешковский не различал в языке сложных отношений между
разными по устойчивости слоями лексики: между словарным сос-
тавом языка в целом, очень подвижным и изменчивым, с одной
стороны, и основным словарным фондом языка, очень устойчивым
и малоподвижным, с другой. Не выразил он и своего отношения
к вопросу о сложной зависимости словаря от грамматики; по отно-
шению к грамматике, а также к основной функции языка — быть
средством общения людей — словарный состав языка является
лишь строительным материалом. Это соотношение между слова-
рем и грамматикой, подчеркнутое И. В. Сталиным в его работе
«Марксизм и вопросы языкознания» (1950, стр. 23), в русской
лингвистике XX в. не было предметом специального обсуждения,
хотя уже Н. И. Греч отчетливо понимал решающую роль грамма-
тики в процессе формирования нашей речи — мысли К
Однако при всей ограниченности взглядов А. М. Пешковского
в его концепции о языковом процессе есть и прогрессивные
1 Н. И. Греч в своем методическом труде «Руководство к- преподава-
нию по учебной русской грамматике Николая Греча» (СПБ, 1851) любопытно
рассуждает о роли словосочетания сравнительно со словопроизводством: «До-
вольно ли знать, каким образом слова образуются и изменяются, чтобы
быть в состоянии ими выражать свои мысли ясно и правильно? Объяснимся
сравнением. Для постройки дома мы запаслись бревнами, досками, кирпичом,
известью, глиною, изразцами, плитою; есть у нас и чугунные перила, и окон-
ные рамы со стеклами, и двери с задвижками и замками. Но дом ли это? Нет!
Это только материалы, средства для постройки дома, а, главное, самое соору-
жение еще не начиналось. Так и в грамматике: не довольно знать происхож-
дение слова и изменения его; нужно еще умение составить из отдельных
слов полную, правильную, понятную речь» (стр. 163].

моменты, а именно: подчеркивание значения языко-
вых норм и охранительной, нормативной роли
гр а мм ат и к и.
Б. О взаимоотношении грамматики, логики и психологии
Этому вопросу Пешковский уделял большое внимание. Он про-
должает оставаться актуальным и для современного языкознания
(в том числе и для научной и школьной грамматики).
Конечно, в этом отношении у Пешковского среди русских линг-
вистов были предшественники и единомышленники, и самая идея
разработки вопроса о связи формы речи с мышлением принадле-
жит не ему.
Эту идею мы находим и у Ломоносова, и у Белинско-
го, и у' Буслаева, и у Потебни, и у ряда других лингвистов и фи-
лософов. В начале XX в. разработкой этого вопроса занимались
проф. Богородицкий, проф. Кудрявский и др.
Так, у Кудрявского язык определяется: 1) как орудие выраже-
ния наших мыслей и 2) как средство общения людей между со-
бой. Язык помогает формировать самую мысль: «Мысль только
тогда приобретает ясность и определенность, когда она выражена
словом». «Слово, закрепляя мысль, дает возможность развивать
ее далее» К «Язык, как орудие нашей мысли, оказывает обратное
влияние на мысль, увеличивает ее силы и изощряет ее»2.
Отсюда проф. Кудрявский устанавливает связь логических ка-
тегорий с речевым строением, с грамматическими формами мысли
и в то же время подчеркивает несовпадение логики и грамматики.
«Логические категории могут вовлекаться и действительно вовле-
каются в строй нашей речи не только наравне с другими, но даже
преимуществовать перед другими категориями. Причина этого
заключается в том, что логические категории — это категории на-
шего мышления, постоянно облекающиеся в форму речи. Было бы
удивительно, если бы между строем речи и логическими формами
мышления не существовало самых живых ассоциаций. Но это
обстоятельство, конечно, нисколько не смягчает разницы между
категориями логическими и грамматическими». «Логическая
форма мысли, — подчеркивает Кудрявский, — не совпа-
дает с грамматической ^формой, т. е. с той формой
мысли, в которую ее облекает язык».
Когда среди русских лингвистов стали раздаваться голоса в
пользу идеи абсолютной независимости грамматической формы
речи от мышления и логики, Пешковский резко выступил с крити-
кой этих ложных воззрений. Отстаивая тезис о связи и взаимодей-
ствии логики и грамматики, Пешковский стоял на совершенно пра-
вильных принципиальных позициях, борясь с формалистами того
времени (Будде, Петерсоном и др.).
1 «Русская школа», 1904, № 2, стр. 122.
2 Там же, стр. 123.

Для оценки взглядов Пешковского по затронутой пробле-
ме необходимо исходить из марксистско-ленинского ее пони-
мания.
Марксистское понимание проблемы языка и мышления явля-
ется единственно научным обоснованием связей между граммати-
кой и логикой. Язык есть важнейшее средство человеческого обще-
ния, средство обмена мнениями и взаимного понимания. В языке
(в грамматике прежде всего) закреплены результаты длительной
абстрагирующей работы человеческого мышления, успехи позна-
вательной работы общества. Язык непосредственно связан с мыш-
лением. Эта связь должна пониматься и рассматриваться с точки
зрения диалектико-материалистической логики, марксистско-ле-
нинской теории познания.
Известна классическая формула Маркса о языке как «непо-
средственной действительности мысли». Это значит, что реальность
мысли проявляется в языке. Какие бы мысли ни возникли в го-
лове человека и когда бы они ни возникли, они могут возникнуть
и существовать лишь на базе языкового материала, на базе языко-
вых терминов и фраз.
Оголенных мыслей, свободных от языкового материала, сво-
бодных от языковой «природной материи», не существует. И
именно с помощью грамматики язык получает возможность орга-
низовать человеческие мысли, облечь их в материальную языко-
вую оболочку К
Марксистско-ленинский тезис о нераздельной связи языка и
мышления, грамматики и логики создает подлинно научную почву
для лингвистических исследований. Подчеркивая в связи с этим
важность семантики, марксистское языкознание не допускает пре-
увеличений ее роли, тех злоупотреблений, которые завели Марра в
болото идеализма.
Руководствуясь диалектико-материалистическим пониманием
связи языка и мышления, мы имеем возможность правильно по-
дойти к оценке взглядов Пешковского на взаимоотношения грам-
матики, логики и психологии. В основном их можно охарактеризо-
вать как идеалистические. Сложных диалектических отно-
шений между грамматикой и логикой Пешковский не мог раскрыть
1 Следует заметить, однако, что проблема связи языка и мышления
остается до сего времени теоретически мало исследованной и решается она
большей частью талмудистски — способом цитат из классиков марксизма-
ленинизма. Действительное же отношение между языком и мышлением
остается неясным, и исследователи чаще всего ограничиваются внешне «диа-
лектической» формулой о связи языка и мышления, скрывая за этим от себя и
других неумение решить проблему (ср. статью Н. А. Кондрашова о происхож-
дении языка, напечатанную в сборнике «Вопросы языкознания в свете трудов
И. В. Сталина», М., 1950, стр. 179). Однако понимание этой беспомощности
исследователей решить проблему далеко еще не гарантирует успешного ее
решения в дальнейшем (ср. попытки опереться на работы Л. С. Выготского и
дать психологическую вариацию решения проблемы в статье Г. П. Щедро-
вицкого «Языковое мышление и его анализ», «Вопросы языкознания», 1957,
№ 1, стр. 57—68).

в силу ограниченности своего философского мировоззрения. Одна-
ко он всюду пытался, вопреки концепции учеников школы Форту-
натова, отрицавших в конечном счете логическое и психологиче-
ское содержание языковых явлений, подчеркивать непосредствен-
ную связь языка и мысли, грамматики и психологии. Правда, ло-
гика понималась Пешковским как формальная, а не диалектиче-
ская, а язык и мышление часто или смешивались и отождествля-
лись, или же рассматривались как изолированные субстанции.
Своеобразное понимание Пешковским предмета грамматики в ее
отношении к логике и психологии выразилось в следующем.
Разрабатывая вопрос о психологической основе
предложения, Пешковский отстаивал взаимодействие логики,
психологии и грамматики, тем самым утверждая неразрывность
грамматической формы речи и мышления. Идея единства
грамматической стороны речи и мышления
проходит красной нитью через все труды Пешковского. Как извест-
но, на критику М. Н. Петерсона, требовавшего отказа от психоло-
гических основ синтаксиса и построения его на чисто формальной
основе, и на опыт Петерсона по созданию такого типа синтаксиса
(«Очерк синтаксиса русского языка», 1923) Пешковский ответил
резко отрицательным отношением: «Методологически книга (Пе-
терсона.— А. Б.) представляется чрезвычайно полезной своей
отрицательной стороной, — писал Пешковский. — Резкое
крушение, которое потерпел автор в своем построении, положит,
может быть, конец появляющимся время от времени попыткам от-
сечь грамматическую сторону речи от ее первоисточника — мыс-
ли» К В намеренном игнорировании Петерсоном отношений слов и
словосочетаний к самой мысли говорящего Пешковский совершен-
но справедливо усматривал центр тяжести и основной порок его
книги 2.
Еще ранее (в 1922 г.) Пешковский в дискуссии, проведенной в
Наркомпросе по докладу М. Н. Петерсона «К вопросу о предмете
и объеме синтаксиса», заявил: «Напрасно М. Н. Петерсон боится
смешения задач синтаксиса с задачами психологии и логики и ра-
ди этого, по-видимому, выкидывает из синтаксиса понятия пред-
ложения и его членов. Это значит выбрасывать из ванны вместе с
водой и ребенка: синтаксис исследует строение языковой мысли, а
психология и логика — доязыковой и надъязыковой, и дифферен-
циация между всеми тремя науками все равно остается»3.
1 Само собой разумеется, что эту характеристику взглядов проф. М. Н.
Петерсона периода 1923—1928 гг. нельзя переносить на лингвистическую кон-
цепцию его в последние десятилетия; он вел плодотворную педагогическую и
научную работу по языкознанию, будучи профессором МГУ и старшим на-
учным сотрудником Института языкознания.
2 См. рецензию А. М. Пешковского на книгу М. Н. Петерсона в журнале
«Печать и революциям 1924, кн. 2, стр. 245.
8 См. сборник «Русский язык в школе> под ред. Д. Н. Ушакова, вып. 1,
1923, стр. 50.

Это положение неоднократно развивалось Пешковским и позд-
нее. «Нельзя не признать, что языковедение как наука принадле-
жит к числу отвлеченнейших ветвей гуманитарного знания вообще,
а это последнее в свою очередь во много раз отвлеченнее знания о
природе, — говорит Пешковский, — ...что наука эта во всем своем
объеме, за исключением только... фонетики, в первую голову име-
ет дело с данными внутреннего опыта, т. е. оказывается бли-
жайшей соседкой логики и психологии» !.
Следует отметить, что формула Пешковского о «строении язы-
ковой мысли» предполагает, что мысль может быть и без слов,
без языковой оболочки. Точно так же и термины «доязыковая» и
«надъязыковая» мысли не могут быть приняты, как влекущие за
собой идеалистическое истолкование природы мышления, ибо не
существует оголенных мыслей, свободных от языкового материа-
ла, свободных от языковой «природной материи». Реальность мыс-
ли проявляется в языке, и только идеалисты могут говорить о
мышлении, не связанном с «природной материей» языка, о мыш-
лении без языка.
В самом деле, речь — не просто внешняя одежда мысли, кото-
рую она одевает или сбрасывает; она служит не только для того,
чтобы выразить, передать другому уже готовую без речи мысль.
В речи мы формулируем мысль, но, формулируя ее, мы сплошь и
рядом ее формируем. Речь наша нечто большее, чем внешнее ору-
дие мысли; она включается в самый процесс мышления, как фор-
ма, связанная с его содержанием. Мышление и речь, не отождест-
вляясь, включаются в единство одного процесса. Мышление в ре-
чи не только выражается, но оно в речи и совершается.
Но будучи идеалистом в этом вопросе, Пешковский, однако,
грамматику и логику рассматривал не как «две различные науки,
не находящиеся между собой ни в какой связи» (Будде)2, а как
тесно связанные между собой науки3.
В разрешении наиболее существенного вопроса, имеющего
определяющий методологический характер, вопроса о предмете
грамматики и ее отношении к логике и психологии, у Пешковского
мы замечаем довольно устойчивую, единую линию,
которая им отстаивается (хотя и с разной степенью отчетливости
и законченности) на протяжении всей его научно-педагогической
деятельности. Тут меньше всего можно говорить о каком-то «кру-
шении» его первоначальной концепции, так как в эволюции его
взглядов по этому вопросу есть определенная логическая последо-
1 А. М. Пешковский, Вопросы изучения языка в семилетке, «Сбор-
ник статей», 1930, стр. 30.
2 Имеется в виду заявление Будде в его «Учебнике грамматики русского
языка» (ч. II, Синтаксис, 1912). См. его же рецензию на «Русский синтаксис»
Пешковского, «Журнал министерства народного просвещения», 1914, декабрь,
стр. 345.
3 Ответ Пешковского на эту рецензию в том же журнале, 1915, апрель,
стр. 420.

вательность, проявляющаяся в большей мере, чем, скажем, при
разрешении им проблемы формы отдельного слова. И тем не ме-
нее мы вправе говорить об эволюции Пешковского и в этом во-
просе, не усматривая, однако, в ней элементов эклектизма,
обычно отмечаемого почти всеми исследователями наследства
Пешковского.
Прежде всего следует указать не на эклектизм, а на ограни-
ченность Пешковского в решении проблемы взаимоотношений
логики и грамматики, основой чего было идеалистическое понима-
ние им природы мышления и языка, их механическое слияние и
разъединение. Отсутствие диалектико-материалистического пони-
мания проблемы языка и мышления помешало Пешковскому до-
стигнуть подлинной научности в решении этой проблемы.
Многие определения Пешковского, касающиеся граммати-
ки как науки, изучающей «формы слова» (отсюда и соответст-
вующее определение морфологии и синтаксиса), несут на себе
груз фортунатовской терминологии; однако Пеш-
ковский никогда не отрывал грамматики от логики и психологии,
устанавливая между ними «естественный мост». Задачу «резче
отграничить область грамматики от смежных областей психоло-
гии и логики» Пешковский никогда не доводил до разрыва внут-
ренних связей между ними, как того хотели представители узко-
формального направления (Будде, Петерсон и др.), и этим сохра-
нил для науки и для школы лучшие традиции русской лингвисти-
ческой мысли (Белинского, Буслаева, Потебни, Шахматова и др.).
Именно поэтому наш интерес к Пешковскому в результате ко-
ренного перелома в советском языкознании в 1950 г. не только не
снижается, а, наоборот, повышается; прослеживая эволюцию его
взглядов, мы тем самым отчетливее и резче осознаем идеологиче-
ские прорехи в советском языкознании последних лет, одной из
которых является неразработанность проблемы связи языка и
мышления, отсутствие научного контакта между логиками, психо-
логами и грамматистами.
В. О взаимоотношении методологии и методики в системе
Л. М. Пешковского
а) Прежде всего несколько замечаний о терминах «методика»
и «методология» и о взаимоотношении этих понятий.
Под методологией науки обычно принято разуметь со-
вокупность методов, благодаря применению которых наука добы-
вает свои положения. Под методикой же обычно разумеется
совокупность приемов преподавания, добытых этими методами по-
ложений. Ниже мы уточним эти понятия.
Лет 15—20 тому назад тема о взаимоотношении методики и
методологии в той или иной области научного знания относилась
к числу излюбленных тем в научной и методической литературе.
Соответственно и самые термины «методика» и «методология» по-
стоянно мелькали на страницах книг и журналов. Однако нельзя

сказать, чтобы от столь частого употребления термины эти выигра-
ли в своей четкости и определенности. Скорее наоборот. Нежела-
тельные уклонения в понимании вышеуказанных терминов побуди-
ли в свое время проф. А. М. Пешковского выступить с двумя спе-
циальными статьями по этому вопросу1.
По Пешковскому, методология методики—это не сочетание тех
наук, от которых она зависит, и даже не сочетание их методоло-
гий, а «учение о том, как ставить методические исследования», как
ставить эксперименты, приводящие нас к тем или иным методиче-
ским выводам, как при этом производить учет данных исследований
и т. д. Описание того, как все это нужно делать, — это и есть под-
линное методологическое введение в методический труд. Точно так
же и «методологией педагогики» могло бы назваться только учение
о методах разработки самой педагогики, «методологией лингви-
стики»— учение о методах, применяемых в лингвистике, и т. д.
Пешковский вовсе не возражает против тезиса о зависимости ме-
тодики русского языка от ряда других наук. «Но вместо того, что-
бы говорить о трех и более «методологиях», — пишет Пешков-
ский, — мы бы предпочли сказать просто, что методика русского
языка в своей теоретической части опирается на такие-то и такие-
то науки: на лингвистику, на педагогику, на общую дидактику и,
может быть, еще на другие. Всё это науки, а не «методологии*, и
сама методика, поскольку дело идет не о бессвязной сумме рецеп-
тов, а об известной (хотя и слабо разработанной еще) системе зна-
ний, есть тоже наука, а не какая-то «методология» самой себя»2
(курсив мой. — А. Б.). Пешковский решительно возражает про-
тив отождествления всего теоретического с
методологическим (и параллельно практическою с мето-
дическим). По Пешковскому, методику нельзя понимать как
науку практическую, не имеющую особой методологии и целиком
базирующуюся на методологии отдельных теоретических наук, в
том числе педагогики. Кстати, педагогика, по Пешковскому, «не
теоретическая наука, а прикладная, хотя она и служит теоретиче-
ской базой для других прикладных наук, в том числе и для мето-
дик». У методистов наших, по мысли Пешковского, выработалась
привычка все теоретическое в методике в его противопоставлении
практической стороне ее называть «методологическим». В интере-
сах точности терминов Пешковский и восстает против этой при-
вычки. Само собой разумеется, он не отвергает той специфической
связи, которая может и должна во многих случаях оказаться меж-
1 А. М. Пешковский, Проблемы взаимоотношения методологии и
методики языкознания («Проблемы научной педагогики», сборник 2-й Науч-
но-педагогического института методов школьной работы, 1929, стр. 76—87, и
сборник статей Пешковского «Вопросы методики», 1930, стр. 82—92); «О тер-
минах «методология» и «методика» в новейшей литературе» («Русский язык в
советской школе», 1931, № 2—3, стр. 118—121).
2 А. М. Пешковский, О терминах «методология» и «методика»,
«Русский язык в советской школе», 1931, № 2—3.

ду методикой отдельной науки и ее методологией (при исследова-
тельском методе обучения, например, эта связь неизбежна). Пеш-
ковский восстает против смешения части с целым. «Методика вся-
кой науки, — говорит он, — опирается прежде всего на всю дан-
ную науку, а в том числе и на ее методологические элементы»1.
Следует заметить, что недооценка теоретической стороны кон-
кретной науки для конкретной же (частной) методики и сведение
методики любого предмета к частной дидактике (против чего ре-
шительно возражал Пешковский) проявляется в целом ряде тео-
ретических работ, издававшихся Академией педагогических наук
РСФСР. Так, например, в книге покойного академика Л. В. Щербы
«Преподавание иностранных языков в средней школе» (общие во-
просы методики), изданной АПН в 1947 г., явно переоценивается
общедидактическая сторона методики как науки. Крайне стран-
ным представляется утверждение Л. В. Щербы о том, что методи-
ка преподавания любого предмета уходит целиком в общую
дидактику и что якобы никаких особых задач предметных методик
нельзя себе и представить.
Нам кажется недостаточно мотивированным такое стремление
растворить частную методику в общей. Ведь у каждого предмета
есть и свои специфические задачи, и теоретическое содержание, и
формы обнаружения этого содержания для их восприятия учащи-
мися (физика, химия — это одно, язык и литература—другое,
астрономия — третье и т. д.) Поэтому, чтобы правильнее
определить методику предмета, на до прежде
всего исходить из научного, теоретического
содержания его, а потом уже устанавливать связи с психо-
логией и с общей дидактикой, а не наоборот. Без учета научного
содержания предмета нельзя себе представить ни дидактики, ни
психологии при его изложении.
Методика родного языка, по Пешковскому, как и всякая наука,
зависит от ряда других наук, а как прикладная (а она только
прикладная), конечно, зависит от ряда теоретических наук.
«Кроме того, как всякая наука, она может и должна иметь свои
специфические методы, систематизация которых может образовать
отдельную «методологию методики»2.
Так Пешковский раскрывает содержание названных им в ста-
тье терминов, шаткость понимания которых, их многочисленность
. является, по мнению автора статьи, «прямым социальным злом».
С точки зрения современного языкознания нельзя сказать, что
Пешковский был совсем неправ. В самом деле, методология, по
нашему мнению, это не только учение о том, как, каким путем
вести научное исследование, но и учение о том, из какой тео-
рии исходить при этом исследовании. Пешковский, указывая
1 А. М. Пешковский, О терминах «методология» и «методика»,
«Русский язык в советской школе», 1931, № 2—3, стр. 120.
* Там же, стр. 121.

на связь методологии науки о языке с самой теоретической (линг-
вистической) дисциплиной, конечно, был прав; вместе с тем он
подчеркивал и недопустимость отождествления методологии язы-
коведения с теорией языковедения. Недостаток в определении
самих понятий — терминов «методология» и «методика» — заклю-
чается в том, что Пешковский не подчеркивал роли мировоззрения,-
которое, конечно, налагает свою печать на научное исследование.
Таким образом, мы бы теперь определили методологию
вообще как совокупность философских принципов научного иссле-
дования, методологию советского языкознания как сово-
купность методов научного исследования, тео-
рии языкознания и мировоззрения ученого, благода-
ря которым (или с помощью которых) наука добывает свои поло-
жения. Следовательно, методология советского языко-
ведения включает в себя и общую теорию
языкознания, и совокупность методов научно-
го исследования (в том числе и совокупность конкретных
исследований в области отдельных языков и групп языков), и
диалектико-материалистический метод как на-
учное мировоззрение, как метод познания явлений в
природе и обществе.
Точно так же и советскую методику мы определили бы как
совокупность приемов преподавания научных
положений в свете передового марксистско-
ленинского мировоззрения. Только такое единство ме-
тода и мировоззрения обеспечивает и методологии и методике
прочные научные основания. Методика занимает подчиненное по-
ложение по отношению к методологии.
б) О методе систематического изложения
истории языка. Иначе говоря: какие принципы (пути) ис-
следования языковых явлений намечаются Пешковским, как они
переплетаются (скрещиваются) с методикой школьного изложе-
ния курса русского языка и в чем конкретно выражается в трудах
Пешковского связь и взаимодействие методологии и методики
языковедения? Обратимся к его специальной статье по этому во-
просу !, чтобы в последующем изложении проследить реализацию
этих принципов в лингвистических (частью и в методических) тру-
дах ученого.
Прежде всего о методе систематического изложения истории
языка.
Следует отметить, что Пешковский примыкал к тому течению
языкознания, которое исповедует теорию индоевропейского пра-
языка, но независимо от теории праязыка Пешковский всю-
ду следует сравнительно-историческому мето-
ду и пытается установить родственные лексические пласты славян-
ских языков.
1 А. М. Пешковский, Проблемы взаимоотношения методологии и
методики языковедения, «Вопросы методики», 1930, стр. 82—92.

Примыкая к тому принципиальному делению языковедении на
историческое и описательное, которое развито де Соссюром, Пеш-
ковский, однако, не идет до конца за де Соссюром в его противопо-
ставлении этих двух частей науки, как абсолютно не зависимых
одна от другой. «Для нас ясно,— пишет Пешковский,— что исто-
рия' каждого языкового факта должна начинаться с выделения его
из какой-то... языковой системы (ибо вне системы... ни один ре-
чевой факт не может быть языковым) и что, следовательно, исто-
рическое языковедение находится в прямой зависимости от описа-
тельного. Что касается обратной зависимости — описательного
языковедения от исторического, то она сказывается хотя бы в том,
что описание всякой несовременной языковой системы (мертвые
языки, праязыки, прежние эпохи современных языков) неизбежно
опирается «а историческую реконструкцию ее» К Для Пешковско-
го историческое и описательное языковедение — не два «языкове-
дения», как для де Соссюра, а лишь два отдела нашей
науки.
Но, оставляя вне сомнения внутреннюю контрастность этих
отделов, Пешковский отмечает, что она (эта контрастность) ска-
зывается резче всего и прежде всего на методе. Он считает
возможным использовать в высшей школе метод реконструкции
праязыков, или так называемый сравнительно-исторический ме-
тод. «Дело в том, — аргументирует он целесообразность этого ме-
тода, — что наши русские языки, а тем более диалекты, так близ-
ки друг к другу, что произвести на каких-нибудь двух-трех фактах,
взятых из разных языков или диалектов, реконструкцию соответ-
ствующих прафактов займет очень немного времени». Эта попыт-
ка опереться на сравнение «корреспондирующих фактов» белорус-
ского, украинского и русского языков и использовать некоторые
русские заимствования из романских языков и греческого языка
в пользу теории «индоевропейского праязыка» предпринимается
Пешковским во имя все той же методической цели — оживить,
углубить знакомство учащихся школы с методом исследования,
научить их понимать разницу между «сходством, совершенно слу-
чайным, сходством, происходящим от заимствования, и сходством,
происходящим от родства»2.
Для нас теперь совершенно ясно, что подобное взаимодействие
методологии и методики, проводимое Пешковским на основе идеи
родства индоевропейских языков (ив особенности родства славян-
ских языков), не является антинаучным, как пытались истолко-
вать теорию языкового родства марристы, как огня боявшиеся
предположения о происхождении материально-родственных язы-
ков из единого источника, ибо это предположение связывалось у
марристов с теорией «праязыка», который якобы должен быть
-обязательно расовым и библейским. В данном случае нас инте-
1 А. М. Пешковский, Проблемы взаимоотношения методологии
и методики языковедения, «Вопросы методики», 1930, стр. 82.
2 А. М. Пешковский, Сборник «Вопросы методики», 1930, стр. 83.

ресует у Пешковского не теория «индоевропейского праязыка»
(это скорее миф, а не теория), а мысли Пешковского о языковом
родстве отдельных народов.
Нам представляются далеко не беспредметными споры Пеш-
ковского с его противниками (в пределах индоевропеистики) о
том, каким методом вести систематическое изложение истории
языка: нисходя ли от современного состояния языка в глубины
прошлого или восходя от этого прошлого к современности? Для
Пешковского наиболее целесообразным представлялся метод
исхождения от современности к прошлому, что тоже кажется спор-
ным; в настоящее время в вузах история русского языка, напри-
мер, излагается именно как история, а не как проекция современ-
ности в прошлое.
Для нас существенно важным является выяснить понимание
Пешковским методологии описательного языко-
ведения, имеющего место в школе, где, действительно, вопросы
методологии вступают в тесные взаимоотношения с методикой.
С наибольшей отчетливостью эти взаимоотношения выявляют-
ся в вопросе о том, как вести научное исследование
(и параллельно, как вести школьное изложение) при анализе
грамматического явления: «от звуков к значениям»
или «от значений к звукам»? Все другие методические вопросы
при школьном изучении грамматики являются производными от
этого основного, принципиального' вопроса. Ниже мы остановимся
на нем несколько подробнее.
Линия взаимодействия методологии и методики в системе Пеш-
ковского сформировалась не сразу; она (эта линия) была стерж-
нем, вокруг которого шло теоретическое осмысление Пешков-
ским важнейших методологических и методических принципов.
Эти принципы лингвистического анализа выявились у Пешков-
ского прежде всего в решении вопроса о сущности грамматики,
ее составе и содержании и в определении понятий грамматической
формы и грамматической категории.
в) О сущности грамматики и о взаимосвязи
между грамматикой и семасиологией.
Содержание и сущность грамматики как науки связываются
Пешковским с понятием грамматической формы и грамматиче-
ской категории. Эти понятия были теоретическим основанием всей
грамматической системы Пешковского. Абстракция в грам-
матике тесно связывалась им с идеей формальности грам-
матики как науки «о формах слов и формах' словосочетаний».
Однако формальный характер грамматики, по Пешковскому, не
оторван от материального содержания нашего мышления, а тесно
с ним связан; формальные категории и формы слов и словосоче-
таний служат средством обнаружения процессов мысли в акте об-
щения между людьми.
Правда, в начале своей деятельности Пешковский неправильно
истолковывал отношения между грамматикой и семасиологией,

пытаясь первую определить как науку о «формальных принад-
лежностях слов в их отношении к материальным частям слова», а
за второй (семасиологией) оставляя лишь функцию использовать
«остатки звуковой массы слов, которые получаются после вычета
всех формальных элементов». Семасиология, по Пешковскому,
это область, не подлежащая рассмотрению в курсе грамматики.
Но этим по существу грамматика слишком прямолинейно отсе-
кается от семасиологии, а содержание от формы, что было харак-
терно для грамматической концепции некоторых последователей
фортунатовской школы.
Позднее Пешковский сам понял несостоятельность резкого раз-
граничения предмета грамматики и семасиологии и в методике из-
ложения грамматических категорий всюду подчеркивал един-
ство звука и значения («звукозначения»), единство смысло-
вой (семантической) и грамматической стороны слова и
предложения.
Подчеркивая серьезное значение смысловой стороны слов и
выражений в деле изучения языка, Пешковский, однако, далек
был от преувеличения роли семантики в языковом анализе (как
это выражено у Марра и у его последователей в лингвистике и ме-
тодике преподавания языковых дисциплин), а идея единства смыс-
ловой и формальной стороны языка нашла свое выражение в це-
лом ряде учебных книг и методических пособий, созданных Пеш-
ковским для школы и учителя («Наш язык», «Первые уроки рус-
ского языка», сборники статей по вопросам методики, лингвисти-
ки и стилистики и др.).
Это обстоятельство нельзя недооценивать, когда речь идет о
месте Пешковского в истории русской грамматической мысли
(особенно в истории школьной грамматики советского периода).
А. М. Пешковский достаточно отчетливо и в основном пра-
вильно решал вопрос о сущности грамматики, ее отличительных
чертах, пытаясь отграничить вещественные (реальные) значения
слов и предложений от грамматических значений. Об этом, в част-
ности, говорит следующее место в его труде «Русский синтаксис
в научном освещении»: «Но, например, между петь хором и летать
вереницей мы не найдем в отношении значения творительного па-
дежа никакого различия, несмотря на полное различие веществен-
ных значений в обоих компонентах. Таким образом, мы будем
стремиться не к индивидуализации значений в угоду словарю, а к
обобщению их, памятуя, что хотя соотношения между фор-
мальными и вещественными значениями и должны быть анализи-
руемы грамматистом, однако самый анализ этот предполагает
отделение изучаемых соотносящихся величин, а при таком от-
делении грамматические значения неминуемо должны оказаться
общими по самому существу грамматики» \
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис в научном освещении,
изд. 6, стр. 274.

Это определение специфических особенностей* грамматики как
абстракции языка является исторически закономерным: оно есть
логическое развитие лучших положений русской лингвистики XIX
и начала XX в. (ср. по этому вопросу взгляды Востокова, Белин-
ского, Буслаева, Потебни и др.). Плодотворность исканий Пешков-
ского в этой области стала особенно ясной после дискуссии 1950 г.
по языкознанию, когда была восстановлена и подчеркнута мысль
о том, что отличительной чертой грамматики является именно то,
что она дает общие правила об изменении слов и общие правила
для составления предложений. Однако в работах некоторых со-
ветских лингвистов периода 1950—1954 гг. (Н. С. Поспелов и др.)
излишне категорично грамматика изолировалась от лексики и се-
мантики предложений. Грамматика, согласно этой точке зрения,
имеет в виду не Конкретные слова и предложения, а вообще вся-
кие слова и предложения, безотносительно к конкретной форме
того или иного слова или предложения; абстрагируясь от частного
и конкретного как в словах, так и в предложениях, грамматика
берет то общее, что лежит в основе изменений слов и сочета-
ний слов в предложениях. Говоря об этих особенностях грамма-
тики, некоторые лингвисты слишком прямолинейно сопоставляли
грамматику с геометрией или с математикой в смысле безраз-
личия их общих законов по отношению к конкретным геометри-
ческим фигурам или телам, к конкретным математическим вели-
чинам.
Однако вряд ли есть основания сомневаться в том, что грам-
матика тесно связана с лексическим содержанием конкретных
слов, со смыслом предложений. Далеко не безразлично, например,
связать слова в структурные типы словосочетаний: ножка стола и
стол ножки (?); скоропостижно скончался и скоропостижно вы-
спался (?); многочисленные примеры семантически спаянных
(связанных) словосочетаний — свидетельство глубокой связи
грамматики с лексикой и семантикой 1. Отсюда не всякая грамма-
тически организованная структура предложения есть реальная
единица речи; реальной единицей речи может быть лишь та струк-
тура, которая выражает логически мотивированное соотношение
этой структуры с фактами и явлениями действительности. Напри-
мер, предложения Охотник убил оленя в лесу, Утки на озере пла-
вают и т. п. превращаются в бессмыслицу, если мы попытаемся
произвольно отвлечься от конкретно-лексического значения слов
этих предложений и логически мотивированных соотношений меж-
ду ними. Абстрагировавшись от реального и конкретного как в
словах, так и в предложениях, мы могли бы получить не-кую струк-
туру (схему) предложения, внешне сходную с предыдущей, но ли-
шенную реального содержания. Например: Лес убил охотника в
олене, Озеро на утках плавает и т. п. Но это уже не грамматика,
а пародия на грамматику.
1 Подробнее об этом см. в следующих главах нашей работы.

Если же искусственно отвлечься от конкретных слов и предло-
жений и понимать грамматику как чистую абстракцию язы-
ка вне ее отношения к лексико-семантической природе слов и пред-
ложений, то совершенно нельзя было бы понять семантическую и
вместе с тем грамматическую неразложимость многих тысяч сло-
весных групп (в том числе и фразеологических сочетаний) и даже
предложений 1. Прямо переходные глаголы обусловливают тип сло-
восочетаний в отличие от словосочетаний, где грамматически и
семантически господствующими словами являются косвенно пере-
ходные или непереходные глаголы; сравните: есть хлеб, любить
друга и форма родительного падежа в выпить воды, желать
победы, надеяться на спасение, овладеть славянскими языками
и т. д. Во всех подобных сочетаниях форма их никак не может
быть уподоблена геометрическим фигурам с их безразличием к
конкретной длине сторон (треугольника, ромба, куба и пр.), ибо
форма винительного падежа в словосочетаниях есть хлеб, любить
друга и форма родительного падежа в выпить воды, желать
победы не есть результат только одной грамматической
абстракции; скорее сама эта абстракция в ее разных фор-
мах— результат скрещивания и взаимодействия семантики и
грамматики.
Правда, в нашем советском языкознании проявляются иногда
и другие крайности, приводящие к отрицанию обобщающей силы
грамматики и к провозглашению определяющей роли семантики
(лексики) в построении синтаксических конструкций. Например,
акад. Л. В. Щерба писал: «Следует предостеречь от общераспро-
страненного предрассудка, будто управление слов определяется
грамматикой; на самом деле оно чаще всего оказывается принад-
лежностью каждого отдельного слова, а потому является фактом
словаря»2.
В полной солидарности с этим тезисом Л. В. Щербы находит-
ся и обобщение проф. В. П. Сухотина, утверждающего, что «зна-
чения или функции словосочетаний определяются вещественным
значением сочетающихся слов»3. Выходит, что грамматические ка-
тегории, о которых говорили проф. А. А. Потебня, акад.
А. А. Шахматов, не имеют никакого отношения к значению и
функциям словосочетаний.
Все это ведет к недооценке обобщающей силы грамматики, к
умалению роли грамматических категорий, как абстракции языка,
1 Ср. фразеологические сращения типа собаку^ съел, вверх тормашками,
у черта на куличках — они семантически неделимы, значение целого не мо-
жет быть выведено из компонентов. Ср. также фразеологические единства,
образные выражения типа держать камень за пазухой, выметать сор из избы,
класть зубы на полку, уйти в свою скорлупу и пр.
2 Л. В. Щерба, Преподавание иностранных языков в средней школе,
1947, стр. 93.
8 В. П. Сухотин, Проблема словосочетаний в современном русском
языке, «Вопросы синтаксиса современного русского языка», Учпедгиз, 1950,
стр. 176.

в угоду словарю. Между тем грамматическая абстракция, сопутст-
вующая реальным значениям слов и предложений, играет важную
роль в правилах построения словосочетаний и предложений. Грам-
матику нельзя ни растворять в лексике, ни противопоставлять ей,
ибо и та и другая живут в языке в органическом, диалектическом
единстве; будучи по своей природе противоположными друг другу,
они в то же время неразрывно связаны и взаимодействуют, причем
действие того и другого фактора проявляется с разной силой, в
зависимости от характера слов, типа словосочетания, структуры
предложения в целом. Например, в ряде словосочетаний (семан-
тически связанных) словарные условия господствуют, в других
случаях (в свободных словосочетаниях) ведущую роль играют
грамматические значения (принадлежность слова к той или иной
части речи), которые иногда и целиком определяют тип связи
слов друг с другом в составе предложения, вне зависимости от
лексических значений слов.
А. М. Пешковский, говоря о стремлении к обобщению в
грамматике, имел в виду не отрицание ее связи с лексикой
(словарем), с индивидуальными значениями слов и предложе-
ний, а выделение обобщающих абстрактных грамматических
категорий из многообразия конкретно значимых единиц нашей
речи.
Единицы нашей речи (слово, словосочетание и предложение)
составляют не арифметическую, механическую сумму значимостей,
а лексико-грамматическое единство.
Именно в этом направлении решается Пешковским вопрос о
сущности грамматики в ее отношении к лексике и семантике. В по-
следующем изложении его грамматической системы эта концеп-
ция ученого будет всюду чувствоваться.
г) О взаимоотношении двух аспектов анали-
за языковых фактов—морфологического и
синтаксического.
Этот вопрос имеет большое методологическое (и вместе с тем
методическое) значение.
Говоря о двух отделах грамматики (морфологии и синтакси-
се), Пешковский всюду подчеркивал приоритет синтаксического
начала. «На первый взгляд можно подумать, что в синтаксисе
изучается то же самое, что и в морфологии, только в другом по-
рядке; ведь всякое сочетание состоит из отдельных форм, так что
то, что изучается в морфологии порознь, то самое как будто бы
изучается в синтаксисе в связи... Но дело в том, что форма соче-
тания слов зависит не только от той или иной комбинации отдель-
ных слов, но и 1) от слов, не имеющих: формы, но входящих в те
же сочетания, 2) от порядка слов, 3) от интонации и ритма».
Мысль Пешковского о приоритете синтаксического начала в своих
теоретических основаниях резко отличается от тезиса Марра и его
«учеников» о синтаксисе как самой существенной части звуковой

речи; Марр и его «ученики» совсем выбрасывали морфологию за
борт грамматики, Пешковский же, наоборот, морфологию ценил
очень высоко.
В лингвистической литературе часто отмечалось, что Пешков-
скому не удалось правильно понять взаимоотношения двух от-
делов грамматики (морфологии и синтаксиса); правильно пони-
мая их взаимосвязь, он-де преувеличивал роль синтак-
сиса в грамматике.
Но для Пешковского морфология и синтаксис — это не две раз-
личные области грамматики; он считает, что лексико-морфологи-
ческая сторона речи (слова в их значениях и формах) выполняет
функцию синтаксического назначения. Сравнивая нашу речь с
цветным окном готического собора, Пешковский так определяет
общее значение синтаксических форм: «Синтаксические элемен-
ты — это те толстые свинцовые спайки, которые скрепляют все
стекла в одну прозрачную картину»1. Таким образом, и синтаксис
и морфология, по Пешковскому, имеют дело в сущности с одним
и тем же предметом исследования, но трактуют его не одинаково.
В последующем своем развитии Пешковский все больше подчер-
кивал роль синтаксического начала в грамматике и пришел к
убеждению, что «абсолютно несинтаксических категорий в языке
не существует»2, что только приоритет синтаксических категорий
над морфологическими обеспечивает нам связность речи и воз-
можность говорения и понимания.
Как мы уже отмечали, примат синтаксиса над морфологией
и отсюда вторичность частей речи сравнительно с членами предло-
жения принимались в русском языкознании до 1950 г. как осново-
полагающие начала (ср. работы акад. Буслаева, проф. Потебни,
проф. Богородицкого, академиков Шахматова, Виноградова, Ме-
щанинова и др.).
Теперь, после дискуссии 1950 г. по вопросам языкознания, в
особенности после объединенной научной сессии Академии наук
СССР и Академии педагогических наук РСФСР в ноябре 1950 г.,
наметилось новое понимание взаимоотношений между двумя
разделами грамматики — морфологией и синтаксисом; все боль-
ше подчеркивается идея их равноправия и самостоятельности,
хотя глухо упоминается и о их взаимосвязи.
Известно, что после смерти Н. Я. Марра усиливалось тяго-
тение рассматривать синтаксис в качестве квинтэссенции языка
как надстройки. Выдвигалось требование: свести морфологию к
синтаксису (она, по Марру, «лишь техника для синтаксиса»);
фонетика и морфология объявлялись «языковой техникой»; зани-
маться ими —удел несчастных формалистов. В синтаксисе, в>
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, 1914, стр. 357.
2 См. статью А. М. Пешковского «О грамматическом разборе», посмерт-
но опубликованную в журнале «Русский язык и литература в средней школен
1934, № 3.

совокупности синтаксических отношений марристы искали идео-
логию, «лингвистическую стадию» классовых взаимоотношений. ,
Пешковский не имел никакого отношения к этой вульгарно-
социологической концепции в языкознании. Однако упорное
подчеркивание Пешковским синтаксического .начала как веду-
щего иногда было чрезмерным, что не могло не вести в методи-
ке преподавания русского языка к излишнему преувеличению
роли синтаксиса. Подчинив морфологию синтаксису и рассмат-
ривая морфологические явления лишь в аспекте синтаксическом,
Пешковский тем самым объективно толкал учителей к недооцен-
ке морфологии как самостоятельного отдела грамматики, хотя
субъективно он и считал морфологию важной составной частью
грамматики. Бесспорно, что для углубленного изучения морфо-
логии нужно иметь некоторые сведения и представления из об-
ласти синтаксиса. С другой стороны, для серьезного изучения син-
таксиса нужно хорошо знать морфологию. Следовательно, речь
может идти о строго продуманной и умело проведенной взаимо-
связи двух отделов грамматики, а не о растворении одного отдела
в другом.
Впрочем, в решение этого вопроса было бы необходимо внес-
ти значительно большую ясность. Дело в том, что широко рас-
пространенный в нашей периодической печати последних лет те-
зис о равноправии двух отделов грамматики —
морфологии и синтаксиса — влечет за собою много недоразумений.
В особенности много несообразностей в этом плане обнаружи-
вается в методической литературе. Все это является резуль-
татом смешения двух различных аспектов при
решении вопроса о взаимоотношении отделов
грамматики: методологическом и методиче-
ском.
В методологическом плане вопрос о соотношении от-
делов науки решается совершенно ясно и отчетливо: все отделы
языкознания представляют собой диалектическое единство, все
они взаимосвязаны и взаимообусловлены на основе ведущей
коммуникативной функции языка, и в этом аспекте ни о каком
равноправии отделов науки не может быть речи.
Что же касается методического плана изучения разде-
лов курса русского языка в школе (начальной, средней и выс-
шей), то правомерно говорить об известном равноправии отде-
лов курса русского языка, т. е. о их относительной самостоя-
тельности (фонетике, лексикологии, лексикографии, графике,
орфоэпии, так же как и об относительном равноправии и само-
стоятельности отделов грамматики — морфологии и синтаксиса;
каждый из этих отделов имеет свою специфику, свой объект
изучения).
Причем это «равноправие» неизбежно нарушается на разных
этапах изучения курса; то та, то другая сторона курса выступа-
ет как главная, методически господствующая. Именно в этом

смысле и следовало бы понимать (в целях разграничения раз-
ных этапов изучения грамматики) постановление Объединенной
сессии Отделения литературы и языка Академии наук СССР и
Академии педагогических наук РСФСР по вопросам преподава-
ния языков в онколе.
Но в этом решении, к сожалению, методологическая и мето-
дическая сторона вопроса не разграничены с необходимой чет-
костью.
«Грамматика должна быть положена в основу школьного
курса русского языка... ^— читаем мы в постановлении. — Морфо-
логия и синтаксис являются двумя равноправными разделами
грамматики. Они связаны между собой, но они имеют свою спе-
цифику». А дальше в постановлении даются методические ука-
зания: «При изучении морфологии в V и VI классах учащимся
следует показать, что изменения слов определяются сочетанием
слов в предложении. Вместе с тем учащиеся должны получить
ясное представление также о системе форм словоизменения,
присущих частям речи. Для этого необходимо сосредоточить
внимание учащихся и на самих формах, взятых вне предложе-
ния, используя для этого, в частности, таблицы склонения и
спряжения. При изучении морфологии преимущественное внима-
ние должно уделяться морфологическому разбору, а синтакси-
ческий разбор по отношению к нему должен играть подчиненную
роль, при изучении же синтаксиса — наоборот» \
Несогласованность и пестрота критериев в решении вопроса
о взаимоотношении отделов грамматики выражены довольно от-
четливо.
Это и породило путаницу в объяснении проблемы соотноше-
ния отделов грамматики как науки и как предмета школьного
изучения.
Тезис о равноправии отделов грамматики, видимо, понравил-
ся и многим преподавателям высшей школы, а также некоторым
научным работникам: он прост до примитивности и освобожда-
ет от необходимости более глубокого анализа проблемы.
Вспомним недавнее прошлое нашей отечественной науки в
решении этого вопроса.
Акад. А. А. Шахматов в своем монументальном труде
«Синтаксис русского языка» в разделе третьем («Синтаксис ча-
стей речи»), определяя часть речи как «слово в его отношении к
предложению или вообще к речи», намечает известную подчи-
ненность морфологии синтаксису (ее несамостоятельность):
слово как часть речи познается только в его отношении к пред-
ложению (а не вне предложения). «Морфологические признаки
отнюдь не составляют сами по себе основания для различения
частей речи».
1 «Материалы объединенной научной сессии АН СССР и АПН
РСФСР» (27—29 ноября 1950 г.), изд. АПН РСФСР, М., 1951, стр. 149.

Связь частей речи с грамматическими категориями является,
по Шахматову, существенным признаком, отличающим части
речи друг от друга. Морфология, по Шахматову, — лишь
подсобная дисциплина синтаксиса, хотя он и на-
мечает для морфологии свои объекты исследования. Впрочем,
значение термина «морфология» в словоупотреблении Шахма-
това колеблется. С одной стороны, он был склонен ограничить
морфологию учением о словоизменении (ср. «Синтаксис», вып. 1,
стр. 423, вып II, стр. 195) и считать, что «части речи могут
различаться .морфологически, т. е. слова, относящиеся
к одной части речи, могут отличаться или самым своим строени-
ем или способностью изменяться по грамматическим категори-
ям от слов, относящихся к другим частям речи» *. С другой сто-
роны, Шахматов отмечал, что «морфологические признаки от-
нюдь не составляют сами по себе основания для различения
частей речи», и полагал, что «морфологические изменения соот-
ветствуют грамматическим категориям; существен-
ным признаком, отличающим части речи друг от друга, являет-
ся связь каждой из них с этими грамматическими категориями,
а так как категория грамматическая познается в синтаксисе, то
синтаксическое определение частей речи должно принять во вни-
мание и ту связь, которая имеется между отдельными частями
речи и грамматическими категориями»2. Следовательно,
по Шахматову, учение о частях речи не может быть из-
ложено целиком только в морфологии (ибо формы слов связаны
с грамматическими категориями, познающимися только (?) в
синтаксисе); с другой стороны, это учение о частях речи не мо-
жет быть полностью проведено только в синтаксисе (ибо грам-
матические категории обнаруживаются и с помощью форм слов).
Вот почему Шахматов вынужден признать, что «самое содержа-
ние учения о частях речи составляет, между прочим, определение
«грамматических категорий в их отношении к частям речи»3.
Возможно, что на Шахматова оказали влияние мысли Бус-
лаева: «Все части речи и изменения их получают свой смысл
по месту, занимаемому ими в предложении. Впрочем, кроме то-
го, имеют они и свое собственное неизменное значение как от-
дельные формы. Определение этих форм и составляет учение о
категории частей речи» 4.
Следовательно, Шахматов полагал, что синтаксис и морфо-
логия, как отделы грамматики не равноправны, что их области
нельзя рассматривать как смежные (в одной плоскости). Они
взаимопроникаемы, проецируются друг на друга.
1 А. А. Шахматов, Синтаксис русского языка, 1941, § 489, стр. 420.
2 Там же.
3 Там же.
4 Ф. И. Буслаев, Опыт преподавания отечественного языка, М., 1844,
ч. II, стр. 6 (в последующих изданиях эта формулировка снята).

Синтаксис Шахматов определяет как ту «часть
грамматики, которая рассматривает способы
обнаружения мышления в слове»1.
Здесь он следует в известной мере Потебне и его учени-
ку Д. Н. Овсянико-Куликовскому, хотя Потебня, проти-
вополагая этимологию синтаксису, как создание форм «их упот-
реблению» или как «историческую точку зрения» «описательной»,
синтаксис определял как «момент истории языка»2. Овсяни-
ко-Куликовский определял синтаксис как «часть грамма-
тики, занимающуюся изучением употребления слов и их соче-
таний в процессах речи — мысли» 3.
Еще ярче эта мысль выражена у проф. Богородицкого:
«Морфология... инвентарь отдельных категорий слов и их форм,
а синтаксис показывает все эти слова и формы в их движении и
жизни — в предложении»4. Известно, что Пешковский, объявляя
предметом синтаксиса «формы словосочетаний» (влияние Фор-
тунова), включил в изложение синтаксиса учение о предложе-
нии (влияние Потебни и Шахматова).
Задачей синтаксиса, по Шахматову, является «изучение как
предложения, т. е. словесного выражения единицы мышле-
ния, так и выделившихся... словосочетаний и слов, на-
сколько, однако, эти последние — в своей ли форме или в своем
употреблении — не потеряли связи с предложением, сохранив
значение частей или членов предложения»5.
Область синтаксиса, по Шахматову, простирается очень ши-
роко. «Вне области синтаксиса, — говорит он, — остаются... толь-
ко те элементы языка, которые потеряли свою непременную
связь с предложением, которые хотя и обнаруживаются в пред-
ложении, но могут быть отвлечены от него, не завися ни в своей
форме, ни в своем значении от окружающих слов. Эти элементы
рассматриваются частью в других частях грамматики (фонети-
ке, морфологии, словообразовании), частью в тех отделах учения
о языке, которые посвящены слову, отвлеченному от предложе-
ния (лексикология, семасиология)».
Всякая грамматическая форма, рассматриваемая со стороны
значения, по Шахматову, есть форма синтаксическая б.
Позже Пешковский утверждал даже, что «абсолютно несин-
таксических категорий в языке не существует». Однако этот те-
зис Пешковского лишь внешне сближается с изложенным выше
1 А. А. Шахматов, Синтаксис, изд. 2, 1941, стр. 17.
2 А. А. По те б н я, Из записок, ч. I—II, стр. 38, 39, 46.
3 Д. Н. Овсянико-Куликовский, Синтаксис русского языка, изд. 2
СПБ, 1912, стр. 1.
•Богородицкий, Общий курс русской грамматики, изд. 5, 1935,
стр. 207.
6 А. А. Шахматов, Синтаксис русского языка, 1941, § 1.
6 См. об этом во вводной статье С. И. Бернштейна к «Очерку» Шахмато-
ва, 1941, изд. 4, стр. 41.

учением Шахматова о синтаксической форме; по существу же
учение Пешковского об отсутствии «абсолютно несинтаксиче-
ских категорий» восходит к учению Фортунатова о формах сло-
вообразования и формах словоизменения, а также к учению По-
тебни, отрицающего грамматическую и лексическую реальность
отдельного слова (она познается, по мысли Потебни, только в
предложении).
Рассуждения классиков русской лингвистики по этому во-
просу и до сих пор сохраняют интерес в плане более глубокого
уяснения проблемы взаимоотношения двух отделов грамма-
тики.
Отделы грамматики (морфология и синтаксис) —это
не механическое, а диалектическое единство,
и их взаимодействие в языке осуществляется на основе веду-
щей роли синтаксиса, который является «организацион-
ным центром грамматики» (формула акад. В. В. Виноградова
периода 1947 г.).
Тогда В. В. Виноградов, продолжая углубленно истолковы-
вать взаимоотношения разных сторон языка, писал о том, что
все стороны языка скрещиваются, взаимодействуют, что даже
в грамматической структуре слов (а не только предложений)
морфологические своеобразия сочетаются с синтаксическими в
органическом единстве. «Морфологические, формы,—
утверждал В. В. Виноградов вслед за Богородицким, Шахмато-
вым, Пешковским и другими русскими лингвистами,— это от-
стоявшиеся синтаксические формы. Нет ничего
в морфологии, чего нет или прежде не было в синтаксисе и лек-
сике. История морфологических элементов и категорий — это
история смещения синтаксических границ, история превраще-
ния синтаксических пород в морфологические. Это смещение
непрерывно. В морфологических категориях происходят посто-
янные изменения соотношений, и импульсы, толчки к
этим преобразованиям идут от синтаксиса.
Синтаксис — организационный цент граммати-
ки» 1.
В борьбе с ошибками марристов, выбросивших морфологию
за борт грамматики и рассматривавших грамматику как механи-
ческую сумму лексики и синтаксиса, советские языковеды после
1950 г. увлеклись другой крайностью: предав забвению
идею о ведущей основе во всяком диалектическом
единстве, стали рассматривать морфологию и синтаксис как ме-
ханическое единство и подчеркивать их равноправие.
Эту «игру в новинки» на серьезном научном фронте очень
хорошо изобличил акад. Л. А. Булаховский, который в ре-
цензии на академическую «Грамматику русского языка» (1954,
1 В. В. Виноградов, Русский язык, 1947, стр. 29 (выделено мной.—»
А. Б).

т. II) заметил: «Несколько странно читать на странице 7 эле-
ментарные замечания по поводу отношения к синтаксическим
морфологических категорий, замечания, в которых «исправля-
ется» такой выдающийся ученый, как А. А. Шахматов» \
Спору нет, каждый из отделов грамматики имеет свой объект
изучения: морфология исследует слово, его формы главным об-
разом в статике, а синтаксис исследует типы словосочетаний и
структуру предложения как грамматически и интонационно
оформленную единицу мышления в процессе познания действи-
тельности и в акте общения, т. е. в динамике.
Многие морфологические категории (например, категория
падежа) познаются только в синтаксисе — в связи слов друг с
другом в составе предложения; другие же категории являются
чисто морфологическими (категория рода и категория субъек-
тивной оценки, например), в-третьих причудливо и с разной си-
лой сцепляются и лексические, и морфологические, и синтакси-
ческие приметы (категория части речи вообще, категория наре-
чия в частности).
Словом, все стороны языка так тесно взаимосвязаны и так
сложно сплетены, что нельзя их абсолютно изолировать друг
от друга или выстраивать в один ряд как равноправные, так как
в одном4 случае преобладает лексическое начало (в категории
имен числительных, например), в другом морфологическое
(в категории рода и др.), в третьем синтаксическое (в категории
состояния), в четвертом случае действуют почти все факторы:
лексические, морфологические и синтаксические (в категории
залога, например).
Таким образом, самостоятельность отделов грамматики весь-
ма относительная, и о равноправии их можно говорить лишь
очень условно (главным образом в методическом плане), искус-
ственно отвлекаясь от сложной природы нашей мысли — речи,
от тончайших переплетений в ней лексических, морфологических
и синтаксических категорий, которые совместно получают свою
полную силу лишь в составе предложения (т. е. в синтаксисе).
Несомненно, слово как лексико-грамматическая единица по-
знается во всей полноте лишь в его отношении к предложению и
в составе предложения, поэтому правомерно говорить об
известной подчиненности морфологии синтак-
сису и, следовательно, о несамостоятельности морфологии.
Наступила пора восстановить в правах хорошую традицию
(русской науки вообще и русской лингвистики в частности) раз-
вивать, углублять научное решение теоретических проблем,
опираясь на все лучшее, что есть в трудах наших предшествен-
ников, и обогащая науку все новыми и новыми наблюдениями и
обобщениями фактов языковой действительности.
1 См. «Русский язык в школе», 1955, № 5, стр. 71.

Автономия морфологии, автономия синтаксиса, суверенитет
фонетики \ равноправие отделов языкознания — все подобные
нововведения последних лет необходимо решительным образом
пересмотреть под углом зрения взаимосвязи, взаимодействия и
диалектического единства всех отделов науки о языке. Всякие
рассуждения об автономии и равноправии двух отделов грамма-
тики являются в конечном счете антинаучными.
Положительное значение системы синтаксиса у Пешковского
заключается в том, что он, нарушив фортунатовское понимание
синтаксиса как учения о формах словосочетания, по существу
под видом словосочетаний представил синтаксис как учение
о предложении, тем самым устанавливая естественную связь
грамматики с логикой и психологией, ибо предложение явля-
ется ведущей, организующей единицей нашей речи, грамматиче-
ски оформленной и выражающей относительно законченную
мысль в акте общения между людьми.
д) Учение Пешковского о грамматической
форме.
Переходя к вопросу об учении Пешковского о грамматиче-
ской форме, необходимо отметить, что формы слова и формы
словосочетания Пешковский считал основными и в то же время
труднейшими понятиями грамматики.
И это, конечно, правильно.
Пешковскому не удалось до конца разрешить всех труднос-
тей на пути выяснения этих понятий. И не удивительно. Многие
ученые отмечают сложность проблемы и необходимость решать
ее в тесной связи с общефилософскими проблемами.
«Вопрос о форме слова — сложный вопрос, который может
-быть решен только при правильном понимании категорий языка
и мышления»2. «Слово — структура сложная. Смысловое един-
ство слова сочетается с реальным или потенциальным многооб-
разием его форм» \ В специальных работах, посвященных этому
вопросу, за последние 10—15 лет уже в известной мере опреде-
лен объем самой проблемы и намечено ее разрешение. Однако
нас интересует сейчас не вся проблема в целом, а лишь те
принципы, которые следует положить в основу критики по-
нятия слова и его формы у Пешковского.
Уже Маркс отмечал, что «на духе с самого начала тяго-
теет проклятие «отягощения» его материей, которая выступает
1 Справедливо замечание А. А. Реформатского по поводу теснейшей свя-
зи фонем и морфем: «Фонемы существуют не «где-то», а только в морфемах,
и сами морфемы (их типы: корень, префикс, суффикс, флексия), и характер их
соединения в слове — необходимые характеристики «условий» для существо-
вания фонем», «Вопросы языкознания», 1957, № 2, стр. 102.
2 Е. М. Галкин а-Ф е д о р у к, Понятие формы слова. Труды Мо-
сковского государственного института истории, философии и литературы,
т. IX, философский факультет, 1941, стр. 97
8 В. В. Виноградов, О формах слова. Известия АН СССР, отд. ли-
тературы и языка, 1944, т. 3, вып. 1, стр. 35.

здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков — словом, в ви-
де языка».
Известна формула Маркса—Энгельса о том, что «язык
возникает лишь из потребности, из настоятельной нужды в об-
щении с другими людьми» 1. Следовательно, язык есть матери-
альная форма выражения мысли. Деятельность нашего мышле-
ния состоит в том, что оно отображает явления объективного
мира, значение и содержание и вместе с тем формы этих явле-
ний. С этой точки зрения можно сказать, что слово — это един-
ство звуковой формы и значения, это выражение понятий о пред-
метах и явлениях действительности, воспринимаемых нами с по-
мощью органов чувств и сознания. Деятельность нашего языка
и состоит в выражении и коммуникации отраженной мышлением
действительности. Язык регистрирует и закрепляет в словах и в
соединении слов результаты работы мышления, отражает в на-
шем сознании предметы и явления объективного мира. Только
с помощью языка люди общаются друг с другом, обмениваются
мыслями.
В. И. Ленин говорил о том, что процесс нашего познания
мира идет от живого созерцания к абстрактному мышлению и
от него к практике. В мышлении нет ничего, что стояло бы вне
действительного мира, а в языке выражается все то, что есть в
мышлений. Реальность мысли проявляется в языке. Непосред-
ственная связь сознания с внешним миром через ощущение есть,
по Ленину, превращение энергии внешнего раздражения в факт
сознания 2- Чувственное восприятие дает предмет, рассудок —
название для него. В рассудке нет ничего вне чувственного вос-
приятия, но то, что в чувственном восприятии находится фак-
тически, то в рассудке находится лишь номинально, по назва-
нию.
Наше мышление отражает и содержание и формы действи-
тельности; мышление само является одной из форм движения
материи 3. Энгельс видит большую заслугу Гегеля в том, что он
исследовал предпосылки нашего мышления не только со стороны
содержания, но «также и с точки зрения формы» 4. Формой мышле-
ния является язык, вне которого не может быть никакого мышле-
ния, ибо оголенных мыслей, мыслей без слов не существует.
В слове реализуется единство лексического
значения (т. е. соотношения слова с предметом или понятием о
предмете или явлении), логического значения (т. е. со-
отношения с формами мысли) и грамматического значе-
ния (т. е. того добавочного, сопутствующего значения, с помощью
которого слова изменяются и сочетаются друг с другом в речи).
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. IV, стр. 20—21.
2 См. В. И. Ленин, Сочинения, т. 14, стр. 39.
8 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIV, стр. 364.
•Там же, стр. 343.

Это единство не механическое, а диалектическое, ибо взаимоотно-
шения между лексической, логической и грамматической сторо-
нами слова чрезвычайно сложные и часто противоречивые; диа-
лектический метод «берет вещи и их умственные отражения глав-
ным образом в их взаимной связи, в их сцеплении, в их движе-
нии, в их возникновении и исчезновении...»1
И формы, и значения слова — понятия исторические, измен-
чивые, развивающиеся. Поэтому для понимания сложных диа-
лектических взаимоотношений между формой и содержанием
слова следует учитывать специфику отношений между формой и
содержанием вообще. «Содержание без формы невозможно, но
дело в том, что та или иная форма, ввиду ее отставания от свое-
го содержания, никогда полностью не соответствует этому со-
держанию и, таким образом, новое содержание «вынуждено»
временно облечься в старую форму, что вызывает конфликт
между ними»2. Но конфликт существует не между содержанием
и формой вообще, а между старой формой и новым содержани-
ем, которое ищет новую форму и стремится к ней.
Грамматические формы, правила и законы, как уже отмеча-
лось, отражают процессы нашего мышления в самом общем,
абстрактном виде.
Следовательно, в форме слова, как и в грамматическом строе
вообще, нельзя видеть непосредственное отражение обществен-
ной жизни и культуры народа, как то пытались представить
Н. Я. Марр и его ученики, выводя морфологические формы и
грамматический строй языка из социально-классовых отношений
той или иной стадии общественного развития; нет, грамматиче-
ские формы — это результат длительной абстрагирующей рабо-
ты человеческого мышления, а не непосредственный результат
культурно-исторических, экономических и социально-классовых
отношений. Поэтому понять сущность грамматической формы и
категории можно лишь исходя из внутренних законов языково-
го развития, обусловленных в конечном счете историей разви-
тия общества, его культуры и науки, ибо язык относится к чис-
лу общественных явлений, действующих за все время сущест-
вования общества.
В связи с историей вопроса о грамматической форме остано-
вимся кратко на взглядах отдельных ученых-лингвистов по это-
му вопросу.
Проф. А. А. Потебня выступал против механического рас-
сечения слова на две части — на основу и формальную принад-
лежность. Он подчеркивал принцип однородности грамматиче-
ской формы с вещественным значением. «Грамматическая форма
есть значение, а не звук», — писал Потебня. — «Мысль в фор-
мальном языке никогда не разрывает связи с грамматическими
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIV, стр. 23.
2 И. В. Сталин, Анархизм или социализм, Сочинения, т. 1, стр. 117.

формами: удаляясь от одной, она непременно в то же время со-
здает другую»Л Звук, являющийся грамматическим средством
языка, может теряться. Но это не значит, что тем самым пере-
стает распознаваться грамматическая категория, а значит толь-
ко, что «она пользуется для распознавания формы другим, более
тонким средством, а именно знанием места, которое занимает
слово в целом»2. Но понятие грамматической формы слова вы-
текает у Потебни из более широкого- понимания слова, его со-
держания, из идеи неразрывной связи языка и мышления. В
языке все оформлено. «Язык, — по определению Потебни, — есть...
форма мысли, но такая, которая ни в чем, кроме языка, не
встречается» 8. «Содержание языка состоит лишь из символов
внеязычного значения и по отношению к последнему есть фор-
ма». «Формальность... свойственна всем языкам, все равно, име-
ют ли они грамматические формы, или нет». Для Потебни лишь
контекст языкового целого может служить смысловым фоном
осуществления речи, для определения языковых форм. «Нет
формы, присутствие и функции коей узнавались бы иначе, чем
по смыслу, т. е. по связи с другими формами и словами в речи
и языке». С этой точки зрения в русском языке нет бесформен-
ных слов, так как лексическое значение всякого слова подводит-
ся под ту или иную грамматическую категорию, ибо граммати-
ческое значение органически входит в смысловую структуру
каждого слова, находя выражение в его речевом употреблении.
Отсюда у Потебни разрабатывается понятие «внутренней фор-
мы», теория единства членораздельного звука и значения.
Но в последней четверти XIX в. при общем усилении эмпи-
ризма в языковедении понятие внутренней формы практически
было отвергнуто и внимание языковедов было сосредоточено
на внешних формах языка.
Многозначность термина «форма» породила ряд научных не-
доразумений, гибельно отразившихся на развитии грамматиче-
ской науки. Упускалось из виду, что различия между основными
типами слов определяются не только грамматической природой
(формой) слов, но и их грамматическими функциями в предло-
жении. Понятие формы слова отождествлялось с формальными
признаками значения, иногда же форма слова просто смешива-
лась с окончанием. Чаще под формой слова понималось внешне
морфологическое выражение грамматического значения в строе
отдельного слова.
В результате понятие языковой формы свелось к сумме мор-
фологических форм (корень и аффиксы) и синтаксических форм,
понимаемых как конструкции из морфологически оформленных
1 А. А. Потебня, Из записок по русской грамматике, ч. I— II,
стр. 41, 55.
2 Там же, стр. 58.
8 Там же, стр. 63.

слов. Именно отсюда появляется деление слов на форменные
и бесформенные 1.
«Присутствие в слове делимости на основу и аффикс дает
слову то, что мы называем его формой»2,—писал акад. Ф. Ф. Фор-
тунатов. Одни слова, по Фортунатову, имеют форму (напри-
мер, вод-а), другие бесформенные, лишены формы (например,
несклоняемые существительные типа пальто, наречия здесь, там,
дома, завтра и т. п.). Слова с формами составляют разряд
слов «грамматических», все остальные слова, не имеющие фор-
мы, считаются неграмматическими и остаются за пределами
морфологии, хотя и могут рассматриваться в синтаксисе — в
связи с изучением форм словосочетания. Такое понимание фор-
мы слова отражается на понимании терминов: формы словооб-
разования и формы словоизменения. Последние — это флексии
падежей и спряжения. Формы же словообразования—это че-
редования звуков основы, суффиксов, приставки, посредством
которых образуются новые слова или лексически изменяются
уже существующие слова. Такое понимание формы слова как
отдельного морфологического элемента в составе отдельного
слова очень узко и отвергнуто большинством лингвистов. Сущ-
ность ошибок Фортунатова сводится к тому, что под «формаль-
ной принадлежностью» слова Фортунатов понимал ту принад-
лежность звуковой стороны слова, которая видоизменяет значе-
ние другой, основной принадлежности этого слова. Это опреде-
ление, опираясь на чисто морфологический состав слова, не ох-
ватывает всех признаков формы, что и привело сторонников
Фортунатова к ряду грубых формалистических ошибок. Понятие
формы слова у Фортунатова совпадает с понятием аффикса
(«формальной принадлежности»), которая будто бы служит
единственным показателем формы. Основной порок фортунатов-
ской концепции формы слова состоит в упрощении этого поня-
тия, в подмене сущности грамматической формы одним из фак-
торов, создающих форму. Отсюда в системе Фортунатова воз-
никают и внутренне противоречивые понятия «неграмматическо-
го слова» и «неграмматического предложения».
Такое обеднение понятия формы в языке вызывает извест-
ную реакцию в языковедении XX в., в частности в трудах акад.
А. А. Шахматова. Для Шахматова в содержание граммати-
ческой формы входят все средства грамматических отношений
в языке: не только формы словообразования и словоизменения
(аффиксы, их порядок в слове или во фразе, чередование глас-
1 Ср. А. М. Пешковский, Школьная и научная грамматика, изд. 2,
1918, стр. 20.
2 Ф. Ф. Фортунатов, Сравнительное языковедение, Лекции, читан-
ные в 1899—1900 гг., литографированное издание, стр. 88; см. о формах от-
дельных полных слов в «Сравнительном языковедении» (общий курс), впер-
вые напечатанном в избранных трудах акад. Ф. Ф. Фортунатова (Учпедгиз,
1956, т. I, стр. 136—151).

ных, внутренняя флексия^ ударение, тон, нулевые морфемы), не
только порядок слов, ударение, интонация, связь с другими сло-
вами, но и служебные слова и даже корни слов в той мере, в
какой они выражают не вещественные, реальные, а сопутствую-
щие грамматические" представления \
Сравнивая точку зрения Потебни и Шахматова по этому во-
просу, следует отметить, что у Шахматова нет такого подчерк-
нутого слияния значений слова (грамматического и веществен-
ного), как у Потебни. Наоборот, он разграничивает их: «Грам-
матическое значение языковой формы противополагается ре-
альному ее значению... Реальное значение связывает слово не-
посредственно с внешним явлением, грамматическое значение
связывает его прежде всего с другими словами, со значением
других слов» 2. Отсюда Шахматов делает глубокое определение
грамматических значений, как значений сопутствующих, совме-
щающихся со значениями реальными. Эти сопутствующие понятия
«находят себе морфологическое или синтаксическое выражение».
Грамматической формой Шахматов называет и «морфологичес-
кое обнаружение грамматического понятия»3.
Грамматическими категориями, по Шахматову, определяет-
ся внутренняя связь отдельных слов между собой и отношение
их к предложению; слова определяются как части речи именно по-
стольку, поскольку они вызывают представление о грамматиче-
ских категориях или, напротив, не вызывают такого представ-
ления.
Осознание ошибочности концепции Фортунатова было пре-
допределено у Пешковского именно таким пониманием вопроса
Шахматовым, взгляды которого в свою очередь сложились под
большим влиянием Потебни.
Отсюда все более осознается несостоятельность узкоморфо-
логического критерия Фортунатова в определении термина
«форма слова». Акад. Л. В. Щ е р б а в статье «О частях речи»4
обстоятельно излагает понятие «формального признака» или
«внешнего выразителя грамматической категории». Внешние
выразители категории, по мнению Щербы, могут быть самые
разнообразные: «изменяемость слов разных типов, префиксы,
суффиксы, окончания, фразовое ударение, интонация, порядок
слов, особые вспомогательные слова, синтаксическая связь и т. д.».
Признаки, выразители категории могут быть положительны-
ми или отрицательными; так, «неизменяемость» слов как проти-
воположение «изменяемости» также может быть выразителем
1 См ст. С. И. Бернштейна «Основные вопросы синтаксиса в освещении
А. А. Шахматова (Известия ОРЯС АН СССР, т. XXV, 1922); то же в журнале
«Русский язык в школе», 1940, № 4.
2 А. А. Шахматов, Синтаксис русского языка, 1941, § 497.
3 Там же, § 499, стр. 434.
4 Л. В. Щерба, О частях речи в русском языке, «Русская речь»,
вып. II, новая серия, изд. «Академия», 1928.

категории, например, наречия. «Противополагая форму, знак
содержания, значению, я позволю себе,— замечает Щерба, —
называть все эти внешние выразители категорий формальными
признаками этих последних. Существование всякой категории
обусловливается тесной и неразрывной связью ее смысла и всех
ее формальных признаков»
Проследим формирование концепции Пешковского по
этому вопросу.
Если в ранней своей концепции Пешковский безоговорочно
принимает фортунатовское определение формы слова, как «спо-
собности отдельных слов выделять из себя для сознания говоря-
щих формальную и основную принадлежность слова» 2, то в
дальнейшем он все более решительно критикует учение Форту-
натова о формах слова и отказывается от механического разры-
ва «формы» и «значения»; точка зрения Потебни, утверждавше-
го, что «форма» есть функция «значения», становится для Пеш-
ковского господствующей, хотя он и не отождествляет понятия
«значение» и «форма», как это звучит у Потебни («грамматиче-
ская форма есть элемент значения и однородна с его веществен-
ным значением») 3.
И если Пешковский, вводя понятие «формальной категории»,
не устранил некоторой сбивчивости в употреблении термина
«форма» (как говорит об этом проф. С. И. Б е р н ш т е й н 4), то
нельзя не видеть, что уже в промежуток между вторым и треть-
им изданием «Русского синтаксиса» Пешковский обнаружил в
формулировке Фортунатова «непригнанность определения грам-
матики к определению формы». «Я думаю,— пишет он,— что в
определении грамматики Фортунатов сдвигал понятие формы
несколько в другую сторону... приближая к понятию «слова,
имеющего форму»... Думаю, что грамматика, как и другие отделы
языковедения, не есть наука о «способностях» слов, а есть наука
об определенных языковых фактах. Такими фактами являются
формальные принадлежности слов в их отношениях друг к дру-
гу и к материальным принадлежностям. А факты эти, конечно,
суть проявления соответствующей общей способности слов, вер-
нее, нашей способности сознавать их»5.
И далее в этой же статье Пешковский, рассматривая вопрос
о формах слов и словосочетаний, говорит, что «ультраформа-
1 Л. В. Щерба, О частях речи в русском языке, «Русская речь», вып. II,
новая серия, изд. «Академия», 1928, стр. 7—8.
2 Ф. Ф. Фортунатов, Сравнительное языковедение, Курс лекций,
1901—1902, Учпедгиз, 1956, стр. 136; ср. у Пешковского «Русский синтаксис»,
1914, стр. 3.
3 А. А. Потебня, Из записок по русской грамматике, ч. I—II, изд. 2,
стр. 29.
4 См. упомянутую выше статью С. И. Бернштейна о Шахматове, стр. 16.
5 А. М. Пешковский, В чем же, наконец, сущность формальной грам-
матики? Сборник статей, 1925, стр. 17.

листы» не видят синтаксических значений в языке, т. е. они по-
нимают значения лишь в пределах отдельного слова., «Этот ве-
ликий разрыв звуковой и смысловой стороны речи, недостаточ-
но еще до сих пор подчеркнутый в литературе, делает чрезвы-
чайно трудным разграничение понятий формы слова и формы
словосочетаний, а с ними и разделение грамматики на морфоло-
гию и синтаксис», — пишет Пешковский. В результате редакци-
онной обработки фортунатовской формулы Пешковский прихо-
дит в 3-м издании «Русского синтаксиса» к следующему опреде-
лению: «Форма слова есть особое свойство его, в силу
которого оно распадается по звукам и по значению
на основу и формальную часть, причем по зву-
кам формальная часть может быть и нулевой»1.
Это определение Пешковский иллюстрирует следующим рас-
суждением. В одном и том же слове может быть и несколько
формальных частей, а стало быть и несколько форм. При
этом формальные части могут стоять и в конце и в начале слова.
Например, слово разговорчивый.
Выделение в этом слове значащих частей представляется
Пешковским в следующем виде: «Так как в языке существуют
ряды слов:
разговорчивый, внимательный, добрый, умный и т. д.
разговорчив—ая
разговорчив—ое
разговорчив—ее
разговорчив—ость
разговорчив
и т. д.,
то слово распадается на основу разговорчив (которую, ко-
нечно, не надо смешивать с отдельным словом разговорчив, за-
ключающим в себе, кроме основы, еще нулевую формальную
часть) и формальную часть—ый. Но так как далее в языке су-
ществуют еще и ряды:
разговор-чив-ый обманчивый, вкрадчивый, уступчивый, на-
ходчивый, обидчивый и т. д.
разговор-иться
разговор-ный
разговор-юсь
разговор-ились
и т. д.,
то снова разговорчив- в свою очередь распадается на разго-
вор + чив. Из этих частей основное значение заключается, оче-
видно, в части разговор (тоже не смешивать с отдельным сло-
вом разговор), а формальное—в части-чив-. Следовательно, этот
1А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 47.

разговор будет новой основой, и -чив- новой формальной частью.
Далее, в языке существуют еще ряды:
раз-говор-чивый, разборчивый, размашистый, развесис-
тый, развязный и т. д.
с-говорчивый
у-говор
за-говор
при-говор
у-говор-иться
на-говор-иться,
и поэтому основа разговор- снова распадается на раз+говор. Ос-
новной смысл слова заключается в части говор-,а формальный—
в части раз. Стало быть, это говор- и будет опять основой, а
раз— формальной частью. Основа же говор- ни на что уже более
не распадается» !.
Так, Пешковский подводит читателя к понятию основных эле-
ментов слова: основной значащей части—корня и формальных
частей слова — аффиксов, которые разделяются в свою очередь
на префиксы и суффиксы.
Как видим, в анализе слова разговорчивый представляет
интерес сама идея выяснения скрытых в словах формальных
значений. Эта идея была выражена Пешковским еще в первом
издании его «Русского синтаксиса»: «Таким образом, в каждом
слове, имеющем форму,— писал он,— заключено, с граммати-
ческой точки зрения, не одно значение, а по меньшей мере две:
вещественное и формальное, причем формальных значений в
словах обыкновенно несколько» 2-
Но Пешковский отчетливо осознавал невозможность механиче-
ского отсечения формы отдельного слова от форм словоизмене-
ния в связной речи, отчетливо понимал тесную связь и взаимо-
действие синтаксических и словообразовательных элементов ре-
чи. Это сказалось потом на третьем издании «Русского синтак-
сиса» в учении о частях речи, где он отказался от своей перво-
начальной классификации слов на «форменные» и «бесформен-
ные». Растущее во славу синтаксиса пренебрежение к чисто
морфологическим особенностям разных классов слов побужда-
ет Пешковского признать приоритет форм словосочетания над
формами отдельного слова.
Поэтому в дальнейшем Пешковский включает в понятие
форм (форм словосочетаний) и порядок слов, и интонацию, и
ритм, и характер связей между словами 3. Словом, грамматиче-
ская форма понимается им теперь гораздо шире, чем прежде; в
нее включается вся совокупность грамматических средств язы-
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 47—48.
2 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, 1914, стр. 12.
3 См. А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, 1938, стр. 66 и др.

ка для обнаружения того или Иного значения. Впрочем, уже в
первом издании «Русского синтаксиса» имеются указания на
формально-грамматическую роль порядка слов, интонации и др.
В третьем издании «Русского синтаксиса» Пешковского есть
специальные главы «Понятие о форме словосочетания» (V) и
«Связь слов в словосочетании» (VI), где подробно рассматрива-
ются все эти проявления форм грамматических категорий. Более
того, Пешковский тонко анализирует даже такие формы слово-
сочетания, которыми ставятся в известные отношения друг к
другу не только слова нашей речи, но и представления,
обозначаемые этими словами. Пешковский на примерах рассмат-
ривает случаи обратимости, взаимного совпадения слов и
представлений (брат учителя = учителя брат и т. п.) и случай аб-
солютной необратимости отношений между словами: «ножка
стола», но нельзя сказать «стол ножки» и т. п. Пешковский убе-
дительно доказывает, что формы языка тесно связаны с содер-
жанием — с представлениями реальными и грамматическими,
«потому что в отношении формы словосочетания нет
ничего бесформенного».
Отсюда вытекает и резкий протест Пешковского против тех
грамматических учений, которые кладут в основу грамматической
классификации слов «окончания систем склонения и спряжения,
что... не объясняет многих явлений и принижает чуть ли не до пол-
ного игнорирования синтаксическую сторону дела». Утверждая
«мощь синтаксического начала при нехватке морфологических
средств», Пешковский подчеркивает взаимную связь форм: «Точ-
нее всего будет сказать, — пишет он, — что всякое формальное
значение создается в сущности прежде всего взаимодейст-
вием данной формы слова с данной формой словосочетания, т. е.
прежде всего со всеми остальными формами его».
Преодоление Пешковским узкого морфологизма фортунатов-
ского учения о форме было обусловлено не только влиянием
взглядов Потебни и Шахматова, но и тем обстоятельством, что
уже в самой первоначальной грамматической системе Пешков-
ского были заложены такие синтаксические элементы, которые
разрушали цельность фортунатовской концепции. И дальнейшее
углубление синтаксической точки зрения Пешковского нельзя
рассматривать только как более или менее удачные «поправки и
уточнения» к учению Фортунатова о форме слова, имеющие
лишь некую относительную ценность»; между тем именно к
этому сводится смысл утверждения проф. С. И. Бернштейна,
когда он говорит, что у Пешковского «как бы ни были удачны
сами по себе эти поправки и уточнения, ценность их все же
очень относительна: они не затрагивают основной ошибки Фор-
тунатова — произвольного сужения понятия грамматической
формы...» 1
1 С. И. Бернштейн, Вводная статья к шестому изданию «Русского
синтаксиса» А. М. Пешковского, 1938, стр. 16—17.

Выше мы показали, что такая оценка эволюции взглядов
Пешковского оставляет его, в сущности, в пределах школы Фор-
тунатова, что противоречит и нашим выводам и выводам самого
же проф. С. И. Бернштейна.
По-иному оценивает концепцию Пешковского проф. Е. М. Г а л-и
к и н а-Ф е д о р у к в статье «Понятие формы слова». Характери-
зуя школу Фортунатова (его учеников Поржезинского, Ушакова,
Петерсона) и понимание ею формы слова, автор статьи при пере-
ходе к анализу взглядов Пешковского по этому вопросу говорит:
«Несколько особняком стоит А. М. Пешковский, также один из
последователей Фортунатова. В первые годы своей деятельности
Пешковский сохранял в трактовке языковых фактов те же фор-
малистические позиции». Затем Е. М. Галкина-Федорук выявля-
ет то отличное, что ставит Пешковского на особое место. Это
прежде всего понимание Пешковским единства
между значением слова в целом и его состав-
ными формальными частями. Это его понимание с
удовлетворением цитируется автором статьи: по Пешковскому,
одинаковые по звукам формальные части могут иметь совершен-
но разные грамматические значения в зависимости от лексиче-
ского значения слова; например в слове запел приставка за
выражает начало действия; в слове записал—за выражает за-
конченность действия, потому что дело не только в
формальных частях слова, но и во всем значе-
нии слова.
Убедительной представляется мысль о прогрессивном ха-
рактере эволюции взглядов Пешковского в вопросе о форме
слова.
Но, утверждая именно такой характер эволюции взглядов Пеш-
ковского по линии преодоления формализма Фортунатова, мы, од-
нако, вовсе не склонны думать, что пути преодоления Пешковским
концепции Фортунатова в этом вопросе не были тернисты; наобо-
рот, морфологизм Фортунатова ощущался Пешковским в очень
сильной степени.
Это особенно проявилось в его статье «В чем же, наконец,
сущность формальной грамматики?» !, написанной в 1924 г. В
этой статье существен конечный вывод: чисто формальная грам-
матика стоит в каком-то роковом противоречии со здравым смыс-
лом, с логическими категориями, отсечь которые от грамматики
Пешковский никогда не решался.
Внутренняя сущность этой статьи — в стремлении преодолеть
крайности формализма и найти какую-то равнодействующую
между системой форм Фортунатова и системой значений Потебни
и ответить на вопрос, совместимо ли изучение смыс-
ловой стороны языка с формальным направле-
1 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1925, стр. 5—38.

нием. А так как этот вопрос внутри самого формального направ-
ления решался по-разному, то вполне понятны настойчивые стрем-
ления Пешковского отмежеваться от крайностей формализма и
найти выход из тупика формальной грамматики в направлении
взаимосвязи языка и мышления.
Поскольку Пешковский уже признал трудным резкое разделе-
ние грамматики на морфологию и синтаксис, то для него реальные
значения слов (материальные), противополагаясь грамматическо-
му их значению (формальному), познаются лишь в целом кон-
тексте речи — в предложении.
Отсюда и основанием для констатирования формального
(грамматического) значения являются морфологические и синтак-
сические особенности в их совокупности. Но это по существу уже
не фортунатовская линия, а линия Шахматова. В известной мере
тут сказалось и влияние Потебни (в смысле синтаксического под-
хода к языковым фактам). Это открывает Пешковскому логиче-
скую возможность трактовать в дальнейшем понятие о формаль-
ной категории в духе Шахматова и Потебни и тем самым преду-
предить в своих последующих грамматических построениях опас-
ность «великого разрыва звуковой и смысловой стороны речи». Но
уже в период написания статьи о сущности формальной граммати-
ки, т. е. в 1924 г., Пешковский не решается выбросить за борт грам-
матики логические категории и вынужден признать закономер-
ность их изучения школьной грамматикой. Отсюда понятен и зна-
менательный эпилог его статьи, ее, так сказать, credo. «Так как,
однако, — пишет он, — логические категории не скрываются где-
то в поднебесье, а существуют в нашей мысли бок о бок с грам-
матическими, так как они просвечивают более или менее завуали-
рованно во всех гораздо более многочисленных и сложных катего-
риях языка, то в результате школьная грамматика никогда не бы-
вает до конца не права» х: И, признав вслед за этим, что «между
логикой и грамматикой есть естественный мост»2, Пешковский,
действительно, поставил себя в положение блуждания в неуверен-
ной ладье между «Сциллой формы и Харибдой логоса» и не мог
не понимать, что «своеобразный ореол бессмыслия»3, которым
окружена новая формальная грамматика, имеет серьезные осно-
вания и мотивы; вся грамматическая концепция формалистов ве-
ла к решительному отказу от смысла, к утверждению формы,
оторванной от содержания.
Таким образом, Пешковский признает еще и еще раз,, что фор-
мальная грамматика таит в себе опасность отрыва от смысловых,
логических категорий языка, что окружение формальной грамма-
тики «своеобразным ореолом бессмыслия» разрушает естествен-
ный мост между логикой и грамматикой и что школьная грамма-
1 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1925, стр. 31.
2 Там же.
3 Там же, стр. 28.

тика более права, чем не права, когда она отрицает догматы фор-
мализма.
Таким образом, Пешковский достаточно отчетливо понимал
единство между значением слова в целом и его составными фор-
мальными частями. Грамматическая форма, по Пешковскому, есть
элемент значения, но она не однородна с вещественным (реаль-
ным) значением слова и предложения. Грамматическая форма ши-
ре, чем понятие отдельного слова; она познается не только в от-
дельном слове, но и в контексте целого, чем обусловлена связь
морфологии с синтаксисом (под протекторатом синтаксиса).
В форме слова реализуется единство лексического значения,
логического содержания (т. е. соотношения с формами мысли) и
грамматического (общего, абстрактного) значения. Именно в этом
направлении шли искания Пешковского в решении проблемы
грамматической формы.
Ниже, особенно в главах о словосочетаниях и предложениях в
системе Пешковского, мы покажем, как реализует Пешковский
свое понимание грамматической формы.
В настоящее время все более утверждается мысль о том, что
грамматика не оторвана от лексического содержания высказыва-
ния, а образует с ним, часто в очень сложной системе взаимосвя-
зей и взаимозависимостей, комплекс значений, которыми говоря-
щий и слушающий пользуются в акте общения.
В советском языкознании развивается понимание форм слова
как дополнительных формальных значений его, сопровождающих
основное (лексическое) значение слова. С этой точки зрения уже
нельзя говорить о словах, не имеющих формы, или бесформенных.
«Всякое слово оформлено уже тем, — говорит акад. В. В. Вино-
градов, — что оно несет известные грамматические функции,
занимает определенное место в грамматической системе языка,
подводится под ту или иную грамматическую категорию»1.
В. В. Виноградов правильно замечает, что «сознание тождества
слова покоится на понимании его семантического единства в мно-
гообразии его мыслимых видоизменений. А эти видоизменения вы-
ражаются не только в морфологическом облике слова, но и в раз-
личии его синтаксических связей и функций... В понятие грамма-
тических форм включаются не только разновидности его морфоло-
гической структуры, но и различные сочетания его с другими фор-
мами слов или словами» 2. Такой глубокий подход к пониманию
формы слова и позволил акад. В. В. Виноградову наметить основ-
ные способы образования форм слова.
Форма слова, по определению проф. Е. М. Галкиной-Фе-
дорук, это «диалектическое единство и лексического и грамма-
1 В. В. Виноградов, Русский язык, 1947, стр. 33.
2 В. В. Виноградов, О формах слова. Статья в Известиях АН СССР,
отд. литературы и языка, т. III, вып. 1, 1944, стр. 42. Ср. его же «Русский
язык», 1947, стр. 35—36.

тического значения, выраженное языковыми средствами, т. е.
внешними грамматическими признаками» 1.
Е. М. Галкина-Федорук рассматривает форму слова как «про-
явление единства лексико-грамматического значения в многообра-
зии морфологическо-синтаксических признаков, свойственных
структуре того или иного языка» 2.
В этом определении нельзя не видеть органической связи взгля-
дов автора статьи с теми идеями, которые ранее развивались акад.
Л. В. Щербой в его статье «О частях речи», а также и некоторыми
идеями акад. А. А. Шахматова, по мнению которого в содержание
грамматической формы входят все средства грамматических отно-
шений в языке. Таким образом, в русской лингвистике выявились
довольно четкие контуры решения проблемы формы слова и грам-
матической формы вообще. Более того, мы имеем уже данные для
того, чтобы говорить о наличии известных критериев решения
проблемы на основе диалектико-материалистического метода; эти
критерии составляются из синтеза всего лучшего, что есть у ряда
русских лингвистов.
Ни в коем случае нельзя сказать, что форма слова—это со-
вокупность всяких морфологических признаков, выражающих от-
ношения. Это значило бы оторвать грамматику от лексики и семан-
тики и рассматривать, например, синтаксические формы вне смыс-
ла предложения, между тем как формы и функции (значения) сло-
восочетаний в предложении представляют собой не механическое
сложение форм и значений, а некое целостное диалектическое
(противоречивое) единство. Форму слова следует рассматривать
как проявление единства лексико-грамматического значения в
многообразии морфолого-синтаксических и интонационных при-
знаков, свойственных структуре того или иного языка.
Поэтому форма, как выражение грамматической категории,
понимается в современном научном языкознании как «единство
употребления всей совокупности грамматических средств языка
для обнаружения того или иного грамматического значения»3.
Вот почему анализ учения Пешковского о грамматических формах
и категориях мы включаем в свой план (в раздел «Взаимоотноше-
ние методологии и методики языковедения»), рассматривая эту
тему как подчиненную другой, более существенной — теме о пред-
мете грамматики и ее отношении к логике и психологии. В спорах
о содержании и объеме школьной и научной грамматики именно
этот вопрос был решающим.
1 Е. М. Галкина-Федорук, Понятие формы слова. Труды Москов-
ского государственного института истории, философии и литературы имени
Чернышевского, т. IX, философский факультет, М., 1941, стр. 126
2 Е. М. Галкина-Федорук, Понятие формы слова. Труды Московско-
го государственного института философии и литературы имени Чернышевского,
т. IX, философский факультет, М., 1941, стр. 126.
3 С. И. Абакумов, Современный русский литературный язык, 1942,
стр. 59. О грамматических средствах выражения грамматической категории
см. также в статье проф. С. И. Бернштейна «Синтаксис» (БСЭ, изд. 2, т. 39).

е) Учение Пешковского о грамматической
категории.
Само понятие «грамматическая категория» было введено в
русской лингвистической науке А. А. П о т е б н е й, который, уста-
навливая связи языковой техники с формами мышления и позна-
ния, говорил, что «формами языка, каковы слово, предложение,
часть речи, делится и распределяется все мыслимое, доходящее
до нашего сознания».
Учение Потебни о грамматических формах и категориях языка
тесно связано с его общей концепцией языка, речи и слова. Он
подчеркивает единство формы и содержания. В языке все взаимно
связано и взаимно обусловлено. В языке все оформлено. Язык есть
форма мысли. Моменты вещественный и формальный различны
не тогда, когда говорим, а лишь тогда, когда делаем слово пред-
метом наблюдения.
Лексическое содержание и грамматическая форма «состав-
ляют как бы один акт мысли, а не два или более, и живут в созна-
нии говорящего как неделимая единица». Но общие разряды язы-
ка, иначе формальные категории языка, отнюдь не совпадают,
по мнению Потебни, с логическими категориями мышления. «Грам-
матических категорий несравненно больше, чем логических». По-
тебня называл лексические значения частными, а грамматиче-
ские — общими. «Слово, — говорит он, — заключает в себе ука-
зание на известное содержание, свойственное только ему
одному, а вместе с тем указание на один или на несколько об-
щих разрядов, называемых грамматическими кате-
гориями, под которые содержание этого слова подводится на-
равне с содержанием многих других» 1.
Позднее понятие грамматической категории было детально
разработано акад. А. А. Шахматовым, углубившим теорию
Потебни, уточнившим и утвердившим в научной грамматике самое
понятие грамматической категории, грамматического значения сло-
вам в противовес основному, лексическому значению слов в акте
общения наслаиваются добавочные, сопутствующие значения, т. е.
грамматические. Учение Шахматова о грамматической категории,
созвучное учению Потебни и противоположное фортунатовской
концепции о форме отдельного слова, решительным образом по-
влияло на перестройку грамматической системы Пешковского. У
Шахматова понятие грамматической категории имеет большое
значение в его системе; оно легло в основу его деления слов по ча-
стям речи. «Грамматическое значение языковой формы, —
пишет Шахматов, — противополагается реальному ее значе-
нию. Реальное значение слова зависит от соответствия его как сло-
весного знака тому или иному явлению внешнего мира; граммати-
ческое значение слова — это то его значение, какое оно имеет в от-
1 А. А. Потебня, Из записок по русской грамматике, ч. I—II, Харьков»
1888, стр. 25.

ношении к другим словам... Грамматические значения, совмещаю-
щиеся со значениями реальными, можно назвать сопутствую-
щими значениями»1. Но, противополагаясь лексическому
значению слова, т. е. его основам, эти добавочные, сопутствующие
(грамматические) е!х> значения в то же время образуют
с ними нечто единое — единый комплекс значений, которым гово-
рящий и слушающий пользуются в акте общения. Этим единством
значений в языке (грамматических и лексических, в конечном сче-
те — единством формы и содержания) и обеспечивается важней-
шая социальная функция языка, как «важнейшего средства чело-
веческого общения»2. Грамматическая форма, по Шахматову, —
это «морфологическое обнаружение грамматического понятия»3.
Впрочем, морфологическое обнаружение свойственно не всякому
слову; есть немало слов, в которых формальное значение обнару-
живается только синтаксически. Поэтому, говорит Шахматов, сло-
во может быть лишено звукового выражения грамматического зна-
чения, но не самого этого значения; слово может не иметь реаль-
ного значения (таковы «служебные части речи», как предлог и
союз), но без грамматического значения, вне грамматической ка-
тегории слово невозможно4.
Именно такое понимание грамматических форм и категорий
было развито и Пешковским в последнем (прижизненном) изда-
нии его «Русского синтаксиса».
Проследим, однако, как понимает А. М. Пешковский
грамматическую категорию и как он решает отсюда вопрос об
отправной точке языкового исследования.
Пешковский, убедившись, что в свете фортунатовского учения
о форме отдельных слов нельзя раскрыть и уяснить системы грам-
матических отношений между словами и группами слов в русском
языке, выдвинул понятие грамматической (формальной) категории
как центральное грамматическое понятие своей системы. Это по-
нятие категории отвечало его пониманию форм слова и форм сло-
восочетания в их органической спаянности.
Самое понятие «категория» иллюстрируется у него целым ря-
дом примеров. Так, глагольные формы нес-и, вед-и, люб-и и т. д.
имеют в формальной части -«значение повелительности, так же
как и в глаголах вын-ь, трон-ь, прав-ь и т. д., где формальная
часть выражена смягчением последнего согласного основы (с ну-
левым аффиксом -ь). «Вот такой-то ряд форм, различных по сво-
им формальным частям, но совершенно одинаковых по од-
ному какому-нибудь значению, мы и будем называть одной
формальной категорией слов, в данном случае катего-
рией повелительного наклонения глагола»5.
1 А. А. Шахматов, Синтаксис русского языка, 1941, § 497, стр. 431—432.
2 В. И. Ленин, Сочинения, т 20, стр. 368.
8 А. А. Шахматов, Синтаксис русского языка, 1941, § 499.
4 См. там же, § 493, 497.
5 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 53—54.

На следующей странице Пешковский дает таблицу изменений
глагола нести по категориям лица и числа и приходит к выводу,
что здесь ряд разнозвучных форм объединяется в категорию це-
лым комплексом однородных значений. Отсюда Пешковский дела-
ет общее определение: «Формальная категория слов есть ряд
форм, объединенный со стороны значения и имеющий, хотя бы в
части составляющих его форм, собственную характеристику» !.
Уже в самом этом определении заключено нечто противопо-
ложное фортунатовскому понятию формы. Теперь с точки зрения
соотношения моментов значения и звука Пешковский глубоко рас-
ходится с Фортунатовым. В этом определении важно не только то,
что в основе понятия формальной категории лежит значение
составляющих категорию форм, но и то, что наличие собственной
звуковой характеристики считается для понятия грамматической
категории не обязательным. Оговорка Пешковского относительно
звуковой характеристики грамматической категории не противоре-
чит принципам. Шахматова, который в «морфологических особен-
ностях» видел объективные признаки категории.
Таким образом, идея формальной категории, заимствованной
Пешковским у Потебни и Шахматова, лишь по возможности при-
способлена к фортунатовскому понятию формы, но это фортуна-
товское понятие формы фактически в системе синтаксиса Пеш-
ковского не реализовано.
Преодоление Пешковским фортунатовской концепции в пони-
мании грамматической категории отметил акад. В. В. Виноградов,
который писал, что хотя «определение грамматической категории
включенное Пешковским в третье (последнее прижизненное) изда-
ние «Русского синтаксиса в научном освещении», еще не освобож-
дено от отражений и осколков фортунатовского учения о форме»,
но «само это фортунатовское учение решительно преобразовано» 2.
Новое понимание Пешковским грамматической формы и грам-
матической категории, иное понимание им соотношений между
значением и звуком позволяет ему позднее осознать свои собствен-
ные ошибки и ошибки формалистов. Пешковский теперь по-ново-
му понимает и самую методологию языкового исследования.
ж) Пешковский об отправной точке языко-
вого исследования (от звука к значению или от значе-
ния к звуку).
Этот вопрос выдвигался в науке уже давно. Необходимо под-
черкнуть общность Пешковского и Шахматова в решении постав-
ленной проблемы.
Пешковский говорит, что в шахматовской «двойной системе со-
ответствий» («от знака к идее» и «от идеи к знаку») вторая часть
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 57.
2 В. В. Виноградов, Современный русский язык, вып. 1, 1938,
стр. 78.

формулы —«второй путь не представляет простого повторения
первого в обратном направлении и потому не является простой
проверкой первого или его итоговой трансформацией, а служит
необходимым исследовательским дополнением первого»1. Но в
плане Шахматова, по мнению Пешковского, много неясностей.
«^Неясность эта связана с основным методологическим дефектом
схемы: в ней не выяснено, как именно вскрываются отдельные
значения в отдельных «материальных данностях» языка. А
только это и обнаружило бы основной метод описательного язы-
коведения. План говорит только о порядке этого вскрывания
(сперва найти на одном факте, а потом искать на всех остальных)
и, следовательно, только о порядке исследования»2. И далее
Пешковский, подробно излагая варианты этого исследования и
проводя стилистические эксперименты над рядом фраз, прихо-
дит к выводу, что при подобных экспериментах «никогда не
приходится идти ни от звука к значению, ни от значения к зву-
ку, а всегда только от... единства звука и значения, которое... мы
предлагаем назвать звукозначением»3.
«В описательном языковедении мы изучаем только звукозначе-
ния и их взаимные соотношения»4.
Для него теперь отправной точкой языкового исследования яв-
ляются не звуки, а значения, фразы — смыслообразующие едини-
цы. Пешковский критикует взгляды «ультраморфологов», между
прочим, и потому, что последние «склонны рассматривать язык
как сложное целое, составленное из своих элементов, причем
мельчайшие элементы складываются в более крупные, эти — в
еще более крупные и т. д. и т. п.». «Вся эта концепция языка, —
пишет он, — представляется мне перевертывающей природу изу-
чаемого предмета. Язык не составляется из элементов, а дробится
на элементы. Первичными для сознания фактами являются не са-
мые простые, а самые сложные, не звуки, а фразы. Фразы уже де-
лятся на словосочетания, словосочетания... на слова, слова на мор-
фемы... Поэтому нельзя собственно определять слово как сово-
купность морфем, словосочетание как совокупность слов, а фразу
как совокупность словосочетаний. Все определения должны быть
выстроены в обратном порядке»5.
Это замечание Пешковского имеет огромное методологическое
значение. Пешковский, следовательно, утверждает теперь, что вне
связи с мышлением языка не существует и что мышление
трансформируется в языке целыми комплек-
сами представлений, а не конечными частицами слов —
1 А. М. Пешковский, Проблемы взаимоотношения методологии и
методики языковедения. Сборник статей, 1930, стр. 85.
2 Там же, стр. 86.
3 Там же, стр. 87—88.
4 Там же.
5 А. М. Пешковский, Еще раз к вопросу о синтаксисе, «Русский
язык в советской школе», 1929, №2, стр. 52.

звуками. «Первичными для сознания фактами являются не самые
простые, а самые сложные, не звуки, а фразы».
И далее Пешковским излагается путь исследования: от общего
к частному, от смыслового к формальному. И даже тогда, когда
Пешковский вопросы методологии исследования переносит в
плоскость методики, то и тут он учитывает и характер материала,
и возможность применения разных методов изложения — от звука
к значениям и от значения к звуку.
Пешковский, рассматривая двойную систему соответствий на
частных примерах (значение и формы повелительного наклонения
и др.), приходит к выводу о невозможности разрыва зна-
чения и звуковой формы слова: и то и другое даны нам в един-
стве, и потому «первичным, основным методом, на кото-
ром зиждутся все другие, является выделение звукозначений и
отыскание всевозможнейших отношений между ними»1. Этот
методологический принцип языкового исследования использует ав-
тор и в своем «Русском синтаксисе в научном освещении» (изд. 3,
1928), и в учебных книгах «Наш язык», и в ряде других работ
последнего периода его научно-педагогической деятельности.
Переводя «методологию» в план «методики», Пешковский го-
ворит, что методический спор на тему «от звука к значению
или от значения к звуку» имеет гораздо больше прав на существо-
вание. «Представим себе, — говорит он, — что мы подвели учени-
ка к различию, положим, вижу, видел и буду видеть; слышу —
слышал — буду слышать; читаю — читал^-буду читать и т. д. Раз-
личие это он воспринимает, конечно, согласно предыдущему, сра-
зу, единым актом интроспекции, с обеих сторон — звуковой
и значимой. Но какую раньше начать анализировать? О каких
различиях раньше расспрашивать — о разнице звуков или раз-
нице значений? Здесь открываются два пути, которые, кажется,
действительно, можно.было бы назвать путями «от звука к значе-
нию» и «от значения к звуку»2. Решение этого вопроса Пешков-
ский ставит в зависимость от материала.Отмечая непо-
сильность для школы понять полную морфологию видов глагола
(писать — написать, читать — прочитать, клевать — клюнуть и
т. п.), он совершенно правильно заключает: «Не лучше ли здесь
направить внимание учеников на тот замечательный факт, что
полнейшая пестрота средств создает единый смысло-
вой эффект, который тут же и заставит их наводящими вопроса-
ми проанализировать, а звуковую сторону потом разобрать в
меру ее важности для орфографии? Путь «от значения к звуку»
кажется нам здесь единственно целесообразным». Далее Пешков-
ский рассматривает обратный случай: ученик подведен (теми
или иными средствами) к ряду: стол — стола—столом — столе.
Чем здесь после этого нужно заняться — звуками или значения--
1 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1930, стр. 90.
1 Там же, стр. 92.

ми? По мнению Пешковского, значения тут непосильны для шко-
лы (речь идет о падежных значениях), а потому легче путь «от
звуков к значениям»— к пониманию, например, местного значе-
ния в предложном падеже, орудного в творительном и т. д.
«Правда, и тут нужно больше всего опасаться бездушной игры
в звуки, — предупреждает Пешковский, — и тут лучше всего так
располагать материал, чтобы смысловая сторона по возможности
не затенялась звуковой». «Таким образом, в разных отделах грам-
матики приходится этот вопрос решать по-разному, хотя, кажется,
кроме падежей, везде применим принцип «от значения к
звуку». А что с общепедагогической стороны он предпочтительнее;
в этом, конечно, не может быть сомнения» !.
Нам думается* что и анализ падежных значений надо вести не
от формы к значениям, а от значения к форме, от * функции су-
ществительного в предложении. Впрочем, и тут, в методике (как
и в методологии), чрезвычайно трудно искусственно разобщать эти
два акта анализа; очевидно, и тут приходится идти от единства
звука и значения, познавать «звукозначения и их взаимные отно-
шения» (Пешковский).
Таково в общих чертах «методическое транспонирование» Пеш-
ковским вопросов методологии; оно чрезвычайно знаменательно:
Пешковский перекликается тут с другими крупными лингвиста-
ми— Шахматовым и Потебней, отходя все дальше и дальше от
Фортунатова.
6. Обобщения и выводы по содержанию главы
1) Противоречивость и двойственность исходных позиций пер-
воначальной грамматической системы А. М. Пешковского нельзя
целиком распространять на всю последующую лингвистическую
деятельность ученого; следует говорить в сущности о двух
системах Пешковского; завершением второй из них явилось
третье, переработанное издание «Русского синтаксиса в научном
освещении». Вторая система выражала новую, более совершен-
ную грамматическую концепцию ее автора, который своеобразно
синтезировал учение Ф. Ф. Фортунатова о языковой форме с уче-
нием А. А. Потебни и А. А. Шахматова о грамматических катего-
риях и формах, приняв за основу понимание языка как подвижной
системы, где слова и словосочетания функционируют в процессе
нашей речи — мысли, т. е. в составе предложения.
2) Подчеркивание Пешковским устойчивости языка,
консерватизма его лексико-грамматических норм (особен-
но грамматических) делает честь Пешковскому. В условиях уси-
ленной пропаганды претенциозного учения Н. Я. Марра о рево-
люциях в языке, о скачкообразном его развитии в связи с теорией
«классовости» языка, Пешковский (тогда один из немногих) со
1 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1930, стр. 93.

всей присущей ему научной добросовестностью полагал, что
язык всегда выступает как сложившаяся си-
стема, оформившаяся всем предшествующим
ходом развития общества. Охранительные традиции в
языке, по Пешковскому, общественно оправданы и играют про-
грессивную роль: «Консерватизм литературного наречия, объеди-
няя века и поколения, создает возможность единой мощной мно-
говековой национальной литературы».
Понимание специфики грамматики языка, ее относительной не-
подвижности и устойчивости было присуще и многим предшест-
венникам Пешковского — русским и западноевропейским лингви-
стам. К сожалению, в 30—40-х годах, в связи с усиленной Пропа-
гандой так называемого «нового учения» Н. Я. Марра, это под-
линно научнее понимание социальной природы языка, его устой-
чивости сравнительно с другими общественными категориями было
отвергнуто как «антинаучное».
3) Пешковский в основном правильно понимал взаимо-
связь и взаимодействие грамматики, логики
и психологии. Будучи идеалистом в философии, он,
однако, честно пытался преодолеть механический разрыв между
тремя указанными областями науки. Следует иметь в виду, что в
то время, когда Пешковский создавал свой труд по синтаксису
русского языка, были распространены идеи об абсолютной неза-
висимости грамматики от логики и психологии. В конце XIX в.
многие идеалисты-философы провозгласили идею об алогичности
языка. Некоторые ученые XX в. настолько увлеклись этой «новиз-
ной», что стали требовать отказа от логических и психологических
основ грамматики и полного разрыва между ними. Многие грам-
матисты пошли вспять от Потебни и Фортунатова, извращая их
отдельные высказывания и неправильно их освещая (особенно
«усердно» этим занимались «ультраформалисты» 20-х годов на-
шего столетия как в области научной, так и в особенности в об-
ласти школьной грамматики),
В борьбе с этими ложными теориями Пешковский сыграл
огромную роль: он провел естественное разграничение логики, пси-
хологии и грамматики и в то же время отстоял их органическую
связь и взаимодействие.
Но он не до конца понял сложные диалектические взаимоот-
ношения между грамматикой и логикой, хотя идея единства
грамматической стороны речи и логического содержания мышле-
ния всюду проводится Пешковским совершенно отчетливо. Психо-
логическая же основа предложения, по Пешковскому, обязывает
исследователя и преподавателя понять особую природу живой ре-
чи, где интонация выступает как средство грамматической (и ло-
гической) выразительности.
4) Методология языкознания понимается Пешков-
ским как совокупность методов, путей научного исследования, бла-
годаря применению которых добываются научные положения;

методика языковедения — наука прикладная по отно-
шению к самой теоретической науке о языке и опирается прежде
всего на такие теоретические дисциплины, как общее языковеде-
ние, русский язык с его историей, диалектологией и курсом совре-
менного русского языка, теория и история литературы, педагоги-
ка (с дидактикой) в ее истории, психология (общая и педагогиче-
ская). Методика русского языка, как частная методика предмета (в
отличие от общей дидактики), устанавливает свои собственные
принципы и закономерности, опирающиеся прежде всего на дан-
ные самой науки о языке, на методологию языкознания и на науч-
ное обобщение опыта лучших учителей и методистов (в прошлом
и настоящем). Таким образом, несмотря на различие в содержа-
нии, методология и методика языковедения, по Пешковскому, нахо-
дятся в тесных взаимоотношениях. Это определяется общностью
предмета исследования языка, понимаемого как «материальная
форма» общественного сознания человека, как единство звука и
значения («звукозначения).
Высказывания Пешковского о значении терминов «методоло-
гия» и «методика» нуждаются в дополнениях и уточнениях; в эти
понятия мы вкладываем единство метода, теории предмета и диа-
лектико-материалистического мировоззрения.
К сожалению, проблема взаимоотношения методологии и ме-
тодики языкознания не нашла в научных кругах дальнейшего тео-
ретического освещения, и многое до сего времени остается неяс-
ным. Тезис Пешковского о том, что методика преподавания рус-
ского языка должна иметь свою методологию, отличную от мето-
дологии языковедения, остается пока.что не разработанным и да-
леко' не реализованным. Этим, очевидно, и объясняется разно-
мыслие в понимании самого предмета методики русского языка, в
понимании объема и содержания курса этой методики (ср. общие
курсы методики русского языка Афанасьева, Бархина и Истриной,
Позднякова и др.). Отдельная методология методики
русского языка должна быть, но ее пока еще нет как вполне офор-
мившейся научной дисциплины. Известный вклад Пеш-
ковского в разработку этой проблемы нель-
зя недооценивать: он может оказаться весьма плодотвор-
ным при построении подлинной марксистско-ленинской методоло-
гии методики, да и самой методики русского языка.
5) В этом же методологическом плане следует понять и реше-
ние Пешковским вопросов о грамматической форме и
грамматической категории.
Акад. В. В. Виноградов, сопоставляя новую синтаксическую
точку зрения Пешковского с концепцией Ф. де Соссюра, Шахмато-
ва и Потебни и устанавливая их общность, с удовлетворением кон-
статирует, что понятие грамматической категории
позволило Пешковскому решительно преоб-
разовать фортунатовское учение о форме:
«Так парализуется морфологический схематизм фортунатовского

понятия «отдельного слова» возвратом к понятию грамматической
категории, выдвинутому еще Потебней и углубленному Шахмато-
вым» 1.
В разрешении основного и труднейшего вопроса грамматики
(вопроса о грамматической форме и грамматической категории)
Пешковский сделал очень многое, хотя в системе его изложения
многое представляется недостаточно стройным, глубоким и убеди-
тельным. И это не удивительно: советское языкознание с тех пор
далеко шагнуло вперед.
Однако не без влияния Пешковского форма в языке в
настоящее время понимается как единство употребле-
ния всей совокупности грамматических
средств языка для обнаружения того или
иного грамматического значения. Эти средства весь-
ма разнообразны; сюда включаются: а) корневая смыслообразую-
щая часть слова; б) различные аффиксы (приставки, суффиксы,
флексии, причем бывают и нулевые флексии — при отсутствии их
звукового выражения); в) ударения в слове (кругом — существи-
тельное, кругом—наречие); г) служебные слова (предлоги, части-
цы)^) порядок слов (два дня — дня два и т. п.); е) чередование
гласных фонем и ударения (при различении видовых различий
глаголов: зарядить — заряжать, ходить — расхаживать, ссы-
пать — ссыпать и т. п.); ж) синтаксическая связь слов; з) инто-
нация.
Пешковский подготовил почву и для современного понимания
вопроса о грамматической категории: каждое граммати-
ческое значение, осознанное в акте общения
с помощью каких-либо грамматических средств
языка, образует грамматическую категорию.
Общее определение грамматической категории на основе единства
внешнего признака и значения слова стало незыблемым в совет-
ском языкознании. Под грамматическими категориями понимают-
ся те признаки (отличительные свойства), по которым данный
член предложения или часть речи устанавливаются в каждом от-
дельном языке и которыми они в нем формально выявляются.
Грамматическими категориями называются
сопутствующие показатели члена предложе-
ния и части речи. Этими категориями и занимается грам-
матика как наука, в которой закреплен результат длительной аб-
страгирующей работы человеческого мышления.
К сожалению, в последние 10—15 лет в советском языкозна-
нии была серьезная путаница в понимании существа, специфики
грамматической категории.
Если марристы постоянно и сознательно смешивали грамма-
тические явления с лексическими (а такое смешение практически
вело если не к полной ликвидации грамматики как особого и при-
1 В. В. Виноградов, Современный русский язык, вып. 1, 1938,
стр. 77.

том основного раздела языкознания, то, по крайней мере, к стира-
нию всяких граней между грамматикой и лексикой, к полному ра-
створению грамматики в лексикологии), то после дискуссии 1950 г.
по вопросам языкознания грамматику ошибочно и механически
стали противопоставлять лексике как чистую абстракцию, в совер-
шенном отвлечении ее от реальных значений слов.
Если марристы ставили знак равенства между грамматиче-
скими и лексическими способами выражения значений (и это
создавало невероятную путаницу и сумбур в умах учителей, про-
тив чего возражал в свое время и Пешковский), то многие со-
ветские языковеды после 1950 г. настолько резко стали противо-
поставлять грамматические значения лексическим, что семанти-
ческая система языка стала рассматриваться в отрыве от грам-
матической системы; отсюда известные тенденции к автономии
отделов грамматики, их равноправию и немотивированно резкое
противопоставление грамматических способов выражения зна-
чениям лексическим, недооценка возможностей их скрещивания и
взаимодействия.
6) Чрезвычайно существенное методологическое значение
для современного языковедения имеет и разрешение Пешков-
ским вопроса об отправной точке языкового исследования; мысль
о «единстве звука и значения» (звукозначение) является част-
ным выводом из общего тезиса о единстве формы и содержания
в языке при подчеркнутом приоритете смысловых отношений.
Именно поэтому Пешковский в методике рекомендует в первую
очередь «направлять внимание учеников на тот замечательный
факт, что полнейшая пестрота средств создает единый смыс-
ловой эффект», т. е. грамматическую категорию.
7) Пешковский, решая вопрос об отправной точке языкового
исследования, тем самым решал проблему связи грам-
матических категорий с общей семантической
системой языка. Пусть эти решения не были окончатель-
ными и научно завершенными (ибо термин «звукозначения» не
раскрывает, конечно, всей глубины проблемы), но во всяком
случае семантическая система языка Пешковским не была
«обойдена». Более того, в анализе, например, частей речи он в
3-м издании «Русского синтаксиса» исходит именно из значения
категорий частей речи. Поэтому совершенно справедливо заме-
чание проф. С. И. Бернштейна о том, что Пешковский в новой
своей концепции сделал значительный «шаг вперед» именно по-
тому, что у него «части речи образуются единством семантиче-
ским» !.
Важно подчеркнуть при этом, что Пешковский гораздо пра-
вильнее, чем это обнаруживалось в последние пять-шесть лет,
понимал сущность грамматики; подчеркивая абстракт-
1 С. И. Бернштейн, Вводная статья к шестому изданию «Русского
синтаксиса» А. М. Пешковского, 1938, стр. 26.

ность, обобщенность ее правил и категорий, он не отрывал их от
индивидуальных, конкретных значений слов и предложений; для
Пешковского грамматические формы и категории наслаиваются
на семантическую систему языка, живут вместе с нею, вплетаясь
сложными узорами в частные, конкретные значения слов и пред-
ложений и обобщая их логическое содержание; обобщенные грам-
матические категории, как сопутствующие реальному содержа-
нию слов и предложений, не живут где-то в поднебесье отвлечен-
ного разума, а органически спаяны как с лексико-семантической
системой языка, так и с грамматическим строем языка в
целом.
8) Именно поэтому Пешковский полагал, что два аспекта
анализа языковых фактов (морфологический и син-
таксический) взаимосвязаны и не могут рассматриваться как
автономные, изолированные друг от друга. Два отдела грамма-
тики, по Пешковскому, это не механическая сумма равноправ-
ных величин, а диалектическое единство, причем в этом единст-
ве господствующую роль играет синтаксис как учение о предло-
жении, в котором реализуется живой процесс нашей речи —мыс-
ли, а отдельные элементы ее (слова, словосочетания) выступают
в предложении как зависимые от целого частные величины. Эта
синтаксическая точка зрения, так прекрасно аргументированная
в трудах классиков нашего отечественного языкознания (Потеб-
ни, Шахматова, Богородицкого, Пешковского, Кудрявского и
других), должна, наконец, восторжествовать вопреки пропаган-
дируемой в последние годы механической теории о равноправии
отделов грамматики.
В последующих главах нашей работы мы покажем, как реа-
лизуются Пешковским эти принципиальные положения в его
учении о словосочетании, предложении и частях речи.
9) Из всего изложенного по проблеме о взаимоотношениях
методологии и методики вытекают и некоторые практиче-
ские вопросы и выводы.
В о-п е р в ы х. Если методология учит вести самостоя-
тельную исследовательскую работу, направленную к добыванию
фактов, их критической проверке и сопоставлению, а методи-
к а учит лишь приемам сообщения этих фактов другим, если
методология есть совокупность философских и теоретических
принципов научного исследования и, следовательно, в основном это
теоретическая отрасль знания, а методика приклад-
н а я, то должен ли быть методист методологом или он является
лишь передатчиком знаний, посредствующим звеном между нау-
кой и школой? Ответ на этот вопрос может быть только один:
любой методист и практик-преподаватель не могут (и не долж-
ны) ограничивать свою работу лишь вопросом о процессах пе-
редачи знаний учащимся и быть далекими от научных проблем
языковедения вообще и в частности от научных проблем рус-
ского языка. Они должны критически относиться к самому учеб-

ному материалу, уметь расценить его с научной стороны; мето-
дист и учитель-практик должны быть знакомы с научными ос-
новами преподаваемого ими предмета и в свете научных данных
должны уметь расценивать и самые приемы и способы изложе-
ния своего предмета в школе с точки зрения их рациональности
и соответствия самой природе научного знания. Словом, методист
должен быть одновременно и методологом не только в области
специальной теоретической дисциплины, но и в области прик-
ладной дисциплины — методики; последняя также долж-
на иметь свою методологию и-решать вопросы о научных путях
методического исследования. Это и будет методология мето-
дики.
Во-вторых. Отстаивая мысль об органическом сочетании
в учителе качеств методиста и методолога, не впадаем ли
мы в противоречие, поскольку, как говорит проф. Е. Ф. Буд-
де, «методика имеет целью научить других какому-
либо знанию наиболее совершенным способом; методология же
имеет целью дать человеку возможность сделаться самому
ученым современного типа независимо от того, при-
дется ли обучать других тому, что сам знаешь, и как обучать
их»Не естественнее ли отсюда самую методику разграничить
на две области: а) практическую методику, близкую
учителю и понимаемую как «совокупность указаний о непосред-
ственном применении научно добытого материала в школе», и
б) методику научную, не связанную непосредственно с
практикой учителя и занимающуюся не рецептурными вопросами
преподавания, а разработкой самых принципов преподава-
ния2. В этом случае, очевидно, учителю предназначалось бы по-
сильное участие в разработке вопросов практической ме-
тодики, в то время как область научной методики была бы
в компетенции «ученых современного типа». Нам представляет-
ся такое различение и разграничение методи-
ки несостоятельным, ибо научная методика, изу-
чающая научно оправданные методы на основе разработки са-
мых принципов преподавания, не может быть оторвана
от практической методики, так называемой «рецеп-
турной» методики. И научная и практическая стороны методики
не могут рассматриваться изолированно, в отрыве одна от дру-
гой; наоборот, они должны оплодотворять друг друга, тесно вза-
имодействуя и взаимообусловливаясь. Объектом изучения и той
и другой должен быть опыт школ и учителей, научно осмыслен-
ный и проверенный через призму наиболее отстоявшихся теоре-
тических истин. Таким образом, и здесь, как и в первом из пос-
1 Е. Ф. Будде, Вопросы методологии русского языкознания, 1917, стр. 4.
2 См. об этом в статье проф. П. О. Афанасьева «К вопросу о методоло-
гии и методике русского языка», «Русский язык в советской школе», № 3,
1929, стр. 66.

тавленных выше вопросов, учитель должен сочетать в себе ка-
чества методиста-практика и методиста-теоретика, понимающе-
го научные принципы преподавания и умеющего применять и со-
вершенствовать их на практике под углом зрения передового на-
учного мировоззрения. В этом смысле весьма поучителен облик
самого А. М. Пешковского, отлично сочетавшего в себе качества
лингвиста и методиста.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
УЧЕНИЕ А. М. ПЕШКОВСКОГО О СЛОВОСОЧЕТАНИИ
1. Словосочетание как реальная синтаксическая единица речи
принадлежит к числу наименее изученных, наименее выясненных
категорий русского синтаксиса, хотя этот вопрос для русской науки
и не является новым: он разрабатывается еще со времен
М. В. Ломоносова, и в трудах виднейших русских лингвистов мы
находим глубокое исследование природы и типов словосочетаний.
Однако вопрос о словосочетаниях является настолько серьезным
и сложным, что он и до сих пор еще не может считаться вполне
решенным, несмотря на появление в печати последних 6—7 лет
многочисленных исследований в этой области.
См., например, статью проф. В. П. Сухотина «Проблема словосочетания
в современном русском языке» (сб. «Вопросы синтаксиса современного рус-
ского языка», Учпедгиз, 1950, стр. 127—182), а также написанную акад.
В. В. Виноградовым главу о словосочетаниях в «Грамматике русского языка»
(изд. АН СССР, 1954, т. II, ч. 1, стр. 115—356). См. его же статью «Вопросы
изучения словосочетания» («Вопросы языкознания», 1954, №3).
В сборнике статей «Исследования по грамматике русского литературного
языка» (М., изд. АН СССР, 1955, Институт языкознания АН СССР) опубли-
кованы две статьи по этому вопросу: 1) статья Н. Н. Прокоповича «К вопро-
су о роли словообразовательных связей частей речи в построении словосоче-
таний» (стр. 140—158), напечатанная повторно (см. «Вопросы языкознания»,
1953, №6), и 2) статья В. М. Филипповой «Глагольно-именные словосочета-
ния с временным значением в современном русском языке» (стр. 159—205).
Вопросу о словосочетаниях в русском языке было уделено много внимания
в дискуссии, посвященной выходу в свет второго тома академической «Грам-
матики русского языка (1954). См. рецензии И. М Никитиной и В. С. Су-
хотина («Вопросы языкознания, 1955, №3 стр. 110—121), Л. А. Булаховского
(«Русский язык в школе», 1955, № 5, стр. 69—74), а также материалы об-
суждения академической «Грамматики», опубликованные в тех же журна-
лах за 1955 г. Кроме того, эта же проблема в последнее время освещена и в
школьно-методическом плане (см. ст. проф. В. П. Сухотина «К изучению сло-
восочетаний в школе» в журн. «Русский язык в школе», 1956, № 2, стр. 53—58).
В общетеоретическом плане проблема словосочетания находит себе место
также в статьях сборника «Вопросы грамматического строя» (изд. АН СССР,
М., 1955): статьи — В. В. Виноградова «Основные вопросы синтаксиса предло-
жения» (стр. 389—435), В. Н. Ярцевой «Предложение и словосочетание»
(стр. 436—451), О. С. Ахмановой «Словосочетание» (стр. 452—460). Интересна
во многих отношениях и статья Н. Н. Прокоповича «Из наблюдений над син-
таксисом имени прилагательного в современном русском языке (беспредлож-

ные словосочетания с прилагательным и зависимым существительным)», опуб-
ликованная в Ученых записках Московского государственного пединститута
имени В. И. Ленина, М., 1956, т. XXXIX, вып. 6, стр. 103—119.
Естественно, что в разработке столь большого вопроса необхо-
димо опираться на фактический материал русского литературного,
языка, с одной стороны, и на теоретические исследования и обоб-
щения по вопросу как современных ученых, так и наших пред-
шественников, с другой.
Ученые различных лингвистических школ й направлений реша-
ли этот вопрос по-разному. Одни считали словосочетание главным
объектом синтаксиса (М. В. Ломоносов, А. X. Востоков), другие,
наоборот, не считали словосочетание особым объектом синтакси-
ческой науки (Ф. И. Буслаев, А. А. Потебня), третьи вкладывали
в это понятие самое различное содержание; словосочетанием счи-
тали и соединение двух полных слов (Ф. Ф. Фортунатов; ср. у
С. И. Абакумова в книге «Современный русский язык»: «Два сло-
ва, связанные по смыслу и грамматически, образуют словосочета-
ние»), и соединение слов, равное простому предложению
(М. Н. Петерсон), и часть предложения, образующую синтакси-
ческое единство (А. А. Шахматов), и всякое соединение слов,
включая целое высказывание (А. М. Пешковский), и даже от-
дельное слово (он же). У В. П. Сухотина же словосочетание опре-
деляется как «минимальное грамматическое единство в составе
предложения, отражающее связи и явления реальной действи-
тельности».
Этой справкой мы и ограничимся, поскольку подробные сведе-
ния из истории разработки вопроса в современной научной лите-
ратуре уже изложены
2. Представляется целесообразным в порядке обобщения в
разработке проблемы словосочетания обратить внимание на то,
какие стержневые вопросы поставленной про-
блемы в истории решались (и решаются) и какие стороны этой
проблемы остаются более спорными и менее уясненными.
Эти вопросы следующие:
а) Как определить само понятие «словосочетание»?
б) Если словосочетание является объектом синтаксиса, то
как разграничить понятия «словосочетание» и «предложение»?
в) Правомерно ли сближать словосочетание со словом и рас-
сматривать его (наряду со словом) как строительный материал
для предложения?
г) Если считать словосочетание лишь номинативной единицей,
расчлененно выражающей понятие, то как квалифицировать пре-
дикативные словосочетания («законченные», по терминологии
1 См. статью В. П. Сухотина в сборнике «Вопросы синтаксиса современ-
ного русского языка», Учпедгиз, М., 1950, стр. 127—182.

Фортунатова, или предложения), выполняющие коммуникативную
функцию?
д) Как определять структурно-семантические признаки слово-
сочетаний: на основе ли грамматически господствующего, стерж-
невого слова как части речи или на основе синтаксической функ-
ции словосочетания, т. е. тек отношений и связей между словами,
которые обнаруживаются в составе словосочетания?
е) ^Каковы принципы отграничения синтаксических функций
разных типов словосочетаний от синтаксических функций второ-
степенных членов предложения? Если «во второстепенных членах
предложения синтезируются, обобщаются по функции те же разно-
образные грамматические отношения, которые обнаруживаются
между словами в строе словосочетания»1 то не разумнее ли было
бы учение о словосочетании не вычленять из учения о предложе-
нии, а рассматривать словосочетания как материальную осно-
ву членов предложения (главных и второстепенных), синтетиче-
ски объединив таким образом учение о словосочетании с учением
о членах предложения в составе целого высказывания — предло-
жения? Или, наоборот, не лучше ли было бы совсем отказаться
от учения о второстепенных членах предложения, заменив анализ
их функций анализом типов словосочетаний по характеру отноше-
ний между словами?
ж) Что лежит в основе процесса образования словосочета-
ний — слово с присущей ему способностью «распространяться»
и давать различные пучки синтаксических единств в составе пред-
ложения или само предложение с его коммуникативными
заданиями? Иначе говоря: что является основополагающим фак-
тором возникновения словосочетаний — единичное или общее, сло-
во или предложение, потребность в названии понятия или потреб-
ность относительно законченного сообщения?
з) Не ведет ли определение формально-грамматической сто-
роны словосочетаний, которое имеет в виду исключительно форму
господствующего («стержневого») слова, к стиранию граней меж-
ду понятиями формы слова и формы словосочета-
ния? Иначе говоря: не впадаем ли мы в «морфологизацию» уче-
ния о словосочетаниях, не различая в них внешнего и внутренне-
го строения? (Ср.: сторонник мира, сторонник-а мира, стороннику
мира и любить родин-у, говорить с брат-ом, сторонник мир-а и пр.)
и) Как связана комбинация форм словосочетаний с вещест-
венным (лексическим) значением слов, входящих в данное слово-
сочетание?
к) Какую роль играют ритм и интонация в формировании ти-
пов словосочетаний?
л) Если исходить из тезиса, что «словосочетание и предложе-
ние—качественно различные категории синтаксиса» и что «слово-
сочетание, в отличие от предложения, совсем не является цельной
1 «Грамматика русского языка», изд. АН СССР, т. II, ч. 1, 1954, стр. 94.

единицей языкового общения и сообщения!, то не обедняем
ли мы синтаксис как науку, исключая предикативные словосо-
четания (сочетания подлежащего и сказуемого) из уче-
ния о словосочетании и искусственно разрывая единство граммати-
ческого анализа языковых фактов на два разных отдела? Не луч-
ше ли было бы включить в учение о словосочетании и учение о за-
конченных (предикативных) словосочетаниях?
Внимательное изучение литературы по затронутой проблеме
обнаруживает массу противоречивых решений разных ее сторон,
хотя общая основа теории словосочетаний уже наметилась и вы-
работались наиболее ведущие критерии и перспективы ее даль-
нейшего развития.
3. Приступая к изложению самого содержания материала,
сразу же следует оговориться, что в дальнейшем критический ана-
лиз разных сторон поставленной проблемы будет основываться
главным образом на материале «Русского синтаксиса» проф.
A. М. Пешковского (изд. 6, 1938) и академической «Грамматики
русского языка» (1954, т. II, ч. 1), где теоретическая часть синтак-
сиса — так называемое «Введение» и глава о словосочетаниях
(стр. 1—355) — написаны акад. В. В. Виноградовым.
Сопоставление этих двух источников с привлечением дополни-
тельного материала (критические статьи, специальные исследова-
ния, материалы дискуссии по синтаксису и др.) и составит объем и
контуры этой главы.
В научной литературе последних лет утвердилось главным об-
разом негативное (отрицательное) отношение к учению Пешков-
ского о словосочетании. В этом учении, как и в его учении о пред-
ложении, обнаруживается, по мнению акад. В. В. Виноградова,
«антидиалектическая, метафизическая и вместе с тем антиматериа-
листическая сущность синтаксического учения А. М. Пешков-
ского» 2. Менее категоричен в отношении Пешковского проф.
B. П. Сухотин, однако и он приходит к выводу, что «Пешковский,
в сущности, ликвидирует понятие словосочетания как особого объ-
екта синтаксиса и в процессе дальнейшего изложения подменяет
это понятие анализом предложения»3.
Далее мы покажем, что у Пешковского и в этом вопросе обна-
руживается много интересного и поучительного материала, изло-
женного хотя и непоследовательно, но с материалистических пози-
ций, и что учение о словосочетаниях им вовсе не «ликвидируется»,
а лишь своеобразно понимается.
Рассмотрим сначала, как решал А. М. Пешковский проблему
словосочетания, какие стороны этой проблемы у него нашли пло-
дотворное освещение и в чем заключаются его теоретические (и
1 «Грамматика русского языка», изд. АН СССР, т. II, ч. 1, 1954, стр. 11.
2 См. упомянутую выше статью акад. В. В. Виноградова о Пешковском в.
сборнике «Вопросы синтаксиса современного русского языка», 1950, стр. 38.
3 См. упомянутую выше статью проф. В. П. Сухотина о словосочетаниях
в сборнике «Вопросы синтаксиса», 1950, стр. 140.

вместе с тем методические) ошибки в изложении теории словосо-
четания. Само собой разумеется, что содержание этой теории дол-
жно быть понято нами в свете научных достижений нашего време-
ни, сопоставление которых с концепцией Пешковского будет дано
в процессе изложения темы.
4. Слово и словосочетание являются у Пешковского
двумя первичными и основными единицами грам-
матики, причем словосочетание понимается им (вслед за Форту-
натовым) излишне широко: понятие предложения у него объявля-
ется вторичным, выводным и рассматривается как одна из разно-
видностей словосочетания. Отсюда и самый синтаксис определяет-
ся им как «тот отдел грамматики, в котором изучаются формы сло-
восочетаний» !.
В этом заключается основная ошибка Пешковского; он теоре-
тически неверно определяет предмет синтаксиса, объединяет в
одно целое качественно разнородные понятия и, более того, раст-
воряет понятие предложения в понятии словосочетания. Между
тем предложение — вовсе не разновидность словосочетаний, так
как в языке есть и слова-предложения (Морозит. Пожар/ Зима.
и т. п.). Предложение не частный случай словосочетания, а цель-
ная, относительно законченная единица языкового общения; сло-
восочетание же лишено этой коммуникативной функции и является
лишь способом (звеном) построения предложения, но словосоче-
тание само может перейти при известных условиях интонации в
предложение (Прекрасная погода! и пр.).
Расширенное истолкование словосочетания как единственного
объекта синтаксиса создавало для Пешковского огромные затруд-
нения, так как суживало круг синтаксического исследования. А
между тем Пешковский хорошо понимал, что только в предложе-
нии и через предложение осуществляется в языке социальная функ-
ция общения. Поэтому он в своем «Русском синтаксисе» разраба-
тывает главным образом понятие предложения, уделяя анализу
типов предложения почти две трети своего труда по синтаксису.
Пешковский пытается выйти за пределы чисто внешнего (фор-
мального) определения словосочетания, найти в нем единство
внешне-внутреннее. «Словосочетание есть два слова или ряд слов,
объединенных в речи и в мысли» 2. В этом определении главный
недостаток в том, что не раскрывается четко объем понятия: где
и в чем пределы такого ряда слов, который может быть назван
словосочетанием?
В то же время следует подчеркнуть достоинства этого
определения: не всякие два слова образуют словосочетание, а
только такие, которые одновременно соединены в речи и в мысли.
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис в научном освещении, изд.
б, 1938, стр. 64. В последующем изложении материала этой главы ссылки на
«Русский синтаксис» А. М. Пешковского даются только по этому (ше-
стому) изданию.
2 А. М. Пешковский, «Русский синтаксис», изд. 6, 1938, стр. 63.

В предложении И тут всем существом ему почувствовалось, что
наступила наконец пора мысль о побеге привести в исполнение он
признает словосочетаниями лишь пары слов: всем существом, ему
почувствовалось, наступила наконец, о побеге, мысль о побеге, в
исполнение, привести в исполнение, но он не признает словосочета-
ниями тут всем, существом ему, пора мысль, о побеге привести.
Пешковский полагает также, что для словосочетания нужна еще и
физическая смежность пары слов (единство физико-психическое),
но эта мысль его является более или менее случайной, так как тут
же он признает возможным видеть словосочетания и в далеко не
смежных словах: хорошо книгу читает, хорошо моя жена
читает и т. д.!.
В современном советском языкознании словосочетаниями обыч-
но называют грамматические единства, образуемые
посредством соединения двух или большего количества слов, при-
надлежащих к знаменательным частям речи, и служащие обозна-
чением какого-нибудь единого, но расчлененного понятия или
представления, например: сторонник мира, законы развития, внут-
ренние законы развития языка, потребность в образовании, жажда
знаний и т. п.2.
Следовательно, нельзя смешивать понятия «словосочетание» и
«сочетание слов», так как в первом случае имеется в виду сочета-
ние полнозначных слов, выступающих вместе в роли той или иной
номинативной единицы, образуемой синтаксическим единством
двух и более слов (книга на столе, вход в комнату), при соче-
тании же слов вообще возможны объединения, состоящие из слу-
жебного слова плюс знаменательное слово (на столе, в комна-
те и т. п.).
В настоящее время это различие осознается не только Как тер-
минологическая сторона вопроса, но и как необходимая теорети-
ческая основа учения о словосочетаниях.
Преодолев основную ошибку Пешковского, который теорети-
чески неверно определял предмет синтаксиса, объединив в одно
целое качественно разнородные понятия (словосочетание и пред-
ложение) , советские языковеды неправомерно
стали сближать словосочетание со словом на
основе общей их номинативной функции, рассматривая и то и дру-
гое как строительный материал для предложения. Это ведет к
уподоблению словосочетания слову или фразеологическому един-
ству. Между тем словосочетание и слово — это не
равнозначные номинативные единицы; первое из
них находится в распоряжении грамматики и при известных усло-
виях интонации и контекста может перейти в предложение. Слово
же обретает право выражать законченную мысль вне граммати-
ческой связи и окружения, только с помощью интонации и при из-
1 А. М. Пешковский, «Русский синтаксис», изд. 6, 1938, стр. 62.
2 См. «Грамматику русского языка»; т. II, ч. 1, 1954, стр. 6 и др.

вестной обстановке (Пожар/ Встать! И т. д.). Словосочетания
нельзя приравнивать к слову как строительный материал (как со-
вокупность отложившихся в арсенале выразительных номинатив-
ных единиц) еще и потому, что их нельзя перечислить, «инвента-
ризировать», создать из них «словарь словосочетаний». Эта опе-
рация возможна только в отношении окаменевших, устойчивых
словосочетаний или фразеологических единств (держать камень
за пазухой, собаку съел, сломя голову и т. п.). Свободные же сло-
восочетания не могут быть описаны в словаре, и различные типы
этих словосочетаний не могут быть приравнены к типам слов по
их номинативной функций, так как способы классификации тех и
других совершенно различны 1.
Поэтому нельзя считать бесспорным отнесение всех словосо-
четаний к номинативным средствам языка.
5. <Важно отметить, что в форме слов и в форме сло-
восочетаний Пешковский видит не только
внешнюю, звуковую связь, когда при помощи форм сло-
ва образуются ряды слов (ср. подарок отца и подарок отцу, пойду
выброшу и пойду выбросить и т. д.), но и значение, то реаль-
ное содержание (факты и явления действительности), которое
закрепляется в словах и в словосочетаниях как лексико-граммати-
ческих категориях нашей мысли. Анализируя сочетания (пред-
ложения?) я писать этот записка председатель комитет, где сло-
варные значения не приведены в грамматическую связь, и
я пишу эту записку председателю комитета, где установлена «связь
между теми реальными представлениями, которые
'обозначаются данными словами, или, как говорят в грамматике,
установлены известные отношения между этими представле-
ниями», Пешковский заключает: «Значит, формы ставят в извест-
ные отношения друг к другу не только слова нашей речи, но и
те представления, которые этими словами обозначаются» 2.
Думается, что в этом высказывании Пешковского нет ни
субъективного идеализма, ни формализма, ни, тем более, мета-
физики.
Наоборот, это плодотворная и прогрессивная для своего вре-
мени попытка материалистически объяснить связь слов
в словосочетании, пусть даже с помощью старых, общеупотреби-
тельных тогда в лингвистике психологических терминов.
6. Пешковский неоднократно пытался разграничить понятия
формы слова и формы словосочетания.
1 См. по этому вопросу в рецензии М. М. Никитиной и В. П. Сухотина
на академическую «Грамматику русского языка» («Вопросы языкознания»,
1955, № 3, стр. 116), а также материалы обсуждения «Грамматики русского
языка», опубликованные в журнале «Русский язык в школе»4 1955, № 5,
стр. 83.
2 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, стр. 78.

Так, в «Русском синтаксисе», сопоставляя формы отдельных
слов хочу, читаю, сестра, книга с формами тех же слов в словосо-
четаниях хочу читать сестре книгу, хочу читать книгу сестры и др„
где отношения между словами становятся понятными, он прихо-
дит к выводу: «Значит, для того, чтобы какое-нибудь сочетание
слов было словосочетанием, т. е. имело определенный
смысл, недостаточно, чтобы каждое слово, входящее в него, имело
свою форму, а нужно еще, чтобы все оно тоже имело
определенный вид, определенное внешнее и внутреннее
строение; и вот это-то строение того или иного словосочета-
ния мы и будем также называть формой, но уже, конечно, не
формой слова, а формой словосочетания»1.
Но, в сущности, Пешковскому не удалось провести сколько-ни-
будь резкую грань между двумя этими понятиями, и он, по анало-
гии с фортунатовским определением формы слова, определяет и то
и другое совершенно одинаково: 1) форма слова — это «спо-
собность его выделять по звукам и по значению в сознании гово-
рящего и слушающего двоякого рода элементы: вещественные и
формальные» 2, 2) форма словочетания — это «свойство всего
словосочетания, взятого в целом, выделять по звукам и
по значению в сознании говорящего и слушаю-
щего двоякого рода элементы: вещественные и фор-
мальные» 8. Разница заключается лишь в комментариях и конкрет-
ных указаниях на особую природу форм словосочетаний,
которые рассматриваются Пешковским как определенные
комбинации форм слов только синтаксических кате-
горий (например, предложение хочу читать сестре книгу обозна-
чается им формулой: «1-е лицо ед. ч. глагола + инфинитив+
дат. п. существительного + вин. п. сущ-го»4).
Таким образом, Пешковскому не удалось разграничить поня-
тия «формы слова» и «формы словосочетания», хотя он и высказал
весьма плодотворную мысль о необходимости видеть в форме сло-
восочетания внешнее и внутреннее строение.
В «Грамматике русского языка» классификация типов словосо-
четаний строится в основном по «стержневому», грамматически
господствующему слову (внешняя форма) и далее (внутри этих
рубрик) намечается система внутренних, собственных форм слово-
сочетаний — форм зависимых слов.
Ряд советских языковедов справедливо 'указывает на необ-
ходимость отчетливее согласовать в классификации типов слово-
сочетаний формы определяющего слова и зависимого слова (проф.
П. С. Кузнецов, проф. В. П. Сухотин и др.). В частности, В. П. Су-
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис в научном освещении,
стр. 63.
2 Там же, стр. 52.
8 Там же, стр. 72.
4 Синтаксическими у Пешковского называются «категории, обозначаю-
щие зависимость одних слов в речи от других».

хотин последовательно настаивает на различении в словосочета-
нии: а) собственной (или внутренней) формы, выражающей
внутренние отношения между словами данного словосочетания
(например, формы согласования или падежа зависимого слова:
бел-ый снег, бел-ого снега, бел-ому снегу; ехать в Москв-у, жить в
город-е, читать книг-у) и б) несобственной (или внешней)
формы, выражающей отношение данного словосочетания к другим
словам и словосочетаниям предложения (это главным образом
формы «стержневого» слова в непредикативных словосочетаниях,
например: белая бумаг-а, белой бумаг-е; пиш-у, пиш-ешь, пиш-ет
письмо, ед-у, ед-ешь, ед-ет в Москву и т. п.). Различение внешнего
и внутреннего строения формы словосочетания представляется тео-
ретически бесспорным; было бы целесообразным проводить это
последовательное различение как в школьной, так и в академиче-
ской «Грамматике».
7. Но дело не только в комбинации форм слов в составе слово-
сочетания. Пешковский обращает внимание на взаимодейст-
вие ряда других факторов в создании формы
словосочетания, а именно: 1) на роль слов, не имеющих
формы, не входящих в то же сочетание, 2) на порядок слов,
3) на интонацию и ритм и 4) на характер связей между словами.
У нас часто недооцениваются эти факторы в школьном и вузов-
ском изучении синтаксиса, да и в научных исследованиях они не
стали еще в должной мере предметом внимания лингвистов.
Остановимся поэтому несколько подробнее на характеристике
этих компонентов словосочетания.
а) Пешковский правильно говорит, что слова, не имею-
щие формы, не живут в языке отдельной жизнью, а тесно пе-
реплетаются со словами, имеющими форму, вступая в постоянную
связь с определенными формальными категориями. Так, например,
слово очень соединимо только с прилагательным, глагольным сло-
вом, но не с существительным; можно сказать очень полный, очень
полнеет, но не очень полнота. Слово вчера соединимо только с гла-
гольным словом; можно сказать вчера умер, вчера умерший, но не
вчера мертвый. Особенное значение приобретают в словосочета-
ниях слова частичные, или служебные, которые влияют как на
внешнюю структуру словосочетания, так и на его внутреннее содер-
жание. Это: 1) предлоги (ключ от двери); 2) союзы (хлеба и зре-
лищ); 3) усилительные или выделительные слова; например, слово
даже помещается всегда перед тем членом, на который падает
сильнейшее ударение фразы; ср.:
даже ты не говорил сегодня с ним,
ты даже не говорил сегодня с ним,
ты не говорил даже сегодня с ним,
ты не говорил сегодня даже с ним;
такое же значение имеют частицы то (он-то это сделает; это-то
он сделает), же, да, а (он и словечка не сказал), так и (он так

и надрывается, так и чешет,так а чешет) и др.; 4) вводные сло-
ва (он, конечно, придет); 5) глаголы-связки (он был болен);
6) повелительные слова (пусть он знает); 7) отрицательные
слова (не, ни); 8) вопросительные ли, разве, ужели, неужели.
б) Кратко, но убедительно Пешковский говорит о роли
порядка слов в словосочетании, отмечая, что «всякая пере-
становка создает новый оттенок речи». Он может быть внутренним
(смысловым или стилистическим); например, между дай мне кни-
гу и дай книгу мне, говоря откровенно и откровенно говоря, только
один и один только чувствуется внутренняя разница, как бы ни бы-
ла она тонка и мало уловима; порядок слов может иметь и фор-
мальное, грамматическое значение (при выявлении падежа сущест-
вительного:мать любит дочь и т. п.). К сожалению, и эта сторона
русскою синтаксиса словосочетаний (как и предложений) не на-
шла еще глубокого освещения з советском языкознании, особенно
стилистическая сторона проблемы порядка слов в словосочетании.
в) Интересны наблюдения Пешковского, касающиеся роли
интонации и ритма в составе словосочетаний и предложе-
ний
Но ему не удалось разграничить роль интонации и ритма в
словосочетании и предложении, ибо понятие предложения он раст-
ворял в понятии словосочетания, что, с нашей точки зрения, теоре-
тически несостоятельно. В. В. Виноградов правильно замечает, что
«у Пешковского происходит полное смешение интонационных
признаков предложения с «интонацией и ритмом» словосочетания
и даже прямая замена одних другими2.
В самом деле, Пешковский пишет: «Сравним два сочетания:
1) Приедешь домой, переоденешься, сказанное тоном перечис-
ления действий, которые предстоит выполнить, и 2) Приедешь
домой—переоденешься, сказанное условным тоном, в смысле
если приедешь домой... или когда приедешь домой. Здесь важный
оттенок придаточности, т. е. подчиненности одного
предложения другому, выражен интонацией, тогда как обычно
он выражается особыми частичными словами (союзы)» 3. Ил'и
Сравним по интонации предложения: Ты куда? к Ты куда спе-
шишь? В первом из них оттенок законченности мысли создается
исключительно ритмом и интонацией. Это вообще характерно для
неполных предложений и для однословных предложений типа:
Пожар! Воры! Спасите! Куда? Назад! Хорошо! Виноват! и т. д.
Эти слова произносятся не как слова только, а как целые фра-
зы с соответствующими оттенками повествования, вопроса, вос-
клицания, с одной стороны, и с оттенком законченности мысли —
с другой. «Слова эти по интонации оказываются равными...
1 Подробнее об этом см. в следующей главе нашей работы.
2 В. В. Виноградов, упомянутая выше статья в сборнике «Вопросы
синтаксиса", 1950, стр. 41.
3 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, стр. 69.

словосочетаниям... они имеют в таком произношении определен-
ную форму словосочетаний», — пишет Пешковский, пытаясь под-
менить этим термином понятие предложения.
Однако ясно, что перечисленные здесь виды интонации относят-
ся к предложениям, к законченным единицам сообщения, а не к
формам словосочетаний в собственном смысле этого термина. Акад.
А. А. Шахматов правильно указывал, что словосочетанию не свой-
ственна интонация сообщения; говоря об интонации как способе
обнаружения господствующего и зависимого слова в «граммати-
ческом единстве», т. е. в словосочетании, он имел в виду лишь «бо-
лее сильное или более слабое произношение слова». Некоторыми
другими авторами работ по русской грамматике также подчер-
кивалось, что словосочетание (зеленая трава) и номинативное
предложение (Зеленая трат. Два куста орешника. Под одним из
них лежит мальчик лет пяти) резко различны по своей грамматиче-
ской природе, в том числе и по интонации 1.
г) Общепризнанным является и такой фактор формы и значе-
ния словосочетания, как: характер связи между слова-
ми. В данном случае у Пешковского речь идет о том, что одно и
то же словосочетание может иметь разные значения в зависимости
от окружающих слов и от обстановки речи. Возьмем словосочета-
ние Вели ему помочь! Оно может иметь два смысла: 1) вели ему,
чтобы он помог, 2) вели (кому-то другому), чтобы ему помогли.
Здесь социальным моментом, средством социальной передачи, яв-
ляются не звуки сами по себе, а обязательность ассоци-
аций с теми или иными звуками, с определенными грамма-
тическими рядами слов.
В нашей методической литературе почти совсем не разработан
вопрос о преодолении трудностей в определении значений словосо-
четаний (в частности падежных значений) в составе предложения,
когда условия синтаксического и морфологического окружения в
сочетании с обстановкой речи и интонацией создают возможность
двоякого (или более) истолкования одного и того же словосочета-
ния. Приведу ряд примеров подобного рода:
1. Обе посылки переданы Смирновым, (ному? нем?)
2. Супругу совсем не видно за вами, (кого? ному?)
3. У борта стояла группа русских и грузин, (кто стоял?)
4. Все это было рассказано одним знакомым (ному? нем?)
5. Вчера приехала сестра Валерия, (кто приехал?)2
(Ср. двусмысленность фразы: Я знал его еще ребенком: кто был
ребенком — я или он?)
8. Весьма плодотворной является мысль Пешковского о том,
что комбинация форм слов в словосочетаниях
1 См. также «Грамматика русского языка», т. II, ч. 1, 1954, стр. 41.
2 Примеры взяты из «Сборника упражнений по современному русскому
языку» А. Н. Гвоздева, Учпедгиз, 1953, стр. 105.

тесно связана с вещественным значением слов
и, следовательно, сфера применения каждой формы
словосочетания ограничена словарными усло-
виями1. Так, например, в словосочетаниях типа глагол+косвен-
ный падеж существительного (рубит топором, мстит врагу) падеж
существительного зависит главным образом от вещественного зна-
чения глагола. В самом деле, при глаголе ест невозможен да-
тельный падеж, а при слове мстит он необходим, при рубит воз-
можны и винительный, и дательный, и творительный падежи
(рубит мне дрова топором), при спит невозможно ни то, ни другое,
ни третье (нельзя сказать спать кому-нибудь, что-нибудь, чем-ни-
будь). Важно также и вещественное значение существитель-
ных. Так, словосочетания типа глагол+дательный падеж сущест-
вительного характеризуются почти исключительно присутствием в
них имен одушевленных предметов (даю кому, льщу кому, помо-
гаю кому и т. д.).
С другой стороны, есть в языке немало форм словосочетаний
более общего характера, не зависящих в своем применении от сло-
варной стороны. Так, в словосочетании типа: именительный падеж
существительного+согласуемый с ним глагол (стол стоит, рыба
плавает и т. д.) могут быть употреблены любой глагол и
любое существительное.
Таким образом, по Пешковскому, следует различать общие
и частные формы словосочетаний, причем степень «общности»
и «частности» может быть различна.
В советском языкознании наших дней эта мысль Пешковского
получила дальнейшее развитие; стали говорить о семантически
связанных словосочетаниях, о лексической обусловленности от-
дельных типов словосочетаний. В «Грамматике русского языка»,
в общетеоретической вводной части, есть даже специальный вопрос
о «взаимодействии грамматических категорий и лексических зна-
чений слов в формах словосочетаний» и соответственно о «прави-
лах образования словосочетаний», а при классификации типов
сложноподчиненных предложений выделяется такая разновид-
ность, где «отношения между частями выражены лексико-синтак-
сическими средствами»2. (Ср., например: Не успел Чичиков осмот-
реться, как уже был схвачен под руку губернатором — в этом пред-
ложении элемент лексического состава первой части не успел
всегда сочетается с инфинитивом.)
Мысль А. М. Пешковского об ограничении форм сло-
восочетания словарными условиями является пло-
дотворной и не подлежит сомнению. Впрочем, некоторые лингвисты
склонны рассматривать семантически обусловленный тип словосо-
четаний как универсальный (все устойчивые словосочетания и ело-
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, стр. 73.
2 «Грамматика русского языка», АН СССР, 1954, т. II, ч. 2, § 1541—1548,
стр. 353—359; ср. стр. 48—58.

восочетания типа иметь значение, иметь возможность, два приятеля,
много книг, несколько человек и т. п.) и отсюда делать слиш-
ком широкие обобщения в отношении форм словосочетания.
«Значения или функции словосочетаний,—пишет В. П. Сухотин,—
определяются вещественным значением сочетающихся слов
и представляют собой не арифметическое сложение значимостей,
а диалектическое (противоречивое) единство понятия в его расчле-
ненном виде» К Между тем факты семантической спаянности слово-
сочетаний нельзя считать преобладающими; они, при всей их мно-
гочисленности, все же являются частным исключением из общих
закономерностей. Именно поэтому Пешковский говорит о частных,
и общих формах словосочетаний. В последних связь слов свобод-
ная и взаимодействие лексических и грамматических значений
слов, их взаимообусловленность сказываются лишь в самых общих
чертах, хотя характер этого взаимодействия, разумеется, диалекти-
ческий, а не механический. Кстати, и у В. П. Сухотина находим до-
вольно отчетливое разграничение словосочетаний свободных и
связанных, или устойчивых. «Семантическая целостность и ча-
стота употребления разного рода словосочетаний, — пишет он, —
служит постоянно действующим источником новых качественных
преобразований и пополнения лексико-фразеологического и грам-
матического фонда языка большим количеством фразеологизмов,
идиоматических оборотов и аналитических конструкций»2.
В связи с этим В. П. Сухотин и говорит о свободных словосоче-
таниях, т. е. допускающих замену компонентов, «не утрачивающих
своей лексико-семантической самостоятельности», и связанных
или устойчивых словосочетаниях («эквивалентных словах»), в ко-
торых компоненты постоянны и несамостоятельны (ср. идиомы,
фразеологизмы и аналитические конструкции типа начал петь,
перестал ходить, собирался ехать и т. п.).
Такой дифференцированный подход к типам словосочетаний
исключает возможность объявлять все правила сочетания слов в
синтаксические единства (синтагмы) как чистый, непосредствен-
ный результат действия лексического содержания слов. Меж-
ду тем именно такого рода ошибки допускал, в частности, акад.
Л. В. Щерба, когда он говорил, что «управление слов определяет-
ся не грамматикой», а словарем 3.
Впрочем, вопрос о семантических группах слов является для
науки новым и еще мало исследованным, поэтому классификация
этого рода словосочетаний делается иногда по слишком общим
признакам, причем допускается смешение грамматического анали-
за с лексическим, который выходит за пределы грамматики.
1 В. П. Сухотин, Проблема словосочетания в современном русском
языке, сборник «Вопросы синтаксиса», 1950, стр. 170.
2 Там же, стр. 176.
3 См. Л. В. Щерба, Преподавание иностранных языков в средней шко-
ле, 1947, стр. 93. Выше мы уже отмечали это теоретическое заблуждение в
другой связи (при выяснении сущности грамматики).

Однако, по мнению В. В. Виноградова, сама постановка про-
блемы словосочетаний в такой плоскости, когда учитывается взаи-
модействие грамматических и семантических процессов, — здоро-
вое зерно, которое должно лечь в основу целого ряда более глу-
боких исследований, посвященных проблеме словосочетания 1. В то
же время несомненно, что в преобладающей части словосочетаний
отношения между словами определяются не лексическими, а
грамматическими категориями2. Следует четко разграничивать
действия грамматических и лексических категорий в отдельных
типах словосочетаний; общность корня в словах, при-
надлежащих к разным частям речи, и их семантическая
соотносительность (забота и забочусь—о чем? реши-
мость и решиться — на что? а также однотипные словосочета-
ния, обусловленные влиянием семантики главного слова: ужас,
страх, восторг, восхищение перед кем-нибудь или чем-нибудь)
хотя и создают часто серию однотипных словосочетаний, но
далеко не исчерпывают всего их разнообразия.
9. Необходимо подчеркнуть, что Пешковский, раскрывая взаи-
модействие различных средств выражения значений в составе сло-
восочетания, стремится выявить диалектическое единст-
во формы и содержания. Все компоненты словосочетания:
материя и форма, содержание и внешние признаки его выраже-
ния — это не механическая сумма слагаемых, а нечто цельное,
фактически неделимое. «Ведь ясно, что ни комбинацию форм,
образующих данное словосочетание, ни синтаксическую
сторону значения бесформенных слов, ни интонацию, ни
характер связей между словами мы не можем вынуть
из словосочетания и отложить, положим, направо, а весь остаток
налево. Дело идет не о частях словосочетания (частями его яв-
ляются только отдельные слова), а именно о его разных сторо-
нах как в звучании, так и в значении», — пишет Пешковский 3.
Естественно, что он, будучи взыскательным лингвистом, кро-
потливо старался определить, «что представляет собой зависимость
членов предложения друг от друга с внешней стороны, как распоз-
нается она в языке, какими внешними .признаками определяется,
что такое-то слово зависит от такого-то, а не наоборот».
Странно, что акад. В. В. Виноградов и тут, при анализе учения
Пешковского о словосочетаниях, в соответствии с общей своей кон-
цепцией в отношении к Пешковскому делает совершенно неоправ-
данное резюме: «А. М. Пешковскому было важно не внутреннее
1 См. вступительное слово акад. В. В. Виноградова на заседании Учено-
го совета Института языкознания АН СССР при обсуждении второго тома
«Грамматики русского языка» («Вопросы языкознания», 1954, № 4, стр. 146).
2 Там же. Ср. также статью Н. Н. Прокоповича «Словообразователь-
ные связи частей речи и построение словосочетаний» («Вопросы языкозна-
ния», 1953, №6).
3 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, стр. 72.

диалектическое единство формы и содержания, а внешнее проявле-
ние грамматического значения, нередко механически отождествляе-
мое им с формой» 1.
Между тем Пешковский неоднократно подчеркивал теоретиче-
скую несостоятельность механического сопоставления формы и со-
держания, истолкования «внешнего и внутреннего в языке как про-
стого сосуществования формы и значения.
В этом плане характерно его рассуждение о природе грамма-
тической формы: «Всякая форма, — пишет он, — помещается, так
сказать, на стыке своей внешней и внутренней стороны. Нельзя
сказать, чтобы с пониманием термина «форма» в науке все обстоя-
ло благополучно. Трудность определения некоторых формальных
значений, частые и зияющие противоречия между формаль-
ным смыслом слова или словосочетания и реальным, нако-
нец, многозначность огромного большинства форм, причем между
отдельными значениями одной и той же формы невозможно прове-
сти никаких соединительных линий—все это приводит к тому, что
«форма» нередко прямо противопоставляется «смыслу», «идее»,
т. е. понимается или, по крайней мере, изображается как нечто чи-
сто вещественное, звуковое. С теоретической точки зре-
ния это, конечно, явно несостоятельно» (разрядка
моя. — Л. Б.). Далее он говорит, что «нередки и обратные истолко-
вания формы исключительно со стороны значения ее. Так, важ-
нейшая форма словосочетания, предложение, опреде-
ляется и посейчас по большей части с одной своей внутренней сто-
роны как «связное и законченное целое» без указаний тех внеш-
них средств, которыми выражается эта цельность, связность и за-
конченность. Даже в тех случаях, когда в определение вводится
как необходимый признак наличие вспомогательного глагола, от-
сутствует указание на то, в каких же отношениях стоит
этот.внешний признак к внутреннему, т. е. почему
внутренняя цельность и законченность связана непременно с нали-
чием спрягаемого глагола. Оба признака представляются просто
сосуществующими»2.
10. Более того, когда Пешковский стремится выяснить специ-
фику грамматической природы словосочетания (внешнеграммати-
ческие связи слов в составе словосочетания — предложения), он
подчеркивает взаимодействие и взаимообуслов-
ленность форм отдельных слов, входящих в единство,
непрерывность грамматических связей между
словами; с этой точки зрения словосочетание представляется
законченным «грамматическим рядом слов», где формы отдельных
1 В. В. Виноградов, Идеалистические основы синтаксической систе-
мы проф. А. М. Пешковского, ее эклектизм и внутренние противоречия, «Во-
просы синтаксиса», 1950, стр. 40.
2 А. М. Пешковский, Научные достижения русской учебной лите-
ратуры в области общих вопросов синтаксиса, Прага, 1931, стр. 3—5.

слов не только ассоциируются с определенными грамматическими
значениями, но и «связаны между собою согласованием, управ-
лением и примыканием». Пешковский правильно полагает, что
«признак непрерывности связей, естественно характеризующий ту
или иную синтаксическую величину как единство, признак, до-
вольно слабо намеченный в литературе, здесь приобретает долж-
ный вес и место» 1.
Заметим кстати, что указания Пешковского на роль «грамма-
тического ряда слов» и ассоциаций, в зависимости от окружающих
слов и от обстановки речи, отражают известный этап увлечения
лингвистов психологическими параллелями. Многие зарубежные
авторы, как и русские, часто указывают на линейные свойства
языка как главный критерий связанности словосочетания; как жи-
вописец должен считаться с расположением рисунков на опреде-
ленной плоскости, так и говорящий для передачи содержания, ко-
торое он хочет выразить, должен считаться с необходимостью рас-
полагать языковые формы одна возле другой, так как члены —
группы слов не выступают обычно как изолированные элементы,
а всегда примыкают друг к другу. Таковы глагол с существитель-
ным, существительное с прилагательным, предлог с падежной
формой и т. д. На этом линейном свойстве языка основано якобы
большинство синтаксических образований, имеющих в конечном
счете психологическую подкладку.
Это напоминает определение Ф. де Соссюром основных отно-
шений в языке как отношений синтагматических и отношений ас-
социативных; благодаря линейному характеру языка, исключаю-
щему возможность произнесения двух элементов сразу, слова вы-
страиваются одно за другим в речевой цепи и подобное сочета-
ние, опирающееся на протяженность, может быть названо синтаг-
мой. Находясь в синтагме, элемент языка имеет значимость лишь
в силу противопоставленности другим элементам того же отрезка
речи. Группировки ело® на основании ассоциативных отношений
характеризуются тем, что в наличии всегда будет лишь один эле-
мент группы, вызывающий в сознании другие слова по самым раз-
нообразным ассоциативным связям2.
Но это уже подмена синтаксического анализа психологически-
ми рассуждениями о свойствах частей речи, входящих в «словес-
ные группы» — словосочетания.
11. Следует особо выделить вопрос о принципах класси-
фикации словосочетаний, по значению и о роли
словосочетаний в предложении; одни из них выступают как пре-
дикативные, другие — как непредикативные.
1 А. М. Пешковский, упомянутая выше статья, стр. 10.
2 См., например, книгу Хаверса —W. Havers, Handbuch der erkla-
retiden Syntax, Heidelberg, 1931 (излагаю на основании упомянутой выше
статьи В. Н. Ярцевой о предложении и словосочетании — см. сборник «Во-
просы грамматического строя», изд. АН СССР, М., 1955, стр. 447).

А. М. Пешковский считает возможным проводить классифи-
кацию словосочетаний, кроме признаков по количеству слов
(двусловные, трехсловные и т. п., в том числе и однословные),
по формам (аффиксы, служебные слова, интонация, порядок
слов) и по их значению и роли в предложении
(имеется в виду главным образом употребление слова в роли
сказуемого).
Остановимся подробнее на последнем признаке.
По наличию или отсутствию сказуемого Пешковский устанав-
ливает следующие разряды словосочетаний: 1) словосочетания,
имеющие в своем составе сказуемое (или указание на опущенное
сказуемое) или состоящее из одного сказуемого. Здесь рассмат-
риваются глагольные, именные и инфинитивные сочетания (про-
стые предложения); 2) словосочетания, имеющие в своем составе
два или несколько сказуемых (сложные предложения).
Легко заметить, эта классификация есть не что иное, как клас-
сификация предложений, о чем говорит и сам Пешковский1.
Впрочем, как показала дискуссия по поводу выхода в свет
«Грамматики русского языка» (АН СССР, 1954, т. II, ч. 1), исклю-
чение предикативных словосочетаний из анализа словосочетаний
многими лингвистами признается нецелесообразным, так как от-
ношения форм в предикативном и атрибутивном сочетании остают-
ся одними и теми же (П. С. Кузнецов)2.
Не ясно, почему предикативная связь подлежащего и сказуемо-
го должна рассматриваться вне пределов словосочетания, если эти
члены предложения обязаны своим возникновением формам слово-
сочетания (Г. А. Бертагаев)2.
Общепризнанным является и отсутствие согласованности в ака-
демической «Грамматике» между синтаксисом словосочетания и
синтаксисом предложения (В. И. Борковский)2.
B. В. Виноградов считает, что предикативные словосочетания
типичны для предложения, ибо синтаксические отношения, связан-
ные с выражением утверждения или отрицания, с сообщением об
окружающей действительности, осуществляются лишь в составе
предложения и возможны только между членами предложения;
следовательно, эти отношения не могут рассматриваться в син-
таксическом учении о словосочетании и разных его типах. Вот
почему широко распространенное деление словосочетаний на два
главных разряда (предикативные и непредикативные), по мне-
нию В. В. Виноградова, лишено внутреннего основания: оно воз-
никло вследствие смешения вопросов изучения словосочетания и
структуры предложения3.
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 185.
2 См. материалы дискуссии о «Грамматике русского языка» («Вопросы
языкознания», 1955, № 4, стр. 147 и др.).
3 В. В. Виноградов, Вопросы изучения словосочетаний, «Вопросы
языкознания», 1954, № 3. Ср. статью В. П. Сухотина о словосочетаниях в
сборнике «Вопросы синтаксиса», 1950, стр. 176—177.

Спор о границах учения о словосочетании нельзя считать
оконченным, хотя в академической «Грамматике» упорно прово-
дится тезис о том, что предикативные словосочетания должны
рассматриваться лишь в учении о предложении, а не в учении
о словосочетании, предметом которого должны быть со-
четания слов как второстепенных членов предложения в их от-
ношениях друг другу и к главным членам предложения — подле-
жащему и сказуемому. Это утверждение подкрепляется и своеоб-
разным пониманием не только смысловой, но и формально-грам-
матической сторон словосочетания; «конструктивные свойства
словосочетания чаще всего определяются морфологическим
строем его господствующего, стержневого слова», — говорится во
введении к «Грамматике» (стр. И). «Предикативное же словосоче-
тание спаяно в единство категориями лица, времени и наклонения
и, будучи единицей сообщения, не является именованием, хотя и
сложным» (стр. 13). Однако, по признанию акад. В. В. Вино-
градова, в академической «Грамматике» отсутствует анализ свое-
образия выражения предикативности в русском языке,
поэтому теория предложения оказалась внутренне не связанной
с теорией словосочетания
С этой точки зрения, с точки зрения системы, теоретических
принципов, у Пешковского обнаруживается большая последова-
тельность; он и предикативные словосочетания (т. е. предложения)
рассматривает как разновидность словосочетаний вообще, раство-
ряя, однако, учение о предложении в учении о словосочетаниях.
Акад. А. А. Шахматов, наоборот, расчленил эти понятия, но допу-
стил неправильное сближение, точнее — отождествление предика-
тивных словосочетаний с предложением. «Со стороны формы, сло-
весного облика, предложение отличается от соответствующего ему,
состоящего из тех же слов незаконченного словосочетания интона-
цией, — пишет А. А. Шахматов, — со стороны значения предложе-
ние отличается от незаконченного словосочетания соответствием
законченной единице мышления... Таким образом, синтаксис сло-
восочетаний занимается главным образом второстепенными
членами предложения в их отношении к главным членам или
во взаимном отношении друг к другу; между тем как синтаксис
предложения занимается главными членами предложения в их от-
ношении к предложению или во взаимном их отношении друг к
другу» 2.
Разумеется, нельзя механически переносить предложения в
круг словосочетаний. Такой перенос связан с ликвидацией в
предложении самых существенных его признаков: со стороны
значения — функции единицы сообщения и средства общения, а
1 См. вступительное слово В. В. Виноградова на заседании Ученого со-
вета Института языкознания АН СССР при обсуждении второго тома «Грам-
матики русского языка» («Вопросы языкознания», 1954, №4).
2 А. А. Шахматов, Синтаксис русского языка, изд. 2, Учпедгиз,
1941, стр. 274.

со стороны формы — интонации предложения. Между тем обще-
признано, что интонация — органический элемент структуры
предложения, один из постоянных характерных признаков пред-
ложения. Интонация сообщения присуща даже предложениям
резко эмоционального, грамматически нерасчлененного харак-
тера, вроде: Ну и ну! То-то! Еще бы! Вот тебе и на! и т. п.
(грамматически они односоставны, но с точки зрения логико-
психологической они двучленны, ибо в них выражается сочета-
ние субъекта и предиката).
Но совершенно естественно проводить разграничение слово-
сочетаний на: а) предикативные, объединяющие подлежащее
и сказуемое и выполняющие функцию сообщения или высказы-
вания о действительности (студенты работают, погода прекрас-
ная и т. д.) и б) непредикативные, представляющие собой рас-
члененные или сложные наименования явлений (работа студен-
тов, прекрасная погода и т. д.).
Непризнание за предикативными словосочетаниями права
быть объектом учения о словосочетаниях возникло, очевидно, в
результате неоправданного отождествления , далеко не всегда
совпадающих явлений — предикативных словосочетаний с пред-
ложениями. Несмотря на тесную связь между ними и даже един-
ство категорий лица, времени и наклонения, нельзя ставить знак
равенства между предикативными словосочетаниями и предло-
жениями. Например, сопоставляя вырванную из контекста кон-
струкцию студенты купили... с предложением — Студенты купили
путевки на курорт, нетрудно заметить, что данная конструкция,
рассматриваемая как элемент предложения, лишена интонаци-
онной законченности и, стало быть, полноты выражения преди-
кативности — этих необходимых признаков предложения. А при
наличии этих признаков и непредикативные словосочетания ста-
новятся предикативными (ср. Замечательная погода! Воды хо-
лодной! Вы куда? Ваня! Ай-ай-ай! и т. п.). У Пешковского бы-
ли серьезные основания считать интонацию важным средством
формирования сказуемостных словосочетаний, т. е. предложе-
ний. Подкрепляя эту хорошую традицию, идущую еще от Потеб-
ни, многие советские языковеды полагают, что предикативные
словосочетания должны быть предметом анализа теории слово-
сочетаний, поскольку в подлежащем и сказуемом обнаружива-
ется собственная (или внутренняя) форма словосочетаний, вы-
ражающая отношение сказуемого, как зависимого слова, к под-
лежащему (птица лет-ит, студенты чита-ют). Внешней формы в
предикативных словосочетаниях нет, поскольку грамматически
господствующее, стержневое слово (подлежащее) в своей форме
независимо и неизменно (именительный падеж, форма инфини-
тива в роли подлежащего и т. д.). Поэтому совершенно справед-
ливо замечание В. П. Сухотина, что предикативное словосочета-
ние, являясь лишь структурной основой, или «фундаментом»
предложения, остается словосочетанием до тех пор, пока

не получит ведущих признаков предложения (интонации сооб-
щения) и не включится в речевой контекст речи как самостоя-
тельное синтаксическое целое *.
Таким образом, предикативное словосочетание не может быть
отождествлено с предложением; надо видеть в том и в другом
общность и качественное своеобразие.
Считая главными интонационными средствами в организа-
ции предложения и в выражении его содержания ударение
и мелодику, Пешковский также указывал, что различием ин-
тонаций определяются основные функциональные и вместе с тем
модальные типы предложения — повествовательные, вопроси-
тельные и побудительные. «Что бы мы ни сказали,— писал в
«Русском синтаксисе» А. М. Пешковский, сделавший много ин-
тересных наблюдений в области русской ритмомелодики,— мы
высказываем это либо повествовательно, либо вопросительно,
либо восклицательно. Как ни важна для нас разница между эти-
ми тремя видами речи, она все-таки не материальна, а
формальна. Скажем ли мы он здесь, или он здесь?, или он
здесь! — материал нашей мысли остается один и тот же: пред-
ставление о «нем» и о месте, где «он» находится. Меняется толь-
ко отношение наше к данной мысли: в одном случае мы
просто желаем поделиться со слушателем найденной нами реаль-
ной связью или отсутствием ее (при отрицании) между двумя
представлениями, образующими в данном случае мысль; в дру-
гом случае мы не решаемся сами признать реальность или не-
реальность связи и ждем разъяснения в этом отношении от со-
беседника; в третьем — мы не только полностью убеждены в
реальности или нереальности связи, но и выражаем наши чувст-
ва, внушенные нам этой связью. Все эти различия граммати-
ческие, и выражаются они в русском языке почти исключи-
тельно интонацией...»
Следовательно, у Пешковского были серьезные основания
считать интонацию важным средством формирования и словосо-
четания и предложения, но он не проводил необходимого раз-
граничения роли интонации в той и другой структуре; интонация
лишь подчеркивает грамматическую связь слов в словосочета-
нии (ср.: Предлинной хворостиной мужик гусей гнал в город
продавать. Кто-то руками нащупал дверь, и в хату вошел осто-
рожно доктор), а в предложении интонация, кроме того, играет
еще и коммуникативную функцию — функцию сообщения, и в
этом заключается одно из коренных отличий предложения от
словосочетания. В отличие от предикативных словосочетаний
(предложений) номинативные словосочетания лишены этой ин-
тонации сообщения.
1 В. П. Сухотин, упомянутая выше статья о словосочетаниях в сбор-
нике «Вопросы синтаксиса», 1950, стр. 162; ср. его рецензию в соавторстве
с М. М. Никитиной на «Грамматику русского языка» («Вопросы языкозна-
ния», 1955, №3, стр. 117).

12. Остановимся теперь на другой классификации словосоче-
таний, построенной Пешковским на иных принципах — на
характере грамматической связи и отношений
в парных словосочетаниях.
Пешковский намечает два вида таких отношений:
1) отношения взаимно н е совпадающие и (необрати-
мые) подчинительные, например ножка стола, но нельзя
сказать стол ножки; отношения между учителем и братом в со-
четании учитель брата не те же, что в сочетании брат учителя;
математически это можно было бы выразить так: Л : В Ф В : Л,,
где Л и В—соотносящиеся представления, а Ф знак неравен-
ства;
2) отношения взаимно совпадающие, или обратимые,
сочинительные, например, в словосочетаниях гражданин
Иванов, красавица зорька, брат-учитель и т. д. Это все случаи,
где школьник мучится в разыскании «приложения и того, к че-
му оно приложено», в то время как отношения здесь всегда вза-
имно совпадающие, и все такие словосочетания легко допускают
обращение: Иванов — гражданин, зорька — красавица, учи-
тель — брат и т. д., только стилистически они отличаются от пер-
вых. Эти отношения можно выразить формулой Л :В = В :А.
Двойственность отношений в словосочетании восходит, по
Пешковскому, к двойственности выражения этих отношений:
«там, где звуковой показатель отношения имеется лишь в од-
ном из соотносящихся, отношения получаются взаимно не сов-
падающие и не обратимые; там же, где этот показатель имеет-
ся в обоих соотношениях,— взаимно совпадающие и обрати-
мые» К
Справедливо по этому поводу замечание проф. В. П. Сухоти-
на: данное подразделение, если иметь в виду его признаки (на-
личие звуковых показателей), не охватывает всех видов слово-
сочетаний; например, в сочетаниях с наречиями, деепричастия-
ми и инфинитивом звуковые показатели отсутствуют, отношения
подчинительные, хотя перестановка (обратимость) оказывается
возможной. Ср.: хорошо читает — читает хорошо, поехал учить-
ся — учиться поехал и т. п.2.
Более того, если эти понятия распространить на предложе-
ния (а они Пешковским понимаются как разновидность слово-
сочетания) , то различение сочинения и подчинения ста-
новится еще более шатким; часто характер отношений между
частями сложносочиненного предложения даже с союзом и не
допускает обратимости (перестановки). Например, возможна
обратимость в предложении Язык мой немеет, и взор мой угас
(А. К. Толстой), но она невозможна в предложениях типа:
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, стр. 80.
2 См. статью В. П. Сухотина о словосочетаниях в сборнике «Вопросы»
синтаксиса», 1950, стр. 139.

Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее
лицо (Л. Толстой); Душно стало в сакле, и я вышел на воз-
дух освежиться; Брат заболел, и его увезли в больницу и т. п.
Многообразные логико-грамматические отношения между
частями словосочетания и частями сложного предложения никак
не вмещаются в схему Пешковского об обратимости и необра-
тимости 1.
Однако отрицание нами теории Пешковского об обратимос-
ти и необратимости словосочетаний как универсального средст-
ва их различения не может заслонить его исключительную на-
блюдательность в отношении характера связей между сло-
вами — разграничения им сочинительных словосочетаний и
подчинительных.
В словосочетаниях обратимых (сочинительных) типа Хлеба
и зрелищ/ — Зрелищ и хлеба! Строг, но справедлив — Справед-
лив, но строг Пешковский видит взаимодействие звукового
показателя отношений (союза), стоящего всегда между
соединяемыми словами, с интонацией, выполняющей в этих
случаях «уравнительную» роль в сочетаниях. Ср.: В лесу
ночной порой и дикий зверь, и лютый человек, и леший
бродит (А. С. Пушкин); сюда'же, конечно, относятся и бес-
союзные случаи типа Гибли молодость, сила здоровье... «по-
скольку в них могли бы быть союзы и поскольку «пере-
числяющая» интонация здесь всецело выполняет роль сою-
зов» 2.
Пешковский убедительно противопоставляет этой связи под-
чинительную связь слов в словосочетаниях, особенно тех,
в которых отношения выражены служебными словами.
«Совершенно иной характер носит связь слов в предложных
словосочетаниях», — пишет он и показывает специфичность этой
связи; наряду с предлогом отношение здесь всегда выражено и
аффиксом существительного (ключ от замка), а главное, в этой
неравной связи слов почти невозможно отделить значение пред-
лога от значения аффикса существительного, и в сущности здесь
мы должны говорить об одном сложном звуковом по-
казателе, который частью вошел в состав одного из соеди-
няемых слов (замка), частью прильнул к нему в качестве слу-
жебного (от замка). Сознание такого именно размещения эле-
ментов чрезвычайно ярко отражается в малограмотных написа-
ниях таких словосочетаний: пишут ключ отзамка, но почти ни-
когда не пишут ключот замка (ср. также фонетическое слияние
предлога с падежом. в таких случаях, как на год, под голову,
1 Более развернутую критику этой теории Пешковского см. ниже, в сле-
дующей главе настоящей работы.
2 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, стр. 82. Подробнее см. об
этом в главе XXIV «Русского синтаксиса», где речь идет об интонационном
выражении однородности (стр. 398—399).

без толку, за ногу и т. д.). Следовательно, здесь оба звуковых
показателя (вернее, один сложный) целиком отходят к о д н о м у
из соотносящихся слов. Соответственно и отношения получаются
взаимно не совпадающие и не обратимые, что ясно:
1) из прямой невозможности в большинстве случаев произвести
обращение (нельзя сказать замок от ключа), 2) из смысловых
сдвигов в тех случаях, когда внешним образом можно про-
извести обращение (хлеб с маслом—масло с хлебом, человек
без зуба — зуб без человека, письмо на столе — стол на письме,
нет хлопушки для мух — нет мух для хлопушки и т. д.). «Таким
образом, — заключает Пешковский, — здесь имеется типичное
подчинение»1.
Разработка А. М. Пешковским системы выражения подчи-
нительной связи в словосочетаниях оказалась особенно
плодотворной.
В современном языкознании классификация слово-
сочетаний строится на основании соотнесенности различных
типов словосочетании с частями речи; при этом формы слов в
парных соотношениях рассматриваются иерархически: на
первый план выдвигается форма господствующего «стержнево-
го» слова, а затем уже для характеристики вариантов значений
внутри отдельных типов словосочетаний привлекается и форма
зависимого слова.
Этот принцип классификации, морфолого-синтак-
сический по своему существу, не может вызывать возражений,
тем более, что он открывает материальные возможности для вы-
явления различных семантических (смысловых, реальных) отно-
шений между словами в составе словосочетания. Опасность
«морфологизации» учения о словосочетании как синтаксической
категории тут только кажущаяся. Разве можно синтаксические
категории понимать как автономные, независимые от морфоло-
гической структуры слов? Пешковский требовал слияния мор-
фологического разбора с синтаксическим, стирая иногда грани
между тем и другим. Однако всю сложную классификацию типов
словосочетаний он построил в основном на морфологической ос-
нове. Точно так же проводится этот принцип и в «Грамматике
русского языка», только, может быть, с большей последователь-
ностью и на основе значительно большего иллюстративного ма-
териала, охватывающего многообразные конструкции предлож-
ных и беспредложных словосочетаний.
Например, выделяются конструкции: а) с глаголом в ро-
ли главного слова (писать письмо, вмешаться в разговор), б) с
именем существительным в роли главного слова (дым
костра, ограда из камня, охота странствовать), в) с прила-
гательным в роли главного слова (полный радости, крас-
ный от волнения, слишком яркий, готовый бороться), г) с мес-
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, стр. 83.

тоимением в роли главного слова (что-то белое, кто-нибудь
из вас, некоторые из людей), д) с числительным (три руб-
ля, один из них), е)с наречием (очень весело, грустно до
слез, скучно до зевоты).
Все эти морфологические приметы, положенные в основу
классификации, являются, так сказать, внешними (несобствен-
ными) формами словосочетаний. А далее внутри указанных руб-
рик намечается система внутренних (собственных) форм слово-
сочетаний, где подробно прослеживаются формы зависимых
слов, например глагольные словосочетания с зависимым сло-
вом — именем существительным в дательном (или другом) па-
деже: объяснять ученик-ам, симпатия к человек-у и т. п.
Подобный анализ беспредложных и предложных конструк-
ций ведется в тесной связи с содержанием (значением) этих
конструкций. Например, именное словосочетание с зависимым
существительным в дательном падеже с предлогом к может вы-
ражать: а) объект отношения (симпатия к человеку, страсть к
картам), б) определительно-предикативные (путь к счастью,
дорога в лес), в) отношения назначения и сопровождения (пре-
дисловие к книге, ключ к замку, определение к существитель-
ному).
В таком же плане прослеживаются и все другие типы слово-
сочетаний.
Нам представляется, что такой путь исследования формально-
грамматической стороны словосочетания в единстве с их синтак-
сическими функциями, т. е. отношениями между словами, явля-
ется наиболее правильным, так как при этом анализе с на-
ибольшей полнотой выявляются органическая связь и единство
разных сторон языковых образований в их отношениях к фак-
там и явлениям реальной действительности.
Именно к такому диалектическому единству в анализе форм
словосочетаний стремился и Пешковский, -когда он говорил
о необходимости указывать на внешние средства, которыми
выражается цельность, связность и законченность грамматиче-
ского значения, т. е. указывать, «в каких отношениях стоит этот
внешний признак к внутреннему».
Таким образом, советское языкознание обрело твердую на-
учную почву, метод классификации типов словосочетаний,
идущий от материальных данностей языка к познанию их семан-
тико-синтаксического назначения.
Всякий другой путь неизбежно связан с опасностью произ-
вольных, субъективных построений, с опасностью отрыва от язы-
ковой базы.
13. О словосочетаниях с сочинительной
связью.
А. М. Пешковский полагал, что в так называемых однород-
ных словосочетаниях (типа видел отца, дядю, брата; отцы и

дети; и месяц, и звезды, и тучи; клочки и отрывки каких-то
мыслей; гибли молодость, сила, здоровье и т. д.) выступает от-
четливо лишь совокупность способов соединения слов в составе
предложения, сами же сочетавшиеся слова лишены своего ка-
чества: они растворяются в членах предложения. А. М. Пеш-
ковский смешивал сочинительные словосочетания с однородными
членами.
Академическая «Грамматика», как и Пешковский, не выде-
лила в особый раздел типы однородных словосочетаний, обеднив
тем самым синтаксис. Между тем несомненно, что однородные
словосочетания, означающие соединение или противоположение
в чем-либо сходных, но грамматически независимых явлений,
отражают определенные типы связей реальной действительнос-
ти, особый характер отношений между словами (учитель и инже-
нер, брат и писатель). Совершенно иной характер отношений меж-
ду словами в зависимых (подчинительных) словосочетаниях, ко-
торые отражают другие типы связей реальной действительности
(учитель инженера, брат писателя).
Между тем в современном советском языкознании предме-
том словосочетаний признаются только словосочетания с подчи-
нительной связью. Именно только эти типы словосочетаний
и подвергаются дробной классификации \ Считается неправо-
мерным вводить в состав словосочетаний указанные виды так
называемых сочинительных словосочетаний (или «слабых групп
слов», «незамкнутых сочетаний», «открытых рядов») типа война
и мир; брат и сестра; не мир, но меч; лебедь, рак да щука;
униженные и оскорбленные; дешево и сердито; виноват, а не
сознается; точность и краткость и т. д. Однако нельзя не видеть в
этих фактах языка одну из своеобразных разновидностей слово-
сочетаний.
Правда, подобного типа сочетания слов однородны, в
них слова идут одно за другим, не вступая друг с другом в от-
ношения подчиненности; структурные свойства этих сочетаний
слов не зависят от грамматических связей между частями речи.
Но акад. В. В. Виноградов не без основания находит, что парные
сочетания слов, принадлежащих к одной и той же части речи и
соединенных сочинительными союзами, вычленившись из соста-
ва предложения и подвергнувшись лексико-семантической ста-
билизации, довольно широко употребляются в номинативной
функции и тем самым раздвигают пределы словосочетаний в
сторону так называемых словесных рядов.
Вместе с тем В. В. Виноградов ошибочно полагает, что в це-
лом словосочетания, образуемые посредством союзной сочини-
тельной связи, приходится рассматривать как функциональные.
1 См., например, в «Грамматике русского языка», 1954, т. II, ч. 1, где
детально прослеживаются беспредложные и предложные словосочетания
(глагольные, именные, наречные), стр. 115—355.

Анализ их строя и их употребления в принципе ничем не отли-
чается от анализа однородных членов предложения, имеющих
ту же структуру !.
Такое обобщение нам представляется слишком категорич-
ным и неоправданным. Оно в сущности ставит знак равенства
между тем и другим.
Между тем структурный признак однородных словосочета-
ний (одноразрядность, одноформенность сочетающихся слов)
не является постоянным, ибо в составе предложения однород-
ность членов предложения не всегда совпадает с одноформен-
ностью слов как частей речи; например: Няня повествовала о
пылом, живописно, с увлечением, местами вдохновенно (Гон-
чаров, Обломов); Она слушала его со страхом и жадно
(Горький, Мать).
Однородные члены предложения, следовательно, могут быть
выражены разными частями речи или различными формами од-
ной и той же части речи 2.
Что же касается многочисленных рядов несогласованных од-
нородных определений, то характер синтаксической связи слов
этого рода очень далек от способов объединения их в так на-
зываемых «однородных» словосочетаниях. Например: Входит ко
мне человек лет 35, смуглый, черноволосый, в усах, в бороде
(П у ш к и н, Дубровский); Впереди стоял комендант, старик
добрый, высокого роста (Пушкин, Капитанская дочка); Во-
шел человек толстый, смуглый, черноволосый, с низким лбом и
совершенно заплывшими глазами (Тургенев, Бурмистр).
Таким образом, в аспекте учения об однородных
членах не могут быть поняты принципы и при-
емы сочинительного сцепления слов со значени-
ем разных частей речи, но относящихся к одним и тем же членам
предложения, и, значит, р а з г р а н и ч е н и е понятия о со-
чинительных словосочетаниях и однородных
членах предложения необходимо; нельзя одно по-
нятие подменять другим.
Вместе с тем общими признаками тех и других («однород-
ных» сочинительных словосочетаний и однородных членов пред-
ложения) являются: 1) сочинительная связь (посредством соеди-
нительных, разделительных и противительных союзов), 2) инто-
нация перечисления и 3) соединительные паузы. Это положение,
детально разработанное Пешковским, сохраняет полную силу и
теперь.
Видимо, учение об однородных словосочетаниях нуждается в
коренном пересмотре, как и учение Пешковского об обратимых
и необратимых словосочетаниях.
1 См. В. В. В и н о г рад о в, Вопросы изучения словосочетаний, «Вопро-
сы языкознания», 1954, № 3, стр. 13.
2 Ср. «Грамматика русского языка», 1954, т. II, ч. 1, стр. 43—44,

14.0 словосочетаниях с подчинительной
связью и их соотношении с второстепенными
членами предложения.
Считая теоретически несостоятельным уподобление «одно-
родных» (сочинительных) словосочетаний однородным членам
предложения, как и подмену одного понятия другим, многие
советские языковеды все же практически допускают, вслед за
А. М. Пешковским, отождествление понятия о подчинительных
словосочетаниях с понятиями о второстепенных членах предло-
жения.
Проведем сопоставление.
Пешковский, как уже отмечалось, вообще растворял понятие
предложения в понятии словосочетания.
Говоря о второстепенных членах предложения, Пешков-
ский в «Русском синтаксисе» дает им такую классификацию:
1) управляемые второстепенные члены (косвенные падежи
существительных с предлогами и без них), 2) согласуемые
второстепенные члены (непредикативные и несубстантивированные
прилагательные), 3) примыкающие второстепенные члены
(наречия, деепричастия, инфинитивы).
Он считает неоправданным употреблять термины «определе-
ние», «дополнение», «обстоятельство», которые, по его мнению,
«очень неудачны» и являются лишь «сокращенными обозначе-
ниями» установленных выше понятий и никакой другой
стороны дела не выражают. «Второстепенность» всех
этих членов он понимает не в логическом и не в психологичес-
ком смысле (потому что в этом смысле важнейшим, по его
мнению, является слово, несущее на себе фразное ударение. &
им может быть любое полное слово предложения), а в грам-
матическом, т. е. в смысле зависимости их (прямой или
косвенной) от одного из членов основного словосочетания (под^
лежащего или сказуемого) 1. Имея в виду бесконечно разнооб-
разные комбинации сочетаний второстепенных членов друг е
другом и с главными членами в распространенных предложени-
ях, Пешковский разбивает последние на двусловные сло-
восочетания (хрипели вальс, старинный вальс и т. д.)
и объединяет их в типы словосочетаний. Получается до-
вольно полный и вместе с тем стройный ряд типов слово-
сочетаний, в котором грамматически обобщаются раз-
нообразные отношения между словами в составе словосоче-
таний.
Для характеристики принципов классификации Пешковского
обратим внимание хотя бы на ее начало.
1 См. А. М. Пешковский, Русский синтаксис, 1938, стр. 176, 267. Ни-
же мы вынуждены будем еще раз вернуться к вопросу о второстепенных чле-
нах, но уже в другой связи — в связи с выяснением взаимоотношения понятий
о частях речи и второстепенных членах предложения (см. главу пятую на-
стоящей книги).

Вот как представлены у него словосочетания в пределах гла-
гольных личных предложений (даем краткую сводку двух-трех
типов как образец анализа словосочетаний)
Тип I. Глагол + управляемое существительное (смотрю
картину, пишу записку, лежать на кровати, настаивать на пра-
вах и др.), при этом различается слабое управление, предлож-
ное и беспредложное, особенности переходных и непереходных
глаголов.
Подтип 1. Беспредложные сочетания (по падежам). На-
пример, винительный падеж: а) винительный внешнего
объекта (возьмет он руку, к сердцу жмет), б) винительный
результата (а дуги гнут с терпеньем и не вдруг), в) вини-
тельный содержания (обдумывать план), г) винительный
времени (лето целое все пела), д)винительный места (всю
дорогу на кладбище мокрые трубы хрипели старинный вальс;
домишко старенький край города стоял), е) винительный коли-
чества (книга стоит рубль, песня пелась всю ночь).
Точно так же прослеживаются значения всех других паде-
жей на основе анализа характера подчинительной связи в пар-
ных словосочетаниях.
Подтип 2. Предложные сочетания (обзор располагается в
порядке предлогов, и указывается модификация значений,
когда предлог требует нескольких падежей). Например:
С винительным, предложным и местным: а) пространст-
венное значение (сидел в кресле, в трактир привезли семги),
б) временное значение (Однажды в студеную зимнюю пору
я из лесу вышел), в) отношение тождества (Алексей был
в батюшку), г) способ действия (И русский Н как N
французский произносить умела в нос), д) цель действия
(Я, кажется, мог бы написать в назидание потомству целый
трактат).
В такой же последовательности прослеживаются другие пред-
логи в разных значениях и с разными падежами, причем этот
обзор сделан, по меткому выражению автора, лишь «с высоты
птичьего полета», так как не только значения не исчерпаны, но
даже управление дано не все2.
Тип II. Существительное (или субстантивированное прила-
гательное) + управляемое ими непосредственно или посредст-
венно другое существительное (мщение врагу, рубка топором,
игра с болваном и др.). Это управление равно глагольному
(мщу врагу, рублю топором). При субстантивном управлении ха-
рактеризуются падежные значения, например, родительный
падеж: а) родительный принадлежности (дом отца,
ножка стола и т. д.), б) родительный определительный
(трубка мира, дева красоты), в) родительный субъекта дей-
1 У Пешковского намечено около 20 типов словосочетаний.
2 См. А. М. Пешковский, Русский синтаксис, стр. 299.

с т в и я (любовь отца к детям, игра Шаляпина), г) родитель-
ный объекта действия (сушка плодов, заготовка хлеба,)
д) родительный количества (рюмка вина, чашка чаю) и т. д.
Так "же тщательно прослеживаются значения других словосоче-
таний этого типа.
Тип III. Прилагательное + управляемое им непосредственно
или посредственно существительное (или субстантивированное
прилагательное): слабый духом, сильный волей, высокий рос-
том, лучший из нас, мудрейшая из жен и т. д.
Уже этот кратко изложенный нами материал позволяет уста-
новить, что Пешковский всюду проводит семантико-синтаксиче-
скую характеристику двух знаменательных слов в составе сло-
восочетаний, подменяя этим характеристику тех же слов как
членов предложения.
Правомерна ли такая подмена?
В советском языкознании этот вопрос решается противо-
речиво.
С одной стороны, утверждается, что «во второстепенных чле-
нах предложения как бы синтезируются, обобщаются по функ-
ции те же разнообразные грамматические отношения, которые
обнаруживаются между словами в строе словосочетаний» 1. От-
сюда, следовательно, круг значений в пределах тех и других (в
словосочетаниях и в членах предложения) откристаллизован
самой их природой: в них синтезируются, т. е. обобщаются, одни и
те же (хотя и разнообразные по количеству и качеству) отноше-
ния. Это в сущности полностью совпадает с концепцией Пешков-
ского.
С другой стороны, признается, что «словосочетание и
предложение — качественно различные категории синтак-
сиса» 2. Следовательно, это качественное различие должно сохра-
няться и в природе парных словосочетаний и в природе членов
предложения, в том числе и второстепенных.
Между тем в академической «Грамматике», вопреки одному
лишь декларативному заявлению о качественном различии сло-
восочетаний и членов предложения, материал о том и другом
излагается в направлении функциональной общности граммати-
ческих отношений между словами как членами словосочетания
и как членами предложения, и хотя этот материал излагается в
разных отделах, но трактуется он одинаково: в разделе о второсте-
пенных членах предложения лишь повторяется то, что говорилось
о словосочетаниях. В дискуссии по этому вопросу проф.
С. Е. Крючков правильно заметил, что последовательное проведе-
ние декларативно объявленного тезиса: «Члены предложения —
это синтаксические категории, возникающие в предложении на ос-
1 «Грамматика русского языка», т. II, ч. 1, 1954, «Введение», стр. 94 (изла-
гается вопрос о членении предложения и о членах предложения).
2 См. «Введение» в «Грамматику», т. II, ч. 1, АН СССР, 1954, стр. 11, а
также стр. 22—34.

нове форм словосочетания» (т. II, ч. 1, стр. 88) — приведет к унич-
тожению всей системы второстепенных членов предложения .
Коллектив авторов академической «Грамматики» так и сде-
лал, подменив анализ подчинительных словосочетаний анали-
зом функций второстепенных членов, реализуя тем самым те-
зис о единстве и общности функций тех и других (см. выше).
Сопоставим для наглядности методику анализа сло-
восочетаний и второстепенных членов, проведенную в академи-
ческой «Грамматике русского языка».
В разделе о словосочетаниях с глаголом в роли глав-
ного слова большое место занимает анализ глагольных сло-
восочетаний с зависимым словом — именем существительным
в разных падежах (без предлога и с предлогом) 2.
Например, словосочетания с именем существительным в ви-
нительном падеже без предлога делятся по синтаксиче-
ской функции на два разряда; в первый входят словосочетания,
выражающие объектные отношения: избирать депутата,
пахать землю, учить детей, любить сына, читать книгу, писать
письмо и т. д.; во второй разряд входят словосочетания, выра-
жающие отношения количественные: количественно-вре-
менные (читать час, болеть месяц, прожить неделю), количест-
венно-пространственные (пробежать километр, проплыть сто
метров) и собственно-количественные (весить тонну, стоить
пять рублей). Внутри разряда словосочетаний, выражающих
объектные отношения, выделяются, в соответствии со значени-
ем главного и зависимого слова, три группы словосочетаний:
1) словосочетания, главное слово которых называет конкретное
физическое действие, а зависимое слово — материальный объект
этого действия (ловить рыбу, открыть глаза, резать бумагу,
рубить дерево, поймать ежа, шить платье); 2) словосочета-
ния, главное слово которых называет восприятие, говорение, внут-
реннее состояние, чувствование, а зависимое слово — объект вос-
приятия, говорения, чувствования (слышать песню, любить от-
ца, уважать учителя, говорить правду, вспомнить сказку,
ждать сестру, испытывать тревогу); различия между этими
двумя группами определяются лексическими значениями образую-
щих словосочетание слов; 3) словосочетания, выражающие объек-
тивно-пространственные отношения; главное слово в них—пере-
ходный приставочный глагол со. значением движения, зависимое
слово — имя существительное с предметно-пространственным зна-
чением (перебежать дорогу, перейти поле, переехать перевал).
Если теперь обратимся к другому разделу той же «Грамма-
тики русского языка» (АН СССР, 1954, т. II, ч. 1, стр. 560—572),
1 См. материал дискуссии по поводу «Грамматики русского языка»
(«Вопросы языкознания», 1955, №4, стр. 147 и др.).
2 См. «Грамматику русского языка», т. II, ч. 1,1954, стр. 115—213.

где излагается вопрос о дополнении как второсте-
пенном члене предложения, то мы не обнаружим в сущ-
ности ничего нового в классификации значений дополнения,
т. е. тех отношений, которые создаются между двумя словами
(например, глагольным сказуемым и дополнением, выраженным
именем существительным в том или ином падеже с предлогом
или без него).
В §775 о прямом дополнении читаем: «Прямое допол-
нение обозначает такой объект, на который распространяется
действие, выраженное глаголом. В зависимости от конкретного
значения того члена предложения, который поясняется дополне-
нием, и самого дополнения последние могут иметь различные от-
тенки значений...» И тут же в скобках указывается: «См. гл.
«Глагольные словосочетания с именами существительными»,
§2-8».
И далее идут многочисленные примеры с краткими коммента-
риями, например: а) «При членах предложения — глаголах и
предикативных наречиях, обозначающих чувства и восприятия,
дополнение обозначает объект чувства, восприятия» (Люблю
тебя, Петра творенье; Жалко девочку; Хотел встать, но сидел,
слушая Лидию); б) «При членах предложения — глаголах со
значением движения (пройти, пробежать, переехать и др.) до-
полнение обозначает пространство» (переползал болотце и др.);
в) «При членах предложения со значением речи, мысли, жела-
ния— дополнения раскрывают содержание этих процессов (рас-
сказывал анекдоты, читал письмо); приводятся тут же другие
примеры парной зависимости слов, но поданных в контексте —
в предложениях.
Таким образом, характеристики парных отношений слов,
входящих в словосочетания с существительным в косвен-
ных падежах (с предлогом и без предлога), и значений косвен-
ных дополнений, выраженных теми же формами косвенных
падежей существительных, ничем по существу друг от друга не
отличаются 1.
То же следует сказать и о приемах анализа других типов сло-
восочетаний сравнительно с приемами характеристики определе-
ний и дополнений как второстепенных членов предложения. В
последнем случае анализ ведется в том же плане (с семантиче-
ской и грамматической точек зрения), причем та и другая сопо-
лагаются, выступают как равноправные в этом механическом
единстве.
Может быть, А. М. Пешковский был прав, требуя в последнем
(прижизненном) издании своего «Русского синтаксиса» устра-
нения двойной номенклатуры одного и того же, как ему казалось,
факта.
1 См. стр. 115—325 и 560—572 «Грамматики русского языка».

Впрочем, он относил традиционное понятие «второстепенный
член» более к логическим категориям, чем к грамматическим. С
нашей точки зрения, было бы точнее рассматривать второстепен-
ные члены как логико-грамматические категории, в которых скре-
щиваются в диалектическом единстве и взаимодействуют: 1) лек-
сические значения слов и словосочетаний, 2) морфологические ка-
тегории (слова как части речи) и 3) синтаксические категории, вы-
ражающие отношения между частями целого в формах сочи-
нения и подчинения (согласования, управления и примыкания).
Как ни странно, но именно в решении вопроса о природе и
сущности словосочетания и членов предложения мы обнаружива-
ем единство взглядов таких, казалось бы, противоположных по
общелингвистическим концепциям лингвистов, как А. М. Пеш-
ковский и В. В. Виноградов.
Как бы развивая мысль Пешковского о взаимоотношении по-
нятий «словосочетание» и «члены предложения», В. В. Виногра-
дов, исходя из того, что «между частями речи и членами предложе-
ния есть связь и взаимодействие, но нет параллелизма» \ пишет,
что синтаксические признаки второстепенных членов предложе-
ния складываются и развиваются все же на базе твердо
установившихся морфологических категорий и их функциональ-
но-синтаксического осложнения в системе разных типов словосо-
четания: «Именно так установилась категория определения,
морфологическим ядром которой явились качественные и относи-
тельные прилагательные. Не менее определенны морфологиче-
ские основы категорий дополнения — формы и функции
косвенных падежей имен существительных — в тех случаях, когда
предметное значение имени не поглощается оттенками определи-
тельного и обстоятельственного характера и не растворяется в
них. Морфологическую базу синтаксической категории обстоя-
тельства составляют наречие и функционально близкие к
нему формы косвенных падежей существительных (обычно с
предлогами), когда в них закрепляются значения обстоятельст-
венных отношений» 2.
Но еще Пешковский указывал, что самая дробная морфоло-
гическая классификация типов словосочетаний никак не может
охватить все многообразие значений и отношений между сло-
вами в составе предложения, тем более что эти оттенки значений
и отношений, облекающие морфологическое ядро категорий
определения, дополнения и особенно обстоятельства, настоль-
ко сложны, трудно различимы и внутренне противоречивы, что
они часто выходят за рамки классификаций или создают переход-
ные, смешанные типы словосочетаний 3.
1 «Грамматика русского языка», т. II, ч. 1, стр. 88.
2 Там же, стр. 95.
8 См. А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 299, 302,
806—307, 312, 314 и др.; ср. во «Введении» к «Грамматике русского языка»,
т. II, ч. 1, стр. 96 и др.

Таким образом, можно считать общепризнанным, что «тради-
ционное учение о второстепенных членах предложения нуждается
в коренном пересмотре» !.
Каковы же перспективы решения этой проблемы?
Нам представляется, что этот пересмотр на основе углублен-
ного изучения всех видов синтаксической связи между словами
как в формах словосочетаний, так и в структуре предложений
должен идти в направлении дальнейшего уточнения качест-
венного своеобразия категорий словосочетания и чле-
нов предложения, а не по линии их взаимопоглощения, как это
сделано у Пешковского и как фактически делается при анализе
того и другого в академической «Грамматике».
Почему нельзя согласиться с тенденцией некоторых лингви-
стов заменить определение словосочетания как семантико-синтак-
сического единства двух знаменательных слов другим опреде-
лением словосочетания как соединения двух членов предложе-
ния?
И, с другой стороны, почему нельзя отказываться от клас-
сификации слов как членов предложения в угоду классификации
их по типам словосочетаний? 2
Почему, следовательно, невозможна подмена одного поня-
тия другим? Причин несколько.
В о-п е р в ы х, потому, что в этом случае учение о словосочета-
нии пришлось бы целиком подчинить разбору слов по членам пред-
ложения и тогда учение о словосочетании утратило бы, в сущно-
сти, всякий смысл, оказавшись перелицовкой учения о членах
предложения. К сожалению, такая «перелицовка» проблем ха-
рактеризует академическую «Грамматику». Если же, наоборот,
считать,, что «при нынешнем состоянии разработки данной про-
блемы целесообразнее (?) ограничиться изучением словосочета-
ний, не добиваясь пока во что бы то ни стало сведения обнаружен-
ных в них синтаксических отношений к тому или иному числу более
общих категорий»3, т. е. членов предложения, то в этом случае
пришлось бы отказаться от учения о второстепенных членах
предложения и перелицевать это учение в учение о словосочета-
ниях, т. е. подчинить характеристику слов только их формальной
классификации по типам словосочетаний, что тоже ведет к подмене
одного понятия другим.
Эта подмена невозможна, во-вторых, потому, что объем
понятия «члены предложения» шире объема понятия «словосоче-
1 «Грамматика русского языка», т. II, ч. 2, стр. 97.
2 Именно такого рода отказ от учения о второстепенных
членах предложения и требование ограничить изучение форм и
функций слов пределами учения о словосочетаниях неправомерно обосновы-
ваются в статье проф. А. Б. Шапиро «К учению о второстепенных членах
предложения в русском языке» («Вопросы языкознания», 1957, № 2, стр.
71—85).
8 Там же, стр. 85.

тания»; в составе предложения синтаксические связи между сло-
вами, характерные для основных типов словосочетания, расши-
ряются и пополняются иными типами связей; в предложении од-
на и та же форма слова может выполнять функции разных чле-
нов предложения. Например, в предложении Этот человек
с умом сочетание с умом выступает в роли сказуемого (умен), а
в предложении Человек с умом не пропадет сочетание с умом
является частью семантически неразложимого словосочетания
Человек с умом в роли подлежащего (ср. Умный человек не про-
падет). В предложении же Этот человек с умом, с талантом, с
большими страстями прожил яркую, интересную жизнь сочетание
с умом попало в другой ряд и стало определением. А в предло-
жении С умом задумано, да без ума сделано выражение с
умом — обстоятельство образа действия при сказуемом задума-
но. Это же выражение с умом может быть и дополнением (Сердце
с умом не в ладу).
В-третьих, члены предложения вне предложения не су-
ществуют, а словосочетания существуют и вне предложения, упо-
добляясь словам и нося номинативную функцию. Словосочета-
ние может входить в систему коммуникативных средств языка
только в составе предложения и через предложение (ср. у Шах-
матова зеленая трава как словосочетание и зеленая трава как
номинативное предложение при описании, в окружении других
подобных).
В-четвертых, правила образования словосочетаний не
охватывают всей грамматической схемы предложения и всех
возможных ее осложнений; кроме правил об отношении членов
предложения, есть еще (за пределами правил словосочетания)
правила о построении сложных или составных членов предложе-
ния ( например, составные и сложные подлежащие, сказуемые и
другие члены предложения), правила об обособленных членах,
вводных словах и т. п.
В-пятых, на грамматическую категорию члена предложе-
ния нанизываются и живут с ней нераздельно логические кате-
гории (субъекта, предиката, атрибута, релятива и др.), что дела-
ет категорию члена предложения исторически более устойчивой,
более консервативной сравнительно с категорией словосочета-
ния; исторические изменения в строе языка могут привести с
течением времени к выдвижению новых грамматических приемов
и постепенному отмиранию старых, о чем свидетельствует история
синтаксиса русского языка, английского, немецкого и других
языков \
1 См. работы: проф. В. И. Борковского «Синтаксис древнерусских грамот»,
проф. Т. П. Ломтева «Очерки по историческому синтаксису русского языка»
(1956), а также статью проф. В. Н. Ярцевой «Предложение и словосочетание»
в сборнике «Вопросы грамматического строя» (изд. АН СССР, 1955, стр. 436—-
451), где приводятся данные о постепенном изменении типов словосочетаний
в английском языке.

Ср., например, эквиваленты между членами предложения и ти-
пами словосочетаний в таком предложении из «Ипатьевской ле-
тописи»: «...Я придоша (половцы) в монастырь Печерьский,
намъ сущимъ по кельямъ почивающимъ по заутренямъ», где на-
лицо исчезнувшая теперь конструкция с обособленным оборо-
том, так называемым «дательным самостоятельным» (ср. совре-
менное Когда мы были в кельях и почивали после заутрени) 1.
Ср. замену падежных форм во французском и английском язы-
ках предложными (аналитическими) конструкциями (вместо
horse's head — the head of the horse— голова лошади).
И, наконец, в-шестых, следует подчеркнуть различие принци-
пов образования словосочетания и выделения членов предло-
жения:
а) хотя словосочетание возникает и по заданию предложе-
ния, но образуется обычно на основа слова, принадлежащего
к той или иной части речи, в соответствии с правилами его соче-
таемости с другими словами; еще со времен Ломоносова уче-
ние о словосочетании и его видах тесно связывалось с учением
о частях речи, отсюда и группировка словосочетаний строилась
по стержневому, грамматически господствующему, главному
слову, от которого находятся в зависимости другие слова (гла-
гольные, именные, наречные сочетания);
б) член предложения выделяется на другой основе, на
основе семантических (логических) функций в предложении, но,
конечно, во взаимодействии (хотя и не очень устойчивом) с фор-
мами слов и формами сочетания слов друг с другом (управления,
согласования, примыкания); сюда же наслаиваются и лексические
значения как главного, так и зависимого слова.
15. В связи с установлением общности и различий между
словосочетаниями и второстепенными членами предложения
становится более или менее ясным вопрос о том, что являет-
ся основополагающим фактором возникнове-
ния словосочетаний: слово с присущей ему способ-
ностью «распространяться» и давать различные пучки синтак-
сических объединений в составе предложения или предложе-
ние с его коммуникативными заданиями.
Пешковский был более склонен считать слово первичной и
основной единицей грамматики, хотя позднее он говорил, что
нельзя рассматривать язык как арифметическое сложение, со-
ставленное из своих элементов, причем мельчайшие из них скла-
дываются в более- крупные, эти — в еще более крупные и т. д.
Вся эта концепция языка, по Пешковскому, перевертывает при-
роду изучаемого предмета: «Язык не составляется из элементов,
а дробится на элементы. Первичными для сознания фактами
1 См. В. Г. Белинский, Сочинения, т. X, стр. 53.

являются не самые простые, а самые сложные» К Отсюда, сле-
довательно, нельзя определять слово как совокупность морфем,
словосочетание как совокупность слов, а предложение кан сово-
купность словосочетаний. «Все определения должны быть вы-
строены в обратном порядке».
В академической «Грамматике» проводится (правда, непо-
следовательно) другая концепция.
«Словосочетание обычно образуется на основе слова, принад-
лежащего к той или иной части речи в соответствии с правила-
ми его сочетаемости с другими словами»2, причем утверждает-
ся, что эта способность слова к распространению «иногда быва-
ет заложена в самой грамматической структуре» этих слов, а
также в их семантических свойствах3. Такого рода чисто ариф-
метическая теория сложенности целого из частей приобретает
даже некоторую убедительность, когда частное возводится
(без достаточных оснований) в общее: «Так, переходные гла-
голы со значением конкретного физического действия, имеющие
приставку в, сочетаются с формой винительного падежа прямо-
го объекта и с другой формой винительного падежа, которой
предшествует предлог в, например: вложить патрон в ружье,
вдеть нитку в иголку, воткнуть заступ в землю, всадить пулю в
стену. Эти словосочетания легко распространяются и дательным
косвенного объекта и творительным орудия, например: влепить
противнику пулю в лоб, вбить молотком гвоздь в стену. «Таким
образом,— обобщается в «Грамматике»,— сложные словосоче-
тания далеко не всегда являются продуктом соединения целых
словосочетаний. Очень часто они образуются путем распростра-
нения какого-нибудь слова или словосочетания».
Еще ранее в таком же направлении решал этот вопрос и
акад. Л. В. Щерба. Касаясь структуры словосочетаний (син-
тагм), он писал: «В центре их стоит обыкновенно то или другое
слово, и правила построения синтагм сводятся к правилам рас-
пространения существительных, прилагательных, наречий
и глаголов другими словами»4.
Нам представляется теоретически несостоятельной точка зре-
ния, кладущая в основу возникновения словосочетаний не столь-
ко предложение с его функцией общения и сообщения, сколько
присущая слову внутренняя, имманентная способность присо-
единять к себе другие слова иных лексико-грамматических кате-
горий. В духе этой метафизической теории утверждается, напри-
мер, что «словосочетание образуется до предложения, а не вы-
1 А. М. Пешковский, Еще раз к вопросу о синтаксисе, «Русский
язык в советской школе», 1929, №2, стр. 52.
2 «Грамматика русского языка», 1954, т. II, ч. 1, стр. 13.
3 См. там же, стр. 20.
4 Л. В. Щерба, Преподавание иностранных языков в средней школе»
1947, стр. 87.

деляется аналитически из него» 1. Отсюда учение о словосочета-
нии связывается прежде всего с изучением частей речи: «слово-
сочетания возникают в результате распространения знамена-
тельных слов другими, тоже знаменательными», в результате
«способности той или другой части речи сочетаться с определен-
ными частями речи»2.
Словом, вся эта концепция представляется нам (как и Пеш-
ковскому) «перевертывающей природу изучаемого предмета».
«Распространяемость» отдельного слова не есть некая «вещь в
себе», а она сама есть результат и проявление типических для
языка способов выражения отношений и связей реальной дейст-
вительности. При этом все формы и способы соединения слов
возникают не сами по себе, а в составе предложения, в процессе
развивающихся потребностей общения, ибо «ведущей, организу-
ющей единицей нашей речи является предложение, как наибо-
лее законченное высказывание о действительности, характери-
зующееся внутренним (смысловым) и внешним (структурно-фо-
национным) единством»3.
Между тем в «Грамматике» номинативная функция словосо-
четания рассматривается вне предложения, как «строи-
тельный материал для него», хотя возникновение коммуникатив-
ной функции словосочетаний относится к строю предложения:
«Словосочетания только в составе предложения и через предло-
жение входят в систему коммуникативных средств языка» \
Но как доказать, например, внутреннюю необходимость рас-
пространения подавляющего большинства глаголов и имен су-
ществительных в формах косвенных падежей с предлогами?
(Ср.: спросить о здоровье, спросить о здоровье сына, взволно-
ванно спросить о здоровье сына; спросить с волнением об исходе
состязания, спросить с глубоким волнением об исходе сегодняш-
него состязания.) Все подобные «распространения» простого и
сложного словосочетания возникают в предложении в процессе
выражения познаваемых связей и отношений действительности,
1 В. М. Филиппова, Глагольно-именные словосочетания с временным
значением в современном русском языке, сборник «Исследования по грамма-
тике русского литературного языка», изд. АН СССР, М., 1955, стр. 159.
2 К. И. Кутьина, Наречные предложные словосочетания с существи-
тельными в роли зависимого слова. Ученые записки Московского государствен-
ного пединститута, т. LXXXIX, вып. 6, 1956, стр. 69, 78. Еще категоричнее
в этом отношении выступает Н. Н. Прокопович, который в том же выпуске да-
же само определение понятия о словосочетании строит на этой якобы прису-
щей самой природе слова «распространяться»: «Таким образом, — пишет
Н. Н. Прокопович, — учение о словосочетании по существу является учением
о распространении знаменательных частей речи, о способах этого распростра-
нения».
3 В. П. Сухотин, Проблема словосочетания в современном русском
языке, сборник «Вопросы синтаксиса», 1950, стр. 175; ср. его же высказыва-
ния по затронутому вопросу в журнале «Вопросы языкознания», 1955, № 3,
стр. 116.
4 «Грамматика русского языка», т. II, ч. 1, стр. 10.

а не в силу внутренней, якобы присущей природе самого слова
«способности» к распространению.
Вопреки ложной концепции об изолированности словосочета-
ний как «строительного материала» для предложений, в иллю-
стративной части «Грамматики» словосочетания подаются в
преобладающем большинстве в контексте, в составе пред-
ложений, т. е. в преобразованном виде, что значительно обез-
вреживает, нивелирует постулаты теоретической части «Грам-
матики».
16. Таким образом, есть уже основания сделать некоторые
обобщения по проблеме в целом и оценить не только
частные, порой субъективные, концепции отдельных лингвистов
в отношении теории словосочетания и ее интерпретации, но и на-
метить известные перспективы разработки столь важ-
ного и далеко еще не решенного вопроса.
1) Словосочетание, как и слово, нельзя счи-
тать первичной и основной единицей грамма-
тики; и то и другое является элементами более цельной кон-
струкции — предложения, — организующей едини-
цы нашей речи в акте общения; в предложении выра-
жается наиболее законченное высказывание о действительности,
оно есть единство внутреннего содержания (смысла) и внешнего
построения.
2) Словосочетание следует считать синтаксическим
единством в составе предложения. В отличие от сло-
ва словосочетание, как минимальное лексико-грамматическое
единство, выражает различные отношения и связи реальной дей-
ствительности, в то время как слово может выражать лишь от-
дельное понятие вне его отношения к другим словам и вне грам-
матической связи с другими словами. В этом принципиальное
отличие словосочетания от слова.
3) Будучи составной частью предложения, словосочетание
имеет свои особенности, отличающие его от предложения и вмес-
те с тем сближающие с ним.
Выражая сложные, расчлененные наименования понятий и тем
самым неся номинативную функцию в языке, как
и слово, словосочетание вместе с тем органиче-
ски слито с предложением, заимствуя от него свои функ-
ции и способность своих элементов (слов) сочетаться друге другом
по общим правилам синтаксиса. Но лишенные смысловой закон-
ченности и .интонаций сообщения, словосочетания не могут выпол-
нять коммуникативную функцию, что и является основой разгра-
ничения понятий словосочетания и предложения. С помощью ин-
тонации те же словосочетания могут приобретать смысловую за-
конченность, переходя в предложение (в предикативные словосо-
четания) , и нести коммуникативную функцию.

В русском языкознании уже наметилась такая линия разгра-
ничения понятий слов, словосочетания и предложения, хотя
полного единства концепций ученых-лингвистов в этом вопросе
пока еще нет.
4) Заслуживает внимания мысль Пешковского о взаимо-
действии ряда факторов в создании форм сло-
восочетания: 1) бесформенных слов (наречий, предло-
гов, частиц, модальных слов), 2) порядка слов, 3) интона-
ции и ритма, 4) грамматического окружения и ситуации
речи.
В частности, предложные сочетания, как элемент словосоче-
тания, не заняли еще необходимого места в научных исследова-
ниях, хотя эти конструкции являются характерными для новей-
шего периода русского языка. По признанию академика
В. В. Виноградова, выделить это новое для современной эпохи
в «Синтаксисе» еще не удалось, так как не было накоплено
соответствующего материала \
5) Во многом остается еще не раскрытым вопрос о том, как
словосочетание включается в структуру пред-
ложения и каким изменениям оно там подвер-
гается. Ведь недостаточно только отграничить учение о сло-
восочетаниях от учения о предложении, надо еще видеть,
кроме отличий их друг от друга, и то общее, что их связы-
вает и что создает реальную (языковую) основу их взаимодей-
ствия.
Еще Пешковский говорил о теоретической несостоятельности
такого анализа словосочетаний, когда внешние признаки слово-
сочетания рассматриваются в плане механического сопоставле-
ния формы и содержания, когда внешнее и внутреннее в языке
истолковывается как простое сосуществование формы и содер-
жания.
Диалектика взаимоотношений формы и содержания словосо-
четаний и предложений остается еще мало исследованной; надо
ждать серьезных сдвигов и в этом направлении.
6) В общем комплексе причин, обусловливающих типы сло-
восочетаний, важное место занимают лексические значе-
ния слов, входящих в словосочетание. Однако нельзя этот
1 См. В. В. Виноградов, Вступительное слово на Ученом совете Ин-
ститута языкознания при обсуждении второго тома «Грамматики русского
языка» (см. «Вопросы языкознания», 1954, № 4, а также «Русский язык в шко-
ле», 1955, № 5, стр. 82). Интересна в этом плане небольшая статья Н. И. Бу-
катевич «К вопросу о развитии предложных конструкций в русском литера-
турном языке» (Труды Одесского государственного университета, 1956, т. 146,
вып. 5, стр. 111—129). Но она построена на материале лишь древнего русского
языка. Более интересной представляется работа Е. Г. Кулинича «Изменения
в употреблении предлогов в современном русском литературном языке» (кан-
дидатская диссертация, защищенная в Киевском государственном универси-
тете; см. автореферат, Киев, 1953, стр. 14).

фактор преувеличивать, так как в большинстве случаев тип сло-
восочетания определяется чисто грамматическими фак-
торами (принадлежность слова к той или иной части речи, ее
морфологические особенности и синтаксические функции, отно-
шение слова к понятию члена предложения и др.).
7) Понятия «словосочетания» и «второстепен-
ные члены предложения» имеют много общих черт, и в
то же время они качественно различны.
Отождествление этих понятий и подмена одного другим у
Пешковского не были строго продуманы, и решал он этот вопрос
на разных этапах своей научно-педагогической деятельности
противоречиво, стремясь подчинить свои классификации глав-
ным образом методическим целям.
В советском языкознании наших дней, к сожалению, недо-
статочно ясно отграничены синтаксические функции разных ти-
пов словосочетаний от синтаксических функций второстепенных
членов предложения.
Отмечая общность и многообразие родственных связей
между этими образованиями, нужно решительно подчеркнуть
их качественное различие и по объему, и по их функ-
ции в предложении, и по степени их устойчивости в историческом
развитии языка, и по принципам их выделения из состава пред-
ложения. На современном этапе советского языкознания обна-
руживается, в соответствии с последней концепцией Пешковско-
го, известная опасность морфологизации в истолковании второ-
степенных членов1, поэтому учение о них «нуждается в коренном
пересмотре»2.
8) Классификация словосочетаний на предикативные
и непредикативные является вполне правомерной. Пре-
дикативные словосочетания, являющиеся структурной основой
предложения, нельзя отождествлять с предложением; надо ви-
деть и в том и в другом как общие черты, так и их качествен-
ное своеобразие. Выключение предикативных словосочетаний из
учения о словосочетаниях и перенесение их в учение о предло-
жении не может быть оправдано ни историей разработки вопро-
са, ни фактическим состоянием современного русского литера-
турного языка.
9) Самый метод классификации типов слово-
сочетаний, идущий от материальных, формально-граммати-
ческих показателей языка (формы и значения «стержневого»
слова и зависимого слова) к познанию семантико-синтаксиче-
ского назначения отдельных типов словосочетаний является пра-
вильным; всякий иной путь неизбежно связан с опасностью про-
1 См. ст. А. Б. Шапиро «К учению о второстепенных членах предложения
в русском языке», «Вопросы языкознания», 1957, № 2.
2 «Грамматика русского языка», изд. АН СССР, т. ІІ, ч. 1, 1954, стр. 97.

извольных, субъективных построений, оторванных от языковой
базы.
10) Остаются далеко не изученными принципы классифика-
ции сочинительных (однородных) словосочетаний и взаи-
моотношений между сочинительными типами словосочетаний
и однородными членами предложения. Ошибки
А. М. Пешковского в этом вопросе еще не преодолены в со-
ветском языкознании, что объясняется отсутствием исследований
языкового материала в этом специальном направлении.
11) Основополагающим фактором возникновения
словосочетаний является не слово с якобы присущей ему
способностью «распространяться» и давать различные пучки
синтаксических объединений в составе предложения, а пред-
ложение с его коммуникативными заданиями.
Это правильное методологическое положение в свое время бы-
ло убедительно развито Пешковским, а теперь, в советском язы-
кознании, или забыто, или извращается в специальных работах
о словосочетаниях, в том числе и в «Грамматике русского языка»
(1954).
12) Общий вывод: словосочетание как реальная синтак-
сическая единица речи принадлежит к числу наименее изучен-
ных, наименее выясненных категорий русского синтаксиса; в
разрешении этой проблемы много спорных вопросов, однако об-
щие контуры решения ее уже достаточно обозначились, намече-
ны уже плодотворные перспективы изучения качественного свое-
образия словосочетаний в их органическом, диалектическом
единстве со словом и предложением.
Обращение к Пешковскому при разработке проблемы слово-
сочетания, использование всего лучшего, что есть у этого уче-
ного по данному вопросу, может не только значительно обога-
тить фактический языковый материал, но и умножить теоретиче-
ские ресурсы, а также усовершенствовать метод исследова-
ния проблемы словосочетания в его отношении к слову и пред-
ложению.
13) И, наконец, последнее замечание методического харак-
тера — о школьном аспекте проблемы словосо-
четания.
Вопрос о словосочетаниях органически связывает учение о
слове с учением о предложении. Это, так сказать, промежуточ-
ная инстанция, где происходит преобразование и сортировка
слов как относительно неподвижного лексико-грамматического
инвентаря в подвижные единицы в составе предложения.
Через словосочетание легко познается процесс преобразова-
ния слова как части речи в член предложения.
Между тем в школьной грамматике почти совсем обходится
проблема словосочетания: а) она не выделяется как часть синтак-
сиса, б) она не осознается и как промежуточная инстанция между
словом и предложением, в) она упрощенно подается только в

плане раскрытия характера связи слов в предложении (сочи-
нительной и подчинительной), вне внутренней морфолого-син-
таксической спаянности типов словосочетаний и членов пред-
ложения.
Следует приветствовать появление в журнале «Русский язык
в школе» статей, освещающих проблему словосочетаний как в
теоретическом, так и в методическом плане!.
1 См. статьи: а) проф. В. П. Сухотина «К изучению словосочетаний в шко-
ле» («Русский язык в школе», 1956, № 2, стр. 53—58) и б) проф. Г. А. Берта-
таева «Отграничение сочетаний с приложением от сходных сочетаний» («Рус-
ский язык в школе», № 1, 1957, стр. 15—18).

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
УЧЕНИЕ А. М. ПЕШКОВСКОГО О ПРЕДЛОЖЕНИИ
1. Учение о предложении — это собственно глав-
ное звено всей грамматической системы Пеш-
ковского, теоретическая база синтаксиса, его главный пред-
мет. Учение о предложении пронизывает собой и всю методиче-
скую систему ученого, нашедшую свое выражение в ряде учеб-
ников и учебных пособий Пешковского.
Сложность и трудность вопроса о предложении характери-
зуется уже тем, что отдельные ученые выдвинули огромное число
определений предложения.
Не удивительно, что именно в учении о предложении мы об-
наруживаем у Пешковского много противоречий, серьезных сры-
вов и теоретических ошибок.
2. Чтобы понять своеобразие концепции Пешковского в по-
нимании природы предложения, надо заглянуть в историю
вопроса (хотя бы в пределах последнего столетия).
Совокупность многочисленных и разнообразных определений
предложения в лингвистической литературе1 можно свести к
очень небольшому числу групп, построенных по тому или иному
классификационному признаку. В истории грамматики принято
было брать один из трех признаков при определении предложе-
ния: 1) мысль, 2) чувства или представления и 3) форму слово-
сочетаний. Соответственно этому и определения носили: 1) логи-
ческий, 2) психологический или 3) формальный характер. Но
часто эти три признака смешивались между собой.
Рассмотрим наиболее типичные определения предложения в
русской лингвистике.
Представители логико-грамматического направления, рас-
сматривавшие язык как отражение логических категорий и от-
1 Например, в книге J. Ries'a«Was ist ein Satz» (Prag, 1931, стр. 208—224)
можно найти целую хрестоматию определений предложения, содержащую
высказывания ста сорока авторов, причем сюда не вошли определения линг-
вистов, писавших по-русски и вообще на славянских языках. Они также имеют
десятки различных определений, обусловленных принадлежностью лингвистов
к той или иной школе.

ношений, связывали предложение с языковым выражением мыс-
ли, суждения. «Когда судим о каком-либо предмете,— писал
Ф. И. Буслаев, — тогда соединяем понятия с понятиями или
понятия с представлениями. Предмет, о котором мы судим, на-
зывается подлежащим... то, что мы думаем или судим о предме-
те (подлежащем), называется сказуемым... Присоединение ска-
зуемого к подлежащему именуется суждением. Суждение, выра-
женное словами, есть предложение» Такое понимание в виде
общеизвестной формулы «Предложение есть мысль, выражен-
ная словами» дошло до революции в школьных учебниках и в
сущности входит в содержание современного школьного опре-
деления: «Сочетание слов или отдельное слово, выражающее
мысль, называется предложением» 2.
Впрочем, уже Буслаев указывал, что подлежащее обычно вы-
ражается именительным падежом существительного, и потому
у него в определении предложения сочетаются два основания:
логическое и грамматическое.
Однако уже в середине XIX в. буслаевское определение под-
верглось обстоятельной критике со стороны представителей
психологического направления в грамматике, которые рассмат-
ривали язык как отражение процессов, протекающих в челове-
ческой психике. По мнению А. А. Потебни, «грамматическое
предложение вовсе не тождественно и не параллельно с логиче-
ским суждением». По его мнению, предложение является сло-
весным выражением не логического, а психологического сужде-
ния. Однако-Потебня был против общего определения предло-
жения, считая последнее исторически изменчивой формой, и
говорил лишь о предложении для данного языка и в данную эпо-
ху. Характерным для предложения современного языка По-
тебня считал то, что в предложение входят части речи. Отсюда
у него вытекало и отождествление членов предложения с частями
речи. А так как глагол (verbum finitum), по мнению Потебни, в
предложении всегда — сказуемое, предикат, то и основным грам-
матическим признаком предложения он считал предикативность
(глагольность) 3.
Отсюда и определение Д. Н. Овсянико-Куликовско-
го, последователя Потебни: «Предложение есть такое слово или
такое упорядоченное сочетание слов, которое сопряжено с осо-
бым движением мысли, известным под именем «предицирова-
ния» («сказуемости») 4.
1 Ф. И. Буслаев, Историческая грамматика русского языка, 1858, § 110.
2 «Грамматика русского языка». Учебник для средней школы, под ред.
акад. Л. В. Щербы, 1948. Почти то же в «Учебнике русского языка» С. Г. Бар-
хударова и С. Е. Крючкова, Учпедгиз, 1954, ч. II, стр. 3.
3 См. А. А. Потебня, Из записок по русской грамматике, ч. I—II,
Харьков, 1888, стр. 77—78.
4 Д Н. Овсянико-Куликовский, Синтаксис русского языка, 1912,
стр. 51.

Ф. Ф.Фортунатов, определяя предложение «как «суж-
дение в речи», в то же время считал, что предметом синтак-
сиса является не предложение, а учение о формах словосоче-
таний.
Однако в целом формальное направление в грамматике на-
чала XX в. усматривало как в логическом, так и в психологиче-
ском определении предложения игнорирование собственно грам-
матического момента.
Сказать, что предложение есть логическое суждение, выра-
женное словами, или сказать, что предложение есть психологи-
ческое суждение, выраженное словами, — это значит ничего не
сказать о том, как построено предложение. Поэтому формали-
сты, делая упор на вопрос, как построено предложение, под-
черкивали необходимость определять предложение лишь с точки
зрения тех структурных признаков, которые характеризу-
ют его как синтаксическую единицу. Отсюда: «Предложение есть
сочетание слов, согласно грамматическим формальным призна-
кам» (проф. Будде); «предложение — простое синтаксическое
целое, уже связавшее так или иначе вопрос с ответом» (Вету-
хов); «предложением называется... грамматический ряд слов, з
котором есть утверждение» (В. Гиппиус) и т. д.
М. Н. Петерсон же вообще отрицает предложение как
основную ячейку языкового строя. Но синтаксис без предложе-
ния превращается у него в безжизненную схему формальных
связей. Не предложение, а вид словосочетания выступает в роли
организующей цепи синтаксиса. Отсюда словосочетания, состоя-
щие: 1) из именительного падежа имени плюс личная форма гла-
гола (птица летит); 2) из именительного падежа имени плюс
личная или родовая форма глагола, плюс другое имя в твори-
тельном падеже (Юноша был слушателем); 3) из сочетания
именительного падежа имени плюс именительный падёж друго-
го имени (Ваня — мальчик) и т. д.
Такая чисто формально-грамматическая классификация иг-
норирует главное — смысловую характеристику «видов слово-
сочетаний» и предложений, не говоря уже о том, что термин
«вид словосочетания» не покрывает понятия «предложение», так
как бывают предложения и однословные (Светает. Тихо. Пожар!
и т. п.). Не предложение является частным случаем форм слово-
сочетаний, а, наоборот, формы словосочетаний составляют часть
предложения.
Акад. А. А. Шахматов попытался синтезировать в своем
понимании предложения элементы логические, психологические
и формальные.
Для Шахматова предложение — это «единица - речи, воспри-
нимаемая говорящим и слушающим как грамматическое целое л
служащая для словесного выражения единицы мышления» 1. Не
1 А. А. Шахматов, Синтаксис русского языка, 1941, § 2, стр. 19.

глагол-сказуемое считает Шахматов самой существенной грам-
матической приметой предложения, а «грамматическое целое»,
выражающее «единицу мышления». Наряду с этим он подчер-
кивает психологическую основу предложения. Психологической
основой предложения он считает «сочетание представлений в
том особом акте мышления, который имеет целью сообщение
другим лицам состоявшегося в мышлении сочетания представле-
ний». Этот акт мышления-сообщения Шахматов назвал «комму-
никацией». Поэтому рядом с уже приведенным определением у
него есть и другое; предложение — «это простейшая единица че-
ловеческой речи, которая в отношении формы является одним
грамматическим целым, а в отношении значения соответствует
двум вошедшим в нарочитое сочетание представлениям, прос-
тым или сложным». Отсюда понятны становятся и такие струк-
турные типы предложений, как Уходите! Ступай к черту! Поси-
дел бы ты с нами! и т. п., в которых выражаются эмоции, воля,
пожелания и т. д. «В них представления приведены в связь с
нарочитым актом... для вынуждения или побуждения собеседни-
ка произвести то или иное действие» К
Но еще проф. Д. Н. Кудрявский отмечал, что, несмотря
на тесную связь логических категорий с грамматическими фор-
мами, логическая форма мысли не совпадает с грамматическою
формою, т. е. с тою формою мысли, в которую ее облекает язык2.
В самом деле, между правильностью построения мысли и
правильностью построения речи нет необходимого и постоянно-
го соответствия. Совершенно абсурдная с точки зрения логики
мысль может быть абсолютно правильной с точки зрения ее язы-
кового выражения. На этом основана, например, фольклорная
игра речью: Пошел на лыко гору драть или Вижу — на утках
озеро плывет 3.
Проф. В. А. Богородицкий, определяя предложение
как «каждое сочетание слов (а иногда и одно слово), служа-
щее для выражения цельной мысли и известным образом грам-
матически организованное», в то же время совершенно правиль-
но считает, что «идеальное определение предложения должно
было бы содержать указание на целый ряд моментов, характери-
зующих предложение с точек зрения психологической, грамматиче-
ской и логической (не говоря уже о семасиологической и фона-
ционной, которые в синтаксисе играют ту же роль, что и в мор-
фологии) и притом не только по отношению к говорящему, но и
к слушающему»4.
1 А. А. Шахматов, Синтаксис русского языка, 1941, § 2, стр. 20.
2 См. Д. Н. Кудрявский, Введение в языкознание, изд. 2, стр. 7, 8Г
23; ср. его же «Психология и языкознание», 1905, стр. 70—71.
3 См. об этом в книге Р. О. Шор и Н. С. Чемоданов, Введение в
языковедение, Учпедгиз, 1945, стр. 136.
4 В. А. Богородицкий, Общий курс русской грамматики, 1935,
стр. 201.

Таким образом, несмотря на значительные разногласия среди
лингвистов, можно все же считать установленным: 1) что пред-
ложение — это грамматическое и интонационное целое; 2) что
оно с точки зрения и говорящего и слушающего — единица об-
щения; 3) что оно служит для выражения единицы мышления,
или представляет собой выражение волевого акта, или содержит
выражение каких-либо эмоций; 4) что в предложении опосредст-
вованно отражаются осознанные говорящим фактом и явления
реальной действительности. Предложение есть акт речи —
мысли, через посредство которого диалектически реализуются все
Процессы мышления.
«...в любом предложении, —говорит В. И. Ленин, — можно
(и должно), как в „ячейкеа(„клеточке"), вскрыть зачатки всех
элементов диалектики, показав таким образом, что всему по-
знанию человека вообще свойственна диалектика» К
3. Характеристика учения Пешковского о
предложении. Проследим решение А. М. Пешковским
следующих вопросов: а) общее понимание и определение пред-
ложения, б) понятие сказуемости, в) интонация как фактор об-
разования предложения, а также взаимоотношения интонации
и пунктуации, г) обособленные члены предложения, д) вопрос
о видах простого предложения.
Особого внимания заслуживает вопрос о «сложном целом»
(сочинении и подчинении) и методике его изучения в системе
Пешковского.
Анализ этих вопросов позволит нам в последующем сделать
и некоторые выводы как общетеоретического, так и методиче-
ского порядка.
а) Пешковский о сущности предложения.
А. М. Пешковскому не удалось раскрыть полностью сущ-
ность предложения, дать исчерпывающее его определе-
ние, хотя в описательном плане различные типы предложения по-
лучили у него обстоятельную и убедительную характеристику.
Прежде всего ошибочна мысль Пешковского, будто понятие
предложения можно вывести из понятия словосочетания.
«Словосочетание и предложение — понятия разных семанти-
ческих рядов и разных стилистических плоскостей. Они соответ-
ствуют разным формам мышления»2, — правильно замечает
В. В. Виноградов.
Предложение — вовсе не разновидность словосочетания, так
как существуют и слова-предложения.
Словосочетание только в составе предложения и через пред-
ложение входит в систему коммуникативных категорий речи, со-
1 В. И. Ленин, Философские тетради, Госполитиздат, 1947, стр. 329.
2 В. В. Виноградов, Упомянутые выше статья о Пешковском в сбор-
нике «Вопросы синтаксиса современного русского языка», 1950, стр. 38.

общения. Сочетания слов в грамматические единства, называе-
мые словосочетаниями,— только способ построения предложе-
ния. «Методологически неверно рассматривать предложения как
частный случай словосочетания: такой способ рассмотрения
извращает реальное соотношение между этими языковыми обра-
зованиями» !.
Однако, теоретически неправильно решая вопрос о взаимоот-
ношении словосочетания и предложения, Пешковский практи-
чески верно построил свой «Русский синтаксис» как учение о
предложении. «Правда фактов у него восторжествовала и побе-
дила ложную теорию»2. Но, видя в простых нераспространен-
ных предложениях словосочетания и включая их в обычный раз-
дел словосочетаний, Пешковский стирает грань между этими
логико-семантическими и грамматическими разрядами речи.
Вместе с тем следует отметить, что Пешковский никогда не
подходил к определению предложения лишь с точки зрения его
внешнеграмматических, структурных признаков, как того требо-
вали формалисты (Будде и др.). Для Пешковского предложе-
ние— это выражение мысли. «Предложение есть слово или со-
четание слов, выражающее мысль»3, — формулирует он в 1-м
издании «Русского синтаксиса». В этом определении само по-
нятие предложения связывается с логическими категориями, на-
ходящими в предложении свое словесное выражение (ср. опре-
деление Буслаева). И всякие попытки формалистов оторвать
грамматические формы от мысли Пешковский всегда расцени-
вал как «шаг назад по сравнению с системой Потебни» и резко
осуждал те грамматические построения, в которых «словосоче-
тания рассматриваются только со стороны взаимных отношений
слов друг к другу и намеренно не рассматриваются со стороны
их отношений к самой мысли» 4. Пешковский энергично отстаи-
вает положение о том, что синтаксические отношения нельзя
рассматривать вне смысла и значения. Вот почему он, утверж-
дая взаимодействие логики и грамматики, считал, что «как ни
условны, как ни расплывчаты раскритикованные Потебней обыч-
ные «логические» определения подлежащего и сказуемого... .они
все-таки выражают, по правде говоря, самую суть дела в том
смысле, что перебрасывают необходимый мост между грамма-
тикой, с одной стороны, и психологией, с другой»5.
1 С. И. Бернштейн, Грамматическая система А. М. Пешковского,
«Русский язык в школе», 1939, № 2, стр. 104.
2 В. И. Борковский, Рецензия на сборник «Вопросы синтаксиса*,
«Советская книга», 1951, № 7, стр. 96
3 А. М. Пешковский, Русский синтаксис в научном освещении, 1914,
стр. 111.
4 Из рецензии Пешковского на книгу Петерсона, (журн. «Печать и рево-
люция», 1924, кн. 2, стр. 243).
5 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, 1914, стр. 384—385; ср. от-
вет Пешковского на рецензию Е. Ф. Будде (ЖМНП, 1915, апрель, стр. 420),
о чем см. в первое главе настоящей работы.

Но вместе с тем для Пешковского «мысль»— синоним тер-
мина «психологическое суждением т. е. «такое соединение пред-
ставлений, при котором мы сознаем соотношение между ними»
«То представление, которое является в мысли первым, на-
зывается психологическим подлежащим, а то представление, ко-
торое соединяется с психологическим подлежащим,— психологи-
ческим сказуемым»2. Но эти два члена мысли не просто два
ассоциирующихся между собой представления; важнейший эле-
мент мысли третий — именно «сознание соотношения между
тем и другим». Указание на этот третий элемент* (член) мысли
является собственно отражением фортунатовской концепции,
где предложение рассматривается как вид словосочетания, а пос-
леднее— как грамматический фундамент предложения.
Сомнения Пешковского в методологической правильности
учения о предложении на основе психологического суждения
приводят его к все большему подчеркиванию «языковых призна-
ков». «Порядок слов, интонация и чисто психологический и логи-
ческий анализ, — пишет он в 6-м издании своей книги, — будут
интересовать нас преимущественно со стороны тех противоре-
чий, в которые они могут становиться с грамматическим анали-
зом. Потому что цель наша — найти грамматическое подле-
жащее и грамматический предикативный член»8. Поэтому
Пешковский считает необходимом в случаях, когда по внешним
данным словосочетания трудно определить члены предложения,
использовать средство «ассоциации с теми смежными словосоче-
таниями, где... согласование внешне определимо». При помощи
смежных форм словосочетаний (Я был у учительницы сестры — Я
пришел к учительнице сестры) легко различить именительный и
винительный падежи (платье задело весло — юбка задела ве-
сло и юбку задело весло) и определить, где подлежащее и где
дополнение и т. п.
Таким образом, в своей новой концепции Пешковский основы-
вает определение предложения на грамматических признаках, от-
ражающих категории мысли.
Такой главной категорией, по Пешковскому, является «с к а-
зу ем ость». Но теперь уже у Пешковского «понятие сказуе-
мости зиждется не на общепсихологической базе... а на специ-
ально языковых наблюдениях», а «интонационная сторона син-
таксических явлений выделена, противопоставлена и до некото-
рой степени подчинена собственно формальной стороне» 4. Отсю-
да и предложение теперь определяется как словосочетание,
имеющее в своем составе сказуемое, или указывающее своим
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, 1914, стр. 106.
2 Там же, стр. 237.
3 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, 1938, изд. 6, стр. 232.
4 Из предисловия А. М. Пешковского к 3-му изданию «Русского синтак-
сиса» (1928); последующие издания этого труда (4-е, 5-е, 6-е и 7-е) перепеча-
тывались с третьего издания без исправлений.

формальным составом на опущенное сказуемое, или, наконец,
состоящее из одного сказуемого!. Отказ от «психологического
суждения» как исходной опоры в определении предложения и
утверждение понятия «сказуемости» как фактора, образующего
предложение, сближает Пешковского с концепцией Потебни.
Однако подчеркивание формальных признаков отнюдь не зна-
чит, что Пешковский отказался от понимания предложения как
выражения мысли. Развивая тезис Потебни о предложении
«речи» как единственной языковой реальности и имея в виду
социальную функцию предложения (как средство общения меж-
ду людьми), Пешковский подчеркивает «признак значения форм
словосочетаний» и считает, что «среди этих значений на первое
место должно быть поставлено то значение, для выражения ко-
торого вообще и существуют-то самые формы словосочетаний, да
и весь язык «вообще — значение выражения мысли, или сказуе-
мость» 2.
Итак, первоначальная формула («предложение есть слово
или сочетание слов, выражающее мысль») обогащается теперь у
Пешковского подчеркиванием формально-грамматических при-
знаков предложения.
б) Сказуемость как важнейшая категория предложения и ее
морфологическая природа.
Что же такое сказуемость, по Пешковскому?
«...Оттенок в слове, показывающий, что слово соответствует
не представлению только, а целой мысли, называется в син-
таксисе сказуемостью. Сказуемость — это грамматическая
категория, и притом важнейшая из категорий, так как в
ней тесно сцепляются речь с мыслью. Как всякая катего-
рия, она может выражаться разными звуковыми способа-
ми» 3. Весь язык вообще с его значениями форм и слов и форм сло-
восочетаний служит, по Пешковскому, для выражения мысли,
или сказуемости.
Говорить о типах сказуемости, по Пешковскому, значит ис-
кать «способы выражать человеческую мысль». Способы эти
многообразны. Резюмируя свое изложение этой темы, Пешков-
ский пишет: «Стало быть, в итоге в категорию сказуемости мы
включаем: 1) собственно глаголы, 2) сочетания глагола-связки
с целым рядом форм и бесформенных слов... и, в известных слу-
чаях, одни эти формы и бесформенные слова без глагола-связки,
3) несколько бесформенных слов, стоящих по значению в связи
с глаголами (есть, нет, да), 4) именительные падежи существи-
тельных в бытийном, указательном и назывном значениях и в
сочетании с соответствующими интонациями, 5) инфинитивы в
1 См. А. М. Пешковский, Русский синтаксис, 1938, изд. В, стр. 185.
2 Там же, стр. 174, 184, 185 и др.
3 Там же, стр. 172.

целом ряде значений... и в сочетании с соответствующими интона-
циями»
Многочисленные примеры языковых наблюдений, иллюстри-
рующие разнообразные формы выражения сказуемого (просто-
го и составного), показывают, что Пешковский, хотя и указывал
на тесную связь сказуемости с глагольностью, но отнюдь не
сводил категорию сказуемости к глагольности (подобно Потеб-
не и Овсянико-Куликовскому). Указывая, например, на твори-
тельный предикативный (он был воеводой), Пешковский заме-
чает, что «творительный предикативный принадлежит к числу
явлений, прогрессивно развивающихся в славянских языках»2
(ср. И стал осел скотиной превеликой (Крылов); Я вам тоже
кажусь эгоистом? (Тургенев) и т. д.).
Здесь разнообразные способы сказуемости настолько
ярко иллюстрируются, что не может быть речи о том, что автор
«Русского синтаксиса» отождествляет понятия сказуемости и
глагольности.
Достаточно внимательно просмотреть лишь содержание гла-
вы IX «Сказуемость»3, чтобы убедиться в глубоком и раз-
ностороннем понимании Пешковским проблемы сказуемости и
способов ее грамматического выражения. Даже глагольные
личные нераспространенные предложения с составным сказуе-
мым сопровождаются автором подробным анализом типов пре-
дикативных членов. «Для удобства обозрения и запоминания»
различных видов второстепенных предикативных членов при со-
ставном сказуемом Пешковский приводит все разряды к одному
словесному примеру в виде таблички предложения он был ве-
сел и аналогичных ему предложений: он был добрее, он был ко-
п/п
Конструкции предложений со
сказуемым
Грамматическая форма
сказуемого
1
Он был весел, умен
Краткое прилагательное
2
Он был развеселен, уважаем
Краткое причастие
3
Он был веселый, хороший
Полное прилагательное в им пад.
4
Он был веселым, добрым был
Полное прилагательное в тв. пад.
5
Он был веселее, добрее
Сравнительная форма
6
Он был весельчак, командир
Существительное в им. пад.
7
Он был весельчаком, команди-
ром
Существительное в тв. пад.
8
Он из весельчаков, с характе-
ром, был большого ума
Существительное в разных ко-
свенных падежах с предло-
гом и без предлога „
9
Он был навеселе. Это было
очень кстати
Наречие
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис в научном освещении,
изд. 6, стр. 184.
2 Там же, стр. 237.
3 См. А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 172—176.

мандиром и т. п., и показывает, что предикат выражается раз-
личными формами и грамматическими категориями К
Эта сводка многообразных форм грамматического выраже-
ния сказуемого убедительно свидетельствует о том, что Пешков-
ский не сводил понятие сказуемости к глагольности.
Убедительно также представлено Пешковским понятие «форм
сказуемости» и в его книге «Наш язык»2.
Кроме спрягаемых форм глагола, Пешковский относит к
формам сказуемости также несклоняемые (т. е. краткие) прила-
гательные (человек болен, товар дорог, погода хорошая), бы-
тийный независимый падеж существительного:
Псари кричат: «Ахти, ребята, ворЬ
И вмиг ворота на запор. (Крылов)
Потешь же, миленький дружочек!
Вот лещик, потроха, вот стерляди кусочек!
(Крылов)
Пешковский полагает, что иногда один независимый па-
деж сказуемостного сочетания может выражать законченную
мысль; сравните житейские восклицательные предложения Мо-
лодец! Умница! Негодяй! Свинья! Дурак! и литературные при-
меры такого рода: «Кто сильнее, тот и прав, —продолжал отец
наставительно. —Борьба за существование* (Ф. Сологуб).
Это, по Пешковскому, «формы сказуемости, хотя и нуждающие-
ся на этот раз в помощи интонационных средств»8.
В роли сказуемого может выступать и инфинитив: Шутить
и век шутить! Как вас на это станет?; Ослы! Сто раз вам пов-
торять? Принять его, позвать, просить, сказать, что
дома, что очень рад!
Все это, по Пешковскому, тоже «отдельные акты мысли, т. е.
сказуемость» \
Отсутствие форм сказуемости может . восполняться контек-
стом, интонацией, обстановкой речи. В этом случае силу преди-
цирования берут на себя разнообразные конструкции, в том чис-
ле и неполные предложения.
Молчалин на лошадь садился. Ногу в стремя,
а лошадь на дыбы — он об землю — и прямо в темя.
(Грибоедов)
В специальных главах «Русского синтаксиса» (главы X—XXI),
где рассматриваются глагольные, номинативные, инфинитив-
ные, отрицательные, вопросительные, восклицательные и пове-
1 См. А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 219.
2 См. А. М. Пешковский, Наш язык, ч. III, Заключительный курс
Книга для учителя, глава V, 1927, стр. 144—161.
3 Та м же, стр. 152.
4 Там же, стр. 155.

лительные предложения, а также неполные предложения, Пеш-
ковский приводит много разнообразных примеров, иллюстрирую-
щих широкий морфологический диапазон средств для выраже-
ния сказуемости. Этот богатый иллюстративный материал фак-
тически стоит в противоречии с весьма шатким его утверж-
дением, изложенным ранее в теоретической главе IX о сказуе-
мости где он не отрешился окончательно от «гипноза глаголь-
ности» при выяснении характера сказуемости в русском языке.
В самом деле, в этой IX главе, как бы отвлекаясь от всего ог-
ромного, им же самим собранного материала, Пешковский замеча-
ет, что хотя «категория сказуемости... и не совпадает с категорией
глагольности, однако оказывается теснейшим образом связанной с
ней. Можно оказать, что глагольность... лежит в основе сказуемо-
сти» 2. И даже не собственно глаголы и не присвязочные слова,
способные, однако, выражать мысль, он в сущности считает носи-
телями идеи глагольности или по происхождению, или функции.
Это регулярно употребляемые три слова. в русском языке: есть
(в смысле «существуют»), не? (в смысле «не существует») и на
(в смысле «возьми»). С на аналогичны побудительные бесфор-
менные слова типа Ну! ЭйІ; это «исключение из исключений» вое
же мыслится в тесной связи с категорией глагольности, — пишет
Пешковский, — так как входит по значению в категорию повели-
тельного наклонения»8.
Факт исключительной распространенности и большой струк-
турной выразительной роли глагольных (предикативных и не-
предикативных) сочетаний в русском языке, как и во многих
других языках, не подлежит сомнению. Но считать глагольность
необходимым условием выражения сказуемости нет оснований,
что доказывается наличием предложений без участия глагола
и глагольных слов. Об этом достаточно убедительно говорится
в авторитетных научных трудах А. А. Шахматова, В. В. Вино-
градова и др. Да собственно у самого же Пешковского эта
мысль развернуто иллюстрируется на протяжении многих де-
сятков страниц его трудов.
Иллюстрируя пестроту морфологических средств для выра-
жения сказуемости, Пешковский в то же время считал, что для
русского языка особенностью является именно большая
распространенность глагольности в широком понимании этого тер-
мина (включая сюда причастия, деепричастия и инфинитив).
Однако богатое наличие предложений, в которых сказуемое
выражено именем (о чем говорит и сам Пешковский), не под-
тверждает указанного выше тезиса о глагольности как основе
сказуемости именно в русском языке, так как глагольные
сказуемые свойственны не только русскому языку, но и всей си-
1 См. А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, глава IX.
2 Там же, стр. 173—175.
3 Там же, стр. 174.

стеме индоевропейских языков. Правда, если считать и .именное
сказуемое в основе глагольным, принимая во внимание наличие
(или отсутствие) глагольной связки, то тогда вообще никакого
другого характера сказуемости и быть не может.
Но Пешковский имеет в виду не это универсальное содержа-
ние «сказуемости», а то именно, о котором он говорит,— гла-
гольное сказуемое в собственном смысле.
«Сказуемое-глагол по отношению к процессу мысли есть
важнейший член предложения и важнейший член нашей речи
вообще»,— писал Пешковский вслед за Потебней и Овсянико--
Куликовским, который писал: «Глагольность есть ведь вообще ос-
новная форма нашего грамматического мышления, и понятно, что
эта наша грамматическая стихия просачивается, так сказать
сквозь все, что мы думаем и говорим. Можно сказать, что мы все
воспринимаем на фоне глагольности или на все смотрим сквозь
призму ее. В этом смысле всякое предложение неизбежно «огла-
голено» в современном сознании» !.
Но Пешковский при этом признает, что у каждой части речи
есть свои стилистические достоинства; главное достоин-
ство глагола — это способность управлять, выстраивать вокруг
себя шеренгу разнообразных и последовательно зависящих друг
от друга слов и предложений, словом, создавать то, что Потеб-
ня называл «синтаксической перспективой»2. Классическим при-
мером уместности отглагольных существительных Пешковский
признает бальмонтовское:
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья... (И т. д.).
Построить это стихотворение на глаголе (даже на инфини-
тиве) было бы нельзя, так как предметные черты общей кар-
тины (свет ночной, ночные тени и т. д.) не могли бы быть выра-
жены.
Однако наиболее выразительным средством нашей речи, по
Пешковскому, все же является глагол, а не имя. Он говорит, что
неумение пользоваться глаголом, стремление строить предло-
жения, злоупотребляя именем существительным (часто отгла-
гольным), приводит к «классическим» курьезам. В статье «Роль
грамматики при обучении стилю» Пешковский приводит пример
крайней неуклюжести, громоздкости и тяжеловесности предло-
жения: «Оставление меня без отпуска вызовет продолжение мо-
его заболевания и прекращение моей трудоспособности вслед-
1 Ср. подобные же высказывания А. М. Пешковского в «Русском синтак-
сисе», изд. 6, стр. 172—175, 249 и др.
2 А. М. Пешковский, Глагольность как выразительное средство.
Сборник статей, 1925, стр. 151.

ствие переутомления с невольным оставлением службы и Лише-
нием средств к существованию» \
Все дело здесь в злоупотреблении однообразной формой от-
глагольных существительных: ведь достаточно некоторые из них
заменить глаголами, как речь выиграет в стилистическом отно-
шении.
Таким образом, для Пешковского главные семантические (ло-
гические, смысловые) центры предложения (субъект и предикат)
находят свое грамматическое выражение (подлежащего и
сказуемого) в самых разнообразных грамматических категориях,
но глагольность — наиболее распространенная и наиболее вы-
разительная категория.
Заслуживает внимания возражение А. А. Шахматова
А. М. Пешковскому по поводу грамматических способов выраже-
ния сказуемости. Соглашаясь с Пешковским в том, что вырази-
телем мысли в языке является сказуемое, Шахматов замечает, что
это наблюдается только в двусоставных предложениях. Вообще же
выразителем мысли может быть не только глагол-сказуемое, но
и прилагательное-сказуемое, имя-сказуемое и т. д. «Следова-
тельно, ни о какой особой морфологической категории сказуемо-
го не может быть и речи»2.
Многие критики Пешковского, справедливо усматривая в его
концепции излишнее преувеличение роли сказуемости в предло-
жении, объясняют это гипнозом идеи Потебни в системе Пешков-
ского. Почему сказуемости придано такое большое значе-
ние? А разве подлежащее не в такой же мере весомо и зна-
чимо? Разве только сказуемое способно выражать мысль?
Все эти вопросы вполне законны и справедливы, хотя в них из-
лишне много полемической заостренности, так как подлежащее
и сказуемое хотя и соотносительны и значимы для выражения
мысли, но, конечно, значимы не в одинаковой мере.
Строго говоря, универсальная идея оглаголивания в ее исто-
рическом формировании является идеалистической. Никакого
приоритета глагольности в истории русского языка не было и
нет; мысль наша может выражаться самыми различными конст-
рукциями предложений, а предикативные словосочетания вклю-
чают в себя не только глагол, но и существительное, и прилага-
тельное, и наречие и т. д.
В идее Потебни о росте глагольности (об «оглаголивании» че-
ловеческой речи на протяжении всей ее истории) нашли свое от-
ражение философские концепции идеалистов-энергетиков
80—90-х годов прошлого века, когда, действительно, развивались
идеи о том, что материя исчезла, осталась лишь энергия, что толь-
1 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1930, стр. 128.
2 Цитирую по статье проф. Е. С. Истриной «Вопросы учения о предло-
жении по материалам архива А. А. Шахматова». См. книгу «Академик
А. А. Шахматов». Сборник статей и материалов, изд. АН СССР, 1947,
стр. 317—337.

ко энергия преобразует материю и творит ее; поэтому главное не
в материи, а в энергии; отсюда утверждение приоритета глаголь-
ности: энергия, сила, движение в языке выражаются в глаголе. У
Овсянико-Куликовского говорится о приоритете энергии в мире
действительности и соответственно о приоритете глагола как язы-
ковом выражении энергии. Но в грамматических трудах Пешков-
ского эта идеалистическая философия не нашла прямого отра-
жения.
Пешковский сожалеет, что «организующая роль глагольнос-
ти... перестает учитываться в языке нехудожественной литерату-
ры», и призывает с этим бороться, считая, что «для данного мо-
мента и для данной разновидности нашего литературного язы-
ка мы должны провозгласить лозунг: «Назад к глаголу!»1 Но
это уже излишне преувеличенный дифирамб глаголу, свидетель-
ствующий лишь о полемической заостренности статьи Пешков-
ского и непоследовательности ее автора.
Спор вокруг проблемы глагольности нельзя решать в духе
категоричности: да или нет. Типы словосочетаний, как и типы
предложений, весьма разнообразны и выступают с разной силой
в различных стилях нашей речи. Исследовательский материал,
например, по прозе М. Ю. Лермонтова свидетельствует о том,
что «глагольные и именные предикативные словосочетания в
прозе Лермонтова играют исключительно большую выразитель-
ную роль... Являясь структурной основой большей части предложе-
ний,— пишет проф. В. П. Сухотин,— предикативные сочетания
всех разрядов отличаются большой распространенностью и раз-
нообразием функций» 2. В диссертации В. П. Сухотина приводят-
ся материалы, характеризующие многообразие значений гла-
гольных и именных предикативных сочетаний в прозе Лермон-
това, вскрывается зависимость их употребления от содержания
и характера текста. Из непредикативных словосочетаний в про-
зе Лермонтова, по данным В. П. Сухотина, «глагольные слово-
сочетания — это самая большая категория словосочетаний». Не
исключено, что у других писателей иное соотношение предика-
тивных и непредикативных словосочетаний, а также иная роль
глагольности в словосочетаниях, но это еще надо доказать ис-
следованиями 3.
Пешковский, как известно, совсем не отрицал наличия непре-
дикативных и неглагольных словосочетаний в предложении. По-
1 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1925, стр. 152.
2 В. П. Сухотин, Синтаксис прозы М. Ю. Лермонтова (словосочета-
ние), докторская диссертация, защищенная в декабре 1950 г. в Институте
языкознания АН СССР (см. также автореферат диссертации, изд. АН СССР,
М.— Л., 1950, стр. 11).
3 Акад. Л. В. Щерба заботливо предупреждал исследователей о том,
что надо установить прежде всего, что имеется в языковой действительности
в этой области, а затем давать наблюдаемым явлениям те или другие наиме-
нования (см. его статью «Очередные проблемы языкознания» в Известиях АН
СССР, отделение лит. и яз., 1945, т. IV, вып. б).

этому едва ли убедителен приговор критиков Пешковского о
том, что его идея предикативности и глагольности порочна, ме-
тафизична и пр. Речь идет о языковых фактах, а тут крайности
в оценках не оправданы.
Понятие сказуемости (предикативности), выдвину-
тое Пешковским в качестве основы предложения, зиждется не
на каких-то метафизических представлениях, окутанных туман-
ной мистической оболочкой, как это имело место у Овсянико--
Куликовского, а на вполне реальных языковых фактах, отра-
жающих факты нашей мысли. Сказуемость, по Пешковскому,—
важнейшая грамматическая категория, в которой тесно сцепля-
ется речь с мыслью и которая выражается разными
способами (морфологическими, синтаксическими, интонацион-
ными). Для Пешковского типы сказуемости — это «способы вы-
ражать человеческую мысль». Самое определение термина аб-
солютно правильно. Другое дело, что Пешковский отводил ска-
зуемости непомерно большую роль, но он вовсе не отрицал, что
й подлежащее может выражать мысль, однако приоритет сказу-
емостных форм и способов выражать мысль считал несомнен-
ным. По его. мнению, соотносительность и значимость под-
лежащего и сказуемого в функции выражения мысли не оди-
наковы ни в количественном, ни в качественном отношении.
К сожалению, Пешковский не обратил внимания на особый
характер односоставных предложений, где морфологиче-
ская природа сказуемого еще более разнообразна, чем в дву-
составных предложениях, и где приоритет сказуемостно-гла-
гольных форм высказывания ставится под сомнение (ср. клас-
сификацию типов односоставных предложений у Шахматова).
Несомненно, однако, что у Пешковского внутренней предпо-
сылкой теории сказуемости была система Потебни, которую
Пешковский пытался (не всегда удачно) приспособить к соб-
ственным наблюдениям.
У Пешковского учение о предикативности глаго-
л а становится исходным в понимании грамматической и се-
мантической сущности предложения. Предложение как бы не-
произвольно вырастает из формы отдельного слова (и прежде
всего из глагола), из формы словосочетания, из «формы сказуе-
мости». Пешковский иногда идет не от определения целого к его
членам, а, наоборот, от частей к целому, стремясь узнать пред-
ложение по одной из его примет; такой главной приметой (ком-
понентом), по Пешковскому, является сказуемость (глаголь-
ность) .
Но позднее и сам Пешковский понял порочность подобного
рассмотрения предложения в его отношении к составным ком-
понентам предложения, заявив, что «язык не составляется из
элементов, а дробится на элементы, и первичными для сознания
фактами являются не самые простые, а самые сложные, не зву-

ки, а фразы» Пешковский полагал, что все эти частности сле-
дует выводить «из структуры речевого целого» 2.
И действительно, предложение является основной единицей
нашего мышления, грамматически и интонационно оформленной,
отражающей мир действительности с точки зрения говорящего.
И лишь в составе этой основной единицы мышления находят се-
бе место, оформляются и кристаллизируются отдельные состав-
ные ее части: звуки, слова, словосочетания.
Советское языкознание рассматривает вопрос о предло-
жении как один из основных, важнейших вопро-
сов марксистского исследования грамматического строя
языка; будучи непосредственно связан с мышлением, язык регист-
рирует и закрепляет в словах и в соединении слов в предло-
жениях результаты работы мышления, успехи в познании че-
ловеком мира действительности и, таким образом, делает воз-
можным обмен мыслями в человеческом обществе. Сама грамма-
тика определяется в современной лингвистике как систематиче-
ский свод правил, общих законов, которые лежат в основе изме-
нений слов и сочетаний слов в предложениях; грамматика,
таким образом, придает языку стройный, осмысленный характер.
Отсюда становится ясным огромное значение исканий Пеш-
ковского, связанных с природой предложения, с особенностями
его грамматического построения.
Несмотря на наличие теоретических ошибок в истолковании
природы предложения, достоинством синтаксических исканий
Пешковского является постоянное подчеркивание грамматичес-
ких признаков предложения. В этом подчеркивании формально-
грамматических признаков предложения нельзя не видеть пло-
дотворных начал того синтезирующего направления в советском
языкознании, которое утвердило единство семантических (смыс-
ловых) и грамматических признаков предложения, ибо свое ре-
альное выявление слово получает не в словаре, а в живой речи, в
предложении.
Попытки некоторых критиков истолковать понимание Пеш-
ковским предложения как внешнеграмматической структуры,
оторванной от содержания и смысла, являются чистой фикцией,
выдумкой.
Рассмотрев учение Пешковского о сказуемости и граммати-
ческих способах ее выражения, мы приходим к выводу, что по-
нятие сказуемости как основы предложения, развитое
Пешковским в двух его концепциях, потерпев некоторые изме-
нения и уточнения, не получило в новой его концеп-
ции строгой законченности и выдержанности;
1 А. М. Пешковский, Еще к вопросу о предмете синтаксиса, «Рус-
ский язык в советской школе», 1929, № 2, стр. 52.
2 А. М. Пешковский, Наш язык. Книга для учителя, ч. I, 1926,
стр. 13.

он не преодолел до конца глубоких теоретических заблуждений
в решении вопроса о сказуемости, хотя и внимательно всматри-
вался и вдумывался в многочисленные факты языка.
Для нас ценной является не столько сама теория сказуемос-
ти (она во многом ошибочна), сколько материал работ Пешков-
ского, способ его аргументации и систематизации. Однако влия-
ние Пешковского в этом вопросе сказалось на современных
грамматических исследованиях и учебных руководствах по рус-
скому языку для средних школ и высших учебных заведений.
в) Интонация как фактор образования предложения.
Разработка теории интонации, ритмо-мелодического строя пред-
ложения и связанного с этим учения об обособленных второсте-
пенных членах предложения, ставшего неизменным достоянием
учебников средней и высшей школы, — это личная заслуга Пеш-
ковского в области синтаксиса.
Интонация входит у Пешковского в понятие сказуемости, но
в очень скромной (хотя и постоянной) роли; она «может насла-
иваться на любую конструкцию», «предикативная интонация
(т. е. фразное ударение) может быть на любом слове словосоче-
тания». Но Пешковский предупреждает, что было бы ошибоч-
но считать ударение (интонацию) единственным выражением
предикативности, так же как было бы ошибочно считать гла-
гольность единственным выражением сказуемости.
Следовательно, считать слово умнее в словосочетании он
умнее сказуемым только потому, что на него падает предикатив-
ное ударение, было бы так же ошибочно, как и считать его ска-
зуемым на этом основании в такой связи: Я сложнее выдумал
задачу, а он умнее1.
Таким образом, интонация, как и порядок слов и другие фор-
мы грамматического выражения мысли, является у Пешковско-
го лишь одним из многих компонентов предложения и его чле-
нов (в частности, сказуемого). И тем не менее Пешковский
утверждает, что интонационный способ выражения сказуемости
«присутствует всегда в речи»2.
Поэтому несколько странным представляется высказывание
Р. О. Шор и Н. С. Чемоданова, что Пешковский якобы «считает
интонацию единственным признаком предложения»3.
Остановимся кратко на характеристике некоторых глав «Рус-
ского синтаксиса» в связи с затронутой темой, в частности, возь-
мем небольшую, но выразительную главу XIX. В ней Пешковский
показывает, что, например, вопросительность предложения может
выражаться четырьмя способами: 1) вопросительными частицами
(ли, разве, неужели, ужели), 2) вопросительными членами (что,
кто, как, где, куда, когда, почему, сколько и т. д.), 3) порядком слов
1 См. А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 250.
2 Там же, стр. 176.
3 См. книгу Р. О. Шор и Н. С. Чемоданова «Введение в языкознание»,
1945, стр. 137—138.

(хотел ли ты этого? этого ли ты хотел? ты ли хотел этого?) и
4) «особой вопросительной интонацией, характеризующейся осо-
бо высоким произношением того слова, к которому преимущест-
венно относится вопрос, например:
ты вчера был с ним в театре?
или: ты вчера был с ним в театре?
или: ты вчера был с ним в театре?
или: ты вчера был с ним в театре?
или: ты вчера был с ним в театре? (или она?)1.
В этой схеме отчетливо выявляется, что интонационная связь
скрепляет единое высказывание (мысль) и является одним из спо-
собов выражения синтаксических отношений между словами в
составе словосочетания2. Интонация же, по Пешковскому, яв-
ляется и средством членения предложения на синтагмы:
Особенно убедительно раскрывается роль интонации в главе
«Обособленные второстепенные члены» (XXII), где Пешковский
показывает, как интонация, наслаиваясь на синтаксические отно-
шения, подчеркивает смысловое назначение отдельных слов как
членов предложения:
Пешковский описал интонационно-ритмическую структуру слит-
ных и сложных предложений и включил интонационный признак в
определение сложного предложения: «Сложное целое есть сочета-
ние предложений, соединенных союзами или союзными синтакси-
ческими паузами и не разъединенных разделительными синтакси-
1 См. А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 356—357.
2 Ср. подобную же трактовку вопроса о видах предложений по цели вы-
сказывания (повествовательных, вопросительных, побудительных, восклица-
тельных) в «Грамматике русского языка», т. II, 1954, § 406—430.

ческими паузами» \ Конечно, это определение (в силу своей одно-
сторонности) не может быть нами принято для понимания при-
роды сложного предложения;^ определении предложения, в том
числе и сложного, следует исходить из единства мысли и грамма-
тической структуры, а не ограничиваться указаниями лишь двух
признаков (союз и интонация), как это делает Пешковский.
Интонационные средства, по Пешковскому, позволяют опреде-
лить вид подчинения или сочинения (интонация объяснительная,
предупредительная, причинная, интонация перечисления)2. Инто-
нация помогает различить обращение и обособленный второсте-
пенный член. Ср. различное произношение фразы: Приветствую
тебя, пустынный уголок, приют спокойствия, трудов и вдохновенья
(Пушкин), или: Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой стро-
гий, стройный вид (Пушкин) 8.
В предложениях с нулевой связкой интонация является сред-
ством выражения предикативности существительного:
Стишки для вас одна забава (Пушкин), прилагательного пол-
ного и краткого: Какая ты нынче странная! (Л. Толстой),
Мазепа мрачен (Пушкин), творительного падежа существи-
тельного: Дружба дружбой, а служба службой (Послови-
ца), в безличных инфинитивных предложениях типа: поздно
ехать!Нельзя нам мига отдохнуть...(Б р ю с о в), Чай пить
— не дрова рубить (Пословица) и т. д. \ В предложениях
вопросительных, восклицательных, повествовательных, повели-
тельных (побудительных) интонация часто является единствен-
ным средством распознавания смысла (при отсутствии в них дру-
гих различительных признаков) (гл. XIX). В живом контексте
речи интонация может превратить любое слово, любое словосоче-
тание в предложение, ибо «фразное ударение — «...естественный
способ выражения человеческой мысли» б. Но интонация, являясь
необходимым элементом (фактором) образования предложения
(«формы словосочетания»), — не единственный образующий
фактор предложения, а один из многих.
Пешковский не ставит знак равенства между интонацией и дру-
гими формальными способами выражения грамматических отно-
шений между словами и предложениями, т. е. не ставит их на од-
ну доску, указывая, что интонационные средства остаются «при
всей их важности все же в огромном большинстве случаев только
вспомогательными синтаксическими средствами»а, что «за
исключением нескольких случаев, когда определенная интонация
соединяется с определенной грамматической конструкцией для
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, 1938, изд. 6, стр. 410; ср.
изд. 1, 1914, стр. 391.
2 См. там же, изд. 6, стр. 419—420.
3 См. там же, стр. 370.
4 См. та м же, стр. 249—266, 325—336 и др.
5 Там же, стр. 176.
6 Та м же, стр. 74.

создания нового грамматического значения, всякая интонация вооб-
ще может наслаиваться на любую конструкцию» \ Поэтому Пеш-
ковский высказывался против «переоценки» роли и значения инто-
нации в концепции Шахматова, согласно которой «синтаксиче-
ские признаки интонации и порядка слов... прямо приравнивают-
ся к морфологическим признакам».
Собственно, и акад. Л. В. Щерба в статье о частях речи разви-
вал ту же концепцию приравнения интонации к морфологическим
средствам. Этой проблеме взаимоотношений интонации и грамма-
тики Пешковский посвятил специальную статью «Интонация и
грамматика»2, где он отстаивает мысль, что «простое безогово-
рочное включение признаков фразной интонации в общий запас
синтаксических признаков... так же неосторожно, как и полное
изгнание ее из синтаксиса. Необходим средний путь»3. По его
мнению, способ интонационный и собственно грамматический
(формальный) не связаны между собой определенными отноше-
ниями. Интонация вовсе не заменяет форму слова или словосо-
четания; есть слова, которые самой формой своей или самым
значением всего слова (в случае бесформенности) выража-
ют отдельный акт мысли, или категорию сказуемости4. И на во-
прос, в каком же отношении друг к другу находятся эти два спо-
соба выражения одной и той же категории, Пешковский отвеча-
ет: «Ни в каком. Интонационный способ есть не что иное,
как особый вид ударения, которое мы делаем на одном из слов
фразы».
«Интонационные средства отличаются подвижным, сво-
бодным характером. Они наслаиваются сложными прихотливы-
ми узорами на звуковые средства, не срастаясь с ними в опреде-
ленные типы связи...; они, так сказать, блуждают по граммати-
ческой поверхности языка» и «могут наслаиваться... на любой фор-
мальный субстрат»5.
В новой своей концепции Пешковский признается, что «отно-
шения между фразной интонацией и синтаксисом гораздо сложнее,
чем они ему представлялись тогда (в 1914 г.), когда он «впервые в
русской литературе систематически вводил описание интонацион-
ных явлений в синтаксический труд»6.
Из пяти «основных положений», устанавливающих сложную
диалектику взаимоотношений фразной интонации и всех прочих
синтаксических признаков, вместе взятых, наиболее характерным,
по мнению Пешковского, является «принцип замены», кото-
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 250.
2 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1930, стр. 95—108.
3 Там же, стр. 98.
4 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 176.
6 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1930 (статья «Интонация и
грамматика»), стр. 107.
6 Там же, стр. 98. А. М. Пешковский, критически относясь к своей преж-
ней позиции, находит «отчасти справедливой» критику ее в книге Всеволод-
ского-Генгросса «Теория интонации», П., 1922, стр. 65.

рый им формулируется так: чем яснее выражено какое-либо син-
таксическое значение чисто грамматическими средствами, тем сла-
бее может быть его интонационное выражение (вплоть до полного
исчезновения), и, наоборот, чем сильнее интонационное выражение,
тем слабее может быть грамматическое (тоже вплоть до полного
исчезновения). Так, например, в словосочетании прядет, и, зим-
них друг ночей, горит лучина перед ней сплетаются грамматика
(два одинаковых падежа приложения и подлежащею) и интонация
(интонационное соответствие обоих существительных: друг, лучи-
на). Часто же ни грамматика, ни интонация не могут выяснить
смысла, раскрываемого только обстановкой: Я провожал любимца
брата (кого провожал? — могут быть два смысла).Но расхож-
дения между фразной интонацией и синтаксическими
признаками «никогда не могут вырастать до полного раз-
рыва, так как всегда оказывается целая сеть чрезвычайно
сложных и запутанных взаимоотношений между теми и други-
ми» !.
Так, иногда обращение произносится часто без всякой специфи-
ческой интонации во фразах, например, в домашнем кухонном бы-
ту: Кипит, Анюта! или Готово, Маша2. Только реальная обстанов-
ка и лексика (значение слова кипит) создают звательное значе-
ние (обращение). При другой ситуации Анюта (как подлежащее)
могла бы кипеть ревностью, злобой и т. д. В этих фразах, по
Пешковскому, ставится запятая «только в угоду правописанию,
в голосе ударения почти никогда не бывает, и такие возгласы часто
вызывают шутливую отповедь: Анюта-то еще не кипит, Маша не
готова3.
Разногласия между грамматикой и ритмо-мелодикой могут вы-
ступать и в сочетании предложений. 1) Сочетание предложений
может произноситься как одна простая фраза: Я знаю, что делаю
(ср. Я знаю свое дело). 2) Одно грамматическое предложение мо-
жет произноситься как две или несколько объединенных фраз, т. е.
как сложная фраза: Вот тебе деньги. С этими деньгами/ ты пой-
дешь в булочную и купишь там... 3) Несколько предложений могут
быть соединены интонацией, но не соединены союзами: Назвался
груздем — полезай в кузов, Не нравится — не езди и т. д. Но эти
разногласия («разрыв»), по мнению Пешковского, только кажу-
щиеся: на самом деле отношения грамматики и инто-
нации идут все же по линии взаимодействия
и взаимозависимости. Так, в первом случае Я знаю, что
делаю при соединении трех и более предложений интонация раз-
личается Я знаю, что делаю, когда его наказываю: заметное
фразное ударение на слове наказываю; во втором случае С эти-
ми деньгами! Ты пойдешь в булочную... членение всегда строго
1 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1930, стр. 98.
2 Примеры А. М. Пешковского, см. т а м же, стр. 101.
3 Там же.

грамматическое (интонационное совпадает с ним, на него
«наслаивается»); членятся лишь определенные комбинации форм
согласования и управления; нельзя расчленить, например, так: С
этими J деньгами ты пойдешь в булочную; в третьем случае резко
дает себя знать закон замены: предложение Назвался груздем—
полезай в кузов, несомненно, должно при прочих равных условиях
произноситься более выразительно, чем Если назвался груздем, по-
лезай в кузов (отсутствие грамматического средства — союза —
восполняется силой интонации) 1.
Таким образом, Пешковский не «обедняет репертуара фор-
мальных средств языка» и не «исключает» из их числа интонации
(как утверждает проф. С. И. Бернштейн)2, а более глубоко пони-
мает взаимоотношение категорий грамматики и интонации, указы-
вает на особую «природу интонации». Поэтому Пешковский и на-
стаивает на том, чтобы грамматические функции интонации изуча-
лись в грамматике как «особая область явлений, со своими зако-
нами, со своей природой». «Интонационная грамматика», — пишет
Пешковский, — это почти особая наука, во всяком случае особый
отдел грамматики» 3.
Не удивительно, что это новое, более глубокое научное понима-
ние «теории интонации» легло в основу и его новой методической
концепции о взаимоотношении грамматики и инто-
нации при обучении знакам препинания.
Если в ранней своей концепции он считал, что знаки препина-
ния отражают не грамматическое, а «декламационно-психологиче-
ское расчленение речи» \ то позднее, в 1930 г., во время .дискуссии
об основах русской пунктуации, Пешковский (под псевдонимом
О. Парамонова) в своей статье «Новые принципы пунктуации»6
приветствовал новизну предлагаемых тогда правил, которые
«в большей своей части формулируются не грамматически, а не-
посредственно н а основе смысловой стороны речи».
Пешковский в 1930 г. по-новому решает основной вопрос: для
чего собственно существует пунктуация? По мнению Пешков-
ского, знаки препинания обозначают и должны обозначать не то,
что выражено в собственно формальной стороне речи, а что-то
другое. Это другое и есть те синтаксические значе-
ния, которые в устной речи выражаются ин-
тонацией и которые в ней непрерывно скрещиваются во все-
возможных комбинациях со значениями, выраженными собствен-
но формальными средствамив.
1 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1930, стр. 104, 98 и др.
2 См. С. И. Бернштейн, Вводная статья к шестому изданию «Рус-
ского синтаксиса» Пешковского, 1938, стр. 39.
3А. М. Пешковский, Сборник статей, 1930, стр. 108.
4 См. А. М. Пешковский, Школьная и научная грамматика, 1914,
стр. 41—61.
5 «Русский язык в школе», 1930, № 4, стр. 130—147.
6 См. там же, стр. 131.

Как видим, в понятие «синтаксические значения» Пешковский
включает и интонационные значения и средства, имея в виду, что
последние сопутствуют, наслаиваются на грамматическую структу-
ру предложения, «блуждают» по ней. Борясь против чисто внешне-
го понимания грамматики (без интонации), автор подчеркивает
важную роль фактора интонации, как средства выражения смысла,
и требует освободить пунктуацию от подчинения только грамма-
тике
По его мнению, каждое правило проекта, формулируемое «не
грамматически, а непосредственно на основе смысловой стороны
речи», должно было бы иметь при себе, хотя бы в форме примеча-
ния, указание на те интонационные признаки, которыми выражает-
ся данный оттенок в устной речи. Проект мотивирует свое «воздер-
жание» от интонации тем, что «знаки препинания не всегда
имеют отношение к интонации». Но это не основание для того, что-
бы в с е г д а исключать интонацию из поля зрения. Автор приводит
многочисленные случаи срастания интонационных средств с грам-
матическими «по принципу заместительства одних други-
ми» и находит, что «соответствующие правила могут быть с удоб-
ством формулируемы грамматически».
Пешковский отчетливо понимал, что интонация не есть нечто
самодовлеющее. В конечном счете она зависит от смысла выска-
зывания. Этот поворот Пешковского в сторону признания смысло-
вой стороны речи как главной основы пунктуации в литературе на-
ших дней почему-то замалчивается, и точка зрения Пешковского о
взаимоотношении интонации и пунктуации характеризуется лишь
на основании ранней его книги «Школьная и научная грам-
матика».
г) Учение Пешковского об обособленных членах.
В тесной связи с теорией интонации находится у Пешковского
и вопрос об обособленных членах предложения.
Надо сказать, что понятие «обособление», как и теория интона-
ции, введено в научный обиход также Пешковским. Самое изложе-
ние теории обособления носит у него настолько подчеркнутый ме-
тодический характер, что мы позволим себе (не вдаваясь в мето-
дические подробности вопроса) ограничиться здесь лишь изложе-
нием общих условий интонационного обособления, которые при
опоре на грамматику легли в основу теории обособления Пешков-
ского.
Обособление второстепенных членов, как грамматическое явле-
ние, Пешковский установил, опираясь на изучение интонации и рит-
ма, как «важнейших показателей некоторых синтаксических оттен-
ков» *. «Вопрос об обособленных членах, — пишет Пешковский, —
имеет не только теоретическое, но и учебно-практическое значение,
так как обособленные члены принято выделять запятыми»3.
1 «Русский язык в школе», 1930, № 4, стр. 132.
2 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, 1914, предисловие.
3 Там же, стр. 284.

Критикуя школьную теорию «сокращенных придаточных пред-
ложений» за ее «научную отсталость» и неудобства в практическом
отношении (так как она поясняет одно неизвестное другим неиз-
вестным), Пешковский уже в ранней своей концепции считал, что
точных правил пунктуации нельзя дать на почве его теории «обо-
собления», так как единственным критерием он выставил интона-
цию и ритм, а «эти последние являются крайне изменчивым и под-
вижным результатом одновременного влияния целой группы фи-
зиологических, психологических, логических и грамматических
факторов, не могущих во всей их сложности быть изученными в
средней школе». Смысловая обусловленность интонационного обо-
собления (и пунктуации) иллюстрируется Пешковским на убеди-
тельных примерах из «Капитанской дочки» Пушкина:
1) Лицо его имело выражение довольно приятное, но плу-
товское.
2) ...ко мне вошел молодой офицер... с лицом смуглым и от-
менно некрасивым.
Перед нами определения, стоящие после своего определяемо-
го и подчиняющие себе другие второстепенные члены. Следователь-
но, обособление .непременно должно бы было произойти (по грам-
матическому признаку — порядку слов). Но для этого надо было
бы сделать ударение на предшествующих словах: в первом приме-
ре на слове выражение, во втором — на слове лицом. «Так как
ударения эти по с м ы с л у здесь невозможны (вышло бы, что лицо
Пугачева «имело выражение», что Швабрин «вошел с лицом»),
то невозможно и обособление» *, — пишет Пешковский. Поэтому
неосновательно обвинять Пешковского в том, что он игнорирует
смысловую роль обособления (в чем упрекали его многие критики).
Пешковский заслуживает упрека в другом: у него слишком под-
черкнуто выделяется роль интонации и ритма при обособле-
нии в самом определении его: «Обособленным вто-
ростепенным членом называется второстепенный член, уподобив-
шийся (один или вместе с другими, зависящими от него членами) в
отношении мелодии и ритма и — параллельно — в от-
ношении связей своих с окружающими членами
отдельному придаточному предложению»2. Подчеркнутые нами
слова вошли в новый вариант определения Пешковского, они
свидетельствуют о его стремлении связать обособление «с измене-
нием не одних только интонаций и ритма, а и всей синтакси-
ческой структуры предложения», о чем он говорил уже в
первом издании своей книги на странице 277.
Однако сложность и новизна вопроса об обособлении не позво-
лили Пешковскому достигнуть необходимой степени четкости и
стройности. К сожалению, созданная А. М. Пешковским теория,
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, 1914, стр. 282; ср. изд. 6,
стр. 392.
2 Там же, стр. 257; ср. изд. 6, стр. 376.

освещающая главным образом внешнюю сторону явления, не по-
лучила в дальнейшем развития в нашей лингвистической литерату-
ре, а многие вопросы, возникшие в связи с нею, не подверглись
углубленному изучению и разработке \
В «Русском синтаксисе» Пешковский детально рассматривает
грамматические основания обособления (наличие
зависимых слов при обособлении члена, т. е. объем обособляемой
группы, порядок слов, соседство других обособленных групп
и т. п.), но эти основания не противопоставляются логическим, а
лишь акцентируются сравнительно с последними. Поэтому интона-
ция и здесь; как и вообще в речи, «наслаиваясь на грамматическую
структуру», является одним из способов выражения мысли: грам-
матика и интонация, часто независимо друг от друга, имеют своей
опорой непосредственный смысл высказывания и им обусловлива-
ются. Глава «Русского синтаксиса» об обособлении изобилует мно-
гочисленными яркими примерами обособления второстепенных
членов2.
Остановимся лишь на принципиальных основах обособления
второстепенных членов предложения в связи с общей теорией ин-
тонации у Пешковского.
Пешковский различает общие условия обособления
и частные.
К о б щ и м он относит следующие случаи:
У 1) одиночное обособление члена (без зависимых слов)., напри-
мер: Забытый, он угас один (Лермонтов); Однажды, осенью,
я простудился и занемог (Тургенев) и т. д.;
2) обособленная группа вначале предложения (Придя домой,
я встретил...);
3) обособленная группа в конце предложения (Я увидел чело-
века, бывшего у меня ранее);
4) обособленная группа отделена от начала предложения толь-
ко частичным словом (Все так,но,с вашей добротой, вы должны
понять...).
В этих четырех случаях обособление через интонацию и ритм
отражает грамматическое членение предложения;
1 См. об этом в статье Н. Н. Прокоповича «Методика изучения обособлен-
ных определений», Известия АПН РСФСР, 1947, № 10, стр. 104.
2 Надо заметить, что в школьной практике обособленные члены пред-
ложения изучаются в связи с вопросом развития речи на уроках грамматики и
часто это сводится лишь к практической* стилистике (замена обособленных
членов предложения придаточными предложениями, и наоборот: замена при-
даточных предложении обособленными оборотами), причем сама теория обо-
собления недостаточно выясняется, слабо сосредоточивается внимание учащих-
ся на разнообразии стилистических (смысловых) оттенков нашей речи в связи
с основными грамматическими структурами обособления, на понимании грам-
матической и смысловой природы обособления в их взаимодействии. Сниже-
ние теоретического освещения вопросов обособления второстепенных членов
предложения часто обесценивает и работу учащихся по практической стилис-
тике. Обращение учителей по этому вопросу к Пешковскому помогло бы
устранить эти недостатки школьной практики.

но и в этом случае «двучленность беззначна»: она свидетельствует
о раздельном нашем внимании к той и к другой части пред-
ложения, хотя тут и «нет того параллелизма интонации и
характера синтаксических связей, которые составляют
сущность обособления» 1. О грамматической обусловленности этого
членения мы уже говорили выше в разделе о теории интонации.
Пешковский особенно внимательно прослеживает те
общие условия, от которых зависит процесс
обособления, выделяя из них следующие:
1) взаимное отношение двух членов, как определяющего к оп-
ределяемому и частного к общему (Однажды, осенью, я просту-
дился; Однажды, в день воскресный, в час обедни,Иоанн входил
в соборную церковь Успения (Ал. Толстой) и т. п.;
2) порядок слов: «обратный порядок слов, выделяющий пере-
ставленное слово, является условием, благоприятствующим обособ-
лению, так как обособление тоже связано с перемещением второ-
степенного члена в центр синтаксического сознания» 2, например
перестановка в сочетаниях типа: я беру книгу — я книгу беру; он
говорит о пожаре — он о пожаре говорит; служанок била осер-
дясь —осердясь, била служанок (Пушкин) или: он ушел про-
стившись— простившись, он ушел и т. п.;
3) объем обособляемой группы (она послала человеками сиде-
ла ожидая (Л. Толстой) — она послала человека... и сидела,
ожидая ответа)\
4) соседство других обособленных групп (На полу, в крестьян-
ском оборванном платье, сидела Марья Ивановна (Пушкин);
5) намеренное отделение группы от ближайшего члена:
Могучий конь, в степи чужой,
Плохого сбросив седока,
На родину издалека
Найдет прямой и верный путь...
(Лермонтов)
В этом сочетании группа в степи чужой намеренно оторвана
(если судить по пунктуации) от ближайшего деепричастия (в сте-
пи чужой, плохого сбросив седока) и отнесена при помощи обо-
собления к остальной части предложения, в частности, к сказуемо-
му найдет.
Сюда же относится и авторское обособление целого
ряда Синтаксических групп, когда автор, согласно своим намере-
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 378.
2 Там же, стр. 380.

ниям, выделяет тот или иной второстепенный член предложения,
желая ему придать соответствующий смысл, и для этого употреб-
ляет необходимую интонацию (а на письме пунктуацию). На-
пример: Каждый день.рано утром, дед будил мальчика
(М. Горький). Слова рано утром могли бы быть и необособ-
ленными.
Мы потому подробнее, чем можно было бы, остановились
на этом вопросе, что перечисленные случаи обособления (как об-
щие условия его) обычно в школьной практике игнорируются, что
обусловлено в свою очередь схематичностью подачи этого раздела
синтаксиса в учебнике, где сразу даются (минуя общие условия
обособления) отдельные разделы обособленных членов: обособлен-
ные определения и приложения, обособленные обстоятельства, вы-
раженные деепричастиями, наречиями и существительными, и обо-
собленные дополнения с предлогами кроме, помимо и др.
Опыт показывает, что тема об обособленных второ-
степенных членах — наиболее трудная тема
программы по грамматике в курсе седьмого класса
средней школы. Поэтому вполне закономерен интерес к ней со сто-
роны учительства и студентов-филологов.
д) О структуре простого предложения и его типах.
Нет нужды доказывать огромное значение для разработки
научного синтаксиса тех коренных преобразований, которые внес
Пешковский в учение о структуре простого предложения и его ти-
пах. С особой обстоятельностью виды и типы предложений разра-
ботаны им в 3-м издании «Русского синтаксиса» (главы
X—XXVIII). Характеризуя типы простых предложений, Пешков-
ский прослеживает глагольные личные нераспространенные пред-
ложения с простым сказуемым (глава X),где разнообразные грам-
матические формы слов в предложении рассматриваются в тесной
связи с их логическими функциями (например, отглагольные меж-
дометия выступают в роли сказуемых-.хвать друга камнем в лоб;
вдруг бедняжку цап-царап и т. д.).
Весьма содержательна и убедительна глава XI о глагольных
личных нераспространенных предложениях с составными сказуе-
мыми. В том же плане раскрытия многообразия грамматических
форм сказуемого прослеживаются Пешковским и «Предложения
с предикативным членом и нулевой связкой» (глава XII).
Та же идея «заместительства» по функции и идея предика-
тивности объясняет предложения с двумя инфинитивами (Жизнь
прожить —не поле перейти и т. п.).
Особенной тщательностью анализа грамматической зависи-
мости второстепенных членов предложения отличается глава XIII
«Русского синтаксиса», где рассматриваются глагольные личные
распространенные предложения1.
1 См. А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 267—314.

Отказ Пешковского от логической терминологии второстепен-
ных членов (дополнения, определения, обстоятельства) 1 и заме-
на ее анализом подчинительной связи между словами (управле-
ние, согласование, примыкание) не были приняты практикой со-
ветской школы; однако глава эта ценна тонким анализом
падежных значений в беспредложных сочета-
ниях (например, винительный внешнего объекта, винительный
результата, содержания, времени, места и т. д.), обилием
примеров смыслового значения различных
предлогов в предложных сочетаниях2. Разработка
Пешковским глагольных безличных предложений, неопределенно-
личных и обобщенно-личных, номинативных и словосочетаний, не
образующих ни предложений, ни их частей,— все это факты, мимо
которых не пройдет ни один из современных исследователей син-
таксиса, и вместе с тем это огромный вклад в нашу учебную ли-
тературу. В этом смысле работы Пешковского по синтаксису отра-
жают известный закономерный этап в общем поступательном рос-
те и движении нашего отечественного языкознания 3.
4. Учение Пешковского о сложном предложе-
нии. Весьма плодотворной является разработка Пешковским
понятия «сложного целого».
Проблема сложного предложения остро интересовала рус-
ских лингвистов, особенно со второй половины ХІл в. Своеобра-
зие концепции Пешковского можно понять лишь при рассмотре-
нии взглядов его предшественников и современников.
а) Поэтому позволим себе (как и при других подобных случа-
ях) дать краткую историю вопроса.
В начале XX в. с достаточной четкостью наметилось три на-
правления в разработке проблемы сложного предложения. Пер-
вое шло от Ф. И. Буслаева й стремилось очистить от про-
тиворечий и ошибок ставшее традиционным его учение. Круп-
1 Впрочем, эти термины, как уже отмечалось выше, обозначают не только
логическую сторону, но и грамматическую, ибо второстепенный член предложе-
ния — это прежде всего грамматическая категория, выявляющаяся по совокуп-
ности признаков: 1) лексических (стержневого слова словосочетания и под-
чиненного), 2) морфологических и 3) синтаксических. Грамматический смысл
«второстепенное™» членов предложения выражается в их зависимости от од-
ного из главных членов предложения (подлежащего или сказуемого).
2 См. А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 285—314.
3 Разумеется, классификация Пешковским типов предложений была менее
основательной и аргументированной, чем классификация Шахматова. Она
мало удовлетворяет и требованиям современной науки: многое теперь кажется
схематичным и не совсем верным по сравнению с новейшими исследованиями
(ср. докторскую диссертацию Е. М. Галкиной-Федорук «Безличные предло-
жения в современном русском языке», 1948, докторскую диссертацию
А. Б. Шапиро «Строение предложения в русских говорах», 1946 (вышедшую в
свет отдельной книгой в 1958 г.), и особенно обширный материал в классифи-
кации типов простого предложения, представленный в академической «Грам-
матике русского языка», т. II, ч. 1).

нейший представитель его — В. А. Богородицкий. Второе
шло от А. А. Потебни и развивало набросанную им схему
развития сложного предложения, обращаясь при освещении фак-
тов современного языка и к концепции Буслаева. Крупнейший
представитель его — Д. Н. Овсянико-Куликовский.
Третье направление составили работы учеников и последовате-
лей Ф. Ф. Фортунатова. Они различны по своим выводам
и методологии, но объединяются общим резко отрицательным
отношением к традиционному учению. К этому направлению
примыкал М. Н. Петерсон и несколько своеобразно
А. М. Пешковский. Третье направление развилось как раз в
начале XX в., глубоких корней в предыдущем развитии русской
науки оно не имело и шло от основных положений лингвистиче-
ского учения Фортунатова. Оно было резко противопоставлено
двум предыдущим и оформилось в борьбе с ними. Возникнув
позднее двух первых направлений, оно на некоторое время почти
возобладало над ними, но позднее было решительно отвергнуто
ходом развития науки.
Плодотворную попытку разработать теорию сложного пред-
ложения делает Б. А. Богородицкий, который развивает
некоторые положительные стороны концепции Буслаева и пре-
одолевает ее явные недостатки. Его взгляды на сложное пред-
ложение очень интересны и ценны. В «Общем курсе русской
грамматики» он пишет: «Обычное деление всех сложных- пред-
ложений на сложносочиненные и сложноподчиненные страдает
некоторой искусственностью, особенно когда стараются живое
разнообразие языка уложить в эти две произвольно наперед ука-
занные и слишком категорически отграниченные рубрики. Преж-
де всего — во всяком сложном предложении его части состав-
ляют одно связанное целое, так что, будучи взяты отдельно, уже
не могут иметь вполне прежнего смысла или даже совсем невоз-
можны, подобно тому, как морфологические части слова сущест-
вуют только в самом слове, но не отдельно от него; таким обра-
зом, ни та, ни другая часть сложного предложения, строго гово-
ря, не являются самостоятельными, но лишь совместно образуют
одно целое. Став на эту точку зрения, исследователь должен
стремиться к тому, чтобы бестенденциозно определить типы свя-
зей или отношений между обеими частями сложных предложений
и способов формального обозначения этих связей речи» К
В этом высказывании очень важны две стороны: 1) утвержде-
ние единства и цельности сложного предложения и вытекающее
отсюда признание коренного отличия между простыми предло-
жениями и частями сложного предложения, 2) отрицание резкой
противопоставленности категорий сочинения и подчинения и при-
знание диалектического единства их.
1 В. А. Богородицкий, Общий курс русской грамматики, изд. 5,
М. —Л., 1935, стр. 229.

К сожалению, эти мысли, изложенные в примечании, далеко»
не достаточно отражаются в основном повествовании Богородиц-
кого по вопросу о сложном предложении. Анализа сочиненных
предложений у Богородицкого нет, а о подчиненных он говорит
довольно подробно. Он делит их по способам выражения связи,
главного и придаточного предложений на предложения с место-
имениями относительными, предложения с наречиями относи-
тельными и предложения с союзами. Это формальное деление
дополняется классификацией, основанной на учете семантиче-
ской стороны предложения. Богородицкий называет ее класси-
фикацией придаточных предложений, хотя практически он гово-
рит о сложных предложениях в целом. Он устанавливает восемь
типов предложений: 1) тип определительно-описательный, 2) упо-
добительно-сравнительный, 3) временной, 4) изъяснительный,
5) условный, 6) уступительный, 7) тип, служащий для выражения
причины и следствия, 8) целевой. Эта классификация неполна и
несовершенна, но характерно, что она не основана на уподобле-
нии придаточных предложений членами простого предложения.
Это традиционное сопоставление Богородицкий отрицает, что
составляет большую его заслугу. Богородицкий много занимал-
ся интонацией речи и дал ряд наблюдений над интонацией слож-
ных предложений.
Продолжателем идей Потебни в XX в. был Д. Н. Овся-
нико-Куликовский. Он подробно пересказывает в своем
синтаксисе мысли Потебни о развитии сложного предложения из
некоторых форм составного сказуемого и излагает историю дее-
причастных, причастных и инфинитивных оборотов в духе Потеб-
ни 1. Но при анализе сложного предложения в современном
русском языке он опирается в значительной степени на Бус-
лаева, а поэтому между исторической и описательной частью у
него нет полного соответствия; вся концепция сложного предло-
жения местами противоречива и лишена четкости. Сложное пред-
ложение у Овсянико-Куликовского определяется как «соедине-
ние двух или более предложений, составляющих одно синтакси-
ческое целое»2. Сложные предложения делятся на сочиненные
и подчиненные. Овсянико-Куликовский подчеркивает «формально-
синтаксический» Характер этих понятий.. Он пишет: «Если пред-
ложение синтаксически (т. е. посредством известных союзов, от-
носительных местоимений и пр.) не подчинено другому, то оно
признается независимым, или главным, хотя бы по содержанию
оно, напротив, являлось второстепенным и подчиненным момен-
том в данной фразе...» Синтаксическая зависимость предложений,
по его мнению, сводится к формам или способам подчинительных
или союзных слов.
1См. Д. И. Овсянико-Куликовский, Синтаксис русского языка,
СПБ, 1902, гл II, стр. 66—98.
2 Там же.

Соответственно сочинение Овсянико-Куликовский толкует как
соединение сочинительными союзами. Таким образом, сочинение
и подчинение им характеризуются только с чисто внешней сторо-
ны и по сути дела совсем не раскрываются, так как, сославшись
на различие союзов в них, он не вскрывает глубоко природы со-
чинительных и подчинительных союзов, следовательно, объясня-
ет неизвестное неизвестным же. В составе сложноподчиненного
предложения Овсянико-Куликовский различает главное и при-
даточное. При этом вслед за Потебней он отрицает существова-
ние сокращенных придаточных, о которых говорит Буслаев. Но
предложения с причастными и деепричастными оборотами и да-
же одиночными деепричастиями, если они не перешли в наречия,
он называет сложными, а сами эти обороты — «придаточными
обстоятельственными и определительными».
Конкретного анализа типов сложного предложения у Овся-
нико-Куликовского нет. Из отдельных разбросанных замечаний
видно, что придаточные предложения он склонен различать и
классифицировать, смотря по тому, к какому чле-
ну главного они относятся. Так, по поводу придаточ-
ных предложений, присоединенных относительными местоиме-
ниями, Овсянико-Куликовский пишет: «Придаточные предложе-
ния, присоединяемые посредством местоимений к другим пред-
ложениям, могут ближайше относиться к различным частям по-
следних и с этой точки зрения подразделяются на: а) придаточ-
ные подлежащего, например: Человек, которого я ожидал, не
приехал, б) придаточные сказуемого: Это все, что осталось,
в) придаточные дополнения: Я читаю книгу, которую ты мне ре-
комендовал, г) придаточные приложения: Ко мне приехал прия-
тель, помещик, который считается лучшим хозяином в уезде. Та-
кая классификация основана на совершенно внешнем признаке,
не учитывает ни семантических, ни структурных особенностей
предложения и потому ничего не дает.
О бессоюзных предложениях Овсянико-Куликовский не гово-
рит вовсе. Неясно даже, считал ли он их сложными предложения-
ми. Он рассматривает только два способа выражения отношений
между частями сложного предложения: союзы и союзные
слова.
Заслугой Овсянико-Куликовского является попытка найти и
определить какие-то специфические языковые черты сложного
предложения как синтаксического целого. Он указал одну та-
кую черту — отсутствие между предложениями, составляющими
сложное предложение, разъединяющей паузы. В данном случае
ценна уже сама идея — взглянуть на сложное предложение как
на «синтаксическое целое».
Наиболее яркими представителями третьего направления яв-
ляются М. Н. Петерсон ив известной мере А. М. Пешков-
ский. Оба они, создавая свои синтаксические теории, исходили
из основных положений учения Ф. Ф. Фортунатова, хотя

Пешковский пытался при этом опираться и на идеи Потебни и
частично использовал некоторые положения Буслаева.
Главной чертой этого направления в области синтаксиса яв-
ляется выдвижение в качестве основной синтаксической катего-
рии словосочетания, понимаемого как парное сочетание
слов, объединенных по смыслу и грамматически. Категория сло-
восочетания у Фортунатова подчиняет себе категорию предложе-
ния, так как он считает необходимым выводить понятие предло-
жения из понятия словосочетания, сводя, таким образом, весь син-
таксис к учению о словосочетании. Законченной синтаксической
системы Ф. Ф. Фортунатов не создал. Многих проблем синтаксиса
он не касается совсем или касается только вскользь, мельком. К
числу последних принадлежит и проблема сложного предложения.
У Фортунатова встречаются только беглые заметки о сложном
предложении. Из них видно, что он в общем принимал тради-
ционное деление сложных предложений на сочиненные и подчи-
ненные. Он пишет, что предложение является несамостоятельным
(придаточным), «коль скоро само выражение грамматического
сказуемого, принадлежащее этому сказуемому как сказуемому
предложения, является частью другого предложения. Это мы
видим в согласовании времени в сложных предложениях» 1. При-
мечательно само стремление Фортунатова раскрыть понятие
«зависимости» придаточного предложения как проявление кри-
тического отношения к традиционной схеме.
Наиболее полное и последовательное развитие синтаксические
идеи Ф. Ф. Фортунатова нашли в книге М. Н. Петерсона
«Очерк синтаксиса русского языка» (1923). Эта книга сыграла
некоторую роль в разработке проблемы сложного предложения.
Крайне формалистическая, она тем не менее показала слож-
ность и неразработанность многих вопросов, казавшихся доста-
точно ясными, неопределенность и зыбкость многих понятий, ка-
завшихся вполне отчетливыми. Синтаксическая система
М. Н. Петерсона полемически заострена и противопоставлена
традиционной синтаксической теории. Следуя за своим учителем,
он строит синтаксис как учение о словосочетании. Понятие пред-
ложения он после некоторых колебаний оставляет, но совершен-
но переосмысливает. У М. Н. Петерсона предложение понимается
только как интонационное единство. Такое понимание предложе-
ния исключает выделение в особый тип сложного предложения.
М. Н. Петерсон отказывается от этого понятия. Он гово-
рит о «соединениях словосочетаний», различая среди них «сое-
динение словосочетаний без союзов», «соединение словосоче-
таний посредством союзов»2 и «соединение словосочетаний
1 Цитируется по статье М. Н. Петерсона. «Академик Ф. Ф. Фортунатов
(1843—1914)», «Русский язык в школе», 1939, № 3.
2 См. М. Н. Петерсон, Очерк синтаксиса русского языка, 1923,
стр. 103—106.

посредством относительных слов» \ Несмотря на такой сугубо
формальный анализ сложного предложения, который целиком
свелся к перечислению способов выражения связи между частя-
ми, в нем содержится одна ценная мысль: М. Н. Петерсон созна-
тельно отказывается прилагать термин «предложение» к частям
сложного предложения (по его терминологии «соединения сло-
восочетаний»). Он подчеркивает принципиальное отличие частей
сложного предложения от отдельных самостоятельных предло-
жений. Такое разграничение отдельных самостоятельных пред-
ложений и частей сложного предложения, проведенное, прав-
да, только по внешнему интонационному признаку, было чрезвы-
чайно ценно, так как наносило удар механическому пониманию
сложного предложения и подчеркивало в нем особую природу —
синтаксическое единство.
Интересны критические размышления М. Н. Петерсона по по-
воду сочинения и подчинения. В понятиях сочинения и подчи-
нения М. Н. Петерсон видит только логическое содержание и не
считает поэтому их фактами языка. Он показывает, что абсолют-
но независимых частей в сложном предложении нет, части его
связаны друг с другом как при подчинении, так и при сочине-
нии; они в одинаковой степени самостоятельны, так как могут
быть употреблены отдельно, и несамостоятельны, так как при
изолированном употреблении теряют значения, присущие им в
составе сложного предложения, и изменяют интонацию. Отсюда
он делает вывод, что объективные критерии не приводят к жела-
тельным результатам, не дают возможности отличать главное
предложение от придаточного и сочинение от подчинения. По-
этому М. Н. Петерсон предлагает отказаться от понятий сочине-
ния и подчинения, главного и придаточного предложения, счи-
тая их наследием «теории предложения». Такой удар по тради-
ционной теории сложного предложения, хотя и нанесенный с
позиций формалистических, не мог не заставить задуматься над
основными понятиями в этой области, прежде всего над поня-
тием сочинения и подчинения.
В дальнейшем, в середине 30-х годов, с большой остротой
встал вопрос о классификации сложных пред-
ложений. В поисках классификационной схемы исследова-
тели обратились к принципам Буслаева Этому много содейство-
вало то обстоятельство, что с 1936 г. школьная практика верну-
лась к традиционному учению о второстепенных членах и о па-
раллелизме членов предложения и придаточных предложений.
В связи с этой перестройкой перед советскими учеными встала
задача: критически переработать все дореволюционное насле-
дие, создать на материалистических началах стройную теорию
сложного предложения, свободную от груза логицизма, с одной
1 См. М. Н. Петерсон, Очерк синтаксиса русского языка, 1923,
стр. 118—121.

стороны, и от формализма, с другой, учитывающую все много-
образие и сложность языковых явлений.
С поисками такой теории связаны многочисленные попытки
классификации сложных предложений, которые предпринима-
лись с конца 30-х годов. В 1937 г. со статьей «О принципах клас-
сификации подчиненных предложений» выступил А. Б. Ша-
пиро Он исходит из традиционного уподобления сложнопод-
чиненного предложения простому предложению, членами кото-
рого являются придаточные предложения.
Откликом на статью А. Б. Шапиро явилась статья С. И. Аба-
кумова «О придаточных предложениях»2. Он одобрил основ-
ные положения А. Б. Шапиро, внеся в них незначительные
поправки.
В дальнейшем появились попытки строить теорию сложного
предложения, используя традиционное учение, с одной стороны,
и отдельные положения Пешковского, с другой (прежде всего его
понимание сочинения и подчинения; ср. работы Л. В. Щербы,
С. И. Абакумова и др.). В последние годы проблема сложного
предложения привлекает значительное количество исследовате-
лей. Углубляется изучение истории сложного предложения. Впер-
вые четко ставится вопрос о синтаксических связях за предела-
ми предложения. Вновь поднимаются основные теоретические
вопросы о природе сложного предложения, его строении и основ-
ных структурно-семантических типах. В решении этих вопросов
намечается совершенно новое направление, противостоящее
всем предшествующим направлениям. Основу его составляет по-
нимание сложного предложения как сложного синтаксического
единства, в составе которого нельзя различать предложений, но
между частями его отношения своеобразны и резко отличаются
от отношений между словами внутри простого предложения. Такое
понимание все шире распространяется среди советских ученых
(см. исследования И. А. Поповой, Н. С. Поспелова,
И. А. Фигуровского, В. А. Белошапковой3 и др.).
Такова краткая история вопроса о теории сложного предло-
жения в русской лингвистике первой половины XX в.
В ряду работ, критикующих традиционное учение о сложном
предложении, большое значение имели и работы А. М. Пешковско-
го. Его концепция «сложного целого» носит своеобразный харак-
тер, хотя она неполна и в некоторых частях противоречива. Но
он попытался по-новому осмыслить само понятие сложного пред-
ложения, категории сочинения и подчинения, основные средства
1 «Русский язык в школе», № 2, 1937.
2 «Русский язык в школе», № 2, 1938.
3 Отмечаем, что в диссертации В. А. Белошапковой «К изучению струк-
турных типов сложного предложения» (МГУ, 1950) довольно подробно изло-
жена история разработки проблемы сложного предложения. Часть этого ма-
териала послужила основой для краткой истории вопроса, изложенной выше в
настоящей работе, но в несколько иной интерпретации и направленности.

выражения отношений между частями сложного предложения.
Он дал большое количество отдельных наблюдений над различны-
ми конструкциями сложного предложения в современном русском
языке.
б) Пешковский дает следующее определение о сложном предло-
жении: это «сочетание предложений, соединенных союзами, союз-
ными словами или союзными синтаксическими паузами и не разъ-
единенных разделительными синтаксическими паузами»
Пешковский в понимании предложения (как и синтаксиса во-
обще) исходил из того, что оно отражает «строение языковой мыс-
ли». Однако он в своих попытках подчеркнуть грамматическое на-
чало (без отрыва его от мысли) «поневоле... слишком субъекти-
вен», так как здесь ему не на кого было опереться, как признается
он в статье «Синтаксис в школе»2.
В анализе структуры сложного предложения Пешковский опи-
рается не только на значение союзов (отражающих в свою оче-
редь смысловые отношения между предложениями), но и главным
образом на то, что «сложное целое имеет также свою интонацию и
свой ритм, играющие вообще в языке тем большую роль, чем слож-
нее та синтаксическая единица, на которую они наслаиваются»3.
Правда, Пешковский находит, что при различении сочинения и
подчинения интонация не всегда показательна, «так как повыше-
ние, характерное вообще для подчинения, возможно и при сочине-
нии (именно при противительных союзах)»4. Однако он считает
необходимым понятия интонации и ритма выделить при уяснении
«сложного целого», поскольку для него оттенки, создаваемые рит-
мом и интонацией, «соотносительны с определенными граммати-
ческими фактами» — с предложением и с изменением его конструк-
ции 5.
В понятие синтаксической паузы Пешковский включает и свя-
занную с нею интонацию, которая всегда сопровождает и часто
заменяет паузу. С такой оговоркой он и формулирует свое опре-
деление «сложного целого» (это «сочетание предложений, соеди-
ненных союзами, союзными словами или союзными синтаксически-
ми паузами и не разъединенных разделительными синтаксиче-
скими паузами»).
В связи с этим определением Пешковский по-новому тракту-
ет и понятие фразы (или интонационного единства). Под «фразой»
он понимает «всякий отрезок речи от одной разделительной паузы
до другой, независимо от того, из скольких предложений она со-
стоит. В интонационном отношении фраза может быть простой и
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 410. По сущест-
ву такое же понимание сложного предложения дано и у проф. Л. А. Булахов-
ского. (См. его «Курс русского литературного языка», стр. 303.)
2 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1925, стр. 103.
3А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 407.
4 А. М. Пешковский, Сборник статей, 1925, стр. 105 (статья «Син-
таксис в школе»).
5 См. там же, стр. 95—96.

сложной, но это деление не совпадает с г р а м м а т и ч е с к и м
делением фраз на одиночные предложения и сложные целые» 1.
Например, в предложении С моим двоюродным братом. который
должен был сегодня приехать случилось несчастье—чуй инто-
национных величины («частичные фразы»), но два предложения.
Фраза, по Пешковскому, это «всякое ритмо-мелодичеСкое
единство, выражающее законченную мысль», причем в это понятие
Пешковский не включает абсолютно никаких собственно фор-
мальных признаков. Предложение же рассматривается им
как «всякое собственно формальное единство, выражающее за-
конченную мысль» 2.
Впрочем, по признанию Пешковского, понятие фразы и пред-
ложения как интонационно-синтаксического единства и собст-
венно синтаксического оказываются в довольно сложных и запу-
танных отношениях друг с другом. Процесс речи представляет
собой, по Пешковскому, непрерывные и сложнейшие скрещения
этих единств. Различение Пешковским «собственно формальных»
и «ритмо-мелодических» средств выражения, создающих то или
иное внутреннее единство, вытекает у Пешковского из понима-
ния им предложения как выражения единого
цельного и законченного смысла, а не как само-
довлеющей внешнеграмматической структуры, существующей
«в себе и для себя», механически складывающейся из разных
частей, оторванной от мышления 3.
Плодотворной является мысль Пешковского о цельности и диа-
лектическом единстве частей сложного предложения. Критикуя
зыбкость и неточность терминов «сложное предложение», «глав-
ное предложение», «придаточное предложение», Пешковский за-
мечает, что в синтаксической литературе господствует недопусти-
мое смешение этих понятий. «В самом деле, установив как основу
всей системы, что «предложение» есть выражение единого, цель-
ного и законченного смысла,— пишет Пешковский,— авторы в
дальнейшем, когда дело доходит до так называемых «сложных
предложений», всегда называют «предложениями» части этих еди-
ниц, явно незаконченные по смыслу (главное и придаточное пред-
ложения)».
Можно и нужно указать на недостаточность и односторонность
самого определения Пешковским «сложного целого»: за основу он
берет главным образом ритмо-мелодическую сторону предложе-
ния; недостаточно подчеркивается смысловое единство и грамма-
тическая законченность сложного предложения. Но нельзя отри-
цать плодотворности самой идеи подчеркнуть особую природу
1 А. М. Пешковский, Русский синтаксис, изд. 6, стр. 411.
2 См. статью А. М. Пешковского «Научные достижения русской учебной
литературы в области общих вопросов синтаксиса», Прага, 1931.
3 Ср. противоположное утверждение акад. В. В. Виноградова в его упо-
мянутой выше статье о Пешковском в сборнике «Вопросы синтаксиса совре-
менного русского языка», 1950, стр. 60.