Анохин П. К. Иван Петрович Павлов. — 1949 — Электронная библиотека ГНПБУ

РЕЧЬ И. П. ПАВЛОВА НА ПРИЕМЕ ПРАВИТЕЛЬСТВОМ ДЕЛЕГАЦИИ XV МЕЖДУНАРОДНОГО КОНГРЕССА ФИЗИОЛОГОВ

17 августа 1935 г. в Большом Кремлевском дворце

Вы слышали и видели (говорит Иван Петрович, обращаясь к иностранным гостям), какое исключительное благоприятное положение занимает в моем отечестве наука. Сложившиеся у нас отношения между государственной властью и наукой я хочу проиллюстрировать только примером: мы, руководители научных учреждений, находимся прямо в тревоге и беспокойстве по поводу того, будем ли мы в состоянии оправдать все те средства, которые нам предоставляет правительство. (Товарищ Молотов с места: «Уверены, что безусловно оправдаете!» Шумные аплодисменты.) Как Вы знаете, я экспериментатор с головы до ног. Вся моя жизнь состояла из экспериментов. Наше правительство также экспериментатор, только несравненно более высокой категории. Я страстно желаю жить, чтобы увидеть победное завершение этого исторического социального эксперимента. (Под бурные аплодисменты присутствующих И. П. Павлов провозглашает тост «за великих социальных экспериментаторов».)

«Правда», 20 августа 1935 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Наша научная литература до сих пор не имеет всестороннего анализа этапов научного развития И. П. Павлова и полной характеристики его творческих особенностей. Нельзя считать, конечно, достаточными в этом смысле популярные издания о Павлове, которые вышли из печати к настоящему времени. Они знакомят читателя с достижениями И. П. Павлова в различных областях физиологии, но не ставят целью выявить внутренние пружины его творческого развития.

Написать научную биографию великого исследователя — это значит прежде всего восстановить творческую историю различных этапов его жизни, дать посильный анализ тех руководящих его идей, которые определили успех отдельных блестящих фактов.

Нет действия без причины — вот тезис, которого держался И. П. Павлов всю жизнь в своей научной творческой деятельности. Точно так же не может быть никаких серьезных научных открытий или обобщений, которые бы не были строго обусловлены предшествующими этапами научного развития, совокупностью знаний и общественным строем данной эпохи.

Надо представить себе на минуту все те трудности, которые встают перед биографом, если он ставит пред собой эти цели. Я полагаю, что эта задача не может быть решена силами одного человека, поскольку речь идет о такой многогранной личности, как И. П. Павлов, и о тех огромных масштабах научной деятельности, в каких всю свою долголетнюю жизнь работал наш учитель.

Это замечание имеет тем большее значение, что в настоящее время существует много учеников Ивана

Петровича — и старшего, и младшего поколения. Каждый из нас соприкасался с покойным учителем в различные периоды его жизни, в различные фазы его творческой деятельности. Следовательно, имеются все предпосылки к тому, чтобы была дана максимально полная обрисовка его деятельности, был дан труд, охватывающий различные периоды его исследовательских исканий.

К этому следует прибавить еще другое. Каждый из нас видел в И. П. Павлове и воспринимал от него то, что по складу характера и по мнению ученика являлось наиболее значительным и наиболее выразительным. И здесь опять-таки складываются благоприятные условия, которые должны помочь по отдельным фрагментам и записям, сохранившимся у учеников, восстановить полностью творческий облик нашего учителя. Все сказанное с очевидностью доказывает, что истинная и окончательная научная биография Ивана Петровича Павлова должна стать в конце концов коллективным трудом всех его учеников.

Мы живем в такое время, когда еще свежи воспоминания об И. П. Павлове, когда все письменные документы о его жизни могут быть оценены многими через призму личного восприятия его изумительных дерзаний в науке и его блестящих высказываний на лабораторных средах. И мне всегда казалось, что наш долг, долг учеников И. П. Павлова, заключается в том, чтобы не потерять истинного многокрасочного облика этого замечательного человека для истории науки.

Руководясь этими соображениями, а также сознанием, что моя работа может стать лишь отдельным фрагментом к будущей подлинно научной биографии И. П. Павлова, я и написал эту краткую научную биографию Павлова.

Некоторые части этой биографии писались еще при жизни Ивана Петровича, о чем он знал, и в одном из своих писем к автору этих строк советовал даже добавить некоторые черты к характеристике приемов его работы.

При характеристике отдельных периодов научной деятельности И. П. Павлова я стремился поставить акцент на руководящих идеях исследования, а не на отдельных частных результатах. Говоря же о последних, я, на-

сколько это было возможно, старался показать их как следствие первых.

Разбивку на отдельные периоды я также сделал соответственно решающим переходам в исследовательской деятельности И. П. Павлова. Конечно, такая операция всегда несколько искусственна. Эту искусственность я стремился, насколько возможно, уменьшить.

Почти все эпизоды рязанского периода жизни И. П. Павлова мною записаны по непосредственным историческим документам или почерпнуты из личных бесед с людьми, общавшимися с семьей Павловых в Рязани.

Еще в 1936 г. сразу после смерти Ивана Петровича я принял решение описать некоторые периоды его жизни, для чего провел все лето 1936 г. в Рязани. Здесь по ряду архивных документов я старался воспроизвести эпоху семинарской жизни того времени, когда в ней учился И. П. Павлов. Я с благодарностью должен вспомнить о «старичках», которые в то время еще были живы и могли дать мне ценные сведения о Рязани шестидесятых годов и о семинарской жизни. Они были полны любви к истории своего родного города и с воодушевлением знакомили меня со всеми деталями рязанской жизни в различные ее эпохи.

Мне пришлось также много беседовать с людьми, которые были вхожи в семью Павловых и являлись постоянными участниками ее жизни. Особенно должен отметить беседы с однокашником Ивана Петровича Павлова по семинарии — Д. С. Яхонтовым. В 1936 г. он еще был бодр и в многократных беседах со мной исчерпывающе охарактеризовал состояние семинарии во времена Павлова.

Дрожащими руками он перелистывал сохранившиеся у него до последнего времени тетради-дневники и зачитанную, исписанную книжку Молешотта, чтобы обрисовать мне те интимные процессы, которые назревали в умах семинаристов в его время. Со страниц этих пожелтевших тетрадей на меня повеяло духом семинарии, как своеобразного учебного заведения, тяжелой атмосферой бурсы, ее жизнью и интересами ее воспитанников.

Естественно, я не смог использовать и сотой доли всего того материала, который мною был собран в то

время; думаю при последующих работах над биографией Павлова использовать его более полно.

Я надеюсь, что мои читатели учтут все трудности составления научной биографии И. П. Павлова, о которых я говорил выше, и извинят некоторые недостатки, несомненно имеющиеся в этой книге.

В заключение считаю долгом отметить то товарищеское участие, которое проявили в моей работе ряд лиц и учреждений. Я с благодарностью вспоминаю М. В. Нестерова, сестру Ивана Петровича Л. П. Павлову, его племянника А. Ф. Павлова, Д. А. Каменского, Е. М. Прокопович и других, которые в неоднократных беседах со мной дали много интересных для меня характеристик и исторических сведений.

Во многом мне помог также и архив Академии Наук СССР, особенно сотрудники архива — М. В. Крутикова и Г. П. Блок.

Автор

Москва, июль 1949 г.

Глава I
ДОМИК ПАВЛОВА В РЯЗАНИ
Это был один из тех замечательных эпизодов в жизни
Ивана Петровича Павлова, которые так характерны для
его юношеской, полной жизнеощущения натуры. Он за-
хотел посмотреть родные места, захотел последний раз
побывать там, где почти 70 лет назад он «вчерне» наме-
тил свой жизненный путь.
Он любил Рязань, любил ее каким-то особенно глу-
боким чувством большою человека. Для него она была
символом одной из самых замечательных страниц в исто-
рии древней России.
Будучи всем существом предан своей великой Родине,
Иван Петрович на всю жизнь связал свое сердце незри-
мыми, но крепкими узами с этим маленьким уголком.
Задолго до поездки он уже на все лады обсуждал,
что могло бы быть в Рязани на тех местах, где когда-то
он рассаживал сад, где стоял дом его отца...
Центральным пунктом внимания Ивана Петровича в
Рязани был домик, в котором он провел первые пятна-
дцать лет своей жизни. Именно к нему тянули ею связи
с прошлым. Окруженный родственниками, знакомыми и
корреспондентами союзных газет, он любовно осматри-
вал каждую деталь этою маленького деревянною доми-
ка, сопоставляя с тем, что было здесь раньше и что из-
менено временем. Он вспоминал отдельные эпизоды,
которые из всех присутствующих были известны только
ему одному.
По внешнему виду домик представлял собою тип тех
стандартных строений, которыми были так богаты

русские провинциальные города в середине прошлого
столетия: резные деревянные украшения, обрамляющие
окна, двери и крышу, и неизменная низенькая надстрой-
ка над домом, получившая название «светелки»,— пред-
мет особенного внимания Павлова.
Обитателями этой светелки были в это время милые
старики Кузины, которые в далеком прошлом имели
близкое отношение к семье Павловых. Кузиных хорошо
знал Иван Петрович, и теперь их с утра до позднего
вечера расспрашивали, фотографировали, записывали
каждое их слово. С особенной стариковской почтитель-
ностью они вылавливали в своей ветхой, как и их домик,
памяти все то, что могло быть хоть немного интересным
этим торопливо записывающим людям.
Хозяином светелки был Григорий Михайлович Ку-
зин— старик 71 года, который был связан с семьей
Павловых. Несмотря на то, что он был на пятнадцать
лет моложе Ивана Петровича, Кузин производил впе-
чатление совершенно немощного человека.
От волнения, которое было вызвано в нем замеча-
тельным событием, его руки тряслись, беспорядочно дер-
гались в разные стороны, и потому он с трудом мог
надеть очки, чтобы рассмотреть Ивана Петровича.
— Ты что же это, Кузин, так рано ослеп? — бодро
спросил Иван Петрович.— Тебе бы еще бегать надо.
Бодрись, бодрись.— С этими словами Иван Петрович
взбежал по крутой лестнице, ведущей в светелку. Кто-
то хотел помочь ему, так как лестница действительно
была необычайно крутая, но он, не дожидаясь помощи,
сам «взметнул» сразу же наверх.
Осмотрев любовным взглядом комнаты светелки, вни-
мательно вглядываясь в каждую трещину потолка и
покосившиеся двери, он сказал:
— Ремонтик надо бы сделать, Кузин.
Он не знал еще, что местные власти вынесли постанов-
ление о реставрации домика и об организации там музея.
Подойдя к небольшому окошку светелки, Иван Пе-
трович сказал:
— Вот у этого окна я любил когда-то подолгу сидеть
и заниматься.
Взяв стул, он сел и в течение нескольких минут на-
пряженно смотрел в открытое окно, целиком отдавшись

Домик Павлова. Наверху видна светелка, в которой протекали первые
годы семинарской жизни И. П. Павлова. Перед домиком И. П. Павлов,
окружающие его родственники и рязанцы-земляки

власти воспоминаний. Очевидно, его внутреннему взору
представились картины прошлого и он еще раз пережил
тот период далекой юности, когда нужно было выбирать
между церковной карьерой и передовыми идеями 60-х
годов. Именно здесь, у этого окна, он решал вопрос:
куда итти?
Здесь, в этой маленькой потрескавшейся светелке, он
провел детство, пережил период юношеских увлечений,
приведших его в Петербургский университет, и уже через
много десятков лет, за несколько месяцев до смерти, он
пришел сюда же, в эту маленькую комнатку, чтобы еще
раз пережить картины далекого прошлого.
В этом домике, как он сам говорил, «вчерне» наме-
тилась его жизнь. Этот домик был колыбелью его глу-
бокой любви к родине, здесь зародились истоки его
преданности родной земле, его упорного стремления
возвеличить ее своими трудами. Именно эти чувства
продиктовали ему столь восторженную речь, которую он
произнес в дни своего последнего приезда в Рязань.
«Мне хочется сказать, что и раньше случались чество-
вания представителей науки. Но это были чествования в
узком кругу людей, так сказать, того же сорта — людей
науки. То, что я вижу теперь, нисколько на эти узкие
юбилеи не походит: у нас теперь чествует науку весь на-
род. Это я видел сегодня утром и при встрече на вокза-
ле, и в колхозе, и когда приезжал сюда. Это не случайно.
Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что это —
заслуга правительства, стоящего во главе моей страны.
Раньше наука была оторвана от жизни, была отчуж-
дена от населения, а теперь я вижу иное: науку уважает
и ценит весь народ.
Я поднимаю бокал и пью за единственное правитель-
ство в мире, которое так ценит науку и горячо ее под-
держивает,— за правительство моей страны!» 1
Это были слова подлинного и большого патриота, от-
давшего долг своей любимой Родине этим последним
посещением. Всюду, где он бывал в этот приезд в Ряза-
ни, он подчеркивал свою близость к родной земле, к
родным местам и выражал надежду на дальнейшее про-
цветание своей Родины.
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, 1940, т. 1, стр. 30—31.

В какой же обстановке он провел рязанский период
своей жизни? Что оттолкнуло его от предназначенной
ему духовной карьеры и потянуло в далекий и туман-
ный Петербург? Какое влияние на него могли оказать
семья, город, рязанское общество и буйное в то время
семинарское товарищество?
Все эти моменты биографии Павлова остаются еще
до сих пор не освещенными. Мы попытаемся хоть в
какой-нибудь мере воссоздать главнейшие из тех усло-
вий, в которых рос и учился молодой Иван Павлов.
Это поможет нам вскрыть внутренние пружины, кото-
рые двигали Иваном Петровичем Павловым в то время,
когда он решился на революционный поступок — уход из
семинарии, разрыв с семьей и поступление на естествен-
ный факультет Петербургского университета.
Вместе с тем тщательный анализ всего рязанского
периода его жизни поможет нам восстановить генеало-
гию его первых творческих шагов.
И. П. Павлов принимает рапорт председателя колхоза
«Красная звезда»

Глава II
РЯЗАНЬ И СЕМЬЯ ПАВЛОВЫХ
Павлов любил Рязань. Он очень много говорил о ее
славной истории и о ее воспитательном действии на
него. Общество,, среда и традиции Рязани были свое-
образны. Не поняв их, трудно будет оценить некото-
рые особенности внутреннего облика И. П. Павлова;
с ними же связаны и новые настроения в семинарии во
времена Павлова.
Рязань — город с исключительно богатым историче-
ским прошлым. Ей пришлось сыграть немалую роль в
стабилизации Русского государства и не раз она пере-
носила тяжелые испытания от нашествия врагов.
Город был основан 800 с лишним лет назад внуком
Ярослава Мудрого — князем Ярославом Святославови-
чем. Он расположен на высоком берегу Оки,. которая
представляла собой очень важную магистраль Рязан-
ского княжества. Вновь основанный город был назван
Переяславлем по образцу одного из городов Киевского
княжества.
По своему расположению Рязанское княжество зани-
мало среди русских княжеств самую окраину, и это во
многом определило его судьбу на несколько сотен лет.
Всякое нападение на Русскую землю, всякая война с
различными пришельцами ложилась тяжелым бременем
на Рязанское княжество.
Организация духовной семинарии (1724 г.) в виде
«архиерейской школы» сделала Рязань городом с пре-
имущественной церковной культурой, ибо, несмотря на
открытие в дальнейшем гимназии (1804 г.), семинария
все же долгое время играла роль основного учебного
заведения Рязанской губернии.

Естественно, что все это придало большое влияние
духовенству Рязанской губернии.
С 70-х годов все увеличивается значение новой обще-
ственной прослойки — купечества. Хотя в Рязани и в ее
губернии в то время отсутствовали крупные капитали-
стические предприятия, все же мелкое купечество было
представлено в Рязанской губернии 14 262 торговыми
предприятиями. Купечество было самой обеспеченной
частью рязанского общества и постепенно захватывало
власть в свои руки, особенно в церковных приходах.
Купцы и торговцы были почетными прихожанами
каждой церкви, а их пожертвования и административная
роль в церквах (старосты) сделали их желанными гостя-
ми в семьях священников. Хотя рязанское дворянство в
смысле культуры и стояло выше купечества, но оно уже
играло все меньшую и меньшую роль в общественной
жизни, а в 60-х годах целиком было поглощено кресть-
янскими реформами, которые царское правительство вы-
нуждено было проводить.
В 70-х годах, по рассказам современников, семья
Павловых находилась в тесном общении с торговцами,
духовенством и преподавателями духовного училища и
семинарии. Этим главным образом замыкался круг их
знакомства и из этих слоев создавались всякого рода
компании, в которых вращалась и учащаяся молодежь
Павловых. В годы, когда Павлов был учеником духов-
ного училища и семинаристом, в их доме постоянными
посетителями были представители таких кругов рязан-
ского общества. Собираясь у Павловых, гости часами
обсуждали различные события и дела из области цер-
ковной жизни, отношение между различными представи-
телями рязанской власти и т. д. И только в редких слу-
чаях и почти всегда по инициативе отца Ивана Петро-
вича, умного и начитанного Петра Дмитриевича Павлова,
разговоры касались вопросов общей культуры.
На фоне провинциального мещанства и невежества
были и очаги, быстро воспринимавшие всякие «новые
веяния» и служившие своего рода барометром настрое-
ния передовой части русского общества. Такие очаги
в Рязани были в семинарии и гимназии. Учитывая от-
сталость рязанского общества, нужно отметить, что
удельный вес школы в формировании мировоззрения

учащихся был особенно велик. На фоне же в основном
казенного отношения к образованию большинства педа-
гогов встречались отдельные культурные и талантливые
преподаватели, которые надолго делались духовными
вождями учащейся молодежи.
Это было время, когда даже для многих царских
чиновников стало ясно, что система хозяйства, основан-
ная на рабстве, поведет Россию к материальному и
моральному вырождению.
Появились передовые люди, искренне любившие свою
Родину, сумевшие понять порочность царского строя.
Появились и «новые веяния». Представители про
грессивной части общества считали своим жизненным
призванием — дать анализ недостаткам русской жизни
и открыть на них глаза многомиллионному народу.
Появилась «обличительная» литература, появились
глашатаи передовых прогрессивных идеалов.
К сожалению, эти люди были редки, но их идеи осо-
бенно успешно прививались среди учащейся молодежи.
Школа, в особенности семинария в Рязани, была почти
единственным очагом, который горячо отзывался на
«новые веяния».
Именно в эти годы Иван Павлов был учеником ду-
ховного училища (1860—1864 гг.) и духовной семина-
рии (1864—1869 гг.). Он должен был приложить всю
энергию своего молодого ума и весь юношеский энту-
зиазм, чтобы вырваться из окружавшей его провинци-
альной отсталости и ханжества. Нам еще придется
встретиться с этими влияниями рязанского периода, а
сейчас, прежде чем дать очерк семинарского периода
жизни Павлова, я остановлюсь насколько возможно
подробнее на описании семейной обстановки, в которой
жил и воспитывался юноша Павлов.
Родословная семьи Павловых характерна для подав-
ляющего большинства представителей среднего русско-
го духовенства XIX в. Вследствие утвердившейся тради-
ции у всех служителей церкви предназначать своим
сыновьям только духовную карьеру, предки любого свя-
щенника неизбежно оказываются церковными служи-
телями того или иного ранга. А вследствие другой, не
менее прочной, традиции женить сыновей церковников
только на дочерях церковников уже совершенно замы-

кался круг кастовых традиций духовенства. Вот почему
у любой семьи церковника, взятой наугад в середине
XIX столетия, родословная линия обоих супругов была
только церковной.
Семья Павловых целиком следовала этому обычаю.
Глава семьи, отец Ивана Петровича, Петр Дмитрие-
вич Павлов, родился в 1823 г. в семье дьячка села Кри-
вополянье Ранненбургского уезда, Рязанской губернии.
Должность дьячка была второразрядной, но так как
село Кривополянье славилось торговлей, .приход сель-
ской церкви считался богатым и давал по сравнению с
другими селами сравнительно обеспеченное существова-
ние. Но все же средств нехватало, и поэтому основным
промыслом для обеспечения большой дьячковской семьи
были огородные и садовые работы. Это обстоятельство
способствовало тому, что дети дьячка Павлова очень
рано включились в трудовую жизнь семьи.
Отец Ивана Петровича был весьма аккуратным чело-
веком, любил порядок в доме и завел много хороших
традиций. Он очень интересовался своей родословной и
установил точную преемственность от одного предка к
другому вплоть до крепостного бесфамильного мужика
Павла, который в сущности и дал начало фамилии
Павловых. Сын этою Павла уже имел фамилию, это
был — Мокей Павлов, первый носитель фамилии Павло-
вых. Сын Мокея — Архип Павлов служил пономарем
сельской церкви, а сын Архипа — Дмитрий, дед Ивана
Петровича, был дьячком церкви в селе Кривополянье.
Дьячок села Кривополянье — Дмитрий Павлов был
несомненно умным человеком. Он не страшился семи-
нарского образования, как это было за несколько десят-
ков лет до него. Наоборот, благодаря природному здра-
вому смыслу и своей жизненной деловитости, он хорошо
понял пользу образования и упорно стремился дать всем
своим сыновьям семинарское образование. Его три
сына — Иван, Иван и Петр (отец Ивана Петровича) —
окончили семинарию.
Юноша Петр Павлов играл почти главную роль в
хозяйстве своего отца и мог считать себя до поступле-
ния в семинарию вполне определившимся землеробом.
Бедность дьячковской семьи, постоянная забота о
куске хлеба и думы о «черном дне» очень рано выра-

ботали у Петра Павлова бережливость, которая, как
потом увидим, сыграла очень важную роль в жизни
будущею благочинного города Рязани.
По достижении соответствующего возраста, Петр
Парлов был отдан в Ранненбургское духовное училище,
которое окончил 17-летним юношей.
На деревенской клячонке, с узелками гостинцев в
руках, Петр Павлов въехал в 1840 г. в Рязань и посту-
пил в первый класс духовной семинарии.
Как сын бедного дьячка, Петр Павлов принят был
на «казенный кошт» и таким образом пережил все пре-
лести тогдашней бурсы.
Это было время, когда в семинарии еще свирепство-
вали варварские обычаи, процветали порки и «новых
веяний» еще не чувствовалось.
В 1846 г. одним из первых, в «первом разряде», он
кончает духовную семинарию. Теперь Петр Павлов
стоит ступенью выше своего отца и перед ним открыта
дорога с более широкими перспективами.
Сначала он устраивается учителем во второй при-
ходский класс Скопинского уездного духовного учили-
ща, но уже через несколько месяцев переводится в Ря-
занское духовное училище, как гласит переводная
бумага, «на класс греческого языка и соединенных с
ним предметов». Впоследствии к этим предметам при-
соединяется преподавание латинского языка. Все
это указывает на безусловные способности Петра
Павлова.
Очередной служебной ступенью было посвящение в
сан священника и получение одного из приходов в Ря-
зани. Если большинство кончающих семинарию разъез-
жалось в глубокую провинцию по сельским церквам,
Петр Павлов, приобревший себе известный авторитет
своими педагогическими занятиями, был намечен к
оставлению в одной из рязанских городских церквей.
Чтобы получить сан священника, он должен быть
женатым, и осенью 1848 г. Петр Павлов вступает в
брак с Варварой Ивановной, дочерью рязанского свя-
щенника из окраинного бедного прихода Николы Дол-
гошеи (название по форме церкви).
10 октября 1848 г. он вступает в исполнение обязан-
ностей священника Николо-Высоковской церкви, где

раньше служил отец Варвары Ивановны. Приход был
бедный, и молодой священник, еще не освоившийся со
своими обязанностями и не имевший особых средств к
жизни, продолжал жить с молодой женой на квартире
своею тестя на Семинарской улице. Летом 1849 г. он
купил маленький деревянный домик недалеко от своей
церкви на Никольской улице. Этот домик и был описан
нами в начале этой книги.
Молодая жена Петра Дмитриевича ходила уже «на
сносях», и 14 сентября 1849 г. в семье Павловых родился
первенец, названный в честь дедушки по матери —
Иваном.
Однажды в часы досуга Иван Петрович сам набро-
сал краткий очерк воспоминаний о первых годах своей
жизни и о своих ближайших родственниках. Этот авто-
биографический очерк хранился в рукописном виде у
Серафимы Васильевны Павловой, которая и передала
его затем для печати (1946 г.). Так как он является
единственным достоверным документом о далеких пред-
ках Ивана Петровича Павлова и представляет собой
редкий мемуарный документ, я считаю нужным приве-
сти его полностью.
«МОИ ВОСПОМИНАНИЯ
Когда я что-нибудь из моей жизни рассказывал, то
частенько слышалось: «Как было бы хорошо, если бы
вы это когда-нибудь в свободную минуту записали».
Теперь это свободное время оказалось. Не попробовать
ли в самом деле? К тому же мы переживаем такое осо-
бенное состояние: может быть пересмотр прошлого че-
му-нибудь и научит, что-нибудь и подскажет, а главное,
может подаст какую-нибудь надежду. Буду сначала
писать просто, что только вспомнится, что только уце-
лело в памяти, начиная с самого раннего детства.
По рассказам я знаю, что родился в доме дедушки
по матери. Но странное дело — я как будто помню мой
первый визит в тот дом, где прошло затем все мое дет-
ство до юношества включительно. Странность заклю-
чается в том, что этот визит сделал я на руках няни,
т. е. был вероятно годовалым или около того ребенком.
А может быть я и ошибаюсь, определяя так мой тог-

дашний возраст. Отец, живший ранее у тестя, купил
себе старенький дом, и его перед нашим переездом в
него ремонтировали. В нем чинили между прочим и
пол. Может быть из предосторожности меня и более
старшего няня взяла на руки. Но что я был на руках,
я помню очень живо, как и чинившийся пол. За то,
что я начал себя помнить очень рано, говорит и другой
факт. Когда мимо этого дома проносили на кладбище
одного из моих дядей по матери, меня опять на руках
вынесли проститься с ним, и это воспоминание у* меня
тоже остается очень живым.
Затем я расскажу, что знаю частью по сведениям от
других, частью о тех элементах, из которых, скажем
так, должно было сложиться мое существо.
Отец моей матери, Варвары Ивановны, был священ-
ником в городе Рязани при церкви Николы Долгошеи
(по форме церкви). Он умер не знаю от чего и сколь-
ких лет, вероятно, однако в значительно пожилом воз-
расте. На его место, женившись на моей матери, как
это было в обычае духовенства того времени, и посту-
пил мой отец. Об этом моем деде я слыхал, что он был
какой-то странный. Что подразумевалось под этой ха-
рактеристикой, определенно сказать не могу. Помнилось
при этом, что он за всю свою жизнь не получил самой
маленькой награды (набедренник, скуфья и т. д.). Зна-
чит, надо понимать — не ладил с начальством. А кроме
того был крут и тяжел в семье. Указывалось в связи с
этим и то, что он одну свою дочь, мою мать, оставил
даже безграмотной, что не мешало однако быть ей
умной женщиной. Очень жалею, что ничего не знаю
ближе и о физическом здоровье этого моего деда. Во-
обще семья его была с каким-то физическим изъяном.
Бабушку помню, как седую старушку, лежавшую в по-
стели с постоянным кашлем. Она скоро умерла. Семья
деда состояла в мое время из двух сыновей и двух
дочерей. Оба мои дяди по науке почему-то далеко не
пошли, вероятно не переехали, как говорится, даже и
семинарию, так как один был мелким канцелярским
чиновником, а другой пономарем в соборе (имел хоро-
ший голос). Оба холостыми умерли рано от легочной
болезни (туберкулез легких, надо думать). Были, по
рассказам, очень худыми, истощенными. Обе дочери —

Марья и Варвара (моя мать) были вообще здоровы, но
умерли от рака после шестидесяти лет. О тетке Марье
Ивановне я должен вспомнить здесь особенно тепло.
Она была замужем за дворянином и имела от него
двух дочерей — Надежду и Анну. Сколько я себя пом-
ню, она жила одна в отцовском доме, оставленная
мужем. Как это произошло, я или ни от кого ничего об
этом не слыхал, или же позабыл. Средства ее были
очень скудны; вероятно, только небольшая плата от по-
стояльцев в оставленном после смерти братьев ей ста-
ром .разваливающемся доме. Конечно, никакой прислу-
ги. Пришлось делать все самой. У ней была корова, и я
видел часто, как она целыми часами пасла ее на окраи-
не города. Она имела, вероятно, некоторое образование.
Где она его получила — не знаю. Это был редкий по-
ложительный тип. Жалоб на свою судьбу мне не при-
ходилось никогда слышать от нее. Всегда спокойная, но
и всегда с достоинством, готовая постоянно помогать
другим. Заболевал ли кто у нас в семье, она тут как
тут, применяет разные домашние средства и сидит око-
ло больною, развлекая его рассказами. Случится ли
горе — она первая утешительница. Произойдет семей-
ная сцена — она уговаривает и примиряет. Последнее
меня и сейчас особенно трогает. Уже в поздние годы,
когда у нас с отцом часто выходили горячие споры, до-
ходящие с моей стороны до резкостей и кончавшиеся
порядочными размолвками, тетка ходит от одною к
другому, объясняет, извиняет, до тех пор, пока не
достигнет до восстановления порванных отношений.
Пусть эти немногие строки будут отплатой за эти добрые
старания.
Семья отца, наоборот, была крепкая, богатырская,
железного здоровья; этот мой дед был деревенский по-
номарь как и ряд его предков, тоже все низшие члены
церковного причта, т. е. все дьячки да пономари: Дмит-
рий (дед), Архип, Мокей, Павел, откуда и произошла
наша немудреная фамилия. Мой отец хорошо помнил
свою генеалогию и передал ее мне. По рассказам, этот
мой дед был очень умный и дельный человек. Это мож-
но видеть в том факте, что он провел трех своих сыно-
вей через семинарию, кажется, их трое только и было:
Иван, Иван и Петр (мой отец). Старший был настоя-

щий богатырь, про него мой отец рассказывал, что в
кулачных боях рязанских молодцов против окрестных
крестьян он был главарем бойцов с городской стороны.
Хорошим здоровьем владели и остальные братья — дру-
гой дядя Иван и мой отец. Но нормальная жизнь моих
дядей довольно скоро оборвалась, благодаря их беспо-
рядочности. Оба сделались сельскими священниками по
окончании семинарии. Но скоро подверглись духовным
карам (монашество, расстрижение и т. д.) за пристра-
стие к алкоголю. Старший, проделавший этот стаж,
скоро заболел и умер от легочной болезни, вероятно,
последствия кулачных боев. Более подробных сведений
о жизни этого дяди у меня не имеется. Второй дядя
долго жил и оставил по себе во мне яркую память. Он
начал свою самостоятельную жизнь в качестве священ-
ника благоприятно. Как говорят, был любим причтом,
устроил отличное хозяйство и народил много детей. Но
все более и более проявлявшаяся хаотичность в нем
все опрокинула, он тоже прошел через вышеуказанный
стаж, превращен был в пономаря и наконец был выбро-
шен совсем из духовного звания. Алкоголь, конечно,
играл в этом роль, но едва ли все только им и опреде-
лялось. Это был глубочайший комик, и к нему жизнь
была обращена исключительно смешной стороной. Для
его смеха, поистине дьявольского, не было исключения.
Он смеялся, потешался над несчастиями собственной
семьи, над смертью, над богом. И это был священник
30—40-х годов XIX столетия! Разбросавши семью, он
жил иногда неделями и месяцами в нашей семье, как
бы под надзором моего отца, тогда до поры до времени
воздерживался от выпивки и мирно занимался по дому,
например, перекрытием крыш или в саду. Никогда ни
малейшего сожаления о всем происшедшем с ним и бес-
конечные рассказы, сопровождавшиеся хихиканием, об
его шутовских проделках. Приведу несколько примеров.
Он пономарь и идет на колокольню звонить в средине
обедни. В церкви покойник. Он видит на паперти крыш-
ку от гроба и сейчас же потешная мысль — спрятать
эту крышку, что и приводится в исполнение.
Другой пример: В темную ночь в деревне к длинной,
до земли веревке от колокола на колокольне он привя-
зывает теленка. Происходит тревога — не пожар ли или

«то другое ужасное, страшное, но в темноте никто не
может разобрать, в чем дело,— а он наслаждается.
И многое, многое другое в этом же роде.
Это предлагалось нам, детям, потому что взрослые,
конечно, относились ко всему отрицательно. Проделки,
конечно, часто, особенно в более поздние годы, не об-
ходились даром. Из-за них он подвергался сильным по-
боям, а в пьяном виде ему приходилось и мерзнуть и
мокнуть на холоде. И все эти испытания его организм
переносил без следа. И только после 70-ти лет он начал
прихварывать и умер около 75 лет. Из детских годов
помнится немногое. Читать учился у соседки горбуньи,
занимавшейся обучением детей грамоте» 1.
Мы еще возвратимся впоследствии к раннему дет-
ству Ивана Павлова, а сейчас обрисуем весь дальней-
ший путь молодою священника Петра Павлова. Многое
из своего житейскою опыта он постарается потом пере-
дать своему первенцу.
В этом периоде молодой еще священник Павлов уже
занял солидное положение в церковных кругах Рязани
и ему даются поручения по ревизии, учету и т. д. в ду-
ховных учреждениях. Следует отметить представление
его епархиальным начальством в члены Рязанской ду-
ховной консистории (1866 г.). Это положение в то
время считалось очень почетным, и многие из рязанских
священников посчитали бы за счастье быть на месте
Павлова. Консистория держала в своих руках все
нити управления церковной жизни Рязанской губернии,
и назначение Павлова ее членом сразу сделало его по-
ложение руководящим. Так, постепенно, с невероятным
упорством сын сельскою дьячка поднимается на выс-
шие ступени церковной иерархии.
Интересно, что это. были как раз те годы, когда жи-
вой и увлекающийся семинарист Иван Павлов зачиты-
вался по ночам революционными статьями Писарева,
Чернышевского...
Атмосфера 60-х годов породила противоречия в семье
Павловых. Наверху, в бедной светелке, произносятся
пламенные речи, выражающие подлинную революцион-
ность и новизну идей Писарева, а внизу, в ночной
1 «Новый мир», 1946, № 3, стр. 99.

тиши, при свете керосиновой лампы священник Петр
Павлов пишет всеподданнейший доклад рязанскому
архипастырю и подводит итоги своей деятельности по
обращению иноверцев в православие...
В дальнейшем Петр Павлов проделывает значитель-
ную церковную карьеру, достигнув высшего положения
среди рязанского духовенства. Умер он в 1899 г., полу-
чив за свою жизнь огромное количество наград и орденов.
Вслед за первенцем Иваном были рождены еще два
сына Дмитрий и Петр, которые потом впоследствии и
составили компанию Ивану по играм и образованию.
Вслед за ними были рождены еще дети, из которых
только Сергей и Лидия дожили до преклонною возраста.
Ниже мы приводим семейный список, составленный
рукою самою Петра Павлова.
1. Иван —14 сентября 1849 г.
2. Дмитрий—29 марта 1851 г.
3. Петр —14 января 1853 г.
4. Николай — 29 июня 1854 г.
5. Николай — 24 мая 1857 г
6. Константин —< 17 мая 1859 г
7. Елена —16 мая 1862 г.
8. Сергей — 1 июня 1864 г.
9. Николай — 4 октября 1868 г.
10. Лидия —22 января 1874 г
Из десяти рожденных остались жить толькопятеро:
трое первых — Иван, Дмитрий и Петр и двое послед-
них — Сергей и Лидия; все остальные умерли от раз-
личных заболеваний в детском возрасте.
Из приведенного списка видно, что семья Павловых
не переставала быть многолюдной, и когда три брата
Иван, Дмитрий и Петр уехали учиться в университет,
на смену им появились новые дети, которые поддержи-
вали оживление в доме Павловых.
Но общий состав семьи Павловых не ограничивался
только ее действительными членами. Как и у всех свя-
щенников того времени, в доме Павловых жило много
различного рода приживалок и «призреваемых». Все
они составляли челядь и значительно оживляли жизнь
в доме. Как мы упоминали выше, молодой священник
Петр Павлов уже после первого года службы у Николы

Долгошеи сумел приобрести собственный домик с са-
дом. Это и было первое хозяйство, которое долгое вре-
мя служило подспорьем семье Павловых, пока Петр
Павлов не перешел по прошению священником в Лаза-
ревскую кладбищенскую церковь (1868 г.).
Этот первый домик на Никольской улице (ныне
ул. Карла Маркса) был особенно удачно украшен боль-
шим фруктовым садом, который представлял собой
неистощимый источник развлечений для отца и его
сына Ивана. Сад, при том уходе и внимании, которые
ему оказывали Павловы, стал давать хорошие урожаи,
причем настолько обильные, что отец не раз предпри-
нимал продажу яблок. Живя в бедной семье сельского
дьячка, он научился ценить деньги и поэтому не упус-
кал удобного случая, чтобы пополнить свои небольшие
церковные доходы.
Его фрукты благодаря деятельному уходу за де-
ревьями имели большой спрос и славились среди рязан-
ских жителей. Слава обеспечивалась еще и тем, что
Петр Павлов, научившись «по книжкам» прививке, по-
лучал особенные сорта яблок и груш.
Благодаря этому он потом очень успешно торговал
и отдельными саженцами.
Несомненно, Петр Павлов очень любил сад и в часы
досуга отдавал ему всю свою душу. Когда он переехал
к церкви на Лазаревском кладбище, то там тоже при-
обрел фруктовый сад, еще больший, чем на Никольской
улице. Рассказывают, что, еле успевая переодеться по-
сле обедни и заутрени, он сейчас же бежал в сад и
среди фруктовых деревьев можно было видеть целый
день его белую рубаху.
Его постоянным помощником в этих работах был
Иван Павлов, и только он один из всех братьев всей
душой и на всю жизнь воспринял эту «тягу к земле».
Склонность к здоровым физическим упражнениям и
к работе в саду поддерживали силу и здоровье отца и сына:
Петр Павлов славился большой физической силой и от-
личным здоровьем. В Рязани он с не меньшим азартом
возделывал землю и ухаживал за деревьями, чем это
делал будучи дьячковским сыном в Кривополянье.
Характер этого человека, привившего здоровые черты
своему сыну Ивану, был замечателен во многих отно-

шениях, и это выделяло его из рядов рязанского духо-
венства.
Мы уже говорили о том, что с детства Петр Павлов
обладал упорством в достижении поставленной цели и
это потом дало ему достаточную силу воли в отноше-
ниях с людьми и создало репутацию сильного и прямо-
линейного человека.
Другой, бросающейся в глаза, чертой характера отца
Павлова был незаурядный ум. То ли пройденный им
ранее жизненный путь, соединивший в себе хлебороба
и преподавателя духовного училища, то ли природные
качества его сильной и рассудительной натуры, а ско-
рее всего и то и другое вместе, дали ему любовь к зна-
ниям и к их приобретению. При других условиях он не-
сомненно был бы незаурядным ученым. Он любил
читать книги и эту любовь еще в раннем детстве при-
вил своим детям. И это было не просто чтение для раз-
влечения, это было деловое отношение к книге. Он
рекомендовал их читать по несколько раз и уже во вся-
ком случае два раза — это укрепляет ее содержание
в голове и гарантирует от возможных ошибок понима-
ния при первом чтении... Он был постоянным инициато-
ром покупки книг и их коллективного семейного чтения.
«Острые» проблемы дети Павлова обсуждали, как по-
том увидим, в другом месте, в другой обстановке, а в
семье все сводилось к литературно-художественным чте-
ниям. Тем не менее, такая традиция Павлова дала его
детям очень много для выработки первых шагов в жиз-
ни, и Иван Петрович Павлов неоднократно вспоминал
благотворное влияние отца. В частности, совет отца —
читать книгу два раза — он выполнял до конца своей
жизни...
В доме отец олицетворял собою устои спокойной и
разумной жизни и очень часто противопоставлял эти
качества раздражительному и неровному поведению своей
супруги... Его редко можно было видеть раздраженным.
Это постоянное спокойствие отнюдь не должно быть
принято за показатель его бесчувственности; скорее все-
го в этом проявлялась его большая работа над собой,
ибо во многих известных нам случаях он проявлял
крайнюю подвижность и веселость. По рассказам лиц,
которые или с ним непосредственно общались, или ра-

ботали в семье Павловых и т. д., можно достаточно
полно нарисовать себе образ этого человека.
Кончаются церковные службы, и Петр Павлов ожи-
вает: он снимает рясу, радостно берется за заступ и,
убегая в сад, в течение нескольких часов предается
любимому развлечению. Вечером он весело играет «в ду-
рака», усадив за стол всю свою семью и челядь. Играют
все: тут и прислуга, тут и случайные жильцы, нашед-
шие себе приют в семье Павловых. Слышны смех, шут-
ки, непринужденное веселье.
Оживление достигает своего апогея, когда «в дура-
ках» остается «сам»... Тогда он делается объектом
шуток как детей, так и самой попадьи, которая по
обыкновению здесь же присутствует. Веселье очень ча-
сто затягивается до позднего времени.
Игра «в дурака» в часы досуга стала обычаем семьи
Павловых, и, как потом увидим, уже у академика
Ивана Петровича Павлова по воскресным дням про-
должалось еще долгие годы это шуточное занятие.
Оно было хорошим методом отвлечения мысли от
привычной работы, и потому было перенесено в петер-
бургский быт академика из рязанских развлечений
Петра Павлова.
Полную противоположность отцу семейства, как
оплоту спокойствия, деловитости и уравновешенности —
представляла мать Варвара Ивановна.
Выйдя т семьи рязанского «священника, она росла
в то время, когда в России считалось еще ненужным
давать образование девушкам. Только в 50-х годах в
Рязани было организовано женское епархиальное учи-
лище, которое ставило своей специальной целью дать
образование молодым поповнам.
До этого же времени дочери священников получали
исключительно домашнее образование, которое в подав-
ляющем большинстве случаев было настолько общим и
примитивным, что можно сказать без всякой натяжки,
что они вообще не получали никакого образования.
Именно так и Варвара Ивановна не получила никакого
образования.
Варвара Ивановна Павлова отличалась весьма ве-
селым, оживленным характером, который, очевидно, и
обусловил ее непосредственное поведение. Она часто

проявляла заметную раздражительность, которая в зре-
лом возрасте иногда перерастала в необычайную вспыль-
чивость, доходящую часто до исступления. Причиной
этому отчасти было то нервное расстройство, которое
развилось у нее в результате первых трех родов.
Неврозность Варвары Ивановны имела несомненно
органическое происхождение, ибо известно немало бо-
лезненных признаков, которые хорошо были заметны
окружающим. Так, например, временами у нее бывали
сильнейшие головные боли, преимущественно одной
половины головы, и тогда она запиралась в комнату и
не выходила из нее целыми днями. Эти периоды обычно
были связаны* еще с какими-то трофическими расстрой-
ствами кожи, которые приводили к периодическому об-
лысению одной стороны головы. Все эти признаки
говорят о каких-то сильных вегетативных расстройствах,
которые и могли быть ближайшей причиной ее неустой-
чивого поведения.
В воспоминаниях Иван Петрович также указывает
на то, что род Варвары Ивановны имел в здоровье
«изъян».
Недостаток образования в молодости сказался в ее
подчеркнутой набожности и широко известном суеверии.
Об этом суеверии сам академик Павлов не раз расска-
зывал, приводя, например, «методы лечения» своей ма-
тери как показатель ее суеверия. Известно было, напри-
мер, что она «лечила» желтуху у верующих в ее вра-
чебное искусство больных чрезвычайно оригинальным
способом. В таз с водой пускалась живая щука, и боль-
ному предлагалось смотреть на нее часами, пока он не
почувствует утомления.
Рассказывая со смехом об этом методе, Иван Пет-
рович однажды заметил: «А может быть и в самом деле
это имело какое-то значение. Может быть естественное
отвращение, страх или утомление и производило какую-
то пертурбацию в организме, приводящую к устранению
патологических явлений». В этом замечании как нельзя
лучше сказалась настороженность Ивана Петровича ко
всякому жизненному факту, который вдруг может под-
сказать научное объяснение.
При всей своей неврозности и недостатке общего об-
разования Варвара Ивановна проявляла большое чув-

ство семейственности и души не чаяла в своих трех пер-
вых сыновьях.
Таким образом, противоположные характеры Петра
Павлова и Варвары Ивановны как бы уравновешивали -
друг друга. Там, где неврозность Варвары Ивановны
переходила границы, на сцену выступал разумный и
спокойный Петр Дмитриевич.
Был еще один член семьи Павловых, который заслу-
живает особенного внимания. Это дядя академика Пав-
лова по отцу — Дмитрий Дмитриевич, которого очень
хорошо охарактеризовал Иван Петрович в своих воспо-
минаниях. Пребывая все время на различных низших
церковных должностях, он, не в пример своему брату
Петру, не только не смог высоко подняться по церковной
службе, но, наоборот, часто получал выговоры и разжа-
лования.
Мотивы к этим наказаниям были самые разнообраз-
ные, но большею частью они связаны были с его
неисправимым озорством. Достаточно указать на слу-
чай с теленком, о котором любил рассказывать
Иван Петрович, чтобы понять форму его отношения к
церкви.
Этот странный, неудовлетворенный жизнью проте-
стант показывает, что в семье Павловых, наряду с при-
мерной церковной службой и патриархальным религиоз-
ным ханжеством, существовало и другое настроение,
отличающееся заметным атеизмом.
Вся семья Павловых жила, однако, дружно и, кроме
известных уже нам «кулачек» и игры «в дурака», имела
еще много других развлечений. К числу наиболее люби-
мых следует отнести игру в городки и охоту.
В то время как первой уделял особенное внимание
старший брат Иван, последней увлекались два других
брата — Дмитрий и Петр.
Охоте братья предавались особенно тогда, когда они,
будучи студентами Петербургского университета, приез-
жали домой на каникулы.
Братья забирали с собой ружья, закуску и отправ-
лялись охотиться. После охоты они обычно делали при-
вал, всегда используя для этого одну и ту же окраин-
ную крестьянскую избу, где пользовались постоянным
вниманием и уважением хозяйки.

Веселый говор, пение и «охотничьи рассказы» затя-
гивались до позднего времени, и только ночью братья
обычно возвращались домой.
В одной из таких прогулок, зимой погиб от случай-
ного выстрела, уже будучи студентом, брат Петр, кото-
рый, по словам Ивана Петровича, являлся наиболее та-
лантливым и умным из всей семьи Павловых.
Об отношениях братьев Павловых в бытность их .
студентами Петербургского университета мы еще будем
говорить ниже, а сейчас возвратимся к тому периоду,
когда в семье молодого священника Петра Павлова рос
первенец Иван. Мы уже видели, какая атмосфера была
в семье Павловых в то время.
Предоставленный самому себе мальчик Иван Павлов
со своими двумя младшими братьями Дмитрием и Пет-
ром предавался разнообразным детским играм и забавам,
главным местом которых являлся обширный сад отца.
Излюбленной игрой была игра «в бабки». И уже
тог*да у Ивана Петровича была заметна особенная рез-
вость и задор. Он всюду стремился быть первые, и
если уже затевалось какое-либо соревнование, то он
неминуемо должен был занять первое место. Даже
обычное собирание ягод он превращал в своего рода
«конкурс» и всегда приносил наибольшее количество. Эта
победа нередко требовала некоторых лишений, ибо при
этом он, конечно, должен был воздерживаться от еды
ягод при сборе. По таким образом доставалась
победа, которая глубоко возбуждала мальчика Ивана
Павлова.
Маленький провинциальный город, где при каждом
доме есть огород и сад, был очень удобным местом для
различных детских забав. Тут и гнезда на деревьях, ко-
торые так манят своим таинственным содержимым, и
птицы, которые так хорошо поют по утрам в проволоч-
ной клетке.
Иван Петрович рассказывал однажды, как, будучи
б—7-летним мальчиком, он забрался на большое дерево
и не смог слезть с него обратно. Самым обидным для
него в этом случае было то, что его «позор» стал общим
достоянием семьи и соседей...
Так в играх и забавах, почти что в деревенской об-
становке, росли братья Павловы. Как только Иван Пет-

рович вырос достаточно для того, чтобы взять лопату
в руки, он сейчас же стал помощником отцу в садовых
работах. И здесь было много поводов для его необык-
новенного «азарта». Отец задавал работу «уроками», и
это способствовало развитию в Иване Павлове быстрой
и решительной хватки в работе.
Участие Ивана Петровича в домашнем хозяйстве не
ограничивалось садовыми работами. Полюбив физиче-
ский труд в раннем детстве, он принимал участие во
всех видах домашних работ: нужно ли построгать доски,
вырыть яму для столба,— он всегда был первым.
Так вырастала органическая склонность Ивана Пе-
тровича к физическому труду, которая потом никогда
не покидала его до самой смерти.
Иван Павлов, рос, вволю развлекаясь и приучаясь
к азарту в работе. Он отличался прекрасным здоровьем
и живым характером, а почти сельская жизнь в малень-
ком провинциальном городе со всеми ее возможностями
еще более усилила его любовь к природе.
Только в возрасте около 10 лет с ним случилось не-
счастье, которое очень обеспокоило родных: забравшись
на забор, он упал оттуда на кирпичный пол. Это паде-
ние не прошло бесследно для здоровья мальчика, и он
стал потом жаловаться на недомогание. Болезнь затя-
нулась, и из-за этого задержалось его поступление в
Рязанское духовное училище.
Осенью 1860 г. вместе со своим братом Дмитрием
11-летний Иван Павлов поступает во 2-й класс Рязан-
ского духовного училища, где 12 лет назад был учи-
телем греческого и латинского языка его отец Петр
Павлов.
Продолжая семейные традиции, Иван должен теперь
в течение десятка лет постигать мудрость катехизиса и
вдыхать дым кадил.
Хотя в то время на духовном училище и отразились
«новые веяния», но признаки прежнего режима, как,
например, телесные наказания, все еще давали себя
знать. Общая атмосфера была такова, что большой
культуры от воспитанников нельзя было ожидать. Среди
учащихся происходили драки, брань, к чему с первых
же лет обучения Иван Павлов относился неприяз-
ненно.

Условия обучения в духовном училище были очень
плохие. Грязь, неуютность помещений, некультурность
преподавателей, казенный дух во всей жизни училища —
все это создавало тягостное ощущение у живого и ум-
ного Павлова. Вначале он нередко терпел обиды от
озорников-товарищей, потом с уже характерным для
него упорством стал отстаивать свою независимость.
В последующем его репутации «непобедимости» много
помогли гимнастические упражнения, которыми он стал
заниматься дома с большим энтузиазмом. Вскоре все
классные «задиры» оставили его в покое.
Занятия в духовном училище велись в то время
скучно и отражали собой общую казенную религиозно-
схоластическую обстановку. Вот как характеризует пре-
подавание ревизор, производивший обследование учи-
лища как раз в те годы, когда кончал его Павлов:
«Я предлагал ему (смотрителю училища.— П. А.)
обратить строгое внимание на вялое преподавание... на
привычку учеников к буквальному заучиванию уроков
без разумного усвоения заученного... на отсутствие вни-
мания учеников в классах, обнаруживаемое разными
проделками втихомолку и особенно ловлею и пусканием
мух с привязанными к ним пушинками... на устранение
крайней грязи, нечистоты и нищеты в училищных поме-
щениях...» 2
Можно было бы и дальше продолжать перечисления
усердного ревизора, которые говорят о безрадостной
учебе и убогой внешней обстановке.
Нам ничего не известно об интересах Павлова во
время пребывания его в духовном училище, но, учитывая
все перечисленные особенности, мы можем думать, что
они под влиянием такой школы и не могли развиться.
Только природные способности, живой характер, здо-
ровые физические развлечения и «семейные чтения»
дома, настойчиво проводившиеся отцом, позволили ему
окончить это архаическое учебное заведение одним из
первых учеников. Об этом красноречиво говорит сви-
детельство, выданное ему по окончании духовного учи-
лища.
2 А. Червинский. История Рязанского духовного училища
(с 1814 по 1814 г.). Рязань, 1913.

СВИДЕТЕЛЬСТВО
№ 82
Объявитель сего 1-го Рязанского духовного уездного училища,
высшего отделения, ученик Иван Павлов, г. Рязани Николовысо-
ковской церкви Священника Петра Павлова сын, имеющий от роду
15 лет.
При способностях очень хороших.
Прилежание — весьма ревностный.
И поведение — весьма хорошее.
На окончательном испытании оказался успешным по предметам:
Пространного катехизиса — весьма хорошо.
Объяснения воскресных Евангелий
и Апостолов — весьма хорошо.
Св. истории Ветхого и Нового
завета — очень хорошо.
Учения церковной утвари и о священных обрядах церковного
устава—весьма хорошо.
Церковного пения — очень хорошо.
Чистописания — весьма хорошо.
Славянской грамматики — очень хорошо.
Русской грамматики— очень хорошо
Арифметики—весьма хорошо.
Русской истории — очень хорошо.
Греческого языка — весьма хорошо.
Латинского языка — весьма хорошо,
и принадлежит к 1-му разряду воспитанников оного Училища.
Ныне по окончании полного курса учения в 1-м Рязанском ду-
ховном уездном училище, он оказался способным к продолжению
наук в Низшем отделении Семинарии, почему, на основании 25 §
проекта Устава духовных училищ, выдано ему Павлову сие свиде-
тельство за нижеследующей подписью и приложением казенной
училищной печати июля 19 дня 1864 года.
Смотритель — Константин Троицкий.
Исправляющий должность инспектора У— Константин
Виноградов.
Учитель греческого языка, священной и русской граж-
данской истории — Николай Зелятров.
Учитель географии, арифметики Иван Добролюбов.
Учитель русской и славянской грамматики и нотного
пения — Иван Никольский.

Закончив более чем успешно духовное училище,
15-летний Иван Павлов поступает в Рязанскую духов-
ную семинарию. Если духовное училище не наложило
какою-либо особенного отпечатка, по которому мы мог-
ли бы судить об интересах и умственной зрелости Ива-
на Павлова, то духовная семинария с ее особенным
укладом и преподавателями имела большое значение в
развитии и формировании его первых самостоятельных
умственных интересов.
Пребывание в семинарии совпало как раз с тем воз-
растом, когда неясные юношеские желания, стремления
и интересы складываются под влиянием окружающих
условий в цельное сознательное поведение. Семинарский
период, по воспоминаниям Ивана Петровича, в основ-
ном наметил ту жизненную линию, которая с различны-
ми временными отклонениями привела его, наконец, к
революционным открытиям в различных областях фи-
зиологии до физиологии мозга включительно.
Именно поэтому необходимо дать более подробную
характеристику его пребывания в этом своеобразном
учебном заведении и особенно остановиться на обрисов-
ке той моральной атмосферы, которая существовала в
то время в семинариях.

Глава III
СЕМИНАРСКИЙ ПЕРИОД ЖИЗНИ И. П. ПАВЛОВА
(1864—1869 гг.)
Этот период охватывает пять лет его жизни.
И. П. Павлов поступил в семинарию в 1864 г., а ушел
из нее с вполне сложившимся мировоззрением в С.-Пе-
тербургский университет в 1870 г.
Как уже указывалось, это время он сам считал весь-
ма значительным в своей жизни, так как именно тогда
у него выработались определенные идеалы и жизненные
интересы. К сожалению, этот период в жизни Ивана
Петровича мало освещен. Между тем, тогдашние усло-
вия семинарской жизни были очень интересными. Эта
обстановка, несомненно, отозвалась на формировании
морального облика Ивана Петровича Павлова. Она уже
в юношестве дала ему возможность отличать «светлое»
от «темного» в общественной жизни и находить путь,
наиболее соответствующий исканиям передовых людей
60-х годов.
Духовное образование в Рязани имело долгое время
решающее значение для всей рязанской культуры, и это
понятно. Первичные формы образования во всей про-
винциальной России были связаны первоначально с
церковью.
В Рязани церковное образование возникло рано, и
первые формы школьного обучения относятся к эпохе
Петра Великого. До этого все священнослужители моби-
лизовались главным образом из прихожан путем посте-
пенного их втягивания в церковные службы.

Благодаря существовавшей традиции подбора служи-
телей церкви из прихожан получилось в конце концов
так, что сами «духовные пастыри» были настолько неве-
жественными, что мало чем отличались от тех, кого они
должны были учить.
Феофан Прокопович, один из ближайших помощни-
ков Петра Великого в деле реорганизации церкви, в
одном из своих выступлений говорил:
«...До того пришло и в тая мы времена родимся,
когда слепии слепых водят, сами грубейшие невежды
боговствуют, и [догматы, смеха достойные, пишут, уче-
ния бесовские предают и во предании бабьим басням
скоро веруются».1
Неавторитетность духовенства шла явно в разрез с
политикой религиозного закабаления и, вызывая на-
смешки прихожан по адресу священников, приводила к
падению престижа церкви.
Это состояние духовенства противоречило общере-
форматорской деятельности Петра, и потому, возвратясь
из своего первого путешествия за границу, он сказал
патриарху Адриану: «Священники ставятся, грамоте
мало умеют, еже-бы их таинств научати и ставить в тот
чин».2
Так родилась идея «цифирных школ», которые затем
стали предшественниками духовных семинарий. В 1721 г.
в Рязани (в то время Переяславле) была организована
такая «цифирная школа», для которой из С.-Петербург-
ской академии был прислан специальный преподаватель
Петр Павлов. Эта школа и явилась той первичной ячей-
кой, из которой выросла потом Рязанская духовная
семинария.
Первый учитель привез с собой и наказ, из которого
явствует, что царь не стеснялся в мерах «поощрения»
школьных занятий... В наказе, например, имелся такой
пункт: «...а которые ученики учиться не похотят и тех
жениться не допускать».3
1 Д. Агнцев. История Рязанской духовной семинарии. Ря-
зань, 1889, стр. 3.
2 Там же.
3 Архимандрит Макарий. Историко-статистическое описание
Рязанской духовной семинарии и подведомых ей духовных училищ.
Новгород, 1864, стр. 4.

Строгими правилами жизни и тяжелыми наказания-
ми эта предшественница Рязанской духовной семинарии
снискала себе страшную славу. Невежественная масса
сельских дьячков, откуда в основном пополнялась ци-
фирная школа и впоследствии духовная семинария, вос-
стала против обучения их сыновей ненужному с их
точки зрения искусству писать и читать. Начинаются
насильственные наборы, приводившие к целым сраже-
ниям на селе между приезжими агентами семинарии и
родственниками будущего семинариста... Началась поло-
са намеренных увечий. Характерным для конца XVIII и
начала XIX столетия является следующее донесение на-
чальству одного из дьячков Рязанской губернии, внук
которого был предназначен к обучению в семинарии:
«...внука моего Алексея, обучающемся часослову, в
ученье требуют, а он, Алексей, быв в лугу, порезал на
косу три перста правой руки и оные три перста у него
не изгибаются и писать ему невозможно».4
В одном из донесений по Рязанской губернии указы-
вается на 118 таких укрывателей учеников, в том числе
на 64 попа. Если к этому добавить, что приставы при
выполнении этих приказов после поимки назначенных к
учению заковывали их в железные кандалы и на цепях
направляли в Рязань, то станет понятным отношение
ученика к этому «образованию».
Не удивительной поэтому является горестная «ода»
одного из дьячков, у которого отобрали сыновей для
обучения в семинарии. Она заканчивается следующими
словами:
Лучше б вас своими руками в землю закопал,
Нежели в семинарию на муку отдал.
Прощайте мои детушки, уж мне вас больше не видать
И с вами уж никогда не живать. 5
Такое положение фактически оставалось до начала
XIX в., когда как в воспитательных мерах, так и в учеб-
ном процессе начали проявляться «новые веяния». Пре-
жде всего для учеников семинарии осмыслили самый
факт пребывания их в семинарии. Для хороших учени-
4 Д. Агнцев. Цит. соч., стр. 23.
5 Там же, стр. 22.

ков бронировали лучшие церковные места по Рязанской
губернии и еще во время обучения их отправляли для
получения заработка в эти предназначенные им приходы
на специальные «кондиции».
Общая линия поведения в отношении семинаристов
стала другой. Взят был уклон на моральное воздей-
ствие, а не на физическое устрашение, хотя отвратитель-
ные черты прежнего режима еще во многом давали себя
знать, К моменту поступления в семинарию И. Павлова
(1864 г.) общая обстановка значительно изменилась. За
несколько лет до его поступления еще бывали «мордо-
бои», но скорее как исключение, чем как правило, и си-
стема физических наказаний постепенно суживалась.
Учащиеся почувствовали новый дух, который в значи-
тельной степени поддерживался революционными вы-
ступлениями передовых деятелей русской обществен-
ности.
Несмотря на некоторое смягчение суровых условий,
моральная обстановка для семинаристов была крайне
неблагоприятна. Главной причиной этого был исключи-
тельно широкий шпионаж одних учащихся за другими,
который всемерно поощрялся самим начальством. Этот
шпионаж велся не только одними учениками за други-
ми, но и учениками за учителями по предписанию само-
го же начальства. Система донесений одних учеников на
других была основана на учреждении особых должно-
стей в помощь инспектору, заведывающему воспитатель-
ной частью.
Была учреждена специальная должность «старших»,
которые, будучи помощниками инспектора, должны были
доносить не только о поведении учеников в стенах семи-
нарии, но и о всем том, что они делают за пределами
ее. Это касалось не только «казеннокоштных», т. е. жи-
вущих в общежитии при семинарии, но и «своекошт-
ных», т. е. живущих на частных квартирах и у своих
родителей. Для руководства всеми этими фискальными
обязанностями «старших» было издано даже специаль-
ное «Начертание должности старшего».
Это «начертание» имело до 30 пунктов, в которых
давались подробные указания, когда и где надо соби-
рать сведения о семинаристах. Так, например, пункт 7
гласил:

«7. Хотя музыка может быть терпима, а искусство
пения должно быть даже поддерживаемо, но пение свет-
ское простонародное строго воспрещается, а духовное
пение должно служить для учеников отдыхом и не пре-
пятствовать прямым упражнениям».
Или еще: «9. О чтении книг, не одобренных профес-
сорами, а особенно соблазнительных, старший доносит
инспектору».
«22. Для свидания с родными и знакомыми ученики
увольняются инспектором только в праздничные дни...
по возвращении ученика старший внимательно замечает
его состояние и сверх того разведывает, нет ли у учени-
ков знакомства с людьми неблагонадежными. Не де-
лают ли ученики в городе бесчиний. Не предвидится ли
каких-либо постыдных связей и т. п.»6
Эта система надзора со стороны старших товарищей
за всеми остальными действовала еще и во времена
И. Павлова. Она уродовала сознание учащихся и уста-
навливала между ними вражду. Являясь учеником
«своекоштным», т. е. содержащимся у родителей и посе-
щающим семинарию только в учебные часы, И. Павлов
лишен был в значительной мере всех неприятностей
шпионажа, ибо этот последний, по свидетельству совре-
менника Павлова бурсака Яхонтова, особенно деморали-
зовал именно эту бурсацкую часть учащихся. Предпи-
сания, которые давались высшим начальством для
надзора за семинаристами, преследовали одну цель:
отравить учащихся тем религиозным дурманом, который
дал бы возможность сделать из них «пастырей» невеже-
ственного крестьянства. Эта тенденция ограничить весь
круг развлечений и занятий семинаристов только пред-
метами религиозного характера распространялась и на
библиотеку.
В начале XIX в. библиотека семинарии содержала
только учебники, необходимые семинаристам для учеб-
ных занятий, да и то не полностью. Книг же иного со-
держания, которые могли бы служить другим запросам
учащихся, почти не было, да и эти (как, например,
«История» Карамзина) приобретались с разрешения
высшего начальства. Библиотека была скудна, бедна и
6 Д. Агнцев. Цит. соч., стр. 257.

не имела культурного руководителя. Достаточно ука-
зать, что вопрос о приобретении «Отечественной порт-
ретной галлереи» обошел все инстанции и, несмотря на
то, что окружное академическое правление наложи-
ло фактически положительную резолюцию: «Естьли
законно, то почему не сметь; естьли не законно, то
показать мне основание, почему следует спрашивать
высшее начальство»,— эта книга так и не была приоб-
ретена.
Поэтому единственной возможностью для семинари-
стов, кроме псалтыри и учебников, было чтение перио-
дических изданий, хотя и они также были специально
подобраны. За периодическими изданиями начальство
вело особенный надзор и рекомендовало давать их с
большим выбором «по причине ненравственных статей,
в них заключающихся».
К 60-м годам обстановка резко меняется. Появляют-
ся острые революционные выступления идейных вождей
прогрессивной части русского народа — Чернышевского
и Писарева, которые весьма волновали молодые умы.
Вместе с тем, благодаря настойчивой пропаганде Писа-
рева, научные идеи в области биологии и физиологии
также все чаще и чаще привлекают внимание, особенно
учащейся молодежи.
Ко времени поступления Павлова в семинарию, там
установилась чрезвычайно благотворная традиция, кото-
рая во многом способствовала повышению активности
учащихся. В порядке кооперирования частных вложений
была организована так называемая «ученическая» биб-
лиотека. Сами слушатели вносили «по пятаку» и на
полученные суммы выписывали интересующую их лите-
ратуру.
Уж тут-то можно было отвести душу и почитать
любимых и интересных авторов. Здесь были и Писарев,
и Чернышевский и из иностранных авторов Молешотт,
С. Милль и Льюис. Обычно библиотекой заведывал один
из учеников старшего класса.
Несомненно, эта «ученическая библиотека», далеко не
ученическая по содержанию, сыграла очень важную
роль в выработке мировоззрения у многих семинари-
стов, ушедших потом от духовной карьеры, в том числе
и у И. П. Павлова.

И. П. Павлов очень часто вспоминал о своем увлече-
нии книгами по естествознанию и философии, которые
он брал из этой библиотеки.
Итак, мы видим, что в эпоху 60-х годов, богатую «но-
выми веяниями», молодая семинарская жизнь, несмотря
на все попытки и меры закоснелого начальства, находи-
ла отдушины, чтобы дать свежие и крепкие ростки...
Прежде чем перейти к характеристике этой новой ат-
мосферы в семинарии, послужившей одной из причин
«бегства семинаристов в науку», я охарактеризую со-
став семинарии и общее настроение семинаристов 60-х
годов.
Из каких слоев общества пополнялась семинария? По-
чему наибольший процент ухода от духовной карьеры
падал именно на 60-е и 70-е годы? Вот, например, циф-
ры, относящиеся к окончившим семинарию в 1876 г.: из
75 окончивших только 15 человек пошло в духовные
академии и по пути церковной деятельности, тогда как
остальные 60 разошлись по высшим учебным заведени-
ям. Это неудовлетворение церковной деятельностью у
семинаристов имело глубокую социально-экономическую
подоплеку, и не случайно все трое братьев Павловых
ушли в С.-Петербургский университет.
В подавляющем большинстве учащиеся семинарии в
то время были выходцами из очень бедных семей цер-
ковнослужителей. Это были сыновья сельских дьячков,
дьяконов или сельских священников. Жизнь этих кате-
горий служителей церкви, как уже упоминалось, не от-
личалась особенной обеспеченностью. И именно такая
судьба предстояла большинству кончающих семинарию.
Это была важная, хотя и не единственная, причина того,
почему революционные настроения нашли себе особенно
благоприятную почву среди семинарской молодежи того
времени.
Один из одновременно учившихся с И. Павловым
бурсаков Рязанской семинарии, с которым мне удалось
несколько раз беседовать, хорошо помнил тогдашнюю
безвыходную для семинаристов обстановку. Вот каким
образом он, сын сельского дьячка, характеризовал тог-
дашнее настроение семинаристов:
«Назад оглянешься — отец в поте лица ковыряет
примитивной сохой заскорузлую землю, вперед — борьба

за место, неизменный путь через «причетника», кото-
рый в то время представлял своего рода отдушину для
кончающих семинарию...»7
Для молодого человека, который уже в семинарии
создал себе другие жизненные идеалы, такая картина
не могла не казаться безотрадной. Под влиянием идей
Писарева общеполезный труд стал считаться необходи-
мой принадлежностью человека. Воспитание в полном
соответствии с научными требованиями стало идеалом
как отдельных преподавателей, так и самих семинари-
стов. Мысль молодых людей жадно впивалась в каждую,
новую идею, высказанную Писаревым, Добролюбовым
и пр. Они не могли уже мириться с патриархальным
укладом, не хотели подчиняться ненавистной им рели-
гиозной схоластике. Высшее образование, основанное на
законах разума, на знакомстве с естественными закона-
ми природы,— вот что стало притягивать к себе семи-
наристов. Так началось это новое движение — в универ-
ситеты.
Несомненно, в этом были главные мотивы, которые
вызывали уход семинаристов от духовной карьеры, при-
нявший такие большие размеры к 70-м годам. Социаль-
но-экономическая база, питавшая эту прослойку царской
России, стала быстро разрушаться. Вместе с тем воз-
никли новые идеи, новые пути приложения молодых сил
в начинающем просыпаться русском обществе...
Вновь сложившаяся обстановка разделила семинари-
стов на людей обычных, посредственных, мирившихся с
этими условиями и шедших в причетники тянуть на-
следственную лямку, и на людей энергичных, резко по-
рывавших с затхлой атмосферой отцовских церквей.
Первые шли в сельские церкви. Здесь они большею
частью спивались, опускались и в лучшем случае доби-
вались места сельского священника с каким-нибудь
захудалым приходом.
Другая группа, к счастью преобладавшая, не мири-
лась с этой обстановкой и через все препятствия проби-
ралась дальше — в Москву и Петербург, в высшие учеб-
ные заведения. Это паломничество носило иногда харак-
тер подлинного бегства, напоминающею собой скитания
7 Беседа автора с Д. С. Яхонтовым.

первого русского ученого Михаила Ломоносова. Рас-
сказывают, что некоторые семинаристы, по окончании
семинарии, уже будучи женатыми, пешком со всей
семьей и скарбом отправлялись в Москву для поступле-
ния в высшие учебные заведения.
Начиная уже со 2—3-го класса семинарии, семина-
рист решал для себя вопрос о поступлении в высшее
учебное заведение и сейчас же начинал вести соответ-
ствующую подготовку. Поэтому в классах во время уро-
ков нередко бывало, что сосредоточенный семинарист,
прикрываясь библией и псалтирью,, упорно решал гео-
метрическую задачу или разбирался в физических при-
борах... Он готовился к конкурсу на поступление в выс-
шее учебное заведение. Находясь еще в дыму кадил, он
уже жадно мечтал о светлом будущем, о полезной дея-
тельности специалиста в согласии с призывами передо-
вых людей русского общества.
Сейчас трудно себе представить, насколько широко
охватило это движение семинаристов, но, несомненно,
именно оно формировало «жизненную философию» уча-
щихся. Такое явление наблюдалось не только в Рязан-
ской духовной семинарии — оно было повсеместно, и это
сказалось в резком изменении состава студентов в уни-
верситетах.
Такое изменение контингентов студентов высших
учебных заведений не могло пройти незаметным для ми-
нистерства народного просвещения и святейшего синода.
Тогдашний обер-прокурор святейшего синода Победо-
носцев был крайне обеспокоен бегством семинаристов в
науку. Такое же беспокойство за университеты испыты-
вал и граф Толстой — министр просвещения. В резуль-
тате по министерству просвещения последовало цирку-
лярное распоряжение: не принимать семинаристов в
высшие учебные заведения. К счастью, молодой семина-
рист Иван Павлов поступил в С.-Петербургский универ-
ситет до этою распоряжения. Он, а также и его братья
Дмитрий и Петр бежали из семинарии в самый расцвет
университетских тенденций среди семинаристов.
Думами тогдашней молодежи владели идеи, выдви-
нутые с исключительной силой двумя блестящими рус-
скими публицистами Чернышевским и Писаревым. Они-
то и указали выход из того состояния общей неудовлет-

воренности и неуверенности в жизненном призвании,
которое точило сердца семинарской молодежи. Иван
Петрович часто вспоминал благотворное влияние этих
двух людей на свое мировоззрение и в особенности влия-
ние так называемых «писаревских идей». Он придавал
большое значение их влиянию именно в том периоде
своей жизни, когда перед ним, как и перед многими его
товарищами, стоял вопрос: куда итти?
Но прежде чем перейти к оценке этого значения,
мы остановимся на характеристике Павлова как
семинариста.
К сожалению, о семинарском периоде жизни
И. П. Павлова мы не имеем возможности судить под-
робно; ибо современников этой жизни нет, а его личных
записок об этом периоде мы не имеем. Все, что здесь
будет приведено, взято отчасти из случайных разговоров
Ивана Петровича на эту тему и отчасти из архивных
материалов.
Павлов поступил в семинарию в 1864 г. после окон-
чания духовного училища и относился к разряду так
называемых «своекоштных». Это значит, что он жил у
своих родителей и на своем иждивении. Другая, боль-
шая группа учащихся жила при семинарии в общежитии,
пользовалась казенным довольствием и составляла то,
что уже давно носило название «бурсы». Условия жизни
«казеннокоштных» семинаристов описаны во многих
воспоминаниях самих бывших бурсаков (Помяловский,
Суриков).
То, что семинарист Иван Павлов находился на ижди-
вении отца и жил в своем доме, значительно отдалило
его от остальной массы семинаристов, ибо бурсаки и
«своекоштные» жили в совершенно различных условиях.
Дружба, общение и интересы семинаристов формирова-
лись обычно в зависимости от этого признака. Това-
рищами Павлова поэтому были также своекоштные, ко-
торые собирались преимущественно у него, в описанной
выше светелке, где и происходили всякого рода об-
суждения, сочинения и совместное чтение новых книг и
статей.
Конечно, эти две группы семинаристов не были во
внеурочное время совершенно изолированы друг от дру-
га. Они встречались в различных играх во дворе семи-

нарии, а также на церковных службах в семинарской
церкви. Особенной популярностью у семинаристов поль-
зовалась игра в городки.
На заднем дворе семинарии, представлявшем собою
обширный сад, у правого крыла ее была расчищена пло-
щадка, на которой обычно каждый вечер семинаристы
собирались для игры в городки. Здесь Иван Павлов
играл ведущую роль. На его долю всегда выпадала
команда и руководство по этому виду спорта. Он не увле-
кался стоявшими тут же во дворе различными гимнасти-
ческими принадлежностями, но городки — это была его
стихия. Несомненно, что именно в тот период он приоб-
рел непреодолимую склонность к этому виду развлече-
ния, которая его не покидала до последних лет жизни.
Даже в 80-летнем возрасте он вполне заслуженно счи-
тался «президентом городковой академии»... Иван Пет-
рович всегда с большим подъемом вспоминал эти семи-
нарские вечера: крик, оживление, подбадривающие апло-
дисменты и азарт младших классов — все это создавало
ощущение какого-то большого торжества, и, вероятно,
поэтому игра в городки стала так свойственна вечно со-
ревнующейся натуре Павлова. Расходясь глубоким вече-
ром с площадки, семинаристы долго еще дорогой и в
общежитии обсуждали результаты игры, расценивая
каждого из участников.
Другим видом развлечений семинаристов были ку-
лачные бои. Хотя этот вид «развлечения» и наказывал-
ся начальством, а во время боев на поле сражения часто
наезжала полиция, все же эти меры принимались только
в крайнем случае, а вообще начальство на кулачные бои
смотрело сквозь пальцы.
Во времена Павлова-семинариста в этих боях особен-
но деятельное участие принимали воспитанники семина-
рии. Они составляли одну из бьющихся сторон — «семи-
нарскую», а противоположный лагерь составляли «меща-
не», т. е. попросту различные горожане. Успех или не-
успех в этих боях оказывал очень большое влияние на
настроение учащихся, а поэтому часто принимались все
меры, чтобы обеспечить себе победу. Создавалась такая
атмосфера, что отрицательно относящиеся к этим боям
часто чувствовали себя как будто... предателями. А иног-
да для достижения победы извлекались из «запаса»

Какие-нибудь специалисты по Кулачному делу. Так, на-
пример, в одном из генеральных боев, который попал
даже в литературу («Вестник Европы», 1873, кн. 2),
«семинарская сторона» для удержания решительной
победы ввела в бой знаменитого рязанского силача, про-
тодиакона Василия, вместе с его двумя сыновьями,
диаконами «Мартышкой» и «Никаноркой»...
Для пресечения этих побоищ семинарское начальство
посылало на место боев для надзора и донесения «стар-
ших», так называемых «сениоров» и «приоров». Но эти
надзиратели, увлекшись боями, часто сами приходили с
подбитыми глазами, а то еще попадали в полицейский
участок и ошибочно привлекались как участники боев.
Конечно, в боях принимали участие не все семинари-
сты поголовно. Некоторые относились отрицательно к
этому «развлечению», считая его пережитком варварства.
Как рассказывал сам Иван Петрович, он не любил
принимать участия в этих боях и только как-то однажды
был почти силой затащен на поле сражения оголтелыми
патриотами «семинарской стороны». Наоборот, его брат
Дмитрий любил эти развлечения и частенько принимал
в них участие.
Особенным вниманием и любовью И. Павлова поль-
зовалась работа по уходу за фруктовым садом. В сво-
бодное время он целыми часами не выходил из сада,
копаясь в земле и обрезая ветви. Он больше всех сыно-
вей Петра Павлова воспринял наследственную тягу к
земле, с любовью обхаживал каждое посаженное им
деревцо и потом долгие годы не забывал об этом. Воз-
вратившись к этому саду даже через шестьдесят с лиш-
ком лет в 1935 г., он с любовью указывал на отдельные
фруктовые деревья, в которых узнавал своих питомцев и
друзей далекого прошлого. И надо было видеть, как
близко к сердцу принимал он сообщения теперешних
владельцев этого сада, то по-детски радуясь, то раздра-
жаясь, в зависимости от того, дает или не дает плоды
когда-то посаженное им дерево...
Так как семинарист Павлов жил на своей квартире,
то такие садовые развлечения, несомненно, оказали бла-
готворное влияние на его общее поведение, организуя
здоровое использование досуга от школьных занятий.
Это было важно еще и потому, что наряду с описан-

ными выше развлечениями среди некоторой части семи-
наристов сильно процветало пьянство. Оно нашло отра-
жение и в быту семинаристов, и в ряде распоряжений
семинарскою начальства. Просматривая десятки таких
распоряжений и донесений об отдельных случаях, во-
очию убеждаешься, что для определенной категории се-
минаристов этот порок принимал угрожающие размеры.
Не потому ли у Павлова на всю жизнь осталось не-
приязненное отношение к алкоголю, не потому ли Пав-
лов за всю свою жизнь только в редких, исключитель-
ных случаях прикасался к вину? Хотя поведение семина-
риста Павлова и отличалось разнообразием интересов,
однако все они были направлены в сторону развития
здоровых нравственных и физических свойств его нату-
ры. И это не могло, конечно, не сказаться в какой-то
мере на его дальнейшей жизни. Мы еще коснемся той
его «философии», которая оправдывала культ физиче-
ских упражнений.
Поведение И. П. Павлова в жизни не могло также не
сказаться и на его отношении к учебным предметам и к
умственным запросам вообще. В целом его можно оха-
рактеризовать как ученика со всеми признаками уравно-
вешенности, который умел бороться с чрезвычайно ожив-
ленными юношескими эмоциями. Отсюда его прилежа-
ние и упорство в прохождении учебных предметов.
Семинарист Иван Павлов упорно занимался
большинством предметов учебного курса, и эти занятия,
которые иногда проводились коллективно в известной уже
нам «светелке», часто затягивались далеко за полночь.
В этом смысле особенное значение приобретает его за-
мечание: «мы лодырей не любили...», которое он сделал
в этой же светелке в 1935 г., вспоминая о далеком юно-
шестве. Любовь к физическому труду и выносливость,
воспринятые им от своего отца, он перенес с едва ли не
большей энергией и на учебные занятия. Интересна офи-
циальная оценка его знаний. В то время еще не было
отметок, и каждый преподаватель записывал оценку зна-
ний учащихся соответственно своему вкусу и умению
формулировать.
Однако официально, при переводе из одного класса
в другой, семинаристы делились на три разряда. В пер-
вый разряд попадали лучшие учащиеся, очевидно соот-

ветствующие нашим теперешним «отличникам». В преде-
лах разряда учащиеся располагались соответственно еще
более тонкой дифференцировке, даваемой их преподава-
телями. Второй разряд включал учащихся средней успе-
ваемости, о переводе которых в следующий класс не воз-
никало, однако, никаких сомнений. И, наконец, в третий
разряд попадали учащиеся, назначенные или к оставле-
нию на повторный курс, или к увольнению из семинарии.
Почти во все годы своего пребывания в семинарии Иван
Павлов переходил из класса в класс в первом раз-
ряде, а иногда даже и первым из первых... Журналь-
ные пометки педагогов также говорят о том, что оч
почти по всем предметам шел в первых рядах. Все это
лишний раз подтверждает, что у Павлова-семинариста
было упорное желание достигнуть положительных
результатов в своих ученических работах.
Будучи семинаристом, он не блистал какой-либо од-
ной исключительной способностью, но, обладая чрезвы-
чайно живым характером, неистощимой эмоциональ-
ностью как общей предпосылкой к творческой дея-
тельности, он накоплял все большее и большее количе-
ство знаний, в одинаковой мере интересуясь всеми пред-
метами, которые давали пищу для размышлений. И нам
известно об этом периоде со слов самого Павлова, что
он интересовался предметами, очень далекими от его
последующей деятельности. Как мы знаем по себе, очень
важным толчком к появлению такого интереса бывает
личность преподавателя. Это обстоятельство в то время
имело особенно большое значение для семинаристов. На-
ступила эпоха поисков лучших общественных идеалов,
стали развиваться самодеятельность и инициативность
учащихся.
Вот как характеризует в своих воспоминаниях этот
период один из товарищей И. Павлова по классу —
А. Д. Беляев: «Материальное убожество, грязь, грубость
нравов, мертвенная схоластика в преподавании, полугра-
мотные тетрадки вместо печатных учебников, недостаток
книг для чтения — все это как-то быстро исчезло. Мы
видели уже только остатки тяжелого и мрачного уклада
старинных семинарий и училищ».8
8 Памяти священника Феофилакта Антоновича Орлова. Рязань,
1900, стр. 92.

Снимок из рязанской газеты «Епархиальные ведомости» 1865 г.
И. П. Павлов переходит я следующий класс в 1-м разряде

конечно, дело обстояло не так уж благополучно, и нё
так все это «быстро исчезло», ибо И. Павлов сам вспо-
минал о многих варварских обычаях и порядках, но не-
сомненно прогрессивное движение, возникшее в то время
среди русской интеллигенции, не могло не сказаться и
на изменении семинарского уклада. Для семинаристов
имело большое значение то, что на этом фоне некоторые
преподаватели, порвав с «мертвой . схоластикой», пере-
шли на иные методы преподавания. Это в свою очередь
вызвало и со стороны учеников различный, индивидуаль-
ный подход к преподавателям. Появились педагоги, ко-
торые были не только преподавателями своих предметов,
но и своего рода моральными вождями, воспитателями
молодежи.
Все известные нам материалы и воспоминания самого
И. Павлова с несомненностью указывают на то, что та-
ким моральным авторитетом, оказавшим глубокое влия-
ние на всю семинарскую молодежь, был преподаватель
греческого языка Феофилакт Антонович Орлов. Не слу-
чайно, что И. П. Павлов, будучи уже великим ученым и
академиком, всякий раз, когда разговор заходил о се-
минарии, с нескрываемой преданностью и любовью вспо-
минал о Феофилакте Орлове, который, по его словам, во
многом определил его жизненные идеалы и правила-
поведения.
Основная цель этой главы — проследить генезис всех
особенностей натуры И. П. Павлова, и поэтому нам ка-
жется необходимым дать более подробную характеристи-
ку тем его учителям, которые в какой-то мере определи-
ли дальнейшую шлифовку его многогранной натуры.
Феофилакт Орлов по своему влиянию на Павлова, не-
сомненно, стоит на первом месте. Вспоминая семинар-
ский период своей жизни, Иван Петрович писал: «У нас
было несколько отличных учителей, а один из них — вы-
сокий, идеальный тип, священник Феофилакт Антонович
Орлов».9
Чем же этот человек сумел так безраздельно завое-
вать симпатии учащихся? Чтобы понять его влияние, на-
до помнить, что новый период в жизни русского обще-
ства, 60-е годы, выдвинул на первый план такие каче-
9 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1949, стр. 371.

ства педагога, которые совершенно терялись в прежней
купеческо-дворянской России... Эти качества: прямоли-
нейность и сила в защите своих педагогических пози-
ций, гражданская честность, высокая личная культура
и признание прав личности на свободное развитие... Все-
ми этими качествами обладал Феофилакт Орлов, что,
естественно, выделяло его на фоне схоластики казенно-
го преподавания семинарии. Он сумел сочетать в себе
большие и серьезные знания в преподаваемом предмете
с исключительно бережным отношением к личности са-
мих учащихся.
Эта тенденция очень совпадала с тогдашним настрое-
нием учащейся молодежи и, естественно, вызывала рас-
положение к нему всех учащихся. Чтобы оценить, какой
авторитет среди учащихся он приобрел с первых же
занятий, я приведу маленький отрывок из уже Упоминав-
шихся выше воспоминаний проф. А. Д. Беляева, одно-
классника И. П. Павлова.
«...Все мы знали, что Феофилакт Антонович правдив,
Честен, говорит всем правду, независим в своих взглядах
и убеждениях, тверд, настойчив и мужествен в защите
их и в то же время человечен и к нам расположен. Мы
чувствовали, что он служит делу, а не лицам и что дело
у него не расходится со словом, а слово с его убежде-
ниями и взглядами. Неподкупная честность, беспри-
страстие, прямолинейность, независимость, смелость и
гуманность Ф. А. располагали семинаристов думать и
верить, что в нем они имеют защитника их справедли-
вых интересов и снисходительною судью их поступков».
«...люди, подобные ему, как-то не могут и не умеют
отдыхать. Труд — их стихия».
Другой из учеников Орлова, преподаватель Краснов,
в речи, произнесенной на его могиле, так характеризовал
отношение к нему учащихся:
«Слишком уж сроднились мы с тобой, слишком
привлекала к себе нас твоя чистая и цельная на-
тура, столь богатая духовными силами. Глубокий силь-
ный ум соединялся в тебе с горячим любящим сердцем
и непреклонной железной волей. Ты весь горел и кипел
жаждой знания и деятельности. В преклонном возрасте
с чисто юношеским жаром отдавался ты всякому делу и
постоянно стремился расширять свои познания. Как учи-

тель — ты не был сухим и холодным педантом, ты не
только учил, но и воспитывал своими уроками».10
Надо перенестись в 60-е годы, когда на мрачном го-
ризонте русского общества, построенного на рабских
отношениях, загоралась заря новых настроений, чтобы
понять, какое влияние мог оказать преподаватель с та-
кими качествами характера, как Феофилакт Орлов, на
своих учеников. И неудивительно, что Павлов до конца
своей жизни остался благодарен ему за это влияние.
Другим преподавателем, о котором Иван Петрович
вспоминал также с уважением и благодарностью, был
преподаватель истории литературы Михаил Никольский
Плотный, среднего роста, с окладистой бородой, он
имел внешность, которая говорила об упорстве, прямо-
те и большом уме. Его поведение отличалось большой
независимостью и даже некоторым высокомерием.
Как и Феофилакт Орлов, Никольский относился к
тем преподавателям, которые брали на себя смелость
отступать от шаблонных, казенно-полицейских методов
воспитания семинарской молодежи, и вкладывал в свой
предмет истинный энтузиазм человека новой эпохи. Вот
почему его уроки истории литературы глубоко западали
в души учащихся, которые стали все больше и больше
понимать, как и почему формируются новые идеи в рус-
ском обществе.
История литературы в изложении преподавателя Ни-
кольского создала новый фундамент для размышлений
учащихся. А подумать было о чем: один за другим по-
являлись романы Тургенева, насыщенные социальной
критикой стихотворения Некрасова.
«Проблема Базарова» — нигилиста 60-х годов — глу-
боко проникла в среду семинарской молодежи, и сам
Базаров импонировал ей значительно больше, чем схо-
ластические взгляды заскорузлой поповской среды.
Михаил Никольский в живом слове претворял все то,
о чем писали в это время передовые люди 60-х годов.
Казалось бы, его прекрасные лекции должны были по-
влиять не только на учащихся, но и на преподавателей,
но «...камень, брошенный в болото, не делает кругов»,
10 Памяти священника Феофилакта Антоновича Орлова, Цит.
соч., стр. 47.

как говорил Гете, и в результате успеха у семинаристов
у него увеличилось число неприятностей со стороны за-
вистливых и реакционных преподавателей.
Под влиянием ею лекций И. Павлов очень полюбил
русскую литературу и, как иногда вспоминал, стал пони-
мать внутренние побуждения, направляющие поступки
литературных героев.
Обоих этих преподавателей — Орлова и Никольско-
го — объединял один общий метод преподавания, кото-
рый оказывал весьма прогрессивное действие на умствен-
ное развитие семинаристов. И тот и другой никогда не
обращали внимания на мелочи в своем предмете, никог-
да не старались поймать слушателя на незнании каких-
нибудь второстепенных фактов, а, наоборот, всегда вели
рассуждения около основной идейной линии, дающей
общее принципиальное понимание какого-либо явления,
события или исторического эпизода. •
Характеризуя семинарские годы своей жизни в био-
графии, Иван Петрович пишет:
«Можно было быть плохим по одному предмету и
выдвигаться по другому,— это не только не угрожало
вам какими-либо неприятностями до увольнения вклю-
чительно, а даже привлекало к вам особенное внимание:
не талант ли?» 11
Он не раз возвращался к этой теме и однажды в
разговоре с учениками заметил, что, не появись эта
«отрадная» традиция, Россия лишилась бы очень круп-
ных талантов в самых разнообразных областях деятель-
ности. Эта же традиция позволила и самому Павлову
основательно изучить захватывающие молодежь «писа-
ревские идеи», что и привело его в дальнейшем на есте-
ственный факультет Петербургского университета.
Писарев был поистине пророком тогдашней молоде-
жи. Крайне эмоциональный, кв некоторых своих статьях
доходящий до драматизма, острый и едкий критик, он
уже одной формой своих выступлений произвел на рус-
ское общество необычайное впечатление. Содержание
его статей затрагивало такую массу наболевших вопро-
сов русского общества, а решение их было столь ради-
кальным и новым, что он надолго завладел симпатиями
11 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1949, стр. 371.

всех тех, которые просыпались к новой жизни и в реа-
лизме видели ее утверждение. В своих статьях он остро
ставил вопросы о путях развития русского общества,
вопросы эстетики, естествознания, реформы высшей и
средней школы и преподавания в ней, свободы личности
и т. д. Как мы видели, большинство этих вопросов име-
ло непосредственное отношение к жизни семинаристов, а
отсюда исключительный интерес к его произведениям.
Особенно сочувственный отклик в сердцах молодежи
он нашел своей проповедью естествознания, которое он
считал центром всякого образования и воспитания.
Каждая новая статья этого любимого писателя ожи-
далась с неописуемым напряжением, и как только при-
ходила очередная книжка журнала, семинаристы с боем
защищали свое место в длинной очереди у библиотеки...
И. П. Павлов часто вспоминал этот период увлече-
ний натур-философскими проповедями Писарева, говоря
о том, как и сам он подолгу простаивал в очередях,
чтобы получить новую статью любимого автора.
Современник И. П. Павлова по семинарии в своих
воспоминаниях так характеризует этот период в жизни
семинарской молодежи:
«...в то время 1для многих из способнейших учеников
семинарии излюбленными журналами были «Русское
слово» и «Дело». В особенности они зачитывались
статьями Писарева и Шелгунова. Такое чтение не могло
внушить любви к классическим языкам и к так назы-
ваемому гуманному образованию. Интересными и полез-
ными науками стали казаться только естественные
науки. А классическая система образования стала ка-
заться ненужным хламом, тяжелым гнетом для свобод-
ной мысли».12
Естественно, что при таком настроении семинаристов
трудно было убеждать их в чудодейственной силе «свя-
той троицы» и в реальности загробной жизни... Каждая
новая статья и каждое новое слово Писарева вбивало
все глубже и глубже клин между внутренним миром,
интересами семинаристов и семинарской действитель-
ностью. А если прибавить к этому общую бесперспек-
12 Памяти священника Феофилакта Антоновича Орлова. Рязань,
1900, стр. 87.

тивность семинарского будущего, о которой мы говори-
ли выше, то станет понятным тот «страшный порыв»
бежать в университеты, который охватил большинство
семинарской молодежи. Семинарское начальство не до-
гадывалось о глубоких процессах, назревавших в массах
семинаристов и приводящих их к бегству от церкви.
И только тогда, когда уход семинаристов принял по-
вальный характер, стали издаваться одно за другим
постановления, сводившиеся к ограничению свободы
семинаристов. Писарев и Чернышевский, стоявшие рань-
ше свободно на полках и в казенной, и в ученической
библиотеках, позднее, в 1887 г., были изъяты из упо-
требления и всякое пользование ими было объявлено
противозаконным. Из этого видно, что И. П. Павлов
захватил относительно счастливый период семинарской
жизни: он мог свободно отдаться своему увлечению Пи-
саревым и естествознанием, а когда это увлечение окон-
чательно оформило в нем перспективу ею будущей дея-
тельности, смог также свободно поехать и в Петербург-
ский университет.
Но Писарев вызвал интерес к себе не только своей
пламенной проповедью естествознания, он склонял так-
же интересы учащихся и к новым тогда переводным ра-
ботам по физиологии. В них для семинаристов впервые
раскрывались все тайны живого, функционирующего
организма. Чтение этих книжек все более и более рево-
люционизировало семинаристов, направляя их на путь
материалистического понимания природы. Любимыми
книжками по физиологии были сочинения голландскою
физиолога Якова Молешотта. Как известно, этот физио-
лог высказал революционную для 60-х годов мысль, что
психическая функция человека есть такой же продукт
мозга, как, например, желчь есть продукт печени.
Мы знаем, что эта вульгарно-материалистическая по-
зиция не является верной. Она совершенно снимает ка-
чественное своеобразие психических функций и в осо-
бенности психических функций человека как социаль-
ного существа. Но надо представить себе то время,
когда всякие сведения о работе человеческого организма
утверждали новое настроение семинаристов. Тогда ста-
нет понятным влияние этой книги на И. П. Павлова и
его современников

Насколько Молешотт в то время владел умами семи-
наристов, видно из того, что своекоштные семинаристы,
получив какую-либо одну из его книжек, сходились по
вечерам на частной квартире и до позднего времени
дискутировали ее отдельные положения.
Современник И. П. Павлова С. Д. Яхонтов до по-
следних лет хранил у себя записки о книжках Моле-
шотта. Я видел эти записки, читал их, чтобы понять
эпоху увлечения вульгарным материализмом, и должен
сказать, что он действовал именно своей кажущейся
ясностью и схематичностью. А дальше за него все де-
лало общее настроение семинаристов.
Сильное впечатление на И. П. Павлова произвела
также- появившаяся в 1861 г. в русском переводе книга
английского романиста-физиолога Джоржа Льюиса «Фи-
зиология обыденной жизни». Джорж Льюис, талантли-
вый романист и пламенный поклонник позитивной фило-
софии Огюста Конта, задумал пополнить его систему
философии и найти физическое обоснование внутренней
психической жизни. Для И. Павлова эта книга открыла
новый мир, и он стал смотреть иными глазами на обы-
денные проявления человеческого организма и его пси-
хики. Он прочитал ее с напряженным вниманием не-
сколько раз и до конца жизни считал интереснейшей
книгой, не раз возвращаясь к ней при беседах в
лаборатории: «Нет, нет, ее вам надо прочитать»,—
говорил он обычно, рекомендуя ее кому-либо из со-
трудников.
Нам, окруженным сейчас богатейшей научно-попу-
лярной литературой и уже привыкшим ко всяким физио-
логическим тонкостям, трудно представить, какое глубо-
кое впечатление производила эта книга в 60-х годах.
Б то время, когда для всех семинаристов и большинства
учащихся работа человеческого организма была своего
рода terra incognita, эта книга совершенно заново фор-
мировала материалистическое мировоззрение и была
путеводной звездой в дальнейшем образовании.
Однако самое яркое впечатление произвела на
Ивана Петровича книга нашего великого соотечествен-
ника И. М. Сеченова. Она прямо касалась тех вопро-
сов, которые каждодневно ставились в семинарской сре-
де и не находили своего решения.

Семинаристам трудно было достать «Медицинский
вестник», в котором сначала была напечатана книга
И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга». Однако
эта книжка все-таки попала им в руки, и они в подлин-
ном смысле слова выучивали наизусть каждое положе-
ние Сеченова. Павлов-семинарист долгое время нахо-
дился под влиянием этой книги и потом, уже в расцве-
те своих творческих сил, возвратился к ней еще раз,
когда сам приступил к разработке психических явлений,
и оплодотворил эту область физиологии новым гениаль-
ным методом исследования.
Семинаристы, составившие себе план «побега» еще
во 2-м классе и начитавшиеся призывающих к новой
жизни статей Чернышевского, Писарева и Шелгунова, с
нетерпением ожидали первой возможности, чтобы поки-
нуть обстановку, пропитанную катехизисом.
В 1870 г. обстоятельства И. Павлову благоприятство-
вали. Незадолго до этого было издано распоряжение
принимать в университеты семинаристов, не окончивших
последнего класса. Такое распоряжение было вызвано
особенностью учебной программы семинарии, о преиму-
ществах которой мы говорили раньше. И вот И. Павлов
с двумя лучшими товарищами Быстровым и Чельцовым,
не окончив последнего класса семинарии, расстается с
родным городом, из которого он никогда раньше не
выезжал. Осенью 1870 г. И. П. Павлов приезжает в да-
лекий и сумрачный С.-Петербург.
Отец Павлова, занимавший в это время весьма по-
четный пост благочинного города Рязани, не совсем
был доволен увлечением своего первенца; он прочил
ему духовную карьеру, но, скрепя сердце, помирился со
всем этим как с неизбежным злом.
В то время «отцы и дети» потеряли общий язык,
перестали понимать интересы и идеалы друг друга, и
увлечение сына благочинного протоиерея материалисти-
ческими идеями могло рассматриваться только как се-
мейное несчастье... Правда, культурность и рассудитель-
ность П. Д. Павлова позволили ему более либерально
отнестись к этому поступку сына, но даже в годы рас-
цвета творческой деятельности сына, когда ему приходи-
лось выдерживать атаки религиозно-схоластических
групп, отец отнюдь не стоял на его стороне.

Как бы то ни было, но молодой Павлов осуществил
свою давнишнюю мечту — он, слушатель естественного
факультета, с благоговением ходит по знаменитому
длинному университетскому коридору.
Там позади, в Рязани, остался фруктовый сад, кото-
рому было уделено так много любви и энергии; оста-
лась маленькая светелка — свидетельница его первых
увлечений новаторскими идеями; остались сотни люби-
мых им памятников древнего Рязанского княжества.
А сейчас он на берегах величественной Невы, откуда
лучшие русские люди бросали свои идеи на всю не-
объятную Россию, призывая к новой, культурной и сво-
бодной жизни. Сейчас он окружен монументальными
памятниками, творениями великих мастеров, воспетыми
в стихах А. С. Пушкина. В осенней мгле, в неясных
очертаниях, видна адмиралтейская игла, а напротив
университета, по ту сторону Невы, стремительно рвется
вперед «Медный всадник».
Здесь по гранитным набережным, в белой истоме
петербургских ночей задумчиво бродили в поисках
вдохновения Пушкин, Тургенев и мною других, чьими
произведениями по праву гордится Россия.
Не трудно себе представить, как эта насыщенность
петербургской атмосферы всеми лучшими культурными
ценностями сказалась на настроении живого эмоцио-
нального и впечатлительного студента первого курса
И. Павлова.
Он ходил по Петербургу, как очарованный...
В его жизни произошел значительный перелом. Он
вступил на тот путь, которым шли крупнейшие предста-
вители русской культуры. И. П. Павлов еще не знал в
тот момент, что он сделает для укрепления и развития
этой культуры, но, простаивая на университетской набе-
режной часами и отдаваясь своим мечтам, он уже видел
сквозь петербургские сумерки неясные контуры своей
будущей напряженной деятельности.

Глава IV
ПЕТЕРБУРГ И ПЕРВЫЕ СТУДЕНЧЕСКИЕ
НАУЧНЫЕ РАБОТЫ
(1870—1879 гг.)
Поступление в университет для семинариста И. П.
Павлова было решающим поворотным моментом. Он
становился на путь осуществления своих жизненных
идеалов, его скрытая надежда и самому стать в ряды
передовых людей России делалась реальной. Семинария
дала ему неопределенные искания и неудовлетворен-
ность патриархальным бытом. Отсюда возникло упорное
стремление к изучению природы человека, правда, еще
не наполненное тем конкретным жизненным содержа-
нием, которое могло бы мечты перевести в действитель-
ность. Одно дело — неопределенное стремление зани-
маться естествознанием, другое дело—конкретный путь,
полный труда, черной работы и освоения технических
мелочей. Никакое общее стремление к науке, с каким
бы пафосом оно ни выражалось, никогда не даст успеха
в жизни, если оно не укреплено повседневной работой,
напряженным трудом, техническим остроумием и изо-
бретательностью. Все это Павлов проявил и развил в
С.-Петербургском университете.
Кратковременный период неописуемого восторга при
встрече Павлова с петербургскими достопримечательно-
стями прошел; его естественная гордость тем, что он
живет теперь в непосредственном соседстве с крупней-
шими руководителями русской передовой обществен-
ности, сменилась подлинным деловым настроением. На-
ступили студенческие будни, в которых Павлов [должен

был как старательный золотоискатель с огромным упор^
ством отмывать для себя золотые крупинки знания.
Первый год университетской жизни молодой Павлов
провел в тесном общении с рязанскими земляками. Уни-
верситетская молодежь того времени еще острее, чем
семинаристы, увлекалась новыми идеями, с которыми
она могла непосредственно познакомиться по произведе-
ниям самих авторов: Писарева, Чернышевского, Добро-
любова и др. Неудивительно поэтому, что революцион-
ность их настроения временами доходила до полного
«неуважения к начальству». Студенты Петербургского
университета устраивали в то время сходки, на которых
наиболее горячие из них выступали с призывом пере-
страивать жизнь, смелее итти к светлому будущему.
Временами эти мирные сходки превращались в «студен-
ческие беспорядки». Тогда, по распоряжению градона-
чальника, мобилизовалась полицейская стража и к сту-
дентам применялись разного рода репрессии.
Павлов жадно впитывал новые для него впечатле-
ния, читал статьи любимцев студенчества, перечитывал
уже под другим углом зрения свои старые любимые
книги и в особенности сильно поразившую его вообра-
жение книгу И. М. Сеченова «Рефлексы головного моз-
га». Для русской интеллигенции 60-х годов эта книга
являлась в одинаковой степени и ученым трудом и пуб-
лицистическим документом. Она пугала царское прави-
тельство и цензуру. Но чем больше цензура делала по-
пыток прятать от общественности эту книгу, тем больше
она привлекала внимание молодежи и прогрессивной
интеллигенции.
На фоне идеалистического мировоззрения большин-
ства психологов, на фоне широко распространенного
мнения о непознаваемости человеческой души эта книга,
просто и ясно разбиравшая на материалистическом осно-
вании самые сложные примеры работы мозга, была
громом среди ясного дня.
Вторичное прочтение книги и других статей И. М. Се-
ченова не было бесполезным для студента первого кур-
са И. П. Павлова, В нем крепла надежда на силу чело-
веческого знания и сознание необходимости приложить
собственные усилия для общего обогащения этой сокро-
вищницы человеческой цивилизации.

Заявление И. П. Павлова с просьбой о приеме его студентом
на юридический факультет Петербургского университета

Самый факт вступления И. П. Павлова в число сту-
дентов Петербургского университета не прошел для него
гладко.
Правительство царской России, как мы видели, не
сочувствовало бегству семинаристов из семинарии и
установило для них всякого рода ограничения. Павлов
не мог поступить сразу на естественный факультет, и
ему пришлось обходным путем осуществить свой дав-
нишний замысел.
31 августа он подает заявление на имя ректора уни-
верситета о приеме его на юридический факультет и в
тот же день зачисляется на этот факультет.
Его Превосходительству,
Действительному Статскому Советнику,
Ректору Императорского Санкт-Петербургского
Университета, Карлу Феодоровичу Кесслеру
прошение
Ивана Петрова Павлова
Окончив полный курс общеобразовательных наук в
Рязанской Духовной Семинарии, покорнейше прошу
Ваше Превосходительство принять меня в число студен-
тов Императорского Санкт-Петербургского Университета
по Юридическому Факультету и тому же разряду. При
сем прилагаю: свидетельство об успехах и поведении,
метрическое свидетельство о рождении, копии с них,
формулярный список о службе родителя моего, города
Рязани, Лазарскокладбищенской церкви, Священника
Петра Дмитриева Павлова за 1869 год, свидетельство
о бедности Благочинного и удостоверение Инспектора о
моем поведении. Августа 31 дня 1870 года.
Иван Павлов руку приложил.
Местожительство имею на Васильевском острове, на
Среднем Проспекте и 1-й линии, в доме баронессы Раль,
в № 19.
Установленные для студентов правила читал с обя-
зательством исполнять их. Студент Иван Павлов.

Заявление И. П. Павлова о переводе его с юридического
факультета на естественное отделение физико-математического
факультета

Однако уже через десять дней он подает другое заявле-
ние, в котором пишет:
Ею Превосходительству,
Господину Ректору Императорского
С.-Петербургского Университета
Студента того же Университета
Юридического факультета
1-ю курса Ивана Павлова
прошение
Рассудивши заниматься естественными науками, по-
корнейше прошу Ваше Превосходительство переместить
меня с Юридического факультета на Физико-математи-
ческий по естественному отделению. 1870 года, Сентября
10 дня.
Студент Иван Павлов
17 сентября 1870 года определено: переместить Павлова
на 1 курс Естественного разряда.
Ректор разрешает перевод, и с этого момента Павлов
может уже считать осуществленными свои юношеские
идеалы.
Став студентом естественного факультета, окружен-
ный старшими товарищами и учеными-специалистами,
Иван Петрович получил возможность подробнее разо-
браться в тех физиологических проблемах, которые
раньше в семинарии пленяли его своей новизной и
революционностью. Много лет спустя, в своем кратком
автобиографическом очерке он пишет:
«В 1870 г. я поступил в число студентов Петербург-
ского университета, на естественное отделение физико-
математического факультета. Это было время блестящего
состояния факультета. Мы имели ряд профессоров с
огромным научным авторитетом и с выдающимся
лекторским талантом. Я избрал главною специально-
стью физиологию животных и добавочной —химию».
Шаг за шагом он входит в гущу естественно-науч-
ных вопросов и с исключительным интересом вчитывает-
ся в историю органического мира, которая так много
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1949, стр. 371.

ему даст при построении собственных обобщений. Че-
рез год в Петербургский университет приезжает его
брат Дмитрий. Поселившись вместе, они составили
очень дружную пару. Хотя и сам Иван Петрович отли-
чался жизнерадостным характером, остроумием и весе-
лостью нрава, однако Дмитрий в этом отношении дале-
ко превзошел своего старшего брата. По свидетельству
современников, там, где на сцену выступал со своими
остроумными рассказами Дмитрий, Иван Петрович от-
ходил в сторону и делался незаметным. Но зато, когда
речь заходила о серьезных научных проблемах или о
судьбах человечества, сейчас же на сцену выходил
умный, начитанный и всегда горячий в спорах Иван
Павлов. Дружба братьев была настолько крепкой и
самоотверженной, что для окружающих их людей они
долгое время являлись своего рода масштабом для из-
мерения человеческих отношений.
Серьезный, сосредоточенный, целиком отдавшийся
научному исследованию, в котором он видел свое жиз-
ненное призвание, Иван Петрович, естественно, упускал
из внимания мелочи жизни, тог»да как Дмитрий Павлов,
наоборот, будучи весьма расторопным, всегда выступал
в роли хозяина в их совместной обыденной жизни. Он
постоянно обеспечивал всем необходимым их семейную
коммуну, он всегда заботился о приготовлении завтрака,
об уборке и оборудовании квартиры, а часто брал на
себя и полное обеспечение Ивана Петровича необходи-
мыми носильными вещами. Дмитрий Павлов сознатель-
но жертвовал временем, чтобы дать возможность стар-
шему брату как можно глубже заняться наукой.
Зато позднее, уже после окончания университета,
когда Дмитрий тяжело заболел, Иван Петрович не от-
ходил от его кровати, выполняя одновременно функции
врача и сиделки. Он заботливо перекладывал его с боку
на бок, делал необходимые приготовления для лечения,
самоотверженно отдавал больному все свое время.
У Ивана Петровича очень рано определились иссле-
довательские вкусы, и уже при переходе на третий курс
он выбрал себе тему для конкретного научного исследо-
вания. Его' острый ум и непреодолимое стремление к
активному знанию неизбежно должны были привести
его к научно-исследовательской деятельности. Ею жизне-

радостная натура с особенной остротой воспринимала
все новое, и он не мог успокоиться до тех пор, пока сам
лично не подошел к экспериментальному столу для
удовлетворения своей любознательности.
Непосредственным толчком к оформлению его науч-
ных интересов послужили лекции талантливого и широ-
ко известного тогда профессора физиологии Петербург-
ского университета Ильи Фаддеевича Циона. Сам
Павлов писал о нем:
«Огромное впечатление на всех нас физиологов про-
изводил проф. Илья Фаддеевич Цион. Мы были прямо
поражены его мастерски простым изложением самых
сложных физиологических вопросов и его поистине
артистическою способностью ставить опыты. Такой учи-
тель не забывается всю жизнь. Под его руководством я
делал мою первую физиологическую работу».2
Проф. Цион обладал огромным экспериментаторским
талантом. Он старался преподнести студентам все тон-
кости физиологического эксперимента не только в ла-
бораторных практических занятиях, но и в больших
лекционных демонстрациях. В этих последних он был
подлинным виртуозом.
Однако, будучи реакционером и резко высказываясь
против нигилизма 60-х годов, он, конечно, не соответ-
ствовал духу тогдашнего студенчества и вызвал своим
поведением студенческие беспорядки, направленные пря-
мо против него. В 1875 г. он оставил преподавание и
переехал в Париж. Совершенно прекратив научную дея-
тельность, он занялся финансовыми операциями. Его
враждебное отношение к либеральным взглядам особен-
но отчетливо выразилось в его реакционных брошюрах,
изданных уже в Париже в 90-х годах по!д названиями:
«Политические этюды современной России» и «Ниги-
лизм и анархия».
И. П. Павлов не раз вспоминал о своем первом учи-
теле, который, то его мнению, став реакционером,
«свихнулся», а в последующем запутался в финансовых
операциях.
Молодой И. П. Павлов начал свою первую научно-
исследовательскую работу совместно с В. М. Великим
2 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1949, стр. 371.

И. П. Павлов — студент 1-го курса

под руководством Циона. В ней отразились тогдашние
интересы руководителя кафедры, который поручил им
проверить анатомический ход нервных волокон, уско-
ряющих сердечную деятельность.
По данным немецкого физиолога Шифа, эти волокна
входят в гортанный нерв собаки через добавочный Ви-
лизов нерв, в то 'время как молодые авторы доказали,
что эти волокна идут из спинного мозга 'через звездча-
тый симпатический узел. ,В следующей работе они уста-
новили также, что некоторые нервные пучки, отходя от
сердца и вступая в нижний шейный симпатический узел,
из него уже заворачивают в звездчатый узел. Отсюда
этот нерв, повидимому, направляется в спинной мозг и
в центральную нервную систему. Раздражение цен-
трального конца этого нерва приводит к ускорению
сердечной деятельности.
В этом первом исследовании Павлова целиком от-
разилось исследовательское направление лаборатории
Циона, интересы которого в то время были связаны с
изучением регуляторов кровяного давления и сердца.
В открытии этой веточки и в оценке ее физиологическо-
го значения Павлов, несомненно, предвосхитил те мор-
фологические исследования, которые впоследствии сде-
ланы были крупнейшим русским морфологом А. С. До-
гелем. Последний морфологически доказал, что эндоте-
лий мышечной стенки сердца заполнен рецепторными
образованиями, смысл которых мог состоять только в
том, что они осуществляют рефлекторную регуляцию
работы сердца в зависимости от состояния самого
сердца.
Работы советских морфологов и физиологов в зна-
чительной степени раскрыли смысл этих анатомических
образований, открытых Павловым и Великим. Как по-
казали физиологические исследования учеников Быко-
ва, а также морфологические работы учеников Лаврен-
тьева, одной из самых важных сторон в регуляции дея-
тельности сердца является как раз интерорецептивная
сигнализация от самого сердца.
Эта первая работа И. П. Павлова не удержала,
однако, в этом периоде его внимания около вопросов
кровообращения. Уже сразу после опубликования пер-
вых сообщений о своих работах по кровообращению он

И. П. Павлов — студент 4-го курса

совместно с Афанасьевым приступает к изучению иннер-
вационных механизмов поджелудочной железы и с
успехом эту работу заканчивает. С.-Петербургский
университет награждает авторов за эту работу золотой
медалью. К сожалению, эта первая работа в ее полном
оригинальном содержании совсем исчезла и до сих пор
не найдена. Известно лишь дальнейшее развитие этой
темы также совместно с Афанасьевым. В этой работе
И. П. Павлов четко ставит вопрос: «Надлежало решить:
каким нервным аппаратом управляется поджелудочная
железа?»3 В результате исследований авторы приходят
к выводу, что вероятнее всего поджелудочная железа
имеет двойную иннервацию, которая обеспечивает два,
с их-точки зрения, различных процесса секреции плот-
ной и жидкой частей сока. Эксперименты заставляли
допустить, что у поджелудочной железы имеются
«секреторные нервы, непосредственно управляющие хи-
мической работой панкреатических клеток». До этих
работ в физиологической литературе не было прямых
указаний на наличие таких нервов у поджелудочной
железы.
Однако центр тяжести работы лежал не в этих
экспериментах. Более важные последствия имели иссле-
дования о действии атропина на разыскиваемые нерв-
ные окончания в поджелудочной железе. Эти исследова-
ния выявили в Павлове острое чутье исследователя и
умение оперировать современными ему литературными
данными. Впоследствии исследования с атропином за-
ставили Павлова 'вступить в полемику с Гейденгайном,
который отрицал его находки.
Особенность экспериментов И. П. Павлова с атропи-
ном заключалась в следующем. Ни один из авторов,
которые до него пытались использовать атропин как
показатель наличия секреторной иннервации, не по-
лучил сколько-нибудь определенных результатов. Не
получил их и сам Гейденгайн, так же как и Ландау.
С поразительной Смелостью студент Павлов вскрыл
ошибку в их экспериментах и указал, что все дело в
методических приемах исследования. Как показал
3 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1949,
стр. 175.

И. П. Павлов, неправильный результат исследований
этих авторов зависел от того, что они брали собак с
временными фистулами протоков поджелудочной желе-
зы. Использовав постоянные фистулы, Павлов получил
совершенно отчетливое торможение секреции поджелу-
дочного сока при действии атропина.
Сейчас кажется странным, что эта первая студенче-
ская работа Павлова так глубоко /вскрывает истинные
механизмы секреторных процессов поджелудочной
железы. Невольно задаешь себе вопрос: как мог сту-
дент Медико-хирургической академии, правда окончив-
ший до этою университет, с невероятной легкостью
показать ошибки и недостаточность отдельных экспе-
риментов крупнейших физиологов, приобревших уже
мировую известность?
Однако внимательный анализ того, что писал Пав-
лов в эти годы, объясняет причины успеха его- творче-
ских приемов. Он не только экспериментировал, не
только видел начало и конец явлений, заключенных в
пределах самого эксперимента, но видел и гораздо
больше, чем позволяет видеть данный эксперимент. Он
уже в эти годы проявил манеру всесторонне охватывать
предмет исследования. Эту манеру он потом не остав-
лял всю жизнь.
В самом деле, мы часто видим, что эксперимент,
производимый одним исследователем и как будто удов-
летворяющий всем требованиям, которые к нему предъ-
являются во время его постановки, сразу же оказывает-
ся .недостаточным, когда другой исследователь увидит
совсем иные его стороны. И. П. Павлов обладал исклю-
чительным талантом видеть все Стороны эксперимента,
все явления, которые в него включены,— и перво-
степенные и третьестепенные. При более подробной и
глубокой характеристике его творческих приемов мы
остановимся на этом особо.
Сейчас я укажу на пример, относящийся к данной
работе. И. П. Павлов обратил внимание на один факт,
который как-то мимоходом все время всплывал у раз-
личных исследователей, но которого никто до конца не
проанализировал, ограничиваясь большей частью об-
щими априорными соображениями. Я имею в виду тор-
можение секреторного процесса в поджелудочной желе-

зе, которому И. П. Павлов потом так много уделял вни-
мания.
Его смущала и поражала несообразность, с которой
.подходят разные авторы к объяснению феномена тор-
можения. ß то 'время как одни авторы (Приписывали это
торможение специальной функции блуждающего нерва,
другие, как, например, Гейденгайн, считали, что это
торможение является следствием действия кураре, ко-
торый обязательно употреблялся по условиям самого
.эксперимента.
, И вот И. П. Павлов ставит серию специальных опы-
тов, которые дают блестящий результат. Он показал, что
торможение выделения сока поджелудочной железы яв-
ляется результатом самых разнообразных чувствитель-
ных раздражений нервной системы собаки и в особен-
ности раздражения кожи.
Этим была констатирована зависимость работы под-
желудочной железы от многочисленных факторов внеш-
него мира, действующих на организм. Но И. П. Павлову
не удалось продолжить эти работы дальше на кафедре
физиологии проф. Циона в Военно-медицинской акаде-
мии. Возникли студенческие волнения, направлен-
ные против Циона, который должен был покинуть ка-
федру.
Следующий этап жизни И. П. Павлова отчетливо
продемонстрировал его принципиальность и высокие
моральные качества.
Иван Петрович должен был занять место ассистента
при кафедре физиологии в Военно-медицинской акаде-
мии, но зачислен еще не (был. После ухода Циона, по
распоряжению властей, на кафедру был назначен
приват-доцент И. Р. Тарханов. Последний предложил
Ивану Петровичу то самое ассистентское место, на ко-
торое он претендовал. Однако по личным соображениям
Тарханов не импонировал Павлову как научный руко-
водитель, и Иван Петрович демонстративно отказался
от его предложения.
Этот случай, происшедший в 1875 г., на долгие годы
определил отношения между двумя крупнейшими рус-
скими физиологами — Тархановым и Павловым. На от-
дельных этапах творческой деятельности И. П. Павлова
мы отметим последствия этого разрыва.

Павлов покидает Военно-медицинскую академию и
поступает, или, как он сам выражается, «пристраивает-
ся», на кафедре физиологии Ветеринарного института
у проф. К. Устимовича. Профессор Устимович не имел
какой-либо определенной собственной научно-исследова-
тельской линии, и это благоприятствовало развитию
личных исследовательских склонностей молодого Па-
влова. Будучи студентом Медико-хирургической акаде-
мий, он в то же самое время в течение двух лет, с 1876
по 1878 г., работал в качестве; ассистента Устимовича.
В эти годы Иван Петрович отдал дань обеим своим,
склонностям: он продолжал исследование по кровообра-
щению, начатое еще на кафедре физиологии Петербург-
ского университета, и в то же время не оставлял работ
по изучению иннервационных аппаратов поджелудочной
железы.
Вспоминая о своем пребывании в лаборатории проф.
Устимовича, Иван Петрович не раз говорил, что он
здесь поработал с «особенным азартом». Будучи пре-
доставлен совершенно самому себе, он чувствовал, что
наступил момент «пробы» его собственных сил. И в са-
мом деле, работы, вышедшие из лаборатории Устимови-
ча, являются, пожалуй, самыми характерными для уже
развернувшегося таланта И. П. Павлова как физиоло-
га-экспериментатора. В них нет ни ученической не-
опытности, ни узкого охвата темы. Наоборот, в работах
этого периода чувствуется, что он осознал свои силы и
уже может вступать в экспериментальную дискуссию со
своими учителями. Особенно отчетливо это выразилось
в его полемике с Гейденгайном.
Когда опыты Павлова с действием атропина на се-
крецию поджелудочной железы стали известны профес-
сору Бреславльского университета Гейденгайну, тот
усомнился в правильности полученных И. П. Павловым
результатов. Как я уже говорил, сам Гейденгайн и дру-
гие иностранные авторы не могли получить такого от-
четливого эффекта, какой получил Павлов, коренным
образом изменив методические условия эксперимента.
Желая непосредственно ознакомиться с эксперимен-
тами И. П. Павлова, Гейденгайн просил его проделать
эти опыты в его лаборатории. Павлов, пользуясь летни-
ми вакациями 1877 г., поехал в Бреславль.

Легко представить себе азарт молодого Пав'лова, с
которым он- отправился в эту поездку. Он жил в это
время в материальном отношении плохо. И тем не
менее, накопив из своих скудных ассистентских средств
деньги, он отправился за свой счет в эту первую за-
граничную поездку.
В Бреславле он произвел очень хорошее впечатление
на всю лабораторию Гейденгайна и лишь удивил всех
своими костюмами, которые у него имели обычно яркую
раскраску, в данном случае желтого цвета. Это впе-
чатление надолго осталось у бреславльских физиологов,
и когда через семь лет И. П. Павлов вновь приехал в
Бреславль, Гейденгайн приветливо сказал: «Опять к нам
прилетела русская канарейка».4
Через несколько дней он демонстрировал Гейденгай-
ну свои эксперименты. Они целиком подтвердили преж-
ние данные Павлова, и показали, что только опыт с
постоянной фистулой протоков поджелудочной железы
дает положительный результат. Опыты показали также,
что если учитывать сокоотделение по методу самого
Гейденгайна, то никакого действия атропина обнаружить
нельзя. Это была подлинная победа молодого ищущего
ума над некоторой рутиной большой школы, рутиной,
которая мешает посмотреть на свои собственные экспери-
менты со стороны. Гейденгайн остался явно недоволен
результатами демонстрации, по поводу которой он сделал
ряд возражений и замечаний. Он поручил И. П. Павлову
произвести исследование, которое не имело прямою от-
ношения к той теме, по поводу которой приехал моло-
дой Павлов. Это было наблюдение над всасыванием
соков поджелудочной железы в кровь при перевязке
протока железы.
Возвратившись © С.-Петербург, Иван Петрович Пав-
лов принял твердое решение еще раз поставить вопрос
о действии атропина на секрецию поджелудочной желе-
зы с учетом всех возражений Гейденгайна. Этот опыт
приобрел принципиальное значение потому, что в слу-
чае наличия действительного тормозящею действия
атропина вопрос о наличии секреторных нервов уже
решается в положительном смысле по методу аналогии
4 С. В. Павлова. Воспоминания, «Новый мир», 1946.

со слюнными железами. Но, как я уже говорил, приме-
няя метод самого Гейденгайна в его лаборатории,
И. П. Павлов не получил положительных результатов,
что с его точки Прения свидетельствовало о преимуще-
ствах постоянной фистулы протока поджелудочной же-
лезы. Иронически потом пишет И. П. Павлов в одной
из своих последующих работ:
«Последнее обстоятельство дало глубокоуважаемо-
му профессору повод к целому ряду возражений
против нашею утверждения о тормозящем действии
атропина на секрецию поджелудочной железы, кото-
рое он, как известно, совершенно отрицает. С тех пор
мы сочли себя вынужденными подвергнуть наши дан-
ные более строгому испытанию посредством новой серии
исследований».5
Для осуществления этой задачи в декабре 1877 г.,
вскоре же после возвращения от Гейденгайна, И. П. Па-
влов проделывает в лаборатории Устимовича еще раз
свои ранее опубликованные опыты с атропином. Как по-
лагал И. П. Павлов, главная ошибка прежних экспери-
ментов могла заключаться в недоучете тормозящего
влияния на секрецию поджелудочной железы болевого
ощущения, которое неизбежно в какой-то степени воз-
никает гори инъекции атропина. При наличии такого тор-
мозящего действия чувствительного раздражения, зна-
чение которою, как мы видели, было доказано сам'им
же Павловым, торможение секреции поджелудочного
сока от укола иглой могло быть легко принято по
ошибке за торможение секреции, возникшее под влияни-
ем самого атропина. И здесь во всю ширь проявился
экспериментаторский талант И. П. Павлова, который
всегда давал себя знать именно в постановке контроль-
ных экспериментов. Он по-всякому вариирует действие
самой инъекции и других чувствительных раздражений
и, наконец, окончательно доказывает, что торможение
секреции поджелудочного сока происходит именно под
влиянием атропина. Особенно убедительно то, что инъ-
екция простой воды, т. е. фактически то же самое боле-
вое раздражение, как и при инъекции атропина, никако-
го торможения секреции поджелудочного сока не
5 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 212.

производит. Таким образом, молодой русский ученый
оказался победителем в этом интересном научном экспе-
риментальном турнире.
Победы И. П. Павлова над укоренившимися мне-
ниями, установленными в лабораториях крупнейших
физиологов, придали ему силу и -смелость. Он под-
нимается на все большие и большие высоты экспери-
ментального мастерства. Ею уже не удовлетворяют воз-
ражения и исправление ошибок рядовых физиологов, он
объявляет войну всем ошибкам традиционного физиоло-
гического мышления тою времени. Раз напав на ин-
тересную мысль о том, чтЪ секреторные процессы пище-
варительных желез могут находиться под влиянием
чувствительных раздражений, идущих от различных об-
ластей тела, он распространяет эту идею на все виды
секреторных процессов и шаг за шагом распутывает
уже ставшие привычными ошибки и противоречия. На
&тот раз он обратил внимание на необоснованное мне-
ние Клод Бернара, высказанное им в 1856 г., что всяко-
го рода внешние воздействия и в особенности оператив-
ное вмешательство сильно влияют на работу поджелу-
дочной железы, но никак не влияют на работу слюнной
железы. И. П. Павлов указывает на логическую нецеле-
сообразность такого допущения. При таком допущении
мы должны были бы принять, что на слюнных железах
(могут проявляться только одни положительные эффекты
раздражения, тогда как на поджелудочной железе надо
допустить существование двойного механизма — и тор-
мозного и положительного. По этому поводу И. П. Пав-
лов пишет:
«Подобное предположение могло бы показаться при
основательном обсуждении по меньшей мере поспеш-
ным. CI. Bernard был бы совсем не вправе вывести
вышеприведенное заключение на основании своих на-
блюдений. Он совершенно упустил из виду, что опера-
ционные вмешательства при опытах над секрецией слюн-
ных и поджелудочной желез совершенно не сравнимы.
Тогда как при первою рода опытах операция произво-
дится на поверхности тела, для операции фистулы на
pancreate требуются манипуляции в брюшной полости». 6
6 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 188.

И. П. Павлов с группой студентов Военно-медицинской академии

Указывая на возможность ошибочного заключения,
Павлов напоминает о том поучительном случае, который
произошел с констатированием сосудорасширяющего
действия барабанной струны. В двух крупнейших лабо-
раториях Гейденгайна и Людвига получались диамет-
рально противоположные результаты. В одной видели
это сосудорасширение при раздражении хорда тимпани,
в другой — при том же раздражении его не видели.
Такое различие мнений установилось только потому, что
лаборатория Гейденгайна 'возражала против сосудо-
расширяющего действия барабанной струны. И. П. Пав-
лов надолго запомнил этот пример предвзятого мнения
и много раз рассказывал об этом случае своим уче-
никам.
После всех этих предпосылок у Павлова рождается
идея о систематическом исследовании «рефлекторного
торможения слюноотделения». Были испробованы мно-
гие раздражения, например, раздражение седалищного
нерва, «вскрытие брюха» и др. В результате этих опы-
тов он пришел к следующему выводу.
«Одно твердо установлено, что подчелюстная и под-
желудочная железы подчинены влиянию двоякого
рода рефлекторных воздействий: ускоряющего и тормо-
зящего». 7
Таким образом, развивая свои перше совместные с
Афанасьевым исследования о механизмах отделения
поджелудочного сока, И. П. Павлов достиг высокого ма-
стерства и проявил свой талант в убедительнейшей по-
становке эксперимента. Своей деятельностью в этом пе-
риоде своего развития он показал, что удачный экспе-
римент— это не просто рядовое исследование, которое
что-то прибавляет к имеющимся данным. Значительный
эксперимент всегда является следствием высокого твор-
ческого .акта, который объединяет все имеющиеся зна-
ния и условия экспериментирования так, что противоре-
чия, не разрешенные годами, получают правильное раз-
решение.
Теперь молодой Павлов испытал свои силы в поле-
мике с такими первоклассными физиологами, какими
были Клод Бернар и Гейденгайн, и перед ним откры-
7 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 208.

лось необъятное поле деятельности, принесшей ему в
конце концов 'мировую славу.
Не менее значительным является проделанное в
этот же период в лаборатории проф. Устимовича иссле-
дование по кровообращению. Вообще как в это вре-
мя, так и в дальнейшем его склонности к исследованию
процессов пищеварения и механизмов регуляции крово-
обращения все время переплетаются. Как увидим ниже,
это имеет глубокий смысл, ибо э?и функции различны
только по своему конечному эффекту, тогда как для
осуществления их организм использует одни и те же
принципы деятельности.
Здесь, в лаборатории Устимовича, он выполнил два
исследования по кровообращению: 1) «Эксперименталь-
ные данные об аккомодационном механизме кровенос-
ных сосудов» и 2) «К учению об иннервации кровяного
русла».
В первой работе обращает на себя внимание уже
•четко выявившаяся тенденция И. П. Павлова «как иссле-
дователя приблизить эксперимент к натуральным усло-
виям жизни. Эта тенденция, как потом увидим, станет
лейтмотивом всей его творческой деятельности. Она
отчетливо проявилась уже в выборе методики учета
секреции поджелудочной железы. Здесь же он впервые
применил способ учета кровяного давления на ненарко-
тизированной собаке.
Толчком к применению такого способа учета кровя-
ного давления явилась неопределенность результатов,
полученных на кураризованных собаках. Эксперименты,
поставленные в одних и тех .же условиях руками раз-
ных экспериментаторов и на 'равных животных, при-
водили к различным результатам. Такое непостоянство
данных в исключительно важном вопросе регуляции
кровяного давления затрудняло, конечно, общий про-
гресс этого раздела физиологии. И. П. Павлов пришел*
к мысли разрешить этот вопрос радикально, путем со-
здания таких условий, которые могут быть до некоторой
степени приравнены к нормальным. С этой целью он
начал заблаговременно приучать животное лежать на
операционном столе. После предварительной трениров-
ки, когда животное уже стало, так сказать, ручным, он
брал поверхностно лежащую артерию в области круп-

ного коленного сустава и соединял ее с манометром.
Он пишет:
«Выбранная с этой целью собака настолько при-
учалась, что .во время операции и при самом определе-'
нии «кровяного давления лежала совершенно спокойно,1
привязанная к операционной доске. Благодаря этому об-
стоятельству были получены кривые кровяного давле-
ния, которые по своей равномерности могут считаться
образцовыми.
...Случалось, что при сравнительных определениях кро-
вяного давления в течение 24 часов после кормления не
наблюдалось никаких изменений».8
Таким образом, в этом эксперименте был получен и1
достаточно хорошо апробирован метод, который, по-
жалуй, больше всего1 характеризует исследовательское
настроение молодого Павлова. Теперь, с этим ,методом,
который гарантирует от вмешательства всякого1 -рода
посторонних факторов, вроде кураре, уже можно притти
к решению основного вопроса об устойчивости постоян-
ного уровня кровяного давления. Мысль об этом
постоянстве кровяного давления и о чрезвычай-
ной пластичности его уже не однажды привлека-
ла И. П. Павлова. Теперь он, наконец, разработал
метод, с помощью которого почти в естественных усло-
виях, т. е. более успешно, чем другие, он вскроет меха-
низм этой Устойчивости. Сопоставляя поведение сосудов
при кормлении, при питье и других условиях, он при-
шел к выводу, что между кожными сосудами и сосудами
внутренностей существуют компенсаторные антагони-
стические отношения, которые, таким образом, позво-
ляют удерживать кровяное давление на постоянном
уровне. Чтобы 'проверить пути этого взаимно уравно-
вешивающего влияния на сосуды, он вскрывал и вы-
сушивал внутренности, наблюдал ухо кролика и пере-
резывал его нервные стволы. После такого всесторонне-
го контроля он приходит к выводу, что регуляторные
соотношения кожных и внутренностных сосудов осуще-
ствляются рефлекторным путем через интегрирующие
аппараты центральной нервной системы.
8 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 36—37.

Перечисленными исследованиями заканчивается этот
период работ Павлова, который мог бы быть назван
«доботкинским» периодом.
Общая жизненная установка И. П. Павлова была
весьма солидная, и это естественным обозом отража-
лось <на содержании его научно-исследовательских ра-
бот. Говоря о поступлении в Медико-хирургическую
академию, он пишет:
«Получив кандидата естественных наук, в 1875 г.
поступил на 3 курс Медико-хирургической академии, не
с целью сделаться врачом, а с тем, чтобы впоследствии,
имея степень доктора медицины, быть в праве занять
кафедру физиологии. Впрочем справедливость требует
прибавить, что этот план представлялся тогда мечтою,
потому что о собственном профессорстве думалось как
о чем-то небывалом, невероятном».9
Если вчитаться в это заявление, становятся понятны-
ми и быстрые темпы, в которых И. П. Павлов повел
экспериментально-исследовательскую работу, и значи-
тельный охват исследуемых вопросов.
У каждого крупного ученого первые исследователь-
ские впечатления остаются памятны на всю жизнь.
С психологической точки зрения это вполне понятно.
Чем острее, и напряженнее воспринимает мир явлений
исследователь, чем пристальнее он вглядывается в каж-
дое проявление жизни, тем глубже и отчетливее за-
печатлевается все проделанное. На примерах биографий
выдающихся деятелей можно показать, что подобные
впечатления начальных этапов научной деятельности
рождают такие идеи, которые развиваются потом всю
жизнь. Так было и с Павловым. Стиль его работы, или,
как он сам выражался, «манера третирования предме-
та», совершенно выпукло проявился уже в начальном
периоде его деятельности. Эти стороны его творческой
личности будут руководящими -во всех дальнейших ра-
ботах всей его жизни.
Прежде всего выступает на первый план методиче-
ское новаторство И. П. Павлова. Почти во всех иссле-
дованиях этого периода он начинает с неудовлетворен-
ности методическими приемами исследований других,
9 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1949,
стр. 371—372.

иногда очень крупных авторов. Он видит недостаточ-
ность методики там, где ее не видят другие. Это сразу
выдает в нем проникновенность, позволяющую крупным
ученым видеть такие интимные связи между отдельны-
ми явлениями .>природы, которые другим не ясны. Не-
удовлетворенность И. П. Павлова методиками имеет
определенное принципиальное содержание. Он неудов-
летворен искусственностью экспериментальных
(приемов, их весьма отдаленным сходством с полноцен-
ными явлениями натуральной жизни. Вот почему все
свои исследования он начинает с подбора наиболее
естественных условий эксперимента. Это выражается
его подчеркнутой симпатией к постоянным фистулам
протока поджелудочной железы, к учету кровяного дав-
ления у ненаркотизированного животного и особенно
отчетливо в выборе раздражений. Так, например, изу-
чая соотношение между сосудами внутренностей и
сосудами кожи при поддержании постоянного уровня
кровяного давления, он пишет:
«Раздражителем служило обнажение внутренностей;
этому способу было отдано предпочтение перед электри-
ческим и другими раздражителями, потому что мы боль-
ше всего стремились как можно ближе подойти к усло-
виям, имеющим место при 'механическом раздражении
пищей. Электрические раздражения казались наименее
подходящими в этом смысле».10
В дальнейшем эти зачатки стремления создать на-
туральные условия эксперимента выльются в основную
методологическую концепцию всей творческой деятель-
ности И. П. Павлова.
Это стремление является органическим следствием
его общих позиций и понимания предмета в целом. Так,
например, в изучении кровяного давления его интере-
суют не частные физиологические аппараты, не отдель-
ные звенья всей системы регулирования, а именно
механизмы, обеспечивающие устойчивость и посто-
янство уровня кровяного давления. Центральным пунк-
том его внимания является регулятивность кровяного
давления как весьма комплексная и пластичная система
отношений. Постоянный уровень кровяного давления для
10 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1940, стр. 37.

него представляет собой тот пункт, к которому направ-
лены все процессы регуляции отдельных механизмов.
Начиная одну из своих работ, выполненную нескольки-
ми годами позднее, он так и пишет:
«С давних пор мое внимание прикопано к факту
регуляции общего кровяного давления и ее нервному
механизму». 11
Именно регуляция как функция многообразного и '
сложного аппарата является движущим фактором в его
конкретных и частных исследованиях. На дальнейшем
этапе его творческой деятельности мы увидим, что эта
идея получит максимальное выражение и приведет его.
к созданию теории относительного равновесия между
прессорными и депрессорными механизмами кровообра-
щения.
11 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 44.

Глава V
ПЕРИОД РАБОТЫ В КЛИНИЧЕСКОЙ
ЛАБОРАТОРИИ С. П. БОТКИНА
(1879—1890 гг.)
В этом периоде жизни И. П. Павлова осуществились
его юношеские идеалы как служения науке, так и его
личной жизни. Он вышел здесь на ту научную дорогу, о
которой много лет мечтал, а также нашел себе близкого
друга в жизни, соответственно своим идеалам. В этом
периоде им сделаны серьезные открытия, которые уже
прочно укрепили за ним славу крупнейшего представите-
ля русской физиологии. Этот же период закончился из-
бранием его профессором фармакологии Военно-меди-
цинской академии.
Однако наряду с этим, как это часто бывает, момен-
ты наиболее решительных шагов в жизни человека
связаны с наиболее трудными и мучительными препят-
ствиями, которые надо преодолеть.
Гете в одном из писем своему приятелю писал: «Тя-
желая вещь необходимость, но только подчиняясь не-
обходимости, человек может выявить свою внутреннюю
ценность. Вести же беспорядочную жизнь доступно каж-
дому». 1
Подчиняясь этой необходимости, преодолевая все
препятствия на своем пути, пренебрегая материальной
нуждой и другими мелочами жизни, Иван Петрович на-
стойчиво идет вперед, выявляя свою «внутреннюю цен-
ность». Если семинарский период в его жизни способ-
1 Гете. Письмо приятелю. 1871.

ствовал выработке общих нигилистических стремлений,
еще не принявших конкретных форм, а университет с
физиологической лабораторией Циона облекли эти
стремления в конкретную форму, то работа в этом
периоде в самом центре русской клинической мысли при-
дала своеобразный стиль и глубокое содержание его
физиологическому мышлению.
Мы 'Видели, что уже в предыдущем Периоде совер-
шенно отчетливо сказалась манера Ивана Петровича как
исследователя, ведущего физиологические эксперименты.
В следующем периоде, который является предметом на-
стоящей главы, он все более глубоко и широко охваты-
вает изучаемую область, пока не создаст ей совершенно
особенное положение в истории физиологии. Своим лич-
ным жизненным опытом он лишний раз убеждает в том,
что крупные обобщения и перевороты в .научном мышле-
нии не делаются мимоходными «открытиями». Скорее,
наоборот, только какое-то творческое сочетание этих
«открытий» намечает путь для поднятия на более высо-
кую ступень в истории человеческой мысли. Таковы бы-
ли открытия Павлова, которыми он ознаменовал до-
профессорский период своей научно-исследовательской
деятельности.
Можно с уверенностью сказать, что в этом периоде
на творчество Ивана Петровича Павлова оказала
весьма сильное влияние его личная жизнь, встреча с
Серафимой Васильевной Карчевской и последующая
женитьба на ней.
Дружба этих двух людей зарождалась в той атмо-
сфере новой русской общественности, которая была напол-
нена исканиями идеалов. Эти идеалы строились по произве-
дениям Тургенева, Гончарова, Щедрина и в еще большей
степени по выступлениям создателей революционно-
общественного настроения в те годы, т. е. по произведе-
ниям Писарева, Добролюбова, Белинского и других.
И. П. .Павлов познакомился с Серафимой Васильев-
ной Карчевской, будучи уже студентом Медико-хирурги-
ческой академии и ассистентом проф. Устимовича в
Ветеринарном институте.
С. В. Карчевская, уроженка Ростова на Дону, приехала
в Петербург и поступила там на высшие педагогические
курсы. Для 70-х годов прошлого столетия такой смелый

поступок девушки, выходящей на самостоятельную доро-
гу, хорошо характеризует Серафиму Васильевну как
самостоятельную и передовую женщину. С своей бли-
жайшей и любимой гимназической подругой Евдокией
Прокопович они составили дружную компанию, которая
вскоре пополнилась веселой и остроумной «компанией
Павловых».
Иван Петрович Павлов, вспоминая этот период, уже
в поздние годы своей жизни сказал:
«Мечтал найти радость жизни в умственной работе,
в науке — и нашел и нахожу ее там. Искал в товарищи
жизни только хорошего человека и нашел его в моей
жене Саре Васильевне, урожденной Карчевской, терпе-
ливо переносившей невзгоды нашего допрофессорского
житья, всегда охранявшей мое научное стремление и
оказавшейся столь же преданной на всю жизнь нашей
семье, как я лаборатории».2
Это действительно была редкая дружба. Став его
женой в 1881 г., Серафима Васильевна немедленно ре-
шила изменить прежнюю бессистемную жизнь И. П. Пав-
лова, сильно мешавшую ему сосредоточенно работать над
докторской диссертацией. Достаточно указать на коми-
ческий эпизод с заключением между Серафимой Василь-
евной и Иваном Петровичем договора о том, что она
примет участие в подготовке его докторской диссертации:
«1880-го года, августа, 14 дня.
Уверяю, что Сара в летние месяцы 1881 года примет
деятельное и полезное для исследования участие в моей
работе по физиологии, предназначаемой для докторской
диссертации, конечно при условии искреннего желания
на это с ее стороны.
Иван Павлов
Сара Карчевская
Свидетели договора — С. Карчевский, Раиса Хмель-
ницкая». 3
Серафима Васильевна заслуженно войдет в историю
физиологии как женщина, которая отдала себя целиком
2 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. V, 1949, стр. 373.
3 С. В. Павлова. Воспоминания. «Новый мир», 1946, № 3,
стр. 97.

И. П. Павлов и С. В. Карчевская в 1881 г.

служению общим идеям и научным идеалам, к которым
стремился ее друг. Она не смущалась материальной нуж-
дой, которая была поистине ужасна; она приспосаблива-
лась к неровному характеру своего мужа.
Будучи совершенно поглощен научными исследова-
ниями, Иван Петрович никогда не заботился о мате-
риальной стороне жизни и, едучи по железной дороге в
одном направлении, не задумывался, на какие средства
вернется обратно. Так именно с ним случилось в одной
из его поездок к его невесте в Ростов на Дону. Серафи-
ма Васильевна входила в этот отрыв от жизни как не-
который уравновешивающий фактор. Она заботилась о
будущем семьи, она иногда очень энергично вмешива-
лась • и в деятельность Ивана Петровича. В моменты
сильного увлечения какой-либо мыслью Иван Петрович
часто выбегал из своей комнаты к соседям по квартире,
которыми были в то время тоже только что поженившие-
ся Каменский и Прокопович, и, принимая участие в
спорах и разговорах, ' иногда засиживался там по-
долгу.
В этих случаях из комнаты жены неизменно слышал-
ся отрезвляющий голос: «Ваня, иди пиши, не теряй на-
прасно времени». Это Серафима Васильевна стремилась
удержать Ивана Петровича около, правда, мало инте-
ресной для него работы — написания учебника по физио-
логии. Кстати, он так никогда его и не написал.
Один из его учеников по клинической лаборатории,
впоследствии профессор, Н. Я. Чистович писал об этом
периоде его жизни:
«Вспоминая это время, я думаю, каждый из нас ощу-
щает чувство живейшей признательности нашему учите-
лю не только за талантливое руководство, но главное и
за тот исключительный пример, который мы видели в нем
лично, пример человека, всецело преданного науке и
жившего только наукой, несмотря на самые тяжелые
материальные условия, буквально нужду, которую ему
приходилось переносить с своей героической «дражайшей
половиной» Серафимой Васильевной, умевшей его под-
держивать в самые трудные минуты жизни».4
4 Н. Я. Чистович. Сборник, посвященный семидесятипяти
летию академика И. П. Павлова. 1925, стр. 30.

Материальная нужда в этом периоде действительно
была огромна. Одно время из-за нее молодая жена
И. П. Павлова должна была даже уехать из Петербурга
в семью брата в Варшаву.
Товарищи и ученики не раз пытались под разными
предлогами оказать ему денежную помощь, но, к изумле-
нию благотворителей, получив деньги, он сейчас же шел
в магазин, где накупал на часть суммы недостающее
оборудование, а остальные расходовал на покупку
собак...
Его пренебрежение к материальной стороне жизни
было широко известно и приносило немало огорчений
близким друзьям. Однажды, убедившись, что он никогда
не сможет сам найти себе подходящую службу, они
уговорили его пойти к проф. Манассеину, у которого в то
время было вакантное место. Поддавшись этим уговорам,
Иван Петрович пошел, но у самых дверей кабинета по-
вернул обратно. Там, где дело касалось добывания
средств и просьб о службе, Иван Петрович всегда прояв-
лял скромность и подчеркнутую застенчивость. Но зато,
когда дело доходило до научного спора, до исследова-
тельской работы, застенчивый человек превращался в
горячего, неукротимого энтузиаста, которому ничто не
могло помешать довести до конца свои замыслы.
«Как он ни нуждался, он не мог ничем другим за-
няться, кроме физиологии; с большой страстью он зани-
мался только физиологией...» — вспоминает о боткинском
периоде Павлова проф. Д. А. Каменский.
Однако никакая нужда и никакие препятствия не
помешали Ивану Петровичу донести его творческий по-
рыв до решающих победных исследований. Мысль о
больших физиологических обобщениях целиком завладе-
ла им, и он с огромным воодушевлением шел все к но-
вым и новым открытиям.
В клинику Боткина Иван Петрович попал незадолго
до окончания Медико-хирургической академии. Приему к
Боткину много способствовал его почитатель и ближай-
ший товарищ по веселой студенческой компании, тера-
певт Стольников.
Известно, что пребывание Ивана Петровича в клини-
ке Боткина коренным образом отразилось на направле-
нии его работ, привело к постоянной тенденции приме-

нять достижения теоретической лаборатории к клиниче-
ской практике. Если бы не было этого вынужденного
для Ивана Петровича Павлова поступления в клинику
Боткина, все равно рано или поздно он непременно стал
бы работать в непосредственном контакте с клинициста-
ми. К этому его вела та общая установка в физиологиче-
ских экспериментах, которую он выработал уже в самом
начальном периоде своей исследовательской деятель-
ности.
Мы видели, что стержневой линией его исследований
в первом периоде было стремление приблизить условия
эксперимента к натуральным физиологическим процессам
целостного организма. Он почти никогда не удовлетво-
рялся • искусственностью физиологическою эксперимента
и не раз указывал на клинику как окончательную цель,
на которую должно ориентироваться физиологическое
исследование.
На много лет позднее, выступая на торжественном
заседании в память Сергея Петровича Боткина, он четко
формулирует эту свою позицию:
«Современные физиологические знания суть, главным
образом, знания аналитические; мы стараемся разнять
организм на части и определить их значение. Врач имеет
дело с синтезом, с целой жизнью; следовательно, синтез
опять будет делом вывода и, следовательно, с вероят-
ностью ошибки. Как же тогда врачу пользоваться физио-
логией? Огромная помощь врачу со стороны физиологии
возможна только при одном строгом условии, при по-
стоянной проверке физиологических данных клиническим
наблюдением. Ничто не имеет права сделаться клиниче-
ским правилом только на основании физиологии, все
должно быть проверено клиническим наблюдением, по-
лучить клиническую санкцию, иначе сказать, физиология
всегда должна играть роль только советчика и никогда
не выступать в роли решающего судьи...»
«На стороне медицины сравнительно с физиологией
есть еще огромное преимущество. Условия, которые ста-
вит в своих исследованиях физиолог, есть дело слабых
рук человека, его ограниченного ума; в мире же болез-
ней, в сфере наблюдения врача, комбинируют явления,
разъединяют их могучие жизнь и природа. После всего
этого не диво, что медицина во многих отношениях опе-

редила физиологию, и легко понять, что физиологиче-
ский кругозор думающих врачей иногда шире и свобод-
нее, чем самих физиологов».5
Из этих цитат следует, что клиническая деятельность
вообще и роль физиолога в ней не были безразличны
И. П. Павлову. Он глубоко задумывался над этими во-
просами и как физиолог, отдавший себя исследованию
целостных и натуральных процессов организма, неизбеж-
но должен был столкнуться с вопросом несовершенства
физиологического мышления в понимании процессов це-
лостного организма человека в норме и патологии. Кли-
ника Боткина послужила для него своего рода школой
приспособления физиологии к клинике, на что указывают
многочисленные клинические диссертации, вышедшие не-
посредственно под его руководством.
В клинике Боткина И. П. Павлов занял место заве-
дующего клинической лабораторией. Лабораторией она
называлась скорее по своему формальному положению,
чем по тому материальному оснащению, которым она в
то время располагала. Она помещалась во дворе клини-
ки, в небольшом деревянном домике, и практически была
лишена всех тех необходимых приспособлений, которые
требовались для физиологического исследования даже в
те времена. По воспоминаниям одного из учеников
Ивана Петровича того периода проф. Д. А. Каменского,
в лаборатории этой не существовало никакой хозяйствен-
ной организации. Животных для эксперимента доставля-
ли случайные люди, а самые условия эксперимента были
таковы, что о какой-либо антисептике и мечтать было
невозможно.
Хорошим показателем неприспособленности этой ла-
боратории к ответственным экспериментам является сле-
дующая выразительная статистика. Когда И. П. Павлов
в последнем периоде своей работы в Боткинской лабо-
ратории стал разрабатывать фистульные методики, то из
32 оперированных им собак выжила только одна. Между
тем позднее, когда Павлов перешел для эксперименталь-
ных работ во вновь организовавшийся Институт экспе-
риментальной медицины, гибель оперированных живот-
ных исчислялась случайными единицами. Этот факт
5 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 305,
307.

подчеркивает невероятное упорство Ивана Петровича
в решении задуманной задачи.
В лаборатории Боткина он был предоставлен самому
себе, своим собственным исканиям. Сергей Петрович Бот-
кин поручал кому-либо из клинических врачей опреде-
ленную тему, большей частью связанную с проверкой
действий того или другого лекарственного вещества. На
долю же Ивана Петровича Павлова выпадало методиче-
ское выполнение темы и физиологический анализ полу-
ченных результатов. Ясно, что это объединение физиоло-
гии с клиникой через посредство фармакотерапевтических
средств способствовало оформлению клинико-физиологи-
ческого мышления Павлова. С. П. Боткин часто сам за-
ходил в лабораторию, наблюдал отдельные эксперимен-
ты, но совершенно естественно, что сам он ни толковать,
ни направлять их не мог.
Проф. И, Р. Тарханов, оценивая деятельность
И. П. Павлова в клинике Боткина по приготовлению
клинических докторских диссертаций, на одной из кон-
ференций Академии сказал:
«Диссертации эти изобилуют такими сложными и
тонкими постановками опытов, которые не по плечу не
только неспециалистам-врачам, впервые вивисекцирую-
щим животных, но и многим специалистам-физиологам.
Очевидно, что г-н Павлов должен был сам ставить опы-
ты работавшим в лаборатории врачам, и без него из
клинической лаборатории профессора Боткина едва ли
бы могли выходить столь специальные фармакологиче-
ские труды».6
Такое же свидетельство мы слышим и из уст
проф. Манассеина:
«Положительно известно, что Павлов фактически ру-
ководил всеми собственно фармакологическими и физио-
логическими работами, вошедшими в диссертации, напе-
чатанные из клиники Боткина».7
Эти свидетельства подчеркивают большую роль
И. П. Павлова в клинико-физиологической лаборатории
6 Выписка из Протокола конференции имп. Военно-медицинской
академии от 7 мая 1890 г. Архивный материал. Архив Академии
Наук СССР.
7 Там же.

Боткина. К этому надо еще прибавить, что И. П. Павлов
отнюдь не ограничивался постановкой опытов по доктор-
ским диссертациям. Он провел ряд и своих собственных
экспериментов в развитие тех идей, которые стали ему
близкими в первом периоде его работы. Я уже отмечал,
что работы по кровообращению и пищеварению для него
не были работами в двух различных направлениях. Обе
эти области помогали ему решать принципиально
одну и ту же общую закономерность в жизнедеятель-
ности организма, а именно — регуляторную роль
нервной системы в выполнении слож-
ных функций организма.
Он переходил от одной области к другой в зависи-
мости от того, какие стороны влияния нервов на функ-
цию в данный момент его интересовали. Так было и в
этом периоде, когда он вплотную соприкоснулся с влия-
нием различных лекарственных средств на сердечную
деятельность,— тема, которую чаще всего поручал
С. П. Боткин.
Ею первое исследование по кровообращению, начатое
еще в лаборатории Циона, было посвящено поискам
ускоряющих ветвей в сложном сплетении и анастомозах
нервных стволов шеи. В последующем он уделил внима-
ние регулирующему действию нервной системы на работу
сердца.
В 1882 г., в процессе руководства работами прико-
мандированных врачей, он натолкнулся на один факт в
деятельности сердца, который заставил ею как острого
наблюдателя насторожиться и сделать в литературе, как
полагается в этих случаях, предварительную заявку.
Этой предварительной заявке суждено было стать от-
правным пунктом многочисленных исследований как са-
мою Павлова, так впоследствии и ею учеников. Именно
этот первый факт надо считать исходным для ряда тео-
рий советских физиологических школ о трофическом
влиянии нервной системы на органы.
Дело развивалось таким образом. Один из врачей-
практикантов Богоявленский ставил эксперименты по
проверке влияния ландышевой настойки (Convalaria
majalis) на деятельность сердца. При этом обнаружился
один факт, который остался бы совсем незаметным для
обычного исследования, однако Павлов сразу же

обратил на него внимание, и он долгое время не давал
ему покоя. Факт заключался в следующем.
Во время нарастающего отравления животных лан-
дышевой настойкой раздражение блуждающего нерва в
какой-то фазе отравления не давало обычною замедляю-
щею эффекта, но заметно снижало общее кровяное
давление и выравнивало его, если оно было неравно-
мерно1.
Это дало повод Ивану Петровичу, поскольку описан-
ное наблюдение было одиночным, поставить специальную
серию опытов. Вызывая различные состояния жи-
вотного (удушье и т. д.), он затем в решающем экспе-
рименте с перерезкой всех ветвей вагуса, кроме одной —
сердечной, специально воспроизвел условия опыта врача
Богоявленского. Во всех опытах он систематически стал
получать наблюдаемый ранее эффект, а именно, что при
раздражении блуждающего нерва сглаживаются не
только различные случайные неправильные колебания
давления, но и такие большие колебания, как волны
Траубе. Он заключает эти эксперименты таким
выводом:
«Я вывожу из этих опытов, по крайней
мере сколько могу судить сейчас, что в
vagis, кроме замедляющих волокон, нахо-
дятся другие сердечные, резко влияющие
на работу сердца, помимо изменения рит-
ма... Последний факт так глубоко изменял установив-
шиеся воззрения, что вся моя работа потребовала пере-
смотра с самого начала, почему все подробности и
всякие выводы отлагаю до заключения работы. Весь
предмет всею ею полностью удерживаю за собой».8
Эти последние фразы его предварительною сообще-
ния выдают в нем азартного охотника за новыми факта-
ми. Он не только указывает на тот факт, который им
был впервые вскрыт, но, кроме тою, делает строгую
«заявку»: эта область по праву принадлежит мне!
В этом периоде работ И. П. Павлов еще не совсем
отчетливо представлял себе, что значит это интересное
необычное наблюдение, но уже во втором предваритель-
ном сообщении он отчетливо заключает:
8 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 46.

«При обсуждении изложенного материала имеются в
виду две возможности: или действие наших волокон на
работу сердца косвенное, через сосуды сердца, или же
специальное — прямо на сердечную ткань».9
Эти два предварительных сообщения являются как бы
прологом к его основной классической работе, которой
суждено было вписать новую главу в физиологию нерв-
ной системы.
К этому времени у Павлова уже достаточно накопи-
лось работ по физиологии кровообращения. Почти каж-
дая из них давала новый штрих или новое представле-
ние о различных моментах регуляции кровообращения.
Однако все они были общей предпосылкой к решению
вопроса о том, в чем именно конкретно общее регуля-
тивное действие нервной системы проявляет себя на.
сердечной мышце. Короче говоря, какова природа дей-
ствия нервов на сердечные мышцы? Два последних
предварительных сообщения этот вопрос ставили в со-
вершенно конкретной плоскости.
Серафима Васильевна Павлова уже давно поощряла
крайне сосредоточенного и поглощенного новым откры-
тием супруга для написания докторской диссертации.
Однако Павлов по* своему характеру был таким исследо-
вателем, для которого формальные вопросы научной
карьеры, улучшающие жизнь, были чужды. Его друзья
по боткинской лаборатории также не раз обращались к
нему, указывая на то, что пора бы подумать и о доктор-
ской диссертации.
К 1882 г. вопрос этот по фактическому содержанию
его исследовательской работы вполне созрел, и он засел
за диссертацию. К сожалению, ни квартирные условия,
ни тогдашнее состояние семейного бюджета не позво-
ляли ему совсем отдаться этой работе. Поэтому все уси-
лия Серафимы Васильевны были направлены на то,
чтобы максимально обеспечить покой и техническую сто-
рону в те отрезки времени, когда он мог уделять этому
внимание. Так была оформлена его классическая рабо-
та «О центробежных нервах сердца». В ней он свел все
прежние свои эксперименты воедино и значительно рас-
ширил предварительное сообщение, дав подробный
9 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 56.

протокольный материал и огромное количество контроль-
ных опытов, в постановке которых И. П. Павлов обладал
поразительным мастерством.
Дело с этими контрольными экспериментами было
нелегкое. Область шейных и нервных анастомозов между
симпатическим и блуждающими нервами животных
исключительно запутана. Здесь каждый шаг должен
быть обставлен предосторожностями и контрольными
опытами. И. П. Павлов исключает одну возможность за
другой: и возможность вмешательства легочного крово-
обращения, и возможность сосудорасширяющего дей-
ствия, и многое другое, пока, наконец, вся работа не
завершается совершенно четкими выводами.
«1. Деятельностью сердца управляют четыре центро-
бежных нерва: замедляющий, ускоряющий, ослабляющий
и усиливающий».10
Этим первым выводом его классической работы на-
всегда устанавливаются четыре разнородных влияния
нервной системы на работу сердца. Впоследствии Пав-
лов напечатал эту работу в Германии на немецком язы-
ке, отчетливо подчеркивая оригинальность своего иссле-
дования и навсегда закрепляя за собой приоритет в
этой области/
Он указывает, что отдельные случайные наблюдения
о том, что раздражение блуждающих нервов приводило
к усилению или ослаблению эффекта, делались некото-
рыми авторами и раньше. Но они, как правило, припи-
сывались не отдельным нервным образованиям, а рас-
сматривались как модификация действия одних и тех
же волокон блуждающего нерва.
Напротив, И. П. Павлов, получив прекрасную школу
в лаборатории Циона по препаровке и анатомическому
выделению различных нервных стволов, добился в конце
концов того, что точно установил, какие конкретные
нервные стволики оказывают усиливающее влияние на
сердце.
Он всячески варьировал постановку опытов, беря для
этого различных животных — собак, кроликов, кошек, и
в конце концов пришел к убеждению, что у всех живот-
ных можно обнаружить отдельные веточки, обладающие
10 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 142.

только усиливающим действием на работу сердца.
В настоящее время все руководства по физиологии по
праву называют нерв, идущий от звездчатого узла к
сердцу, «нервом Павлова». Это действительно заслуга
русского ума.
Открытие усиливающего нерва возбудило горячий
азарт исследователя И. П. Павлова еще и потому, что
одновременно с ним английский физиолог Гаскелл, исхо-
дя из других соображений и совсем иными путями, об-
наружил подобного же рода явление в действии нервной
системы на сердце. Впоследствии И. П. Павлов не раз
будет отмежевывать свои работы от работ Гаскелла.
Фактически докторская диссертация Павлова была
уже готова. 23 мая 1883 г. он с успехом защищает ее и
получает степень доктора медицины. Одним из его оппо-
нентов был проф. И. Р. Тарханов, который не мог за-
быть демонстративного отказа И. П. Павлова от асси-
стентского места. Неприязнь Тарханова к Павлову чув-
ствовалась в каждом возражении, и все выступление его
было переполнено отдельными придирками. Однако Иван
Петрович с большим достоинством и убедительностью
отверг все замечания оппонента и с честью вышел побе-
дителем в этот ответственный момент своей жизни.
Молодежь, присутствовавшая на защите диссертации и
состоявшая в основном из многочисленных врачей, кото-
рым он помогал при выполнении диссертаций, взволно-
ванно слушала своего любимца и негодовала по адресу
чрезмерно придирчивого оппонента. Пожимая руки Пав-
лову после защиты, они говорили: «Такие придирки
можно объяснить только тем, что он вам завидует».
Возвращаясь после защиты домой с одним из своих
преданных учеников, Д. А. Каменским, он, еще полный
воинственного возбуждения, потрясая в воздухе руками,
громко говорил: «Ну, конечно, он не прав. Он же не по-
нял дела. Нет, ему в самом деле досадно, вот он и при-
дирался». 11
Это был исторический день, который должен войти
яркой датой в историю русской физиологии. В то время
11 Д. А. Каменский. Воспоминания. Архивный материал,
хранится в Музее И. П. Павлова при Отделе физиологии им.
И. П. Павлова Института экспериментальной медицины.

еще ни сам докладчик, ни его оппоненты, ни почитатели
не могли осознать огромнейшего значения, какое это
открытие приобретет в дальнейшем для всех разделов
медицинского мышления. Трофическое действие нервной
системы на органы, нервная дистрофия и распад функ-
ций организма, зарождение патологических комплексов
и болезней — все это, как покажут в дальнейшем много-
численные исследования его учеников,. будет тесно свя-
зано, с открытием усиливающего нерва сердца.
До раннего утра пировала веселая компания друзей,
празднуя этот знаменательный день всеобщего любимца
и друга И. П. Павлова.
На следующий год в заседании 16 мая 1884 г. конфе-
ренция Академии постановила отправить Павлова на
казенный счет на два года за границу. Павлов избрал
отчасти известные ему уже ранее лаборатории двух
крупнейших физиологов Европы — Гейденгайна и Люд-
вига. Он был командирован с группой других, окончив-
ших курс усовершенствования при Академии; в част-
ности, вместе с ним поехал Владимир Михайлович Бех-
терев. Постановление конференции гласит, что молодые
люди отправлены за границу «с сохранением получаемо-
го ими содержания по должности и с выдачей добавоч-
ного содержания из сумм Академии по 1200 руб. каж-
дому с 1 июня тысяча восемьсот восемьдесят четвертого
года».
До поездки за границу И. П. Павлов на все лады
разрабатывает идею об усиливающем действии нерва на
сердце. Он варьирует без конца эксперименты, придавая
им все более и более точный характер, и в конце концов
приходит к выводу, что усиливающий и ослабляющий
нервы составляют часть того общего регуляторного ме-
ханизма, который поддерживает кровяное давление на
постоянном уровне. В своей статье «Блуждающий
нерв как регулятор общего кровяного давления» он
ставит именно эту, звучащую по-новому проблему,
которую можно было бы сформулировать так: при по-
мощи каких механизмов, взятых в их целостном выра-
жении, организм поддерживает свои жизненно важные
константы? Он начинает свою статью со ссылки на
Клод Бернара, который, как он замечает, считал, что
общее кровяное давление принадлежит к таким же по-

стоянным факторам организма, как, например, ею тем-
пература. «И действительно, людвиговской школе фи-
зиология одолжена фактическим доказательством способ-
ности кровеносной системы удерживать норму общего
кровяною давления в случае значительных изменений
количества крови в том или другом смысле, при крово-
пусканиях и трансфузиях. Примыкая к этим работам, я
показал, что и при нормальном ходе жизни давление
упорно сохраняется на известном уровне в продолже-
ние больших промежутков времени и при очень разно-
образных условиях, как обильное питье, сухоядение
и т. д.» 12
Эти высказывания И. П. Павлова отчетливо показы-
вают, что основная принципиальная мысль, которая дви-
гала его исследованиями в физиологии кровообращения,
заключалась не в поисках отдельных изолированных
нервных стволов, а наоборот, открытие усиливающего и
ослабляющею -нервов является лишь естественным след-
ствием разработки его исходной идеи о целостном харак-
тере регулятивных процессов, поддерживающих постоян-
ство кровяного давления. Статья 1883 г. «Блуждающий
нерв как регулятор общего кровяного давления» цели-
ком проникнута этой идеей и делает еще более отчетли-
вым общее стремление Павлова к изучению основных
закономерностей в жизнедеятельности организма.
Он выдвигает здесь идею, которая могла бы в настоя-
щее время быть взята эпиграфом для любой работы,
пытающейся вскрыть причину возникновения гипертони-
ческой болезни; вместе с тем приходится сожалеть, что
современная клиника и физиология мало использовали
основные идеи Павлова в области изучения кровообра-
щения. Весь смысл его точки зрения на механизмы, под-
держивающие постоянный уровень кровяного давления,
сводится к признанию двух взаимно уравновешивающих
механизмов кровообращения — прессорного и депрессор-
ною. Только при наличии автоматического стимулиро-
вания обеих частей этого единого механизма можно
понять тот факт, что, как выражается И. П. Павлов,
«давление упорно сохраняется на известном уровне в
продолжение больших промежутков времени».
12 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 184—
185.

Заканчивая свои исследования роли вагуса в этой
регуляции, он пишет:
«После этого мы вправе заключить, что блуждающие
нервы предохраняют норму давления против значитель-
ных колебаний вверх при трансфузии... Из совокуп-
ности фактов можно с некоторым правом допускать, что
более обычно давление в организме регулируется имен-
но блуждающими нервами, остальной же регуляторный
механизм существует как бы вроде резервного».13
В этих словах выражена идея о том, что при затруд-
ненных условиях организм включает свои регулирующие
аппараты отнюдь не все сразу. Существует наиболее
быстрый и, очевидно, наиболее экономный путь регуля-
ции через блуждающий нерв, и только в случае, если
эта первая «линия обороны» не достигает цели, вклю-
чаются остальные резервы организма. Жаль, что эта
высоко прогрессивная идея Павлова о законах регуля-
ции, высказанная им еще в 1883 г., не нашла в то время
достаточного развития. Только сейчас многие авторы, и
советские и зарубежные, со значительным опозданием
приходят к этим же выводам. В расшифровке гиперто-
нической болезни еще и по сию пору клиника не стала
на этот единственно возможный путь понимания пато-
генеза. При всех объяснениях происхождения гиперто-
нической болезни клиника фиксирует свое внимание
только на одной из сторон целостной регулятивной
системы, сформулированной Павловым, именно на прес-
сорных механизмах. Гипертоническая болезнь рассматри-
вается обычно или как усиление прессорных влияний со
стороны сосудосуживающих нервов, или как результат
сосудосуживающего действия различных гуморальных
веществ непосредственно на сосуды. И в том и в другом
случае клиника имеет в виду только прессорные, т. е.
спастические явления на сосудах и общее воздействие
па них со стороны центральной нервной системы. Мы
видели, что с точки зрения И. П. Павлова эти прессор-
ные механизмы представляют собой только одну сторону
единой регулятивной системы, поддерживающей постоян-
ный уровень кровяного давления. Казалось бы само
собой разумеющимся поставить вопрос, подсказанный
13 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 226—
227.

И. П. Павловым: «Что же происходит с другой стороной
всей регулятивной системы, с аппаратами рас-
слабления кровеносных сосудов и осла-
бления работы сердца?» Иначе, говоря, почему
депрессорные аппараты, так быстро и настойчиво удер-
живающие кровяное давление, по выражению Павлова,
«против значительных колебаний вверх», почему эти де-
прессорные аппараты теряют свою силу у гипертоников?
К сожалению, этот сам по себе ясный вопрос, возни-
кающий из работ И. П. Павлова по кровообращению,
до сих пор не поставлен в какой-либо форме клиникой.
Тем большее удивление вызывает гениальное предвиде-
ние Ивана Петровича Павлова, который, пользуясь своей
исключительно острой наблюдательностью и какой-то
особенной способностью многосторонне охватывать про-
цессы организма, с поразительной отчетливостью форму-
лировал этот закон целостной регуляции кровяного дав-
ления еще в 80-х годах прошлого столетия.
Кроме возможности поглубже ознакомиться с послед-
ними достижениями иностранных лабораторий, поездка
за границу для И. П. Павлова была также второй «про-
бой сил». Если в первую поездку в 1877 г. он уже смог
в лаборатории Гейденгайна доказать справедливость
своей точки зрения на действие атропина на секрецию
поджелудочной железы, то теперь он ехал в Лейпциг
и к Гейденгайну с еще более важными делами. Он вез
с собой открытие усиливающих и ослабляющих нервов
сердца и вместе с тем уже совершенно откристаллизо-
вавшуюся теорию о регулятивном характере антагони-
стических процессов в системе кровообращения.
Кроме того, к лаборатории Людвига в Лейпциге . у
него был еще свой особенный интерес. Дело в том, что
один из учеников Людвига, Удридж, производя экспе-
рименты с различными нервами сердца, не нашел ника-
ких усиливающих эффектов, и это создало основание для
занятия совершенно противоположной позиции лабора-
торией Людвига. Павлов знал это мнение, оно сильно его
раздражало и он искал только удобного случая, чтобы
поставить свои эксперименты с усиливающим нервом в
лаборатории Людвига, как когда-то он блестяще проде-
монстрировал свои опыты в лаборатории Гейденгайна.
Легко понять настроение И. П. Павлова. Он ехал в

Лейпциг не как ученик, а как защитник определенной
идеи, определенного открытия, которому он посвятил
мною труда.
В лаборатории Людвига Павлов взял тему, которая
как бы удовлетворяла обоих —и руководителя, и руко-
водимого. Он изучал влияние блуждающею нерва на
левый желудочек. Замысел этого эксперимента был про-
стой. Если усиливающий нерв влияет только на ампли-
туду сокращений сердца, не влияя на ритм его биения,
то, вероятно, количество крови, выбрасываемое левым
желудочком в каждую систолу, должно увеличиваться.
Используя усовершенствованные приборы, значитель^
но отличающиеся от тех, которые в лаборатории Боткина
с этой же целью использовал доктор Стольников, Пав-
лов пришел к заключению, находящемуся в полном соот-
ветствии с его выводом об усиливающем нерве сердца.
Эти эксперименты в лаборатории Людвига видели все.
Следовательно, Павлов теперь уже в новой, своеобраз-
ной форме, приемлемой в лаборатории Людвига, мог
доказать существование специальных усиливающих нер-
вов. Это была полная победа точки зрения Павлова.
Несколько лет спустя по приезде в Петербург, в статье
об усиливающем нерве, Павлов писал:
«Лейпцигские опыты имели для меня еще специаль-
ную важность и потому, что я получал таким образом
случай воочию убедить профессора Людвига, что ранняя
работа Wooldridge из его лаборатории, пришедшая ско-
рее к отрицательному результату относительно суще-
ствования усиливающего нерва, была просто неудачной
по постановке».14
Итак, лаборатория Людвига признала достоверность
описанных им фактов, и И. П. Павлов вновь торжество-
вал победу..
Но не все одинаково относились к этим результатам
исследования. Один интересный эпизод, происшедший с
И. П. Павловым в 1884 г., особенно остро подчеркнул,
что он имеет довольно сильных оппонентов в своей соб-
ственной среде. Академия Наук объявила конкурс на
премию имени митрополита Макария, в которой обычно
принимали участие ученые разных специальностей. Иван
14 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 259.

Петрович Павлов в это время был в лаборатории Гей-
денгайна в Бреславле. Совершенно правильно расцени-
вая свои работы по иннервации сердца как работы пер-
востепенною значения, он из Бреславля прислал в Ака-
демию Наук следующее заявление о принятии его дела
на конкурс:
«В конференцию императорской Академии Наук.
Представляя при сем ряд моих работ по иннервации
кровеносной системы, именно: 1) «Блуждающий нерв
как регулятор общего кровяного давления» (печатную),
2) «Центробежные нервы сердца» (печатную) и 3) про-
должение предыдущей под тем же заглавием (рукопис-
ное) с относящимися к ним предварительными сообще-
ниями, покорнейше прошу принять их к соисканию пре-
мии преосвященного Макария.
Доцент по кафедре физиологии
при Военно-медицинской академии
доктор медицины Иван Павлов.
1884 года.
Сентября 15-го дня.
Мой адрес: Deutschland, Breslau, Physiologisch. Insti-
tut». 15
Работы Ивана Петровича Павлова были приняты на
конкурс и переданы для рецензии проф. И. Р. Тархано-
ву, Последний чрезвычайно тщательно проработал тру-
ды И. П. Павлова и дал, как это ни странно, отрица-
тельный отзыв, вследствие чего Павлов никакой премии
не получил. Мы видим, что здесь 'отношения между Тар-
хановым и Павловым зашли несколько дальше, чем
простая неприязнь. Они привели Тарханова к игнориро-
ванию крупнейших достижений своего, соотечественника.
Если внимательно присмотреться к тому, что писал Тар-
ханов по поводу работы Павлова, то бросается в глаза
одно неприятное обстоятельство. Сопоставляя отдельные
исследования И. П. Павлова с работами иностранных
авторов, выполненными также в направлении иннервации
сердца, Тарханов всячески старается выдвинуть послед-
15 Архивный материал. Архив Академии Наук СССР, фонд 2,
опись 1 (1884), № 1.

них и тем самым отказать в законном приоритете своему
сослуживцу по Военно-медицинской академии И. П. Пав-
лову. Так, например, касаясь открытия И. П. Павловым
специальных усиливающих нервов сердца, он указывает,
что «в августовской книжке Journal of Physiology,
1882 г., была опубликована статья английского физиоло-
га Гаскелла, в которой описывается подобный же нерв
для сердца черепахи». Не говоря о том, что сам объект
совершенно иной, и принципиально отличается от выс-
ших теплокровных животных, Тарханов делает здесь
явно неблагожелательный выпад по отношению к
И. П. Павлову, так как известно, что Павлов свое пер-
вое предварительное сообщение об усиливающем нерве
опубликовал в сентябре того же года. Совершен-
но очевидно, что мы здесь имеем два исследования, ко-
торые близки по духу друг к другу, но перевес работ
И. П. Павлова, открывшего специальную усиливающую
иннервацию на сердце теплокровных, совершенно
очевиден. Полемизируя с Гаскеллом, И. П. Павлов в
последующих статьях сам указывает, что его открытие
и точка зрения на эти нервы кардинально отличаются
от того, что думает Гаскелл о своих исследованиях по
иннервации сердца черепахи.
В то время как Гаскелл найденным им нервам при-
писывает чисто двигательную функцию, подобно нервам
скелетной мускулатуры, Й. П. Павлов, на основании
многих заключений, приходит к выводу, что открытый
им на собаке нерв является нервом трофическим, т. е. не-
посредственно обеспечивающим мышцу сердца подвозом
питательного материала*. И только в отношении конеч-
ного звена, т. е. в объяснении самой природы дей-
ствия усиливающего нерва на мышцу сердца, И. П. Пав-
лов в то время еще не имел окончательного решения.
Отношение И. П. Павлова к работам Гаскелла хоро-
шо отражено в нижеприводимой сноске, сделанной им к
1-й странице диссертации в 1884 году. Сноска печатается
впервые:
«Прибавление к 3 стр. диссертации.
6) Gaskel в дальнейшем сообщении об иннервации
сердца (The Journal of Physiology, edit, by Foster.
Т. III) говорит, что и в вышецитированной статье

он уже отделяет ритмическую иннервацию от ин-
нервации силы. Но в экстракте (цитированная
статья есть собственно экстракт из читанной в
Обществе статьи) нигде этого прямо не сказано, а по-
следняя фраза его способна внушить как раз обратное.
Надо думать, что такое же впечатление статья произве-
ла и на других авторов (позднейших Gaskel^) по тому
же предмету; по крайней мере Heidenhain (ссылается на
Gaskel^) и Löwit (статьи обоих цитированы выше) не
упоминают ни одним словом о выводе GaskePn относи-
тельно двух различных иннервации, как ни естественно
было бы им говорить об этом, если бы они действитель-
но видели этот вывод в статьях.
Вероятно, опубликованный экстракт не вполне точно
передал заключение статьи Gaskel^, читанной в Обще-
стве. Моя диссертация написана ранее, чем я познако-
мился с разъясняющим экстракт сообщением».
Несмотря на совершенно очевидное различие фактиче-
ских материалов у Павлова и у Гаскелла, Тарханов, не
входя в эти тонкости, считал эксперименты Павлова
простым повторением... История физиологии установила
потом истину и навсегда оставила за Павловым ею от-
крытие специфически трофического действия некоторых
симпатических нервов на мышцы сердца. Однако в то
время И. П. Павлову в премии было отказано.
Как всегда бывает при крупных открытиях, они дол-
жны завоевать себе признание, и здесь очень часто про-
исходит то, что хорошо и остроумно характеризовал
Климент Аркадьевич Тимирязев. Он говорил в свое вре-
мя, что наиболее типичным отношением ко всякому от-
крытию является то, что его вначале встречают отрица-
нием, ею не признают. Но как только действительное
открытие начинает настойчиво проходить в жизнь и
становится общепризнанным, так те же люди начинают
говорить, что это уже давно было известно...
По приезде из-за границы Павлов написал свою
основную работу по усиливающему нерву сердца, в ко-
торой установил строгий водораздел между своими и
близкими к ним исследованиями других авторов. Осо-
бенно большое внимание уделено исследованиям Га-
скелла.

Факсимиле первой страницы из диссертации И. П. Павлова с до
устанавливает открытый им усиливающий

полнительной рукописной сноской самого Павлова. И. П. Павлов
нерв по отношению к данным Гаскелла

Ниже приводится содержание первых двух страниц
впервые публикуемого рукописного текста продолже-
ния диссертации И. П. Павлова.
ЦЕНТРОБЕЖНЫЕ НЕРВЫ СЕРДЦА
Доц. физиологии Военно-медицинской
академии д-ра И. П. Павлова
(из клинической лаборатории проф. С. П. Боткина)
Статья вторая*
В моей диссертации я сообщил факты, которые при-
вели меня к заключению о существовании двух новых
центробежных нервов сердца: ослабляющего и усили-
вающего. Отравив собаку тинктурой ландыша, я видел,
что шейный п. vago sympathicus, освобожденный от всех
разветвлений кроме сердечных, при раздражении его пе-
риферического конца, не имея вовсе влияния на ритм
сердцебиений, понижал давление. С другой сто-
роны, одна из определенных сердечных ветвей п. vagus
постоянно повышала давление, на ритм дей-
ствуя только непостоянно и в разных опытах различно.
Таким образом, двоякое действие нервов на силу сокра-
щения (всякое другое значение этих изменений давления
было экспериментально исключено) являлось или фарма-
кологически или анатомически обособленным от нервно-
го действия на ритм.
Но изучение такого важною и новою предмета при-
веденными опытами только начиналось; необходимы
были дальнейшие исследования и прилагаемая статья
содержит новые данные, полученные нами со времени
опубликования диссертации. ** Эти данные относятся
главным образом к дальнейшей характеристике усили-
вающих нервов и вопросу об их ходе по направлению к
центральной нервной системе.
Считаю необходимым начать с рисунка сердечных
ветвей n. vagus и указания их функций.
* Ом. мою диссертацию «Центробежные нервы сердца».
С.-Петербург. 1883.
** Опыт этот сообщен был в нескольких заседаниях Общ.
естеств. пр. С.-Петерб. унив. прошлой зимой.

Объяснение рисунка. Сердечное разветвление п. va-
gus собаки на правой стороне: 1 — n. vago sympathicus,
2 — n. laryngens inferior, 3 — ganglion cervicale inferius,
4 — Vienssenii, 5 — ganglyon stellatum, 6 — rami cardiaci
externi superior et inferior, 7 — r. cartiiaci internus
superior, 8 — r. cardiacus principales и 9 — r. cardiaci
interni inferiores.
Относительно вариаций отсылаю к моей диссертации,
стр. 22 и 23. Прилагательное «главная» употребляю в
анатомическом...
В последние годы своей работы в боткинской лабо-
ратории, накануне его избрания профессором, И. П. Пав-
лов вновь возвращается к прежним экспериментам с
секреторными нервами поджелудочной железы. Он ни на
минуту не упускает из поля зрения этот участок работы,
который имеет столь же важное значение, как и физио-
логическая характеристика усиливающею нерва сердца.
Можно сказать даже больше: проблема нервной регуля-
ции пищеварительного процесса форменным образом
гипнотизирует внимание Ивана Петровича и он с удиви-
тельной настойчивостью, как мы видели, возвращается
несколько раз к этой проблеме. Ею интерес к пищева-
рению обоснован глубокими биологическими соображе-
ниями. Он считает, что прием пищи и обмен веществ
есть то центральное в организме, что делает последний
узловым пунктом в непрерывных превращениях мате-
риального мира. Это убеждение с особенной четкостью
выражено в его речи, произнесенной им по поводу полу-
чения Нобелевской премии:
«Недаром над всеми явлениями человеческой жизни
господствует забота о насущном хлебе. Он представляет
ту древнейшую связь, которая соединяет все живые су-
щества, в том числе и человека, со всей остальной окру-
жающей их природой. Пища, которая попадает в орга-
низм и здесь изменяется, распадается, вступает в новые
комбинации и вновь распадается, олицетворяет собою
жизненный процесс во всем его объеме, от элементар-
нейших физических свойств организма, как закон тяго-
тения, инерции и т. п., вплоть до высочайших проявле-
ний человеческой натуры. Точное знание судьбы пищи
в организме должно составить предмет идеальной физио-
логии, физиологии будущего. Теперешняя же физиология

Факсимиле двух первых страниц рукописи И. П. Павлова, пред
(рукопись находится в

ставленной в 1884 г. на соискание премии митрополита Макария
Архиве Академии Наук )

занимается лишь непрерывным собиранием материала
для достижения этой далекой цели».16
Не могла не оказать влияния на Павлова также и та
крайняя неприступность и таинственность, которой были
окутаны нервные соотношения поджелудочной железы.
Известно, что еще Гейденгайн, с таким мастерством из-
учавший физиологию пищеварения, именно, его нервную
регуляцию, с чувством некоторого смущения отступил
перед поджелудочной железой. Как раз в те годы, когда
Павлов публиковал свои первые исследования по иннер-
вации поджелудочной железы совместно с Афанасьевым,
Гейденгайн писал об этой же железе:
«Ни крайняя осторожность, ни большая опытность не
могут победить невероятной чувствительности органа,
который слишком часто только по совершении операции
прекращает свою деятельность на долгое время и не
возвращается к ней, несмотря на применение действи-
тельнейших отделительных условий. ...Я должен, по край-
ней мере, открыто признать, что я еще ни разу не пред-
принимал такою рода опыта, который был бы так богат
собачьими жертвами и так беден соответственными им
результатами».17
Азартной натуре Ивана Петровича вероятно очень
импонировал этот трудно разрешимый вопрос, и поэтому,
приехав из-за границы, он изобретает новый метод, ко-
торый должен, наконец, вскрыть эту так трудно поддаю-
щуюся разрешению тайну.
Метод заключался в предварительной дегенерации
блуждающею нерва. Расчет был вполне определенным.
Если раздражение блуждающею нерва в натуральном
составе его волокон не дает возможности выявить пря-
мое секреторное влияние этих нервов, то очевидно что-то
мешает этому. Трудно допустить, чтобы в таком мощном
нервном стволе, как блуждающий нерв, все нервные во-
локна были однородны. Вероятно, при раздражении этого
нервною ствола возбуждаются всякою рода волокна — и
сосудистые, и отделительные, а весьма вероятно также и
задерживающие секрецию. Следовательно, надо было
употребить такой способ, который позволил бы ввести
16 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 448.
17 Там же, стр. 229.

некоторую диссоциацию между действием этих разно-
родных волокон. В качестве такого приема разделения
И. П. Павлов избрал метод дегенерации. Он исходил из
предположения, что разные по характеру волокна блуж-
дающего нерва должны непременно дегенерировать в
различные сроки и, следовательно, раздражая электриче-
ским током заблаговременно перерезанный блуждающий
нерв в различные стадии его дегенерации,
можно было надеяться на изолированное раздражение
так страстно отыскиваемых секреторных нервов.
Успех эксперимента превзошел все ожидания. Раз-
дражение дало совершенно отчетливый секреторный
эффект с подъемом секреции от 0 до 47 капель. Это ли
не блестящий успех в раскрытии того, что не удавалось
вскрыть даже всемирно известным ученым!
Публикуя предварительное сообщение об этих успеш-
ных экспериментах, Павлов заключает работу следующей
фразой:
«Ободренный первым успехом, я с тем большим рве-
нием берусь сейчас же за иннервацию других пищева-
рительных желез, а посему и всю эту область пока удер-
живаю для собственного исследования». 18
Здесь попрежнему виден азартный исследователь
И. П. Павлов, и, пожалуй, эта фраза в самом деле яв-
ляется показателем поворота в его последующей научно-
исследовательской деятельности.
С этого момента он неотступно занимается нервной
регуляцией пищеварительных процессов,' пока на рубеже
XX в. эта огромная область, заново разработанная им,
не приведет его к самой вершине человеческого знания,
к изучению высшей нервной деятельности.
Шаг за шагом продолжает И. П. Павлов закрывать
«белые пятна» физиологии. Чем объяснить, что раньше
не удавалось вскрыть наличие секреторных нервов для
поджелудочной железы? И. П. Павлов отвечает на этот
вопрос вполне определенно: традициями физиологии се-
креции, установленными до этого на примере слюнной
железы. Здесь слишком было все просто: выделил се-
креторный нерв, пораздражал электрическим током, и
18 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 228.

немедленно появляется секреция. Так же легко рассчиты-
вали получить секрецию и на поджелудочной железе.
Однако эта железа оказалась иной по своему отношению
к нервам. Не учтена была еще не ясная в то время эво-
люционная закономерность, регулирующая быстроту
секреции в зависимости от способа питания данного
животного и от положения железы. Одни из них нахо-
дятся под действием внешних раздражений и должны
реагировать быстро (слюнные железы), другие, наобо-
рот, находятся глубоко в организме и должны секрети-
ровать в других темпах.
Путем длинного ряда контрольных экспериментов
Павлов приходит к мнению, что фактически никогда не
принималось во внимание неизбежное при раздражениях
нервов сужение сосудов и анемизация пищеварительных
желез. Именно этому моменту Павлов приписывает ре-
шающее влияние и ставит это в противовес работе тех
железистых аппаратов, которые лежат поверхностно:
потовые железы, слюнные железы и т. д. Свою классиче-
скую работу об иннервации, он заканчивает таким выра-
жением:
«Едва ли будет излишнею смелостью с нашей сторо-
ны, если мы предположим, что неудача исследования
иннервации других пищеварительных желез могла иметь
свое основание именно в отсутствии у авторов идеи о
вредном действии анемии на секреторную деятельность
и что и здесь опыт, раз будет иметься в виду это дей-
ствие, увенчается-таки, наконец, успехом». 19
С этого момента Павлов начинает серию многочис-
ленных исследований, главная цель которых — охаракте-
ризовать нервную регуляцию секреторного процесса у
самых разнообразных желез. В первую очередь его вни-
мание направлено на вскрытие роли нервной системы в
секреции желудочного сока. Он справедливо указывает,
что в этом вопросе издавна существует странное расхож-
дение взглядов между медициной и физиологией. В то
время как первая давно уже ввела у себя специальную
нозологическую единицу «неврозы желудка», физиология
не имеет никаких точных сведений относительно нерв-
ной регуляции работы этого органа. Верный своим сим-
19 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 254.

патиям к огромному жизненному эксперименту, с кото-
рым нас знакомит медицина, Павлов и здесь отдает
предпочтение наблюдениям врачей, указывая: «наши
опыты решают этот давний спор в пользу медицины».
Эксперименты с выявлением иннервации желудочных
желез, проделанные им совместно с сотрудницей Шумо-
вой-Симоновской, представляют собой вершину экспери-
ментаторскою остроумия. Они поражают своей неотрази-
мой убедительностью и свидетельствуют об уменьи
И. П. Павлова держать в поле зрения всю совокупность
жизненных явлений, протекающих в целостном орга-
низме. Каждый вдумчивый экспериментатор должен
охватывать своим воображением тысячи разрозненных
структур и процессов организма, чтобы в нужный мо-
мент сделать решающий ход, создать небывалую комби-
нацию их. В эксперименте побеждает в конце концов
тот, кто шире охватывает многочисленные процессы
организма, и, следовательно, тот, кто имеет возможность
осуществить идею исследования большим количеством
экспериментальных комбинаций.
Вопрос о наличии специальных желудочных нервов,
направляющих желудочную секрецию, был решен при
помощи знаменитого опыта «мнимого кормления». Живот-
ному делали следующую операцию. На шее прорезали
пищевод и оба конца его выводили наружу и вшивали
в кожные раны. Очень быстро эти концы приживали, и у
животного на шее оказывалось два хронических отвер-
стия, соединенных с верхней и нижней частями пищевода.
Благодаря такой операции всякая порция пищи, разже-
ванная и проглоченная собакой, пройдя глотку, сейчас
же выпадала наружу через верхнее отверстие пищевода,
а желудок оставался пустым. Такая собака может есть
часами, однако ее желудок не получает ни одного грам-
ма пищи. Если теперь дополнительно у той же собаки
соперировать обычную фистулу желудка, то можно на-
блюдать такое явление, которое никогда никому не при-
ходилось видеть.
Несмотря на то, что пища не попадает в желудок и,
следовательно, никакого непосредственного
действия на желудочные железы не оказывает, тем
не менее в желудочные фистулы в большом количестве
выливается желудочный сок. Чем больше «мнимого

корма» разжевывает и проглатывает собака, тем больше
выделяется желудочного сока из фистулы. Странное
явление, которое совершенно не соответствовало всему
тому, что было раньше известно из физиологии.
Какие механизмы способствуют в данном случае от-
делению желудочного сока? Павлов стремится немедлен-
но же ответить на этот вопрос. Уже самый факт доста-
точно быстрого отделения сока после начала кормления
заставляет думать, что это отделение происходит под
влиянием нервной системы. Однако этого мало, нужно
прямое доказательство, и Павлов в эксперименте дает
это прямое доказательство. Он перерезает оба блуждаю-
щих нерва, и теперь уже никакое мнимое кормление не
приводит к отделению желудочного сока. Вывод вполне
ясен. Павлов его делает с совершенной отчетливостью.
«Отделение желудочных желез также возбуждается
из центральной нервной системы при посредстве особых,
отделительных нервов, как отделение слюны и поджелу-
дочной железы».20
Несмотря на совершенно очевидные результаты, кото-
рые вскоре же были опубликованы, иностранный меди-
цинский мир не так быстро смог усвоить эти новые для
физиологии процессы. Это заставляет И. П. Павлова уже
десять лет спустя заявить Обществу русских врачей, что
«аппетитный сок там никак не может завоевать себе
права гражданства».21
Как увидим ниже, причина этого непонимания лежа-
ла в той принципиально новой закономерности, которая
была вскрыта И. П. Павловым в факте выделения желу-
дочного сока на отдаленные стимулы.
Экспериментами с мнимым кормлением Павлов окон-
чательно переключается на физиологию пищеварения и
затем много лет не изменяет этому делу.
Надо понять азарт экспериментатора, который вдруг
нащупывает решающую нить успеха, и станет ясным,
почему Павлов в этот критический период своей научной
деятельности навсегда порывает с проблемой кровообра-
щения.
Он увидел пред собой огромные перспективы и по-
лучил в руки ключ, при помощи которого может рас-
20 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 272.
21 Там же, стр. 592.

крывать один за другим замки которые так долго скры-
вали от человечества тайны целостной деятельности
организма. Этот ключ заключается в том, что все про-
деланное до И. П. Павлова в области так называемых
острых экспериментов должно быть подвергнуто извест-
ной доле здоровою скепсиса. Вступив на путь изучения
явлений организма в условиях, максимально близких к
натуральным, И. П. Павлов своим гениальным чутьем
увидел необъятные просторы, в которых он сможет
проявить в дальнейшем свое экспериментаторское
остроумие.
Заключая свою работу с мнимым кормлением, он
пишет:
«Делается очевидным, что привычная,
традиционная обстановка физиологиче-
ского экспериментирования на живот-
ном, так или иначе отравленном и свеже-
и сложно-оперированном, заключает в
себе серьезную и, что особенно важно,
недостаточно сознаваемую физиологами
опасность; многие физиологические яв-
ления могут при этом совершенно исчез-
нуть для глаз наблюдателя или предста-
виться в крайне искаженном виде».22
Итак, путь найден, вдали видна четкая перспектива,
нужно пройти через преодоление недостатков всею
прошлою опыта и тем самым утвердить еще глубже и
прочнее идею изучения целостного организма в макси-
мально естественных условиях.
22 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 274.

Глава VI
ВЫБОРЫ НА КАФЕДРУ ФИЗИОЛОГИИ
И В ИНСТИТУТ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ
МЕДИЦИНЫ
(1890—1891 гг.)
На рубеже 90-х годов прошлого столетия в жизни
И. П. Павлова как научного исследователя произошли
резкие перемены. Нужда, бесквартирье и материальная
неоснащенность лабораторных работ перестают его му-
чить в той мере, как это было в боткинский период. Он
утверждается профессорам, и это несколько исправляет
его положение. Как пишет в своих воспоминаниях Сера-
фима Васильевна Павлова, «счастье, как и несчастье, не
приходит одно». В 1890 г. И. П. Павлов сразу получает
несколько предложений на заведывание кафедрой.
Прежде всего ректор Томского университета Флорин
ский приглашает его на кафедру физиологии Томского
университета. Это место нравилось Ивану Петровичу. Он
уже готовился к сборам, впереди видна была перспекти-
ва самостоятельного развертывания большого универси-
тетского дела. Однако на пути возникли неожиданные
препятствия. Тогдашний министр просвещения Делянов,
отстранив И. П. Павлова, утвердил туда профессором
весьма заурядного физиолога В. Н. Великого, того са-
мого, с которым И. П. Павлов выполнил свою первую
студенческую работу по анатомическим изысканиям
ускоряющих нервов сердца.
Павлову пришлось подавить в себе горечь незаслужен-
ной обиды. На сцену выходит перспектива работать в ка-
честве заведующего кафедрой фармакологии в Варшав-

ском университете. Там он также избирается единоглас-
но. Но здесь дело осложняется крайне отрицательной
позицией Серафимы Васильевны. Она категорически за-
протестовала против избрания на кафедру, в Варшаву
потому, что там был бывший ученик Ивана Петровича.
«Как ты можешь? Тумас, твой ученик,— профессором
физиологии, а ты к нему поедешь! Никогда. Будем голо-
дать, а не поедем». 1
Кроме того, в это время Иван Петрович имел уже не-
которую гарантию избрания профессором фармакологии
в Военно-медицинской академии и поэтому он задержал-
ся ic ответом Варшавскому университету.
В результате он получает телеграмму: «Вы были из-
браны фармакологом. За вашим отказом единогласно
избран Никольский. Тумас».2
В дальнейшем события развертываются в весьма вы-
годную для И. П. Павлова сторону. Профессор Военно-
медицинской академии Баталии представляет конферен-
ции академии И. П. Павлова в качестве кандидата на
должность заведующего кафедрой фармакологии. Боль-
шинство участников конференции присоединяется к это-
му предложению, и, казалось, дело должно было сразу
же закончиться избранием Ивана Петровича. Однако не-
ожиданно создается серьезное осложнение, которое на-
долго затягивает утверждение. Профессор химии Военно-
медицинской академии Соколов подал в конференцию
академии протест по поводу якобы неправильного избра-
ния И. П. Павлова профессорам на кафедру фармаколо-
гии. Соколов нашел ряд формальных придирок, по кото-
рым с его точки зрения физиолог не должен быть изби-
раем профессором на кафедру фармакологии. Поднялось
целое дело, понадобились выступления и заверения
компетентных людей, чтобы отвести это возражение.
Начальник Академии тайный советник Быков обра-
тился к конференции с предложением высказаться по
этому вопросу. На этот раз защитниками Павлова высту-
пили профессора Манассеин, Пашутин и Тарханов. По-
следний еще совсем недавно, как мы видели, был весьма
скептического мнения о работах И. П. Павлова.
Проф. Тарханов указал на то, что мнение Соколова и
1 Воспоминания Д. А. Каменского. Личное сообщение автору.
2 Архивный материал. Архив АН СССР. Дело И. П. Павлова.

его протест ошибочны. По мнению Тарханова, кандидат
на кафедру фармакологии И. П. Павлов «произвел лично
несколько работ, имеющих высокий фармакологический
интерес, и, кроме того, под его непосредственным руко-
водством произведено 14 напечатанных в виде диссерта-
ции работ, относящихся прямо к области фармакологии
и вышедших из химической лаборатории покойного про-
фессора С. П. Боткина».3 Проф. И. Р. Тарханов замеча-
ет при этом, что «попытка умалить роль Павлова как
руководителя фармакологических работ представляется
столь же неудачной, как и неверной, и явно вытекает из
крупного недоразумения, а именно.- решительно каждый
шаг фармакологического исследования основан на физио-
логическом опыте; особенных фармакологических опытов
или методов исследования не существует, фармакология
есть лишь прикладная наука, пользующаяся всецело и
исключительно только физиологическим экспериментом».
Такая мотивировка -целиком совпадала с настроением,
существовавшим в то время в среде физиологов. Фарма-
кология как наука о действии лекарственных веществ
неизбежно оперировала методами и данными физиологии.
На это, в частности, указывает самый факт руководства
И. П. Павловым фармакологической лабораторией у Бот-
кина.
Аргументы защитников И. П. Павлова одержали
верх, и он был избран всеми голосами конференции, за
исключением проф. Соколова, который так и остался при
своем мнении.
Мечта И. П. Павлова оказалась осуществленной. Он
стал экстра-ординарным профессором той академии, в
которой получил образование. Теперь перед ним откры-
валась широкая возможность вести научно-исследова-
тельскую работу в том направлении, какое соответство-
вало его общим исследовательским установкам. Кроме
того, положение экстра-ординарного профессора было,
конечно, куда лучше в материальном отношении, чем
положение приват-доцента, зарабатывающего средства
к жизни лекциями на фельдшерских курсах...
Становясь фармакологом, сам Иван Петрович лично
также держался убеждения, что фармакология представ-
3 Из Протокола заседания конференции Военно-медицинской
академии от 7 мая 1890 г.

ляет собою науку, целиком базирующуюся на методах
физиологического исследования. Уже много лет спустя,
когда в 1924 г. умер заведующий отделом фармакологии
Института экспериментальной медицины крупнейший рус-
ский фармаколог Н. П. Кравков, И. П. Павлов рекомен-
довал на это место своего старейшего ученика физиоло-
га В. В. Савича. Мотивы, по которым И. П. Павлов счи-
тал достаточным и необходимым поручить заведывание
этим отделом именно физиологу, представляют собой
особенный интерес, поскольку они характеризуют общее
настроение И. П. Павлова.
Ниже я привожу этот редкий документ полностью.
«Мнение проф. И. П. Павлова относительно
замещения должности заведующего фармакологическим
отделом Института экспериментальной медицины
Экспериментальная патология и фармакология пред-
ставляют естественные части физиологии животного ор-
ганизма. Они занимаются также изучением деятельности
всего организма с прибавком, что экспериментальная па-
тология изучает его, когда разрушающие влияния разно-
го рода отклоняют ее от нормы, а фармакология ведет
то же изучение, когда специальные химические агенты
вводятся в животный организм и так или иначе изменя-
ют его нормальную или патологическую деятельность.
Теоретически таким образом расширяется программа изу-
чения деятельности организма ©о всем ее реальном объ-
еме, а практически ведется борьба с болезнетворными
влияниями на организм, и достигается в большей или
меньшей мере победа над ними. Из этого ясно, что пред-
варительная подготовка научных работников по этим
дисциплинам должна быть чисто физиологическая: то же
полное методическое вооружение и та же привычка го-
ловы анализировать жизненные явления во всей их слож-
ной связи. Только основательная физиологическая школа
может обеспечить инициативность, глубину и плодотвор-
ность работы в этих областях. Для физиолога, делающе-
гося экспериментальным патологом или фармакологом,
требуется только относительно легкая работа ознакомле-
ния с частным материалом этих молодых отраслей экспе-
риментальной медицины.— Это рассуждение вполне

подтверждается фактами из нашей истории этих отрас-
лей. Лучший русский патолог бесспорно был Пашутин,
а фармаколог — Кравков, оба перешедшие на эти специ-
альности с физиологии.
Приведенное положение, едва ли подлежащее оспари-
ванию, и должно сделаться руководящим при выборе за-
ведующего фармакологическим отделом Института.
Я рекомендую на это место Владимира Васильевича
Савича. Он уже более двадцати лет энергично работает
в области физиологии, вполне владеет разнообразной фи-
зиологической методикой, исполнил очень большое число
самостоятельных научных исследований, часто высокой
ценности, и хорошо знаком по личным опытам с физио-
логией желез внутренней секреции. Занимаясь главным
образом физиологией, он по должности профессора фар-
макологии в Ветеринарном институте освоился и с фар-
макологическим материалом.— Непрерывно продолжаю-
щаяся деятельность его в области физиологии ярко сви-
детельствует о силе его ума и о неугасающем интересе
к решению научных задач.— Все эти данные представля-
ют полную гарантию, что столь теоретически и практи-
чески важное изучение (получение) продуктов деятельно-
сти желез внутренней секреции, на чем, так неожиданно,
к великому горю русской науки, оборвалась выдающаяся
работа Николая Павловича Кравкова, будет с успехом
продолжено В. В. Савичем, имеющим давний личный
интерес, как сказано выше, и в этой области.
С своей стороны молодые сотрудники Н. П. Кравко-
ва, оставаясь в лаборатории фармакологического отдела
и внося в работу все то, что заимствовали от указаний и
предначертаний Н. П. Кравкова, найдут серьезную заме-
ну его в лице В. В. Савича и таким образом вместе наи-
более верно обеспечат достижение ближайшей и дальней-
шей цели отдела.
7 июля 1924 г.
Проф. Ив. Павлов».
Именно с таким настроением Иван Петрович при-
ступал к заведыванию кафедрой фармакологии Военно-
медицинской академии. Как вспоминает потом его ученик
Д. А. Каменский, Иван Петрович блестяще наладил дело
кафедры и подготовил целую плеяду прекрасно владею-
щих методами физиологии фармакологов. Однако долго

Факсимиле одной из страниц письма И. П. Павлова в дирекцию
Института экспериментальной медицины по поводу замещения
места заведующего Отделом фармакологии. Полное содержание
письма приведено в тексте

ему заведывать этой кафедрой не пришлось. После ухода
Тарханова в 1895 г. он занял его кафедру и с этого вре-
мени уже до 1924 г. оставался профессором физиологии.
Пребывание в Академии в качестве равноправного
члена профессорской коллегии было для И. П. Павлова
полно и радостей и волнений. Его неподкупная честность
и непоколебимая прямолинейность в делах морали и лич-
ного достоинства создавали ему в жизни много шерохо-
ватостей и затруднений, которые, конечно, неизбежно
приводили к борьбе, к стычкам. Естественно, что эти
стычки поддерживали у И. П. Павлова постоянное воин-
ственное настроение.
В начале 90-х годов в жизни Академии произошло
одно событие, которое на много лет определило общую
моральную атмосферу профессорской среды. Так как в
этом событии Иван Петрович принимал самое деятель-
ное участие, необходимо охарактеризовать его подробно.
Поскольку Военно-медицинская академия находилась
в ведении военного министра, то, по существовавшей
традиции, начальником ее всегда назначался какой-либо
кандидат военного министра; в частности, так был на-
значен тайный советник Быков, принявший деятельное
участие в избрании И. П. Павлова на кафедру фарма-
кологии. Именно он составлял весьма благоприятные для
И. П. Павлова информации военному министру о ходе
всего дела с избранием. Однако в начале 90-х годов
Военное министерство ввело некоторую льготу, которая
обещала быть весьма прогрессивной для жизни Акаде-
мии. Было разрешено конференции Академии избирать
начальником Академии кого-либо из своей профессорской
коллегии. Все восприняли это решение военного министра
как новую эру в жизни Академии, полную благодатных
перспектив. В самом деле, уж кто как не свой товарищ-
профессор мог бы вести дело так, чтобы это соответство-
вало интересам науки и преподавания...
Жизнь показала обратное. Конференция избрала на-
чальником Академии проф. Пашутина, занимавшего ка-
федру общей патологии. До этого момента Пашутин был
прекрасным товарищем, деликатным и отзывчивым ко
всему тому, что характеризовало интересы профессоров.
Однако сразу же после избрания его начальникам Ака-
демии он резко изменился, стал жестким, холодным и

крайне императивным начальником. Фактически он повел
дело управления Академией таким образом, что вместо
ожидаемой всеобщей договоренности получилось нечто
похожее на самоуправство.
Вспоминая много лет спустя это событие в жизни
Академии, создавшее ему так много -мелочных .неприят-
ностей. Иван Петрович пишет:
«...Экстренное горе, продолжавшееся, однако, целых
10 лет, причиняло только боевое положение, созданное
в Медицинской академии ее покойным начальником».4
Это «экстренное горе» в самом деле принесло с собой
для профессоров Академии много неприятностей, кото-
рых они никогда не испытывали раньше.
Пашутин вел себя в Академии как сатрап, не счи-
таясь с мнением бывших товарищей, и очень часто его
поведение лишено было самой элементарной честности.
Конечно, Ивану Петровичу как горячему, принципиаль-
ному человеку, совершенно не терпящему никакого при-
неволивания, такая форма управления Академией была
не по душе. Он выступил в оппозиции Пашутину и вско-
ре стал лидером оппозиционных настроений, что привело
к длительным, враждебным отношениям с Пашутиным.
Последний, пользуясь своим положением, не замедлил
воздействовать на И. П. Павлова различными способами,
вплоть до лишения жизненных и материальных благ...
Наст,роение И. П. Павлова в этот период xqpouio ха-
рактеризуется известным фактом: он тщательно изучал
и всегда носил с собой... устав Академии, чтобы быть
всегда готовым ко всяким неприятностям со стороны ее
начальника. Недовольство управлением Пашутина достиг-
ло своего апогея в тот момент, когда он уволил четырех
весьма уважаемых профессоров. Дело с увольнением воз-
никло таким образом. По уставу Академии, профессора
имели определенный qpoK выслуги лет, после чего их
обычно конференция Академии оставляла еще на три
года. В данном случае по отношению к весьма заслужен-
ным профессорам Мержеевскому, Батурину, Доброволь-
скому и Иностранцеву Пашутин решил поступить иначе,
поскольку они не однажды в явной форме высказывали
4 И. П. Павлов. Автобиография. Полное собрание трудов,
т. V, 1949, стр. 373.

недовольство его управлением. Все четыре профессора
были уволены по указанным выше формальным мотивам.
Это лицеприятное нарушение существующих традиций
вызвало всеобщее возмущение, и И. П. Павлов возглавил
этот протест.
Здесь произошел эпизод, который весьма хорошо ха-
рактеризует атмосферу, существовавшую в то время в
Академии. Чтобы собрать протестующих и выступить
единым фронтом, Иван Петрович Павлов назначил встре-
чу профессоров Военно-медицинской академии в Петер-
бургском докторском клубе. На эту встречу большая
часть профессоров дала свои подписи. Однако, когда
профессор Пашутин, узнав об организации этой встречи,
дал понять, что он не оставит без «внимания» протестан-
тов, большая часть профессоров немедленно стала сни-
мать свои подписи на участие в предполагавшемся со-
брании... Иван Петрович долго упрекал и ругал мало-
душных, но тем не менее протест не удался. В течение
многих лет, до конца своей жизни, И. П. Павлов с него-
дованием рассказывал об этом эпизоде. Не имея, таким
образом, коллегиальной поддержки, Иван Петрович тем
не менее лично на всех конференциях Академии откры-
то выступал против самоуправства Пашутина. Правда,
для нею эти выступления не прошли даром — из-за них
он испытал некоторые лишения в личной жизни. Так,
например, Пашутин необычно долго задерживал его
перевод из экстраординарных профессоров в ординар-
ные и обошел И. П. Павлова с квартирой, на которую
тот имел законное право. Тем более принципиальным
выглядит в этом случае поведение Ивана Петровича.
Этот эпизод, отражая общую моральную атмосферу
Военно-медицинской академии 90-х годов, вместе с тем
отчетливо характеризует и личность Ивана Петровича
Павлова, всегда свободолюбивого, всегда принципиаль-
ного и никогда не смирявшегося перед грубой силой.
Несмотря на эти враждебные отношения с начальни-
ком Академии, работа кафедры страдала мало. Она
жила своей жизнью. К Ивану Петровичу стали обра-
щаться десятки диссертантов и докторантов, и он широ-
ко развивал возникшие у него еще до профессуры идеи
о регулятивных свойствах нервной системы в процессах
пищеварения.

На рубеже 90-х годов в жизни Ивана Петровича
произошло еще одно событие, которое коренным
образом повлияло на всю его дальнейшую научную дея-
тельность.
В 1890 г. в Петербурге был организован Институт
экспериментальной медицины, попечителем которого был
назначен придворный меценат — принц Ольденбургский.
По тому времени это было событие огромного значения.
В России появился центр, вокруг которого предпола-
галось объединить все научные силы для развития
медицинской мысли.
Сам Ольденбургский, слывший в то время покрови-
телем медицинских наук, был очень своеобразным чело-
веком; его взгляды, на развитие медицины были прими-
тивны и суеверны, но тем не менее он стремился прово-
дить их в жизнь. Очень хорошо характеризуют «понима-
ние» им предмета медицины два эпизода, из которых
первый освещает также и отношение Ивана Петровича
к придворным кругам. Уже после того, как Иван Петро-
вич стал действительным членом Института эксперимен-
тальной медицины и заведывал лабораторией, Ольден-
бургский не раз приглашал его к себе для всякого рода
научных консультаций. Однажды зайдя в лабораторию
к Ивану Петровичу, он стал его уговаривать пойти к не-
му вечером во дворец на специальный спиритический
сеанс. Он с восторгом рассказывал о том, что приехал
совершенно исключительный спирит, который показыва-
ет прямо-таки чудеса прорицания. При этом Ольденбург-
ский иронически добавил: «Это, наконец, заставит вас
уверовать в жизнь духов...» Надо знать озорной харак-
тер Ивана Петровича, чтобы понять его реакцию на это
предложение. Он долго возражал Ольденбургскому, на-
зывая все эти спиритические сеансы сплошным шарла-
танством, и, в конце концов, согласился пойти, пообещав
уличить этого нового проходимца.
Рассказывая об этом эпизоде, Павлов говорил:
«Когда мне представили этого человека,— он сразу же
стал крутиться около меня и стал венчать меня самы-
ми высокопарными эпитетами. Он стал именовать меня
гением, всемирной известностью и тому подобными эпи-
тетами...
Ольденбургский немедленно шепнул мне на ухо:

— Вот видите, вы не верили в его силу прорицания.
Он сразу же узнал, кто вы такой есть».
На это Иван Петрович весьма резонно ответил:
«Эко, какое диво! Он же видит, что все кругом• в
мундирах и с орденами, а я один в простом пиджаке.
Значит меня за что-нибудь сюда пригласили. Тем более,
что вы мне оказываете внимание. Никакого особого про-
рицания я в этом не вижу».
Приступили к спиритическому сеансу.
Иван Петрович так рассказывал о всем ходе этого
сеанса.
«Пока они стали готовиться ко всей этой чепухе, я
выбрал в свите Ольденбургского молодого человека атле-
тического телосложения, подошел к нему и попросил его
сесть по одну сторону спирита, а сам решил сесть по дру-
гую. Я объяснил молодому человеку, что именно я заду-
мал, что он должен делать и за чем следить. Тот сразу
же все понял, охотно вступил в сговор и мы начали
охоту за спиритом. Все мы сели за круглый стол. Когда
потух свет и начался сеанс, я сразу же схватил спирита
за руку под столом и зажал ее, что было сил. То же са-
мое сделал мой соучастник с другой стороны. Напрасно
все ожидали чуда, ничего из сеанса не выходило. Но
зато я почти выбился из сил, так как шарлатан все вре-
мя старался вырваться из моих рук. Проходит полчаса
и побежденный спирит попросил дать свет, заявив, что
на этот раз ничего не выйдет, потому что кто-то ему
оказывает сильное «духовное» противодействие.
— Какое тут, батенька, духовное противодействие!
Физическое — это будет вернее. Смотрите, вы у меня всю
манжету порвали стараясь высвободить свою руку. То
же я вижу и у вашего соседа с другой стороны,— ска-
зал я, указывая на молодого человека.
Позже я узнал, что этот шарлатан усаживал рядом
с собой двух истерических девиц, причем одна из них
к нему близка».
Заключая этот рассказ, Иван Петрович с улыбкой
говорил: «С тех пор принц Ольденбургский никогда не
приглашал меня на спиритические сеансы. Очевидно, у
него у самого пропала охота к этому делу».5
5 Воспоминания И. П. Павлова, записанные М. К. Петровой и
сообщенные последней лично автору.

Рассказ И. П. Павлова весьма хорошо характеризу-
ет, какова была «культура» этою мецената медицинских
наук. Совершенно очевидно, что вся организация Инсти-
тута экспериментальной медицины была для Ольден-
бургского отнюдь не стремлением помочь развитию ме-
дицинских наук, и не его заслуга в том, что потом на
базе этого учреждения выросли первоклассные русские
школы теоретической медицины.
Но принц Ольденбургский не хотел быть только пас-
сивным попечителем этого учреждения,— он хотел про-
водить в жизнь и свою собственную «научную теорию».
По рассказам одного из первых сотрудников Инсти-
тута экспериментальной медицины, доктора Д. А. Камен-
ского, однажды здание, где находился Ольденбургский,
огласилось какими-то странными звуками, похожими на
звуки шарманки. Зайдя в его резиденцию, молодой Ка-
менский увидел страшную картину: в кресле сидит ку-
харка принца Ольденбургского с перевязанным лицом,
очевидно страдающая зубной болью. Ее ноги стоят на
шарманке, а эту шарманку усиленно крутят попеременно
то принц Ольденбургский, то его ассистент. Что это зна-
чит? Оказывается, это принц Ольденбургский ведет свою
«научную» работу...
По его «теории» человеческое тело полно всякого
рода волнообразных процессов, в особенности электриче-
ских волн, которые тогда были очень популярны. С точ-
ки зрения Ольденбургского, боль, и в частности зубная,
происходит оттого, что в определенном месте тела эти
волны «застревают» и делаются как бы стоячими. Отсю-
да вытекал, казалось бы, логически обоснованный вы-
вод: надо эти «стоячие волны» выбивать другими волна-
ми, в частности звуковыми. Поэтому пациентка Ольден-
бургского и держала свои ноги на громко игравшей
шарманке...
Эти эпизоды дают ясное представление о сановном
попечителе этого крупного русского учреждения, при-
обревшего вскоре мировую славу.
В период организации Института, когда стали подби-
рать соответствующую группу ученых-теоретиков, идея
о том, что в качестве физиолога надо пригласить
И. П. Павлова, возникла не сразу, хотя уже он и был в
это время «вольноприходящим» сотрудником Института.

Помощник Ольденбургского, один из профессоров
Харьковского университета, всячески протежировал фи-
зиологу Ф. Я. Данилевскому из Харькова, желая устроить
его на вакансию при Институте. Однако группа профес-
соров оказывала явное предпочтение И. П. Павлову, ко-
торый к этому времени уже прославился первоклассными
научными работами.
В Институте экспериментальной медицины И. П. Пав-
лов получил хотя и небольшую, но сравнительно удобную
лабораторию, в которой он мог продолжать свои экспе-
рименты со сложными операциями на пищеварительном
тракте. Как мы видели, при клинике Боткина И. П. Пав-
лов располагал совершенно неудовлетворительными усло-
виями работы. В особенности его мучило отсутствие ка-
кой-либо асептики в операциях на животных. Здесь он
получил возможность оборудовать специальную операци-
онную, которая, как увидим в следующей главе, дала
возможность ему создать новую эпоху в физиологии пи-
щеварения.
Своим горячим характером и крайней деловитостью
в лабораторной жизни И. П. Павлов сразу же обратил на
себя внимание попечителя и тот одно время не прочь был
вовлечь его в административную работу в качестве свое-
го заместителя. От всякого постоянного места в дирекции
Иван Петрович категорически отказывался, следуя глу-
бокому убеждению, что ученый должен отдать всю свою
жизнь только науке. Однако на всякого рода временные
поручения он все-таки давал согласие. В его послужном
списке имеется 13 отметок о том, что в связи с отсут-
ствием директора он выполнял его обязанности по
Институту. Мы все знаем добросовестность Ивана Пет-
ровича и нельзя сомневаться в том, что эти кратковре-
менные замещения способствовали прогрессу всего дела
Института.
С момента избрания его действительным членом Ин-
ститута экспериментальной медицины и поручения ему
физиологической лаборатории работа Ивана Петровича
пошла значительно лучше. Той злой материальной нуж-
ды, какую он испытывал до профессорского периода, уже
не было. Он, наконец, смог также занять квартиру, кото-
рую ему надлежало иметь по положению и которая
была необходима все разрастающейся собственной семье.

В прошлом — до избрания его профессором Военно-
медицинской академии — он находился фактически на
студенческом положении, меняя различные комнаты или
живя в квартире своего брата Дмитрия. Последний после
своего неудачного сватовства к подруге Серафимы Ва-
сильевны, так и остался на весь век холостяком. Будучи
ассистентом знаменитого русского химика Д. И. Мен-
делеева, он получил казенную квартиру при университе-
те, и вот она-то время от времени выручала всегда не-
устроенную семью Павловых. Теперь, сняв квартиру в
шесть комнат на Введенской улице, Иван Петрович полу-
чил возможность устроить отдельно детскую, столовую,
спальню и даже выделить для своей работы кабинет.
Только теперь, будучи профессором двух учреждений,
он получил относительную материальную обеспечен-
ность. Теперь он имел возможность вести научно-иссле-
довательскую работу и был окружен любимой семьей.
Все это, конечно, способствовало той энергии и тон стра-
сти, с которой Иван Петрович Павлов в этом периоде
отдал себя новым исканиям.

Глава VII
ЗАРОЖДЕНИЕ ЭПОХИ ХИРУРГИЧЕСКОЙ
ФИЗИОЛОГИИ
(1891—1899 гг.)
Эпоха 90-х годов в работе лаборатории И. П. Пав-
лова может быть по праву названа торжеством хирур-
гического эксперимента в физиологии. При тех экспери-
ментах, которые И. П. Павлов проводил в клинике
Боткина, оперативные методы использовались лишь в
той степени, в какой их применяли и другие авторы,
в частности Гейденгайн, Бернштейн и пр. В этих рабо-
тах проявилось лишь общее экспериментаторское остро-
умие И. П. Павлова, создавшею иные комбинации и
отношения в изучаемых объектах. К таким новым опера-
циям надо отнести и его модификацию фистулы подже-
лудочной железы. Эта фистула- одновременно давала
возможность и собирать поджелудочный сок, и вновь
направлять его в двенадцатиперстную кишку. С перено-
сом же основной исследовательской работы в Институт
экспериментальной медицины И. П-. Павлов открывает
новую эру в физиологии, которую можно было бы оха-
рактеризовать как эру решения физиологических про-
блем при помощи хронического эксперимента. Нельзя
не отметить того, что применение хирургической техни-
ки для решения физиологических задач было естествен-
ным следствием общей теоретической установки
И. П. Павлова, которую можно сформулировать сле-
дующим образом: изучать явление в натуральных усло-
виях, как можно больше снижать искажающее влияние
острых экспериментов, требующих грубых оперативных

вмешательств, разъединения частей организма и нарко-
тизации животного. Именно эти соображения заставили
его искать максимально удобные условия для экспери-
ментирования, а это, в свою очередь, требовало соответ-
ствующей лабораторной обстановки. Так постепенно
зрели мысли И. П. Павлова об организации асептиче-
ской операционной. Он писал: «Мне хотелось спе-
циально выдвинуть то обстоятельство, что между раз-
личными приемами физиологического исследования
хирургический метод занимает весьма существенное ме-
сто. Дело в том, что, когда я говорю о хирургическом
методе, я разумею такие операции, когда физиолог рас-
считывает, чтобы животное жило после удаления части
органов, после нарушения связи между ними, установ-
ления новой связи и т. д.... Нет сомнения, что, если я
буду иметь в виду такой взгляд, это заставит меня со-
средоточить мысль над изобретением операций, позна-
комиться с приемами, выработать методы, и в конце
концов должны быть изменены самый тип и характер
физиологических институтов; в них несомненно должно
быть оперативное отделение, отвечающее требованиям,
предъявляемым к операционным комнатам вообще...
Чем дальше мы будем итти в физиологических иссле-
дованиях, тем больше будем настаивать, чтобы приго-
товлять животных хирургически и таким образом ис-
следовать условия, полученные не случайно».1 В этих
словах начертана грандиозная программа будущих пре1
образований самых методов физиологического исследо-
вания. С именем Павлова по праву связана новая эра
физиологии, ибо он не только сам в своей личной
научно-исследовательской работе широко пользовался
хирургическим экспериментом, но на всех совещаниях
и съездах стал пропагандировать его неоспоримые до-
стоинства. Эти достоинства заключаются прежде всего
в том, что хирург-физиолог, пользуясь благодатной спо-
собностью организма компенсировать нарушение функ-
ций и приспосабливаться к любым изменениям, может
создавать самые необычные комбинации, которые необ-
ходимы для выполнения его творческих замыслов. Вме-
сте с тем, животное, выжившее после операции и зале-
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 300.

чившее свои раны, делается по существу в отношении
своих функций совершенно нормальным. Таким обра-
зом, физиолог по сути дела убивает сразу двух зай-
цев — он значительно расширяет возможности комбина-
ции процессов и органов и вместе с тем изучает процесс
целостного организма в натуральных условиях
Как мы видели, однако, по работе И. П. Павлова в
физиологической лаборатории Боткина, эта задача ре-
шается не так просто. На пути подобного рода экспери-
ментов перед физиологом встают огромные трудности,
он должен ввести в обиход своей повседневной работы
не свойственные ему до того методы, и прежде всего
систематическую борьбу с инфекцией,
являющейся самым страшным врагом подобного экспе-
римента. И вот мы видим, как на протяжении многих
лет в лаборатории Павлова ведется систематическая ра-
бота по внедрению в физиологический эксперимент но-
вых хирургических методов.
И. П. Павлов в первой операционной Института экспери-
ментальной медицины

Как это бывало с ним во всех случаях, когда он
подходил к важному открытию, так и здесь И. П. Пав-
лов решает вопрос радикально. Он приглашает в свою
лабораторию в качестве заведующего операционной ком-
натой проф. Массена — датчанина, большого специали-
ста по асептическим операциям .в акушерстве и гинеко-
логии. Павлов поручает ему ответственный участок всей
новой работы — следить за чистотой операционной, за
соблюдением участниками операций всех правил обыч-
ной хирургической антисептики и асептики. И хотя опе-
рации на желудке, на кишечнике, на поджелудочной
железе, на желчных протоках и т. д. делает сам
И. П. Павлов, все же допуск молодых врачей и служи-
тельского персонала к операционному столу идет под
постоянным надзором проф. Массена.
Новые методы работы с хронически оперированными
животными требовали и нового подхода со стороны со-
трудников к их животным. После многих ответственных
операций необходимо было в подлинном смысле слова
дежурить около животного и следить как за результа-
тами операции, так и за функциональными особенно-
стями его кишечника.
Бывали случаи, когда некоторые из сотрудников
И. П. Павлова не выдерживали этих дежурств и засы-
пали в первые же сутки.
Так, например, один из молодых врачей, не вытерпев
длительного наблюдения за секрецией слюны при рабо-
те со слюнной фистулой, заснул. Иван Петрович, про-
ходя по лаборатории, увидел, что он спит, не стал его
будить, а на следующий день спрашивает:
Ну, как ваш вчерашний опыт, сколько слюны вы
получили? — Сотрудник мнется и дает какой-то неопре-
деленный ответ. Тогда Иван Петрович устроил по это-
му поводу «феноменальную проборку».—Спали вы са-
мым бессовестным образом на вашем опыте! Ну, как я
могу вам доверять после этого?
Но бывали случаи и обратные, когда какой-либо из
крайне настойчивых сотрудников выхаживал животное
после операции, дававшей, казалось бы, очень мало на-
дежды на выживание. Так, например, один из сотруд-
ников, видя, что после операции необходимо неотступ-
ное внимание к животному, поставил собаку в станок,

в лямки, а сам устроился на соседнем столе и трое
суток не выходил из лаборатории. Эксперимент закон-
чился удачно.
Иван Петрович с гордостью говорил о нем всем со-
трудникам: «Вот это работник! Упорство, упрямство и
работоспособность прямо удивительные».
Так впервые в истории физиологии зарождалась
асептическая хирургическая техника физиологии. Она
объединила энтузиазм руководителя с настойчивостью
и преданностью делу его учеников.
Эта подчеркнутая настороженность ко всякому «ин-
фицированию» не проходила, конечно, и без комических
эпизодов, которые, однако, имели иногда очень серьез-
ные последствия для работы.
Как-то Иван Петрович рассердился на своего со-
трудника Дамаскина — большого лентяя — и решил с
ним распрощаться. Проф. А. С. Догель, знаменитый ка-
занский гистолог, будучи в близких приятельских отно-
шениях с И. П. Павловым, горячо рекомендовал ему
взять на освободившееся место своего бывшего сотруд-
ника А. П. Соколова. Этот последний, не будучи сам
физиологом, обладал, однако, по уверениям А. С. До-
геля, большим талантом и настойчивостью. Последние
не замедлили сказаться... Вскоре лабораторию поразили
огромные количества смертей оперированных собак,
чего раньше не было. В этом периоде лаборатория
И. П. Павлова приобрела уже достаточно большой
опыт и такого огромного количества смертных случаев
давно не было. В отдельные периоды все оперирован-
ные собаки погибали. Крайне удрученный этим об-
стоятельством И. П. Павлов тщетно искал разгадки
этих неудач, грозивших свести на-нет работу целого
года. Вскрыв однажды одну из подохших таким обра-
зом собак и посмотрев ее желудок, он обнаружил бро-
сающееся в глаза расширение кровеносных сосудов на
слизистой оболочке желудка. У него мелькнула мысль,
нет ли тут отравления. Проделав химическую реакцию
на содержимое желудка, он сразу же обнаружил, что
собаки отравляются сулемой.
Откуда ее могли взять собаки? Выяснилось, что но-
вый сотрудник, доктор Соколов, из-за исключительного
усердия в борьбе с микробами, стал обливать все стены

и пол в собачьих клетках концентрированным раство-
ром сулемы... Она, конечно, слизывалась собаками, по-
падала в пищу, а в результате наступила катастрофи-
ческая смертность еще не окрепших после операции
животных. Когда все это выяснилось, Иван Петрович
проявил редкую деликатность, сказав в полушутливой
форме Соколову: «Так вот кто, оказывается, мой глав-
ный враг!»
Эти отдельные эпизоды, относящиеся к началу опи-
сываемого нами периода 90-х годов, особенно красочно
характеризуют те интересы, которыми жили тогда все
сотрудники лаборатории и сам их руководитель. Повы-
шалась сложность и тонкость оперативных вмеша-
тельств на пищеварительном тракте, а вместе с тем и
трудность выхаживания таких животных, сохранения их
живыми на длительный срок. Но главная трудность
была уже позади. Основные шаги, исторически
определившие принципиально новую ли-
нию физиологии, были уже сделаны.
Хирургическое новаторство И. П. Павлова не могло,
конечно, остаться неизвестным для окружающих, для
врачебной и научной общественности. Лабораторию
Павлова посещали многие посторонние. Приходил смо-
треть операции со всем своим семейством и принц
Ольденбургский. Врачи и ученые Петербурга стали по-
стоянными экскурсантами лаборатории И. П. Павлова.
Новый метод стал популярным.
Расширяя все дальше и дальше возможности опера-
тивной методики, И. П. Павлов своими работами охва-
тил все формы и все районы деятельности кишечного
тракта. Именно в этом периоде у него рождается идея
его знаменитой операции «маленького изолированного
желудочка», который потом на всех языках получил
имя «павловского желудочка».
В этом же периоде созревает идея о необходимости
выведения протоков слюнной железы, что и осуществ-
ляется доктором Глинским. Это был первый, тогда еще
не осознанный шаг на пути к новым, более грандиозным
достижениям физиологии — к изучению высшей нервной
деятельности.
Операция маленького изолированного желудочка
представляет собой один из самых остроумных взлетов

павловской мысли. Она продиктована была необходи-
мостью радикально устранить все те препятствия, кото-
рые стояли на пути изучения нормальной функции же-
лудочных желез.
Все употреблявшиеся до этого методы, в том числе
и изолированный желудочек Гейденгайна, не давали
желаемого результата, ибо не отражали собой тех есте-
ственных условий, которые имеют место в желудке во
время пищеварительного процесса.
Чего же не хватало прежним экспериментам? Н е
хватало нормальной связи оперирован-
ной части желудка с нервной системой:
Ход мысли Павлова при производстве этой новой опе-
рации, был определен его предыдущими исследова-
ниями, о которых мы уже говорили выше.
Опыт с «мнимым кормлением» убедил в. том, что
желудочный сок начинает выделяться задолго до того,
как пища попадает в желудок и что это выделение
обусловлено нервными проводниками. Поэтому есте-
ственно было думать, что любая изоляция части же-
лудка неизбежно отделяет вместе с тем эту часть и от
всякого рода нервных влияний. Следовательно, идеаль-
ной была бы такая операция, которая могла бы, изо-
лируя часть желудка от общего желудка,
сохранить вместе с тем его проводнико-
вые связи с центральной нервной систе-
мой. Тогда его работа была бы в подлинном смысле
слова зеркальным отражением всего того, что
происходит в большом желудке. Этот замысел Пав-
лов решает в классической операции, которая в
настоящее время доступна каждой физиологической
лаборатории.
Кратко операция сводилась к следующему. Как по-
казывает рисунок, часть желудка, отрезанная и подго-
товленная для приготовления маленького желудочка,
оставалась в связи с остальной частью желудка на не-
большой перемычке из стенки желудка. Именно в этой-то
перемычке, как видно по рисунку, и проходят нерв-
ные ветви, управляющие работой желез маленького же-
лудочка. Большие трудности встретились на путях
полной изоляции маленького желудочка от большого.
С одной стороны, надо было желудочек сделать изоли-

рованным, а, с другой — он должен быть соединен мо-
стиком с большим желудком. Такая изоляция И. П. Пав-
лову далась не сразу.
И здесь, как во многих других экспериментах, надо
удивляться исключительной прочности его убеждения в
правоте своей идеи, в ее технической выполнимости. Он
Схема операции маленького желудочка по И. П. Павлову.
А — Б— линия разреза, сохраняющая тонкие ветви
блуждающего нерва

варьирует на все лады проделанную операцию. Не сму-
щается большим количеством умирающих от разных
причин собак и настойчиво доходит до окончательной
разработки операции. Разрезая большой желудок та-
ким образом, что главные нервные стволы, управляю-
щие секрецией, операцией не затрагиваются, он и вы-
кроил так называемый «павловский желудочек». В са-
мый разгар этих операций, публикуя предварительное
сообщение о них, он пишет:
«Я был бы заинтересован услышать от хирургов, что
можно сделать, какую форму швов применить, ведь
есть же техника для трудных случаев. Я должен при-
знаться в огромной ошибке, которую я допустил. Она
очень поучительна. Ясно, что вся неудача в том, что
шелковые нити торчат внутрь полостей, внося инфек-
цию и давая ходы; беря же кетгут, мы подвергали его
действию кислой среды, вследствие чего он растворялся
и давал возможность образования дыр».2
В этих словах видна смелость большого ученого, ко-
торый не боится указать на свои ошибки, но вместе с
тем не теряет уверенности в осуществлении своего за-
мысла. Так рождалась одна из самых интересных опе-
раций в физиологии.
В то время Иван Петрович испытал и испробовал
самые разнообразные методические приемы и различ-
ные хирургические средства; зато теперь, благодаря его
настойчивости, мы делаем эту операцию предметом сту-
денческой демонстрации.
Эта операция не только дала возможность вести
научные исследования и наблюдать отделение желудоч-
ного сока при самых разнообразных условиях кормле-
ния, но сделала легко доступной и практическую
цель — собирание чистого натурального
желудочного сока.
Очень скоро обнаружилось, что сок изолированного
желудочка может быть употреблен с лечебными целями
в клинике, когда врач имеет перед собой больных с не-
достаточной ферментативной деятельностью желудка.
Вскоре после того как операция маленького изолиро-
ванного желудочка стала легко осуществимой и доступ-
2 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 304.

ной, в лабораторий Павлова появилась целая шеренга
таких собак, которые стояли обычно в станке с привя-
занными на животе цилиндриками для собирания сока.
Каждая из них питалась нормально, а вместе с тем
маленький желудочек, отражая физиологические про-
цессы большого желудка, непрерывно выделял чистый
желудочный сок. Так постепенно развивалась знамени-
тая «фабрика желудочного сока». Десятки собак, стоя
в станке, круглые сутки отделяли желудочный сок. Этот
сок собирали литрами, очищали специальными фильт-
ровальными приспособлениями и направляли в аптеку
для продажи больным.
Другое важное приобретение хирургической физио-
логии в этом периоде заключалось в наложении фи-
стулы слюнного протока, которое было поручено Иваном
Петровичем его сотруднику доктору Глинскому.
Операция состояла в том, что часть слизистой обо-
лочки в полости рта, на которой открывается слюнный
проток, обрезали в виде небольшого кружка, выводили
через разрез щеки наружу и вшивали краями в кожу.
Края слизистой оболочки приживали к коже щеки и
поэтому слюна попадала не в полость рта, а наружу.
Техника дальнейшего учета слюны была чрезвычайно
проста. К выбритой коже щеки вокруг протока при по-
мощи менделеевской замазки наклеивалась воронка, по
которой слюна стекала в градуированный стеклянный
цилиндрик.
Трудно представить себе то огромнейшее влияние,
которое оказали эти две операции на судьбу физиоло-
гии пищеварения и физиологии мозга.
Последняя операция, как, впрочем, отчасти и пер-
вая, позволили И. П. Павлову оторваться от задач
чистой физиологии пищеварения и направить внимание
к высшим этажам человеческою организма — к ею го-
ловному мозгу. Мы увидим в дальнейшем, какой огром-
ный расцвет физиология приобрела через этот вначале,
казалось бы, незначительный технический хирургиче-
ский прием.
Я постараюсь показать, как постепенно, шаг за ша-
гом через изучение нервной регуляции слюноотделения
И. П. Павлов пришел к открытию двух самых основ-
ных законов биологического прогресса — закона сигна-

ла и закона временной связи в центральной нервной
системе.
Операция Павлова — Глинского выведения протока
слюнных желез наружу не только обеспечила лабора-
тории Павлова всестороннее исследование пищевари-
тельного процесса в полости рта, но и выявила при
этом мною новых для физиологии сторон приспособи-
тельной деятельности организма. Отсюда начинается
цепь логических построений, которые уже неминуемо
должны были привести И. П. Павлова к констатирова-
нию упомянутых выше общебиологических закономер-
ностей.
Прежде всего разберем несколько фактов из деятель-
ности, слюнных желез, которая развивается в ответ на
раздражение пищей слизистой оболочки языка и поло-
сти рта. Выявилась такая особенность, которая в преж-
нее время при исследовании слюнной железы мето-
дом раздражения ее нервных стволов
электрическим током не могла быть вскрыта. Эти факты
лишний раз подтвердили огромное преимущество иссле-
дований, проводимых на целостном животном и в есте-
ственных условиях.
Прежде всего оказалось, что если собаке давать
сухую пищу, например, сухари или сухарный порошок,
то из протока изливается слюна, имеющая специфиче-
ский состав: она содержит мало органических плотных
веществ, но зато чрезвычайно богата водой. Наоборот,
если давать куски мяса или куски хлеба, то бросается
в глаза обилие в слюне белковых веществ слизистого
характера. В этих фактах демонстративно проявляется
целесообразная приспособительная роль секреторного
аппарата слюнных желез. В самом деле, если в рот по-
падают сухие крупинки, то совершенно естественно, что
для успешного приема пищи эти сухие крупинки надо
смочить, отмыть и переправить дальше в полость пище-
варительного тракта. Это может сделать только боль-
шое количество влаги, т. е. слюна с преобладанием
воды. Наоборот, пища, предложенная в виде комков,
для передвижения по пищеварительному тракту нуж-
дается в обволакивании ее слизистой слюной, что обес-
печивает успешное продвижение ее по пищеводу и
предохраняет его от случайных поранений.

Перед исследователем предстал факт исключитель-
ной приспособленности работы слюнных желез к харак-
теру пищевого вещества. Благодаря своим нервным:
механизмам слюнные железы точнейшим образом реа-
гируют на все свойства пищевых веществ и отражают
отношение животного к этим веществам.
Факт тонкого приспособления стал еще более пора-
зительным, когда обнаружилось, что слюна выделяется
и на пищу, находящуюся на расстоянии от животного и
воздействующую в форме зрительного или обонятель-
ного раздражения. Этот факт имел прямое отношение
к житейскому наблюдению, выраженному в поговорке
«слюнки текут», но он никогда не был предметом науч-
ного физиологического анализа. Еще более поразитель-
ным оказался тот факт, что состав слюны точнейшим
образом отражает физические качества и химические
свойства этой отдаленно действующей пищи. Если по-
казывается сухая пища, как, например, сухари, то из
слюнных фистул животного вытекает слюна, точно
приспособленная к обработке именно сухой пищи: она
выделяется в большом количестве и с большим содер-
жанием воды.
Когда за несколько лет до этого в лаборатории
И. П. Павлова на примере выделения желудочного сока
впервые была констатирована довольно точная приспо-
собленность состава желудочного сока к качеству пищи,
то этот факт, хотя и определил мышление Ивана Пет-
ровича на многие годы, тем не менее он не поражал
так отчетливо, как факт выделения адэкватной слюны
на отдаленное действие вида пищи. Причина этого от-
части понятна. В случае желудочного сока отдаленный
раздражитель вызывает сокоотделение не так быстро к
не так непосредственно, как это происходит в случае
слюнной железы. Кроме того, при выделении желудоч-
ного сока без непосредственного раздра-
жения слизистой оболочки желудка, на-
чальный стимул лежал все-таки в пределах нервных
соотношений самого организма (жевание, вкусовое).
Делая замечания к учебнику Тигерштедта, примерно в
1900 г., И. П. Павлов пишет:
«Интересно, что совершенно тот же эффект на слюн-
ные железы от всех перечисленных условий получается

и тогда, когда действуют ими на расстоянии, т. е. когда
ими собаку только дразнят. Также на показываемую
сухую пищу слюны выделяется больше, чем на мокрую;
на пищу изливается более густая, слизистая слюна, чем
на остальные отвергаемые собакой вещества, и т. д.» 3
Почти во всех его работах 90-х годов мы имеем не-
пременное указание на поразительное соответствие со-
става слюны характеру пищи. G этого времени Иван
Петрович все более и более настойчиво начинает гово-
рить о специфичности действия различных
веществ на рецепторные окончания слизистой оболочки
желудка и полости рта.
Так, например, выступая по докладу доктора Вульф-
сона в Обществе русских врачей в С.-Петербурге, он
говорит-
«Я был чрезвычайно рад результатам работы доклад-
чика, потому что учение о специфичности раздражителей,
повидимому, встречало до сих пор значительный отпор
со стороны физиологии слюнных желез; все мы видели,
что слюна течет от всякой раздражающей причины во
рту. Однако при ближайшем знакомстве со слюнным от-
делением и здесь оказалось резкое и тонкое приспособ-
ление: все съедобное гонит из подчелюстной железы
слюну с большим содержанием муцина, а все отвергае-
мое дает жидкую слюну».4
После опытов доктора Глинского, давших возмож-
ность получать чистую слюну наружу прямо из протока,
Иван Петрович все чаще и чаще в своих выступлениях
отмечает чрезвычайную приспособленность всего аппа-
рата слюноотделения к тончайшим специфическим отли-
чиям действующих внешних факторов. Как увидим
ниже, именно это обстоятельство явится исходным в его
революционных обобщениях.
Продолжая разрабатывать поразивший его факт, что
желудочный сок выделяется из маленького изолирован-
ного желудочка только при одном показывании и раз-
жевывании пищевого вещества, И. П. Павлов обращает
внимание еще на одно замечательное явление. Если жи-
вотное с перерезанным пищеводом (эзофаготомия) кор-
3 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 635.
4 Там же, стр. 587.

мить некоторое время мясом, то, как нам уже известно,
из желудка начинает выделяться желудочный сок, кото-
рый был назван И. П. Павловым «аппетитным» или «за-
пальным». После прекращения кормления этот сок еще
выделяется в течение двух-трех часов и, наконец, от-,
деление сходит на-нет. Если такая же порция мяса по-
падает в желудок, то у собаки, имеющей маленький
изолированный желудочек по Павлову, который дает
зеркальное отражение процессов, совершающихся в боль-
шом желудке, желудочный сок отделяется в течение
пяти-шести, а иногда и большего количества часов. По-
лучается явное расхождение между длительностью вы-
деления желудочного сока при попадании пищи в желу-
док и длительностью того периода, когда пища не попа-
дает в желудок. Так родилось представление о двух
фазах желудочного сокоотделения.
Чем же обусловлено отделение желудочного сока в
более позднее время после приема пищи, т. е. во второй
фазе?
Длинным рядом остроумнейших экспериментов Пав-
лов обнаруживает, что стимулом для отделения желудоч-
ного сока в более позднем периоде являются сами
продукты первоначального распада бел-
ковой пищи. Этот результат еще больше подчеркива-
ет удивительную приспособленность секреторного аппара-
та желудка к последовательному развертыванию всех
событий, связанных с приемом пищи. Вся картина же-
лудочного пищеварения становится ясной. Когда пища
только подносится ко рту и пережевывается там, уже
выделяется первая порция желудочного сока. При по-
падании пищи в желудок начинается ее распад, и пер-
вые же осколки белковых молекул через непосредствен-
ное химическое действие на слизистую оболочку желуд-
ка способствуют удлинению периода секретирования
желудочного сока на все время, пока эти осколки бел-
ковых молекул находятся в желудке. Не будет большим
преувеличением, если я скажу, что в этом периоде ра-
боты И. П. Павлова центральным ядром всех его иска-
ний (и особенно для будущих исследований) было
чрезвычайное воодушевление по поводу исключительной
приспособленности пищеварительного тракта д составу,
качеству и количеству пищевого вещества и его после-

довательному продвижению. Целесообразность всего
этого процесса была столь очевидна, что многие вопро-
сы, которые раньше не получали удовлетворительного
объяснения, в настоящий момент становятся ясными.
•Так, например, в лаборатории И. П. Павлова неодно-
кратно обращали внимание на странный факт выделения
в больших количествах слюны из околоушной железы
без содержания птиалина, но с большим содержанием
белковых веществ. Спрашивается, какой пищеваритель-
ный смысл имеет такая слюна, если в полости рта она
никакого ферментативного действия на пищевые веще-
ства не оказывает? Теперь становится ясно, что такая
слюна, содержащая белковые вещества, 'попадая в
желудок и перевариваясь запальным соком, ста-
новится источником циклических процес-
сов, приводящих ко второй фазе желудочного сокоот-
деления. И. П. Павлов по этому поводу пишет:
«Если бы оказалось верным последнее допущение,
то, значит, запасливая (природа приспособила во рту
еще лишний приборчик, из которого вместе с пищей
присылается в желудок, в виде белкового раствора,
верный возбудитель желудочного сока».5
Если период 80-х годов в творчестве И. П. Павлова
можно считать периодом появления первых блестящих
исследований, в которых оправдалась основная методо-
логическая сущность павловских экспериментов, то
период 90-х годов .может быть по праву назван перио-
дом первых обобщений, составивших впоследствии
эпоху в физиологии пищеварения. Именно в этом пе-
риоде его мнение о целесообразном устройстве пище-
варительного аппарата и о его приспособительных реак-
циях превратилось в законченную концепцию соотноше-
ния организма с внешним миром и, в сущности, в этом
же периоде зародилась первая идея об огромнейшем
значении в жизни животных сигнала, хотя самый
тер,мин в этом периоде еще не был употреблен. Наи-
более полно общее представление И. П. Павлова о
физиологии пищеварительного тракта, выросшее на
основе приведенных выше исследований, выразилось в
его лекциях, прочитанных в Обществе русских врачей
5 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 315.

в С.-Петербурге в декабре 1894 г. и в январе 1895 г.
Происхождение этих лекций представляет особенный
интерес.
Установив кардинальные законы в деятельности
кровообращения и пищеварения, войдя в специальный
контакт с клиникой через своего клинического учителя
С. П. Боткина и получив определенную тренировку в
фармакологическом образе мышления, И. П. Павлов
нашел, что наступил момент, когда он должен сделать
первую «пробу сил» в систематическом изложении своих
физиологических взглядов перед клинической аудито-
рией. На это толкали его как теоретические обобщения,
так и факты, совершенно очевидно имеющие значение
для клинической практики.
Сам он следующим образом характеризует эти лек-
ции, посвященные памяти его учителя С. П. Боткина:
«В настоящий торжественный день, посвященный па-
мяти знамени того русского к л и ни циста - р а ц ион а лист а,
я считаю свои долгом и правом предложить вашему
вниманию, как представителям врачебного дела, более
или менее новое освещение процессов пищеварения
взамен догм, господствующих в учебниках- и направ-
ляющих современное клиническое мышление в данной
области».6
Так как эти лекции легли потом в основу его клас-
сической монографии под названием: «Лекции о работе
главных пищеварительных желез», то особенное вни-
мание следует обратить на две стороны!: на уже вполне
оформившееся отношение И. П. Павлова как физиоло-
га к клинической практике и на внутреннюю методо-
логическую сущность его взглядов на физиологию
пищеварения в этом периоде его деятельности. Эта
последняя, на мой взгляд, явилась решающей пред-
посылкой в создании учения о высшей нервной деятель-
ности.
Я уже неоднократно указывал, что тяга И. П. Пав-
лова к практической клинической медицине была об-
условлена всем ходом развития методологических основ
его научной работы, а именно стремлением изучать
процессы организма целого животного в условиях,, мак-
6 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946,
стр. 307-308.

симально близких к естественной жизни организма.
В его лекции перед клиницистами он сформулировал до
последней степени отчетливо свое отношение к клиниче-
ской практике и мы знаем, что на протяжении всего
дальнейшего творческого пути он держался этого
убеждения.
Начиная первую лекцию, он сказал:
«Покойный С. П. Боткин был лучшим олицетворе-
нием законного и плодотворного союза медицины и
физиологии, тех двух родов человеческой деятельности,
которые на наших глазах воздвигают здание науки о
человеческом организме и сулят в будущем обеспечить
человеку его лучшее счастье — здоровье и жизнь... Со-
временные физиологические знания суть, главным об-
разом, знания аналитические; мы стараемся разнять
организм на части и определить их значение. Врач
имеет дело с синтезом, с целой жизнью; следователь-
но, синтез опять будет делом вывода, и, следовательно,
с вероятностью ошибки. Как же тогда врачу пользо-
ваться физиологией? Огромная помощь врачу со сторо-
ны физиологии возможна только при одном строгом
условии, при постоянной проверке физиологических
данных клиническим наблюдением. Ничто не имеет пра-
ва сделаться клиническим правилом только на основа-
нии физиологии, все должно быть проверено клиниче-
ским наблюдением, получить клиническую санкцию,
иначе сказать, физиология всегда должна играть роль
только советчика и никогда не выступать в роли ре-
шающего судьи».7
Он не только не склонен переоценивать для клиники
роль физиологических фактов, но несколько раз специ-
ально подчеркивает, что «сфера клинических наблюде-
ний несравненно шире экспериментального исследова-
ния», и именно это должно заставлять физиологию
всячески присматриваться к огромнейшему опыту клини-
ческой медицины. Предлагая врачам последние дости-
жения своей лаборатории и рекомендуя им «взять в
голову» все данные теоретических исследований, он тем
не менее предупреждает, что «здесь нужны осторож-
ность и мера, ибо не всегда полезно для дела запирать-
7 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946,
стр. 305, 307.

ся в круге физиологических положений; возможно, что
в известных случаях такое шаблонное обращение к
физиологии послужит тормозом, станет на пути к ре-
шению вопроса».8
Приведенные слова показывают, как велика была
скромность этого замечательного человека, который,
говоря так, принес своими исследованиями огромную
пользу в облегчении страданий человечества.
Центральным моментом его лекций является роль
аппетита как фактора, дающего толчок для работы
сложных механизмов пищеварительного процесса. Он
апеллирует к самым разнообразным примерам из прак-
тики человеческой жизни, указывает на народный опыт,
на древнюю медицину, на здравый смысл- в устройстве
всех условий питания, помогающих успешному пище-
варению. Шаг за шагом он разбирает отдельные меро-
приятия врачебной практики, которые направлены или
на возбуждение, или на укрепление аппетита. Он при-
водит пример, когда врач, сам не сознавая, какое это
имеет значение для непосредственных процессов пище-
варения, ,может с уверенностью по своим практическим
результатам заключить, что возбудить аппетит у боль-
ного значит во многом помочь его выздоровлению. Он
указывает, что в других случаях врач, не зная всех
тонкостей физиологических процессов пищеварения,
рекомендует, чтобы «пациент не ел быстро». При сла-
бом желудке врач рекомендует есть как можно чаще и
малыми порциями, что оправдано физиологически и
точно соответствует всем открытиям И. П. Павлова в
области пищеварения. Павлов придавал огромное зна-
чение первой фазе отделения желудочного сока, т. е.
отделению «аппетитного», или «запального», сока, и
отсюда объясняет все эмпирически найденные «неписан-
ные законы» поведения человека при еде. Известно, что
издавна врачи рекомендуют не отвлекаться при еде
посторонними мыслями, сосредоточить внимание на
том, что ешь. Известно также, что у людей, которые,-
садясь за стол, не могут оторваться от своих печальных
мыслей или раздражающих их внутренних конфликтов,
всегда «портится пищеварение».
8 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 319.

Разбирая многочисленные жизненные правила, ре-
гламентирующие прием пищи у человека, И. П. Павлов
замечает:
«Мне стало понятным, почему даже в некоторых
руководствах по гигиене пишут, что столовая комната
должна быть особая, чтобы она ничем не напоминала о
работе, чтобы на пороге ее оставлялись все заботы
дня».9
Расшифровывая многочисленные практические меро-
приятия, бессознательно направленные на улучшение
пищеварительного процесса, он приходит к универсаль-
ному выводу, что аппетит — «наслаждение едой» яв-
ляется тем исходным фактором, который выстраивает
все процессы пищеварения в их нормальный ряд, обе-
спечивает планомерное течение каждой отдельной фазы,
и, следовательно, максимальную пользу человеческому
организму от принятой пищи.
Итак, тысячелетняя мудрость народного опыта, выра-
ботавшая жизненные правила приема пищи и фиксиру-
ющая специальное внимание на аппетите, получила в
работах и теоретических обобщениях Павлова исчерпы-
вающее физиологическое объяснение.
Но этим еще не ограничивается значение теоретиче-
ских предпосылок И. П. Павлова для объяснения и
предложения клинических приемов лечения. Читая в те-
чение четырех лет лекции по фармакологии в Военно-
медицинской академии, он тщательно сопоставляет ле-
карственные способы лечения современной ему медицины
с теми физиологическими данными, которые он получил
в своей лаборатории, и это сопоставление дает ему
основание внести физиологическую ясность в различные
лечебные мероприятия. Он разбирает целебную роль
горечей, по поводу которых был поднят спор в практи-
ческой медицине. Как известно, одни врачи утверждали,
что горечи полезны для пищеварения, другие считали,
что они не приносят никакой пользы. И. П. Павлов
приводит комические эпизоды из опытов некоторых экс-
периментаторов, которые, вводя несколько граммов гор-
чицы в желудок... кролика, надеялись разрешить вопрос
о медицинском значении приема горечи. Особенный ин-
9 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 317.

терес представляет то, что Павлов дает психологический
анализ ошибочности самого рассуждения спорящих сто-
рон. Он справедливо указывает, что охлаждение инте-
реса к лечению и прописыванию горечи основано глав-
ным образом на том, что от горечи ожидали непо-
средственного действия на секреторные аппараты
желудка и, коль скоро оказалось, что в эксперименте
такого действия нет, ослаб и интерес к этому виду
лекарства.
Но И. П. Павлов видит другое значение в приеме
этих веществ. С его точки зрения, они опять-таки воз-
буждают все то же состояние аппетита — «наслаждение
едой», и именно в этом заключается их полезная роль
в процессе пищеварения. Он разбирает подробнейшим
образом значение приема щелочей, кислот и других
средств, которые являются распространенными в обиходе
врача. Эти вопросы в свете его учения о пищеварении
приобретают вполне определенный, законченный смысл.
В конце 90-х годов все эти соображения И. П. Пав-
лова составят прочный фундамент терапевтического ко-
декса врача. Уже ни один врач в мире не будет оце-
нивать тот или другой патологический процесс в желуд-
ке, не будет прописывать то или иное средство для его
лечения без знакомства с основными открытиями
И. П. Павлова в области физиологии пищеварения.
Итак, период изучения пищеварительных процессов
поднял И. П. Павлова на уровень современных клини-
ческих проблем. Он уже смело анализирует причины
успеха и неуспеха терапевтической практики и вносит
физиологическую ясность туда, где до этого десятиле-
тиями существовали заблуждения и суеверные предрас-
судки. Им была заново создана глава физиологии пище-
варения, отражающая по своему содержанию совершен-
но натуральные процессы животного организма.
Но в данный момент для нас важно в этом периоде
его деятельности именно то, что таит в себе зародыши
его будущих физиологических исследований, предпо-
сылки к еще более грандиозным обобщениям. Я имею
в виду ту интимную органическую связь, которая свя-
зывает этот период исследования пищеварительных про-
цессов с изучением законов высшей нервной деятельно-
сти, с изучением условных рефлексов. Для истории

науки представляет огромнейший интерес проследить
шаг за шагом рождение этого великого открытия,
показать, какую внутреннюю революцию пережил сам
Иван Петрович в этой радикальной перемене своих от-
ношений к объяснению сложных приспособительных
актов животного по отношению к внешнему миру. Иначе
говоря, мы 'должны нарисовать органическую эволюцию
взглядов Ивана Петровича в этом периоде, ибо это
имеет огромное значение для понимания той силы, ко-
торая, наконец, дала решающую победу материалисти-
ческому мировоззрению в изучении психических явле-
ний человека.
История еще не раз будет возвращаться к этому пе-
риоду, в котором зарождалось и становилось на ноги
великое открытие — открытие условных рефлексов.

Глава VIII
РАЗВИТИЕ ПОНЯТИЯ РЕФЛЕКСА
ДО И. П. ПАВЛОВА
Учение Павлова о высшей нервной деятельности со-
здало новую эпоху в физиологии мозга. Столетняя тра-
диция изучать мозг только в форме непосредственных
на него воздействий была радикально изменена введе-
нием нового метода — метода условных рефлексов. Уче-
ние об условных рефлексах является оригинальным как
по своей методологической сущности, так и по методи-
ческому содержанию. Оно коренным образом отличается
от всего того, что было созвано на протяжении трехсот
лет, начиная с момента, когда Декарт сформулировал
правила ответной деятельности организма.
Возникновение идеи об условном рефлексе как свое-
образной форме приспособительной деятельности живот-
ного в отношении внешнего мира составляет границу
для нового этапа развития физиологии мозга вообще.
Однако наряду с этим несомненно оригинальным вкла-
дом в историю человеческой мысли учение о высшей
нервной деятельности имеет и такие черты, которые*
связывают его историческими нитями с первоначаль-
ным представлением об отраженной деятельности. Сам
И. П. Павлов так формулирует свое отношение к
Декарту:
«Основным исходным понятием у нас является де-
картовское понятие, понятие рефлекса. Конечно, оно
вполне научно, так как явление, им обозначаемое, строго
детерминизируется. Это значит, что в тот или другой
рецепторный нервный прибор ударяет тот или другой

агент внешнего мира или внутреннего мира организма.
Этот удар трансформируется в. нервный процесс, в явле-
ния нервного возбуждения. Возбуждение по нервным
волокнам, как проводам, бежит в центральную нервную
систему и оттуда, благодаря установленным связям, по
другим проводам приносится к рабочему органу, транс-
формируясь, в свою очередь, в специфический процесс
клеток этого органа. Таким образом, тот или другой
агент закономерно связывается с той или другой дея-
тельностью организма, как причина со следствием».
«...Рефлексы суть элементы этого постоянного приспо-
собления или постоянного уравновешивания».1
В этих словах Павлов совершенно четко выразил,
что именно он принимает от Декарта из его представ-
лений о нервной деятельности. Он использует самое по-
нятие рефлекса, т. е. всего лишь установленный эволю-
цией ход возбуждения от периферии к центру и обратно
к периферии в виде ответного действия животного на
внешние раздражения. Однако это общее понятие о
движении процессов возбуждения, сохранившееся до
настоящего времени, Павлов заполняет новым содержа-
нием, вводя в него понятие изменчивого во времени
приспособительного поведения.
Условный рефлекс И. П. Павлова — это принципи-
ально новая форма регулирования отношения животного
к внешнему миру. И хотя понятие о рефлексе Декарта
совпадает, как устанавливает сам Иван Петрович, с
понятием условного рефлекса по детерминирова-
нию «толчка и действия», все же биологический
смысл того и другого принципиально различен. В то
время как первый, т. е. рефлекс в смысле Декарта, осу-
ществляется на основе врожденных, стабильных соот-
ношений внутри системы, второй — условный рефлекс
отличается своей крайней, изменчивостью и приспособ-
ляемостью к любым внешним условиям.
Биологически условный рефлекс представляет собой
наивысшую форму приспособления животного к внеш-
нему миру и потому в процессе эволюции оказался свя-
занным с самым молодым и в то же время с самым
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. IV, 1947,
стр. 22, 23.

комплексным образованием нервной системы с корой
головного мозга.
Будучи для своего времени энциклопедистом, Декарт
обладал знаниями по анатомии, метеорологии, механике,
оптике и т. д. Это позволило ему вскрыть фундамен-
тальный закон отношения организма к внешнему миру,
проявлявшийся в форме отраженного ответа, т. е. ре-
флекса. Однако рефлекс как машинный акт Декарт от-
носил целиком к низшим формам деятельности и к
низшим животным, оставляя для высших специальный
атрибут — «высший разум».
По своей идеологической сути Декарт был дуалист.
Формулировав понятие рефлекса, он оставил за «выс-
шим разумом» право вмешиваться и вводить распоря-
док в любые-формы деятельности, которая осуществляет-
ся низшими этажами центральной нервной системы.
Крепко держась за схоластические религиозные схемы,
объясняющие высшие процессы мозга на идеалистиче-
Страница из книги Декарта, иллюстрирующая
реакцию организма на внешний стимул по
типу рефлекса

ском основании, Декарт не смог перейти границу, ко-
торая разделяет автоматизированную деятельность спин-
ного мозга от высших психических функций головного
мозга. Этот'этап, как увидим ниже, был с успехом пре-
одолен гениями русской научной мысли И. М. Сечено-
вым и И. П. Павловым.
В развитии понятия рефлекса последователями Де-
карта почти на протяжении двухсот лет не было сделано
никакого принципиального прибавления к тому, что бы-
ло дано Декартом. Центром внимания всех исследова-
телей были рефлексы спинного мозга, которые получили
название «невольных», т. е. полностью автоматизирован-
ных движений. Конечно, в отдельных экспериментах пос-
ле рассечения спинного мозга на максимально мелкие
части были получены новые данные относительно пре-
дельных способностей спинного мозга к рефлекторной
деятельности (Витт, Маршалл Галль и др.)- Догадки и
соображения относительно тонких механизмов рефлек-
торной деятельности целиком заполнили внимание ис-
следователей XVIII—XIX столетий.
Появление новых открытий, как, например, Чарльза
Белла и Можанди, относительно качественно различной
функции передних и задних корешков спинного мозга
принципиально дела не изменило, а лишь выяснило кон-
кретные морфологические пути рефлекторной деятель-
ности.
История рефлекса не знает ни одной попытки приме-
нить понятие рефлекса к деятельности головного мозга
и систематически разработать это понятие применитель-
но к высшим функциям. Правда, неоднократно описыва-
лись разные виды рефлексов, которые протекают с уча-
стием головного мозга (Блейн, Мюллер и др.)» но это не
затрагивало того, что объединялось под суммарным
выражением «психическая жизнь». Эта область попреж-
нему оставалась недоступной для ученых, давая пищу
идеалистическим и религиозным теориям.
На протяжении всей истории рефлекса головной мозг
как объект исследования все меньше и меньше привле-
кал внимание физиологов, которые направили свою энер-
гию на вскрытие тончайших механизмов в работе спин-
ного мозга. И этот уход от головного мозга делал все
более и более глубокой пропасть между психологией и

физиологией нервной системы. Эту пропасть заполняло
бесчисленное количество различных гипотез, мнений и
мировоззрений, которые, однако, не могли перекинуть
прочный мост между физиологией и психологией.
Кто же проложит такой прочный мост и даст единую
материалистическую теорию деятельности центральной
нервной системы, которая охватила бы и головной мозг?
Честь глубокого научно-физиологического обоснова-
ния этой идеи выпала на долю русской науки, на долю
крупнейшего представителя русской культуры прошлого
века.
Мы знаем, какое сильное «брожение умов» происхо-
дило в 60-х годах прошлого столетия. Это были годы
подъема русской общественной мысли, годы протеста
бурлящей молодости против векового гнета над челове-
ческой мыслью.
И вот в этот благодарный период на арену выходит
не обычный защитник передовых взглядов, каких уже
знала русская общественность. Это был не публицист, не
литератор и не критик. Он был вооружен всеми совре-
менными знаниями по биологии и физиологии, он был
крупнейшим ученым-естествоиспытателем. Его доводы
имели небывалую разрушительную силу, каждое его сло-
во било по темным, заплесневевшим местам церковно-
схоластической философии о «душе». И он сразу же стал
в центре русской передовой общественности, стал гла-
шатаем наиболее радикальных попыток создания мате-
риалистического мировоззрения.
Это был Иван Михайлович Сеченов.
Он впервые в истории развития рефлекторной теории
разрушает тот порочный барьер, которым идеалисты всех
времен отгораживали головной мозг и психическую дея-
тельность от всех других процессов организма, материа-
листическая природа которых была хорошо доказана
Он впервые смело провозглашает, что деятельность голов-
ного мозга в самых высших его проявлениях так же
подчиняется закону рефлекса и, следовательно, так же
может стать предметом точного научного исследования,
как и все другие функции организма.
С ходом его мысли и многочисленными аргументами
в пользу этой смелой идеи знакомит нас его знаменитая
монография «Рефлексы головного мозга».

Характерным для Сеченова является то, что сме-
лый и гениальный «взмах мысли» он облек в форму на-
учно-обоснованных физиологических положений, привле-
кая для этого всю аргументацию, которой располагала
в его время физиология нервной системы. Но и этого
мало. Весь физиологический материал приводится им не
просто в порядке обычных литературных ссылок: он при-
дает ему такую форму, в которой никто еще до него не
излагал вопросов работы головного мозга. Используя
богатейший материал своих собственных экспериментов
и наблюдений, он настолько тесно переплетает его с яв-
лениями повседневной психической деятельности челове-
ка, что убеждает всякого в правдивости его материали-
стической теории.
Ход его рассуждений и соображения, которые он при-
водит в доказательство рефлекторной природы психиче-
ской жизни, представляют громаднейший интерес и для
современных ученых. Надо пожалеть, что советская фи-
зиология все еще мало обращает внимания на то бо-
гатство живых красок, которыми нарисована законченная
картина мозговых процессов. Можно без преувеличения
сказать, что ни один из предшественников Сеченова
не поднялся на такую высоту физиологических обобще-
ний, как он. И только порочной традицией иностранных
ученых игнорировать достижения русской науки надо
объяснить то, что основные теоретические представле-
ния Сеченова до сих пор не получили широкою распро-
странения за границей, за исключением его знаменитых
экспериментов с тормозящими центрами головного мозга
(см. ниже). Точно так же и книга Сеченова «Рефлексы
головного мозга», представляющая собой поворотный
пункт в истории рефлекторной концепции, во всякого
рода исторических обзорах за границей замалчивается.
Наши же, советские физиологи, приводя Сеченова как
предшественника учения об условных рефлексах, исполь-
зуют только его общетеоретические положения, оставляя
в стороне его богатейшие мысли, аргументы и совер-
шенно неиспользованные, весьма ценные физиологиче-
ские предвидения.
В книге «Рефлексы головного мозга» не только даны
предпосылки для будущей теории условного рефлекса —
в ней Сеченов приводит в совершенно отчетливой форме

И. М. Сеченов в молодые годы

•формулировку таких закономерностей в нервной деятель-
ности, которые в настоящее время ошибочно связывают
ся с именами иностранцев.
Эта книга занимает исключительное место в истории
рефлекса и поэтому требует к себе особого внимания.
Сейчас, когда мы располагаем обширной материалисти-
ческой естественно-научной литературой, нам трудно
представить себе то впечатление, которое эта книга про-
извела на русское общество 60-х годов прошлого века.
В красочной и убедительной форме она звала к мате-
риалистическому пониманию человеческой психики, уче-
ние о которой в течение столетий было оплотом религии
и мистики. Книгой зачитывались все. Для более прогрес-
сивной части русского общества она служила путевод-
ной звездой, первой ласточкой светлого будущею, а в
затхлую атмосферу дворянских гостиных она врывалась
ярким угрожающим метеором. Ее с любовью перелисты-
вал и петербургский гимназист и бородатый семинарист
какой-нибудь далекой духовной семинарии. Не миновала
она и молодого Павлова.
1867 год... На одной из окраинных улиц Рязани, в
маленькой узенькой комнатке, при свете керосинового
ночника группа семинаристов по несколько раз перечи-
тывает смелые материалистические выводы Сеченова.
Среди них выделяется своей горячей жестикуляцией
увлекающийся семнадцатилетний юноша. Это — Иван
Павлов. Через сорок лет он претворит идеи Сеченова
в еще более смелые физиологические эксперименты, и
они станут гордостью русской и мировой науки.
В чем причина такого исключительного успеха книги
Сеченова? Успех объясняется особенным характером са-
мой книги и той исторической обстановкой, которая ее
породила.
Сеченов был первым русским воинствующим материа-
листом в такой сложной и в то же время близкой каж-
дому проблеме, как «проблема души». Книга была одно-
временно и глубоко научным произведением, и полити-
ческой проповедью, звавшей к новой материалистической
культуре.
Поэтому приведенные в ней ценнейшие научные
факты приобрели исключительную остроту. Книга роди-
лась в тот период русской жизни, когда по грубой коро-

сте помещичьего невежества, стала бить свежая струя
новых идей.
Среди русской интеллигенции стали широко распро-
страняться естественно-материалистические взгляды.
Естествознание стало символом материализма и револю-
ционных настроений. И вот в этих-то условиях появляет-
ся первая русская книга но физиологии, посвященная
острому и наболевшему вопросу о противоречиях «духа»
и «тела». Она написана не журналистом и не философом,
а экспериментатором. Легко себе представить, какую раз-
рушающую силу приобрела эта книга. Как только руко-
пись попала в департамент царской цензуры, там под-
нялся небывалый переполох.
Первоначальное название рукописи было иное. Оно
отражало самую суть книги: «Попытка ввести физиологи-
ческие основы в психические процессы». Этого названия
цензура не хотела допустить ни под каким видом:
слишком уж откровенно ставился в нем вопрос о пере-
смотре всех «нравственных основ общества», как выра-
зился цензурный комитет. Чтобы уменьшить распростра-
нение книги, был применен хитрый прием: она была
разрешена к печати лишь в виде статьи и не в журнале
«Современник», который пользовался широкими симпа-
тиями, а в специальном журнале «Медицинский вестник».
Однако эти ухищрения цензуры были напрасны.- через
несколько дней после выхода работы в свет она уже ста-
ла настольным пособием каждого передового русского
человека. Для -издания ее отдельной книгой Сеченову
пришлось испытать значительно большие затруднения.
Книга получила самую отрицательную по тем временам
опенку Главного управления по делам печати. Вот вы-
держки из его отношения к цензурному комитету:
«Эта материалистическая теория, отвергая свободную
волю и бессмертие души, не согласна ни с христиан-
скими, ни с уголовно-юридическими воззрениями, она
уничтожает понятие о зле и добре, о нравственных обязан-
ностях человека и, наконец, 6 вменяемости преступления,
а посему ведет положительно к развращению нравов...
Книга Сеченова вредна как изложение самых крайних
материалистических нравов».2
2 X. С. Кекчеев. Физиологический журнал СССР.

Материализм — вот страшный жупел, которого так
боялось дворянско-помещичье общество. Оно знало, что
распространение материалистических идей — это уже
начало революции, и потому всеми силами стреми-
лось задержать этот неизбежный этап истории. Книга
была арестована, но до ареста самою Сеченова дело не
дошло, хотя это отнюдь не означало снисходительного
отношения властей к автору. Слишком широкой популяр-
ностью среди русского общества пользовался автор кни-
ги, и судебный процесс мог привести к нежелательным
результатам.
Как выразился тогдашний министр юстиции князь
Урусов, «развитие материалистических теорий при су-
дебном производстве этого дела может иметь послед-
ствием своим распространение этих теорий в обществе
вследствие возбуждения особого интереса к содержа-
нию этой книги» (из письма к министру внутренних
дел).
Смелость материалистической теории работы мозга
смущала не только доморощенных министров. Когда
И. П. Павлов, гениальный последователь И. М. Сеченова,
уже в начале XX в. познакомил знаменитого английского
физиолога Шеррингтона со своими крупнейшими дости-
жениями по изучению условных рефлексов, тот ему
сказал: «Ваши условные рефлексы в Англии едва ли
будут иметь успех, потому что они пахнут материализ-
мом». 3
Каким же сильным должно было быть впечатление от
книги Сеченова в 60-х годах прошлого столетия! Мысль
И. М. Сеченова о том, что головной мозг работает по
принципу рефлекса, т. е. отраженных ответов, получила
в книге глубокую научную аргументацию и исключитель-
но убеждающее литературное выражение.
После учения Декарта об автоматических ответах
спинного мозга, т. е. о рефлексе, в XVII и XVIII вв. была
дана довольно полная физиологическая характеристика
этого акта. Но все данные почти целиком касались только
спинного мозга. Становилось все более очевидным, что
головной мозг с его сложными психическими процессами
стал все менее импонировать исследователю-физиологу.
3 Личная беседа И. П. Павлова с Шеррингтоном в 1912 г.

За что зацепиться? Где найти ключ к сложнейшим ла-
биринтам мыслей, переживаний и воспоминаний? Слож-
ность предмета и отсутствие метода его изучения застав-
ляли исследователя переключить свое внимание на бо-
лее простые и ощутимые явления, касающиеся спинного
мозга. Так, на протяжении нескольких столетий полно-
властной хозяйкой этого чудеснейшего произведения при-
роды была психология. Сила сеченовского гения в том и
заключалась, что он нашел в себе смелость отказаться
от идеалистических теорий его предшественников и при-
менить идею рефлекса к работе головного мозга. Сколько
остроумия и изобретательности понадобилось Сеченову,
чтобы «произвольные движения», связывавшиеся с «ду-
шой» человека, получили законченное материалистиче-
ское объяснение.
Сам Сеченов, несомненно, осознал всю грандиозность
своих замыслов. Осознавал он, конечно, и их новизну
для современников. В предисловии к книге он говорит:
«Да, кому дорога истина вообще, т. е. не только в на-
стоящее время, но и в будущем, тот не станет нагло ру-
гаться над мыслью, проникшей в общество, какой бы
странной она ему ни казалась. Имея в виду этих беско-
рыстных искателей истин, я и решаюсь пустить в обще-
ство несколько мыслей относительно психической дея-
тельности головного мозга,— мыслей, которые еще ни-
когда не были высказаны в физиологической литературе
по этому предмету».4
Приступая к осуществлению своих замыслов, Сеченов
не миновал, конечно, вековой проблемы, с которой начи-
нали до него физиологи всех времен,— проблемы «про-
извольных» и «непроизвольных» движений. И в этом
есть логика. Физиолог редко пускался в объяснение пси-
хологических тонкостей человеческого ума, ибо там он
принужден был бы оставить свойственные ему приемы
исследования и мышления. Наоборот, «произвольный
акт» представляет собой как раз нечто пограничное, так
как он включает элементы психического, реализующиеся
в объективной деятельности, т. е. в мышечном движе-
нии. Именно отсюда проистекает интерес физиологов к
произвольным актам и ко всему тому, что их отличает
4 И. М. Сеченов. Рефлексы головного мозга. Избранные тру-
ды. 1935, стр. 168.

от чистого рефлекса, или, по выражению Сеченова, от
«невольных» движений. Поэтому книгу о рефлексах го-
ловного мозга он начинает с подробнейшего разбора
именно «невольных движений».
Общая композиция книги такова: она дает постепен-
ное усложнение машинных актов спинного мозга вплоть
до самых сложных психических явлений, причем рефлек-
торный принцип сохраняется как универсальный для всех
уровней деятельности мозга. Сеченов проявил в этой кни-
ге поразительную для своего времени эрудицию.
Его общая принципиальная позиция в вопросе соот-
ношения «духа» и «тела» совершенно отчетливо выра-
жена в следующем положении:
«ДЛЯ нас, как для физиологов, достаточно и того, что
мозг есть орган души, т. е. такой механизм, который бу-
дучи приведен какими ни на есть причинами в движение,
дает в окончательном результате тот ряд внешних явле-
ний, которыми характеризуется психическая деятель-
ность». 5
Какие же механизмы доводят внешний стимул до
того или иного внешнего проявления?
В объяснении этих механизмов И. М. Сеченов исхо-
дил из основного понятия рефлекса. Однако это понятие
применительно к головному мозгу служило ему только
общей формой, которую он заполнил новым содержани-
ем, почти целиком полученным в его собственных экспе-
риментах. Придерживаясь в основном принципа машин-
ности для объяснения деятельности спинного мозга, он
переносил его и на головной мозг, но с некоторыми очень
важными добавлениями, которые как раз и представ-
ляют для нас существенный интерес. Он пишет:
«Дальнейшее развитие вопроса показало, однако, что
и головной мозг при известных условиях, следовательно
не всегда, может действовать, как машина, и что тогда
деятельность его выражается так называемыми неволь-
ными движениями... Следовательно, в строгом разборе
условий машинности головного мозга лежит задача по-
нимания его».6
5 И. М. Сеченов. Рефлексы головного мозга. Избранные
труды, 1935, стр. 168.
6 Там же, стр. 170.

Из приведенных цитат видно, что, распространяя
принцип рефлекса на высшие функции головного мозга,
Сеченов фиксировал свое внимание на тех условиях, ко-
торые должны быть налицо, чтобы работа головного
мозга сделалась машинной.
Какие же это условия?
Последовательно Сеченов подвергает анализу все те
случаи повседневного опыта человека, в которых голов-
ной мозг выступает как аппарат «машинной функции».
Судя по характеру изложения, ему была хорошо известна
книга Пфлюгера, вышедшая в 1853 г. и посвященная
чувствительной функции спинною мозга. Эта книга, дав-
шая начало знаменитой полемике между Пфлюгером и
Лотце, должна была допустить какую-то элементарную
«душу» для спинного мозга, ибо иначе, как думал Пфлю-
гер, трудно было бы объяснить удивительно точную и
целесообразную деятельность у обезглавленной лягушки.
Сеченов начинает именно с этою примера, считая, что
«отраженные явления всего лучше наблюдать на обез-
главленных животных и преимущественно на лягушке».
Подробнейшим образом он разбирает все условия раздра-
жения того или иного пункта кожи у лягушки, своеобраз-
ные ответы на эти раздражения и, отметая идеалистиче-
ские тенденции Пфлюгера, приходит к выводу о сложном
сегментном соотношении между стимулом и эффектом.
В вопросах физиологии мозга Сеченов был последо-
вательным материалистом и поэтому отметал в сторону
все, что давало науке привкус мистического. Всю слож-
ность поведения обезглавленной лягушки можно легко
объяснить на основании тончайших нервных связей в
спинном мозгу, которые дают возможность лягушке на
каждое раздражение ее кожи реагировать совершенно
своеобразной комбинацией мышечных движений. От это-
го и происходит вся видимая «целесообразность» двига-
тельных актов. Они, конечно, целесообразны, но не
более, чем стройный ход хорошо слаженной машины.
Однако главная цель книги не в этом объяснении
спинно-мозговых рефлексов. Рефлекторная функция спин-
ного мозга нужна была Сеченову только в качестве от-
правного пункта, как прототип той идеи, которую он по-
том применит для объяснения работы головного мозга.
И надо отдать справедливость его проницательности: он

начинает с таких нервных явлений, которые находятся по
своему характеру как раз на границе между действитель-
но машинными и уже в какой-то мере произвольными.
В качестве исходного момента он берет реакцию чело-
века, которая возникает на раздавшийся поблизости не-
ожиданный звук достаточной силы. Путем анализа он
отыскивает в этой реакции все черты машинности, свой-
ственной спинному мозгу, и дальше очень осторожно
усложняет эту «исходную реакцию.
Представьте себе теперь, что человек предупрежден о
том, что около него раздастся сильный звук. Тогда он
не только не будет вздрагивать, но еще даже проявит
некоторую активность в подавлении возможного вздраги-
вания.
Что же оказалось здесь прибавленным от вмешатель-
ства психического в типичное «невольное движение»,
протекающее с участием головного мозга?
Шаг за шагом Сеченов приходит к 'признанию, что и
в первом, и во втором случае схема развития нервного
акта принципиально одна и та же, т. е. рефлекторная,
но во втором случае происходит переключение нервного
процесса на другие, противоположные первым, рабочие
комплексы. Здесь Сеченов вплотную подходит к проблеме
тормозных механизмов головного мозга.
Он с исключительной полнотой обрисовал состав тор-
мозной реакции в ответ на какой-либо внешний раздра-
житель, так как этот вопрос был ему особенно близок.
Незадолго до выхода в свет книги о рефлексах головно-
го мозга он сделал открытие, которое создало ему миро-
вое имя. Он открыл, как он сам выражался, «тормозящие
центры головного мозга». Классический эксперимент за-
ключался в следующем: если положить маленький кри-
сталлик соли в области межуточного мозга (зрительные
чертоги) лягушки, спинной мозг которой до этого прояв-
лял обычную рефлекторную деятельность, то все рефлек-
сы исчезают. Раздражение лапок кислотой, щипком и т. п.,
вызывающее обычно бурную рефлекторную деятельность,
остается на этот раз безрезультатным.
Что же произошло при этом? Сеченов так объясняет
свои эксперименты:
«Наложение кристалликов привело к возбуждению
тормозящих центров, которые по нисходящим путям за-

держивают теперь рефлексы спинного мозга точно так
же, как, например, раздражение блуждающего нерва
останавливает работающее сердце».7
Этот эксперимент вошел в мировую литературу и до-
ставил законную славу нашему великому соотечествен-
нику. Идя по пути замалчивания открытий русской фи-
зиологии, некоторые иностранные авторы утверждают,
что он имеет только историческое значение. Это мнение
мы должны категорически отбросить. Наоборот, я по-
стараюсь показать ниже, что этот факт послужил разви-
тию такой теоретической концепции Сеченова, которая не
потеряла своего значения и по сей день.
Какое же место в работе нервной системы занимают
эти «тормозящие центры»?
Как мы уже видели, одно из вмешательств психиче-
ского акта, т. е. головного мозга, в машинную отражен-
ную деятельность заключается в том, что головной мозг
тормозит ту реакцию, которая должна была бы насту-
пить при обычных условиях. По мнению Сеченова, это
вмешательство головного мозга приводит к «укорочению»
всей рефлекторной дуги, выпадению ее последнего види-
мого эффекторного звена, хотя вся реакция протекает по
рефлекторному принципу.
Сеченов так резюмирует эти рассуждения:
«В случае абсолютной внезапности впечатления отра-
женное движение происходит лишь при посредстве нерв-
ного центра, соединяющего чувствующий нерв с двига-
тельным. А при ожиданности раздражения в явление
вмешивается деятельность нового механизма, стремяще-
гося подавить, задержать отраженное движение. В иных
случаях этот механизм побеждает силу раздражения —
тогда отраженного невольного движения нет. Иногда же,
наоборот, раздражение одолевает препятствие и неволь-
ное движение является».8
Если суммировать все его рассуждения
о тормозящей деятельности головного
мозга, то становится непонятным, каким
образом мог л о случиться, что этот глубо-
кий физиологический анализ, в котором
7 И. М. Сеченов. Рефлексы головного мозга. Избранные
труды, 1935, стр. 175.
8 Там же, стр. 179.

каждый элемент имеет современное зна-
чение, не взят был в свое время за осно-
ву физиологического анализа сложных
форм деятельности организма? И не яв-
ляется ли горькой иронией тот факт, что в настоящее
время мы приходим к такому же объяснению тормозной
функции, какое было дано 75 лет назад нашим великим
соотечественником? Учение о торможении прошло беско-
нечное количество отдельных этапов, высказаны были
десятки теорий, но ни разу всерьез не были приняты
взгляды Сеченова на торможение как на процесс, раз-
вивающийся в системе целой реакции
организма. Как можно видеть из приведенной
цитаты, именно это и интересовало Сеченова.
«Тор1можение» для Сеченова всегда означает активное
устранение реакции при помощи тормозящего механизма.
Это устранение всегда активно и неизбежно связано с
возбужденном ряда нервных аппаратов, в первую оче-
редь — «тормозящих центров».
«Итак, сомневаться нельзя,— говорит Сеченов,— вся-
кое противодействие чувственному раздражению должно
заключаться в игре механизмов, задерживающих отра-
женное движение».9
Таким образом, в качестве резюме мы (можем сделать
из приведенного материала следующие выводы: вмеша-
тельство головного мозга в отраженные акты централь-
ной нервной системы не приносит с собой ничего принци-
пиально нового — отраженные акты совершаются, как и
раньше, по принципу рефлексов.
Таким образом, задерживающие и другие влияния
на рефлекторные акты могут быть охарактеризованы
* как надстроенные или 'коллатеральные эффекты в от-
ношении главного русла реакции. «Затормозить» для
Сеченова всегда значило устранить развивающуюся
реакцию (при помощи возбуждения каких-то антагони-
стических механизмов. Таким образом, раздражитель
"внешнего мира должен пройти в головном мозгу не-
сколько инстанций, возбудить к деятельности специ-
альные нервные комплексы, и только тогда это приве-
9 И. М. Сеченов. Рефлексы головного мозга. Избранные
труды, 1935, стр. 175.

дет к внешнему выражению торможения данной реак-
ции. Совершенно очевидно, что в таком понимании
тормозной функции «торможение» как устранение реак-
ции можно понимать всегда только в пределах какого-
то деятельного, т. е. положительного нервного ком-
плекса. Бросается в глаза связь этой концепции тор-
можения с тормозной функцией блуждающего нерва,
которую Сеченов и приводит как пример в своей книге.
Он обращает внимание на то обстоятельство, что за-
тормозить работу сердца можно только возбуждением
центров блуждающего нерва. Торможение появляется
на сцену как периферический эффект довольно слож-
ного распределения возбуждений в центральной нерв-
ной системе. Все это приводит нас к заключению, что
Сеченов рассматривал торможение ре-
акции, как внешнее результативное про-
явление сложной борьбы положитель-
ных деятельных комплексов централь-
ной нервной системы. На это указывают
рассуждения Сеченова в книге «Рефлексы головного
мозга». Но эта идея не получила, к сожалению, широ-
кого применения в физиологии нервной системы.
Если внимательно вдуматься в те {примеры и: рас-
суждения, которые Сеченов приводит для доказатель-
ства дополнительных свойств, вносимых головным
мозгом в рефлекторную деятельность, нельзя не удив-
ляться его гениальному предвидению.
Очень многие факты, которые в настоящее время
приписываются иностранным авторам, особенно так
называемое «облегчающее» действие головного мозга
на функции органов, были с исчерпывающей полнотой
разобраны на многих примерах И. М. Сеченова. Эти
частные идеи Сеченова в нашей физиологии были от-
теснены его гениальным приложением понятия рефле-
кса к расшифровке психической деятельности. Конечно,
эта сторона в учении Сеченова имеет грандиозное зна-
чение — и научное, и философское. Однако нельзя
забывать, что к этому обобщению он пришел) через
длинный ряд своих научных положений, выте-
кающих из его конкретных исследований, и мы дол-
жны всячески популяризировать эти его конкретные
идеи.

И. М. Сеченову, например, была очень близка
мысль об ином подходе к оценке физиологических
явлений, чем это было в его время. Тогда основные
сведения о мозге исходили от клинической неврологии,
в которой господствовало анатомо-локализационное
направление. Между тем Сеченов в своей работе «Фи-
зиология нервных центров» за много лет до Шерринг-
тона и других физиологов, говоривших об интеграции,
дал совершенно отчетливое представление о синтети-
ческих чертах в деятельности нервной системы. Так,
например, в предисловии к этой своей книге он пишет:
«...Я имею в виду прежде всего представить на суд
специалистов попытку внести в описание центральных
нервных явлений физиологическую систему на место
господствующей по сие время анатомической, т. е. по-
ставить на первый план не форму, а деятельность, не
топографическую обособленность органов, а сочетание
центральных процессов в естественные группы».10
Вся книга пронизана этой идеей о «естественных груп-
пах». Мы имеем здесь гениальную попытку понять инте-
гративную деятельность организма, и эти взгляды Сече-
нова должны быть в настоящее время исходным пунктом
для развития наших собственных исследований.
Краткий очерк о развитии рефлекторных актов при-
водит нас к выводу, что книга Сеченова о рефлексах
головного мозга и весь комплекс его представлений о
функциях нервной системы совершили переворот в
истории рефлекса.
Почему же, как выражается И. П. Павлов, «потом
И. М. Сеченов более не возвращался к этой теме в ее
первоначальной и решительной форме»? Что мешало
этой гениальной идее претвориться в систематическую
разработку в физиологической лаборатории, организо-
ваться в школу физиологической мысли? Для этого
нехватало специального лабораторного метода иссле
дования. Только метод делает крупные идеи, обосно
ванные вначале теоретически, рычагом для повседнев
ного научного исследования. Честь приближения
рефлексов головного мозга к рабочему столу экспери-
10 И. М. Сеченов. Физиология нервных центров. 1891. Пре-
дисловие.

Бюст И. М. Сеченова перед зданием Лаборатории генетики
высшей нервной деятельности в Колтушах

ментатора-физиолога и разработки новой науки о
мозге — физиологии высшей нервной деятельности при-
надлежит нашему гениальному учителю И. П. Павлову
Эти два- близких нам имени — Сеченов и Павлов,
исторически объединенные прогрессивными идеями
60-х годов, стали двумя яркими маяками, которые
освещали путь русским физиологам. И. М. Сеченов
проделал грандиозную работу по формулировке новых
для науки положений о применимости понятия рефле-
кса к работе высших отделов мозга, а И. П. Павлов,
осуществляя историческую непрерывность оригиналь-
ной русской мысли, претворил эту мысль в конкретном
методе исследования — в методе условных рефлексов,
благодаря чему смог произвести подлинную револю-
цию во взглядах на высшие функции мозга.
Оба они идейно вырастали на революционной почве
60-х годов, которая, была возделана крупнейшими
представителями русской философии. Так, например,
В. Г. Белинский писал:
«Деятельность ума есть результат деятельности моз-
говых органов — в этом нет никакого сомнения».
«...Ум без плоти, без физиономии, ум, не действую-
щий на кровь и не принимающий на себя ее действия,
есть логическая мечта, мертвый абстракт. Ум — это
человек в теле, или, лучше оказать, человек через
тело». * *
«...Психология, не спирающаяся на физиологию,
так же несостоятельна, как и физиология, не знающая
о существовании анатомии». 11
Что можно прибавить к этим словам передового
русского материалиста В. Г. Белинского?
Вырастая в атмосфере этих идей, И. М. Сеченов и
И. П. Павлов осуществили стремление передовых лю-
дей России прошлого столетия и научно обосновали их
материалистические представления о психической дея-
тельности человека.
11 Цитировано по статье И. Я. Щипанова в сборнике «Из исто-
рии русской философии», 1949, стр. 335.

Глава IX
КАНУН ВЕЛИКОГО ОТКРЫТИЯ
(1899—1903 гг.)
Этот период начинается с момента, когда подход
Ивана Петровича к объяснению приспособительных
явлений в пищеварительном аппарате еще был основан
на принятии психического фактора как ре-
гулятора приспособительных функций организма. На-
оборот, в 1903 г. И. П. Павлов радикально порвал с
прежней точкой зрения и целиком перешел к физиоло-
гической трактовке наблюдавшихся в это время при-
способительных особенностей в функции слюнных
желез.
Что же произошло в эти четыре года? Как склады-
валось у Ивана Петровича новое представление о при-
способительных особенностях в секреторных процессах
и организме в целом?
Вот вопросы, которые долго будут интересовать
всех, кто осознал величайший переворот в физиологии,
созданный учением о новом виде рефлексов — об
условных рефлексах.
С И. П. Павлова начинается новая, богатая исклю-
чительными достижениями эпоха рефлекса. Мы видели,
что на протяжении трехсот лет делались всевозможные
попытки примирить противоречия между точной, но
жесткой схемой изолирующего эксперимента и вечно
разнообразной натуральной деятельностью мозга —
реальным поведением животных и человека. Исследо-
ватели XIX в., значительно более вооруженные, чем
исследователи предыдущих столетий, не могли преодо-

леть гипноза вивисекции. Они продолжали умножать
сведения о тончайших процессах нервной системы,
оставляя, однако, наиболее сложные формы ее дея-
тельности для будущего.
Рассматривая историческое развитие понятия о
рефлексе с этой точки зрения, мы увидим, что все до-
полнительные принципы, выдвигавшиеся десятками
исследователей, как, например, «страсти души», «чув-
ствительный принцип», «разум» и т. д., являются лишь
весьма примитивными попытками расширить машинные
представления о рефлекторном акте. Однако ни одна
из них не обладала той очевидностью, точностью и
закономерностью, какая была вложена в самый
рефлекторный ответ. Одни исследователи, убоясь гоне-
ния церкви, боязливо отступали от самого высшего
этапа — человеческой психики, другие, наоборот, прикос-
нувшись к этому разделу, все его проявления относили
за счет нематериальных факторов — «души», «жизнен-
ной силы» и др. Так господствующее идеалистическое
мировоззрение подчиняло себе всякую попытку объ-
яснить работу мысли. Поэтому, естественно, что их
влияние ни в чем не отразилось на понятии рефлекса
в целом: точные физиологические факты упорно сопро-
тивлялись попыткам облечь их в форму общих бес-
предметных гипотез, хотя последние и получали, как
будто, некоторое основание в непосредственных наблю-
дениях. Кроме того, во все эти дополнительные прин-
ципы с исторической неизбежностью вкладывался субъ-
ективный характер. Все они отталкивались от внутрен-
них ощущений человека, от субъективных его пережи-
ваний и представлений о внешнем мире.
Эти взгляды имели уже за собой тысячелетнюю дав-
ность. Они не оправдали себя в прошлом, не установили
каких-либо фундаментальных законов, «которые стояли
бы на уровне законов других натуралистических дис-
циплин. Этот подход не стал успешнее и в попытках до-
полнить рефлекторную концепцию. Тем не менее он
сыграл огромную роль в истории рефлекса. Он отта-
чивал его положения и указывал границу, где приме-
нение рефлекса как универсального принципа теряло
уже здравый смысл, свойственный точным наукам.
Точно так же и теория И. М. Сеченова о рефлексах

головного мозга, сыграв огромную роль в выработке
материалистического мировоззрения его современни-
ков, надолго осталась «взмахом мысли», не защищен-
ной гранитными бастионами точных лабораторных
исследований. Нехватало лабораторного
метода.
Заслуга И. П. Павлова заключалась прежде
всего в открытии такого метода. Трехсотлетние
неудачные попытки расширить применение рефлектор-
ной концепции в сторону сложного приспособительного
поведения животных и человека он завершил гениаль-
ной научной концепцией, подкрепленной точным мето-
дом работы, который смог сохранить принципиальное
ядро рефлекса и в то же время формулировать то
своеобразие, которое он приобретает на высших этапах
нервной деятельности.
Это была теория условного рефлекса. Отправляясь
от лабораторных фактов, теория условного рефлекса
не осталась только чистой теорией. И. П. Павлов не
оставил незащищенной свою идею. Наоборот, он скон-
центрировал весь свой огромный экспериментальный
опыт, чтобы ввести свою теорию в точные рамки лабо-
раторного эксперимента. Новую форму рефлекса он
вооружил методом повседневного лабораторного иссле-
дования и тем самым навсегда определил место своего
учения в ряду естественных наук. И. П. Павлов пре-
красно сознавал, что он вплотную подошел к «обла-
сти явлений», которые сам много лет называл психи-
ческими. Вместе с тем он очень высоко оценивал то
обстоятельство, что в эту область он вступил, в конце
концов, без изменения «методического фронта», т. е.
сохранив физиологическую трактовку
всех без исключения проявлений орга-
низма. В этом и состояла огромная разрушительная
сила теории условного рефлекса в момент ее зарожде-
ния. Чтобы понять огромное влияние, которое она ока-
зала на весь исторический ход науки о человеке, надо
представить себе ту особенную атмосферу, которая
окружала проблему «души» как антитезы «тела».
В начале XX в., к которому должно быть приурочено
это огромное научное обобщение, попрежнему разде-
лялись низшие и высшие формы нервной деятельности.

Первые были уделом физиологии, вторые составляли
общепризнанную прерогативу психологии — «науки о
душе». Уже самое разделение исторически единой
функции мозга по двум столь противоположным дисци-
плинам говорит о том, что дуализм, сопровождавший
эту проблему десятки веков, не оставил ее и на рубеже
XX столетия. В сущности Павлову приходилось иметь
дело со всевозможными оттенками, этого философского
настроения на всем протяжении своей творческой жиз-
ни. По этому поводу он уже в 1932 г. писал:
«Не будет большим грехом с моей стороны, если я
допущу, что это убеждение живет и в части психоло-
гов, замаскированное утверждением своеобразности
психических явлений, под которым чувствуется несмо-
тря на все научно-приличные оговорки все тот же
дуализм с анимизмом, непосредственно разделяемый
еще массой думающих людей, не говоря о верующих».1
Во*г почему охарактеризовать теорию условного
рефлекса и его отношение к психической трактовке
приспособительных явлений представляет собой в выс-
шей степени важную задачу.
Вскрыть внутреннее развитие научного мышления
И. П. Павлова в этом периоде значит вполне обоснован-
но указать на истоки гениального учения о высшей
нервной деятельности.
С самого начала я должен отвергнуть утверждение,
которое, к сожалению, довольно часто приходится и
•слышать и читать, в особенности в зарубежной лите-
ратуре, а именно утверждение о том, что от пище-
варения к изучению мозга И. П. Павлов пришел
«случайно». Еще многие не могут уяснить себе, ч'то
этот новый взмах павловской мысли был совершенно
обусловлен ходом предшествовавших событий в его
лаборатории. Еще многие не могут уяснить себе тех
постепенно назревавших изменений во взглядах
И. П. Павлова на приспособительную деятельность
желез, которые заставили его сделать с»толь важный
шаг, определивший судьбу всей физиологии мозга. Мы
можем с уверенностью утверждать, что на рубеже
1 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт объективного изуче-
ния высшей нервной деятельности (поведения) животных. 1932,
стр. 470.

XX в. И. П. Павлов в самом деле пережил один из тех
внутренних конфликтов, которые часто в жизни гени-
альных Людей дают скачкообразное развитие идей и
которые, естественно, не могут быть поняты при по-
верхностной их оценке. Действительно, казалось бы,
какая может быть органическая связь между физио-
логией пищеварения и законом отделения пищевари-
тельных соков с теми сложными процессами коры го-
ловного мозга, которые выделяют человека из всего
ряда животных и делают его господином природы?
А между тем эта связь есть.
Можно шаг за шагом проследить, как в сознании
И. П. Павлова все большее место занимали законы
приспособления организма к внешним
условиям.
И принципиально совершенно не важно, на каком
примере эти законы были впервые подмечены,— важно
лишь то, что каждый частный факт, подмеченный на
работе какого-либо отдельного органа или целой серии
органов, незримыми нитями входит в общие законы,
управляющие жизнью организма и отношением его к
внешней среде.
Можно обоснованно утверждать, что, обнаружив еще
в раннем периоде своих работ факт высокой при-
способленности желудочного и панкреа-
тического соков к характеру пищевого
вещества, И. П. Павлов всю жизнь проявлял вели-
чайший интерес к этому замечательному явлению. Оно
не могло не поразить физиолога, привыкшего опериро-
вать с электродами и с расчленением отдельных частей
организма с учетом непосредственного резуль-
тата своего вмешательства.
В 1894 г. он писал:
«Мы в настоящее время можем представить такой
факт, который не оставляет сомнения, что пищеваритель-
ный канал обладает приспособляемостью к роду пищи и
складывается в определенные типы.
...Ясно, что железа приноравливается к условиям ра-
боты и известным образом складывается.
...Нетрудно допустить, что может развиться большое
разнообразие так сказать пищеварительных складов, ха-
рактеров».

И заключая подобные, весьма категорические поло-
жения, Павлов ставит вопрос:
«Что же мы имеем в современном физиологическом
учении для объяснения этой установленной нами приспо-
собляемости пищеварительных желез к роду пищи?»2
Вот вопрос, который по своему глубокому содержа-
нию должен быть по праву признан начальным вопросом
и на пути к разрешению которого возникла новая
область физиологии — учение о высшей нервной дея-
тельности.
И. П. Павлов мог не колеблясь ответить, что физио-
логия его времени ничего не имела для ответа на этот
вопрос. Мало того, она даже и не подмечала таких фак-
тов, которые бы натолкнули ее на постановку этого во-
проса. Этот вопрос был поставлен И. П. Павловым при
учете лишь тех исследований, которые были им прове-
дены на панкреатической и на желудочной железах.
В это время он был еще далек от значительно более
демонстративных фактов приспосабливаемое•, которые
он увидел потом на слюнных железах.
Здесь мы стоим перед очень интересным явлением в
истории творческого гения И. П. Павлова. Ему нужно
было ответить на поставленный выше вопрос. Но вся
обстановка в целом, как вообще в физиологии его вре-
мени, так и в его собственной лаборатории, еще не
созрела настолько, чтобы И. П. Павлов формулировал
понятие об условном рефлексе, ибо только это понятие
поставило на прочную основу все предшествовавшие на-
блюдения и соображения.
Не имея в арсенале современной ему физиологии
опорных пунктов для формулировки нового учения и в
то же время остро ощущая необходимость выйти за
пределы узколабораторных фактов органного характера,
И. П. Павлов вводит универсальный фактор организ-
ма — психический фактор как решающий все наблюдав-
шиеся им процессы приспособления желез к качеству
пищи.
Впоследствии, в 1917 г., в предисловии ко 2-му изда-
нию книги «Лекции о работе главных пищеварительных
2 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 312.

желез» в качестве поправки к своим прежним взглядам
он писал:
«Первый пункт касается так называемого психиче-
ского возбуждения желез, которое я резко в книге про-
тивопоставлял рефлекторному возбуждению, с большим
жаром и развязностью говоря о мыслях, желаниях и
чувствах экспериментальных животных».3
Однако до этого был пройден сложный путь колеба-
ний и сомнений в правильности выбора основной психо-
логической линии. К заключению о физиологической
природе наблюдавшихся им явлений он придет тогда,
когда уже «после нелегкой умственной борьбы» выявит-
ся полная никчемность обращения к внутренним психи-
ческим состояниям животных.
Но именно в том и заключается поучительность это-
го перехода, что фактическое содержание предмета и
постановка вопроса не изменились от 1894—1895 гг. к
1903 г., когда уже назрел полный отказ от обращения
к психическому состоянию животного.
Как же совершалась эта революция в мышлении
И. П. Павлова? Какие моменты, осознанные или неосоз-
нанные, толкнули его на новый прогрессивный путь
изучения психических явлений?
Мы не знаем высказываний И. П. Павлова в этом
периоде, которые в какой-нибудь степени выражали бы
его искания новой точки зрения или сомнение в пра-
вильности прежних объяснений факта приспособлен-
ности секреторного аппарата. Переворот в его толкова-
нии процессов приспособления пищеварительных желез
произошел незаметно для тех, кто хотел бы его видеть
в литературных высказываниях.
Последнее его печатное выступление на тему «Совре-
менное объединение в эксперименте главнейших сторон
медицины на примере пищеварения» было опубликовано
в 1899 г. Оно целиком было проникнуто духом призна-
ния психического фактора как руководящего фактора
исследования и как решающего фактора в установлении
отношения животного к окружающему миру. Мы знаем
уже, что под психическим И. П. Павлов подразумевал
3 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 18.

вполне материальные процессы мозга. После перерыва
в четыре года его знаменитая речь, произнесенная в
Мадриде на тему «Экспериментальная психология и
психопатология на животных», выражает уже совершен-
но продуманную, разработанную во всех деталях пози-
цию физиологического объяснения факти-
чески тех же самых явлений.
В этой речи он не только дает новое, физиологиче-
ское толкование явлений, открытых им на протяжении
всего периода 90-х годов, но и делает впервые заявле-
ние о новой классификации изучаемых им явлений. Это
было первое подразделение рефлекторных явлений на
безусловные и условные рефлексы. Следо-
вательно, в 1903 г. у Ивана Петровича не только созре-
ло новое представление о предмете, но оно приобрело
совершенно определенный методический смысл и откры-
ло широкие перспективы исследований на принципиаль-
но новых путях.
Какой же процесс протекал в мышлении И. П. Пав-
лова? Что определило радикально новый ход этого
мышления?
На основании многих признаков мы можем считать,
что в этом периоде он находился в состоянии внутрен-
них творческих исканий. Именно в этом периоде его
терзал «зверь сомнения», о котором он потом как-то
рассказывал в домашней обстановке своим ученикам.
Имеются отдельные опорные пункты, по которым мы
можем судить о его настроениях в этом периоде. Так,
например, когда диссертация доктора Вульфсона «Рабо-
та слюнных желез» после ее защиты уже в более позд-
нем периоде подготавливалась к печати (около 1900 г.),
И. П. Павлов тщательно отредактировал все те места,
которые представляли собой отступления в сторону
психического. Отдельные места он совсем вычеркнул,
другие лишь исправил. Эта диссертация с его личными
редакторскими правками как документ хранится сейчас
в музее И. П. Павлова. По ней косвенно можно ска-
зать, что в начале 900-х годов настроение И. П. Павлова
в отношении широкого привлечения психических факто-
ров для объяснения приспособительных особенностей
слюнных желез стало более умеренным. Однако наряду
с этим мы имеем другие его выступления, относящиеся

к более позднему периоду, к январю 1902 г., в которых
он еще продолжает говорить о психическом соке.
Так, например, когда доктор А. И. Булавинцев сде-
лал в Обществе русских врачей доклад на тему «Психи-
ческий желудочный сок у людей», И. П. Павлов, высту-
пая в прениях по его докладу, говорил*
«Что касается самого факта нахождения психическо-
го сока у человека, то он несомненно имеет громадное
значение. Меня всегда удивляло то обстоятельство, что
клиника еще до физиологического исследования говори-
ла об аппетитном соке, но как только эксперимент
показал этот факт, масса почему-то встала против.
Этим обусловливается важность полученных вами
данных».4
Особенно остро переворот в мышлении И. П. Павло-
ва сказался в ею отношениях с учениками. Эпизоды со
Снарским и Толочиновым являются особенно красноре-
чивыми для этою критического периода в настроении
И. П. Павлова. Однако этому мы уделим внимание не-
сколько ниже. Сейчас мы сопоставим его высказывания
в этом периоде, которые в какой-то степени характери-
зуют предисторию условною рефлекса и, следовательно,
помогут нам вскрыть генеалогию идеи Павлова об
условных рефлексах. Эта предистория является поучи-
тельным примером тою, что путь гения не усыпан роза-
ми и не идет прямо, без колебаний и отступлений, как
это часто представляется непосвященным. Наоборот, мы
увидим, что этот переход для И. П. Павлова был мучи-
тельным и трудным как в его отношениях к современ-
ной науке вообще, так и в его отношениях со своими
близкими учениками. Еще в 1894 г. И. П. Павлов резко
противопоставлял рефлексы с полости рта и психиче-
ские факторы. Рефлексы с полости рта, как он тогда
говорил, не могут объяснить тончайшей приспособлен-
ности пищеварительных желез к качеству пищи, т. е., в
конце концов, приспособленности к воздействиям внеш-
него мира.
Разбирая высокую приспособленность деятельности
желудочных желез к физическим свойствам пищи, он
писал:
4 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 613.

«...каждый подумает, конечно* что это простой ре-
флекс, идущий из полости рта. При проверке предполо-
жения опытом, приходится от него отказаться... Сколько
мы ни варьировали опытов и ни думали, как бы заме-
нить, как бы подделать те свойства пищи, вследствие
которых течет сок, мы не получили успеха. Что же
такое есть в пище, чего нельзя воспроизвести искус-
ственно? Ясно, что в пище ничего особенного и быть не
может, но во всем этом процессе есть нечто: это психи-
ческий момент — наслаждение едой... Теперь ясно, что
наслаждение едой есть первый и весьма сильный раз-
дражитель секреторных нервов желудка ... Существен-
ным при проходе пищи через полость рта является пси-
хический элемент, который и есть истинный, реальный
раздражитель секреторных нервов желудка».5
Мы видели, что это его убеждение легло в основу
связи с клинической практикой, где аппетиту к еде
И. П. Павлов отдавал первое и важнейшее место при
терапевтических воздействиях на пищеварительные про-
цессы. Сейчас он этот фактор кладет в основу тончай-
ших' приспособительных процессов, протекающих в же-
лудочных железах при мнимом кормлении. Это было
сказано И. П. Павловым в то время, когда он еще на-
ходился под сильным впечатлением опыта с мнимым
кормлением и получения аппетитного сока. Тогда еще
не была проделана операция Глинского и еще не было
того богатейшего демонстративного материала, который
доставила ему секреция слюны. Но даже и тогда, когда
уже были описаны опыты Глинского и были получены
первые результаты, подчеркивающие еще большую зави-
симость качества слюны от качества пищи, И. П. Павлов
находился во власти прежнего настроения. На первых
порах он не переставал думать, что и здесь в деятель-
ности самой первой железы пищеварительного тракта
психический фактор определяет ее высокую приспо-
собляемость к характеру пищевых веществ. В своей
знаменитой лекции, прочитанной в память С. П. Ботки-
на накануне рождения учения о высшей нервной дея-
тельности, он подводит итог всем тем материалам,
5 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 312—
313.

которые были получены при помощи метода наложения
фистулы слюнного протока Павлова — Глинского.
Так как это было накануне того переворота, который
произошел в его представлении о предмете, эти выска-
зывания представляют особенный интерес. Он писал:
«Таким образом, сверх ожидания рядом с физиоло-
гией слюнных желез оказалась психология их; даже
больше того, психология оказалась на месте физиоло-
гии, потому что все психологическое — несомненно как
психологическое, а многое физиологическое теперь надо
еще доказать как физиологическое особыми опытами,
чтобы исключить вмешательство психологического. В от-
крытой психологии слюнных желез мы видим все эле-
менты того, что называется душевной 'деятельностью:
чувство, желание и бесстрастное представление, мысли
о свойствах попадающею в рот. ...Ясно, что в наш еже-
дневный психический обиход входят непременною со-
ставной частью не только желание и чувства, но и
мысли, относящиеся к деятельности такого, повидимому,
малозначительного органа в теле, как слюнные железы.
Нет никакого разумного основания не допускать того же
и для других органов нашею тела. Этими желаниями,
чувствами и мыслями, пусть мало сознаваемыми, но
все же требующими хоть минимального внимания, опре-
деляется, таким образом, постоянный физиологический
порядок в нашем теле».6
Это было сказано почти через год после доклада
доктора Вульфсона в Обществе русских врачей —до-
клада, в котором был дан [детальнейший анализ тонкого
приспособления функции слюнной железы в отношении
качества и количества пищевых веществ. Выступая в
прениях по докладу Вульфсона, Иван Петрович говорил
о «преобладании психологии», которая совершенно от-
четливо выходит на первый план при изучении секреции
слюны. Это были годы, предшествовавшие поворотному
пункту в физиологическом мировоззрении И. П. Павлова.
Вначале он стал на наиболее распространенную точ-
ку зрения, делящую физиологическое и психическое на
две области исследования, хотя ни на одну минуту не
сомневался в материальной природе этого психическою,
6 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 340.

Фотокопия некоторых страниц докторской диссертации
Все рассуждения о

Вульфсона с редакторской правкой И. П. Павлова,
психическом вычеркнуты

категорически отвергая всякий дуализм в этом вопросе.
Поднявшись до самых тонких форм приспособительных
реакций организма в отношении внешней среды, он вы-
нужден был пойти по проторенной дороге, признавая за
психическим решающее влияние на деятельность слюн-
ных желез.
Надо подчеркнуть, однако, что это был вынужден-
ный шаг сознательного материалиста. Павлов в эти го-
ды мучительно искал выхода из этого затруднения и,
прибегая к психическому как к методу объяснения, сей-
час же спешил оговориться, что он не мыслит его от-
дельным от тела. Он чувствовал, что здесь без коренной
ломки привычных догм, укрепленных столетиями, не
найти правильного пути. И поэтому даже в тот момент,
когда он сам горячо возражал против объяснения при-
способительных явлений «обыкновенными рефлексами с
полости рта», даже и тогда, чувствуя необычность от-
крытых им явлений, он прочно держался материалисти-
ческого мировоззрения. Он писал:
«Необходимо только найти причину этого явления;
мы предполагаем, что причину этого нужно искать в
психическом возбуждении, другие же ищут его в реф-
лексе со стороны полости рта. Вся беда в том, что во
всех нас еще слишком твердо сидит тот дуализм, по ко-
торому [душа и тело представляют собой нечто отдель-
ное друг от друга, в глазах естествознания, конечно, по-
добное разделение невозможно». 7
В этом выступлении И. П. Павлов проявил явную
внутреннюю борьбу. С одной стороны, он хорошо ощу-
щал необычность открытых им явлений, не укладываю-
щихся в современные ему физиологические представле-
ния, а с другой стороны — он испытывал внутренний
протест против какой-либо возможности потерять при
этом объяснении материалистический подход, благодаря
которому так успешно проходили все его исследования
на предыдущих этапах развития. Неудивительно, что
позднее, когда он будет обобщать двадцатилетний опыт
по изучению условных рефлексов, он скажет:
«После настойчивого обдумывания предмета, после
нелегкой умственной борьбы, я решил наконец и перед
7 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946,
стр. 592—593.

так называемым психическим возбуждением остаться
в роли чистого физиолога, т. е. объективного внеш-
него наблюдателя и экспериментатора, имеющего дело
исключительно с внешними явлениями и их отноше-
ниями». 8
Этот период перехода Павлова от совершенно оче-
видной симпатии к психическим толкованиям наблюдав-
шихся им многочисленных фактов приспособления пище-
варительных желез к настоящему физиологическому объ-
яснению этих явлений был одним из самых интересных
и сложных этапов на всем творческом пути И. П. Пав-
лова. Этот период еще более осложнился для него
моральным разрывом с некоторыми из учеников. Творец
учения, инициатор школы, после долгой внутренней
борьбы, не замечаемой его учениками, радикально поры-
вает с прошлым и решительно становится на новые пути
исследования, а ученики его еще продолжают находить-
ся в сфере традиционного мышления.
Попытка не только идейно, но и методически, так
сказать, лабораторно, атаковать проблему психического
с материалистических позиций не могла не встретить
резкого сопротивления сторонников самостоятельности
«психического». И мы видим, как уже в самом начале
И. П. Павлову приходится вести борьбу на два фронта.
С одной стороны, это были психологи и психиатры, ко-
торые не хотели, да и не могли легко отказаться от
традиций мышления, годами закреплявшихся в их
работе с человеком. С другой стороны, и в своей среде,
в среде физиологов, нашлись люди, для которых приме-
нение метода условных рефлексов при изучении слож-
ных форм поведения, было «оскорблением» по отноше-
нию, казалось бы, неприступных для физиологии психи-
ческих процессов. Эта первая трудность была в то же
время и первым облачком на фоне дружной лаборатор-
ной обстановки.
Особенно тяжелым был разрыв И. П. Павлова с
двумя его ближайшими учениками — Снарским и Толо-
чиновым.
Первый, проделав многочисленные эксперименты со
слюнной железой еще в той стадии, когда не сложилась
8 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт..., 1932, стр.12.

полностью лабораторная традиция по физиологической
трактовке явлений приспособленности пищеварительных
желез к внешним воздействиям, пошел по пути чрезмер-
ного «психического» объяснения полученных фактов.
Особенно это было выражено в его диссертации «Анализ
нормальных условий работы слюнных желез у собаки».
Здесь он целиком стал на путь психического объяснения
полученных фактов. В основу своих рассуждений он по-
ложил принципиальные взгляды ассоциативной психо-
логии. Для него образование временной связи было лишь
образованием ассоциации в психологическом ее толко-
вании, а все изменения в степени выраженности тех или
иных слюнных реакций он относил к явлениям памяти,
воспоминаний и т. д.
Диссертацию Снарского надо признать верхом психо-
логизирования по поводу физиологических явлений. Если
сам Павлов, беря психический фактор только как «на-
слаждение едой», все остальное оставлял в плоскости
физиологических рассуждений, то Снарский почти пол-
ностью исключил физиологическую сторону явлений и
придал всему своему материалу такой вид, как будто
эксперименты вообще ставились в психологической лабо-
ратории...
К этому надо еще прибавить, что.это было время,
когда у самого И. П. Павлова появились сомнения в
правильности прежних объяснений и впереди уже выри-
совывалась перспектива физиологически обоснованного
толкования всех фактов. Следовательно, диссертация
Снарского по своему принципиальному содержанию на-
ходилась в полном противоречии с уже складывавши-
мися новыми представлениями И. П. Павлова. Конфликт
был неизбежен. И. П. Павлов потребовал нового объ-
яснения явлений, Снарский настаивал на «психической»
трактовке, да еще с определенными идеалистическими
представлениями. В результате, учитель и ученик долж-
ны были разойтись.
Впоследствии И. П. Павлов, вспоминая этот тягост-
ный период в жизни его лаборатории, говорил:
«Позвольте мне изложить вам краткую историю.
Дело началось с диссертации Снарского. Мы встретились
с новыми фактами возбуждения работы слюнных желез
при действии пищи на расстоянии при одном виде и

запахе пищи. Мы занялись анализом этих фактов и не
могли сойтись в их понимании. Он представлял дело так,
а я иначе. Меня начало восстанавливать против психо-
логического толкования, а он упорно стоял на психологи-
ческом. В конце концов, пришлось кончить тем, что я
ему сказал: «Антон Теофилович, пишите свою диссерта-
цию как думаете, я не могу быть деспотом». Он написал
диссертацию со своими объяснениями, а я уже стал в
отрицательное отношение к психологическому понима-
нию». 9
Совершенно очевидно, что здесь произошел не обыч-
ный лабораторный разлад, когда ученик не согласен с
учителем по какому-либо вопросу их прямой специаль-
ности. Здесь встретились две эпохи физиологии: с одной
стороны, идеалистическое толкование всех процессов
целесообразного приспособления животного к внешнему
миру с точки зрения надорганических направляющих
сил — «психики», «жизненной силы», «мнемы» и пр.;
с другой стороны, убежденное материалистическое иссле-
дование, видящее всю бесплодность обращения к каким-
то «факторам», лежащим вне материальных физиологи-
ческих процессов. И. П. Павлов, будучи с самого начала
убежденным материалистом, как мы видели, все время
тяготился несовершенством своих прежних толкований.
Внутренне он давно уже созрел для переворота, нужны
были только те точки приложения, при помощи которых
он смог бы повернуть представление о предмете в сто-
рону целиком физиологических закономерностей. На-
оборот, его ученики, идя по старой тропе, оказались за-
стигнутыми врасплох, внутренне неподготовленными к
такому перевороту и, не желая итти за учителем, оста-
лись во власти порочных традиций идеалистической
психологии. В этом заключалась суть разрыва между
И. П. Павловым и А. Т. Снарским. Этот разрыв был
символом непримиримой вражды между материализ-
мом и идеализмом во взглядах на суть психических
явлений.
Еще более тяжелым моральным событием для
И. П. Павлова был разрыв с доктором Толочиновым,
9 И. П. Павлов. Речь на банкете по поводу выхода «Двадца-
тилетнего опыта», 1926. Застенографировано П. С. Купаловым.

именно в силу большой дружбы с ним. Сам Иван Пе-
трович как-то сказал: «Иван Филиппович очень мне лег
на сердце. Сделался очень близким для меня человеком».
Колебания Толочинова, хотя и приняли иную форму,
но по содержанию, в сущности, были такими же. Он не
верил в успех дела И. П. Павлова, не считал путь фи-
зиологического объяснения приспособительной и целе-
сообразной деятельности животных достаточно убеди-
тельным и потому малодушно убоялся связывать свою
судьбу с перспективами этого дела. Ею работа касалась
изменяемости нового вида рефлексов, тогда еще не на-
званных условными. В основном это было изменение
типа угашения натуральных условных рефлексов от
неподкрепления, хотя в то время самый термин «угаше-
ние» не был еще даже употреблен. Прежде всего им
было установлено, что натуральный условный рефлекс
действительно является изменчивым явлением нервной
системы и связан с различными признаками самой пищи.
Кроме того, им же было установлено, что если натураль-
ные рефлексы не подкрепляются едой, они исчезают.
В этих опытах было много интересного и в первый
период работ с условными рефлексами даже не вполне
понятного. Хотя И. Ф. Толочинов и сделал доклад о
своих фактах на конгрессе естествоиспытателей и врачей
Севера в Гельсингфорсе в 1902 г., однако этим новым
рефлексам он попрежнему давал название «психических»
и всю трактовку их механизмов склонял в сторону психо-
логических положений. Доклад был сделан в 1902 г.,
т. е. как раз накануне речи И. П. Павлова в Мадриде, и
поэтому, естественно, в нем было много противоречащего
уже теперешним взглядам И. П. Павлова.
Прошло десять лет, новое направление выросло в
учение об условных рефлексах. Оно приобрело ясные
формулировки, четкие физиологические границы и столь
же определенные широкие перспективы дальнейшего
исследовательского пути.
И вдруг Толочинов решает опубликовать свои пер-
вые исследования, проделанные еще в 1901 г., и даже до
некоторой степени настаивает на своем приоритете в
изучении этого вида деятельности. Не будучи связан
все это время с лабораторией И. П. Павлова, он, есте-
ственно, отстал от этой области исследования, которая

как раз в эти годы особенно обогатилась новыми фак-
тами, терминами и понятиями, открытием новых физио-
логических механизмов. Его работа была теперь уже
тем фальшивым звуком, который портил игру хорошо
слаженного и гармонического ансамбля.
Вспоминая этот эпизод, И. П. Павлов с горечью
говорил:
«И до того это было странное писание, и мне было
так тяжело, — мне пришлось не без насилия над собой
написать письмо против Ивана Филипповича и сказать,
что эти воспоминания смешивают воображаемое с дей-
ствительностью и я не несу за них ни малейшей ответ-
ственности. Это один из тяжелых эпизодов. Потом все
дело развивалось само собой».10
Эти два тяжелых эпизода показывают, в каких
муках рождалось новое мировоззрение, открывшее широ-
чайший простор для точных физиологических исследо-
ваний человеческой психики. Понятно, почему И. П. Пав-
лов так остро стал подчеркивать свое отрицательное
отношение к «психологическому толкованию». Он на
своем личном опыте убедился, что объяснить явление
психическими причинами это значило — признать явле-
ние, которое возникает «ни оттуда, ни отсюда».
Как физиолог Иван Петрович всю свою творческую
жизнь руководствовался законом детерминизма. Только
этот последний способен дать исследователю уверен-
ность в пройденном пути и спокойствие за достовер-
ность вновь получаемых фактов. Психологическое же
объяснение переводило наблюдаемые факты в плоскость
других закономерностей, непосредственно не детермини-
руемых с внешними, поддающимися учету проявле-
ниями. Иван Петрович после некоторого колебания бес-
поворотно стал на путь физиологического объяснения
факта тонкого соответствия внешних признаков пищи с
качественным составом «психической слюны». В то вре-
мя это объяснение еще не было претензией Ивана Пет-
ровича на физиологическое объяснение всей психиче-
ской деятельности, но такая попытка должна была с не-
избежностью вырасти впоследствии по мере увеличения
10 И. П. Павлов. Речь на банкете по поводу выхода в свет
«Двадцатилетнего опыта».

фактического материала и расширения исследуемых об-
ластей.
Нас, однако, в этом периоде его творческого разви-
тия интересует другое.
Что именно нового по сравнению со всем огромным
опытом физиологии принесли эксперименты Павлова с
высочайшей приспособляемостью пищеварительных же-
лез? Чем существенным эта приспособительная деятель-
ность отличалась от тех фактов, которые определяли
традиционное физиологическое мышление? Что привело
Павлова к внутреннему конфликту, а потом и к ради-
кальному решению вопроса в сторону создания учения
о высшей нервной деятельности?
Мне кажется, если внимательно рассмотреть все вы-
ступления, лекции и статьи И. П. Павлова, относящиеся
к этому периоду, вопрос становится совершенно ясным.
И. П. Павлов действительно открыл такие совершенно
новые факты, которые не укладывались в рамки теоре-
тических представлений, созданных до него другими фи-
зиологами.
В самом деле, если обратиться к тем формулиров-
кам, в которых И. П. Павлов сам характеризовал свой
переход на новые позиции, можно видеть, что уже в ту
пору он прекрасно сознавал те черты, которые несет с
собой открытое им явление. Отрицая свое прежнее от-
ношение к «психическому», он пишет:
«В настоящее время, ходом развития моей физиоло-
гической мысли, я приведен к совершенно другому пред-
ставлению о предмете. Сейчас психическое возбуждение
представляется нам также рефлексом, только образо-
вавшимся за время индивидуальной жизни животного и
легко колеблющимся в своей прочности (по нашей тер-
минологии— условным). Разговор о внутреннем состоя-
нии животного считается нами теперь научно бесполез-
ным». 11
В этих фразах, написанных И. П. Павловым еще
задолго до того, как стал подытоживаться весь опыт
изучения высшей нервной деятельности, отчетливо вы-
сказаны те признаки новых явлений, которые им были
вскрыты в 1900 г.
11 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр. 18.

Первый важнейший признак, отличающий явления,
описанные еще Глинским, Вульфсоном и другими, за-
ключается в подчеркнутой вырабатываемое• приспосо-
бительных реакций животного, созданием их на глазах
экспериментатора, в то время как прежняя физиология
имела дело с изучением и выявлением исключительно
тех физиологических соотношений в организме, кото-
рые являются следствием всей его анатомической орга-
низации.
Именно этот факт, выработка заново физиоло-
гического феномена заставил так долго колебаться
И. П. Павлова между психической и физиологической
трактовкой природы этого явления.
Но наряду с этим есть еще и другой признак вновь
открытого явления, который делает особенно понятным
переворот, произведенный И. П. Павловым в науке, с
глубокой философской точки зрения. И. П. Павлов не
мог, конечно, не заметить, что эта вырабатываемость и
приспособленность ответной реакции пищеварительных
желез к агентам внешнего мира представляет собой
факт огромного биологического значения. Биологическая
роль открытого явления впоследствии была формулиро-
вана как закон сигнала или как сигнальная
деятельность больших полушарий головного мозга.
Случайно ли И. П. Павлов избрал .выражение «сигнал»?
Постараемся вдуматься в значение этого слова и имен-
но в его необычный для современной ему физиоло-
гии нервной системы смысл.
С чем имела дело классическая физиология, изучав-
шая процессы как в разных органах организма, так и в
самой центральной нервной системе? Она оперировала
в плоскости двух категорий времени: настоящего и
прошлого. Постоянными объектами ее исследований в
течение сотен лет были взрослые животные, т. е. живот-
ные, вполне сложившиеся и оформившиеся в своей
морфологической структуре. Следовательно, физиолог,
исследуя закономерности кровообращения, пищеварения
или какой-либо другой функции у взрослого животного,
оперирует с приспособительными свойствами, обращен-
ными на настоящее.
Поясню примером, что я подразумеваю в данном
случае под «настоящим».

Если вы наносите раздражение на лапку лягушки, то
она ее отдергивает. Здесь реакция имеет свой биологи-
ческий смысл непосредственно в отношении нанесенного
раздражения: лапка уходит от раздражаю-
щего агента. Это — явление подлинного рефлекса,
как оно было установлено в классической схеме рефлекса.
Приведу другой пример. На рецепторы слизистой
оболочки языка наносится кислота — немедленно следу-
ет отделение водянистой слюны, которая и отмывает
кислоту. В этом случае также реакция устраняет дейст-
вующий агент. Следовательно, и в том, и в другом при-
мере стимул и реакция связаны настоящим вре-
менем, они строго приурочены и соответствуют друг
другу.
С точки зрения всего приспособительного поведения
организма такой ответный акт обеспечивает приспо-
собление в настоящем. Понятие стимула, утвер-
жденное физиологией, имеет в виду всегда именно
такую форму ответа.
Но, наряду с этим, начиная с XVIII в. были отдель-
ные попытки исследований в другом аспекте, который
представляет собой обращение к прошлому данного
организма. Физиолог постепенно стал рассматривать
изучаемые им явления как результат огромного коли-
чества эволюционных» превращений, давших именно ту
морфологическую конструкцию, с которой он имеет дело
в своем эксперименте.
С этого момента физиология начала оперировать в
двух временных плоскостях: в плоскости настояще-
го значения данного рефлекса для организма и в пло-
скости исторического прошлого этого рефлекса,
т. е. что представляет собой ответный акт по своей фи-
зиологической сущности в данный момент и как он
сложился на протяжении прошлых эпох своего
развития.
Принципиальная сущность вновь открытого И. П. Пав-
ловым явления заключается в том, что оно не уклады-
валось в рамки этих двух категорий времени — настоя-
щего и прошлого. Оно выходило за пределы обычного
представления физиологического исследования, ибо вво-
дило новый элемент в обстановку нарочитого создания
условного рефлекса. Этот новый элемент заключается

ö признании будущего как фактора физиологических
состояний организма.
Понятие сигнала, сформулированное Павловым, опре-
делило собой поворотный момент физиологии, начиная с
которого категория будущего вошла в физиологию
как совершенно необходимый фактор исследования.
В самом деле, понятие сигнала по самой своей сути
означает, что данный внешний агент сам ни-
чего общефизиологического не совершает в организме,
но стимулирует целый комплекс физиологических про-
цессов, которые являются только подготовкой
организма к тому, что еще когда-то последует.
Следовательно, в данном случае развивается реакция
организма по поводу будущего, хотя она вызы-
вается сигналом настоящего.
Процесс настоящего — условное слюноотде-
ление не служит настоящему; он по своей качествен-
ной характеристике предваряет будущие события. Водя-
нистый состав слюны при виде сухарного порошка не
нужен в настоящем, он проявит свое отмывающее
действие только тогда, когда сухарный поро-
шок попадет в полость рта.
В этом огромный биологический смысл закона сигна-
лизации, установленного И. П. Павловым. Благодаря
включению в физиологию понятия о сигнальной дея-
тельности нервной системы, он вскрыл одну из самых
существенных сторон эволюции живых существ на зем-
ном шаре. Он показал, что по самой своей нервной
организации в процессе эволюции животное охватило и
будущее, которое определяет приспособительное поведе-
ние в настоящем.
Сознавал ли И. П. Павлов при создании нового
учения этот сигнальный характер открытой им деятель-
ности, т. е. значение этой деятельности не для настоя-
щего, а для будущего?
Конечно, сознавал и вполне отчетливо ее формули-
ровал. Так, например, в своей мадридской речи, которой
мы, естественно, придаем поворотное значение, он с
удивительной отчетливостью для того времени пишет:
«...стоит лишь представить случай животного, у кото-
рого слюна содержит защитительный яд, чтобы оценить
большое жизненное значение этого предвари-

тельного приготовления защитительно-
го средства на случай приближающегося
врага. Такое значение отдаленных признаков предме-
тов в случае двигательной реакции организма, конечно,
всякому бросается в глаза».12 (Подчеркнуто мною.—
П. А).
Совершенно очевидно, что такая оценка явлений,
развивающихся в ответ на сигнал, признает их полез-
ными только в том смысле, что они обеспечивают жи-
вотному будущее.
Многие исследователи наблюдали, конечно, как
часто животное осуществляет какие-нибудь действия не
для настоящего момента, а для будущих стадий своей
жизни, и тем не менее никогда в этом не видели прин-
ципиально нового содержания физиологии организма.
Всем известно, что с осени птицы вьют себе теплые
гнезда. Но в этой деятельности всегда видели только
одну сторону дела, а именно непосредственную реакцию
данной птицы на совокупность температурных условий
внешнею мира. И это по существу правильно. Однако
это представление не охватывает той стороны деятель-
ности птицы, которую можно назвать сигнальной,—
снижение внешней температуры является лишь биоло-
гическим сигналом будущих моментов, опасных для
жизни организма.
Можно привести еще один пример, из которого явст-
вует, что фактор сигнализации был закреплен эволю-
цией как одно из мощных средств управления буду-
щими событиями в жизни организма. Если около спо-
койно лежащих в гнезде птенцов грача произвести звук
«кр-р-р-а» или подуть на них, то эти только что
вылупившиеся птенцы вскидывают головки и широко
раскрывают клюв. Что значит эта реакция с биологиче-
ской точки зрения? Почему движение воздуха вызывает
именно эту реакцию у только что вылупившеюся птенца
грача? В природной обстановке, в которой живет грач,
каждому кормлению птенца, лежащего в гнезде, пред-
шествует охлаждение и обдувание его холодным возду-
хом. Это происходит потому, что . мать, сидящая на
птенцах в гнезде, немедленно вскакивает, как только
12 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт..., 1932, стр. 25.

видит подлетающего с кормом отца, и начинает сильно
махать крыльями. Совершенно очевидно, что вся сово-
купность и последовательность внешних условий нату-
ральной жизни грача построена так, что и движение
воздуха, и охлаждение тела птенцов являются сигна-
лом приближающегося кормления, и надо ли удив-
ляться тому, что эволюция на протяжении миллионов
лет закрепила всю эту совокупность внешних факторов
во врожденных структурах нервной ^системы грача?
Если посмотреть на эти факты с точки.зрения глубо-
кого смысла закона сигнализации, то что представляет
собою раскрытие клюва у птенца грача для данного
момента? Это есть реакция, которая сама по себе для
настоящего ничего не значит. Это есть реакция, которая
может быть оправдана и использована организмом
только в последующем развертывании со-
бытий. В этом случае мы имеем по сути явление того
же порядка, как, положим, и в отделении водянистой
слюны собакой при показывании ей издалека сухой
пищи. Раскрытие клюва, как и выделение водянистой
слюны на отдаленный раздражитель, не представляет
собой процессов организма, которые нужны ему в на-
стоящем. И в том и в другом случае ответные реак-
ции предваряют ход будущих событий, и в
этом лежит огромное значение закона сигнала, ибо
сигнализировать — это прежде всего значит предупреж-
дать о будущем.
Неудивительно поэтому, что, когда И. П. Павлов
натолкнулся на подобное явление еще при изучении
запального желудочного сока, выделяющегося при мни-
мом кормлении, он как в высшей степени наблюдатель-
ный экспериментатор не мог не обратить внимания на
то обстоятельство, что это явление кардинально
отличается от всего, что было раньше
известно в физиологии. В нем организм подго-
тавливается к будущим событиям, и самый смысл, ха-
рактер и состав реакции определяется не настоящим
моментом, а теми явлениями, которые наступят через
некоторое время, т. е. в будущем.
Встречая эти факты, И. П. Павлов почувствовал их
необычность, их принципиально другой характер по
сравнению с фактами и традициями современной ему

физиологии и только не мог сразу найти им место в
своем материалистическом представлении о физиологи-
ческих процессах.
Апелляция И. П. Павлова к закономерности пси-
хического ряда была временным событием в его твор-
ческой физиологической деятельности. Рано или поздно
как убежденный материалист и гениальный эксперимен-
татор-физиолог он должен был притти к физиологиче-
ской трактовке изучаемых им явлений.
Все дело было в том, что, встретившись с явлениями
особого порядка, он не нашел подходящего им физиоло-
гического выражения и, внутренне недовольный ходячим
объяснением сложных приспособительных актов, внача-
ле пошел тем не менее по пути психологического объяс-
нения. Правда, это признание решающей роли психи-
ческого фактора в осуществлении приспособительной
деятельности животного ни в какой степени, как мы
видели, не отрывало И. П. Павлова от материального
субстрата нервной деятельности. Он только временно
склонился перед сложностью явлений и стал искать
опоры в понятии психического, но, не найдя ее там,
со свойственной гениальным людям решительностью
стал на свой собственный путь. Традиция натурали-
ста относить все явления приспособительного харак-
тера, в которых животное осуществляет сложные акты,
к области психического возникла именно потому,что во
все эти реакции включен элемент будущего,
особенно выпукло подчеркивающий биологическую це-
лесообразность в поведении животных.
Такова генеалогия этого решающего момента. После
упорной работы и внутренней борьбы Павлов смело
перешел границу, которая в течение столетий удер-
живала мысль экспериментатора около непосредствен-
ных реакций организма и мешала физиологу вой-
ти в область изучения биологической сигна-
лизации.
Мадридская речь И. П. Павлова в этом смысле
представляет собою образец прямолинейности и смело-
сти великого ученого. Он не побоялся смело отказаться
от бесполезной апелляции к психическому, которая на
протяжении многих лет не дала заметного сдвига в
изучении механизмов нервной деятельности.

Клод Бернар сказал: «Разрушать теорию — это пре-
восходная вещь. И не надо бояться, если какой-нибудь
факт разрушает теорию, даже свою собственную».13
И. П. Павлов испытал счастье разрушения прежней
теории и построения новой, когда на Мадридском кон-
грессе в продуманной и систематизированной форме
впервые дал совершенно новые теоретические установки
в необычной области исследования.
Здесь он с совершенной отчетливостью формулиро-
вал физиологическое содержание своей работы и впер-
вые дал определение понятиям безусловного и условно-
го рефлексов, которые он еще несколько лет будет
называть «психическими рефлексами», но больше уже по
традиции, чем по существу. В одном из своих выступ-
лений он специально оговаривался, что безразлично,
как назвать эти новые рефлексы; важно, что они несут
с собой новое содержание всей исследовательской дея-
тельности.
Он указывал на то, что если в рот попадет пища в
обстановке «физиологических опытов», то в данном
случае животное раздражается, так сказать, безуслов-
ными свойствами пищи, которые являются ее обяза-
тельными стимулами, тогда как в случае действия пищи
на расстоянии раздражающими являются такие ее ка-
чества, которые иногда могут оказаться действующими,
а иногда не будут иметь никакого действия на организм
животного. Следовательно, для действия этих последних
необходимо соблюдение определенных условий. Таковым
в последнем случае является обязательное подкрепле-
ние едой действующего на расстоянии какого-либо при-
знака пищи. Ответную реакцию в первом случае, т. е.
когда пища действует непосредственно на рецепторы
языка, И. П. Павлов назвал безусловным рефлексом,
в то время как реакцию животного на отдаленные
признаки пищи, требующие соблюдения некото-
рых условий, он назвал «условным рефлексом». Он
говорил:
«Следовательно, все дело только в большем числе
условий, влияющих на результат психического опыта
13 Клод Бернар. Лекции по экспериментальной патологии.
1937, стр. XXIII.

сравнительно с физиологическим. Это будет таким обра-
зом— условный рефлекс».14
Установив, что фактор, который он раньше называл
психическим, есть тоже рефлекс, но гораздо более слож-
ный, капризный, требующий для своего осуществления
большей массы условий, И. П. Павлов сразу же под-
верг пересмотру всю систему прежних представлений
о механизмах психического сокоотделения.
При разработке принципиально новых научных на-
правлений часто бывает так, что исходное новое поло-
жение тянет за собой пересмотр всей системы прежних
взглядов и частных вопросов, составлявших прежнюю
точку зрения. Так и в данном случае, определив свою
принципиальную позицию на физиологическое содержа-
ние «психического фактора», И. П. Павлов произвел
полный пересмотр своей системы взглядов с этой точки
зрения.
Так, например, мы знаем, что одни пищевые вещест-
ва вызывают более бурные реакции животного и более
бурное слюноотделение. Держась представления о пси-
хическом характере этих фактов, можно было говорить
о «страстном желании еды»; теперь же, считая сложную
приспособительную реакцию животного рефлекторной,
И. П. Павлов целиком перешел к физиологическому
толкованию и «страстного желания еды». Он ввел новое
понятие степени возбудимости слюноотде-
лительного центра. В одних случаях слюноотде-
лительный центр будет на более высоком уровне возбу-
димости, и это даст большее количество слюны на
различные признаки пищи. В других случаях меньшая
степень возбудимости слюноотделительных центров опре*-
делит собой и меньшее рефлекторное слюноотделение.
Пусть это — первые попытки ввести физиологическое
толкование в сложные процессы мозга, но важен прин-
ципиальный поворот во всем деле. Мадридская речь в
этом смысле представляет собой зародыш того большо-
го пути, который прошел И. П. Павлов в разработке
учения о высшей нервной деятельности.
Здесь и понятие о суммационном действии раздра-
жителей, и бесконечное разнообразие внешних призна-
14 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт..., 1932, стр. 25.

ков, каждый из которых может стать при подкреплении
едой условным раздражителем. В этой же речи можно
видеть и прообраз будущего торможения. Полный пер-^
спектив, возбужденный сделанным им открытием,
И. П. Павлов заявляет:
«Едва ли можно сомневаться, что анализ этой груп-
пы раздражений, несущихся в нервную систему из
внешнего мира, укажет нам такие правила нервной
деятельности и раскроет нам ее механизм с таких сто-
рон, которые сейчас при исследовании нервных явлений
внутри организма или совсем не затрагиваются, или
только слегка намечаются».15
В этой же речи он точно определяет и свою фило-
софскую позицию, смело ставя себя в ряды материали-
стически мыслящих натуралистов.
Содержание мадридской речи И. П. Павлова является
прекрасной иллюстрацией того, как годами накопляв-
шийся в мышлении ученою материал в один момент
приводит к целой серии новых мыслей, соображений,
логических операций и перспектив исследования. Так
один маленький кристаллик, положенный в насыщенный
раствор, немедленно вызывает бурную кристаллизацию
всего раствора.
Период исканий и внутренней борьбы за новое ми-
ровоззрение в изучении мозга, закончился успешно.
И. П. Павлов вышел на дорогу, где ему предстояла
огромная созидательная работа по утверждению мате-
риалистических взглядов на самый сложный отдел чело-
веческой деятельности — на психическую деятельность.
15 И. П. Павлов. Цит. соч., стр. 31.

Глава X
ПРИОРИТЕТ И. П. ПАВЛОВА В РАЗРАБОТКЕ
УЧЕНИЯ ОБ УСЛОВНЫХ РЕФЛЕКСАХ
Учение об условных рефлексах представляет собой
неоспоримую заслугу русского ума в общем историче-
ском движении научной мысли. Именно И. М. Сеченов и
И. П. Павлов сделали революционный шаг к научному
обоснованию идеи о материалистической природе психи-
ческой деятельности.
Как мы видели, они поставили вопрос о том, что наи-
более высоко организованную деятельность высших от-
делов мозга можно понимать и лабораторно изучать це-
ликом в духе физиологических законов, управляющих
живыми организмами. Этим наши великие соотечествен-
ники создали новую эпоху в изучении деятельности
мозга.
Отвечая на приветствие Ленинградскому обществу
физиологов, сам И. П. Павлов сказал по этому поводу
следующее:
«Да, я рад, что вместе с Иваном Михайловичем и
полком моих дорогих сотрудников мы приобрели для мо-
гучей власти физиологического исследования вместо по-
ловинчатого весь нераздельный животный организм.
И это — целиком наша русская неоспоримая заслуга в
мировой науке, в общей человеческой мысли». 1
Многочисленные доклады и лекции И. П. Павлова о
работе больших полушарий каждой своей страницей го-
ворят об огромном значении этого величайшего открытия
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 27.

в биологии и физиологии. Сама действительность за-
ставила признать оригинальность и новизну учения
И. П. Павлова о высшей нервной деятельности, что и по-
вело к его чрезвычайно, быстрому распространению.
Метод изучения условных рефлексов в настоящее вре-
мя широко представлен в ряде физиологических и психо-
логических лабораторий у нас и в зарубежных странах.
Терминология И. П. Павлова («условный рефлекс»,
«безусловный рефлекс» и др.) также целиком перенесе-
на в иностранную литературу.
Однако несмотря на совершенно очевидный факт
влияния учения об условных рефлексах на мировую на-
учную мысль, встречаются отдельные реакционные пред-
ставители зарубежной науки, которые стремятся в той
или иной форме подорвать оригинальность учения на-
шего великого учителя о высшей нервной деятельности.
Эта глава ставит своей целью на основании высказыва-
ний самих же зарубежных авторов показать, что зару-
бежная наука в вопросах высшей нервной деятельности
развивалась целиком под влиянием идей И. П. Павлова.
Попытки оспаривать приоритет можно разделить на
две категории. Одни авторы пытаются в той или иной
форме отрицать оригинальность открытия, сделанного
И. П. Павловым, и приписывать приоритет открытия
условного рефлекса как фундаментального закона моз-
говой деятельности кому-либо из иностранных ученых.
Другие, не оспаривая очевидного факта открытия этого
закона И. П. Павловым, пытаются дискредитировать ма-
териалистические основы понятия условного рефлекса,
не признавая возможным вести при помощи этого ме-
тода изучение психической деятельности. В последнем
случае идеалистически настроенные критики отрывают
психическую или умственную деятельность от тех мате-
риальных процессов, которые составляют высшую нерв-
ную деятельность, а всю концепцию высшей нервной дея-
тельности искусственно подтягивают к идеалистическому
мировоззрению.
Наиболее распространенной формой оспаривания при-
оритета И. П. Павлова в открытии условного рефлекса и
временной связи как фундаментального закона живой
природы является указание на сделанные мимоходом
наблюдения или заявления отдельных ученых, которые,

якобы, тоже наблюдали нечто, подобное условным реф-
лексам.
Так, например, Фиринг, разбирая отдельные этапы
исторического развития представлений о рефлексе, ука-
зывает, что английский физиолог Витт еще в XVIII сто-
летии обратил внимание на то, что представление о вкус-
ной пище вызывает у голодных людей отделение слюны
в полость рта, а наблюдение за тем, как режут лимон,
у многих вызывает то же самое.
Описывая такого рода «наблюдения» английского фи-
зиолога, Фиринг видит в них «предвосхищение» того, что
впоследствии было названо условным рефлексом.
Не нужно делать особенно глубоких исторических
изысканий, чтобы видеть всю абсурдность такого заклю-
чения. Если каждого наблюдавшего или испытавшего
слюноотделение от вида разрезаемого лимона считать
«предвосхитившим» идею условного рефлекса, то таких
«предшественников» можно указать миллионы. Вряд ли
древние греки и римляне не выделяли слюну при виде
разрезаемого лимона и не задумывались над этим про-
цессом, однако от этого наука о мозге не приобрела ни-
чего нового.
Условный рефлекс — это не случайное наблюдение и
не мимоходом высказанная мысль. Он выражает собой
основной физиологический закон в деятельности мозга,
изучение которого реализовано IB научном методе повсе-
дневного лабораторного исследования.
Другая попытка подтянуть к учению о высшей нерв-
ной деятельности случайное наблюдение явлений, имею-
щих характер условно-рефлекторного ответа, недавно
сделана была американским физиологом Лидделом.
В своей статье «Условные рефлексы», составляющей
главу в руководстве Фултона по физиологии нервной
системы, Лиддел приводит наблюдения Шеррингтона,
сделанные последним в 1900 г. Эти наблюдения заклю-
чались в следующем: звук индукционной катушки после
некоторых случайных, не замеченных экспериментатором
сочетаний с электрическим раздражением нерва стал
сам по себе один, без электрического раздражения, из-
менять кровяное давление у собаки с перерезанным спин-
ным мозгом. Лиддел, описывая этот факт в 1943 г. (!),
преподносит его как открытие условной реакции. Доста-

föqtiö, однако, обратиться к самой монографии Шерринг-
тона «Интегративная деятельность нервной системы»
(1905), чтобы убедиться в том, что на такое заключение
Лиддел не имеет никаких оснований. Да и сам он в этой
же статье пишет: «Шеррингтон посетил лабораторию
Павлова и наблюдал там эксперименты по условным
рефлексам. Интересно, что он никогда не распространял
и никогда не дискутировал свое наблюдение в связи с
павловскими работами при разборе этого явления в кни-
ге об интегративной деятельности нервной системы».2
Нас не удивляет тот факт, что Шеррингтон никог-
да не связывал свои наблюдения с рабо-
тами Павлова. Для того чтобы понять это, достаточ-
но посмотреть то место его книги (1905 г.), где он
приводит свои наблюдения. Для нею они были лишь
случаем, говорящим ему о структуре эмоции,
и именно в этом плане он и обсуждает свои наблюде-
ния. Он совершенно не имел представления о той глубо-
кой биологической природе, которую имело случайно
наблюдавшееся им явление.
Неудивительно поэтому, что наблюдавшийся Шер-
рингтоном факт не имел никакого значения для разви-
тия физиологии головного мозга и, конечно, никак не
мог повлиять на учение о высшей нервной деятельности.
Совершенно очевидно, что он ни в какой связи не нахо-
дится с огромнейшими достижениями школы Павлова.
Чтобы формулировать закон условного рефлекса, надо
было быть, как мы видели, подготовленным к этому
всем ходом предшествующих путей научного исследо-
вания и иметь законченное материалистическое воззре-
ние на область психических явлений.
Здесь уместно будет также обратить внимание на. од-
но недоразумение, которое часто возникает из-за непра-
вильного толкования некоторых выступлений в печати
самого И. П. Павлова. В своем предисловии к «Два-
дцатилетнему опыту изучения высшей нервной деятель-
ности (поведения) животных» И. П. Павлов указал, что
в момент начальной разработки учения условных
рефлексов он не был знаком с работами Торндайка,
2 H. S. Liddell, из книги: Fulton. Physiology of the Ner-
vous System, 2-e ed, 1943, p. 512.

которому ОЙ сам предоставляет «честь первого вступле-
ния на новый путь».
Это замечание И. П. Павлова некоторые ошибочно
поняли так, что он передает приоритет открытия услов-
ного рефлекса Торндайку.
Приведенное выше замечание Павлова имело совер-
шенно иной смысл; оно не имеет никакого отношения к
вопросу о приоритете в открытии закона условного реф-
лекса, тем не менее оно не раз было использовано рядом
американских исследователей совершенно неправильно.
Павлов отнюдь не собирался уступать приоритет в от-
крытом им явлении временной связи как физиологиче-
ского процесса, объединяющего врожденную и приобре-
тенную деятельность организма. Об этих основных
законах учения о высшей нервной деятельности совер-
шенно ничего нет в работах Торндайка, целиком посвя-
щенных «научению», как поведенческой проблеме.
В приведенном выше замечании И. П. Павлова надо
обратить специальное внимание на выражение «новый
путь», так как смысл его указания на Торндайка лежит
именно в этом выражении. Что такое «новый путь» в об-
щем контексте павловских высказываний? Это — обозна-
чение той весьма общей формы исследований, авторы
которых стремятся понять образование жизненных навы-
ков. В общей форме этот вопрос не раз возникал и до
Торндайка и в особенности полно был представлен в
учении И. М. Сеченова о рефлексах головного мозга и в
его работах, разбирающих развитие психики у ребенка.
Следовательно, речь идет совсем не об условном рефлек-
се как о весьма четкой и принципиально новой для науки
физиологической закономерности, а лишь об общем на-
правлении мысли в сторону изучения навыков животного.
Именно это Павлов и называл «новым путем».
Эта мысль И. П. Павлова хорошо выражена в его
вступительной статье к «Лекциям о работе больших по-
лушарий головного мозга». Он пишет: «Между нами и
американцами до сих пор существует, однако, следую-
щая значительная разница. Раз там объективное изуче-
ние ведется психологами, то, хотя психологи и занима-
ются изучением чисто внешних фактов, тем не менее,
что касается постановки задач, анализа и формулировки
результатов, они думают большей частью психологиче-

ски... Мы же, выйдя из физиологии, осе время строго
придерживаемся физиологической точки зрения и весь
предмет исследуем и систематизируем только физиоло-
гически». 3
В этом и состоит принципиальное отличие оригиналь-
ного пути, на который вступила школа И. П. Павлова.
Именно физиологический подход к предмету и конкрет-
ный метод исследования создали остроту положения и
обеспечили материалистическое объяснение самых выс-
ших форм нервной деятельности.
Этот случай показывает, насколько важно нам, уче-
никам Ивана Петровича, все чаще и чаще оттенять ори-
гинальную сторону русской физиологической мысли, на-
чатой И. М. Сеченовым и так блестяще завершенной
И. П. Павловым. Между тем иногда мы и сами помогаем
этому неправильному пониманию заявления И. П. Пав-
лова о связи его учения с работами Торндайка или с ка-
кими-либо представителями далекой истории физиологии.
Такое нечеткое разграничение двух совершенно раз-
личных вопросов ведет к несомненной путанице понятий
и дает пищу людям, которые были бы непрочь оспари-
вать приоритет И. П. Павлова в области изучения выс-
шей нервной деятельности.
Надо строго разграничивать две различные вещи:
1) общее мнение о том, что жизненный опыт при-
обретается путем научения, и 2) оригинальную школу
мышления, основывающуюся на строго научных физиоло-
гических методах изучения работы мозга со всеми гран-
диозными результатами этого исследования, какую пред-
ставляет собой школа И. П. Павлова. В то время как
высказывания первого рода являются только заключе-
нием от здравого смысла и основаны на повседневном
наблюдении, учение И. П. Павлова представляет собой
мощную школу оригинальной физиологической мысли,
которая произвела революцию в науке и обеспечила
материалистический подход к изучению психической дея-
тельности.
В этом лежит ключ к пониманию успеха учения на-
шего великого соотечественника.
3 И. П. Павлов. Лекции о работе больших полушарий го-
ловного мозга. Изд. 3-е, 1937, стр. 20.

Хорошим показателем абсурдности какою-либо оспа-
ривания приоритета И. П. Павлова в области учения
об условных рефлексах являются высказывания самих же
американских психофизиологов о том, как проникло и
распространилось учение о высшей нервной деятельности
в Америке. Несмотря на всякого рода попытки умень-
шить значение теории условных рефлексов, эти высказы-
вания, против воли их авторов, убеждают в действитель-
ном величии тою переворота, который И. П. Павлов со-
вершил в умах своих современников.
Так, например, американец Хильгард в своей моно-
графии «Обучение и обусловливание» пишет:
«Условные рефлексы теперь объявляются и прово-
дятся как метод исследования высших функций мозга...
Психология становится объективной наукой, подобно
другим наукам, и условные рефлексы являются доказа-
тельством успеха в этом направлении. Условные реак-
ции были названы единицей поведения психологами, для
которых навыки были наиболее важной концепцией в
психологии. Метод условных рефлексов был провозгла-
шен как замена метода интроспекции, который был глав-
ным методом психологии. Процесс условного замыкания,
как сказали выдающиеся психологи-философы, сделал ум
реальным явлением» (Хильгард, 1940).4
Хотя сам Хильгард и считает это «излишним энту-
зиазмом», однако факт широкою распространения учения
об условных рефлексах в Америке говорит сам за себя.
Хильгард, конечно, также находит американского уче-
ного, который «открыл» условный рефлекс. Он указы-
вает, что, «независимо» от И. П. Павлова, факт услов-
ного рефлекса был открыт Твитмайером в 1902 г.
Не говоря уже о том, что это было два-три года спу-
стя после тою как сделаны были первые работы
И. П. Павлова, самый факт не соответствует действи-
тельности.
Если поближе ознакомиться с тем, что сделал Твит-
майер, то окажется, что это было просто случайное на-
блюдение над тем, что коленный рефлекс может возни-
кать и в порядке отдаленной сигнализации. Впоследствии
4 Е. R. Hilgardt. Conditioning and Learning New York —
London, 1940, p. 2.

сам Твитмайер больше не возвращался к этим случай-
ным для него фактам.
Невнимание к своим собственным наблюдениям —
лучший показатель их случайности и неподготовленности
исследователя к «открытию».
О приоритете И. П. Павлова свидетельствует самая
история распространения учения об условных рефлексах
в мировой литературе. Первое сообщение об открытии
условных рефлексов на английском языке было опубли-
ковано И. П. Павловым в 1906 г. Иеркс и Маргулис
обратили внимание американских психологов на метод
условных рефлексов, и с этого момента возникает
неослабевающий интерес американских лабораторий к
условным рефлексам. Впервые метод условных рефлексов
был применен в американских лабораториях в связи с
Условными рефлексами у ребенка, до этою изучавши-
мися у нас Красногорским. Данные Красногорского были
опубликованы в Германии в 1909 г. Уже после этого
американский врач Метир повторила опыты Красногор-
ского с некоторыми вариациями и, использовав эти опы-
ты для диссертации, опубликовала полученные ею ре-
зультаты в 1918 г. в форме отдельной книги. Это была
первая публикация американского происхождения по
условным рефлексам. Всем, кто знает, как бурно к это-
му времени развилось учение о высшей нервной деятель-
ности у нас в России, станет ясно, что развитие этого
учения и метода в Америке должно было неизбежно итти
под непосредственным влиянием опыта русской физио-
логии. Особенно ярко это выявилось в речи психолога
Ваттсона на тему «Место условных рефлексов в психоло-
гии». Эта речь была им произнесена перед американской
психологической ассоциацией в 1915 г.
Два американских университета до сих пор оспари-
вают друг у друга приоритет первоначальною внедрения
условных рефлексов в американскую науку. Одни из
психологов считают, что впервые условные рефлексы
стали известны и были повторены в университете Гопкин-
са (Ватсон), в то время как другие утверждают, что
условные рефлексы были применены в качестве* метода
исследования вначале в университете Кларка. Ко второ-
му мнению склоняется и Лешли, который по этому пово-
ду писал:

«Мы собирали и обсуждали (в университете Кларка)
большое количество экспериментальных материалов по
условным рефлексам, которые, однако, никогда не были
опубликованы... Ватсон рассматривал их как основу для
систематической психологии и не обращал внимания на
механизм рефлекса, который он рассматривал как проб-
лему для физиологов. Я же, наоборот, интересовался
возможностью прохождения путей условного рефлекса
через кору, и отсюда началась моя работа по изучению
мозга».5
Мы знаем, что сам Лешли пытался придать идеали-
стический характер учению о высшей нервной деятель-
ности и получил в ответ на это блестящую отповедь
И. П. Павлова.
Однако самый факт конкуренции двух крупных аме-
риканских университетов за приоритет постановки перво-
го эксперимента по методу условных рефлексов
И. П. Павлова свидетельствует об огромном влиянии на
американскую науку открытия нашего великого учителя.
Вместе с тем этот факт делает совершенно абсурдными
всякие поиски экспериментов или мыслей, которые бы в
той или иной форме «предвосхищали» И. П. Павлова в
его учении о высшей нервной деятельности.
Как видно из приведенного краткого обзора распро-
странения учения об условных рефлексах в Америке,
основное внимание этому учению уделяли психологи и
психофизиологи. И потому неудивительно, что время от
времени появляются попытки дать идеалистическое тол-
кование самому принципу образования временных свя-
зей. Эти попытки в данное время нас мало интересуют,
поскольку они не имеют успеха и обречены на неудачу.
Больше внимания следует уделить той критике условных
рефлексов, которая снижает значение высшей нервной
деятельности как материалистической формы мышления
при изучении психических явлений. Такая критика идет
в основном со стороны Шеррингтона. Она имеет под со-
бой идеалистическое основание и по сути дела показы-
вает, что Шеррингтон никогда не стоял на истинно мате-
риалистических позициях в изучении физиологии нерв-
ной системы. В этой критике Шеррингтон исключает
5 Е. R. Hilgardt. Цит. соч., стр. 24.

Самую возможность применения метода условного реф-
лекса к исследованию высших форм деятельности мозга.
Мы долгое время знали Шеррингтона как руководи^
теля большой лаборатории, разрабатывающей физиоло-
гию центральной нервной системы. И хотя мы знали и
раньше его отрицательную оценку материалистического
содержания учения об условных рефлексах, все же его
явно идеалистические высказывания последнего време-
ни, касающиеся работы головного мозга, характерны для
эволюции взглядов многих иностранных ученых. Первые
признаки отрыва от материалистических процессов мозга
при объяснении психических явлений проявились у Шер-
рингтона уже в речи, произнесенной им в Лондонском
королевском обществе в конце 1934 г., на тему «Мозг
и его механизм». В этой речи, вскоре изданной в Англии
в виде небольшой брошюры, он высказывал сомнение в
том, что умственная деятельность имеет какое-либо от-
ношение к мозгу.
Давая отзыв об этой речи в письме к автору этих
строк, И. П. Павлов писал:
«Нового в ней почти ничего нет, кроме нелепой вы-
ходки, что ум наш, может быть, не имеет отношения к
нашему мозгу».6
Этот эпизод отчетливо характеризует конфликт меж-
ду двумя принципиально противоречивыми идеологиями.
С одной стороны, у И. П. Павлова совершенно отчетли-
во выступает уверенность в силе материалистического
метода изучения и познания психических явлений; с дру-
гой стороны, У Шеррингтона — отказ от материализма и
переход в идеалистический лагерь.
Этот уход в идеалистическое мировоззрение стал еще
более очевидным, когда через девять лет Шеррингтон
выпустил в свет монографию с несколько оригинальным
названием «Человек в его природе». Эта книга оконча-
тельно вскрыла всю глубину порочности идеалистической
основы, на которой покоились физиологические исследо-
вания Шеррингтона. Так, например, из этой работы ста-
ло совершенно ясно, что первая монография Шеррингтона
об интегративной деятельности нервной системы, так сме-
ло возвестившая в 1905 г. путь к синтезу, не случайно
6 Личное письмо к автору.

не оказала никакого влияния на ход исследования
синтетических процессов в центральной нервной системе.
В процессе своих изысканий Шеррингтон не нашел
материалистического подхода к изучению интегративной
деятельности нервной системы уже по одному тому, что
с самою начала стоял на пути дуализма. В книге «Чело-
век в его природе» он окончательно провозглашает от-
каз от каких-либо попыток понять высшую форму мозго-
вой деятельности на основе физиологических методов и
относит психическое, как высшее единство, в область
недоступного.
Так, вначале замаскированный физиологическими
экспериментами дуализм, как общее мировоззрение уче-
ного, выявился в конце его жизни в совершенно отчет-
ливом отказе от материалистических методов исследо-
вания.
Неудивительно поэтому, что он совершенно отказы-
вается, как он пишет, от «рефлексологическою» метода
и считает его недостаточным для изучения высших функ-
ций мозга. Он иронически отзывается о перспективах это-
го пути исследования и тем самым навсегда отрезает
себе путь к познанию процессов высшей нервной дея-
тельности.
Учение И. П. Павлова о высшей нервной деятельно-
сти представляет собой полную противоположность этой
позиции. Оно прежде всею утверждает условный реф-
лекс как наиболее высокую форму физиоло-
гической интеграции, которая может быть
взята в качестве элементарного психиче-
ского явления и может изучаться на осно-
ве принципов материалистического ми-
ровоззрения.
. Именно такой путь избрала русская физиологическая
школа, и богатейшие итоги настоящего времени показы-
вают, что этот путь — единственно возможный и пра-
вильный.

Глава XI
ОПЫТ ПЕРВОЙ ТЕОРИИ УСЛОВНОГО РЕФЛЕКСА
(1903—1907 гг.)
Этот период жизни И. П. Павлова был полон твор-
ческого воодушевления и огромного удовлетворения
успехами работы на совершенно новом пути. Каждый
день приносил ему все более и более веские доказатель-
ства правоты его точки зрения, а вместе с тем расширя-
лись горизонты огромного разнообразия явлений приспо-
собительного характера в сфере условнорефлекторной
деятельности.
Приходя домой, он возбужденно шагал по комнате и
с невероятным жаром, радостно жестикулируя, расска-
зывал своим домашним о новых успехах в изучении
мозга. Серафима Васильевна вновь видела в нем моло-
дого Павлова, который своими восторженными планами
и исключительно образными рассказами мог увлечь лю-
бого слушателя. И. П. Павлов вступил в зону высокой
творческой активности. Он сделал «пробу сил» на миро-
вой арене, произнеся свою речь в Мадриде. Его новая
позиция в вопросе об изучении психического была при-
знана всеми и произвела сильное впечатление на тех,
в чьем мнении он был заинтересован.
Но прежде чем дать характеристику этого периода,
закончившегося созданием первой схемы физиологиче-
ских механизмов условного рефлекса, следует остано-
виться на одном событии в жизни Павлова, которое сов-
пало с началом описываемого периода.
Я имею в виду получение Нобелевской премии.

Гельсингфорсский профессор Тигерштедт, с которым
И. П. Павлов встречался в Силомягах, часто с боль-
шим вниманием слушал рассказы Павлова об экспери-
ментах по пищеварению. Объясняя методы своей рабо-
ты, рассказчик оживленно жестикулировал, а там, где
нехватало выразительной силы слов и жестов, он вне-
запно останавливался и тут же на тропинке рисовал схе-
мы своих остроумных операций. Крупный физиолог
Тигерштедт прекрасно понимал, что речь идет о науч-
ном достижении мировой важности. Впоследствии он
подсказал Нобелевскому комитету мысль о посылке спе-
циальной комиссии в Петербург для ознакомления со
всеми работами Павлова.
Рассказывая в кругу учеников о приезде этой комис-
сии, И. П. Павлов сказал:
— Ну уж мы им и показали. У нас было что выста-
вить для них. Уставили огромный длинный ряд живот-
ных, оперированных всевозможными методами.
И в самом деле, Павлову в это время действительно
было что показать. Огромный опыт хирургической физио-
логии, которая была впервые им введена в физиологию,
дал ему возможность проделать десятки новых операций,
которые были подлинным достижением его эксперимен-
тального гения*
Комиссия увидела панкреатические, кишечные, слюн-
ные и желудочные фистулы, мнимое кормление, изолиро-
ванный желудочек и пр. Демонстрация произвела силь-
нейшее впечатление. Члены комиссии, потрясенные всем
тем, что они увидели, уехали с твердым решением при-
судить Нобелевскую премию И. П. Павлову. Особенное
впечатление на них произвела «фабрика» натурального
желудочного сока,
В 1904 г. Павлов получает специальное приглашение
приехать в Стокгольм за получением Нобелевской пре-
мии. По установившимся традициям эта премия при-
суждалась за научные открытия мирового значения.
И. П. Павлов испытывал большое воодушевление: твор-
ческое напряжение последних пятнадцати лет принесло
ему мировое признание.
В Стокгольм он поехал вместе с Серафимой Васильев-
ной. По полагающемуся ритуалу Иван Петрович дол-
жен был произнести так называемую «нобелевскую речь».

Премия была присуждена за работы по пищеварению, и
речь была посвящена итогам его работы в этой области.
Это был подлинный гимн объективно-материалисти-
ческому исследованию самых сложных и запутанных про-
цессов в деятельности животного организма. Начало его
речи весьма знаменательно. Оно подчеркивало, до какой
степени прочно И. П. Павлов в своих исследованиях дер-
жался нерушимого материалистического принципа о свя-
зи и единстве организма с условиями внешней среды
(см. стр. 116).
Речь была переполнена примерами, полученными
Павловым на всех этапах его творческой деятельности,
начиная с 70-х годов. Он широко использовал практи-
ческие перспективы своих исследований в области пи-
щеварения и раскрыл те необъятные горизонты, которые
раскрываются пред клинической медициной в результате
его экспериментов. Следует, однако, отметить, что самый
момент присуждения Нобелевской премии за работы в
области пищеварения совпал с уже вполне определив-
шимися его достижениями в новой области — в области
изучения высших функций животного организма. Жизнь,
премия и признание его работ не поспевали за порыви-
стыми темпами его творческой деятельности.
Естественно поэтому, что Павлов не мог миновать в
своей речи и того вопроса, который его целиком захва-
тил в это время, а именно изучения приспособительной
деятельности животные и тех перспектив, которые от-
крывались пред наукой в результате таких исследова-
ний. Полный жизнерадостного пафоса и уверенного
научного оптимизма, он заключает свою речь такими
словами, которые могут быть взяты в качестве исчерпы-
вающей характеристики его непоколебимой веры в
могущество знания и в материалистический характер
процессов организма:
«В сущности нас интересует в жизни только одно:
наше психическое содержание. Его механизм, однако, и
был и сейчас еще окутан для нас глубоким мраком. Все
ресурсы человека, искусство, религия, литература, фило-
софия и исторические науки — все это объединилось,
чтобы пролить свет в эту тьму. Но в распоряжении
человека есть еще один могучий ресурс: естествознание
с его строго объективными методами. Эта наука, как

мы все знаем, делает каждый день гигантские успехи.
Приведенные в конце моей лекции факты и соображе-
ния представляют одну из многочисленных попыток
воспользоваться при изучении механизма высших жиз-
ненных проявлений собаки, этого столь близко стоящего
к человеку и дружественного ему представителя живот-
ного мира, последовательно проведенным, чисто
естественнонаучным образом мышления».1
По существующей традиции выдача Нобелевской
премии происходила обычно в присутствии короля, ко-
торый должен был приветствовать лауреата на его
родном языке. Специально к приезду Ивана Петровича
шведский король выучил фразу: «Как ваше здоровье,
как вы поживаете?», которой он и приветствовал
Павлова.
В Стокгольме И. П. Павлов близко познакомился с
известным физиком Рамзаем, математиком Лефлером и
другими. Он был радушно принят шведскими профессо-
рами. Не обошлось и без курьеза. Один из братьев
Нобель, живший в Петербурге и близко знакомый с
семьей Павловых, с улыбкой потом рассказывал, что,
когда Павлов уехал из Стокгольма, король сказал Но-
белю:
— «Я боюсь вашего Павлова. Он не носит никаких
орденов. Он наверное социалист...» 2
* * *
Воодушевленный всеобщим признанием его заслуг
в области изучения пищеварения, уже уносясь мыслями
в новую сферу исследований, И. П. Павлов с еще боль-
шей энергией принялся за работу по изучению услов-
ных рефлексов.
В этом периоде работ он уже был окружен новыми
кадрами, которым чужды были колебания и малодушие,
проявленные Снарским и отчасти Толочиновым. Эти но-
вые ученики вступили в лабораторию И. П. Павлова в
тот период, когда уже завершилась ломка старых пред-
ставлений, основанных на признании психического фак-
тора, и павловская лаборатория вышла на дорогу физио-
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. II, 1946, стр.462.
2 С. В. Павлова. Воспоминания. «Новый мир», 1946, № 3,
стр. 134.

логических представлений о «психических» рефлексах.
Естественно поэтому, что они с первых же лет усваива-
ли тот подход к предмету, который Павлов после мад-
ридской речи сделал обязательным в своей лаборатории.
Хорошо известно, что для лучшей тренировки своих
•учеников в области новых понятий и нового подхода к
изучению сложных приспособительных явлений в орга-
низме Павлов ввел в лаборатории «штраф» на тех, ко-
торые еще продолжали прибегать к помощи психологи-
ческих терминов при объяснении результатов своих
исследований.
В этом периоде в его лаборатории работали такие
ученики, сделавшиеся потом видными учеными, как
Г. П. Зеленый, А. П. Зельгейм, Н. А. Кашерининова,
И. Я. Перельцвейг и др. Они целиком приняли кон-
цепцию учителя и настойчиво доискивались физиологи-
ческих механизмов вновь открытой деятельности голов-
ного мозга.
Основное внимание тогда было направлено на рас-
ширение начальных наблюдений, на увеличение количе-
ства фактов, которые характеризовали изменчивость и
подвижность вновь открытой условнорефлекторной дея-
тельности. Но в этот же период, наряду с широким
охватом разнообразных проявлений условного рефлекса,
была сделана и первая попытка представить себе кон-
кретные нервные механизмы осуществления той «ассо-
циативной» связи, которая образуется между отдаленны-
ми сигналами и безусловной деятельностью организма.
Интересно, что в этот период безусловная деятельность
организма, или безусловные рефлексы, расценивались ис-
ключительно с точки зрения вскользь наносимого раздра-
жения на рецепторы языка, но в оценку этою основного
рефлекса еще не был включен момент его врожденности.
Прежде всего в постепенных переходах была уста-
новлена возможность связывать с деятельностью слюн-
ной железы обширный ряд внешних агентов; их или
брали из естественного окружения животного или
вводили искусственно в виде желаемых экспериментато-
ром раздражителей. Надо отметить, что на первом
этапе работ с условными рефлексами, в особенности в
работах Толочинова и Снарского, экспериментаторы име-
ли в виду почти исключительно натуральные условные

раздражители, т. е. те признаки и свойства пищи,
которые ей всегда присущи (цвет, запах, консистенция
и т. д.).
После мадридской речи Павлова все внимание было
направлено на расширение этих натуральных признаков
пищи и на придание ей каких-либо не свойственных ей
признаков. В качестве таких признаков были употреб-
лены: звонок, свист, красный свет, запаховые раздражи-
тели — камфора, нафталин и др. Но особенно широко
были использованы кожные раздражители — механиче-
ские и температурные. Таким образом, в описываемом
периоде упрочилось значение метода искусственных
условных рефлексов и тем самым открылись широчай-
шие возможности экспериментирования на новом пути.
Практически, согласно сделанному И. П. Павловым за-
ключению, нет ни одного агента внешнего мира, кото-
рый мог бы раздражать органы чувств животного и не
сделаться условным раздражителем. Все агенты внеш-
него мира для всех пяти органов чувств животного мо-
гут быть раздражителями слюноотделительного центра.
Этот факт не мог не обратить на себя внимания Пав-
лова, и он, естественно, считал слюноотделительный
центр тем конечным пунктом, к которому может быть
направлено любое внешнее раздражение. В этой форму-
лировке отчетливо выявлен, но в своеобразной форме,
принцип конечного пути, который так широко потом был
разработан Шеррингтоном для моторных систем спин-
ного мозга. Расширение арсенала искусственных услов-
ных раздражителей было отправным пунктом лабора-
торно-технического совершенствования метода, ибо толь-
ко возможность выработки условных раздражителей на
любой из раздражителей внешнего мира делает метод
условных рефлексов решающим в изучении механизмов
мозговой деятельности.
Уже в работах Толочинова было сделано наблюде-
ние, что условный рефлекс обладает крайней изменчи-
востью в зависимости от того, подкрепляется ли данный
признак пищи едой или не подкрепляется. Этот прием
перешел в лабораторию Павлова от того периода работ,
когда впервые было констатировано выделение «аппе-
титного» желудочного сока. Уже тогда было устано-
влено, что показывание вкусной пищи способствует

выделению аппетитного желудочного сока, но если пищу
показывать долго и не кормить животное, то желудоч-
ный сок постепенно прекращает выделяться.
Слюнные железы, являясь первым, так сказать аван-
постным, железистым аппаратом животного, филогене-
тически вошли в более тесную связь с внешним миром,
и потому зависимость слюнных желез от внешних аген-
тов значительно более подчеркнута. Такой же демон-
стративной оказалась зависимость условного рефлекса
и от момента подкрепления.
Было выявлено несколько закономерностей постепен-
ного угасания условного рефлекса в зависимости от
неподкрепления его едой, которые и теперь не поколеб-
лены. В частности, Павловым был установлен волнооб-
разный характер всей кривой угашения. Это значит, что
если давать условный рефлекс много раз подряд и не
подкреплять его едой, то секреторный эффект будет
уменьшаться не в виде постепенного и правильного па-
дения капель слюны, а с некоторой волнообразностью.
Было также показано, что скорость угасания нахо-
дится в прямой зависимости от интервала между от-
дельными применениями условного раздражителя. Чем
меньше интервал, тем быстрее происходит угасание
условной слюнной реакции. И наоборот, чем больше
этот интервал, тем медленнее происходит угасание, а
вся кривая в этом последнем случае приобретает затяж-
ной характер.
Хотя в этом периоде еще и существовало прочное
мнение, что условный, раздражитель, а следовательно и
условный рефлекс строго специфичны, но наряду с этим
все больше и больше накоплялось фактов, которые го-
ворили о какой-то противоположной закономерности в
поведении условного рефлекса. Первоначальное поло-
жение было таково: если на данный признак пищи вы-
рабатывается условный рефлекс, то именно этот признак
и является решающим в получении условной секреции.
Все другие признаки пищи, естественно, не должны
быть активными. Однако в первых же систематических
работах, а в особенности в работах Н. А. Кашеринино-
вой с кожными условными рефлексами, выявилось
интересное свойство условного рефлекса уже в начале
выработки быть генерализованным.

Если какое-то место на коже животного путем раз-
дражения особым приборчиком сделать исходным пунк-
том для условного рефлекса на слюнную железу, то
оказывается, что такую же условную секрецию вызы-
вает раздражение и в других пунктах кожи, находя-
щихся по соседству с первоначальным, раздражение
которых никогда не подкреплялось едой. При более
внимательной оценке звуковых раздражений оказалось,
что и для них имеют место подобные же закономерности.
Звуки, которые никогда раньше не употреблялись экспе-
риментатором и, следовательно, не подкреплялись едой,
«с места» вызывают условную секрецию слюны, если
только они по своим физическим свойствам близки к из-
бранному экспериментатором условному раздражителю.
Наблюдавшиеся явления тогда еще не воспринима-
лись как определенная закономерность в деятельности
коры головного мозга, но совершенно очевидно, что они
представляли собой основание для формулировки зако-
на генерализации условнорефлекторной деятельности в
будущем.
В этом же периоде впервые начинает собираться
материал, относящийся к категории «внешних тормо-
зов». Хотя угасание условной реакции было уже
охарактеризовано достаточно полно, но о тормозной
деятельности коры головного мозга в качестве такой же
фундаментальной деятельности, как и самое возбужде-
ние условной реакции, еще не было речи. Естественно,
не было речи и о классификации тормозных процессов,
которая, как мы видим, особенно плодотворно разраба-
тывалась в следующем периоде. Это было поистине
собиранием материала, вхождением в новую
область, все больше и больше поражающую исследова-
теля разнообразием явлений. В этом периоде очень
часто бывало так, что эксперимент подсказывался ка-
ким-либо событием лабораторной жизни. Так обстояло
дело с систематическим исследованием посторонних
тормозных влияний на условный рефлекс.
Началось с того, что некоторые из сотрудников
И. П. Павлова пожелали продемонстрировать ему свои
опыты. Но, к великой досаде учеников, собаки в при-
сутствии Павлова не давали условнорефлекторного слю-
ноотделения. Бросалась в глаза совершенно отчетливая

зависимость условного рефлекса от по-
бочных, посторонних влияний внезапно-
го характера. Эти наблюдения из жизни лаборато-
рии послужили толчком к постановке научных тем, ко-
торые прочно утвердили закон внешнего торможения,
т. е. торможения, возникающего по поводу всякого рода
влияний, не относящихся непосредственно к самой дуге
условного рефлекса.
К этому же периоду надо отнести весьма важную в
принципиальном отношении идею о том, что как угаса-
ние, так и внешнее торможение условного рефлекса
есть не простое устранение или отсутствие слюноотдели-
тельного процесса. Наоборот, это активный процесс,
который задерживает деятельность тех или иных корко-
вых элементов с известным насилием. Идея об активном
характере тормозного процесса прошла потом красной
нитью через всю эпоху развития учения о высшей нерв-
ной деятельности.
Почти каждое из наблюдений, которые мною были
упомянуты выше, повело к открытию центральных зако-
номерностей высшей нервной деятельности. Эти законо-
мерности на много лет определили направление иссле-
довательской работы лаборатории.
Но едва ли не самой важной для понимания внут-
ренней физиологической природы условнорефлекторной
деятельности была попытка локализовать наблю-
давшиеся явления в той или иной части головного моз-
га. Уже здесь, в этом периоде, завязывался тот узел,
который впоследствии послужил теорией соотношения
коры и подкоркового аппарата. Но здесь же, на почве
проблемы локализации условного рефлекса, возникли и
первые противоречия как в среде самих учеников Пав-
лова, так и вне этой среды, в частности многолетняя
дискуссия физиологической школы И. П. Павлова с
неврологической школой В. М. Бехтерева.
В самом деле, где развертывается эта приспособи-
тельная деятельность животного в отношении внешних
раздражений? В каких частях головного мозга преиму-
щественно протекают те или иные стороны условного
рефлекса?
Для физиолога вопрос о локализации изучаемых им
процессов является решающим. Значение этого, вопроса

определяется историческими закономерностями разви-
тия, которые обусловили единство структуры и
функции.
Но что знали первые исследователи о распределении
процессов возбуждения и торможения по центральной
нервной системе? Они имели в своих руках исходный
пункт действия данного раздражителя определенной
специфичности (свет, звонок и т. д.) и конечный резуль-
тат этого действия — отделение слюны. Все остальное
выдвигалось ими в виде более или менее вероятных
предположений в соответствии с имеющимися данными
о строении головного мозга. Непосредственных же на-
блюдений за процессами головного мозга они, естест-
венно, в то время иметь не могли. Рано или поздно
вопрос о локализации условного рефлекса должен был
возникнуть, и он возник в связи с дискуссионными за-
мечаниями со стороны В. М. Бехтерева и других невро-
логов в заседаниях Общества русских врачей. Именно
здесь развернулась первая острая дискуссия, которая
создала несколько натянутые отношения между этими
двумя крупнейшими русскими школами на протяжении
многих последующих лет.
Отвечая на все замечания и психологов, и невроло-
гов, и в особенности на замечания Бехтерева, Лазурско-
го и Тарханова, И. П. Павлов совершенно резонно ука-
зывает на то, что им открыто явление огромного биоло-
гического и физиологического значения, и потому,
естественно, должна быть какая-то система и последо-
вательность в разработке наблюдаемых фактов.
Отвечая психологам, он занимает в этом процессе
совершенно четкую позицию, говоря:
«Смесь субъективного с объективным в исследова-
нии — это вред для дела».3
Эта формула проводится им с поразительной настой-
чивостью, и, став однажды на эту позицию, он твердо
проводит ее во всех видах исследования, несмотря на
всякого рода попытки втянуть его в оценку психического
состояния животного.
В самом деле, если условный рефлекс является фун-
даментальной биологической закономерностью, устанав-
3 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 375.

ливающей отношение животного к внешнему миру, т. е.
ко всему разнообразию его раздражителей, то совер-
шенно естественно, что эта впервые открытая законо-
мерность целостного организма возбуждает такое коли-
чество вопросов, на которые невозможно дать исчер-
пывающий ответ. А вопросы сыпались со всех сторон.
Их задавали психологи, терапевты, хирурги, невро-
логи всех специальностей и др. Чтобы не растеряться
в этом потоке новых вопросов, естественно, надо было
придерживаться определенной линии и систематически,
шаг за шагом, создавать островки ясного в этом новом
океане неизвестного.
Вот почему И. П. Павлов твердо стал на позицию
последовательного изучения явлений, встречающихся
ему в эксперименте. Так, например, отвечая психологу
А. Ф. Лазурскому, он говорил:
«Прежде всего я должен сказать, что дело идет о
фактическом анализе реакции организма на раздраже-
ния из внешнею мира. Значит, на первую очередь пой-
дет выработка правил, по которым сказываются все
внешние раздражения на органы чувств. Нет сомнений,
что эти правила будут итти легко в руки. Нам пред-
стоит бесконечное множество вопросов, и каждый мы
будем решать опытным путем. Это и есть первая оче-
редь. Далее, овладев этими правилами, мы приступим
к анализу. Трудно сказать, как пойдет этот анализ.
Однако можно предречь, что он будет бесконечно про-
ще психологического анализа; он будет плодотворнее»
(И. П. Павлов, 1906).4
Особенно настойчивые указания оппонентов после
многочисленных докладов в Обществе русских врачей
были направлены в сторону локализации услов-
ного рефлекса. Так, например, Тарханов в заседа-
нии Общества русских врачей в апреле 1906 г. совер-
шенно отчетливо указал, что все дальнейшие опыты по
условным рефлексам могут иметь физиологическую
убедительность только в том случае, если будет показа-
но, что из них локализовано в сером веществе этого
моэга и что в подкорковых образованиях. Отвечая на
эти выступления, Павлов сказал:
4 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 376.

«Наш план заключается в том, чтобы получить воз-
можно больше таких опытов. Сделав это, владея целы-
ми системами, мы, конечно, перейдем впоследствии к
мозгу и займемся вырезыванием отдельных областей
коры. Теперь же вся наша сила, все внимание должны
быть обращены на этот переход к объективному иссле-
дованию» (И. П. Павлов, 1906).5
Все эти высказывания Павлова относительно его
общей позиции убеждают нас в том, что он имел свой
собственный план атаки вековечной проблемы — про-
блемы психического. Учитывая все его ответы оппонен-
там и справа и слева, мы можем особенно отчетливо
представить себе значение того выражения, которое он
однажды употребил в одном из своих выступлений. Он
сказал, что его лаборатория перешла на разработку
высших процессов головного мозга, т. е. психических,
«без потери методического фронта».
В этот первый период, в котором начали вырисовы-
ваться общие закономерности высшей нервной деятель-
ности, важно было провести исследования в строгом
Первая схема условного рефлекса,
предложенная в 1907 г.
5 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 380.

физиологическом стиле. Сохранить физиологическую
манеру мышления в самом начальном периоде развития
дела значило гарантировать успех в будущем.
Следует специально подчеркнуть, что в работах это-
го периода появилась первая схема условнорефлектор-
ной деятельности, т. е. схема соотношения корковых и
подкорковых процессов в образовании условного реф-
лекса. Эта схема стала ориентировочной основой, к ко-
торой впоследствии добавляли лишь различные вариан-
ты. Даже в последние годы жизни Павлова достоинство
этой схемы давало себя знать (см. рис. 19). Она была
составлена вначале на основании общей оценки наблю-
давшихся явлений условного рефлекса, ибо в то время
еще не было ни одной попытки непосредственно вме-
шаться в целость коры головного мозга и установить
точное отношение условного рефлекса к различным от-
делам головного мозга.
1907 год надо считать годом полного утверждения
метода условных рефлексов как метода новой физиоло-
гии мозга. Он раскрыл поистине грандиозные возмож-
ности и окрылил И. П. Павлова надеждами на раскры-
тие самой большой тайны человеческого организма —
его психической деятельности.

Глава XII
ИЗБРАНИЕ В АКАДЕМИЮ НАУК
(1907 г.)
Получение нобелевской премии за гениальные рабо-
ты по изучению процессов пищеварения и неизменно на-
растающий успех исследования новой области в изуче-
нии работы головного мозга, естественно, создали Ивану
Петровичу репутацию крупнейшего представителя фи-
зиологии. Стало ясно, что ею исследования составляют
эпоху в мировой науке и являются неопровержимым до-
казательством величия русской научной мысли.
Это тем более было важно, что еще совсем недавно,
в XIX столетии, Академия Наук России, которая должна
была бы представлять цвет русской мысли, имела в
своем составе мною академиков нерусского происхож-
дения, теми или иными путями импортированных с За-
пада. Наступил момент, когда достижения И. П. Павло-
ва приобрели столь широкую известность, а оригиналь-
ность ею ума и величие перспектив дальнейших иссле-
дований стали настолько очевидны, что неизбежно
должен был возникнуть вопрос об избрании его в
действительные члены Академии.
Избрание подготовлялось постепенно. Академик
А. С. Фаминцын, будучи руководителем Физико-матема-
тического отделения Академии, уже давно вел с Иваном
Петровичем переговоры частного порядка, запрашивая
его согласия баллотироваться в Академию Наук. Этот
вопрос Павлов решил для себя не сразу. Многие причи-
ны, и прежде всего особенности жизненных моральных
принципов, которые не позволяли ему совмещать работу

в нескольких учреждениях, мешали ему дать, не ко-
леблясь, удовлетворительный ответ. В этом смысле очень
показательно его письмо А. С. Фаминцыну. Оно столь
характерно для И. П. Павлова, столь полно выражает
его моральные качества, что его следует поместить пол-
ностью.
«19 мая, 10 ч. вечера [1907 г.]
Глубокоуважаемый Андрей Сергеевич!
•Только что был у Вас, чтобы сообщить Вам, что я
принимаю (если еще не поздно) кандидатуру в Акаде-
мию наук, но при некотором условии, как мне кажется,
не невыгодном для Академии. Напомню историю дела.
После первого нашего разговора, когда предполагалось,
что я должен переменить Медицинскую академию на
Академию наук,— подумав, я решил, что это невыгодно
для меня и в научном, и в материальном отношениях.
Когда затем Вы сообщили мне, что возможно совмеще-
ние обоих моих теперешних мест с местом в Академии
наук, я отказался снова — и, конечно, уже по другим
основаниям. Мне не нравилось набирание денежных
мест, делая в сущности ту же работу. Это — во-первых.
Во-вторых, я являлся бы виновником того, что одна су-
ществующая лаборатория не была бы использована для
научной работы в полной мере. Во время разговора по
этому предмету на квартире у Ивана Парфеньевича на
меня произвел впечатление только один довод. Иван
Парфеньевич сказал, что можно было бы сделать так:
через 2-3 года я мог бы предложить кого-либо из моло-
дых талантливых физиологов в адъюнкты, а сам отка-
зался бы от содержания, как это было с Ворониным. Од-
нако тогда я отклонил и этот довод, говоря, что это бу-
дет через 3 года, а мне приходится решать вопрос сей-
час. С того времени я считал для себя этот вопрос
поконченным.
Четыре дня тому назад у меня неожиданно явился
повод вспомнить о комбинации Ивана Парфеньевича в
несколько измененном виде. Между моими новейшими
молодыми работниками чрезвычайно выдвинулся один.
Я был убежден, что из него вышел бы огромный толк,
если бы он пошел по теоретической специальности. Но,
к сожалению, я знал, что он терапевт, и представлял

себе его жизненную карьеру вполне определившеюся. Ка-
ковы же были мои удивление и радость, когда случайно
узнал, что он мечтал бы стать теоретиком, если бы была
к тому возможность. Тогда я почел моим научным дол-
гом помочь ему — и составил план, который и есть мое
настоящее заявление Вам. Я согласен выставить мою
кандидатуру в Академию, при условии, если при физио-
логической лаборатории будет учреждена должность
второго сверхштатного лаборанта с переводом следуе-
мого мне содержания ему, этому новому лаборанту.
Осуществимо ли это в этой или другой подобной форме?
Во всяком случае Академия получила бы нового талант-
ливого работника.
Всего хорошего.
Ваш И. Павлов.
20 мая. Сегодня уезжаю на 2 дня на дачу.
И. П.» 6
Предложение И. П. Павлова было принято. Очевидно,
в письме Павлова к академику А. С. Фаминцыну речь
шла о В. В. Савиче, давнишнем сотруднике Павлова,
потому что письмом на имя непременного секретаря
Ольденбурга от 10/IX 1907 г. Иван Петрович писал:
«Глубокоуважаемый Сергей Федорович!
Посылаю Вам curriculum vitae и список работ докто-
ра Владимира Васильевича Савича, сегодня избранного
на должность ст. физиолога.
Ваш И. Павлов».7
Таким образом все препятствия, которые имелись к
баллотировке И. П. Павлова в действительные члены
Академии Наук, были устранены, и группа академиков,
во главе с академиком Фаминцыным, подает представле-
ление И. П. Павлова в действительные члены, которое
и зачитывается на заседании Физико-математического
отделения от 19/IX 1907 г. В этой докладной записке
6 Архивный материал. Архив АН СССР, фонд 2, опись 17.
7 Архивный материал. Архив АН СССР, фонд 2, опись 17.

дается подробная, весьма благожелательная характери-
стика трудам И. П. Павлова и указывается на его
огромную роль в развитии физиологии.
«Имя Ивана Петровича Павлова пользуется такою
громкою известностью в науке, что мы можем, не оста-
навливаясь на подробном перечне и реферате его мно-
гочисленных трудов, ограничиться передачею важных
научных результатов, доставивших ему славу и почет-
ное имя в научном мире не только России, но и всего
света Научное значение работ И. П. Павлова при-
знано ученым миром. Оценка их сделана присуждением
ему Нобелевской премии в 1904 году и избранием его
в почетные члены многими учеными обществами. С из-
бранием И. П. Павлова наша Академия приобретает
в свою среду сочлена, которым она может вполне
гордиться. В. Заленский, А. Фаминцын, Н. Насонов,
И. Бородин».8
24 октября состоялось заседание Физико-математиче-
скою отделения, на котором происходило баллотирова-
ние И. П. Павлова в действительные члены. Участники
заседания проявили исключительное единодушие в при-
знании величайшей ценности трудов Павлова. Это выра-
зилось в единогласном избрании его всеми 16 членами
Физико-математического отделения.
Случай такой единодушной оценки кандидата в дей-
ствительные члены был необычным для Физико-матема-.
тического отделения, и непременный секретарь Акаде-
мии — академик С. Ф. Ольденбург, делая донесение пре-
зиденту Академии, сообщал:
«Иван Петрович Павлов избран Физико-математиче-
ским отделением единогласно — редкое избрание».9
С этого момента работа И. П. Павлова получила еще
более широкое развитие, и он ставит перед Физиологи-
ческой лабораторией Академии Наук задачи, относящие-
ся непосредственно к вопросам приспособительной дея-
тельности пищеварительных желез. Он полой .был веры в
свои силы, избрание придало ему еще большую энергию
к достижению своих целей и, благодаря Ольденбурга
8 Приложение к Протоколу заседания Физико-математического
отделения 19 сентября 1907 г.: «Записка об ученых заслугах
И. П. Павлова».
9 Архивный материал: Архив АН СССР, фонд 2, опись 17.

за поздравление в связи с избранием, он скромно обе-
щает в своем ответном письме:
«Хотелось бы верить, что еще смогу сделать что-ни-
будь достойное лаборатории высшего ученого учрежде-
ния нашей родины».10
История показала, что Иван Петрович смог сделать
еще очень многое, создав новое направление в науке,
получившее название учения о высшей нервной деятель-
ности. Этим учением впервые в истории науки был под-
веден прочный фундамент под изучение самых высших
проявлений мозговой деятельности человека.
10 Архивный материал. Архив АН СССР, фонд 2, опись 17

Глава XIII
ВАЖНЕЙШИЕ ДОСТИЖЕНИЯ ПО ИЗУЧЕНИЮ
ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
В ПОСЛЕДУЮЩИЕ ГОДЫ
(1908—1936 гг.)
После периода становления и первых шагов в разви-
тии учения о высшей нервной деятельности дело пошло
по пути все более и более глубокого анализа явлений
изменчивости условного рефлекса. Если в первом перио-
де все внимание было направлено на характеристику
того, что является специфическим для самого условного
рефлекса, то в следующем периоде, к которому мы сей-
час переходим, постановка вопросов начинает близко
соприкасаться с коренными проблемами поведения жи-
вотных вообще. Сюда относятся: сон, гипноз, механизмы
поведения в жизни, в частности различное поведение
(дифференцировка), и т. д. Прежде чем дать очерк всех
этих обобщений в области высшей нервной деятельно-
сти, необходимо оценить одну из самых коренных про-
блем учения о высшей нервной деятельности, именно
учение о торможении условного рефлекса.
И. П. Павлов в своих лекциях по физиологии боль-
ших полушарий мозга в таком виде дает сравнительную
оценку положительных и тормозных процессов коры го-
ловного мозга:
«До сих пор речь шла о рефлексах положительного
характера, т. е. о таких рефлексах, которые дают в
окончательном результате положительное действие: дви-
жения и деятельность желез, а в отношении самой

нервной системы представляют собою процесс возбужде-
ния. Но мы знаем другую половину нервной деятель-
ности, нисколько не уступающую первой по физиологи-
ческой, жизненной важности — тормозной процесс! 1
В этих словах отчетливо выражена мысль оставшая-
ся действительной на всем протяжении разработки
высшей нервной деятельности: тормозной процесс со-
ставляет обратную сторону возбуждения и имеет ре-
шающее значение во всех процессах высшей нервной
деятельности.
В настоящее время тормозной процесс представляет
для нас особенный интерес в том смысле, что в измене-
ниях точки зрения на него отчетливо отражается общая
эволюция взглядов Павлова на процессы высшей нерв-
ной деятельности. История тормозного процесса в шко-
ле Павлова дает поучительный материал, показываю-
щий, как уточнение прежде высказанных гипотез и дога-
док ведет к постепенному развитию взглядов. По поводу
выступления Эльясона в Обществе русских врачей в
1907 г. Павлов говорил:
«Физиология условных рефлексов представляет собой
совершенно новую область, в которой, конечно, могут
быть и недоумения и ошибки. Это совершенно естествен-
но. Но бывают ошибки назидательные благодаря тому,
что их удается разъяснить и распутать. Вот и ошибки,
указываемые в данной работе, принадлежат к таким
назидательным ошибкам, потому что они все разъясне-
ны. Ошибки в этом отношении есть даже отрадное яв-
ление». 2
История взглядов на тормозной процесс имеет много
таких «назидательных» ошибок, которые служили сти-
мулом для постановки новых экспериментов и неизмен-
но приводили к более совершенному объяснению.
Тормозной процесс, как мы видели, является ровес-
ником самого условного рефлекса, и это понятно. Основ-
ное свойство условного рефлекса есть изменяемость,
которая проявляется в том, что условный рефлекс имеет
количественное колебание: он может быть выраженным
вполне, уменьшен, но может и совсем отсутствовать.
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. IV, 1947, стр. 51.
2 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 381,

Физиологическая лаборатория Института экспериментальной
медицины. Виден стеклянный колпак над операционной. Справа
«башня молчания» — помещение, изолированное от внешних помех
для работы с условными рефлексами

Неудивительно, что именно эта сторона условного ре-
флекса привлекала к себе внимание И. П. Павлова еще
в первые годы работы.
Прежде всего надо было решить вопрос, является ли
исчезновение условного слюнного рефлекса или его
уменьшение простым отсутствием процесса возбуждения
в коре головного мозга или условный рефлекс при этом
активно устраняется. После многих доказательств и в
особенности после того как было доказано, что тормоз-
ной процесс имеет определенное «тормозное последей-
ствие», сказывающееся в том, что и другие условные
рефлексы начинают тормозиться, было признано, что
тормозной процесс в коре головного мозга является
активным процессом.
Но чем больше расширялся круг вопросов для иссле-
дования, чем больше выявлялось таких условий, которые
влияют на выраженность условного рефлекса, тем силь-
нее ощущалась потребность в какой-то рациональной
классификации самих тормозных процессов, возникаю-
щих в различных формах эксперимента.
В самом деле, первые же опыты показали, что лю-
бые факторы внешнего мира отражаются на состоянии
условною рефлекса. Будет ли это посторонний звук, до-
несшийся в экспериментальную комнату со двора, или
это будет посторонний человек, севший рядом с экспе-
риментатором,— все это сейчас же сказывается на коли-
честве условной секреции. Следуя своему правилу точ-
нейшим образом анализировать фактическую сторону
дела и систематизировать факты, И. П. Павлов в пер-
вых же работах пришел к необходимости классифициро-
вать и тормозные процессы.
Первая классификация состояла из двух родов тор-
можений: внешнею и внутреннего.
Они разделялись по своему происхождению. Первый
тип — внешнее торможение всегда получается в резуль-
тате воздействия на условный рефлекс чего-то посторон-
него, приходящего извне. Наоборот, вторая категория —
внутреннее торможение развивается уже в самой дуге
условного рефлекса, т. е. в его корковых клетках.
Примером первого вида торможения может быть
тормозящее влияние посторонних звуков. Так, если экс-
периментатор имеет совершенно затверженный условный

слюнный рефлекс, положим, на вспыхивание лампочки,
то этот рефлекс может быть снижен до нуля, если во
время вспыхивания лампочки в соседней комнате начать
сильно стучать по стене. Здесь совершенно очевидно,
что процесс, возбуждения, начавшийся в пределах дуги
условного рефлекса в ответ на вспыхивание лампочки,
был подавлен целой системой новых процессов возбуж-
дения, связанных с реакцией собаки на необычные зву-
ки, донесшиеся из соседней комнаты. Следовательно, уже
по характеристике внешнего торможения, данной самим
И. П. Павловым, мы можем судить, что внешнее
торможение какого-то условного рефлек-
са есть всегда результат какой-то вновь
возникающей целостной реакции живот-
ного. Большей частью это бывает ориентировочно-ис-
следовательская реакция. Наоборот, внутреннее тормо-
жение связано с изменением хода процесса возбужде-
ния, протекающего в клетках данного условного рефлек-
са. Типичным примером внутреннего торможения яв-
ляется то угасание условного рефлекса, которое было
описано нами в XI главе.
Здесь условный рефлекс не подвергается воздействию
каких-то посторонних агентов, и течение процессов в
нем тормозится в результате того, что он не имеет ко-
нечного подкрепления безусловным раздражением —
едой. Внутреннее торможение имело несколько видов,
которые устанавливались в связи с техникой экспери-
мента. Так, запаздывающее торможение заключается в
том, что если условный раздражитель давать не как
обычно—15 секунд, а продлить его до минуты, то
условная секреция слюны постепенно уменьшается до
нуля, несмотря на то, что сам условный раздражитель
продолжает еще действовать. В этом примере тормозной
процесс развился в тех же клетках условного рефлекса,
которые давали и условное возбуждение. Произошло это
опять-таки потому, что в определенный момент не после-
довало безусловного подкрепления, хотя сам условный
раздражитель продолжал еще действовать.
Огромный опыт, накопившийся уже в первое десяти-
летие работ по условным рефлексам, шел именно по
пути характеристики всех условий эксперимента, которые
могли бы в той или иной степени воздействовать на

планомерное течение процессов возбуждения. Неудиви-
тельно поэтому, что типов внутреннего и внешнего тор-
можения оказалось очень много.
Однако этим дело не ограничилось. Появились еще
новые формы торможения, в результате чего классифи-
кация тормозных процессов разрасталась все шире и
шире. Прежде всего появилось так называемое диффе-
ренцировочное торможение, физиологический смысл ко-
торого состоял в том, что оно отдифференцировывает те
раздражители, которые подкрепляются едой, от раздра-
жителей, хотя бы и близких к первым по своему харак-
теру, но не подкрепляющихся едой. Так, если тон «до»
все время подкреплять едой, то в ответ на него будет
проявляться условный слюнный рефлекс собаки. Но
если в этих же опытах все время давать тон «ми» или
«ля» и этот последний не подкреплять едой, то на него
не будет никакой секреторной реакции. Многочисленны-
ми контрольными аналитическими экспериментами было
показано, что эта форма различения не является
результатом пассивного отсутствия эффекта на диффе-
ренцируемый тон «ля». Отсутствие секреторного эффекта
в данном случае является результатом весьма активного
процесса — дифференцировочного торможения.
Обнаружение этого типа торможения в павловской
лаборатории сразу же позволило распространить ею зна-
чение на многие явления как в жизни животного, так
и в жизни человека.
Стоит только представить, как часто приходится диф-
ференцировать явления внешнего мира в жизненной об-
становке животных и человека, чтобы понять, что такое
заключение имело основания. Раздражения могут быть
близкими по своему характеру, но различными по сиг-
нальному значению. Одно из них сигнализирует какие-
то события в жизни животного, другое — нет. Диффе-
ренцировка приобретает особенный жизненный смысл
там, где приходится различать целые комплексы внеш-
них условий. Так, например, животное легко может
отдифференцировать один порядок звуков от других
порядков этих же звуков.
Открытие тормозного процесса дало возможность
И. П. Павлову объяснить физиологический смысл, на-
пример, многих педагогических приемов и моментов вос-

питания. В самом деле, как много приходится затрачи-
вать времени на то, чтобы научить ребенка в первом
классе отличать одну фигурку или одну букву от дру-
гой. Что же собой представляет это различение, как не
выработку тормозного процесса, позволяющего на одну
форму реагировать одной реакцией и задерживать дру-
гую, на другую же форму — наоборот. С точки зрения
дифференцировочного торможения многое становится по-
нятным и в приобретении первых жизненных навыков
ребенка.
Кропотливой воспитательной работой заставляют ре-
бенка отличать вредные для него агенты внешнего мира
от полезных, и ребенок легко начинает различать, в ка-
кой обстановке ему надо совершать те или иные по-
ступки. Каждый шаг по пути приобретения ребенком
жизненного опыта связан с неизменным развитием диф-
ференцировочного торможения. Значение этого типа
тормозного процесса огромно. Оно имеет место положи-
тельно во всех жизненных проявлениях животного и
человека.
Таким образом, наряду с внешним торможением, име-
ющим множество подразделений, начинают умножаться
и типы внутренних торможений. Но вот на сцену выхо-
дит новая проблема, которая на долгое время увлечет
И. П. Павлова и приведет к систематическим исследо-
ваниям в ею лаборатории, не прекращавшимся до
самой его смерти. Это проблема сна.
Прежде чем возникла идея о том, что сон как про-
цесс центральной нервной системы может быть изучен
в свете условнорефлекторной деятельности, были уста-
новлены две физиологические закономерности корковой
деятельности, послужившие естественной предпосылкой
к развитию проблемы сна и к обобщениям в этой обла-
сти. Это закон иррадиации и концентрации торможения
и возбуждения. В работах Н. И. Красногорского было
показано, что тормозной процесс, возникший в опреде-
ленных элементах коры, имеет способность распростра-
няться по коре головного мозга, захватывая все боль-
шие и большие ее территории. В школе И. П. Павлова
этот процесс получил название «процесса иррадиации».
Он был обнаружен проф. Красногорским при следую-
щем эксперименте.

К задней ноге собаки были прикреплены пять при-
борчиков для механического раздражения кожи. Самый
нижний пункт был тормозной, а четыре верхних — поло-
жительные. Если употребить несколько раз тормозной
раздражитель, то последующая проба положительных
кожных раздражителей, расположенных выше этого
пункта, показывает, что они также начинают давать
тормозной эффект, причем наиболее заторможенным
оказывается пункт кожи, находящийся в непосредствен-
ной близости от тормозного пункта. Если исходить из
обоснованной предпосылки, что кожная поверхность
животных и ее рецепторное представительство в коре
головного мозга находятся в некотором соответствии, то
из этих опытов можно сделать вполне определенные
выводы.
Тормозной процесс, возникающий в каком-либо огра-
ниченном комплексе клеток коры головного мозга, толь-
ко тогда остается ограниченным, или, как выражаются
в лаборатории И. П. Павлова, «концентрированным»,
если он не подчеркнут в своей силе. Если же настаи-
вать на усилении тормозного процесса путем неодно-
кратного применения тормозных раздражителей, то, как
правило, торможение не удерживается в определенных
границах и с некоторой постепенностью захватывает все
большие и большие районы коры головного мозга.
Лабораторные опыты не раз убеждали в том, что во
всех случаях, когда экспериментатор настаивал на под-
черкивании тормозного процесса, дело заканчивалось сон-
ливостью животного, а иногда и переходом в глубокий
сон. Очень часто экспериментатор, не сознавая истин-
ной причины этих явлений, целые годы мучился с так
называемой «сонливостью» животного, пока не было
установлено, что она является прямым следствием чрез-
мерного употребления тормозных раздражителей.
Поставив специальные опыты с особенным усилением
тормозных процессов, Павлов пришел к своему знаме-
нитому выводу, который сейчас принят физиологами
всего мира. Это обобщение звучит так:
«Внутреннее торможение и сон — один и тот же про-
цесс по своей физико-химической природе» .3
3 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. IV, 1947, стр. 6.

Все дело в том, что в бодрствующем состоянии тор-
мозной процесс удерживается в определенных рамках,
он, так сказать, «локализован», тогда как сон возникает
в результате разлитого торможения, т. е. охватившего
все области коры головного мозга.
Как только это обобщение было сделано, сейчас же
стали ясны многие наблюдения из обыденной жизни,
связанные с развитием сна. Известно, что сон особенно
успешно наступает в той обстановке, в какой обычно
засыпание происходило и раньше. Сон наступает от дей-
ствия монотонных и неинтересных для человека раздра-
жений и т. д.
Исходя из того, что кора головного мозга в нор-
мальных условиях бодрствующего состояния животного
представляет собой сложное переплетение из процессов
торможения и возбуждения (корковая мозаика), надо
признать, что всякое нарушение этой мозаики с переве-
сом в сторону торможения будет приводить к общему
угнетенному состоянию, т. е. к сну.
Развитие Павловым этой теории сразу же внесло
ясность в многочисленные запутанные вопросы клиники
и жизни. В частности, стали понятны расстройства сна,
связанные с перевозбуждением коры головного мозга.
Особенную ясность теория Павлова внесла в самую про-
блему сна. Существовавшие до того гуморальная и под-
корковая теории перестали играть для человека реша-
ющую роль, поскольку было показано, что у всякого
полноценного животного и человека особенно инициа-
тивным органом развития сна всегда является кора
головного мозга.
Учение И. П. Павлова о сне повлекло за собой но-
вые открытия, которые необычайно расширили гори-
зонты приложения учения о высшей нервной деятельно-
сти к жизни и клинике.
Наиболее важным открытием на этом пути является
установление фазовых состояний мозга, или «фаз сна».
Как это было формулировано в начальной стадии раз-
вития учения о высшей нервной деятельности, возбуж-
дение и торможение представляют собою два противо-
положных процесса. Каждый из этих процессов рассмат-
ривался как нечто вполне самостоятельное и определен-
ное, и из них уже складывалась вся сложная работа

коры мозга по приспособлению организма к внешней
среде. В исследованиях И. П. Разенкова павловская
теория сна привела к констатированию промежуточных
состояний, которые наступают в процессе перехода
нервных клеток от возбуждения к полному торможению.
Эти промежуточные состояния столь радикально изме-
няют основные свойства нервной системы, что И. П. Пав-
лов немедленно сделал их объектом изучения в десят-
"ках исследований своих сотрудников. Выяснилось, что
в этих промежуточных состояниях нервные клетки реа-
гируют совершенно не так, как в нормальном состоянии.
Например, в одной из фаз кора головного мозга сильно
реагирует на слабые раздражители и, наоборот, на
сильные дает слабый ответ (парадоксальная фаза). Сле-
довательно, в данном случае мы имеем точное соответ-
ствие тем стадиям наступления парабиотического со-
стояния, которое было открыто в школе знаменитого
русского физиолога Н. Е. Введенского.
Так постепенно складывалось новое обобщение: про-
межуточные фазы сна есть именно то,
что лежит в основе гипнотических со-
стояний человека. Стало ясно также, что ожив-
ление следов от прежних впечатлений, т. е. по существу
слабых раздражителей, и образование из них сновиде-
ний также является следствием состояний мозга.
Мы видим, что учение И. П. Павлова о торможении
в коре головного мозга, развиваясь на протяжении де-
сятков лет, приводило к все более и более широким
обобщениям, далеко выходящим из рамок теоретической
лаборатории. Стали ясными вопросы сновидения, гип-
ноза, патологического сна. Все это, конечно, немедлен-
но было использовано на практике как совершенно на-
учное объяснение всевозможных таинственных явлений,
связанных со сноподобными состояниями. Таким обра-
зом, учение Павлова о сне стало материалистическим
оружием в борьбе с различными идеалистическими суе-
вериями.
Практический эффект павловского учения о сне осо-
бенно дает себя знать в его учении об охранительном
торможении. Оно возникло как результат постоянных
лабораторных наблюдений, в которых неоднократно вы-
ступал факт полного восстановления нервной деятель-

ности после временного ее затормаживания. Особенно
это стало заметно, когда в лаборатории Павлова воз-
никла необходимость употребления так называемых
«сверхсильных» раздражителей. Выяснилось, что эти
раздражители, как правило, вызывают временное тор-
мозное состояние, которое потом постепенно устраняет-
ся, а клетки коры после этого начинают функциониро-
вать нормально. Павлов по этому поводу писал:
«Наступающее тогда торможение, не будучи само
утомлением, является в роли охранителя клетки, преду-
преждающего дальнейшее чрезмерное опасное разруше-
ние этой исключительной клетки. За время тормозного
периода, оставаясь свободной от работы, клетка вос-
становляет свой нормальный состав».4
Идея об охранительной и целебной роли торможения
послужила отправным пунктом для клинического приме-
нения учения Павлова о высшей нервной деятельности.
В последние годы жизни, когда И. П. Павлов от-
крыл специальные неврологическую и нервную психиат-
рическую клиники при своей лаборатории, охранитель-
ным торможением в виде длительного наркотического
сна стали широко пользоваться в качестве основного
приема при лечении шизофрении и различного рода нев-
ротических состояний (проф. А. Г. Иванов-Смоленский).
Великая Отечественная война дала мною примеров
большой практической ценности учения Павлова об
охранительном торможении. Так, например, действие
всех ранящих агентов, особенно минных осколков, со-
провождалось развитием обширных тормозных явлений
в центральной системе, которые имели различные кли-
нические обозначения: «рефлекторный паралич», «исте-
рические наслоения», «коммоционный паралич» и, нако-
нец, травматический шок. При ближайшем физиологи-
ческом анализе можно было установить, что все эти
клинические формы развиваются в результате вмеша-
тельства охранительного торможения. «Сверхсильные
раздражения», действуя на нервную систему, приводят
к тому, что многие клеточные комплексы мозга пере-
ходят в состояние охранительного торможения. Исходя
из учения Павлова об «охранительном торможении»,
4 И. П. Павлов. Цит. соч., стр. 265.

некоторые советские физиологи, особенно проф.
Э. А. Асратян, успешно помогали этому торможению
ускорить восстановительные процессы
в нервных клетках применением определенных фармако-
логических средств. Благодаря этому удалось, например,
применяя определенные смеси, выводить из шокового
состояния раненых бойцов (Э. А. Асратян) и устранять
разные вегетативные расстройства, в том числе каузаль-
гии (Ф. А. Андреев, С. Д. Каминский и др.).
Другой столь же плодотворной линией развития уче-
ния Павлова явился вопрос о соотношении тор-
можения и возбуждения в различных формах
приспособительной деятельности животного и человека.
Он также привел к ценным обобщениям, не менее важ-
ным, чем учение о сне и учение об охранительном тормо-
жении. Вопрос о соотношении возбуждения и торможе-
ния возник уже в первых работах школы И. П. Павлова.
На его основе выработался взгляд на кору головного
мозга как на сложную мозаику положительных и отри-
цательных комплексов, и он же способствовал возник-
новению положения о взаимных силовых отношениях
того и другого процесса.
Допустим, что у нас имеется мощный процесс воз-
буждения, который охватывает клетки коры головного
мозга и долго удерживает их в этом возбужденном со-
стоянии. Совершенно естественно, что для преодоления
такого сильного возбуждения необходимо иметь тормоз-
ные раздражители и тормозной процесс в эквивалент-
ных количествах.
Постепенно выросла идея о взаимной индукции тор-
мозного и положительного процессов, которая послу-
жила отправным пунктом для понимания всякого рода
патологических смещений нормального баланса между
торможением и возбуждением.
Самое понятие «индукция» заимствовано из физики.
Перенося это понятие в физиологию, именно на соот-
ношение возбуждения и торможения в коре головного
мозга, И. П. Павлов имел в виду те особенности дея-
тельности последнего, которые были впервые показаны
в экспериментах Д. С. Фурсикова.
Индукционные соотношения выявляются в следую-
щем. Если применяется какой-либо отрицательный раз-

дражитель, не подкрепляемый едой, то в момент его
применения и несколько позднее, когда он вызывает
концентрированное торможение в коре головного мозга,
он вместе с тем вызывает и повышенную возбудимость
тех положительных условных рефлексов, которые свя-
заны с районами коры, находящимися недалеко от тор-
мозного пункта. Следовательно, в свете этого воззрения
каждый очаг возбуждения или торможения при своем
развитии индуцирует на некотором расстоянии от себя
противоположные процессы. Положительная индукция,
т. е. возбуждение периферических зон, и отрицательная,
т. е. торможение этих периферических зон, представ-
ляют собой очень кратковременные процессы и развер-
тываются главным образом или в момент примене-
ния тою или другою раздражителя, или вскоре после
него.
Когда была выяснена такая закономерность в соот-
ношении двух этих процессов, возник естественный во-
•прос, есть ли какой-либо временный предел для пере-
хода корковых клеток от торможения к возбуждению
и от возбуждения к торможению. Таким образом, ро-
дился методический прием так называемого «стравли-
вания», или «сшибки», процессов возбуждения и тормо-
жения. Отсюда родилась в высшей степени плодотвор-
ная серия исследовательских работ, которая открыла
большие практические горизонты для учения Павлова о
высшей нервной деятельности.
Прежде всего выяснилось, что при таком экстрен
ном сопоставлении возбуждения и торможения всего
лишь на промежутке в 1/2—1 сек. экспериментатор стоит
у предела возможностей нервной системы коры голов-
ного мозга собаки. Эволюция и жизнь предъявляют
иные предельные требования к быстроте переходов от
торможения к возбуждению и наоборот. Следовательно,
экспериментатор, предъявляя к животному требования
необычно быстрых переходов, производит испытание
нервной системы животного на устойчивость. Этот прием
«сшибки» стал самым распространенным тестом в лабо-
ратории И. П. Павлова на выносливость нервной си-
стемы животного.
Вот здесь-то и обнаружилась огромная шкала раз-
личий, которую стали проявлять животные, считавшиеся

До тех пор более или менее одинаковыми по характеру
своей нервной деятельности. Прежде всего выявились
две крайние формы реакции животного на эту «сшибку»
возбуждения и торможения. В то время как одна группа
животных после такой пробы переходила в глубокое
тормозное состояние, которое устраняло у нее все по-
ложительные условные рефлексы, другая группа живот-
ных, наоборот, теряла все выработанные тормозные про-
цессы коры и переходила в состояние полной генерали-
зации возбуждения. Практически и те и другие живот-
ные теряли установленный у них годами баланс между
торможением и возбуждением и становились невроти-
ками, но только с различными признаками. Один нев-
роз . протекал с преобладанием процессов угнетения
функции, тогда как другой — с явными признаками об-
щего возбуждения.
Так родилось учение об эксперименталь-
ном неврозе, а самое состояние животного после
предъявления ему трудной задачи стали называть сры-
вом нервной деятельности. Этому учению суждено
было стать основой для использования учения о высшей
нервной деятельности в неврологической и психиатриче-
ской клиниках.
Процедура экспериментального невроза стала самым
ходовым приемом для испытания предельных способно-
стей разных животных. Это учение особенно широко
развивается у нас, в Советском Союзе, но за последнее
время к нему проявляют большой интерес и зарубежные
ученые. За границей издаются целые монографии, по-
священные экспериментальному неврозу у собак, овец
и других животных. Это обстоятельство лишний раз
подчеркивает, что учение Павлова немедленно завоевы-
вает себе успех, как только с ним сталкиваются вплот-
ную и знакомятся поглубже.
Первым следствием этою открытия было то, что в
лаборатории И. П. Павлова стали внимательно при-
сматриваться к особенностям нервной деятельности раз-
личных животных, которые до этого считались в отно-
шении опытов с условными рефлексами более или менее
одинаковыми. Правда, еще в первых работах Школы
были намеки на то, что различные животные различно
относятся к методике выработки условных рефлексов.

Сейчас же после опытов с экспериментальным неврозом
факт различия нервных систем у разных животных стал
настолько очевидным и демонстративным, что его уже
нельзя было оставить без дальнейшей глубокой разра-
ботки. Постепенно создалось новое учение — о типах
нервной деятельности.
Наряду с упомянутыми выше крайними типами
нервной системы, т. е. тормозного и возбудимого типов,
Павлов установил еще несколько промежуточных типов,
у которых соотношение процессов возбуждения и тормо-
жения было уравновешено в различной степени.
Средний между этими крайними типами, так назы-
ваемый уравновешенный тип, проявлял удивительную
устойчивость по отношению к трудным задачам. Он вы-
ходил из этих испытаний без каких-либо нарушений в
его условнорефлекторной деятельности.
Свои наблюдения над высшей нервной деятельностью
у собак И. П. Павлов пытался сопоставить с издревле
существующим разделением людей на четыре группы
по темпераменту: на сангвиников, холериков, флегмати-
ков и меланхоликов. Он показал, что физиологически
обнаруженные им типы нервных систем вполне могут
быть приведены в соответствие с этой классификацией
человеческих темпераментов. С тех пор животные с
резко возбудимым типом нервной системы получили
кличку холериков, а трусливо поджимающие хвост, все-
гда готовые к иррадиации тормозного процесса, стали
называться меланхоликами.
Так лаборатория И. П. Павлова создала исходную
позицию для оценки экспериментальных животных с
точки зрения их типологических особенностей. Прежде
всего это разделение на типы принесло большую мето-
дическую пользу самой лаборатории. До этого момента
все различия в деятельности коры головного мозга у
различных животных могли быть отнесены к самому су-
ществу эксперимента, а между тем тип нервной систе-
мы, несомненно, может оказывать очень важное влияние
на результат той или иной формы эксперимента. Вот
почему для некоторых экспериментов прежде всего стало
необходимо определять тип нервной системы данного
животного и только потом уже оценивать результаты
проделанных с ним опытов.

Учение о типах нервной системы вызвало естествен-
ный вопрос: что представляют собой типовые свойства
нервной системы животного в их глубоком биологиче-
ском содержании? Являются ли они следствием жизнен-
ного опыта животного или, наоборот, существуют у него
уже при рождении, т. е. бывают наследственно опреде-
ленными?
Стоит лишь на минуту представить себе огромные
практические перспективы, которые сулили эти новые
исследования, чтобы понять энтузиазм Павлова в раз-
витии нового направления его работы, получившего на-
звание генетики высшей нервной деятель-
ности. По всему своему складу естествоиспытателя
И. П. Павлов непоколебимо стоял на позиции непрерыв-
ного и постоянного влияния внешнего мира на организм
животного. Такая позиция прежде всего определялась
приспособительной ролью условнорефлекторной деятель-
ности. Поэтому естественно, что при изучении типовых
особенностей нервной деятельности животных И. П. Пав-
лов исходил из убеждения, что внешний мир со всем
разнообразием его агентов коренным образом влияет
на особенности наследственной организации нервной
системы животных.
Но возникал вопрос, до какой степени и в отноше-
нии каких сторон нервной деятельности это влияние
может распространяться.
Ответить на этот вопрос можно было не в процессе
изучения созревших и взрослых животных, как это прак-
тиковалось в лаборатории И. П. Павлова, а, наоборот,
наблюдая их с момента рождения и учитывая каждый
фактор их жизни. Совершенно очевидно, что в такой
форме исследование могло быть поставлено только в
специально приспособленных учреждениях, где наряду
с выведением и размножением нужных животных воз-
можны были бы полная их изоляция и активное управ-
ление теми условиями, в которых они существуют.
Так возникла идея создания биологической станции
в Колтушах под Ленинградом, которая теперь известна
всему миру как место, где И. П. Павлов впервые повел
исследования по генетике высшей нервной деятельности.
Эта идея возникла и получила широкое развитие
уже в условиях советской власти. Поэтому все исследо-

вания были реализованы в таком объеме, как того за-
служивала самая идея исследования происхождения ти-
пов нервной деятельности. Правительство ассигновало
12 миллионов рублей на постройку специальных корпу-
сов для содержания животных и для всякого рода меро-
приятий по организации их размножения и наблюдению
за их развитием. Для животных были созданы такие
условия жизни, которые давали возможность искусствен-
но подчеркнуть тот или другой момент, а потом тщатель-
но наблюдать за основными признаками типа высшей
нервной деятельности.
Так, например, было показано, что тип высшей нерв-
ной деятельности представляет собой сложное образо-
вание. Он почти никогда не выявляет собой только тех
черт, которые определяются наследственными каче-
ствами нервной организации. Как правило, уже очень
скоро после рождения условия существования влияют
на исходный тип нервной организации, и в конце концов
создается нечто новое, причем жизненный опыт приоб-
ретает решающее значение. Так, например, было пока-
зано, что если щенков одного и того же помета от одной
и той же матери поставить в различные условия жизни,
то у этих экспериментальных групп могут появиться ти-
повые признаки высшей нервной деятельности диамет-
рально противоположного характера.
Эти работы И. П. Павлова приобретают особенно
большое значение, так как позволяют оценить роль
внешних факторов в формировании таких черт высшей
нервной деятельности, которые характерны для поведе
ния индивидуума.
В связи с этим естественно возникает вопрос о том,
как смотрел Павлов на передачу по наследству приобре-
тенных признаков поведения или нервной организации
животного. На протяжении всего периода работ в обла-
сти высшей нервной деятельности он не раз подчерки-
вал этот вопрос и высказывался о нем совершенно опре-
деленно. Так, 'еще в 1913 г. на конгрессе физиологов в
Голландии он отчетливо указал на то, что в определен-
ной обстановке некоторые условные рефлексы могут
становиться в конце концов безусловными. Он сказал:
«В высшей степени вероятно (и на это имеются уже
отдельные фактические указания), что новые возникаю-

щие рефлексы, при сохранности одних и тех же условий
жизни в ряде последовательных поколений, непрерывно
переходят в постоянные. Это было бы, таким образом,
одним из постоянно действующих механизмов развития
животного организма».5
Эти высказывания, сделанные 35 лет назад, отчетли-
во характеризуют принципиальное отношение И. П. Пав-
лова к роли внешних факторов в организации врожден-
ной нервной деятельности. Точка зрения И. П. Павлова
на этот вопрос совершенно ясна: в какой бы среде ни
существовал организм, он всегда подвергается массе
внешних воздействий, которые обеспечивают ему пита-
ние, обмен веществ и сохранение жизни. Следовательно,
он неизбежно и непрерывно приобретает «новые рефлек-
сы», о которых говорит Павлов.
Глубокий биологический смысл концепции Павлова о
переходе вновь приобретенных форм деятельности орга-
низма во врожденные заключается в том, что ви-
димую нами в данный момент целесообразность поведе-
ния- множества животных она дает возможность объяс-
нить как обязательное следствие исторического действия
внешних факторов на организм. Таким образом, с точки
зрения Павлова, целесообразность есть результат исто-
рически накопленного действия многообразных внешних
факторов на организм. Эта концепция целиком соответ-
ствует методологии диалектического материализма. Име-
ете с тем она открывает нам путь для систематических
исследований тех физиологических механизмов, при по-
»мощи которых, на протяжении больших исторических
эпох, вначале внешние по отношению к организму фак-
торы через ряды поколений образуют соответственные
для себя внутренние особенности.
Какие законы органического мира способствуют пере-
ходу вновь приобретенных условных реакций во врож-
денные? Какие движущие факторы определяют тот факт,
что именно данный условный рефлекс должен закре-
питься наследственно и перейти в потомство, а не дру-
гой? До какой степени эти реакции будут неизменяемы
на протяжении будущих тысячелетий и под влиянием
5 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт..., 1932, стр. 245.

каких условий они могут подвергнуться дальнейшему
преобразованию?
Легко видеть, что все эти вопросы павловской шко-
лы находятся в непосредственной связи с теми замеча-
тельными достижениями советской биологической науки,
к которым так широко было привлечено внимание на-
шей научной общественности в последнее время.
И. П. Павлов не только проявлял общий интерес к
этой проблеме, но даже ставил в своей лаборатории спе-
циальные эксперименты, которые прямо были направле-
ны на.выяснение возможности передачи по наследству
отдельных приобретенных реакций животного, и только
из-за некоторых методических трудностей в подборе жи-
вотных эти работы не могли быть доведены до конца*
Как увидим ниже, в главе о разработке идейного наслед-
ства И. П. Павлова, в настоящее время этот вопрос
широко разрабатывается в лаборатории Л. А. Орбели.
Мною были охарактеризованы две линии исследова-
ний высшей нервной деятельности, так как они развива-
лись на протяжении почти всего периода существования
школы. Они представляют собой логически связанные
этапы в развитии общих руководящих идей школы. На
этих направлениях были получены наиболее значитель-
ные факты, которые навсегда останутся классическими
достижениями физиологии и' будут широко использова-
ны медицинской практикой и жизнью.
Но характеристика этих достижений была бы непол-
ной, если бы мы оставили в стороне два существенных
вопроса, интерес к которым никогда не ослабевал. Пер-
вый из них касается локализации условнорефлекторной
деятельности и отношения специально коры головного
мозга к этой деятельности. Второй — это намерение
И. П. Павлова приложить учение о высшей нервной
деятельности к клинике в специально организованных
для этого неврологической и психиатрической клиниках.
Постараемся вкратце изложить постепенное развитие
этих вопросов под руководством самого Павлова.
Мы видели, что уже в самом начале развития учения
о высшей нервной деятельности неизбежно должен был
возникнуть вопрос о тех нервных структурах, которые
определяют собой образование новых временных связей,
обеспечивающих появление условного рефлекса, и их

сохранение в виде многообразною жизненного опыта
животною. Этот вопрос в весьма острой форме не раз
ставился перед Иваном Петровичем в заседаниях Обще-
ства русских врачей, начиная с 1905 г. Выступления
проф. Тарханова и проф. Бехтерева, относящиеся к это-
му периоду, носят резко дискуссионный характер. В них
делались прямые указания на то, что отсутствие разра-
ботки этого вопроса является самым существенным
недостатком всего нового направления, развиваемою
И. П. Павловым. Тогда И. П. Павлов указывал, что его
план исследования содержит в себе и эти эксперименты
с локализацией условнорефлекторной деятельности в
коре головного мозга.
Ответ на этот вопрос был дан уже в работах Г. П. Зе-
леного, относящихся к 1911 г. Путем тонких оператив-
ных приемов он полностью удалял кору головного
мозга, оставляя у животного ближайшие подкорко-
вые ганглии и всю область таламо-гипоталамических
соотношений.
Как оказалось в этих первых экспериментах, живот-
ное после операции было совершенно не способно обра-
зовывать новый условный рефлекс. Оно жило ограни-
ченной жизнью вегетативных процессов и совершенно
потеряло те жизненные навыки, которые позволяли ему
раньше ориентироваться в окружающей обстановке. Все,
что мы считаем результатом жизненного опыта живот-
ного, как, например, узнавание хозяина, ответ на клич-
ку, использование привычек в отношении окружающей
обстановки и т. д., все это у животного исчезло. Оно
могло осуществлять лишь те ритмические процессы, ко-
торые требовались для его растительной жизни, причем
большую часть времени проводило в состоянии сна.
Тогда же эти эксперименты Г. П. Зеленого дали воз-
можность И. П. Павлову высказать предположение, что
условнорефлекторная деятельность является подлинной
функцией коры головного мозга.
Держась эволюционных взглядов, допускающих пере-
вод приобретенных форм поведения во врожденные,
И. П. Павлов тем самым, естественно, допускал возмож-
ность существования каких-то наиболее примитивных
форм замыкательной деятельности и в остальной части
мозга. Однако самым существенным органом этой за-

мыкательной функции он считал кору головного мозга.
Опыты Г. П. Зеленого, повторенные в последнее время,
так же как и опыты других авторов, показали, что при
более тщательном удалении коры головного мозга все
же в значительной мере сохраняются способности жи-
вотного к выработке новых условных связей, а также и
тормозных процессов в виде дифференцировочного тор-
можения. Эти результаты экспериментов Г. П. Зеленого
и других авторов выявили неправильность решения во-
проса о локализации условнорефлекторной деятельности
только в коре как единственном органе временных свя-
зей. Такая позиция стала оспариваться, и допускалось,
что эти функции в значительно более широких размерах
свойственны и подкорковому аппарату.
Естественно возникает вопрос, в какой степени эти
опыты с полным удалением коры головного мозга дают
основание усомниться в основном положении И. П. Пав-
лова о роли коры в развитии и осуществлении условно-
рефлекторной деятельности. На этот вопрос мы ответим
позднее. Здесь же следует упомянуть, что опыты с опе-
ративным вмешательством в целостность корковых нерв
ных элементов проводились в лаборатории И. П. Павлова
в больших масштабах. Удалялась и вся кора головного
мозга, что мы видели в опытах Г. П. Зеленого;
иссекались и отдельные участки коры, имеющие непосред-
ственное отношение к той или иной рецепторной функ-
ции животного. Так, например, удалялась область
двигательных функций, так называемая «сензомотор-
ная»; удалялась область зрительных восприятий, звуковых
и т. д. Вмешательство производилось не только на кор-
ковой массе головного мозга, но и на различных пери-
ферических рецепторных аппаратах. В этом отношении
особого упоминания требуют хирургические эксперимен-
ты Л. А. Андреева, который разработал тончайшую тех-
нику частичных вмешательств на периферическом аппа-
рате слуха (улитка, кортиев орган).
Все. эти эксперименты убеждали в том, что любая
форма условного рефлекса имеет свое предпочтительное
представительство в коре головного мозга. Каждый ус-
ловный раздражитель направляется прежде всего к оп-
ределенной проекционной зоне, от которой и начинает-
ся дальнейшее распространение возбуждения по коре

головного мозга и дальнейшие связи этого возбуждения
с различными функциями организма.
Анализ всей совокупности этих экспериментов
И. П. Павлова убеждает нас в том, что его тезис о пре-
имущественной роли коры головного мозга в образова-
нии и поддержании условнорефлекторной деятельности
у животного остается в силе.
Для решения этого вопроса мы должны принять во
внимание компенсаторные способности центральной нерв-
ной системы в целом. Эти способности в особенно отчет-
ливой форме проявляются тогда, когда в какой-либо
степени нарушаются привычные стандартные функций
организма. Естественно поэтому допустить, что эти ком-
пенсаторные процессы особенно широко возникают имен-
но в том случае, когда кору головного мозга удаляют
целиком. И. П. Павлов не раз указывал на то, что вы-
работка условных связей является такой способностью
животных, которая была приобретена ими в процессе
эволюционного развития. Естественно поэтому принять,
что у различных животных эти функции в какой-то сте-
пени по-различному сохранились и в подкорковом аппа-
рате, который филогенетически первый приобрел способ-
ность к временным связям. То, что условнорефлекторная
деятельность у низших животных возможна и без коры
головного -мозга, в отчетливой форме было показано еще
Ю. П. Фроловым и Э. А. Асратяном. Следовательно, ис-
ходя только из этих общеэволюционных соображений,
мы можем сказать, что кора головного мозга является
функцией условнорефлекторной деятельности только у
тех животных, у которых она эволюционно развилась.
Широкие же возможности образовывать условные реф-
лексы у той категории живых существ, которые еще не
имеют коры головного мозга, показывают, что способ-
ность эта в истории развития живых существ является
универсальной. Опыт с образованием условных рефлек-
сов у рыб, рептилий и других низших позвоночных до-
казывает, что условный рефлекс у них образуется с
большой легкостью. Следовательно, в процессе эволю-
ции эта способность к временным связям, как и многое
другое, передавалась коре головного мозга. И нет ниче-
го удивительного, что у собаки, которая находится
только на одной из стадий этой передачи коре головного

МозГа тонких замыкательных функций, какая-то доли
примитивных способностей образовать условные рефлек-
сы осталась еще в подкорковых аппаратах головного
мозга.
Учитывая исключительную способность головного моз-
га животных к всесторонней компенсации своих наруше-
ний, можно допустить, что при полном удалении коры
головного мозга оставшаяся часть мозга в какой-то сте-
пени мобилизует остатки тех примитивных способностей
к образованию временных связей, которые когда-то в
далеком филогенетическом прошлом были присущи и
подкорковому аппарату.
Все эти соображения приводят к выводу, что у пол-
ноценного животного с нетронутыми нервной системой
и корой головного мозга такие временные образования
являются преимущественной функцией коры головного
мозга. Нервная деятельность целостного животного ор-
ганизована таким образом, что она всегда протекает
наиболее экономными и облегченными путями и меха-
низмами. Трудно допустить поэтому, чтобы собака, у ко-
торой сохранена вся кора головного мозга, использова-
ла в какой-то степени аппараты временных связей, име-
ющиеся или, вернее, сохранившиеся у нее в подкорке.
Следовательно, тезис И. П. Павлова о преимуществен-
ной роли коры головного мозга в образовании условных
рефлексов для полноценного животного является совер-
шенно правильным и непоколебимым.
Это положение, конечно, ни в коем случае не отри-
цает того факта, что любая условнорефлекторная дея-
тельность совершается и осуществляется всеми нервными
структурами, которые заложены по всей вертикали —
от коры головного мозга через подкорковые ганглии до
спинного мозга включительно. Условный рефлекс всегда
представляет собой комплексный акт, в котором высшие
и низшие структуры центральной нервной системы орга-
нически объединены и каждая из них выполняет свою
специфическую роль.
* В связи с вопросом о локализации условнорефлек-
торной деятельности очень важно указать на эволюцию
представлений И. П. Павлова о механизмах образования
временных связей. На первом этапе развития высшей
нервной деятельности схема условного рефлекса состояла

из вновь образующегося пути между проекционным
пунктом, куда попадал условный раздражитель, и слюно-
отделительным центром коры головного мозга. В этой
схеме кора головного мозга принимала участие только
своими проекционными областями.
Мы видели, что первое представление о замыкании
условнорефлекторной связи несколько отступало от этой
схемы. В этом представлении большая роль отводилась
корковому представительству вкусового ощущения, т. е.
вкусовому центру. Эта точка зрения постепенно вновь
восстановилась в школе И. П. Павлова, особенно после
того как сам Иван Петрович высказал плодотворную
мысль о том, что все низшие функции организма, т. е
его безусловные деятельности, и все ор-
ганы, осуществляющие эти деятельности,
имеют в той или иной степени предста-
вительство в коре головного мозга. При
такой точке зрения совершенно естественно допустить,
что любой процесс возбуждения, протекающий на низ-
ших уровнях центральной нервной системы, так или
иначе распространяется и на корковые области мозга.
Из этих положений с логической необходимостью вы-
текает, что не может быть какой-либо врожденной или
безусловной деятельности, которая ограничивалась бы
подкорковыми структурами, если только животное обла-
дает- корой мозга. Каждая из таких деятельностей неиз-
бежно вовлекает в процесс возбуждения и корковые
структуры, прежде всего представительства в коре этих
функций. Отсюда совершенно естественно вытекал вывод,
что образование условною рефлекса, или, как принято
выражаться, «замыкание условной связи» должно проис-
ходить на уровне коры головного мозга между ее проек-
ционными зонами, т. е. между проекцией данного индиф-
ферентного раздражителя и тем представительством,
которое имеет данная безусловная деятельность в коре
головною мозга.
Одним из серьезнейших достижений в последнем пе-
риоде работ лаборатории И. П. Павлова является раз-
витое им учение о системности в работе коры боль-
ших полушарий мозга.
Как и все решающие достижения лаборатории
И. П. Павлова, учение о системности не было совершен-

но неожиданным и новым в практике работ лаборатории.
Оно имело многих предвестников, начиная от самых
ранних периодов работы школы. Тем не менее, следует
отметить, что полное оформление идеи о синтетических
формах деятельности коры головного мозга произошло
в связи с опытами 1930—1932 гг.
Уже давно в лаборатории И. П. Павлова было обра-
щено внимание на одно обстоятельство, которое выделя-
лось из общего хода работ. Суть дела заключалась в
следующем. Экспериментирование с условными рефле-
ксами при постоянных промежутках между отдельными
раздражителями вырабатывает стереотипное отношение
животного ко всей процедуре опытов. К моменту дачи
каждого следующего условного раздражителя у живот-
ного начинает выделяться слюна и без применения раз-
дражителя. Тогда это явление было названо «рефлексом
на время» (Пименов).
В экспериментах П. С. Купалова с кожными раздра-
жениями при помощи большого количества касалок вы-
явилось также, что соотношения между положительными
И. П. Павлов в клинике проф. И. И. Грекова, в связи
с операцией над желчным пузырем

и отрицательными процессами коры, связанными с раз-
личными касалками, подчиняются определенному прави-
лу синтеза всего ряда раздражений в целом. Создава-
лось впечатление, что, наряду с индивидуализированны-
ми реакциями коры головного мозга на данный условный
раздражитель в соответствии с ею качеством и силой,
имеется еще какая-то особая функция коры больших
полушарий по охвату всех условных раздражений в
целом.
Однако эти совершенно очевидные признаки систем-
ности в работе коры больших полушарий не обращали
на себя внимания, пока не появились эксперименты
Э. А. Асратяна и Ю. В. Скипина.
В опытах этих авторов было обнаружено, что если
изо дня в день применять один и тот же порядок разных
условных раздражителей и таким образом создать в не-
котором роде стереотипию эксперимента, то можно полу-
чить совершенно неожиданный для всей практики работ
по высшей нервной деятельности экспериментальный эф-
фект.
Если, после длительною периода стереотипных опы-
тов, в какой-нибудь опытный день дать один и тот же
раздражитель на весь день, т. е. на местах прежних
стереотипных раздражителей, то оказывается, что этот
раздражитель дает не свой секреторный эффект, а тот,
который был бы, если бы действовал раньше применяв-
шийся раздражитель. Иначе говоря, если весь день упо-
требляется свет, как это было в опытах Скипина, то он
будет давать различный условно-секреторный эффект в
зависимости от того, на каком месте он будет применен.
Если свет применить на месте звонка, он будет давать
столько же капель слюны, сколько давал звонок, а на
месте метронома — ровно столько, сколько давал метро-
ном,
В результате такого рода опытов создалось странное
положение, в котором влияние условного раздражителя
как раздражителя определенного качества оказалось в
полном подчинении более синтетической форме работы
коры больших полушарий по охвату всей обстановки
эксперимента в целом.
В связи с такого рода экспериментами возникла идея
о том, что эта системность в работе больших полуша-

рий представляет собой физиологически анализируемый
факт, близкий по своему значению к тому, что иностран-
ные авторы-психологи определили термином «гештальт».
Таким образом, эти опыты открывают возможность точ-
ного 'физиологическою анализа наиболее синтетиче-
ских форм деятельности коры больших полушарий и
тем самым помогают вести борьбу с попытками
гештальтистов объяснить этот синтез на идеалистиче-
ском основании.
Как исследователь, И. П. Павлов вырос в постоянном
тесном общении с клиникой; поэтому естественно, что на
протяжении всей своей творческой жизни он стремился
каждое свое достижение в той или иной степени связать
с клинической практикой. Это можно было видеть уже в
работах 70-х годов, когда он проводил свои первые иссле-
дования с поджелудочной железой и в особенности с
перевязкой протоков поджелудочной железы. Это- в еще
большей степени выразилось при работе в области кро-
вообращения, и уже в совершенно отчетливой форме
Павлов ставил перед собой клинические задачи в период
работ по пищеварению. Обнаружив способность орга-
низма к образованию условных рефлексов, он с первых
же шагов этого учения стал применять его к тем обла-
стям жизни, где это могло иметь место. Характеризуя
биологический смысл временной связи, он показывал ши-
рокое значение ее для всего поведения животных и че-
ловека.
Особенно выявилось значение всех основных положе-
ний Павлова о высшей нервной деятельности в тот
период, когда появились первые признаки патологиче-
ских реакций, полученных в лаборатории при опытах с
экспериментальным неврозом. Эти же соображения об
использовании для клиники механизмов патологических
реакций животного не раз возникали у Павлова и в
связи с различного рода оперативными вмешательствами
на коре головного мозга. Получение экспериментального
невроза у животного вскрыло широкие возможности при-
менения достижений лаборатории к клинической практи-
ке. Отсюда возник ряд идей, которые потом так успешно
разрабатывались и в лаборатории и в клинике.
Можно упомянуть о регулирующем действии брома
на соотношение торможения и возбуждения, о значении

желез внутренней секреции для высшей нервной деятель-
ности, о влиянии кастрации, удаления щитовидной же-
лезы и т. д. как факторов, определяющих патологию и
недостаточность нервной деятельности. Сюда же надо
отнести исследование реакции нервной системы живот-
ного на сверхсильные раздражители, охранительную и
целебную роль торможения в этих реакциях и т. д. Все
это представляет собой далеко не полный перечень тех
точек соприкосновения с клинической практикой, кото-
рые лаборатория И. П. Павлова установила в самом
расцвете ее деятельности.
В связи со всей серией перечисленных выше вопросов
нарастала все большая и большая необходимость всту-
пить в тесный контакт с клинической практикой в форме
систематическою разбора болезней. Этот контакт должен
был осуществляться не только в виде простого собеседо-
вания и общения с клиницистами. Наоборот, лаборато-
рия И. П. Павлова должна была приобрести собствен-
ные клиники, которые были бы своего рода местом по-
стоянной проверки новых взглядов и новых открытий,
полученных в лабораторном изучении высшей нервной
деятельности.
Для решения всех этих вопросов при лаборатории
И. П. Павлова в 1925 г. были открыты специальные
клиники — неврологическая и психиатрическая. Они ста-
ли центром клинико-физиологического опыта по высшей
нервной деятельности.
Работа лабораторий И. П. Павлова была организова-
на таким образом, что одна часть ее проводилась в
теоретических лабораториях, а другая — в этих двух
клиниках.
Каждую среду ученики Павлова собирались в утрен-
ние часы в лаборатории для разбора всего материала,
полученною за истекшую неделю. А после обеденного
перерыва те же ученики в полном составе переходили в
одну из клиник, и здесь И. П. Павлов проводил тща-
тельный разбор отдельных клинических случаев. В осо-
бенности его интересовала шизофрения.
Благодаря такому органическому общению теории и
клинической практики постепенно вырисовывались кон-
туры совершенно новых методов исследования наиболее
важных патологических процессов человеческого мозга

Сам И. П. Павлов придавал чрезвычайно большое зна-
чение этой работе и всякий раз испытывал большое удо-
влетворение, когда ему удавалось разъяснить запутан-
ный клинический случай с физиологических позиций. При
этом он обычно говорил:
— Ну вот, видите, как мы приблизились к практике.
Еще одну неясную клиническую этикетку расшифровали.
Он считал, что клиницисты, вынужденные помогать
больному, не могут ждать, когда будут в совершенстве
изучены многие сложные процессы человеческого мозга.
Практика жизни требует от них какой-то классификации
патологических форм, обозначения и занесения разных
заболеваний и их симптомов в определенную* категорию.
Болезненный процесс получал свою «этикетку».
Все, кто бывал на этих клинических разборах, помнят,
с каким воодушевлением и исключительно тонким ана-
лизом И. П. Павлов подходил к исследованию каждого
клинического случая. Не упускалась ни одна деталь за-
болевания, тщательно опрашивался сам больной, подроб-
нейшим образом изучалась его история болезни, и после
этого в дружеской атмосфере взаимного обсуждения
Иван Петрович с поразительной четкостью вскрывал зна-
чение каждого клинического признака. Именно здесь, в
этой обстановке, у него родились первые мысли о том,
что специфическое отличие человека заключается в его
способности переводить непосредственные, «первичные»
сигналы от жизненной обстановки, во вторичные сигна-
лы, которые по своей сути должны давать обобщенное
представление о текущей действительности.
Так родилось учение о второй сигнальной системе как
специфической функции человеческого мозга, выражен-
ной главным образом в его речевой деятельности. Это
новое и смелое обобщение Павлова позволило наметить
путь для изучения высшей нервной деятельности челове-
ка, в особенности патологических проявлений в области
нарушения речевых функций.
Приведенные примеры показывают, что творческий
гений Павлова не знал границ для анализа и синтеза
сложных явлений в области поведения животных и че-
ловека. К чему бы ни прикасался его ум, он с порази-
тельной быстротой схватывал самое существенное, что
характеризовало данную область или разбираемый

вопрос, и немедленно, какими-то незримыми нитями, свя-
зывал этот вопрос со всем многообразием жизненных
явлений целостного организма.
Приведенный здесь краткий очерк достижений
И. П. Павлова, конечно, далеко не полно охватывает его
деятельность. Однако этого вполне достаточно, чтобы
видеть те главные пути, которыми он шел к укреплению
величайшего достижения русской и советской науки.
В одном из своих писем он писал:
«...если бы осуществилась и моя мечта, чтобы наша
лабораторная коллективная работа заметно дала себя
знать на устроение человеческого счастья и чтобы она
в моей любимой науке оставила достойный памятник
русского ума».6
Деятельность Павлова имела такое огромное значение
для мировой научной мысли и, конечно, в первую оче-
редь для нашей любимой родины, что он действительно
оставил нерушимый памятник высочайших достижений
русского ума.
6 Архивный материал. Архив АН СССР, фонд 2, опись 17.
№ 115.

Глава XIV
И. П. ПАВЛОВ КАК ГРАЖДАНИН И ПАТРИОТ
И. П. Павлов был патриотом в самом великом значе-
нии этого слова. Всем своим существом он принадлежал
родине. Он горячо любил свою страну и всей душой был
предан русской науке, призывая и своих учеников бо-
роться за нее всеми силами. Он с большим вниманием
следил за пульсом окружающей его жизни, и в особен-
ности той новой жизни, которая стала строиться в Рос-
сии после Октябрьской революции.
Вопрос о том, являются ли наука и деятельность уче-
ного достоянием человечества или какой-либо отдельной
нации, Павлов для себя решал совершенно определенно:
хотя отдельные научные открытия и могут быть исполь-
зованы для облегчения жизни человечества вообще, сам
ученый всем существом и всеми помыслами должен при-
надлежать своему отечеству, своему народу, который
поддерживает и развивает его творчество, своей земле,
которая питает его своими соками и способствует подъ-
ему его душевных сил. Но любовь Павлова к родине не
была слепой. Он видел недостатки в русской жизни при
царском строе и с горечью, а иногда с неудержимым
протестом заявлял о «прогнившем царском режиме».
Он горько переживал позор распутинщины и рассматри-
вал ее как падение морального престижа России на
международной арене. Он говорил тогда:
— Нет, только революция может спасти Россию.
Правительство, которое довело страну до такого позора,
должно быть свергнуто.
Получив суровое трудовое воспитание в семье, буду-
чи привязан к земле уже с момента первого сознатель-

ного отношения к окружающему, Павлов на всю жизнь
полюбил русскую природу и ее красоты.
Любое сравнение России с другим государством, осо-
бенно когда он бывал за границей, для него всегда за-
канчивалось решением в пользу своей родины, а пере-
ехав границу при возвращении, он облегченно вздыхал.1
Почти все его высказывания, имеющие официальный
характер, заканчиваются подчеркнутым указанием на
достоинство русской научной мысли. Так, посылая
Ленинградскому обществу физиологов им. Сеченова бла-
годарность за приветствие его в связи с шестидесятиле-
тием его научной деятельности, он пишет:
«Приношу Физиологическому обществу имени Сече-
нова мою искреннюю благодарность за чествование спе-
циальным заседанием моей 60-летней научной работы.
Да, я рад, что вместе с Иваном Михайловичем и пол-
ком моих дорогих сотрудников мы приобрели для могу-
чей власти физиологического исследования вместо поло-
винчатого весь нераздельно животный организм. И это —
целиком наша русская неоспоримая заслуга в мировой
науке, в общей человеческой мысли.2
Ленинград, 14 октября 1934 г. Иван Павлов»
1 С. В. Павлова. Воспоминания. «Новый мир», 1943, № 3,
стр. 132.
2 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 27.
Факсимиле письма И. П. Павлова Ленинградскому обществу
физиологов имени И. М. Сеченова

Здесь, в последней фразе этого письма, совер-
шенно отчетливо отражены взгляды Ивана Петровича на
русское и общечеловеческое. Он признавал общечелове-
ческое значение научных достижений, но вместе с тем,
по его глубокому убеждению, русский ученый, внося
вклад в общечеловеческую мысль, должен постоянно ду-
мать о том, что этот вклад он делает от науки своего
отечества, которую он всеми силами стремится сделать
еще более великой, передовой.
Письмо И. П. Павлова Президиуму Всесоюзной Академии Наук
в ответ на поздравление его с юбилеем
С особенной силой это настроение выражено в обра-
щении И. П. Павлова к Президиуму Всесоюзной Акаде-
мии Наук:
«Горячо признателен родной Академии за привет и
добрые пожелания.— Что ни делаю, постоянно думаю,
что служу этим, сколько позволяют мне мои силы, преж-
де всего моему отечеству, нашей русской науке. И это
есть и сильнейшее побуждение и глубокое удовлетворение.
Академик Иван Павлов».3
3 Архивный материал. Архив АН СССР, фонд 2, опись 17,
№ 126.

Немало можно привести документов, в которых встре-
чается один и тот же лейтмотив: русская наука должна
быть в центре внимания каждого исследователя, ее
величие должно быть конечной целью деятельности
каждого ученого нашей великой Родины.
Особенно хорошо это настроение И. П. Павлова было
известно нам, его ученикам. Каждый раз, когда заходи-
ла речь о каком-нибудь упущении нашей физиологии,
он всегда, делая комический жест, с досадой восклицал:
— Эх, прозевали, упустили из своею дома!
Желание прославить родину достижениями русской
науки проявлялось положительно в каждом его выска-
зывании. Он часто говорил ученикам: «Боритесь за рус-
скую-науку, как львы!» И эту формулу он претворял в
жизнь прежде всего сам. Это особенно сказалось в его
отношении к иностранным исследователям, делавшим
вид, что они не замечают каких-либо достижений рус-
ской науки. Павлов немедленно выступал в печати, рез-
ко заявлял, что авторы просмотрели такие-то работы, и
восстанавливал истинный приоритет. Достаточно про-
смотреть биологическую литературу за 90-е годы, чтобы
увидеть, как много таких литературных «справок» было
дано И. П. Павловым. Это лишь одно из проявлений
его упорной борьбы за процветание науки на родине.
Великая любовь к своей родине определила и его от-
ношение ко всем событиям политической жизни в цар-
ской России. Будучи убежденным демократом, он отри-
цательно относился к царскому правительству, находил
его поведение недостойным своей страны, а его пораже-
ние в японской войне считал позором для России.
Неудивительно поэтому, что свержение царского ре-
жима в России им было принято с большим воодушевле-
нием и с искренней радостью. В разговорах с окружаю-
щими он оживленно обсуждал судьбу России после
революции, высказывал свои планы, пожелания, пред-
положения.
Иван Петрович не занимался специально политико-
экономическими вопросами, но известно, что еще в конце
90-х годов он познакомился с «Капиталом» Маркса.
По мере того как молодое советское государство укре-
плялось, как стали выявляться первые признаки* осуще-
ствления грандиозного плана перестройки страны, Пав-

лов стал еще более внимательно следить за всем, что
происходило вокруг него. Прежде всего он увидел, что
революция осуществляет чаяния народа и что она не
только не пошла в разрез с наукой, чего он опасался,
а, наоборот, стала строить новое государство целиком
на основе научных достижений, и именно поэтому даже
в самое тяжелое время экономической разрухи совет-
ское правительство взяло под опеку все научные учре-
ждения, которые были ценны для развития Советской
страны.
Это целиком соответствовало настроению И. П. Пав-
лова. Он сам стал указывать на успехи советского стро-
ительства и принял участие в работе Ученого медицин-
ского совета Комиссариата здравоохранения, куда был
приглашен вместе с гигиенистом Хлопиным.
Особенное влияние на него оказала встреча с
A. М. Горьким, который раскрыл перед ним истинные
задачи советского строя и перспективы развития его лю-
бимой родины. Он убедился, что его дело — физиология
высшей нервной деятельности — очень высоко оценивает-
ся советским государством и его организатором
B. И. Лениным
В 1921 г. за подписью В. И. Ленина был издан дек-
рет, в котором особенно подчеркивалась выдающаяся
роль работ И. П. Павлова и регламентировались необ-
ходимые условия для успешного развития его деятель-
ности.
Это было время, когда работа Павлова находи-
лась в тягчайшем положении. Мне хорошо памятен тот
трудный период в жизни лаборатории. Помещение не
отапливалось, собак кормить было нечем, а все «под-
крепления» безусловным раздражителем производились
главным образом за счет самого сотрудника...
Но Павлов не прекращал работы; он настойчиво шел
вперед, развивая любимое дело. И вот в этот-то момент
издан был декрет В. И. Ленина, который радикально
менял положение лаборатории Павлова.
Очень характерен для Павлова его отказ уехать за
границу. В тяжелые годы экономической разрухи некото-
рые из русских ученых бежали из Советской России,
убоясь трудностей переходного периода. Кое-кому из

иностранных деятелей весьма улыбалась перспектива
«заманить» в Западную Европу и величайшего русского
физиолога. Однако посланники, выполнявшие эту мис-
сию, получили резкий отпор со стороны Павлова, кото-
рый не мог допустить мысли об измене родине.
В последние годы жизни он все более и более
убеждался в том, что Октябрьская революция открыла
в жизни русского народа новую великую эпоху. Он
неоднократно писал всякого рода обращения с явным
желанием внести как можно больше теплоты в свои вы-
сказывания. В этом отношении исключительного внима-
ния заслуживает его знаменитое, насыщенное беско-
нечной любовью письмо к молодежи, которая всегда
была предметом его внимания.
Это письмо является документом огромной важности.
В нем с непревзойденной искренностью раскрыты
внутренние пружины творческой деятельности самого
Павлова.
Иван Петрович сочетал в себе огромные творческие
дерзания, создавшие эпоху в науке, с исключительной
простотой. Как выразился один из крупных физиологов,
он представлял собой в подлинном смысле «чемпиона
простоты».
Как гражданин Советского Союза он считал своим
долгом отзываться на выдающиеся события в обще-
ственной жизни страны. Направляя письмо Всесоюзному
слету горняков, он писал:
«Уважаемые горняки! Всю мою жизнь я любил и
люблю умственный труд и физический и, пожалуй, даже
больше второй. А особенно чувствовал себя удовлетво-
ренным, когда в последний вносил какую-нибудь хоро-
шую догадку, т. е. соединял голову с руками.
Вы попали на эту дорогу. От души желаю Вам и
дальше двигаться по этой единственно обеспечивающей
счастье человека дороге.
С искренним приветом И. Павлов, академик».
7 января 1936 г., Колтуши.4
4 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 31.

Внимание со стороны И. П. Павлова к труду горня-
ков, к их жизни и быту проявлялось довольно часто.
Здесь уместно будет рассказать об одном эпизоде, свя-
занном с его отношением к горнякам Донецкого бас-
сейна.
3 февраля 1936 г., после одной из моих лекций на
шахте Бурое «О жизни и деятельности И. П. Павлова»,
произошел стихийный митинг, на котором слушатели
лекции — горняки Донбасса избрали И. П. Павлова «по-
четным горняком» с вручением ему, как полагалось по
традиции, горняцкой лампочки. Мне была поручена по-
четная миссия вручения Павлову документа о его избра-
нии в «почетные горняки». Возвратясь из Донбасса, я
отправился к Павлову. Надо было видеть, как он был
растроган. Он оживленно расспрашивал о жизни горня-
ков, об условиях их труда и о многом другом. Глубоко
тронутый их вниманием к нему, он непрестанно твердил:
«Обязательно напишу им ответ, обязательно напишу».
Внезапная болезнь и смерть помешали ему выполнить
это обещание.
Отношение Павлова к успехам советского строитель-
ства принимало совершенно определенные формы, по ме-
ре того как он все больше и больше убеждался в пра-
вильности правительственных мероприятий. Неясный ему
вначале замысел стал ясным, когда появились результа-
ты, которые можно было наблюдать воочию. Под
мудрым водительством большевистской партии Советская
страна окрепла, она приобрела огромный международ-
ный авторитет. Грандиозные экономические мероприятия
изменили лицо страны, превратив ее из отсталой аграр-
ной в крупнейшую индустриальную державу мира. Осо-
бенно его поражало внимание советского правительства
к науке. Размеры помощи науке и размах ее организа-
ции в Советском Союзе приводили его в восхищение и
вместе с тем, что характерно для честного ученого, все-
ляли опасение не оправдать этой щедрости... И. П. Пав-
лов не мог не видеть всех этих достижений и с каждым
днем все более и более склонялся к мнению, что «соци-
альный эксперимент» удался. Выступление на Между-
народном конгрессе физиологов в 1935 г. является при-
мером его патриотизма, свидетельством его полной веры
в успех советского строительства.

Обращаясь к иностранным гостям во время приема
правительством делегации XV Международного конгрес-
са физиологов, И. П. Павлов сказал:
«Как Вы знаете, я экспериментатор с головы до ног.
Вся моя жизнь состояла из экспериментов. Наше прави-
тельство также экспериментатор, только несравненно
более высокой категории. Я страстно желаю жить, что-
бы увидеть победное завершение этого исторического
социального эксперимента» (1935 г.).5
Его письмо преподавателям и студентам Саратов-
ского медицинского института является одним из много-
численных документов, выражающих его любовь к Со-
ветской стране.
Ленинград
8.11.1934
«Приношу профессорско-преподавательскому составу
и студентам Саратовского Государственного Медицин-
ского Института и членам Общества врачей-терапевтов,
хирургов, невропатологов и психиатров мою сердечную
благодарность за чрезвычайно дружескую оценку моей
научной деятельности и добрые пожелания. Если бы и в
самом деле судьбе угодно было дать мне возможность
с достаточными силами и дальше служить нашей доро-
гой родине.
Академик Иван Павлов»
В июле 1935 г.. отдыхая в Колтушах, он сказал:
«Отдыхаю- сейчас в своих любимых Колтушах.
И я очень, очень хочу жить еще долго... Хоть до ста
лет... и даже дольше!... Хочется долго жить потому, что
небывало процветают мои лаборатории. Советская власть
дала миллионы на мои научные работы, на строитель-
ство лаборатории. Хочу верить, что меры поощрения
работников физиологии, а я все же остаюсь физиологом,
достигнут цели, и моя наука особенно расцветет на
родной почве...» 6
Павлов умер глубоко убежденный в успехе предпри-
нятого советским правительством, как он выражался,
социального эксперимента. Успехи социалистического
5 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940, стр. 30.
6 И. П. Павлов. Цит. соч., стр. 31.

строительства он видел во всем и с особенной четко-
стью — в своем деле. Никогда прежде лаборатории
И. П. Павлова не имели такой мощной материальной
базы и никогда до этого не были так полно обеспечены
все стороны его творчества: физиологический экспери-
мент, клиника и генетика высшей нервной деятельности.
Только презрение могут вызвать те фантастические
выдумки, с которыми иногда приходится встречаться в
зарубежной литературе, вроде того, что Павлов де под-
держивается советским правительством не потому, что
оно интересуется наукой и покровительствует ей, а по-
тому только, что учение Павлова помогает правитель-
ству бороться с религией. Конечно, учение Павлова о
высшей нервной деятельности животных и человека со-
вершенно разрушает всякого рода религиозные пред-
рассудки о душе и о ее жизни в загробном мире. Одна-
ко, укрепляя лабораторию И. П. Павлова, советское
правительство делает это прежде всего потому, что уче-
ние Павлова представляет собой одно из величайших
достижений передовой науки.
Этого не могут не признать и некоторые буржуазные
ученые. Так, например, крупнейший английский физиолог
Факсимиле письма И. П. Павлова профессорам и студентам
Саратовского медицинского института в ответ на приветствие и
присвоение его имени одной из аудиторий Института

Джозеф Баркрофт, вспоминая о И. П. Павлове, пишет:
«Упрощенное суждение, что Павлов своим положением
был обязан материалистическому направлению своих ра-
бот по условным рефлексам, служившим опорой для
борьбы с религией, обнаруживает недооценку как Павло-
ва, так и советской власти. По мере того как культура
отказывается от веры в сверхъестественное, наивысшей
формой науки будет считаться изучение человека, а выс-
шей фазой этой науки — изучение природы интеллекта и
его деятельности. Такого рода исследования пользуются
особым вниманием в СССР. ...Судьба пожелала, чтобы
человек, сделавший больше всех в области эксперимен-
тального анализа работы интеллекта, жил в стране, где
современная ему культура поставила интеллект на ту
высоту, которая в других странах уделяется лишь сверхъ-
естественному».
В последнее время в англо-американской печати все
чаще й чаще приходится встречать попытки в той иди
иной форме дискредитировать оригинальность учения
И. П. Павлова. Эти попытки не что иное, как злостная
клевета.
Павлов всю свою жизнь был пламенным патриотом.
Его любовь к родине, горячее желание еще больше
возвеличить ее своими успехами, его непримиримая борь-
ба со всякими попытками принизить заслуги отечествен-
ной научной мысли — все это достойно подражания и
должно служить образцом в жизни и деятельности каж-
дого ученого.

Глава XV
ОБРАЗ И. П. ПАВЛОВА КАК ЧЕЛОВЕКА
Греческий философ Гераклит сказал: «По какой бы
дороге ты ни шел, ты никогда не дойдешь до краев души
человеческой. Так она широка!» Если этот афоризм при-
меним к внутреннему содержанию каждой человеческой
личности, то он становится особенно значительным, ког-
да речь идет о таком многогранном и глубоком по своим
творческим исканиям человеке, каким является И. П.
Павлов. Было бы большой смелостью надеяться, что
данная автором характеристика И. П. Павлова может
быть исчерпывающей. Даже тот, кто каждодневно об-
щался с ним, оказывается в непреодолимом затруднении,
как только пытается провести оценку его личности.
Обычные масштабы и закономерности оказываются
мало применимыми к нему. Сегодня он совершенно иной,
чем вчера, и даже для двух близких моментов его на-
строение и приемы обращения с научным материалом
меняются так быстро, что посторонний человек с трудом
поспевает за быстрым ходом его мысли.
При первом же приближении к этому человеку вы
ощущаете все величие его натуры, при более же близком
знакомстве вы убеждаетесь, что этот необычайный чело-
век держит в руках какую-то свою тайну творческих
приемов, не похожих на другие. Иван Петрович обладал
не обычными «простотой и скромностью», о которых при-
нято говорить, когда хотят подчеркнуть достоинства
крупного человека. Простота Павлова приобретала со-
вершенно особое свойство от того, что ее всегда сопро-
вождало недосягаемое интеллектуальное величие.

Интересы Ивана Петровича, столь различные по сво-
ему масштабу, были органически сплетены какой-то не
зримой нитью, каким-то непонятным свойством его глу-
боко обаятельной личности. Именно это и делало его
простым и доступным каждому. Знаменитый русский
художник М. В. Нестеров, написавший замечательные
портреты И. П. Павлова, познакомился с ним только
во время сеансов. Он так описывает первое посещение.
И. П. Павлова и свое знакомство с ним:
«Не успел я осмотреться, сказать несколько слов и
ответить на приветствия супруги Ивана Петровича, как
совершенно неожиданно, с какой-то стремительностью,
прихрамывая на одну ногу и громко говоря, появился
откуда-то слева из-за угла, из-за рояля, сам «легендар-
ный» человек. Всего чего угодно, а такого «выхода» я не
ожидал. Поздоровались, и я вдруг почувствовал, что с
этим необычайным человеком я век был знаком. Целый
вихрь слов, жестов неслись, опережая друг друга... Более
яркой особы я и представить себе не мог... Я был сразу
им покорен, и покорен навсегда. Иван Петрович не был
похож на все официальные снимки, что я видел, и писа-
ние портрета тут же мысленно было решено. Иван Пет-
рович был до нельзя самобытен и непосредственен. Этот
старик 81 года, был «сам по себе», и это «сам по себе»
было настолько чарующе, что я позабыл о том, что я не
портретист, во мне исчез страх перед неудачей. Просил-
ся художник, заглушивший все. Осталась лишь неутоли-
мая жажда написать этого дивного старика». 1
В этой характеристике, полной художественной непо-
средственности, лучше всего отображен образ этого
незабываемого человека. Его простота была в какой-то
степени парадоксальной: он казался «простым» и в то
же время как-то сложно объединял в себе неистощимое
разнообразие красок, доступных каждому другому чело-
веку только в отдельности, в ограниченной степени. У не-
го не были столь заметны обязательные для всех людей
возрастные особенности развивающейся личности. Под-
нимаясь на высшую степень интеллектуального развития,
он какой-то только ему понятной силой умел удерживать
1 Воспоминания М. В. Нестерова о своих встречах с И. П. Пав-
ловым цитируются по рукописному тексту, любезно предоставлен-
ному мне автором в 1936 г.

свежими и все прошлые, самые ранние черты и особен-
ности его юношеского характера.
Он мог часами с искренним весельем играть со свои-
ми малолетними внучками, и в эти моменты лишь нали-
чие морщин и седой бороды — этих неизбежных призна-
ков телесной старости — говорило об огромном жизнен-
ном пути, пройденном этим весело хохочущим человеком.
Можно привести такой любопытный эпизод. По лабо-
ратории Павлова проходит экскурсия из «высокопостав-
ленных» лиц. Среди них... сиамский принц. Закончив
обзор своих изумительных экспериментов и оторвавшись
на минуту от изложения мировых достижений в области
пищеварения и высшей нервной деятельности, Павлов
вдруг обращается к принцу и жалуется ему на то, что
в его марочной коллекции нехватает сиамских марок.
Удивленный и польщенный этой просьбой принц просит
своего секретаря записать эту странную просьбу вели-
кого русского ученого. Через несколько дней коллекция
И. П. Павлова украсилась целой серией марок Сиам-
ского государства...
Прожив 86 лет, он с удивительной свежестью сохра-
нил в себе способность к детскому веселью и к юноше-
ской страстности.
Отсюда свежесть его воспоминаний о переживаниях
далекого детства. Мы видели, как это проявилось у него
в 1935 г. в известной уже нам поездке в Рязань к род-
ным местам.
Такое счастливое сочетание юношеской страстности,
непосредственности и простоты с научным гением про-
шло красной нитью через всю его жизнь.
Жизнерадостность, богатство эмоциональных красок,
исключительная острота воображения и интеллектуаль-
ная сила — все эти качества являлись важнейшими
условиями успеха в его плодотворной деятельности.
Обладая с детства впечатлительным экспансивным ха-
рактером, временами склонный к бурным вспышкам и
увлечениям, он целиком отдал все эти свойства своей
непосредственной натуры делу научного творчества.
Трудно сказать, где в его характере кончалась бур-
ная вспыльчивость юноши и начиналась разумная урав-
новешенность зрелого ученого. Временами эти противо-
положные начала человеческой личности мгновенно

сменяли одна другую, и тогда невольно зарождалось
чувство восхищения перед неиссякаемой энергией этого
вечно юного человека.
Мне пришлось близко соприкасаться с И. П. Павло-
вым только в последние пятнадцать лет его жизни. Но
судя по рассказам его старых сотрудников и отдельным
воспоминаниям «старичков», попавшим в литературу, он
мало изменился в этом отношении за 55 лет своей науч-
ной деятельности. Вспышки гнева достигали у него осо-
бенной силы тогда, когда он находился на высоких сту-
пенях творческого напряжения. Была ли это ответствен-
ная операция, ставился ли эксперимент, страстно ожи-
давшийся много времени,— в эти моменты всякий
промах, неаккуратность и недобросовестность сотрудника
вызывали в нем бурное негодование. Это свойство его
характера, не покидавшее его всю жизнь, проливает не-
который свет на творческие особенности Павлова: выс-
шая степень напряжения и концентрация внимания на
одной мысли, на одном предмете непременно вели к
резкой вспыльчивости, если встречались какие-либо
помехи в осуществлении возбуждающего замысла. Но
он всегда исправлял впоследствии создавшуюся напря-
женную обстановку дружеской приветливостью.
У нас немало документальных характеристик
И. П. Павлова, сделанных современниками первого
этапа его научного развития. Эти документы отчетливо
характеризуют напряженность Павлова в рабочей обста-
новке. Проф. Д. А. Каменский, бывший когда-то в Бот-
кинской лаборатории сотрудником И. П. Павлова, вспо-
минает:
«Я его знал в личной жизни,— добрейший был чело-
век, необыкновенно милый, но я был поражен тем, как
круто он обращался с помощниками во время операций.
...После операции он опять мог быть с вами в приятель-
ских отношениях».2
Всем известно его обычное выражение для этих слу-
чаев: «Брань — делу не помеха».
Наиболее полно жизненная энергия И. П. Павлова
сказалась в его отношении к молодежи, в его оценке
2 Стенограмма воспоминаний Д. А. Каменского. Хранится в му-
зее Отдела физиологии ИЭМ им. Павлова в Ленинграде.

МОЛОДОСТИ как самого продуктивного периода в жизни
человека.
В бытность студентом Медико-хирургической акаде-
мии, познакомившись со своей будущей женой, студент-
кой Педагогических курсов Серафимой Васильевной Кар-
чевской, он написал подлинный гимн молодости, харак-
теризующий не только его искренние убеждения, но и
программу действий на многие годы последующей жизни.
Он писал:
«...Только молодости принадлежат истинные чувства
и истинный вкус жизни, только в ней человек всего бо-
лее походит на человека. Вся остальная жизнь есть
какое-то систематическое безобразное, возмутительное
изувечение человеческой природы. Человека как будто
окармливают каким-то ядом — и потерявши сознание, он
начинает все делать наперекор его истинным потребно-
стям, его истинному счастью.
В молодые годы человек живет жизнью мысли: он
хочет все знать, надо всем останавливается, усиленно
читает, спорит, пишет, он знает бури и ненастья мысли,
но и трепещет временами от радости познания, решения,
отгадки. И, главное, он чувствует, что это и есть суть
жизни, что не будь этого, не стоит и жить.
В молодые годы человек понимает жажду дела, ее
резкие мучения, но и незаменимые радости борьбы с
собою, с другими, успехов, побед и т. д.
...Что* мудреного, что молодой ум так деятелен, так
прыток? На то он и молодой. Осмотритесь внимательней!
Эта прыткость не в нем одном. Посмотрите, как бес-
конечно подвижны, деятельны мышцы ребенка, с какой
страстью ищут себе работы мышцы молодого человека.
Да что — человек! Посмотрите на любое молодое живот-
ное: котенка, медвежонка, цыпленка. Везде та же
подвижность, жажда деятельности: беспрестанные игры
и в одиночку и в компании, всевозможные предприятия,
постоянное любопытство.3
Что мудреного, что деятельность молодого ума такая
живая, страстная! Ведь он так мало знает, ведь для него
так много нового. Новое всегда, во всех областях чело-
3 С. В. Павлова. Воспоминания, «Новый мир», 1946, № 3,
стр. 97.

веческой души имеет такую силу прельщать, возбуждать.
Возьмите человека какого ни на есть возраста и разви-
тия, обставьте его чем-нибудь новым, необыкновенным,—
он разахается от интереса, он засыпет вас вопросами:
как, что, почему? 4
...Мой план ясен. Я должен с самою начала изобра-
зить молодость, дать ее характеристику и затем уже
представить ее медленный и сложный переход в следую-
щий период жизни. Понятно, что в изображении молодо-
сти я себя ограничу: я возьму только ту часть молодежи,
которой посчастливилось вкусить от древа познания
добра и зла».5
Из этих воспоминаний Серафимы Васильевны Пав-
ловой- становится понятным, почему из всех писем
И. П. Павлова самым страстным, самым искренним и
полным художественного жизнеощущения было его зна-
менитое письмо к советской молодежи. Он сам был всю
жизнь молод, и неудивительно, что с молодостью его
связывала незримая нить общих интересов, общность
жизнеощущения.
Интересы И. П. Павлова за пределами физиологии
были весьма многосторонни. Он всю свою жизнь был
страстным коллекционером, причем коллекционировал с
одинаковым азартом как жуков и бабочек, так и образ-
цы русской живописи. Вспоминая о его страсти к кол-
лекционерству, Серафима Васильевна пишет:
«Невозможно было сказать, что доставляло . Ивану
Петровичу больше радости,— новая ли картина или но-
вая бабочка, новая ли марка, или новый цветок. Каждая
новость в коллекции занимала его и доставляла большое
наслаждение».6
Особенно много внимания он уделял, уже в профес-
сорские годы, собиранию коллекции бабочек. В середине
90-х годов в его столовой можно было видеть несколько
ящиков, вывешенных на стене, в которых за стеклом
располагались образцы пойманных им бабочек. Чтобы
пополнить свою коллекцию, он проявлял много остро-
умия и забот. Если далеко на восток, например в Сред-
4 С. В. Павлова. Цит. соч., стр. 109.
5 Там же, стр. 104.
6 Там же, стр. 138.

нюю Азию, по поводу какой-нибудь эпидемии уезжала
врачебная экспедиция, И. П. непременно давал задание
знакомым врачам наловить ему туземных бабочек и
тщательную инструкцию, как их сохранить, перевезти
и т. д.
Мечтая о приобретении отдельных красивых бабочек,
как, например, «траурный плащ», «красная орденская
лента» и др., он постоянно искал способов поймать их.
Приезжая в Рязань к отцу, он брал с собой необходи-
мые снасти и направлялся в кладбищенский парк или
Рюминскую рощу, где часами выслеживал нужную ему
добычу. Поймав бабочек, он тщательно укладывал их в
ящики, пересыпал нафталином, проявляя массу забот по
сохранению драгоценного груза...
Трудно представить себе его восторг, когда однажды
в день рождения ему подарили яркосинюю бабочку с
металлическим блеском, шириной в 10 см, обитательни-
цу острова Мадагаскара. Эту бабочку он немедленно
поместил в центре всей своей коллекции.
Добывание бабочек способом обычной ловли иногда
перерастало у И. П. Павлова в активное выведение
нужных бабочек. Он собирал с помощью мальчишек
гусеницы в саду, выкармливал их листьями и добивался
того, что они начинали у него окукливаться. После этого
он уже легко получал бабочку.
В 90-х годах прошлого столетия вышла в свет нашу-
мевшая в то время книга Клейна «Астрономические ве-
чера». И вот вся семья Павловых — сам Иван Петрович,
его племянник Александр Федорович и сын Владимир
с невероятным азартом принялись изучать астрономи-
ческие явления. Началось соревнование в узнавании
созвездий, и целыми ночами любители-астрономы проси-
живали пред окном, проделывая путешествие по небу.
К этим путешествиям Иван Петрович относился серьез-
но. Он даже купил для этого ходовой тогда атлас звезд-
ного неба Мессера. Астрономический азарт особенно
разгорелся, когда вся компания захотела увидеть Сириус.
В холодную зимнюю ночь И. П. Павлов и его ком-
паньоны по астрономическим упражнениям вышли на
Введенскую площадь, где тогда жили Павловы, и с
нетерпением ожидали появления Сириуса. Надо было
видеть, как профессор физиологии Военно-медицинской

академии выплясывал от радости, когда в три с полови-
ной часа утра на небе появился Сириус...
За что бы ни брался этот замечательный человек, все
у него проходило с захватывающим настроением, с пол-
ноценным жизнеощущением. Он бывал целиком погло-
щен каждым новым увлечением и отдавал ему весь свой
молодой задор.
Была у него одна страсть, которая красной нитью
прошла через всю его жизнь,— это страсть к разведению
цветов.
Он был равнодушен к букетам из срезанных цветов.
Он любил в подлинном смысле живую природу, и по-
тому в квартире Павловых в дни различных юбилеев и
именин всегда стояли ряды банок с живыми, полноцен-
ными цветами — гиацинтами, примулами и др.
Стилизованный рисунок бабочки, сделанный самим
И. П. Павловым

На своей даче в Силомягах И. П. Павлов отдавал
много времени уходу за цветами. Его часто можно было
видеть поднимающимся с ведрами в руках по крутой
дорожке от реки к саду. Как садовник он имел и свой
вкус в этом деле. Ему не нравилось рассаживать гото-
вую, где-то созревшую рассаду. Будучи естествоиспыта-
телем, он любил наблюдать весь процесс произрастания
цветов, от начала до конца.
Ранней весною И. П. Павлов уставлял все окна
своей квартиры большими ящиками, наполненными зем-
лей, и рассеивал семена любимых цветов — резеды,
левкоя, настурции и др. Особенное внимание он уделял
левкоям.-На его цветочных грядках они явно занимали
привилегированное положение.
Прохаживаясь между грядками с посаженными цве-
тами, Иван Петрович часто останавливался и долго в
глубоком раздумье смотрел на своих любимцев...
Литературные интересы Павлова были тоже разно-
образны, но читал он немного, так как напряженная
научно-исследовательская работа не оставляла времени
для художественной литературы. Просматривая какую-
нибудь новую книгу, он обычно говорил: «Ну вот на
даче мы уж и почитаем».
И в самом деле, на даче И. П. Павлов наукой ни-
когда не занимался, но зато вволю зачитывался люби-
мыми произведениями, к числу которых принадлежали
поэмы Пушкина- и Лермонтова, трагедии Шекспира,
«Фауст» Гете, «Потерянный рай» Мильтона и др. Неко-
торые произведения Лермонтова он знал наизусть.
Однажды, уже 82-летним стариком, он полностью про-
декламировал свой любимый отрывок из «Демона» —
обращение Демона к Тамаре, начинающийся словами:
Лишь только ночь своим покровом
Верхи Кавказа осенит...
Павлов с большим удовольствием слушал некоторые
музыкальные произведения и был страстным поклонни-
ком выдающихся мастеров пения, концерты которых в
свое время охотно посещал. При лаборатории Павлова
был свой квартет. В его состав входили ближайшие его
сотрудники, и иногда в дни праздников этот квартет вы-
ступал у Павлова. Он с интересом слушал их игру.

Особенно живо им воспринимались романсы или рус-
ские песни, в которых эмоциональная сторона является
главным воздействующим моментом. Судя по тем впе-
чатлениям, которые складывались о Павлове у людей,
имевших с ним музыкальное общение, он отдавал пред-
почтение так называемой программной музыке. В ней
все наиболее яркие проявления человеческого чувства
находили яркое и тождественное выражение. Отсюда ее
простота, однозначность и определенность содержания.
Наиболее выраженной склонностью И. П. Павлова в
области искусства надо считать все же его интерес
к живописи, который у него оформился уже к середине
90-х годов. Он начинает посещать все выставки картин
и всей душой отдается русской живописи. В этот пе-
риод он довольно близко подружился с крупнейшим
русским пейзажистом Николаем Никаноровичем Дубов-
ским, ставшим потом профессором Петербургской Ака-
демии художеств. Дубовской часто жил на даче в Сило-
мягах, писал там много этюдов с различных сило-
мяжских мест и очень часто, прогуливаясь с Иваном
Петровичем, беседовал о русской живописи.
В конце 90-х годов, к которым относится первое серь-
езное увлечение Ивана Петровича живописью, он не
имел возможности «размахнуться» на покупку каких-
либо ценных произведений, и его коллекция состояла
всего лишь из двух картин. Одна из них, портрет сына
Владимира, была написана известным художником Яро-
шенко, автором нашумевшей картины «Всюду жизнь».
Другая, написанная Н. Н. Дубовским, изображала ве-
чернее море в Силомягах с горящим костром. Эта кар-
тина была ему подарена автором, и с этого момента у
Ивана Петровича развивается большой интерес к живо-
писи. Он увлекался преимущественно картинами масте-
ров передвижной выставки, причем с исключительным
гневом отвергал всякого рода декадентские «опусы»,
хотя бы они и принадлежали русским художникам. Ко-
нец 90-х годов был временем различных выставок, где
демонстрировались шедевры того времени. Из них Ивану
Петровичу особенно нравились картины: «Тихий вечер»
Дубовского, «Золотая осень» и «Над вечным покоем»
Левитана, «Не ждали» Репина, «Великий постриг» и
«Святая Русь» Нестерова и т. д. Он с интересом обсу-

ждал содержание этих картин, часто высказывая боль-
шое понимание творческих замыслов художников. Однако
собственная коллекция Ивана Петровича долгое время
так и не пополнялась. Только во время революции, когда
некоторые коллекционеры стали продавать имевшиеся у
них картины, Иван Петрович собрал превосходную кол-
лекцию, которая в настоящее время частично и пред-
ставлена в «музее-квартире» Павлова в Ленинграде, на
Васильевском острове. В его коллекции были картины
первоклассных художников — Репина, Сурикова, Леви-
тана, Виктора Васнецова, Семирадского и др. Особенное
внимание обращало на себя большое полотно Семирад-
ского «Праздник роз».
Интерес Ивана Петровича к живописи, несомненно,
был стимулирован его встречами с крупнейшими худож-
никами. В Силомягах он близко сошелся с Ильей Ефи-
мовичем Репиным, а уже в более позднем возрасте, в
1931 г.—с Михаилом Васильевичем Нестеровым. Все это
И. П. Павлов и И. Е. Репин около дачи Репина

выработало у Ивана Петровича определенный стиль от-
ношения к живописи и ее своеобразное толкование.
По рассказу М. В. Нестерова, который был хорошо
знаком с коллекцией Павлова, она содержала в себе
главным образом работы передвижников. Там были Ле-
бедев, Маковский и др. Были и петербургские мастера —
Бергольц, Сергеев.
Вкусы Ивана Петровича склонялись в сторону наи-
более выраженного реализма.
— Вот посмотрите на этих женщин.— говорил он,
указывая на одну из картин.— Сколько в них скрытых,
еле сдерживаемых инстинктов. Силища-то, ведь, какая!
Его натура, щедро одаренная всеми эмоциями, каки-
ми ' только может располагать человек, испытывала
какую-то интимную симпатию ко всякому проявлению
сильного, чувственного порыва.
Живопись он понимал по-своему, наделяя автора
картины мыслями и замыслами, которых тот, может
быть, и не имел. В толковании живописи он уходил зна-
чительно дальше самого автора и часто, увлекшись опи-
санием какой-нибудь картины, начинал уже говорить
собственно о том, что бы он сам вложил в нее, а не о
том, что он в действительности видел.
Как-то однажды М. В. Нестеров дал отрицательную
оценку одной из картин в коллекции И. П. Павлова —
«Шут и ключник» Лебедева. Это чрезвычайно взволно-
вало Павлова. Он долго не мог успокоиться и, наконец,
решил дать «бой».
В одну из пятниц в Колтушах был Нестеров. Во вре-
мя чая дочь Павлова Вера Ивановна предупредила Ми-
хаила Васильевича:
— Папаня заготовил вам вопросы по искусству.
Тому, кто близко знал Павлова, известно, что такое
его «вопросы»... Он налетал, как ураган, и трудно было
противостоять убедительности его доводов, подкреплен-
ных еще к тому же его бурной страстностью и жестику-
ляцией.
<— Ну, что вам не нравится в этой картине? Что? —
начал он, горячо жестикулируя.— Вы видите шута и
ключника. У них общие интересы. Они понимают друг
друга. По их лицам вы можете догадаться, что они су-
дачат о каком-нибудь последнем событии при княже-

ском дворе... Здесь все реально. Художник превосходно
это схватил!
Литературная передача живописного произведения
была характерной для творчества некоторых передвиж-
ников, и Павлову, по всему складу его ума, это направ-
ление было наиболее близким. По свидетельству
М. В. Нестерова, Ивана Петровича мало интересовали
такие картины, где он не мог дать простора
своей личной фантазии, где художник уже все
сделал для зрителя...
Эта деталь не случайна для личности Павлова. Ра-
ционалистическими момент в восприятии художественно-
го произведения, стремление выразить в словах и
даже в терминах научного порядка всякое восприятие —
все это чрезвычайно соответствовало всему его творче-
скому облику. И этому нисколько не мешала его яркая
эмоциональность.
И. П. Павлов и М. В. Нестеров после сеанса рисования
портрета И. П. Павлова

Общение Павлова с художниками разных направ-
лений стало особенно широким в последние годы его
жизни. Раньше, в 1910—1917 гг., ему часто приходилось
встречаться с Репиным, к которому он очень тепло отно-
сился. Они были соседями по летней даче в Финляндии
и часто при встречах и в совместных прогулках ка-
сались вопросов искусства. К сожалению, эти интерес-
ные беседы двух гениев, столь противоположных по
своему творчеству, навсегда погибли для истории, ибо,
насколько мне известно, никем из современников не
были записаны. Репин первый написал портрет Павлова.
Но самому Павлову он не понравился. Действительно,
при первом взгляде вы чувствуете какое-то поразитель-
ное несоответствие портрета оригиналу. Но чем больше
вы всматриваетесь в этот портрет, тем больше начи-
наете проникаться творческим замыслом автора: дать
не только внешнее сходство, но и отразить интимную
сущность Павлова: гениальный ум и творческую напря-
женность.
Более реальный и синтетический образ Павлова был
дан знаменитым советским художником М. В. Нестеро-
вым в его последнем портрете. В жилистых напряжен-
ных руках и жестких складках несколько сморщивше-
гося лба автор тонко передал всю силу его безудержной
страсти и нестареющую мощь гениального ума. Этот
портрет представляет собой, несомненно, лучшее из все-
го того, что было сделано с Павлова и о Павлове.
Интересна история этого портрета. Он дался худож-
нику не легко. «Объект» по своей крайней подвижности
был слишком необычен для изображения. Как изобра-
зить его руки, которые при разговоре вихрем носятся по
воздуху, или лицо, не имеющее ни секунды покоя? По
рассказам М. В. Нестерова, ему пришлось устроить це-
лый «заговор», чтобы хоть как-нибудь успокоить буйного
старика. Решено было организовать длительный разговор
Павлова с его учеником, и для этой цели был подобран
на редкость хладнокровный и спокойный собеседник.
Расчет удался. «Противоядие» подействовало, и худож-
ник мог схватить то необходимое, которое должно было
лечь в основу всего образа.
Было несколько попыток сделать скульптурное изо-
бражение Павлова, но они в большинстве не были удач-

ными, за исключением памятника Павлову (работы
скульптора Беспалова), поставленного в Колтушах
перед лабораторией. Слишком подвижен и нетерпелив
был Иван Петрович, чтобы можно было с необходимой
степенью сходства сделать его изображение.-
Хорошую скульптуру сделал с Павлова скульптор
С. Е. Коненков.
Иван Петрович не любил фотографироваться. Изо-
бретательным фотографам приходилось придумывать
специальные приемы, чтобы сделать нужный снимок, а
иногда и попросту прибегать к обману. Вот почему
только за год до его смерти был получен хроникальный
кинофильм, рисующий его каждодневную жизнь.
Отношение Ивана Петровича к искусству и художни-
кам было основано на его глубоком понимании той спе-
цифической особенности, которая заключается в худо-
жественном восприятии и художественном творчестве.
Скульптор С. Е. Коненков лепит бюст с И. П. Павлова

— Хороший художник должен быть по особенностям
своего восприятия похож на ребенка,— говорил он.
И в доказательство часто приводил свои наблюдения
над восприятием у ребенка. Примером для этого ему
обычно служила первая внучка Милочка, которая была
подвергнута им тщательному наблюдению в первые
месяцы и годы ее жизни.
Девочка доставляла большое развлечение родствен-
никам и знакомым тем, что из кипы самых разнообраз-
ных портретов выискивала тот, который был заказан ей
родителями. Это, естественно, было расценено как пока-
затель особенно высоких умственных способностей ре-
бенка*.
— Ну, я и задал им задачу! — с восторгом расска-
зывал об этом случае И. Павлов.
— Надо было только произвести маленький вариант.
Я перевернул все карточки обратной стороной и попро-
сил родителей повторить теперь их опыт...— В его гла-
зах загорелся задорный огонек разоблачителя...— Пред-
ставьте себе, все портреты она «узнала» с такой же лег-
костью, как и раньше. Вот тебе и гениальность! Думали,
что она распознает их по лицам. А она фиксирует в
памяти всю карточку: с портретами, уголками и виньетка-
ми. В этом-то и заключается особенность детского мозга.
Эту особенность фиксировать в памяти всю картину
в целом, не разъединяя ее на детали, он и считал ре-
шающей чертой творческой деятельности художника.
Касаясь, в связи с этой проблемой, своих встреч с Ре-
пиным, он говорил:
— Удивительно, до чего мы по-разному смотрели на
вещи. Он всегда видел только общее, целое и совершен-
но не обращал внимание на детали. Я, наоборот, никак
не мог освободиться от гипноза деталей.7
Все это давало основание И. П. Павлову разделять
всех людей по характеру их умственной деятельности на
«художников» и «мыслителей». Первых он наделял спо-
собностью к целостному, не расчлененному восприятию
действительности, которое позволяет, не замечая дета-
лей, дать целый образ при том или ином описании.
7 По записям автора.

— Художнику даже вредно отдаваться деталям,-—
говорил Иван Петрович,— у него каждый штрих полу-
чает свое значение только в общей системе, в целой кар-
тине.
В противоположность этому научный мыслитель
самым строем своего характера осужден на длительный
и кропотливый анализ, день за днем открывающий
новые закономерности в явлениях природы.
Когда уже известный нам сиамский принц во время
демонстрации натурального желудочного сока внезапно
взял склянку и попробовал ее содержимое на язык, Иван
Петрович с восторгом объявил: «Вот это аналитик!»
Этот комический эпизод хорошо демонстрирует
отношение Ивана Петровича к реальному исследованию
фактов природы. «Мыслитель», т. е. исследователь, исхо-
дит из реальных достижений, добываемых кропотливой
индукцией, и лишь в последнем этапе поднимается к вы-
соким обобщениям. Он считал, что только некоторым,
очень немногим в истории человеческой культуры, людям
свойственно счастливое сочетание черт того и другого
характера.
Это подразделение, высказанное им в общих чертах,
не было подробно обосновано, но мне кажется, что луч-
шим обоснованием возможности соединения этих качеств
является личность самого Павлова. Он не занимался
специально искусством, но это не значит, что ему
не были свойственны черты, характерные для этого вида
деятельности. Мы видели, что «художник» в нем был
совершенно подчинен рациональному восприятию. Упор-
ное думание, многолетняя борьба с природой, неохотно
отдающей свои тайны исследователю,— все это неизбеж-
но должно было наложить на него отпечаток тщатель-
ности, точности и осторожности, являющихся часто по-
мехой художественной интуиции. В нем преобладал
мыслитель-экспериментатор. Он с напряженным трепе-
том отдавался своей идее и в эксперименте обладал
неповторимым «чувством изящного», представляющим
неотъемлемое свойство художника, а наряду с этим, как
мыслитель, мог расщеплять природу и ее факты на
микроскопические детали-
В своей научной работе он дал образцы подлинного
единства возвышенной эмоциональности художника и

кропотливою анализа мыслителя,— единства, которое
позволило ему проложить совершенно своеобразный путь
в физиологической науке.
Любовь к физическому труду и к физическим
упражнениям составляет одну из самых постоян-
ных черт в сочной и жизнерадостной натуре Ивана Пет-
ровича.
Его садовые работы, любовь к цветам и возделыва-
нию почвы для собственных цветников общеизвестны. До
последних лет своей жизни он не переставал копаться
в земле, уменьшая, правда, постепенно дозу «физической
зарядки».
В 1932 г. летом, когда И. П. Павлов жил еще в ста-
ром двухэтажном доме Колтушской биостанции, а те-
перешние постройки еще только закладывались, мне
довелось побывать у него в гостях. Подъезжая к дому,
я увидел его в саду, напряженно толкающим тачку, в
которой издалека я не заметил никакого содержимого.
Войдя в сад, я заметил, что Иван Петрович готовит
клумбу и свозит к ней землю из какого-то дальнего
угла двора. В тачке, которая сама была довольно гро-
моздкой, было всего лишь несколько килограммов зем-
ли. Было совершенно очевидно, что такое количество
земли не было особенной нужды возить на тачке. Ее
можно было принести и в простом ведре. Однако азарт
к работе, именно к определенному способу физической
работы, брал перевес, и он упорно выполнял эту работу,
несмотря на ее непродуктивность. Физическая работа
давала Павлову основания для многих глубоких за-
ключений, которые он не раз делал в присутствии своих
учеников. Он строго различал физическую усталость и
психическое утомление. Последнее всегда имеет неприят-
ный привкус, оно сопряжено с назойливым и неотступ-
ным ощущением тяжести. Наоборот, при физической
усталости, как бы ни болели мышцы, как бы ни был
скован человек в своих движениях, эта боль и тяжесть
всегда носят отпечаток приятного, придают чувство бод-
рости и силы.
— Не знаю, кем бы я чувствовал себя счастливее,—
земледельцем, истопником или ученым!8
8 С. В. Павлова. Воспоминания, стр. 97.

Он много говорил также и о ритме в работе, кото-
рый он вообще считал одним из самых основных усло-
вий правильного функционирования человеческого орга-
низма.
— Нет ничего более властного в жизни человеческо-
го организма, как ритм. Любая функция, в особенности
вегетативная, имеет постоянную склонность переходить
на навязываемый ей ритм.— Именно поэтому он всегда
рекомендовал широко использовать эту особенность
организма.
В официальных документах он часто обращался к
излюбленной теме о физическом труде и не раз отме-
чал его преимущества для сохранения тонуса в жизни
человека.
В известном уже нам письме горнякам он пишет,
что физический труд он, пожалуй, любит даже больше,
чем умственный. В письме своим землякам-рязанцам он
благодарит их за подарок, который ему напомнил «лю-
бимую работу в нашем саду, вместе с моим отцом».
И к этому прибавляет:
«Эта любовь к труду на земле сохранилась у меня
на всю жизнь. И, думаю, есть главное основание моего
долголетия!» 9
Это собственное признание Павлова, что физический
труд лежит в основе его удивительного физического
здоровья, имеет много оснований. По свидетельству Сера-
фимы Васильевны, она его помнила больным всего
лишь раза три за всю их длительную совместную
жизнь. Мы, его ученики, не раз удивлялись его крайней
смелости в отношении зимнего костюма, который всегда
состоял из демисезонного пальто и шапки.
Чрезвычайно тщательный и настойчивый во всем, что
стало предметом его убеждения, Иван Петрович сделал
физический осмысленный труд органическим фактором
своей жизни.
В последние годы он не особенно любил специаль-
ные гимнастические упражнения, хотя в течение многих
лет, начиная с конца 90-х годов, всегда принимал уча-
стие в них сам и втягивал других. Каждый понедельник
9 Архивный материал. Архив АН СССР, фонд 2, опись 17

вечером он непременно отводил время для посещения
организованного им гимнастического общества врачей.
Ко всем, кто наилучшим образом проделывал упражне-
ния, он относился с особенным одобрением и подчеркну-
той симпатией.
1879^ 1904
« Глубокоуважаемый
Иван Петрович!
Общество врачей — любителей физических упражне-
ний справедливо гордится тем, что с самого его основа-
ния, именно десять лет, Вы состоите его деятельнейшим
членом.
Без лести к Вам и не боясь упреков преувеличения,
мы можем громко заявить, что благодаря Вашему горя-
чему отношению к делам и в частности гимнастическим
занятиям Общества оно всегда проявляло и продолжает
доныне обнаруживать свою жизненность.
Ваше непременное участие в «понедельниках», посто-
янное и успешное старание привлекать новых членов,
Ваше неизменно бодрое настроение и заразительная
веселость невольно оживляют всех посетителей наших
гимнастических вечеров и подбадривают старых и моло-
дых товарищей.
Признавая Ваши исключительные заслуги в поддер-
жании энергии и жизнедеятельности нашего немногочис-
ленного кружка, Общество врачей — любителей физиче-
ских упражнений в заседании своем 1 ноября 1904 г.
единогласно и единодушно избрало Вас своим почетным
членом и постановило горячо приветствовать Вас в тор-
жественный день 25-летия Ваших неустанных и талант-
ливых трудов на ученом и учебном поприще, создавших
Вам славу знаменитого физиолога. Кроме того, Обще-
ство решило внести посильную лепту из своих скром-
ных средств в капитал Вашего имени, учреждаемый для
выдачи премий за физиологические работы.
Общество искренне желает сохранения и процвета-
ния Вашего здоровья, не сомневаясь при этом, что
дальнейшее Ваше участие в гимнастических вечерах по-
прежнему будет приносить явную пользу Вам и всему
нашему Обществу.

Поздравительный адрес, преподнесенный И. П. Павлову от вра-
чей— любителей физических упражнений, в связи с 25-летним
юбилеем научной и педагогической деятельности И. П. Павлова

Да здравствует на многие годы вечно юный, веселый
и всеми любимый Иван Петрович!
С.-Петербург, 19 декабря 1904 г.
Следуют подписи: А. Чагин, Г. Явейн,
Б. Вайнов, В. Покровский, А. Корольков,
Н. Липшиц и др.»
Вначале эта гимнастическая организация, пребывав-
шая в Институте экспериментальной медицины, имела
один-единственный вид физических упражнений, а имен-
но игру в городки, страсть к которой у Ивана Петро-
вича развилась еще в семинарские годы. Потом мало-
помалу любители гимнастики, сотрудники Института
экспериментальной медицины, организовали в одном из
бараков на территории института уже нечто похожее на
гимнастический зал с разными приспособлениями (кобы-
ла, брусья, лестницы и т. д.). Впоследствии эта органи-
зация оформилась в «Общество врачей — любителей
физических упражнений и велосипедной езды». Это
Общество имело чрезвычайно интересную историю.
В. жизни его больше всего отразились роль Ивана Пе-
тровича, его характер и склонности к физическим упраж-
нениям. Он проявлял подлинный деспотический нажим
на сотрудников своей лаборатории, которые не могли
не ходить на эти гимнастические упражнения, если они
не хотели доставить неприятность своему руководителю.
Мало-помалу в гимнастические упражнения были втя-
нуты и дети и даже родственники всех сотрудников
лаборатории. Сам Павлов втянул в эти занятия своего
сына Владимира. Барак стал явно недостаточен. Обще-
ство переросло в уже заметную и солидную организа-
цию, и потому решили взять специалиста по гимнасти-
ке — морского врача Бенидзе, который и предоставил
Обществу специальное гимнастическое помещение в
Адмиралтействе.
• Как вспоминает один из старейших сотрудников
И. П. Павлова В. П. Калашников, Иван Петрович был
самым аккуратным членом этого общества и, пожалуй,
единственным, который не пропустил ни одного занятия.
Он строго следил и за аккуратностью других членов об-
щества, в особенности своих сотрудников, причем в по-

рядке поощрения придумал целый ряд специальных
чинов и званий, которые присуждались всей гимнастиче-
ской компании. Эти чины очень оригинальны и хорошо
характеризуют язык Ивана Петровича. Наиболее почет-
ная степень была «столп»; затем шел чин несколько
ниже, под названием «подпорка», потом шли уже менее
почетные и даже позорные чины с весьма звучными на-
именованиями: «затычка», «щепка», «хлам». Он поощ-
рял каждого прыгуна, прыгающего через вереску, или
гимнаста, упражняющегося на прутьях, и заливался
детским смехом всякий раз, когда кто-нибудь промахи-
вался в упражнении. Всего хуже прыгал анатом Воен-
но-медицинской академии Шавловский, который поэто-
му был постоянным объектом всяких насмешек. Иван
Петрович в шутку объяснял его неумение прыгать
«анатомическим дефектом мышц на ногах». Сам Иван
Петрович был хорошим гимнастом и, пожалуй, единст-
Шуточная «мемориальная» доска, написанная сотрудниками
И. П. Павлова и укрепленная на старом здании Колтушской
биостанции

венный из всей компании мог пройти через вес!» зал на
согнутых руках, перебирая ими по горизонтальной лест-
нице. Существовал специальный ритуал присуждения
звания гимнастического общества. Так, присуждение
звания «чемпион» было прерогативой самого Ивана
Петровича. Например, проф. Явейн был чемпионом по
прыжкам через протянутую ленточку, другие — по дру-
гим видам спорта. Звание «чемпион» и отнималось са-
мим Павловым.
Портрет Ивана Петровича Павлова не был бы пол-
ным и законченным, если бы я не охарактеризовал еще
одной его черты, которая была хорошо известна всем
окружавшим его. Это его исключительно бодрый смех,
неиссякаемое чувство юмора и приветливая шутливость.
Он всегда был весел и любил шутить над приятелями,
когда они попадали в комическое положение. Как мы
видели, в частности это относилось к его гимнастиче-
ским занятиям.
Один из участников этих упражнений В. П. Калаш-
ников вспоминает:
— Я до сих пор не забываю его искреннего, я бы
сказал — надрывно-детского смеха, когда кто-нибудь не
мог исполнить гимнастический номер. 10
С. В. Павлова, вспоминая свою первую встречу с
И. П. Павловым, рассказывает о том, как она, больная
малярией, вдруг услыхала необычайный смех:
«Один раз во время сна разбудил меня сильный
хохот. За столом сидела большая компания, и Киечка 11
угощала ее чаем. Поразил меня чей-то смех, совершенно
детский, закатистый. Я подумала тогда, что только
чистая душа может так смеяться. Это смеялся Иван
Петрович Павлов».12
Ученики Ивана Петровича хорошо помнят тот непо-
средственный и живой смех, которым он всякий раз реа-
гировал на какую-либо комическую ситуацию.
Его склонность к шутливым и остроумным приемам
особенно отчетливо выявилась еще в студенческие годы
10 Воспоминания В. П. Калашникова. Стенограмма.
11 «Киечкой» С. В. Павлова называла свою гимназическую по-
другу Е. М. Прокопович, впоследствии жену проф. Д. А. Камен-
ского.— Ред.
12 С. В. Павлова. Воспоминания, стр. 97.

в переписке с Серафимой Васильевной. Эту переписку
он вел в форме специально созданного им журнала под
названием «Попался», к которому он еще прибавил та-
кой подзаголовок: «Еженедельное издание случайного
происхождения, неопределенного направления, с трудно
предвидимой будущностью». Эти письма являются об-
разцом высокого литературного остроумия И. П. Пав-
лова и выдают в нем, кроме того, большого мастера
слова. Они наполнены всякого рода «объявлениями»,
«хроникой» и прочими газетными атрибутами, которые,
однако, в очень остроумной форме повествуют о каких-
либо эпизодах из повседневной жизни тесной студенче-
ской компании.
Иногда даже в условиях эксперимента Иван Петро-
вич, обрадованный каким-либо, ценным результатом
опыта, начинал шутить, обращаясь к эксперименталь-
ным животным, называя их по имени и записывая все
эти обращения к собаке на страницах соответствующих
протоколов. Так, например, собака «Мампус» была не-
правильно обвинена в плохой работе; оказалось, что она
дала прекрасные результаты, полностью отвечавшие
предположениям Ивана Петровича, и на протоколах
этой собаки сейчас же появляется собственноручная
надпись Ивана Петровича: «Мампус, прости, прошу пар-
дона. И. Павлов».
В другом месте, обращаясь к этой же собаке, он
пишет: «Благодарность от науки и ее служителей.
И. Павлов».
В тяжелые моменты, когда Павлову долго не удава-
лось получить решение нужного вопроса и он мучитель-
но искал его в различных вариациях эксперимента,
его тон обращения к собакам приобретает проситель-
ный характер. Так, обращаясь к собаке Джой, он
говорит:
— Выручай, голубчик, на двух собаках остались ни
с чем!
В другой раз, обращаясь к тому же Джою, он писал:
«Не срамись, голубчик, дальше веди себя, как раньше!в
За прошлое благодарим. И. Павлов».13
13 Архивный материал. Музей отдела физиологии им. И. П. Пав-
лова Института экспериментальной медицины.

Одна из характерных традиций семьи Павловых,
приобретенная Иваном Петровичем Павловым еще в ря-
занский период его жизни,— игра в подкидного дурака.
Эта веселая игра велась на протяжении 60 с лиш-
ним лет с необычайной регулярностью. Каждое воскре-
сенье у И. П. Павлова, как правило, собирались «ста-
рички» поиграть в подкидного дурака.
Игра обычно сопровождалась поощрениями и нака-
заниями в виде присуждения определенных чинов. Про-
игрывающие постепенно повышались в чинах, которых
было 16. Начиналось это «чинопроизводство» с коллеж-
ского регистратора, доходило до тайных и статских со-
ветников, графов и князей и заканчивалось высшей
степенью — «Наполеоном». Тот, кто проигрывался до
«Наполеона», делался предметом шуток и насмешек
дружеского характера. Иван Петрович глубоко.был убе-
жден в том, что эта игра, затевавшаяся в каждое вос-
кресенье, отвлекала мозг от постоянного напряженного
думанья о научной работе и составляла своего рода не-
обходимый фактор в отдыхе ученого. Насколько серь-
езно Павлов относился к этому, казалось бы, легкому
занятию, видно из того, что он довольно аккуратно ре-
гистрировал на протяжении 30 с лишним лет все проиг-
рыши и выигрыши его домашней компании по игре в
«Наполеона».
Обращает на себя внимание один общий признак
для всех игр, в которые играл Павлов: он обязательно
устанавливал своеобразную «табель о рангах», причем
в зависимости от игры и степени проигрыша формули-
ровка этих чинов и достоинств была различна: в город-
ках это были «мазилы» и «шевелисты», в гимнастиче-
ских упражнениях — «затычки», «щепки» и «хлам», а
при игре в подкидного дурака существовало целое чино-
производство, подобное тому, которое имелось в то вре-
мя и в действительной жизни.
Во всех своих проявлениях он всегда оставался Павло-
вым. Чем бы ни было вызвано переживание, оно всегда
было у него напряженным, эмоциональным и красочным.

Глава XVI
ТВОРЧЕСКИЕ ПРИЕМЫ
И. П. ПАВЛОВА
Есть люди, которые получают истинное творческое
наслаждение только от общения с конкретными вещами.
Всем строем своего мышления они чужды какой бы то
ни было абстракции, и потому их склонность к конкрет-
ному иногда делается для них подлинной тиранией...
В процессе исследования природы они принуждены
постоянно от многого отказываться, чтобы из груды
неясных явлений, красивых рабочих гипотез и абстрак-
ций выбрать только отдельные, наиболее достоверные
факты.
Несмотря на то, что «достоверное» щедро разбросано
вокруг нас самой природой, оно должно претерпеть ка-
кую-то трансформацию в уме исследователя, стать до-
стоверным в познании и только после этого сделаться
необходимым элементом исследования. Для такого ис-
следователя только реальные вещи становятся необхо-
димыми узловыми точками познания, по которым он
может нарисовать подлинную картину действительности.
И тогда исследователь сливается воедино с действитель-
ностью: его представления о вещах делаются для него
почти столь же реальными и осязательными, как и са-
мые вещи../
Именно эта способность остро чувствовать реальное
была основным стержнем всего творческого гения Пав-
лова. Она определила особенности его научного метода
и мировой успех его школы.
Детство, проведенное в непосредственном общении с
природой, пламенная любовь к ней, давали себя знать

и в его отношении к вещам, когда он стал исследо-
вателем.
Это был человек, который всеми порами своей огнен-
ной натуры впитывал в себя реальную жизнь. Природа
с избытком наделила его чувством реального, и оно
почти стихийно толкало его к непосредственному кон-
такту с многообразием действительной жизни.
Каждый эксперимент Павлова вооружал философию
диалектическою материализма в ее борьбе против
идеализма.
Он обладал исключительно тонким чутьем в отноше-
нии природных явлений, сложных реальных процессов
животного организма.
Здесь он был гениален. В погоне за ускользающим
ответом он мог без устали пробираться через заросли
«реальных фактов», всегда находя с помощью своей
необычайно острой наблюдательности и способности к
всестороннему синтезу правильное решение. Как страст-
ный охотник при виде дичи инстинктивно насторажи-
вается и судорожно сжимает ружье, так и он сразу же
преображался, как только появлялись малейшие призна-
ки какого-либо нового открытия или нового экспери-
мента.
Секрет его успеха и заключался в этом необходи-
мом условии. Он должен был все время крепко дер-
жаться за действительные факты, за эксперимент, не
покидая их никогда, а покинув на минуту, сейчас же
возвратиться вновь, чтобы с удвоенной силой обру-
шиться на «проклятые вопросы».
Конкретный эксперимент, его бесконечные вариации
и тонкая наблюдательность при изучении беспредельно-
го разнообразия физиологических процессов — вот те
рычаги, с помощью которых он постепенно поднимался
на недосягаемую высоту физиологических обобщений.
Всю свою научную жизнь он построил таким обра-
зом, что никогда не терял связи с конкретным экспери-
ментом, а потеряв ее, делался мрачным и раздражи-
тельным.
«Факты, это — воздух ученого», часто говорил он, и
ему становилось по-настоящему душно, когда этот «воз-
дух» засорялся беспочвенными абстракциями. Это свой-
ство его как исследователя рождало в нем непреодоли-

мое отвращение ко всякого рода умствованиям, оторван-
ным от реальных Экспериментальных условий.
— Ну, кому нужна эта канитель мысли,— с досадой
говорил он иногда, отбрасывая в сторону какую-нибудь
книгу, полную необоснованных рассуждений. Неразрыв-
ную связь с конкретным экспериментом, с реальной
жизнью он сделал самым действенным приемом своей
исследовательской работы и едва ли не важнейшим эле-
ментом педагогического воздействия на учеников. По-
стоянное общение с действительными фактами не позво-
ляет закоснеть на какой-нибудь одной рабочей гипотезе
или предвзятой точке зрения. Павлов считал, что дей-
ствительность всегда многообразна и правдива, и потому
общение с ней воспитывает в исследователе скромность
и осторожность.
— Присмотритесь-ка получше к животному,— гово-
рил он своим ученикам:—вы всегда найдете в его пове-
дении что-нибудь такое, что подскажет вам решение
трудной задачи.
Одно маленькое движение, пойманное внимательным
наблюдателем, может закрыть зияющий пробел в пред-
ставлении о нервных механизмах. Вот откуда про-
истекала его высокая оценка наблюдательности как
одного из необходимых свойств исследователя.
«Наблюдательность и наблюдательность», написал он
на фронтоне известной всему миру павловской станции
в Колтушах.
«Надо почаще обращаться к действительности за
советами: она всегда подскажет», говорил он, и сам
следовал этому правилу.
Как только порывалась нить, связывавшая его с дей-
ствительностью, как только он начинал теряться в Слож-
ном переплете гипотез и фактов, он сейчас же громо-
гласно объявлял:
— Надо посидеть у собаки. Тут-то мы уж добьемся
своего.
Усаживаясь в камере около экспериментального жи-
вотного, он делался неподвижным, как изваяние, и це-
лыми часами с невероятным упорством пытался полу-
чить «совет от действительности». Он оценивал каждый
поворот головы, движение ногой, хвостом, а в это время
экспериментатор, сидя снаружи и затаив дыхание, давал

звонки, свистки, еду или электрическое раздражение.
С мучительным напряжением и трепетом ловил Павлов
каждое проявление собачьего мозга, которому он посвя-
тил больше половины своей творческой жизни. И в ред-
ких случаях это «общение с действительностью», не при-
носило ему победы. Большею частью уже на середине
эксперимента дверь камеры с шумом открывалась и
оттуда ураганом вылетал слегка прихрамывающий
Павлов.
— Вот этого я уже совсем не ожидал,— с веселым
удивлением замечал он;— метроном-то оказался для нее
вредным. Понятны, понятны все ее капризы...
Потерянная нить улавливалась, и вновь восстанавли-
валось стройное представление о меняющейся картине
нервных процессов.
В эти "минуты он делался красивым. Оживленное
лицо ею сияло радостью, руки безудержно жестикули-
ровали, а из-под белых щетинистых бровей искрились
заразительным весельем голубые глаза. Это была под-
линная радость открытия. Он начинал вслух выражать
беспокойный полет своей мысли, а ученики, затаив
дыхание, могли наблюдать, как на их глазах рождалась
новая рабочая гипотеза, открывающая возможность
более плодотворных экспериментов. Я живо представ-
ляю себе эти незабываемые беседы. Чаще всею это
бывало по четвергам, во вторую половину дня, в лабо-
ратории Академии Наук.
В длинном полуосвещенном коридоре с таким же
длинным заглушающим шаги ковром — торжественная
тишина.
Около одной из камер, окруженный ближайшими
учениками, сидит Павлов. Обычная рабочая обста-
новка — его непосредственное участие в эксперименте.
Здесь зарождались новые рабочие гипотезы, здесь же
они проверялись в эксперименте, и если гипотеза давала
трещину, то нетерпеливый учитель немедленно уходил в
камеру экспериментального животного спросить «совета
у действительности»...
Проходит полчаса, а Павлов все еще смотрит пытли-
вым взглядом на животное. По эту сторону в нетерпе-
ливом ожидании следят за экспериментом собравшиеся
ученики.

И. П. Павлов в операционной

Какова будет разгадка? Что скажет учитель? Каж-
дый шопотом высказывает свои предположения, и этот
торжественный шопот взрослых людей в длинном полу-
темном коридоре Академии Наук звучит как показатель
искреннего преклонения перед гениальным творчеством
учителя.
В первом периоде работ лаборатории И. П. Павлова
по методу условных рефлексов все те животные, стран-
ности поведения которых не были поняты, просто устра-
нялись из эксперимента и заменялись новыми. В послед-
ние годы эти «загадочные натуры», как их называл
Иван Петрович, наоборот, настойчиво расшифровыва-
лись. В каждом таком необычайном случае исследова-
ние обогащалось ценным открытием. Павлов с таким
азартом охотился за этими особенными типами нервной
деятельности. В этом сказывалась его исключительная
способность наблюдать и «ощущать действительность».
Отчетливо помню один такой случай расшифровки
«загадочной натуры», который является едва ли не са-
мым выдающимся за все время работы по условным
рефлексам. Расшифровка длилась несколько лет, и уче-
ники могли наблюдать в течение этого срока подлинное
единоборство гениального натуралиста с «коварной дей-
ствительностью».
Испытывалась собака с кличкой Цыган. Уже не-
сколько месяце© начинающий экспериментатор, которо-
му досталось это животное, не мог приступить к регу-
лярным опытам, ибо оно каким-то странным образом
реагировало на обычные и хорошо проверенные лабора-
торные раздражители. Это обстоятельство чрезвычайно
мешало начальной обработке животного, так как на це-
лый ряд обычных раздражителей нельзя было вырабо-
тать простого условного рефлекса, а следовательно
нельзя было и приступить к ответственным опытам. Все
внимание руководителя было обращено на объяснение
этой «загадочной натуры»... С развитием учения об
условных рефлексах и с улучшением техники экспери-
мента «загадочные натуры» стали редкостью. Тем более
интриговал каждый новый случай, ибо это был «экспе-
римент, поставленный самой госпожой Жизнью».
Внимание всего павловского коллектива долгое вре-
мя было приковано к многочисленным попыткам объяс-

нить этот случай. В этих попытках И. П. Павлов про-
явил все свое экспериментаторское остроумие и тонкую
наблюдательность. Но на этот раз «действительность»
не хотела так легко раскрыть свои тайны и крайне ску-
пилась на «советы». Я живо вспоминаю это милое жи-
вотное, покрытое лоснящейся черной шерстью. Оно
добродушно обнюхивало нас и приветливо помахивало
хвостом каждому встречному. Немного боязливое, оно
быстро проскальзывало между ног собравшихся иссле-
дователей, вбегало в камеру и услужливо взбиралось на
экспериментальный станок. Терпеливо выжидая, пока
экспериментатор закончит приготовления к опыту, эта
собака в данный момент ничем не отличалась от многих
десятков других экспериментальных собак. Но вот на-
чинается эксперимент, и животное вдруг проявляет рез-
ко необычное отношение к некоторым совершенно
безобидным условным раздражителям. Как только пус-
кается «бульканье» — звук проходящего через воду воз-
духа, животное начинает испытывать явное беспокой-
ство, пытается уйти со станка, и после этого совершенно
устраняются даже выработавшиеся до этого искусствен-
ные условные рефлексы. Во всей нервной деятельности
животного происходил какой-то резкий перелом, и оно
делалось совсем непригодным для регулярных экспери-
ментов.
В течение нескольких месяцев Павлов изощрялся в
экспериментаторском остроумии и действительно моби-
лизовал все ресурсы творческой натуры на расшифров-
ку этого необычного случая. Он терялся в догадках,
делал ряд предположений, но, не удовлетворенный ими,
сейчас же их отбрасывал.
— Вот она, загадочная натура-то; ну ничего, мы от
нее не отступим,— говорил он с шутливой досадой, ко-
гда Цыган пробегал мимо него на очередной экспери-
мент.
Несколько раз он применял свою испытанную «ме-
тоду»: сидел часами в камере животного, пытливо при-
сматриваясь к малейшим сдвигам в его поведении,—
все было напрасно.
Этот случай вытеснил из сознания Павлова все
остальные, и он ходил с одной мыслью: разгадать «за-
гадочную натуру». Весь свой пламенный характер и

исследовательский азарт он отдал захватившей его
задаче.
Он приходил в лабораторию с нетерпеливым вопро-
сом: «Ну как, что-нибудь прибавилось?» — и, получив
отрицательный ответ, со свойственной ему горячностью
начинал высказывать свои предположения.
Только после целого года упорных исканий был, на-
конец, открыт секрет этого животного. Как и в других
трудных случаях, ответ подсказала «действительность».
Однажды во время своего сидения в камере живот-
ного Павлов заметил, что, как только начинает звучать
«бульканье», животное облизывается, делает какие-то
странные движения носом и стремительно отворачи-
вается от источника этого звука.
Ответ был найден. Теперь уже быстро, шаг за шагом
гениальный исследователь двигался в темные дебри со-
бачьего поведения, чтобы дать, наконец, ясную картину
прошлого и настоящего ее нервной деятельности.
— Теперь мне все ясно,— сказал он:— она была
раньше комнатной собакой и когда-то, очевидно, здо-
рово обожглась, схватив кипящую жидкость. Ведь мы
так мало знаем прошлую жизнь наших собак. Как они
жили до опыта? Какие особенности нажили они в своем
поведении? Отсюда и непонятность этого странного по-
ведения, которая не давала возможности работать с
данной собакой. Но надо проверить все эти предполо-
жения, надо поставить контрольный эксперимент.
За всяким предположением Павлова сейчас же сле-
довали эксперименты, факты, которые одни только до-
ставляли спокойную основу для его лабораторного
самочувствия. *
Так и в данном случае: создана была специальная
искусственная обстановка, которая должна была решить
вопрос о правильности его предположения. Опыт убе-
дил, что Павлов был прав, и он вполне заслуженно
праздновал радостную победу над «действительностью».
Этот случай с расшифровкой «загадочной натуры»
был, конечно, не единственным. В лабораторной обстанов-
ке было достаточно оснований для ею исследовательского
азарта, но эпизод с Цыганом показал, какое большое
место в исследовательских методах Павлова занимают
наблюдательность и «общение с действительностью».

— Надо почаще обращаться к действительности,
она всегда подскажет экспериментатору, как надо по-
ступать в трудном случае,— говорил он своим ученикам.
Эта черта его научного творчества оказывала наи-
большее влияние на формирование исследовательских
интересов его учеников. Она предостерегала от необос-
нованных заключений бесплодного мудрствования и
держала молодого исследователя под постоянным кон-
тролем действительных фактов. В этом заключалось
первое и важнейшее влияние Павлова как великого
учителя. Его способность тонко ощущать действитель-
ность позволяла ему легко черпать из нее материалы
как для построения ведущих рабочих гипотез, так и для
выработки перспектив дальнейшего исследования.
С только что описанными особенностями И. П. Па-
влова как исследователя неразрывно связана другая
черта его гения: чрезвычайная подвижность
внимания. Не было предела его внутреннему взору,
когда он мобилизовывал фактический багаж целого
полувека своей работы, примерял отдельные факты
друг к другу и напряженно оценивал все, что давал
эксперимент: и первостепенное и третьестепенное. Он
настоятельно внушал своим ученикам, что уметь дер-
жать в поле зрения все стороны эксперимента, не про-
пустить ни одного, даже случайного явления, подчас,
казалось бы, на имеющего прямого отношения к целям
эксперимента,— это залог новых открытий и научного
прогресса..
— В научном исследовании нельзя быть под гипно-
зом главных фактов,— говорил он в беседах с ученика-
ми. И в этих словах содержалась глубокая истина. Как
часто эксперимент, задуманный и подготовленный с
определенной целью, в процессе постановки и развития
его выводит экспериментатора на совершенно иной
путь! Маленькие незаметные детали, которые вначале
могут считаться даже артефактами, неожиданно пере-
растают в собственную цель исследования и приносят
обильные результаты.
При обсуждении экспериментальных результатов в
лаборатории И. П. Павлова часто приходилось видеть
такую картину. Молодой сотрудник сообщает свои
последние результаты; во всем его докладе чувствуется

«гипноз» главной цели экспериментатора, бедность на-
блюдения деталей.
— Ну, а как вела себя собака? — спрашивает не-
терпеливо Павлов:— Куда она смотрела во время раз-
дражения, как держала голову? — И на сотрудника
сыплется масса вопросов, которые он никак не считал
важными для своей работы.
Уменье не упускать из внимания ни второстепенных,
ни третьестепенных явлений есть особенное достоин-
ство естествоиспытателя, сулящее ему плодотворную
деятельность. И именно это достоинство старался при-
вить своим ученикам Павлов. В этом отношении он
был не только учителем, но и ярким образцом для не-
посредственного подражания.
Присутствуя на эксперименте сотрудника, он мол-
ниеносно переключался от одного факта к другому, об-
ращая внимание на каждую мелочь, и после всесторон-
ней примерки и сравнения этих данных преподносил
какое-нибудь новое, вполне правдоподобное объяснение
результатов. Часто приходилось удивляться, почему он
с таким упорством добивается понимания, казалось бы,
пустячного явления, как вдруг с помощью этого «пу-
стяка» начинал разматываться весь сложный клубок
нервных механизмов. Он не оставлял ничего непонятно-
го в эксперименте, не пропускал ни одного даже ми-
молетного явления, держал в поле зрения все факты,
которые хоть немного относились к разбираемому в
данный момент вопросу. Таковы были черты его упор-
ной пытливости.
Такая напряженная работа не всякому по плечу; она
достигается упорной многолетней тренировкой, счастли-
выми свойствами конкретного ума, но, приобретя эти
качества, исследователь получает широчайшие пер-
спективы для своей творческой деятельности.
Часто приходилось слышать, что Павлов обладал
«гениальной памятью», и некоторые пытаются отсюда
вывести его замечательное уменье держась в голове
тысячи цифр и протоколов, касающихся самых разно-
образных экспериментов. Это правильно только на-
половину.
Скорее всего здесь применимо выражение Бальзака,
что хорошо помнить можно только то, что завладело

И. П. Павлов

чувствами. Память Павлова — это не собрание беско-
нечного количества фактов и цифр, это не пассивное
«запечатление», подобно тому, какое достигается уни-
версальными приборами; наоборот, все детальные при-
знаки опыта и работы в целом для него представляли
органический слиток, так сплавленный на огне постоян-
ного' творческого горения, что каждая цифра, каждый
факт, попавшие в его мозг, делались неотделимыми эле-
ментами всей системы ею думания.
В его беседах с сотрудниками часто можно было
слышать такой диалог:
— Скажите, пожалуйста, как протекал у вас преж-
ний опыт? — спрашивает Павлов. Сотрудник пытается
вначале ответить по памяти:
— Возбудимость была понижена, Иван Петрович.
На звонок животное дало всего лишь шесть капель
слюны.
— Как шесть? — вдруг оживляется Павлов;— я хо-
рошо помню, что восемь; в этом же и было самое
главное. Посмотрите, хорошенько посмотрите.
Сотрудник начинает нерешительно перелистывать
страницы протокольной тетради и искать эксперимент,
поставленный месяц назад. Находит, наконец, запись и
к стыду своему убеждается, что Павлов был прав.
Сконфуженно признается:
— Да, да, Иван Петрович. Вы правы. Я имел в
виду другое... Я думал о другом опыте...
— То-то же, то-то же... ведь тогда совсем иначе
надо было думать,— заключает успокоенный
Павлов.
Каждая цифра в эксперименте для него была не
просто цифра, которая пассивно схватывалась его па-
мятью, нет,— она несла с собой или подтверждение или
отрицание его мыслей, его многолетнего азартного
искания истины. Вот почему она так прочно задержи-
валась в его мозгу, так глубоко волновала его, за-
ставляя учащенно биться его восьмидесятипятилетнее
сердце... И несмотря на это, иногда приходилось слы-
шать его сетования на самою себя:
— Что за чорт? Не могу думать о нескольких вещах
сразу. А как это мне легко удавалось раньше. Теперь
же только лишь на одном попристальней остановишься,

как другое сейчас же вылетает. Кажется, уже начинаю
стареть...— Слова Павлова свидетельствуют о тех вы-
соких требованиях, какие предъявлял к себе этот ге-
ниальный ум.
Тонко наблюдая действительность, экспериментируя
с ней и подвергая все данные сложной обработке,
Павлов никогда, однако, не переставал сомневаться в
полученных результатах. Он отнюдь не поощрял успо-
коенности и рутины в исследовании; наоборот, всегда
обращался к ученикам с призывом:
— Побольше сомневайтесь в ваших результатах. По-
больше ставьте контрольных экспериментов. Варьируй-
те их, насколько хватит воображения, и только тогда
успокаивайтесь.
Великая страсть одинаково велика и в радости и в
печали. Неправильно было бы думать, что жизненный
путь Ивана Петровича был неизменно радостным. Твор-
ческая работа — это не тихое течение реки. Истинное
творчество— это бурлящий поток, который тяжелым
ударом разрушает одно препятствие, чтобы уже через
минуту с грохотом разбиться на мелкие брызги о дру-
гое... Чем шире и революционнее творчество, тем не-
избежнее радость открытия омрачается горечью сомне-
ния. И Павлов довольно часто выражал сомнения в
отдельных положениях своего учения. Иногда в интим-
ных беседах с учениками он вдруг говорил:
— Опять меня начинает раздирать зверь сомнения...
Что, если наши объяснения идут в одной плоскости, а
действительность в другой?
В эти моменты «а лице его залегали глубокие склад-
ки, и чувствовалась большая печаль великого человека.
Но уже через минуту, как бы раскаиваясь в досадной
слабости, он бодро заканчивал:
— Не может этого быть, чорт возьми! Ведь мы же
имеем в руках реальные факты. Они нас ведут, а не
пустое умствование.
О тщательной проверке добытых фактов и правиль-
ности выводов, которую И. П. Павлов считал главней-
шим двигателем научного прогресса, следует сказать
более подробно.
По поводу 85-летнего юбилея И. П. Павлова я
написал статью, в которой сделал первую попытку

произвести своего рода психологический анализ творче-
ских приемов Павлова, т. е. всего того, что определяет
собой его особенность как экспериментатора и есте-
ствоиспытателя.
Иван Петрович ознакомился с этой статьей и напи-
сал по этому поводу: «Сколько помнится, все приемы
моей работы вы перечислили... Хорошо бы прибавить,
чтобы исследователь побольше сомневался в себе: не
ошибся ли, утверждая что!?» 1
Мы видим, что он специально подчеркнул этот фак-
тор исследования. Надо сказать, что в этом, как и во
всем, он сам мог быть хорошим примером. Он еще и
еще раз проверял результаты своих исследований, бес-
покоя родных и окружающих своим озабоченным видом.
Но, очевидно, это неизбежная стадия, которую про-
ходит каждое крупное открытие или обобщение в науч-
ной работе. И, естественно, чем больше и значительнее
научное обобщение, чем сложнее сооружение, которое
годами строит ученый на основе своих фактов, тем
больше необходимость в многократной проверке сделан-
ных выводов.
Он не давал себе покоя никогда и, достигнув ожи-
даемого решения вопроса, ставил себе сейчас же новые
вопросы и возражения. Тот факт, что он просил это
специально подчеркнуть при описании основных при-
емов его научного исследования, более чем знаменате-
лен. Он наиболее полно характеризует одну из су-
щественных предпосылок его творческих успехов. Оче-
видно, «зверь сомнения», как сам он выражался, пре-
следовал Павлова во все периоды его исследователь-
ской деятельности.
С. В. Павлова, описывая в своих воспоминаниях
период обобщений Иваном Петровичем его работ по
пищеварению, пишет:
«Приблизительно в 1894 г. заканчивалась работа
Ивана Петровича о пищеварении, и, как всегда, на-
ступила полоса сомнений. Пришел он домой совершен-
но расстроенный и вечером никак не мог соснуть.
Я уже привыкла к подобному отношению его к своим
работам в тяжкий период сомнений и горячо стала до-
1 Письмо И. П. Павлова к автору. 1935.

называть полную несостоятельность колебаний и твер-
дую уверенность в силе и правильности его логики».2
«Мучительному сомнению» нельзя научиться; это не
прием, который можно постигнуть тренировкой, это
органическое следствие той страсти, с которой исследо-
ватель отдает всю свою жизнь и все помыслы любимо-
му делу.
Сомнения есть следствие искренней преданности
исканию истины,— вот почему И. П. Павлов, отдавав-
ший себя без остатка науке, так мучительно рождал
каждое новое обобщение.
Но для экспериментатора сомнение не является
каким-то пассивным и диффузным переживанием —
оно должно непременно толкать его на активную про-
верку своих опытов на постановку контрольных
экспериментов.
Что такое «контрольный» эксперимент? Это — вопрос,
поставленный экспериментатором самому себе, возраже-
ние своим собственным результатам, и поэтому чем
больше будет предъявлено этих возражений, тем более
правдивыми окажутся окончательные результаты. От-
сюда страсть Павлова к постановке контрольных экс-
периментов, в которых он достиг исключительной
виртуозности. Иногда факт казался абсолютно верным,
и никаких возражений уже невозможно, кажется, было
сделать. Однако, подумав, он находил новое возраже-
ние, требующее нового контрольного эксперимента. Он
Факсимиле из письма И. П. Павлова к автору книги
2 С. В. Павлова. Воспоминания, стр. 128.

твердо держался мнения, что наибольшее остроумие
экспериментатор проявляет не тогда, когда производит
опыт по заданию, а когда ставит ряд вопросов и воз-
ражений как самому опыту, так и его результатам.
Этим и определялось его отношение к сотрудникам.
Он высоко ценил тех, которые могли без конца варьи-
ровать свои опыты, ставить себе возражения одно за
другим. Такие возражения подвергались общему об-
суждению, иногда благожелательному, а иногда и очень
резкому, но общее дело от этого только выигрывало.
Это свойство его творческой личности, «неотступное
думание», как он сам его называл, во многом определя-
ло окончательное формирование его рабочих идей. Ду-
мать-над предметом день, два, месяцы и даже годы —
значит выстроить все свои знания, все известные факты
в одну линию, на которой происходит их всесторонняя
примерка до тех пор, пока не получится законченное
представление о каких-либо ожидаемых механизмах.
Когда такое «неотступное думание» продолжается
многие годы, говорят о «вынашивании идеи».
Всеми этими качествами в совершенстве был одарен
Павлов. Бывали периоды, когда он по нескольку дней
ходил в упорном раздумье, отыскивая подходящую
конструкцию эксперимента. Тогда все его мысли устре-
млялись к этому пункту, и не найти нужного экспери-
мента значило задержать, как плотиной, весь поступа-
тельный ход лабораторной жизни.
В эти моменты он бывал задумчив, на вопросы
отвечал рассеянно и, придя в лабораторию, сразу же
отдавался волнующему его вопросу, выкладывая сотруд-
никам соображения, пришедшие ему на ум по дороге.
— Измучил меня этот проклятый вопрос,— начинал
он, протирая очки платком: — Сейчас думал дорогой...
Мне кажется, что эти факты надо понимать так...— и
перед собравшимися учениками развертывалась новая
рабочая гипотеза. Некоторые вопросы держали его в
мучительном гипнозе целые месяцы, но зато эти творче-
ские муки сторицей окупались впоследствии, когда при-
ходил ответ и наступала радость достижения. Эта сто-
рона в творческой личности Павлова вызывала не-
изменное удивление и подражание со стороны его
учеников. Но естественно, что одного простого подра-

жания здесь было мало: необходима была упорная и
многолетняя работа над собой, самоотверженная и
страстная любовь к научному исследованию; иначе го-
воря, надо было отдать науке все свои переживания,
каждый свой шаг и каждое свое желание. В большин-
стве случаев такая любовь к своему предмету разви-
валась у всех, кто входил в сплоченный павловский
коллектив.
Но эта сильнейшая концентрация внимания на од-
ном вопросе отнюдь не мешала Павлову обнять всю
сумму побочных, смежных проблем. Концентрация вни-
мания была для Павлова только методом, временным
явлением, ибо вслед за этим он выходил на широкую
дорогу и устанавливал отношение добытых фактов ко
всей области знания. И здесь не было границ его твор-
ческому охвату: он мог привести факты, которые на-
блюдал сорок лет назад в лаборатории Гейденгайна, а
то даже и свои первые студенческие впечатления от
лекций по физиологии... Он умел все это органически
спаять в единую систему, которая помогала ему строить
все более и более достоверные предположения.
Только великая страсть гениального исследователя
помогала ему держать наготове, в неувядающем виде,
всю сумму своею многолетнего творческого опыта.
Обращаясь к советской молодежи с перечислением
необходимых условий успешной научной работы, Па-
влов писал: «Третье — это страсть. Помните, что наука
требует от человека всей его жизни. И если бы у вас
были две жизни, то и их бы нехватило вам. Большого
напряжения и великой страсти требует наука от чело-
века. Будьте страстны в вашей работе и в ваших иска-
ниях». В этих словах дана лучшая характеристика его
собственного отношения к науке.
Он действительно отдал науке целиком всю свою
жизнь. Целыми днями он присутствовал на эксперимен-
тах сотрудников, отдаваясь исследовательскому энту-
зиазму. Он сломал границы между научной деятельно-
стью и личной жизнью, подвергая физиологическому
анализу каждое свое переживание, каждый свой интим-
ный шаг. И на этом фоне его личная тяжелая болезнь
была для него только блестящим экспериментом, по-
ставленным «самой госпожой Жизнью»...

Одной из существенных сторон его научного успе-
ха, вызывавшей подлинное удивление у окружающих,
была способность тонко разбираться в своих пережива-
ниях и подвергать анализу состояния Своего собствен-
ного организма.
Это не была простая «рефлексия», которая ограни-
чивалась бы наблюдением ради наблюдения. Всякий
такой анализ он сейчас же претворял в своей лабора-
торной работе, делая его исходным моментом ряда но-
вых экспериментов.
Часто, приходя в лабораторию, он анализировал
какое-либо случайное свое недомогание, и это всегда
был блестящий физиологический анализ.
Легко представить, сколько хлопот для клиницистов
доставлял такой больной: иногда его «диагнозы» шли
вразрез с клиническими, а отсюда он уже сам «дикто-
вал» себе соответствующее лечение. Лежа в больнице
после тяжелой операции удаления желчного камня, он
делал сложные физиологические расчеты, пытаясь по-
нять свои ощущения. В результате этих расчетов он
пришел к убеждению, что ему необходимо держать
руки в... холодной воде. Для лечащих его клиницистов
это решение было странным, а Павлов этим приемом
значительно облегчил свое состояние. Его физиологиче-
ские «самоанализы» часто перерастали значение инте-
ресного эпизода и становились подлинными научными
исследованиями.
После операции Павлов заметил некоторые нелады
в своем сердце. При резких Переходах от ходьбы к
покою начинали появляться перебои: сердце пропуска-
ло отдельные удары. Павлов удивился. Раньше он ни-
когда не замечал ничего подобного, операция также
прошла благополучно,— в чем же здесь дело?
Исследователь был заинтригован, следопыт приро-
ды почувствовал добычу, и вот начинается упорное
искание истинной причины этого отклонения от нормы.
Он ставит над собой эксперименты, делает наблюдения,
продолжающиеся несколько лет; останавливается на
улицах, замедляет и ускоряет шаг, считает пульс и, на-
конец, дает законченный физиологический анализ все-
му этому происшествию. В результате один из ближай-
ших сотрудников Павлова печатает интереснейшую

научную статью под заглавием: «Послеоперационный
невроз сердца, частью анализированный самим пациен-
том— физиологом И. П. П.» (М. К. Петрова).
Павлов до конца осуществлял высказанное им са-
мим правило: «Наука требует от человека всей его
жизни». Если это правило применимо вообще к любо-
му виду .творчества, то для физиолога-невролога оно
приобретает особенный внутренний смысл. Если у ма-
тематика существует четкое разделение между научным
творчеством и личной жизнью, то у физиолога это раз-
личие стирается. Он всегда имеет «под рукой», в са-
мом себе, предмет своих научных интересов. Каждый
свой шаг, каждое чувство и любую деталь своей глубо-
ко интимной жизни он имеет возможность ежеминутно
•подвергнуть всестороннему физиологическому анализу.
Отсюда — неизбежное расширение рамок исследова-
тельской лаборатории и присоединение к ней обширной
области своих внутренних переживаний.
Со свойственной ему гениальностью И. П. Павлов
широко использовал эту счастливую возможность. Он
жадно черпал из неистощимых богатств человеческого
организма все, что помогало его творческой работе, и,
наоборот, весь свой лабораторный опыт, все достижения
своей науки каждодневно применял к своей собствен-
ной жизни. Это объединение у него стало настолько
органическим, что иногда он бессознательно проверял
лабораторные достижения на весах своих собственных
тончайших ощущений. К сожалению, сделалось ходя-
чим мнение, что Павлов «заклеймил» обращение к
субъективному опыту, что он отрицательно относился ко
всякой попытке использовать его при толковании лабо-
раторных фактов. На самом деле это было не совсем
так. Кто имел возможность внимательно присмотреть-
ся к его творческим приемам, тот мог убедиться, что
экскурсы в область «субъективного» занимали не по-
следнее место в его повседневной работе. Они часто
позволяли ему строить -именно ту, а не другую форму
эксперимента и часто при непосредственном наблюде-
нии животного подсказывали ему решение мучительно-
го вопроса.
Оценивая в разговоре с учениками поведение экспе-
риментального животного, он как-то сказал:

— Иногда полезно подумать об этом посвободнее,
предположить с нашей человеческой точки зрения, как
нужно было бы поступить в данном случае...
Ближайшим ученикам Павлова известно, как иногда
в трудных случаях лабораторного анализа его мысль
начинала кружить зигзагообразно, используя весь ма-
териал, который мог быть привлечен для решения важ-
ной задачи. Экскурсы в область «субъективного», апел-
ляция к человеческому опыту,— все это могло быть
мобилизовано для решения задачи, но самое решение,
его окончательная формулировка всегда принимали у
Павлова чисто физиологический характер, в строго
материалистической трактовке. Он не останавливался
перед использованием опыта человеческого поведения,
так сказать, здравого смысла жизни, если только это
могло в какой-нибудь мере помочь ему при решении
вопросов высшей нервной деятельности.
Обескураженный сотрудник жалуется на упорную
сонливость экспериментального животного: с собакой
что-то произошло...
— Все время дремлет, клюет носом. Хотя на услов-
ный раздражитель отвечает хорошо...
— Ну, подумайте сами,— отвечает Павлов:—какой
смысл собаке сидеть все время в напряжении, когда вы
ее кормите только раз в десять минут. Самым разум-
ным в этой обстановке было бы спать, пока не позовут.
Вот она это и делает...
Обычно условные раздражители применяются крат-
ковременно: 10—20 секунд. Но в некоторых специаль-
ных случаях приходится удлинять их до минуты. И здесь
обнаруживается интересное обстоятельство: животное
перестает реагировать в начале раздражителя и от-
вечает на него только в конце, т. е. к моменту подачи
корма. Павлов долго восторгался этим тонким при-
способлением, говоря:
— Зачем же ей понапрасну терять энергию? Придет
время — будет реагировать. Деловой подход, совершен-
но деловой подход...— Конечно, для всех этих фактов,
как увидим ниже, у него было строго физиологическое
объяснение, но приведенный разговор показывает, как
тесно оно переплеталось у него с житейскими правила-
ми «здравого смысла». Извлекая данные субъективных

переживаний, используя житейский опыт и прилагая ко
всему свою богатейшую физиологическую эрудицию,
он никогда, однако, не давал широкого хода посторон-
ним, не-физиологическим соображениям при
окончательной оценке экспериментального материала.
Всеми этими дополнительными приемами он пользовал-
ся только на путях к решению проблем, они
служили его творческому гению только для всесторон-
ней «примерки фактов»... Но как только дело доходило
до объяснения механизмов, он целиком становился на
физиологический фундамент.
Таков он был в повседневной работе.
Он не прочь был использовать для решения физио-
логических вопросов и некоторые психологические при-
емы, но употреблял он их лишь по-своему, по-павловски.
И тогда прием, потерявший свою репутацию как психо-
логический прием, в ею руках приобретал значение
полезного элемента всего исследовательского процесса.
В этом смысле особенное значение имеет его отношение
к психологии и психологам е последние годы его жизни.
Характеристика научною творчества Павлова была
бы неполной, если бы мы оставили в стороне его наи-
более яркую черту — отношение к рабочим гипотезам.
Стало широко известно, что Павлов отличался ред-
кой смелостью в любой момент отказаться от самой
соблазнительной рабочей гипотезы, если только она
переставала соответствовать фактическому материалу.
Поражало в нем то, что он не мог ни минуты ра-
ботать без законченной рабочей гипотезы. Как альпи-
нист, потерявший одну точку опоры, сейчас же заменяет
ее другой, так и Павлов при разрушении одной рабо-
чей гипотезы старался сразу же на ее развалинах со-
здать новую, более соответствующую последним фак-
там. Стремление всегда иметь законченную рабочую
схему является, пожалуй, одной из характерных черт
его творческого облика. Но рабочая гипотеза была для
него только этапом, через который он проходил, под-
нимаясь на более высокий уровень исследования, и
поэтому он никогда не превращал ее в догму. Иногда,
напряженно думая, он с такой быстротой менял пред-
положения и гипотезы, что трудно было поспеть за
ним. И потому нередки были следующие разговоры.

Сотрудник, помня Предположение Павлова, пытает-
ся приложить его к объяснению своих эксперименталь-
ных результатов. Павлов делает замечание:
— Что вы, что вы, это совсем никуда не годится;
разве можно так объяснять?
Удивленный сотрудник пытается возразить:
— Но вы ведь, Иван Петрович, сами на прошлой
неделе сделали это предположение?
Дальше уже следует раздраженная отповедь:
— Разве я обязался держаться одного предположе-
ния? Гипотезы надо почаще менять, больше будет
пользы...
Живой, напряженный, всегда смотрящий вперед, он
не терпел тирании какой-нибудь одной рабочей гипоте-
зы. И этим он отражал вечно меняющийся процесс
исследования природы. Это свойство помогало ему из-
бегать плена предвзятой идеи и уходить от рутинной
атмосферы.
— Бойтесь лабораторной рутины,— говорил он,— она
незаметно отнимет у вас* радость истинного творче-
ства.— И он был прав.
Ничто так не связывает свободную творческую
мысль, как прочно установившиеся точки зрения, по-
нятия, методы, которые именуются «традициями» лабо-
ратории. Рутина — это ширма из общепринятых поло-
жений, которая мешает исследователю посмотреть на
факты собственными глазами. Незримыми барьерами
она ограничивает творческую деятельность исследовате-
ля' создавая ему кажущуюся свободу думания, свобо-
ду выбора концепции. Она проникает во все виды дея-
тельности и может повлечь в конце концов к неполно-
ценному творчеству.
Многие ли могут посмотреть на вещи с иной,
необычной точки зрения? Павлов в совершенстве владел
этим искусством и потому видел не только настоящее
своего большого дела, но и его будущее.
Говоря о вредном влиянии рутины и предвзятости
на исследователя, Павлов любил приводить известный
случай из полемики Людвига с Гейденгайном. Речь
шла о том, что, повторяя опыт Людвига с раздражени-
ем нерва — «барабанной струны», Клод Бернар «не

заметил» увеличения кровотока через железу, которое
вообще-то «бьет в глаза».
— Вы только подумайте — ставить эксперименте
раздражением хорды и не заметить того, что било пря-
мо в глаза, не видеть увеличения кровотока!
Способность пробить покров рутинных взглядов дает
возможность исследователю посмотреть на вещи со сто-
роны и тем самым уловить новые закономерности их
развития. Выйти за пределы установленных положений
значит уметь предвидеть пути будущего развития.
Так, например, Павлов предвидел огромное значе-
ние трофического действия нервной системы, учение о
котором успешно разрабатывается в настоящее время
его учениками Орбели и Сперанским.
Способность предвидеть пути развития науки ведет
также и к разработке новых методов исследования.
И в этом отношении Павлов был наредкость счастли-
вым новатором. Он радикально отказался от общепри-
нятых острых методов исследования, связанных с ви-
висекцией, и перешел к длительному изучению процес-
сов в естественных условиях животного организма.
Этим самым он открыл новые возможности изучения
физиологии целостного организма и положил начало
эпохе многочисленных открытий в физиологии.
Перечисленных особенностей Павлова как исследо-
вателя было бы уже достаточно, чтобы понять то сти-
хийное стремление к нему, которое охватывало моло-
дых работников при первом же знакомстве с ним.
Личные качества И. П. Павлова помогали ему необъят-
но расширять сферу своих исканий и крепко сплачи-
вать преданных учеников. Исследовательский энтузи-
азм 80-летнего «юноши» лишний раз подтверждал старую
жизненную истину: «только тот зажигает, кто сам
горит».
История науки знает лишь очень немного таких
монолитных школ, какой является школа Павлова.
Достаточно указать, что до самых последних дней
своей жизни Павлов непосредственно руководил более
чем, полсотней научных сотрудников, входя в мельчай-
шие подробности отдельных экспериментов и направляя
общий сомкнутый фронт всех исследований своих лабо-
раторий. Если прибавить к этому сотни прежних

учеников и диссертантов, то окажется, что в Советском
Союзе нет ни одной физиологической лаборатории, ко-
торая не вела бы своего начала от школы Павлова.
Его лаборатории долгие годы служили своего рода
центром не только для русских, но и для большинства
иностранных физиологов. Многие из последних пы-
таются там, за рубежом, привить оригинальные методы
павловской школы. Поэтому было бы неправильно
думать, что «школа Павлова» ограничивается его не-
посредственными учениками. Все физиологи, имевшие
то или иное отношение к его лабораториям, постоянно
держали с ним самую тесную связь, сообщая о каж-
дом своем исследовании и затруднении. И каждый из
них неизменно получал замечания, ценные советы, а то
и уничтожающую критику.
Вот обычная картина отношения ученика к И. П. Па-
влову. Бывший «ученик» Павлова, часто уже в пре-
клонном возрасте, и сам имеющий десяток учеников,
пользуясь каникулярным временем, приезжает за тыся-
чу километров, чтобы услышать мнение великого учи-
теля о своих экспериментах. И не было еще случая,
чтобы эти указания не рождали новой цепи интересней-
ших исследований. Но бывали случаи, когда экспери-
менты оказывались негодными. Характеру Павлова был
чужд «нас возвышающий обман», и он обрушивался на
автора с резкой, хотя и дружелюбной критикой или,
как он выражался, «учинял разнос».
Он получал сотни писем от физиологов, в которых
испрашивался совет в каком-нибудь трудном вопросе.
И все они, вне зависимости от ранга и возраста, по-
лучали от него обстоятельный ответ. Приходилось уди-
вляться, как находил время этот железный человек, без
всякою секретаря, писать каждому своим острым и
угловатым почерком. Его популярность как руководите-
ля и человека распространялась далеко за пределы
физиологической среды, и часто можно было встретить
в лаборатории человека, который издалека приехал
только... «посмотреть» на Павлова. По этому поводу
мне припоминается интересный эпизод. Своей быстрой
походкой, слегка прихрамывая, Павлов проходит по
длинному коридору из одной части лаборатории в дру-
гую. Неожиданно из-за угла ему преграждает путь

какой-то седой, слегка сгорбленный старик и робко
приветствует Павлова.
— Что? Что? Вы ко мне? У вас какое-нибудь де-
ло? — отрывисто спрашивает Павлов, выведенный из
раздумья.
— Да, да, конечно... то-есть. извините, нет... Я не по
делу...— смущенно начинает окончательно растерявший-
ся незнакомец.— Я врач, старый врач...— продолжает
он.— Уже тридцать пять лет я слышу о вас... Мечтал
поговорить с вами, но все не приходилось... Не имел
счастья. А теперь я счастлив, глубоко счастлив, что
видел вас и говорил с вами... Теперь... теперь я могу
спокойно умереть...
Он крепко жал обеими руками руку Павлова. Павлов
смущенно ответил:
— Ну, что вы, право... Какой вы чудак. Приходите
к нам чаще, будете нашим товарищем, посмотрите на-
ши работы. Вот и познакомимся поближе. Ну, всего
хорошего, всего хорошего...
Какую внутреннюю борьбу испытал 70-летний врач,
прежде чем спрятаться в эту своеобразную засаду...
Сколько стоял он там? Час? Два? А может быть, даже
и больше? Но теперь он «посмотрел» на Павлова, он
разговаривал с ним, и трепетное волнение нескольких
часов оплачено сторицей... «Он может спокойно умереть».
Какие же качества этого редкого человека стяжали
ему такую легендарную славу?
Мы видели уже, как обаятельна была личность Па-
влова для тех, кто мог с ним общаться непосредствен-
но. Но одного этого все же мало. Только соединение
его личных качеств с гениальными организаторскими
способностями, с каждодневном продвижением в глу-
бочайшие тайны природы, т. е. вся стройная работа
павловского коллектива, павловской школы, могли со-
здать ему эту неувядаемую славу.
Влияние Павлова как творца огромной школы про-
явилось уже в его преподавательской работе. Кто хоть
раз попал на его лекции по физиологии в Военно-
медицинской академии, тот не мог уже не посещать их
до конца, а многие попадали в орбиту его гения до са-
мого конца своей жизни. Почти все его ученики начи-
нали знакомство с ним на этих незабываемых лекциях.

Простота, горячность, державшая слушателей в на-
пряжении, и редкий педагогический талант—все это
сразу приковывало к нему внимание. А потом начина-
лось медленное, изо дня в день развивающееся «от-
равление»...
— Я люблю учить не рассказом, а показом,— за-
являл Павлов, и дальше следовало проведение в жизнь
этой изумительной «методы»...
Перед слушателем развертывается панорама чудес-
ных «павловских» экспериментов, которые от замысла
до мельчайших деталей выглядели как тонкое художе-
ственное произведение. Скучные страницы учебников
оживали, а факты, совсем не замеченные при чтении,
вдруг становились необходимым звеном в общей цепи
доказательств...
У Павлова не было «неудачных» экспериментов;
наоборот, каждое отступление от намеченного порядка
превращалось в блестящую демонстрацию вечно меняю-
щегося жизненного процесса и сейчас же подвергалось
исчерпывающему анализу. Но бывали, хотя и очень
редко, случаи, когда Павлов во что бы то ни стало хо-
тел получить именно данный результат, а он все же не
получался... Он то и дело вскакивал с своего кресла,
подбегал к операционному столу, делал указания асси-
стенту, а иногда и очень сильно «распекал» его...
— Это вы зазевались, упустили момент... Теперь
надо бросать, ничего не выйдет...
Но через минуту он опять нетерпеливо вскакивал,
подбегал к столу и, засучив рукава, брался сам за опе-
рацию.
И странное дело: эта искренняя заинтересованность
в успехе эксперимента и.напряженное переживание «са-
мого Павлова», простота, с которой все это происходило,
действовали на слушателей гораздо глубже и неотрази-
мее, чем какое-либо торжественное позирование, к ко-
торому часто прибегали другие его товарищи по Акаде-
мии. Студенты сидели, перегнувшись через барьер, как
очарованные, напряжение Павлова передавалось им пол-
ностью, и ни один, даже самый незначительный момент
демонстрации не ускользал от их обостренного внимания.
И когда Павлов поднимался с кресла и небрежно
бросал свое неизменное «до свиданья, господа», каза-

лось странным, что так незаметно и быстро подкрался
конец. Уж не ошибся ли он? Нет, часы, слева на стене,
с неумолимой объективностью говорили, что с начала
лекции прошло уже два часа...
Очарование еще не ушло. Некоторые продолжали си-
деть неподвижно, устремив взгляд куда-то в1даль, дру-
гие оживленно делились друг с другом своими сообра-
жениями, а большинство стремительно бросалось запи-
сать по свежим впечатлениям мысли и факты, препод-
несенные любимым профессором.
Его влияние на слушателей объяснялось не только
изяществом и убедительностью демонстрации. Действо-
вало то, что даже во время обычной демонстрации,
проделываемой, может быть, в сотый раз, .он оставался
таким же исследователем, как и на эксперименте, по-
ставленном впервые. Он мыслил вслух. И эти мысли с
неотразимой убедительностью вскрывали внутренние ме-
ханизмы показываемых процессов.
«Если у вас возникают какие-нибудь вопросы, то
сейчас же, не откладывая, задавайте их. Иначе мы не
поймем друг друга».
Такая манера объяснения сводилась обычно к ожив-
ленной беседе. Слушатель мог не только спросить то,
чего он не понял,— он мог усомниться в убедительности
эксперимента и даже предложить в виде возражения
какой-либо свой вариант опыта. Тогда демонстрация
оживлялась и часто перерастала в настоящий научный
эксперимент.
Бывали случаи, когда слушатели, не искушенные в
физиологии и свободные от лабораторной рутины, стави-
ли вопросы, которые вполне могли быть предметом
серьезного научного исследования!
— Сейчас вы увидите явление, которое долго усколь-
зало от взора исследователя. Было время, когда дума-
ли...— и перед слушателями развертывались в простых,
доступных выражениях все муки длинного творческого
пути, муки, которые закончились торжеством человече-
ского гения. Одним из любимейших приемов павловского
преподавания было то, что всякому физиологическому
факту он придавал живую историческую обрисовку.
Надо представить себе состояние слушателя, кото-
рый пришел учиться физиологии, надеялся увидеть уже

всем известные факты, и вдруг он сам может предло-
жить опыт, он присутствует при действительном научном
творчестве. Он ожидал услышать сообщение об устояв-
шихся истинах, а его подводят к самым границам неиз-
вестного, и он уже начинает ощущать в себе азарт ис-
следователя.
Высочайшим искусством павловского преподавания
было то, что наряду с такой творческой обстановкой он
не забывал давать «азы науки». Он не срывал необхо-
димой последовательности в накоплении знаний, а осу-
ществлял ее таким образом, что «азы науки» и ее пер-
спективы сливались в едином творческом процессе. И от
этого скучное превращалось в интересное, а ученическое
запоминание- уступало место осмысленному отношению
к предмету.
Он не любил «опущенных голов» в аудитории, кото-
рые всегда свидетельствовали о том, что слушатели за-
писывали каждое его слово, и считал, что даже десятая
доля лекционного материала, записанная дома по памя-
ти, принесет большую пользу, чем дословная запись в
аудитории.
Общее впечатление от Павлова как преподавателя
усиливалось еще больше особенностями его языка. Он
не любил иностранных слов и употреблял их только в
силу настоятельной необходимости. Зато, наоборот,
с заметной симпатией употреблял русские «ядреные»
словечки, произнося их с особенным ударением. Вся его
речь была простой и ясной, как обычный народный раз-
говор.
Атмосфера, в которой проходили его лекции, была
настолько свеобразной и увлекательной, что всякий,
хоть раз побывавший на его лекции, уносил с собой это
впечатление на всю жизнь. Особенно замечательны
были его вступительные лекции. Он завел традицию, по
которой первая лекция в году читалась не на специаль-
ную тему, а касалась какого-нибудь животрепещущего
вопроса современности. Посещались эти лекции всеми
его учениками в Ленинграде, вне зависимости от возра-
ста, стажа и профессии. Особенно яркой осталась у
меня в памяти лекция 1923 г. Она, как всегда, была на-
значена в обычной аудитории кафедры. Но уже за час
до начала лекции было очевидно, что эта аудитория не

вместит всех желающих. К началу лекции она оказа-
лась забитой слушателями доотказа, и еще столько же
их находилось в коридорах и на лестницах. Решено
было перенести лекцию в другую, более обширную ау-
диторию. Сразу же образовались «марафонские» состя-
зания... Все бросились взапуски бежать в другую ауди-
торию, отстоящую примерно на полкилометра. Для
ускорения многие полезли через заборы и палисадники.
Развился невиданный азарт. Старые профессора, отыс-
кивая дрожащими руками точку опоры, медленно спол-
зали с заборов, а рядом с ними мчалась зеленая моло-
дежь, может быть даже их слушатели... Всем хотелось
занять ближайшие места, никому не хотелось проронить
хоть одно слово этой редкой лекции.
Но вот все успокоилось. Аудитория, набитая доот-
каза, сдержанно шепчется. На кафедру выходит
И. П. Павлов, приветствует слушателей и начинает мед-
ленно, прерываясь, сообщать о теме лекции. Содержа-
ние ее всегда бывало для слушателей неожиданным, и
еще накануне все задавали себе вопрос: о чем в этот
раз будет читать Павлов? Поэтому напряжение дости-
гало высшей точки, наступала гробовая тишина, в кото-
рой четким голосом И. П. сообщал о теме лекции.
Аудитория Павлова являлась как бы преддверием
его школы. Здесь «заражались» его энтузиазмом моло-
дые слушатели, и уже отсюда переходили во внутренние
комнаты лаборатории в качестве соучастников. Боль-
шинство учеников Павлова прошло этот путь, и многие
из них на всю жизнь связали свою судьбу с его вели-
ким делом. Замечательно, что Павлов с большим внима-
нием относился к интересам студентов и не отказывал
им, когда они изъявляли желание вести научную
работу.
Автору этих строк посчастливилось познакомиться с
Павловым также еще на студенческой скамье. Я и до
этого интересовался физиологией и даже делал попытки
начать исследовательскую работу в одной из ленинград-
ских лабораторий. Но после первой же лекции Павлова
я понял, что действительную дисциплину научного мыш-
ления можно получить только в его лаборатории.
Экспансивная молодость не требует задержек — и я
быстро принял решение говорить с ним о научной

работе. Смущало только его величие. Как я к нему по-
дойду? Что буду говорить? Пугало его строгое обраще-
ние с ассистентами... А вдруг он холодно скажет: «Что?
Научной работой хотите заниматься? Поучитесь еще,
поучитесь, а потом приходите»... Эта мысль щемящей
тоской ложилась на сердце. Я подготовил «план» раз-
говора и решил все же пойти.
Выбрав удачный момент — перерыв между двумя
лекциями, я постучал в дверь его кабинета. Ответа не
было. От волнения у меня захватило дух, и я малодуш-
но подумал: «Не пойти ли... в другой раз?» Но в это
время за дверью послышался голос, и я вошел в каби-
нет. Вероятно, на моем лице был написан такой же
испуг, как у охотника, случайно провалившегося в бер-
логу медведя, ибо Павлов смотрел на меня сначала
удивленно, а потом подчеркнуто ласково спросил: «Вы
ко мне? Ну, говорите, говорите, что у вас есть». Обод-
ренный ласковым приемом, я стал излагать свою прось-
бу. Дело обернулось счастливо для меня. Расспросив,
почему я заинтересовался физиологией, он заключил:
«Хорошо, хорошо. Начинайте ходить. Присматривай-
тесь...»
В этом «присматривайтесь» и заключался первый
этап приобщения новых работников к павловской школе.
Вновь принятый начинающий сотрудник большей ча-
стью не сразу приступал к выполнению научного зада-
ния. Он несколько месяцев присутствовал на опытах
старых работников, знакомился с литературой и был
свидетелем разбора текущих экспериментов лаборато-
рии.
Но «присматривание» не было односторонним. Но-
вый член лаборатории и сам подвергался тщательной
оценке: что выйдет из этого новичка, пришедшего впер-
вые в лабораторию, стоит ли затрачивать на него цен-
ное время, стоит ли отвлекать на него, столь необходи-
мое исследователю внимание? И эта осторожность
имела глубокий смысл. Чем руководствуются молодые
энтузиасты, когда они приходят просить разрешения ра-
ботать в лаборатории? Стимул этот очень сложный. Тут
и внутренняя потребность в «творческом открытии», и
неизбежное влияние того ореола, которым окружена
была школа И. П. Павлова.

Поэтому вполне допустимо, что, поддавшись этому
обаянию, молодой человек входит в лабораторию с ис-
кренней задачей посвятить себя научному исследованию.
Но вот начинаются лабораторные будни, шаг за шагом
он продвигается ко все большим и большим трудностям
и, наконец, убеждается, что имел неправильное пред-
ставление о том деле, к которому так стремился. Это
бывало редко, но все же я помню несколько случаев,
когда молодой исследователь после первого ближайшего
знакомства с лабораторией чувствовал свою непригод-
ность к конкретной работе и покидал ее...
Период «присматривания», который должны были
проходить молодые люди, являлся одним из проявлений
педагогической мудрости Павлова. Это давало возмож-
ность тщательно отбирать людей, склонных к данному
виду работы, и таким образом уменьшало вероятность
ошибки молодых работников при выборе ими жизненно-
го пути.
Совершенно не значит, конечно, что непригодность в
области павловских работ свидетельствовала о непри-
годности к научной работе вообще. По этому поводу
Павлов часто вспоминал один замечательный случай.
Сотрудник не мог понять всего дела условных ре-
флексов, не мог справиться с техникой и получил позор-
ную кличку «неудачника». Но когда он оставил услов-
ные рефлексы и занялся другим видом научного
исследования, он создал себе мировое имя и собрал во-
круг себя целую школу...
Это был известный невролог Минковский.
— Не всегда попадаешь в самый раз. Нужно долго
пытать, пока нападешь на то, к чему ты больше
всего способен,— говорил И. П. Павлов по этому
поводу.
Присматриваясь к своим сотрудникам, Иван Петро-
вич на всю жизнь запоминал каждого, держа в памяти
все его способности и недостатки.
Однажды разговор зашел о громадном количестве
ученых, прошедших через лаборатории И. П. Павлова
за пятьдесят с лишком лет. Я спросил:
— Почему бы Вам, Иван Петрович, не написать вос-
поминаний об их подготовке? Ведь это же вся русская
физиология, такая книга очень необходима.

— Ну что вы, где же этим сейчас заниматься,— от-
ветил он с некоторой ноткой сожаления в голосе. А по-
том, помолчав немного, добавил:
— А нужно было бы, нужно. Такое обилие характе-
ров, талантов, склонностей... Но, представьте себе, все
это, очевидно, повторяется. Теперь я все чаще и чаще
стал узнавать в новом работнике кого-нибудь из преж-
них. И поэтому, вероятно, мне стало легко предсказы-
вать, что из него выйдет.— Он начал перебирать своих
старых учеников, стал вспоминать некоторые эпизоды,
характеризующие их, и я увидел, что ничто не проходи-
ло мимо его внимания. Любой из маленьких признаков
характера: терпение, неосторожность, скромность, обра-
зованность, способность к искусству, к технике и т. д.—
все это складывалось в его памяти в исчерпывающую
оценку ученика и определяло его мнение о пригодности
или непригодности данного работника к научной работе.
Таким образом, «присматривание» было для Павлова
необходимым приемом, позволявшим ему подбирать кол-
лектив дружных и нашедших себя в работе исследова-
телей. Обычно в этом же периоде начинающему пору-
чалась «обработка животного». Для будущих экспери-
ментов на определенную тему необходимо было подго-
товить животное: сделать ему операцию, приучить к экс-
периментальной обстановке, к экспериментатору и испы-
тать его пригодность для работы по методу условных
рефлексов. Этот, казалось бы, безобидный период и был
часто камнем преткновения для начинающего работни-
ка. «Обработка» длилась иногда месяцами и представ-
ляла собой лучшее испытание на выносливость... Мы
уже видели, как трудна была расшифровка одной из
«загадочных натур», а это были частые случаи.
Но вот окончились все приготовительные работы,
окончилось томительное ожидание, и начинающий под-
ходил к самому торжественному моменту в жизни пав-
ловской школы — вручению научной темы. Тогда все
мысли, интересы и «литературная работа сотрудника по-
лучали четкое направление, и ему предоставлялась воз-
можность во всю ширь проявить свою изобретательность
и творческие способности.
Но этот момент был торжественным не только для
новичка; его с нетерпением ожидали и все остальные

сотрудники. И это понятно. Школа Павлова не знала
вопросов и научных тем, которые не были бы связаны
с другими темами крепкими узами единого исследова-
тельского фронта. Каждая вновь поручаемая тема неиз-
бежно была связана в той или иной степени со всеми
работами других товарищей по лаборатории. Вот почему
с таким нетерпением ожидалось появление новой темы.
Уже за несколько дней до этого шли разговоры среди
сотрудников, и это еще больше подчеркивало единство
интересов всей школы Павлова.
Поручение новой темы большей частью происходило
на так называемых «средах». Традиция «лабораторных
сред» навсегда останется в истории науки как наилуч-
ший метод руководства крупным исследовательским
коллективом и как пример интереснейших семинаров
великого ученого. Здесь мысли учеников и руководителя
переплетались в сложный клубок, в котором невозмож-
но было отличить, выражаясь языком Павлова, что
«мое» и что «твое». Возникнув у одного, она перекрест-
ными дополнениями и возражениями настолько видоиз-
менялась, что едва ли кто мог бы в конце концов ре-
шиться сказать: «это моя идея»...
«Среды» сначала возникли (1921 —1922 гг.) как за-
крытые беседы сотрудников Военно-медицинской акаде-
мии, в которых подвергался разбору материал истекшей
недели. Посещались они в то время десятками действи-
тельно работавших сотрудников. Но уже в следующие
годы «среды» приобрели более широкое значение и
стали посещаться работниками всех лабораторий
Павлова.
В 1924 г. происходит важное событие: Павлов поки-
дает кафедру физиологии Военно-медицинской акаде-
мии, которую он занимал 29 лет, и сосредоточивает все
свое внимание на научной работе.
Но пламенный, неутомимый пропагандист науки не
мог быть в стороне от аудитории. Павлову необходимо
было постоянное общение со слушателями, которое его
зажигало, возбуждало в нем новые мысли и часто при-
водило к новому пути исследования. Он не мог остаться
без этого тонизирующего действия, и его «среды» из
сугубо деловых бесед быстро выросли в большой торже-
ственный семинар почти с сотней участников.

Прежняя комната стала уже недостаточной, и бесе-
ды были перенесены в специальную аудиторию. Посети-
телями ее стали почти все физиологи Ленинграда. Кроме
того," частыми гостями были невропатологи, психиатры,
врачи, а часто и студенты.
Чисто рабочие вопросы текущих исследований посте-
пенно переросли в общие вопросы высшей нервной дея-
тельности, в критику новых теорий, в обсуждение ново-
стей иностранной литературы.
Трудно оценить, какое громадное воспитательное
значение имели эти семинары для физиологов и врачей.
Творческая мысль гениального старика преломлялась в
сотнях его слушателей, и каждый, идя домой, уносил
стремление жить и работать для процветания родной
науки. Пылая творческим порывом, Павлов находил
такой же отзвук в своих учениках. Уже в половине
десятого утра начинали они собираться, чтобы ни на
минуту не опоздать на беседу. Павлов приходил
точно.
Часы показывают двенадцать минут одиннадцатого...
тринадцать... четырнадцать. Открывается дверь, и в ла-
бораторию бодро входит Павлов. Быстро раздевается и
почти бегом, прихрамывая, идет по длинному коридору
в аудиторию, где его уже ждут слушатели и любимое
кресло. Обычно сразу же начинается изложение наибо-
лее выдающегося эксперимента за истекшую неделю.
— Послушайте-ка, какая-история произошла с этим
запредельным торможением. В прошлый раз мы решили,
что...— и перед слушателями еще раз проносится увле-
кательная панорама его «мыслей вслух».
Многие эксперименты занимали его не только в ла-
боратории. Он с нетерпением ожидал каждого нового
опыта и говорил в этих случаях автору: «Позвоните мне
домой сейчас же, как только кончится опыт. Интересно,
очень интересно, что получится»...
Случалось, что перед летними каникулами не успе-
вали закончиться какие-либо крайне необходимые экс-
перименты. Тогда он просил сотрудника остаться на
лето и вел с ним переписку, давая указания по поводу
каждого опыта. Он давал в письмах обстоятельные
советы, подбадривал и предупреждал экспериментатора
от оплошностей.

В его сердце не было другой страсти, кроме жела-
ния получить все новые и новые факты, которые он за-
кладывал в фундамент стройного учения о высшей нерв-
ной деятельности. Это желание заполняло собой всю
его жизнь.
Особенно памятны были те «среды», когда Павлов
позволял себе отступить от разбора фактического мате-
риала и, основываясь на нем, «распускал • мысль». Его
отношение к научной фантазии было несколько своеоб-
разным. Он не оставался, конечно, «у поверхности фак-
тов», он не был их «архивариусом»; наоборот, он часто
прибегал к широким обобщениям и предположениям, а
временами давал волю «свободным мыслям».
— Надо уметь распускать мысль так, чтобы на сле-
дующем этапе подчинить ее фактам,— говорил он, пред-
упреждая учеников от беспечного умствования.
Однажды ему попалась статья английского психо-
лога, который в прошлом установил довольно крупные
физиологические факты и гипотезы, а сейчас отдался
почти мистической фантазии о «душе человека».
— Ну вот, вот, так я и знал. Открылось истинное
лицо, как только он остался с самим собой,— сказал
Павлов.— Настоящее настроение ученого легко обнару-
живается, когда он начинает свободно фантазировать.
Ну, посудите сами, может ли ученый, привыкший к пу-
бликации только обоснованных фактов, позволить себе
вольность выдать свои интимные мысли? Скрытое на-
строение ученого, его невысказанные рабочие гипотезы
всегда идут дальше того, что он пишет в своих работах.
Значит, надо только дать ему высказаться. Я долго ду-
мал об этом. Очень интересна она, эта фантазия, когда
ей отдается человек, прошедший большой жизненный и
научный путь...
Иногда Павлов и сам позволял себе фантазировать,
но опять-таки для того, чтобы сейчас же накинуть на
фантазию «узду фактов»...
Такие разговоры для Павлова были всего лишь при-
ятным развлечением, он вел их в кругу наиболее близ-
ких учеников. Основу же школы он видел в том, что
ученый должен держать свою мысль около достоверных
фактов. Только в редких случаях он отступал на «сре-
де» от разбора фактического материала.

Как правило, Павлов вскрывал «родословную» каж-
дой вновь поручаемой темы. Сотрудники узнавали, в ка-
кой связи возник этот вопрос и кому из них он оказы-
вался наиболее близким. Поручение темы молодому
научному работнику сразу же вводило его в напряжен-
ную исследовательскую обстановку, где каждый шаг
требовал осторожности и сознания своей ответствен-
ности.
Наступал момент, когда внимание к новичку со сто-
роны учителя удесятерялось. Во многих исследованиях
принципиальное значение имеют весьма незначительные
нюансы в показателях нервной деятельности. Результат
можно записать с ослаблением слюны на одну каплю,
и это- может склонить толкование полученных результа-
тов в диаметрально противоположную сторону.
Кроме того, надо было бояться неизбежной «пред-
взятости мысли», которая именно у молодого-то работ-
ника в силу еще нерегулируемой горячности и могла
быть наиболее опасной. Незаметно для себя он «мог
притти к неправильному отражению действительных
фактов, и это повело бы к пересмотру целой цепи ре-
зультатов. Павлов предупреждал учеников об этих
опасностях и часто указывал, как трудно бороться с
ними. Поэтому наиболее ответственные и решающие
эксперименты всегда производились под перекрестным
наблюдением товарищей по лаборатории. Чаще всего
сам Павлов садился около экспериментатора и тщатель-
но следил за всеми деталями ответственного экспери-
мента. Сколько волнений испытывали начинающие, да,
пожалуй, и многие опытные сотрудники, когда гениаль-
ный наблюдатель своим тонким взглядом следил за
каждым движением экспериментатора. Он был неумо-
лим, если замечал грубую оплошность в технике, а осо-
бенно небрежность в протоколировании экспериментов.
Сейчас же сыпались уничтожающие замечания:
— Как вы записываете? Что из этого можно понять?
Все эксперименты ваши потеряли цену...
Ученики хорошо знали порывистый характер своего
руководителя и с особенной тщательностью еще нака-
нуне готовились к ответственному опыту: проверяли
аппаратуру, приглашали посторонних, чтобы проверить
себя в приготовлениях и хоть как-нибудь избежать

рокового влияния тою, что Павлов называл «личным
уравнением».
Несмотря на все эти волнения, присутствие Павлова
на опыте всегда было праздником для сотрудников. Из-
менение эксперимента на ходу, обсуждение его деталей
и «погоня» за ответом на поставленный вопрос,—все
это составляло истинную творческую обстановку, кото-
рая сторицей окупала волнения перед экспериментом и
оправдывала пылкий «разнос», учиненный учителем...
Павлов любил варьировать эксперимент в связи с воз-
никшими тут же соображениями, и это создавало у со-
трудников чувство приятного напряженного ожидания:
каждую секунду может открыться новый интересный
факт. Кто видел Павлова в эти моменты, тот навсегда
/нес в своей памяти его творческий образ. Каждая
остроумная модификация опыта для него была изящным
шахматным ходом, который после долгого мучительного
раздумья вдруг радикально менял весь ход игры. В эти
моменты он испытывал чувство величайшего удовлетво-
рения и, поблескивая глазами сквозь очки, задорно го-
ворил:
— Нет, шалишь, дело идет вперед, постепенно мы это
завоюем,— и в этих словах как нельзя лучше отра-
жался его вечно соревнующийся и воинственный ха-
рактер.
«Среды» служили Павлову также и для зачитыва-
ния уже законченных им обобщений. Обычно это были
проекты выступлений на конгрессах, полемические ста-
тьи и даже просто очередное обобщение какого-нибудь
периода работы лабораторий.
Трудно описать то напряженное внимание, с каким
аудитория слушала эти незабываемые творческие этю-
ды. Читал Павлов' прекрасно. Эмоциональная речь, на-
растающая сила выражения там, где он вступал в по-
лемику, и энергичные комментарии, подкрепленные его
выразительной жестикуляцией,— все это придавало ею
чтению неотразимое обаяние простой и сочной разговор-
ной речи. Временами он резким движением бросал на
стол листы, исписанные его твердым угловатым почер-
ком, снимал очки и начинал давать дополнительные
объяснения, вскрывал историю вопроса... Большинство,
не отрывая взора от любимого учителя, ловило каждое

его слово; некоторые, согнувшись, поспешно записыва-
ли, боясь пропустить какую-нибудь мысль или выра-
жение.
Но вот чтение кончилось. Рукопись кладется на стол,
и Павлов, обращаясь к слушателям, говорит:
— Теперь я бы хотел послушать ваше мнение. Про-
шу. Если есть замечания, дополнения, исправления,—
пожалуйста, говорите, ведь вы же все соавторы...
Обсуждение развертывается не сразу. Все еще нахо-
дятся под впечатлением богатейших перспектив, изло-
женных в прочитанной статье. Только через несколько
минут начинается горячее обсуждение материала статьи.
Делаются замечания, предложения изменить формули-
ровки, авторы цитированных экспериментов сообщают
подробности, и в конце концов статья становится про-
дуктом общего творчества. Такие обсуждения являлись
лучшим методом выработки серьезного самостоятельного
научного мышления.
Сейчас, когда вспоминаешь все условия работы в
лаборатории Павлова, начинаешь особенно остро ощу-
щать на себе ее могучее дисциплинирующее влияние.
Павлов никогда никому из сотрудников не давал какою-
нибудь плана или общей программы его работы. Все
это создавалось незаметно всем поступательным ходом
жизни лаборатории, которая неизбежно втягивала всяко-
го в орбиту интересов И. П. Павлова.
Центральным моментом в работе каждого была «те-
ма», и уже на нее, как на стержень, нанизывалась вся
повседневная лабораторная работа. Она была построена
так, что, не зная «азов науки», сотрудник неизбежно
должен был издавать фальшивые звуки и тем са-
мым нарушать стройную гармонию павловских иссле-
дований.
Самая атмосфера лаборатории, насыщенная упорны-
ми исканиями, заставляла каждою не отставать от уров-
ня поставленных проблем.
Будучи строгим руководителем, Павлов вместе с тем
«опекал» своих сотрудников до самого последнего мо-
мента — печатания работы. Здесь он с особенной остро-
той проявлял качества гениального исследователя, счаст-
ливо сочетая в себе великую смелость с такой же
большой осторожностью. Он вникал в каждую деталь

написанной работы, не оставляя без внимания ни круп-
ного обобщения, ни лишней запятой.
До последних дней своей жизни он всегда' сам редак-
тировал работы сотрудников, поручая старшим помощ-
никам только общую стилистическую обработку. И если
автор позволял себе неосторожные выводы или неточное
описание фактов, работа испещрялась бесконечными по-
метками, зачеркиваниями и примечаниями, которые
сводили на-нет всю поспешность и неосторожность авто-
ра. Наиболее поучительные промахи в написанных ра-
ботах Павлов выносил на общее обсуждение в одну из
«сред».
Таким образом, «павловская среда» являлась узло-
вым пунктом, через который проходили как крупнейшие
открытия, так и все недостатки текущей работы школы.
Разбор последних помогал избегать ошибок в дальней-
шем и, в частности, приучал работника точно излагать
свои мысли при окончательной обработке порученной
темы.
Становится понятным то громадное воспитательное
значение, которое имели эти «среды» для сотрудников
Павлова. На «средах» преподносилась в сконцентрирован-
ном виде вся кипучая деятельность павловской школы,
поэтому каждый ученый считал для себя счастьем прой-
ти через все препятствия, но послушать историческую
беседу... И если из отдаленного университета бывший
ученик школы задумал ехать в Ленинград, он вынимал
календарь и вел старательные расчеты, чтобы попасть
именно к «среде»...
Отношение Павлова к сотрудникам было различно,
большей частью в зависимости от успеха или неуспеха
в деле. Но в основном он всегда проявлял чуткое отно-
шение как к личной жизни сотрудника, так и к его ус-
пеху в лабораторий. Правда, «эпизоды», т. е. бурные
«разносы», «нагоняи» и швырянье инструментами во
время операции, тяжело отражались на настроении про-
винившегося сотрудника. А иной раз и вины-то не было,
так что необоснованный «разнос» вызывал внутреннюю
потребность протеста и защиты. Некоторые после такого
резкого объяснения подавали заявление об уходе или
отказе от совместной работы. Однако уже на другой
день Павлов успокаивал обиженного сотрудника.

Несмотря на действительную обиду от его «нагоняев»,
голос рассудка все же подсказывал, что эта особенность
его характера органически слилась с его гениальным
творчеством, с его горячим исследовательским энтузиаз-
мом. И раздражался-то он именно в те моменты, когда
вдруг останавливалось дело. Во всем остальном он был
чутким, мягким, приятным собеседником, который вни-
мательно относился к каждому запросу сотрудника.
Один земский врач, работавший в лаборатории Пав-
лова около года над докторской диссертацией, получил
телеграмму с вызовом в земство как раз в тот момент,
когда эксперименты подходили к концу. Для врача соз-
далось катастрофическое положение. Он должен был
уехать ни с чем. Павлов отпустил его, но сам засел за
его эксперименты и работал целыми днями. Труд был
закончен, и врач получил возможность защищать дис-
сертацию.
Во всех случаях, когда сотрудники попадали в тяже-
лое положение — материальное или служебное, Павлов
принимал в их деле самое близкое участие и старался
помочь всеми возможными путями. Эта последняя
черта — внимание к сотрудникам, была характерна для
всего его поведения, что и привело к созданию прочного
и преданного коллектива школы.
Внимание оказывалось независимо от «ранга» со-
трудника. В этом отношении Павлов руководствовался
только пользой для дела и преданностью сотрудника
этому делу. И тогда он с одинаковой любовью прини-
мал участие и в жизни профессора, и в жизни самого
младшего технического работника — Служителя. Едва ли
какая-нибудь другая лаборатория знает такое количест-
во старых заслуженных служителей, как лаборатория
Павлова. Некоторые работали у него по 30 лет, а иные
и больше. «Технический работник часто стоит пяти
научных,— говорил Павлов.— Он является самым полез-
ным помощником там, где нужен настоящий уход и
присмотр за оперированным животным. Без него вы ни-
чего не сделаете».
Мне довелось видеть служителей, которые действи-
тельно с выдающейся самоотверженностью посвятили
себя павловской лаборатории. Но зато, если служитель
относился к делу нерадиво, манкировал и тем самым

И. П. Павлов с юбиляром - старейшим служителем кафедры физиологии Военно-
медицинской академии Сергеем Игнатьевичем (справа от И. П.)

ставил под угрозу жизнь животных после сложнейших
операций, Павлов относился к нему с неумолимой стро-
гостью. Прилежных служителей Павлов продвигал на
высшие должности, а однажды, в благодарность за пре-
данную* работу, организовал общественное празднество
по поводу 25-летнего юбилея служителя Сергея Игнатье-
вича...
Было объявлено торжественное собрание в той же
аудитории, где Павлов много лет читал свои лекции и
где не раз помогал ему юбиляр. Приглашение на не-
обычный юбилей получили все бывшие и настоящие
работники павловских лабораторий. Весть об этом юби-
лее облетела весь Ленинград, и аудитория уже задолго
до открытия торжественного собрания была густо набита
научными работниками. За столом президиума сидят:
юбиляр и Павлов. Как символ единства школы сверху
донизу, они сидят вместе, представляя собой два полюса
научного творчества.
Один — главный машинист, без устали наблюдающий
за стройной работой созданного им сложного механизма;
другой — заботливый мастер, любовно осматривающий
каждое колесико, чтобы ни на минуту не прекращалась
созидательная работа этого механизма. Сейчас они си-
дят рядом, а завтра станут каждый на свое место и с
еще большей энергией поведут вперед общее дело.
Павлов произнес горячую, прочувствованную речь.
В ней он в сотый раз повторил свое убеждение, что про-
делать сложную операцию — только одна половина дела,
а довести ее заботливым и разумным уходом до успеш-
ного конца — другая, с честью выполняемая юбиляром.
Счастлива та лаборатория, которая обеспечила себе обе
эти половины: она с успехом пойдет по тернистому пути
искания истины.
Заседание закончилось под гром аплодисментов. Сму-
щенный юбиляр торопливо пожимал направо и налево
протянутые ему руки и, утопая в непривычной торжест-
венности, растроганно говорил:
— Ну, за что же? Спасибо, вот спасибо... Я, право,
не знаю...
Этот эпизод не единственный. Павлов никогда не
пропускал случая подчеркнуть свое внимание к стара-
тельному работнику. Сегодня он приходил в ярость от

И. П. Павлов с группой своих старейших сотрудников (слева направо):
В. П. Калашников, служитель лаборатории Шлыков, И. П. Павлов, В. Г. Ушаков и А. Е. Ганеик

какой-либо оплошности в деле, но уже завтра, узнав,
что «проштрафившийся» работник попал в беду, звонил
по телефону, давал советы и т. д.
Нужно ли поместить кого-нибудь в больницу, помочь
в тяжелых материальных, квартирных и прочих делах,—
Павлов прилагал все усилия, но дело доводил до конца.
И эта забота всеми ценилась. Все работники его лабора-
торий, от старшего до младшего, чувствовали его опеку,
и она связывала еще более крепкими узами весь пав-
ловский рабочий коллектив.
Таким образом, секрет прочности, монолитности и
научною успеха школы Павлова лежит в творческой
личности, организаторском гении руководителя.
Объединяя в каких-то необходимых дозах мягкую
чуткость и подчеркнутую строгость, любовь к конкретно-
му эксперименту и способность к высочайшему синтезу,
он создал единственную в мире физиологическую школу,
которой по праву гордится наша родина.

Глава XVII
ФИЛОСОФСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ РАБОТ
И. П. ПАВЛОВА
Какие философские взгляды лежали в основе экспе-
риментальных достижений Ивана Петровича Павлова? —
вот вопрос, который задают все те, кто хоть немного
ознакомился с его научными произведениями. Не могут
же в самом деле такие гениальные преобразования, кото-
рые были произведены И. П. Павловым в различных
отделах физиологии, возникнуть только благодаря одно-
му эмпирическому чутью или только благодаря остроум-
ным приемам и изобретению какою-либо методического
приема. Наиболее верной является мысль о том, что вся-
кое большое открытие в области физиологии должно
неизбежно иметь в своей основе какой-то общий взгляд
на сущность процессов, какую-то принципиальную пози-
цию в коренных вопросах философского мировоззрения.
С тех пор как человек создал первую гипотезу о нали-
чии некоего внутреннего фактора — «души» и придал ей
руководящую роль в своих поступках и отношениях ко
всему окружающему, в человеческом обществе не пре-
кращалась острая борьба между двумя крайними миро-
воззрениями.
Одно из них исходит из представления, что внешняя
материальная оболочка'явлений есть только хорошо рас-
положенные и связанные между собой материальные
силы и материальные структуры, тогда как направление
их действия, гармония в системах этих сил зависят от
нематериальною фактора — души.
Такую точку зрения защищают идеалисты всех от-
тенков. Противоположная точка зрения сводится к тому,

что в природе, не исключая и самых высших ее проявле-
ний, каким является психическая деятельность человека,
ничего другого не существует кроме материальных сил.
На всех уровнях организации материи господствует за-
кон материальных соотношений, принцип детерминизма
и непрерывности материальных законов, обеспечиваю-
щих планомерный ход явлений и процессов. Никаких
«нематериальных» факторов нет. Материя первична, со-
знание вторично.
Это направление мысли является материалистическим.
В разные эпохи эти два мировоззрения приобретали
различные оттенки в зависимости от успехов наук и от
господствовавших социально-экономических отношений.
Эти оттенки влияли на успехи исследования законо-
мерностей природы, на успехи положительных наук.
Идеализм всегда приспосабливался к последним дости-
жениям науки, придавая своим нематериальным «фак-
торам» соответствующий научный лоск. Однако принци-
пиально по своему содержанию идеализм обязательно
допускал и допускает разрыв в непрерывном течении
процессов.
Именно в том пункте, где гармония в соотношении
частей организма приобретает целесообразный в отноше-
нии внешнего мира смысл, идеалисты и виталисты допу-
скают упорядочивающую силу, которая всегда стоит
над органическими процессами и не имеет научно опре-
делимого с ними взаимодействия. Идеализм не раз ис-
пользовал достижения науки и всякое расширение физи-
ческих и биологических понятий стремился приспособить
к своей аргументации.
В своей замечательной книге «Материализм и эмпи-
риокритицизм», давая уничтожающую критику идеали-
стам-физикам, прикрывающимся последними достижения-
ми и объявляющим, что материя «исчезла», Ленин писал:
«Суть кризиса современной физики состоит в ломке
старых законов и основных принципов, в отбрасывании
объективной реальности вне сознания, т. е. в замене ма-
териализма .идеализмом и агностицизмом. «Материя ис-
чезла» — так можно выразить основное и типичное
по отношению ко многим частным вопросам затруднение,
создавшее этот кризис». 1
1 В. И. Ленин. Соч., изд. 3-е, т. XIII, стр. 211.

Правильно, что наше знание материи неизбежно отра-
жает уровень науки определенной эпохи, и, конечно, оно
может значительно изменяться. Свойства материи, благо-
даря успехам науки и техники исследования могут быть
представлены в других, более тонких, а иногда и в со-
вершенно новых характеристиках. Однако реальность
материального мира, понятие материи как источника
нашего познания для последовательного материалиста
остается нерушимым положением.
Прямым следствием из этого основною положения о
материальной природе мира является признание непре-
рывности в связях между отдельными явлениями, в
детерминированном развертывании всех процессов неор-
ганического и органическою мира. Материализм не до-
пускает перерыва, который возникал бы между органи-
ческими процессами жизни, как не допускает и воздей-
ствия на них разного рода нематериальных факторов.
Если взять понятие 'материализма в этом его общем
значении, то по своим глубоким убежде-
ниям Павлов, несомненно, был самым по-
следовательным и непреклонным в сво-
их исканиях материалистом.
Он не раз горячо выступал против попыток ввести в
явления природы какой бы то ни было движущий фактор,
не подчиняющийся закону детерминизма. Он не терпел
перерыва в непрерывности явлений материального мира
и всегда высказывал недоумение по поводу тех процес-
сов или явлений, которыми оперируют идеалисты и ко-
торые возникают, как говорил Иван Петрович, «ни отту-
да, ни отсюда».
Последовательность Павлова как материалиста в его
физиологических исследованиях выражается в том, что
признание этого надорганического фактора он в одина-
ковой степени считал недопустимым как в общебиоло-
гических явлениях, так и в области самых высших функ-
ций человека — психических.
В первом случае он совершенно отчетливо высказал
свою точку зрения, когда, возражая неовиталисту Бун-
ге, сказал:
«Bunge — неовиталист. Он защищает свои воззре-
ния. Я не могу не высказать своего взгляда на это уче-
ние. Bunge отрицает значение объективного метода и ю-

ворит, что все опасение в методе субъективном. Откуда
у него эта надежда?» 2
Субъективное — это та область, которая для Павлова
не имеет причинных непрерывных соотношений с мате-
риальными процессами, и потому апелляция к субъектив-
ному при оценке и анализе объективных процессов для
Павлова равносильна была индетерминистическому мыш-
лению.
В этом смысле И. П. Павлов был исключительно
настойчивым и последовательным материалистом. Он
был воинствующим материалистом, ибо. не раз подчер-
кивал, что только в борьбе с идеалистами учение о выс-
шей нервной деятельности отшлифует свое содержание
и перспективы материалистического развития.
Однажды во время беседы на одной из «сред», пере-
ходя после разбора очередных дел лаборатории к кри-
тике идеалистических направлений в психологии, он
сказал:
«Теперь от мирных дел перейдем, можно сказать, к
военным — к г-ну Келеру. С ним мы воюем. Это серьез-
ная борьба с психологом.
Незаконный успех этой психологии (гештальтной.—
П. А.) среди современных психологов можно понять
только так, что среди них все еще дает себя знать дуа-
лизм в виде анимизма, то есть понятия о своеобразной
субстанции, противополагающейся остальной природе
и обязывающей исследуемую мысль держаться в от-
ношении ее иначе, чем в отношении материальных
явлений».3
В этих словах сказался убежденный материалист в
вопросах изучения организма животных и человека, не
допускающий каких-либо перерывов в причинных связях.
Кто близко знал И. П. Павлова, тот может утвер-
ждать, что Павлов стоял на позиции абсолютной уве-
ренности в том, что все в мире может быть подвергнуто
объективному исследованию, все может быть объективно
познано, и такая уверенность давала ему большое сча-
стье. Всякое же допущение какого-то нематериального
2 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I,1940, стр. 381.
3 И. П. Павлов. Выступление на «среде» 23/I 1935 г. Стено-
грамма.

фактора или разрыва причинной связи является, как он
выражался, «признаком слабого ума».
Столь прочная материалистическая позиция И. П.
Павлова как исследователя-биолога не является пози-
цией последних лет его работы. Мы не можем сказать,
что это убеждение у него выросло только в результате
его исследований по высшей нервной деятельности. На
самом деле это не так.
Если внимательно просматривать его работы из да-
лекого прошлого, особенно в период изучения пищева-
рительных процессов, то можно видеть, что уже в то
время он совершенно отчетливо стоял на позициях ма-
териалистического монизма, не допускающего какого-
либо вмешательства нематериальных сил.
Даже в тот период, когда поставленный перед со-
вершенно новыми явлениями в области приспособитель-
ных особенностей поведения животного И. П. Павлов
вынужден был допустить психическое воздей-
ствие на секрецию желез, даже и тогда он
делал немедленную оговорку, что речь идет не о том
психическом, которое было бы оторвано от материаль-
ного, а о психическом, являющемся следствием матери-
альных процессов. Всякое же допущение нематериаль-
ных сил он еще в то время считал «научно бесполез-
ным» (см. главу III этой книги).
Эта оговорка Павлова убеждает нас в том, что он
уже в самом начальном периоде своей научной дея-
тельности стоял на строгих материалистических пози-
циях.
Да и могло ли быть иначе?
В главе о творческих приемах И. П. Павлова я дал
подробную характеристику одной из самых замечатель-
ных черт его творческой деятельности — его исключи-
тельной, почти стихийной тяги к реальному, ко всему
тому, что может быть ощущаемо и познаваемо на осно-
ве принципа детерминизма. Это свойство творческой
личности не могло бы примириться с допущением мета-
физических начал в органическую природу.
Но наряду с этими свойствами его творческого ге-
ния были и другие причины исторического порядка, ко-
торые определили строгий материалистический тип его
деятельности. Эти факторы зависели от идейной атмо-

сферы 60-х годов, полной молодого революционного энту-
зиазма и материалистических стремлений передовых
людей тогдашней русской общественности. Шестидеся-
тые годы в истории русской общественной мысли совер-
шенно обоснованно считаются замечательной вспышкой
революционных настроений, стремлений к новой жизни,
желания познать окружающее и понять его на основе
объективных законов мира. Несколько десятков лет до
этого в отдельных лабораториях и в отдельных умах
накапливались знания по биологии и физиологии, од-
нако они еще не выросли до степени осознанного сти-
мула к преобразованию всей общественной жизни. Мы
видели, что уже Белинский считал невозможным ото-
рвать «ум от плоти» или психологию от физиологии, и
в этом хорошо отразились настроения передовых людей
того времени.
Особую роль в утверждении материалистических идей
в естествознании сыграл гениальный русский физиолог
И. М. Сеченов. Его знаменитая книга «Рефлексы голов-
ного мозга», составляющая подлинную жемчужину рус-
ской науки, стала тем центром, вокруг которого группи-
ровались все материалистически мыслившие прогрессив-
ные деятели 60-х годов. Его статьи «Элементы мысли»,
«Кому и как разрабатывать психологию» являются пер-
выми мощными ударами материалистического тарана по
вековой крепости идеализма. В этих статьях он впервые
в истории русской мысли бьет по самому чувствитель-
ному месту идеализма — по его неизменной тенденции
сохранить за субъективным непознаваемость и индетер-
миничность.
Мы знаем, какое сильное впечатление произвела
книга И. М. Сеченова на юношу Павлова еще в Ряза-
ни. Не случайно сам И. П. Павлов вспоминает об этом
уже в преклонном возрасте и справедливо считает это
не угасшее за всю жизнь впечатление от книги Сеченова
предпосылкой к его собственным творениям в области
высшей нервной деятельности.
Атмосфера 60-х годов, благодаря революционному
настроению передовой части прогрессивного русского
общества и в особенности благодаря проповедям есте-
ствознания Писарева, была полна стремлений понять
мир в его физических и органических проявлениях. Есте-

ственно. что человек со всеми процессами его организма
стоял в центре этих интересов. Понять функции органов
человека, понять внутренние материальные пружины его
психической жизни — вот в чем был идеал тогдашней
молодежи, шедшей на естественные факультеты. Именно
эта юношеская вера Павлова в силу естественнонаучного
знания, рожденная в атмосфере прогрессивной филосо-
фии русского общества, стала лейтмотивом всей его
жизни.
Таким образом, материализм в убеждениях И. П. Пав-
лова не только укреплялся постепенно в результате его
научно-исследовательской деятельности. Павлов пришел
из семинарии в университет с глубоким убеждением в пол-
ной познаваемости всех явлений органического мира при
помощи объективных методов исследования, при помощи
естественных наук. В последующих же работах, благо-
даря острому и реальному уму, он находил все больше
и больше подтверждений этому исходному положению.
Таким образом, мы имеем три основных фактора,
которые создали в Павлове всю жизнь не покидавшее
его убеждение в материальности органических процес-
сов, в их познаваемости объективными методами.
Первый фактор — это общее прогрессивное движение
общественной мысли в 60-х годах прошлого столетия,
материалистическое настроение передовых людей того
времени, вера в силу естественнонаучных методов по-
знания природы.
Второй фактор — одаренность Павлова редким чув-
ством природных явлений — чутьем в отношении дей-
ствительных фактов, какой-то особенной привязанностью
к действительности, которая только и создавала ему
удовлетворенность как исследователю. Конечно, на эту
черту творчества Павлова оказывало влияние его посто-
янное общение с природой.
Энгельс сказал:
«Материалистическое мировоззрение означает про-
сто понимание природы такой, какова она есть, без
всяких посторонних прибавлений».4
Вот именно эта способность брать природу «такой,
какова она есть», без всяких бесплодных умствований,
4 Цит. по Краткому курсу истории ВКП(б), 1938, стр. 106.

и была одной из самых замечательных черт творческого
гения И. П. Павлова.
Третий фактор — захватывающее содержание его
научно-исследовательских работ, поставивших в центре
внимания нервную регуляцию жизненных явлений и
физиологические механизмы приспособительных функ-
ций, которые определяют собой целесообразное поведе-
ние животных.
Обилие оригинальных открытий и новых результатов
в физиологических исследованиях, полученных на основе
этих убеждений, еще больше углубило веру Павлова в
мощь и силу объективного знания.
Все эти факторы, конечно, действовали постоянно и
непрерывно, формируя его мировоззрение убежденного
материалиста.
Он прекрасно понимал, что всякое признание какого-
то своеобразия психических явлений, допускающих от-
рыв от общего фронта научных исследований, неизбеж-
но ведет к признанию их непознаваемости и в конце
концов к идеалистическому мировоззрению.
. В 1910 г., выступая на торжественном заседании
«Общества содействия успехам опытных наук и их прак-
тических применений», Павлов провозгласил:
«В настоящее время, с утверждением прав объек-
тивного метода исследования на всем протяжении, так
сказать, животной жизни, перед физиологом стоит, на-
конец, вся без остатка деятельность животного орга-
низма, и каждый момент этой деятельности является
перед его глазами закономерной реакцией на бесчислен-
ные и постоянно движущиеся явления окружающего его
внешнего мира».5
Приведенные материалы далеко не исчерпывают всего
того, что Иван Петрович высказывал в качестве своей
общей методологической установки. Эти высказывания
чаще всего касаются его беспредельной и непоколеби-
мой веры в возможность познать все психическое, исходя
только из объективных физиологических методов иссле-
дования. Эта же вера у него не раз была выражена и
в отношении активного вмешательства физиологии в
укрепление человеческого здоровья. Таким образом,
5 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт..., 1932, стр. 110.

перед нами во весь рост встает грандиозная фигура
величайшего естествоиспытателя, целиком стоящего на
позициях последовательного материализма.
Природа развивается по законам материалистиче-
ской диалектики. Эти законы составляют совершенно
реальное явление внешнего мира. И естественно, что
И. П. Павлов, так жадно впивавшийся в каждую черту
конкретного материального мира и обладавший, как мы
видели, исключительным чувством этой реальной при-
роды, принципиально не мог не отразить
в своем творчестве диалектического ха-
рактера течения биологических про-
цессов.
Если просмотреть под этим углом зрения некоторые
его работы, проанализировать сущность его принципи-
альных установок, по которым он задумывал свои экс-
перименты, и глубокий смысл его обобщений, можно
увидеть, что все они насыщены диалектическим
содержанием. Павлов, несомненно, способствовал укреп-
лению основных принципов диалектического материа-
лизма.
Какие основные его достижения могут быть поняты
в этом плане?
Пожалуй, наиболее блестящим выражением его убе-
ждения в возможности познания объективными мето-
дами психических процессов является его ответ Лешли.
Как известно, Лешли, исходя из совершенно ненаучных
представлений о корковой функции, из представлений,
несомненно покоящихся на идеалистических принципах,
возражал Павлову по поводу возможности с помощью
рефлекторного принципа изучать психические явления.
Отвечая Лешли, Павлов особенно четко формулировал
принципиальное содержание своих исследований. Он
писал:
«Теория рефлекторной деятельности опирается на
три основных принципа точного научного исследования:
во-первых, принцип детерминизма, т. е. толчка, повода,
причины для всякого данного действия эффекта; во-вто-
рых, принцип анализа и синтеза, т. е. первичного раз-
ложения целого на части, единицы и затем снова посте-
пенного сложения целого из единиц, элементов; и нако-
нец в-третьих, принцип структурности, т. е. расположе-

ния действий силы в пространстве, приурочение динами-
ки к структуре».6
В эту характеристику рефлекторной деятельности,
как ее понимал сам Павлов, вложены все основные
методологические черты его исследовательской деятель-
ности.
Мы видим, что детерминизм для Павлова является
ведущей идеей всякого исследования. Каждое явление
должно иметь материальные причины, и каждая причи-
на ведет к столь же материальным последствиям. Детер-
минизм является для Павлова тем орудием, которое по-
зволяет ему, пробиваясь через, заросли фактов, не терять
руководящей линии последовательного материализма.
Если . сопоставим эту детерминистическую позицию
И. П. Павлова с высказываниями классиков марксизма,
то увидим полное совпадение существа методологи-
ческих устремлений Павлова с этими высказываниями.
Так, Энгельс говорит: «Наука прекращается там, где
теряет силу необходимая связь». Именно эта «необходи-
мая связь» и была постоянным идейным орудием Пав-
лова в его исследованиях.
Однако детерминизм может быть и механическим,
который в свое время остро высмеял Энгельс. Как
известно, суть этого «механического детерминизма»
заключается в том, что ряды причин и следствий роко-
вым образом зафиксированы в постоянных соотно-
шениях, так что по началу длинной связи явлений уже
можно судить и о роковом ее конце. Такой детерминизм,
конечно, чужд диалектическому материализму; в меха-
ническом детерминизме нет той изменяемости и ди-
намичности, зависимости от истории развития и от фак-
торов взаимодействия, которые прибавляются к детер-
минизму диалектическим материализмом.
Именно об этом последнем материализме и говорит
И. П. Павлов. Став на позицию изучения крайне измен-
чивого поведения животного в зависимости от внешних
факторов, он тем самым неизбежно исходит из динами-
ческой связи между причиной и следствием. Следова-
тельно, мы можем сказать, что в этом основном пункте
своей методологической позиции Иван Петрович цели-
6 И. П. Павлов. Цит. соч., стр. 469-470.

ком осуществлял те принципиальные воззрения на детер-
минизм, которые свойственны диалектическому мате-
риализму.
Точно так же по второму положению, высказанному
в ответе Лешли,— о соотношении анализа и синтеза —
Павлов принципиально придерживался их единства в
исследовательской работе. Они могли быть разорваны
во времени только в порядке методического воздействия
на изучаемый объект. Но принципиально Павлов считал
обязательным единство того и другого.
В отдельные периоды своей деятельности Павлов в
различной степени осуществлял это единство анализа и
синтеза. Мы уже говорили в главе о кровообращении и
пищеварении, что принципиальная сторона его отноше-
ния к изучаемым физиологическим процессам выража-
лась прежде всего в попытке сохранить их натураль-
ность, изучать их на целостном организме. Эта тенден-
ция, проявившаяся у Павлова с первых шагов его
научно-исследовательской деятельности, во многом опре-
делила успех его открытий как в области кровообраще-
ния, так и в области пищеварения. Стремление к иссле-
дованиям проявлений целостного животного особенно,
проявилось у И. П. Павлова в тот период его деятельно-
сти, когда он перешел к изучению условных рефлексов.
И с этой точки зрения мы должны считать,
что он никогда не покидал идеи целостно-
го организма. *
Мы видим, как шаг за шагом И. П. Павлов при-
водит первоначальную разрозненность частных фактов к
стройным обобщениям. Раздробленные в начале формы
тормозных процессов объединяются в один вид тормо-
жения, и, наконец, этот последний становится только
оборотной стороной процесса, возбуждения. Так посте-
пенно назревал синтез установления единства двух про-
тивоположных вначале процессов. Здесь, так же как и в
других случаях, Павлов, несомненно, шел по пути диа-
лектических обобщений.
* Здесь я считаю необходимым заметить, что в 1936 году в
своей статье «Анализ и синтез в творчестве И. П. Павлова» я не-
правильно утверждал, что развитие учения о высшей нервной дея-
тельности шло от «подчеркнутого аналитизма». Содержание данной
главы и некоторых других глав этой книги показывает, что это
тогдашнее мое утверждение было ошибочным.

Когда однажды в разговоре с ним я коснулся вопро-
са об этом принципе диалектического материализма, о
единстве противоположностей, и указал на то, что от-
ношение возбуждения и торможения в нашей школе
развивается по этой закономерности диалектики, Иван
Петрович воскликнул:
— Вот и оказывается, что я диалектик! — Это было
именно так. Он был диалектиком, поскольку он был
гениальным испытателем природы, поскольку он воспри-
нимал природу «такой, какова она есть». Особенно
полное обращение к синтезу И. П. Павлов осуществил
в тот период, когда разрабатывал учение о системности
коры больших полушарий. Это был год, когда одно за
другим появились обобщения, касающиеся работы коры
головного мозга как единого целого. Здесь Павлов еще
ближе подошел к подлинному единству анализа и син-
теза, признав это единство универсальным принципом
деятельности коры больших полушарий.

Глава XVIII
РАЗРАБОТКА ИДЕЙНОГО НАСЛЕДИЯ
И. П. ПАВЛОВА В ОБЛАСТИ КРОВООБРАЩЕНИЯ,
ПИЩЕВАРЕНИЯ И НЕРВНОЙ ТРОФИКИ
(1936—1949 гг.)
Мы видели, что напряженная 65-летняя деятельность
И. П. Павлова ознаменовалась огромными успехами в
различных областях физиологии. Мы знаем также, что
все эти успехи были' объединены одной идеей поисков
нервных механизмов регуляции функции. Несмотря на
эту общую идею, в различных областях физиологии до-
стижения И. П. Павлова приобретают специфический
характер. До тех пор пока физиология и медицина бу-
дут строить свою деятельность на основе специфики
отдельных функций и органов, достижения Ивана Пет-
ровича и его открытия в этих различных областях будут
иметь, так сказать, локальный характер. Вот почему,
оценивая общий ход разработки его идейного наследия,
мы должны прежде всего очертить круг тех вопросов,
которые явились в дальнейшем решающими, маги-
стральными линиями для работы его уче-
ников.
Кроме того, необходимо иметь в виду, что с опреде-
ленного момента, а именно с 1927 г., когда наиболее
крупные достижения И. П. Павлова стали популярными
в зарубежных странах, в разработку его идей включи-
лись там целые лаборатории и институты. Следователь-
но, вопрос разработки идейного наследия Павлова
становится делом не только его учеников, живущих в

Советском Союзе, но и широкого фронта исследователей
в зарубежных странах. Иностранные исследователи от-
носятся различно к основным идеям нашей школы. Одни
из них, следуя указаниям И. П. Павлова, добросове-
стно идут в сторону все большего и большего углубле-
ния основных вопросов высшей нервной деятельности.
Другие, наоборот, пытаются использовать конкретные
физиологические положения Павлова для утверждения
различного рода психологических теорий, большей ча-
стью покоящихся на идеалистическом мировоззрении. *
Поэтому вопрос разработки идейного наследия не-
избежно должен иметь два фронта работ: первый — это
фронт идейной борьбы с чуждыми нам мировоззрения-
ми, со всякого рода попытками как-либо ослабить
основные движущие силы павловского учения, и дру-
гой — фронт подлинного научного исследования, благо-
даря которому должны все шире и глубже изучаться
основные механизмы высшей нервной деятельности.
Естественно, что обе эти линии работ должны находить-
ся в полной координации.
Нечего и говорить, что такая особенность обстановки
ставит перед советскими физиологами, и в особенности
перед учениками Павлова, крайне ответственную зада-
чу — не только удержать разработку проблем физио-
логии кровообращения, пищеварения и высшей нервной
деятельности на том уровне, на который они были под-
няты гением Павлова, но и стремиться к еще большей
глубине исследования тех фактов, которые способство-
вали законной славе И. П. Павлова как «старшины
физиологов мира».
Смерть руководителя в жизни каждой крупной шко-
лы является критическим моментом ее исканий, испыта-
нием ее монолитности и идейной силы. Перед учениками
в этот момент всегда возникает опасность двух ошибок.
С одной стороны — опасность излишнего увлечения
новыми беспочвенными исканиями, новыми рабочими
гипотезами и вообще сомнительным новаторством, как
бывает, когда ученики после смерти учителя теряют ру-
ководящие идеи, которые направляли мысли учителя в
отдельных частных достижениях. Тогда все главное и
решающее смешивается со случайным и несуществен-
ным, и поэтому второстепенные факты делаются исход-

ным пунктом «развития научного наследства». Дефекты
такого пути определяются обычно уже слишком поздно...
С другой стороны, всегда налицо опасность чрезмер-
ной канонизации достижений учителя, превращения в
мертвую догму того, что в деятельности самого учителя
служило только временным опорным пунктом для новых
обобщений и нового ряда исследований. Здесь мы стоим
пред весьма интересным законом в развитии научных
школ. Чем энергичнее развивается школа, чем больше
идей и рабочих гипотез у ее руководителя, чем более
бурный рост претерпевает вся школа в целом, тем боль-
ше в ней временных рабочих соображений, гипотез, сме-
лых перспектив и т. д. Иначе говоря, чем интереснее и
содержательнее школа, тем более мощным является
«конус роста», область исканий сегодняшнего дня.
Из сказанного следует, что именно для такой бурно
растущей школы особенную опасность представляет ка-
нонизация всего того, что составляло богатство школы
к моменту смерти учителя.
Ученики* такой школы должны тщательно взвесить
все, что имеется на сегодняшний день, решить вопрос о
том, что необходимо развить в первую очередь, а что
должно быть разработано только в последующем. В этом
обычно заключается самая ответственная и самая
серьезная работа школы после смерти учителя. Успех
продолжения его дела будет прямо зависеть от того,
найдут или не найдут в себе смелость ученики провести
эту серьезную работу, произвести глубокий анализ ра-
бочих гипотез, соображений и случайных высказываний
учителя и совершить, таким образом, естественную эво-
люцию к более высокой ступени развития всего учения.
В жизни школы Павлова, в ее организационных
принципах было много такого, что в значительной сте-
пени облегчало всю эту работу и предохраняло от при-
веденных выше ошибок.
Мы видели, что И. П. Павлов так организовал свою
школу, своих учеников, что еженедельные совещания,
гак называемые «среды», превратились в подлинную
школу мышления, обеспечивающую успешную разработ-
ку идей учителя. «Среда» являлась не только днем
опроса ученика о проделанной им за неделю работе.
Она давала своеобразную тренировку мышления, при-

мерку отдельных фактов друг к другу, их сопоставле-
ние и, наконец, их более высокий синтез. Наблюдая та-
кую работу учителя, его «мысли вслух», ученики Пав-
лова, естественно, полнее и правильнее могли оценивать
перспективы всей школы. Вот почему смерть Ивана
Петровича не застала его школу врасплох. Школа
смогла принять все его дело и двигаться вперед по пу-
тям, проложенным ее руководителем.
Был еще один момент, который значительно облег-
чил ученикам развитие идей Ивана Петровича после
его смерти. Таким облегчающим моментом было нали-
чие многих самостоятельных лабораторий, ответвивших-
ся от павловской школы еще при жизни учителя, но все
время направлявших свою работу, руководствуясь его
советами, идеями и высказываниями. Таких самостоя-
тельных лабораторий, или, как он говорил, верный
своему языку садовода, его «отсадков», при жизни
И. П. Павлова образовалось уже довольно много. Фак-
тически они продолжали развитие всех основных на-
правлений павловской школы — кровообращения, пище-
варения и высшей нервной деятельности.
По существующей традиции, всякий ученик Павло-
ва, где бы он ни работал и какой бы пост он ни зани-
мал, обязательно время от времени приезжал в лабора-
торию Павлова и делал доклад учителю как о руково-
дящих идеях своей работы, так и о фактическом ее ма-
териале. И. П. Павлов обычно • тщательно штудировал
результаты исследований своих бывших учеников, пожа-
луй не менее тщательно, чем любой эксперимент своей
собственной лаборатории. Он делал замечания положи-
тельного или отрицательного характера и, таким обра-
зом, неизбежно вносил свое гениальное эксперимента-
торское остроумие в самостоятельную работу учеников.
Совершенно очевидно, что такая форма взаимоотно-
шений учителя и учеников в пределах школы в целом
создавала из нее целостную, монолитную организацию,
в которой каждая отдельная ветвь оплодотворяла дру-
гие и наоборот.
Эта форма отношений учителя к его ученикам сдела-
ла фактически ненужным оставление какого-либо «на-
учного завещания», как это часто практикуется в мире
ученых.

Что значит разрабатывать научное наследство Пав-
лова?
Несмотря на то, что этот вопрос, казалось бы, со-
вершенно ясен, все-таки он содержит в себе многое та-
кое, по поводу чего нет, очевидно, единой Точки зрения.
Если иметь в виду Ивана Петровича Павлова, который
разрабатывал проблему высшей нервной деятельности
по методу условной секреции, то разработка его на-
следства, казалось бы, должна заключаться в постанов-
ке опытов с сохранением его методических подходов.
На самом же деле речь должна итти о совершенно дру-
гой форме разработки наследства учителя.
В каждой большой школе надо различать основные
ее цели и задачи и методические средства, которые эта
школа применяет для решения стоящих перед ней за-
дач. Павловский метод условных рефлексов, и именно
условно-секреторных рефлексов, является могучим сред-
ством в решении основной задачи •— механизмов корко-
вой деятельности, ее приспособительной функции. Но из
разграничения принципиальных задач школы и методи-
ческих средств, при помощи которых разрешаются эти
задачи, следует, что мыслимы и другие методические
средства для решения той же самой задачи.
Изобретательность учеников и преданность их дел)
школы должны прежде всего заключаться в более бы-
стром решении основных ее задач. И если для этого по-
требуется расширение арсенала методических средств,
путей и подходов, конечно с полным сохранением идей-
ного содержания школы, ее центральных задач, то это
должно быть сделано немедленно.
Образно выражаясь, мы все стоим пред одной и той
же закрытой дверью, за которой скрываются истина и
перспективы исследования, но пытаемся открыть эту
дверь различными ключами. И нет ничего удивительно-
го в том, что ключ одного из учеников может подойти
в данной стадии работ лучше всего и он приоткроет эту
дверь раньше, чем это смогут сделать другие. Методи-
ческие приемы и средства исследования могут быть раз-
личными, но они непременно должны быть подчинены
тем основным идейным установкам и перспективам
исследования, которые поставил перед школой ее вели-
кий учитель.

Приступая к оценке современного состояния вопро-
сов физиологии, поднятых И. П. Павловым, мы прежде
всего должны обратить внимание на физиологию крово-
обращения. Она является объектом самых ранних
исследований Павлова, но как собственно физиология
кровообращения она пользовалась наименьшим внима-
нием в последние годы его работ. Как известно, в по-
следние 35 лет своей жизни он всю свою энергию по-
святил работам по высшей нервной деятельности.
Работы И. П. Павлова по кровообращению дали
два четко очерченных направления, которые в настоя-
щее время интенсивно разрабатываются некоторыми
лабораториями Советского Союза. Эти направления
следующие:
1. Исследование регуляторных механизмов системы
кровообращения, вовлеченных в поддержание постоян-
ного уровня кровяного давления. Роль в этих процессах
центростремительных иннервации органов кровообраще-
ния, то есть роль интерорецепции.
2. Разработка идей о трофическом действии нерва,
т. е. о действии нерва на жизнедеятельность тканей. Это
направление включает в себя также непосредственное
исследование динамики сердечной деятельности.
По первому направлению надо указать на многочис-
ленные работы К. М. Быкова и его учеников, в особен-
ности на работы Черниговского по исследованию инте-
рорецептивных влияний на системы кровообращения и
дыхания. Было показано, что почти все интерорецепто-
ры внутренностей представляют собой источник для воз-
действия на органы кровообращения и дыхания. Но
особенный интерес представляет то, что любые интероре-
цептивные импульсации, регулирующие кровообраще-
ние, как например, от синокаротидной области, могут по-
служить основой в качестве безусловного рефлекса для
образования связей коры головного мозга. По мнению
К> М. Быкова, такие связи непрерывно образуются и
составляют фонд организма для его интерорецептивных
и экстерорецептивных соотношений.
В этих работах осуществляется разработка идеи
Павлова о роли центростремительных импульсации в
регуляции кровообращения, а также идея о представи-
тельстве в коре каждого процесса живого организма, не

исключая и процессов, протекающих в его внутренних
органах.
В лаборатории А. И. Смирнова в течение многих лет
разрабатывается вопрос о регуляторных особенностях
нервной системы в отношении сердца, что привело его
и его учеников к развитию представлений о сердце как
о гетерогенной возбудимой системе.
Эти работы позволяют устанавливать соотношение
отдельных специфических тканевых образований сердца
между собой в момент их функционирования. Работы
А. И. Смирнова дают возможность подойти к одной из
самых интересных проблем в работе сердца, а именно
к проблеме механизмов интегрирования гетерогенных
образований в единую гармонически функционирующую
систему. Здесь нелишне будет напомнить, что одним из
самых интересных наблюдений И. П. Павлова над уси-
ливающим нервом было именно его нормализующее
действие. Если раздражать электрическим током усили-
вающий нерв сердца, потерявшего слаженный ритм
между отдельными своими частями, то на глазах про-
исходит полное преобразование диссоциированных рит-
мов, и сердце вновь начинает работать как единая, гар-
монически организованная система. Естественно поэтому,
что работы А. И. Смирнова по изучению особенно-
стей регуляторных влияний нервной системы на отдель-
ные гетерогенные тканевые образования сердца пред-
ставляют собой одну из важнейших задач практической
кардиологии.
В лаборатории П. К. Анохина в течение последних
лет изучается природа нервных импульсаций, возникаю-
щих от дуги аорты в различные фазы повышения и по-
нижения кровяного давления. Основной установкой этих
исследований является мысль, проводившаяся И. П. Пав-
ловым, о том, что отношение прессорно-де-
прессорных аппаратов организма пред-
ставляет собой обязательное условие
для поддержания уровня кровяного дав-
ления. Эта исходная мысль, разработанная в специ-
альных осциллографических исследованиях, привела к
констатированию ряда новых свойств интерорецептив-
ных аппаратов аорты (п. Depressor), которые лежат в
основе патогенетической картины гипертонической бо-

лезни. Так, было показано, что состояние вазоконстрик-
торного центра, повышение его тонуса и расслабление
находятся в прямой зависимости от того, какую импуль-
сацию продуцирует дуга аорты. Импульсации, возни-
кающие при высокой частоте от большого количества
рецепторов аорты, приходя к вазоконстрикторному цен-
тру, подавляют его деятельность и приводят к сниже-
нию тонуса периферических сосудов.
Была высказана мысль, что все аппараты, и перифе-
рические, и центральные, принимающие участие в поддер-
жании постоянного уровня кровяного давления, облада-
ют- способностью к регулятивное• и составляют вместе
целостную функциональную систему. На этом пути были
поручены новые данные о регуляции уровня кровяного
давления в условиях экспериментальной гипертонии.
Перечисленные выше работы не являются, конечно,
единственными. Они составляют только часть тех работ,
которые можно было бы поставить в связь с идеями
И. П. Павлова в области физиологии кровообращения.
В лабораториях Советского Союза немало работ по кро-
вообращению, которые в той или иной степени сопри-
касаются с мыслями, высказанными в свое время
И. !П. Павловым. Однако надо считать, что главным
признаком развития идеи Павлова в области кровообра-
щения надо считать влияние тех или иных условий, в
особенности центростремительных, на регулятивную спо-
собность всей системы кровообращения в целом. На-
сколько мне известно из прежней литературы, эта идея в
такой выпуклой форме, как она была формулирована
И. П. Павловым, никем не была поставлена. В этом
именно пункте заключалась грубая ошибка рецензии
И; Р, Тарханова, который, указывая на якобы предше-
ственников Павлова по отдельным частным вопросам
его исследований, не заметил этой общей синтетической
идеи Павлова.
-Другое направление, возникшее из работ И. П. Пав-
лова по кровообращению, составляет учение о трофиче-
ской иннервации и о трофическом действии нервной
системы на тканевые образования.
В статье «Усиливающий нерв сердца» Иван Петро-
вич совершенно отчетливо характеризует роль этого нер-
ва в жизнедеятельности сердечных мышц. Он пишет:

«Выражаясь фактически/ мы должны характеризо-
вать наш усиливающий нерв как такой, который повы-
шает вообще все жизненные свойства желудочкового
мускула... Раздражением усиливающего нерва повы-
шаются жизненные свойства желудочка* увеличиваются
как его возбудимость, так и проводимость; и теперь он
в состоянии сокращаться под влиянием каждого импуль-
са без пропуска, т. е. в одном ритме с предсердиями. Так
же естественно понимаются и все остальные стороны в
действии усиливающего нерва».1
Впоследствии, хотя И. П. Павлов и колебался меж-
ду прямым действием этих нервов на ткань и их сосу>
дорасширяющим действием, однако конечный трофиче-
ский эффект для него не подлежал сомнению. Эту идею
о трофическом воздействии нервной системы он не оста-
вил и в последующие годы. Он зорко присматривался к
каждому случаю лабораторной практики, в котором был
хотя бы намек на такого рода действие нервной систе-
мы. В частности, он подробно наблюдал на органах и
тканях собаки последствия трофического характера, кото-
рые возникали как рефлекторный ответ на раздражение
нервных окончаний различными Рубцовыми сращениями.
В докладе, посвященном памяти проф. А. А. Нечаева,
И. П. Павлов представлял себе этот процесс в следую-
щем виде. Длительное раздражение чувствительных
окончаний, заложенных в рубцовой ткани,— будет ли
это растяжение или сдавление,—вызывает длительное
патологическое раздражение самой центральной нерв-
ной системы, которая уже вторично посылает извращен-
ные трофические импульсы различным органам, связан-
ным с раздражаемым рецептором. Периферические
органы и ткани, к которым приходят эти извращенные
трофические импульсы, претерпевают ряд метаболиче-
ских изменений, которые в сумме приводят к тканевым
дистрофиям (язва, экзема и т. д.). Эта идея Павлова,
четко' отработанная на протяжении всей его творческой
деятельности, послужила отправным пунктом для раз-
вития мощных физиологических и патофизиологических
направлений в Советском Союзе. Эти направления раз-
рабатываются в основном под руководством академи-
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940,стр. 275.

ков Л. А. Орбели и А. Д. Сперанского. В лаборатории
Л. А. Орбели, начиная с блестящих экспериментов
А. Г. Гинецинского, систематически вскрывается нали-
чие специального трофического действия симпатической
нервной системы на метаболические процессы в тканях.
На большом количестве экспериментов сотрудники
Л. А. Орбели показали, что от трофического действия сим-
патической нервной системы не ускользает ни один орган
и ни одна ткань животного организма. Этому действию
подвержена даже и сама центральная нервная система.
Дальнейшее уточнение первых исследований по тро-
фическому действию нервной системы привело к выго-
ду, что это действие не является изолированным от
общих функциональных свойств иннервированной тка-
ни. Наоборот, само по себе действие симпатической
нервной системы выявляется не в каких-либо отдельных
симптомах, а главным образом в том, что создается бо-
лее высокая функциональная способности ткани, регу-
лируемая обычными соматическими нервами. Симпа-
тическая нервная система в данном случае как бы
регулирует размах деятельности соматических нервов,
приспосабливая ее к данным условиям или реакциям
целого организма. Таким образом, действие симпатиче-
ской нервной системы выявилось в работе Л. А. Орбели
и его учеников как действие адаптационно-тро-
фического характера.
Универсальность этого адаптационно-трофического
действия представляет собой один из самых ярких при-
меров интегративного действия на процессы организма.
Так, например, в зависимости от состояния симпатиче-
ской нервной системы и% следовательно, от ее адапта-
ционно-трофического действия на органы чувств, по-
следние могут в широких пределах изменять свою вос-
принимающую функцию. Этим самым регулируется
соотношение организма с внешней средой.
Легко видеть, что учение об адаптационно-трофиче-
ской функции симпатической нервной системы, вырос-
шее яз идей Павлова о функции усиливающего нерва
сердца, имеет огромное значение для клинической прак-
тики.
Особое место в развитии физиологических представ-
лений И. П. Павлова занимают работы А. Д. Сперан-

ского и его учеников. Отправляясь от физиологических
закономерностей регулирования функций организма и
от специфического характера рецепционных образова-
ний, эти работы дают основание для широких патофи-
зиологических обобщений, имеющих значение и для ме-
дицинской практики. В учении о нервных дистрофиях
А. Д. Сперанского акцент поставлен не на трофические
функции отдельных нервных образований или систем, а,
наоборот, на движение «дистрофического процесса» по
центральной нервной системе в зависимости от патоло-
гических периферических влияний. Наличие любого па-
тологического очага в периферических тканях представ-
ляет собой неизбежный толчок к развитию системы
центральных процессов, надолго сохраняющих свою
связь с первоначальным периферическим знаком.
Отсюда возникла идея о «длительных следах» в цен-
тральной нервной системе, которые остаются после
устранения патологических состояний и могут быть вос-
произведены новым патологическим приступом или ка-
ким-либо неспецифическим провоцирующим фактором
(второй удар).
Совокупность всех экспериментальных фактов, по-
лученных в лаборатории А. Д. Сперанского, привела
его к концепции об организующей роли нервной систе-
мы в любом патологическом процессе. Эту точку зрения
А. Д. Сперанский формулирует в следующем виде:
«Нервный компонент входит неизбежно в комплекс
явлений каждой физиологической и патологической ре-
акции, а это изменяет ее эффект, усиливает его или
ослабляет, способствует или извращает.
Для патолога задача состоит в том, чтобы при са-
мых разных заболеваниях изучить роль нервной систе-
мы в происхождении, течении и исходе заболевания,
определить соответствующие механизмы и использовать
их как для дела дальнейшего исследования, так и для
практической медицины».2
Эта формулировка дана им в одной из его последних
работ. Она содержит в себе полную уверенность в том,
что любой патологический процесс возникает, разви-
вается и распадается под постоянным контролем нерв-
2 Труды объединенной сессии, посвященной 10-летию со дня
смерти И. П. Павлова. Издание АМН СССР, 1948, стр. 18.

ной системы. Особенность точки зрения А. Д. Сперан-
ского заключается в том, что такой патологический про-
цесс, развиваясь от стадии к стадии, неизбежно остав-
ляет после себя какие-то структуры возбуждений в
центральной нервной системе, которые являются таким
образом чем-то вроде отдельных «представителей» от-
звучавших патологических процессов.
Из этой краткой характеристики общих установок
А. Д. Сперанского следует, что его лаборатория ставит
акцент на той части учения Ивана Петровича о трофи-
ческих функциях нервной системы, которая вытекает
из различного рода описанных И. П. Павловым рефлек-
торных трофических расстройств, в то время как учение
Л. А. Орбели об адаптационно-трофическом действии
симпатической нервной системы является скорее отра-
жением точки зрения И. П. Павлова на действие усили-
вающего нерва.
В последние годы внимание А. Д. Сперанского при-
влечено к механизмам заболевания и выздоровления.
В ряде исследований его учеников проводится мысль о
том, что начало заболевания, развивающегося при дей-
ствии на организм любых специфических факторов, пред-
ставляет собой один из самых интересных моментов
патологии. Особенно выпукло значение этого исходного
момента для типического развития болезни проявляется
в инфекционном заболевании. А. Д. Сперанский, напри-
мер, указывает, что различные инфекты, токсины тре-
буют для своего активного действия различных способов
введения. Так, при введении одной дозы столбнячного
токсина эффект получается только в том случае, если
вводить его в кожу, в подкожную клетчатку или мышцы.
Наоборот, чтобы иметь такой же эффект при введении
токсина в кровь, доза должна быть увеличена в 8—
10 раз. Здесь с совершенной очевидностью выступает
роль места, на которое впервые действует токсин. В чем
заключается эта роль и какие физиологические меха-
низмы способствуют столь различным реакциям орга-
низма на один и тот же токсин?
А. Д. Сперанский считает, что эта различная реак-
ция организма на одно и то же количество токсина,
введенное в разные места организма, является ре-
зультатом того, что различные токсины попадают на

различные благоприятные для их действия рецепторные
образования. В том. случае, когда введение токсина со-
владает с наличием в этом очаге адекватных рецепто-
ров, процент гибели животных резко повышается. И на-
оборот, если инъекция токсина произведена в область,
где нет соответствующих рецепторов, то токсин остается
малоэффективным, хотя практически и в том и в дру-
гом случае токсин попадает в организм в одинаковом
количестве.
Так возникло направление, центральным звеном ко-
торого является специфическая роль рецепционных зон,
адекватных или неадекватных данному разграничению.
Особенно отчетливо это значение рецепционных зон
сказывается при внутривенном введении стрептококков.
Так, при введении определенной дозы стрептококка в
вену уха можно добиться 90% смертности, в то время
как при введении такого же количества в бедренную
вену кролика получается лишь 35%. Никакие другие
факторы, связанные, например, с условиями распростра-
нения стрептококка по организму, здесь не имеют зна-
чения. По мнению авторов, единственным объяснением
этой поразительной разницы в смертности может быть
только различие рецепторных образований в венах уха
и венах бедра.
Таким образом, мы видим, что в работах лаборато-
рии А. Д. Сперанского чрезвычайно широко охвачен
вопрос о роли рецепционных зон в развитии патологи-
ческих процессов. Интересно, что указание на специфи-
ческую особенность отдельных рецепционных зон имеет-
ся и в трудах И. П. Павлова, в особенности в его из-
вестной «нечаевской речи».
Учение А. Д. Сперанского о нервных дистрофиях
представляет собой одну из ветвей того огромного по-
саженного И. П. Павловым дерева, крона которого
.охватила почти все вопросы физиологии, патологии и
клиники.
Широкое и разнообразное развитие этой идеи в ла-
бораториях А. Д. Сперанского представляет собой несо-
мненный успех павловского учения, особенно если
учесть приложение полученных результатов к клинике.
Переходя к развитию идей И. П. Павлова в области
физиологии пищеварения, я должен отметить, что совет-

екая физиология располагает довольно обширными
исследованиями по пищеварению, отражающими ту
линию, которую в последние годы развивал И. П. Пав-
лов. Главная целевая установка основных работ Павло-
ва по пищеварению заключалась в изучении приспосо-
бительных механизмов, определяющих состав слюны и
других соков в точном соответствии с качеством и коли-
чеством пищевых веществ.
Из лаборатории Павлова вышло также много работ,
касающихся изучения ферментативной силы пищевари-
тельных соков, химического состава отдельных соков
после различного рода оперативных вмешательств и пр.,
хотя эти работы и не составляли главного русла для
реализации его идей. Однако при ином подходе эти во-
просы пищеварения послужили исходным пунктом для
значительных обобщений.
Развитие идей Ивана Петровича в области пищева-
рения пошло главным образом по пути изучения соот-
ношения гуморального и нервного факторов в регуля-
ции пищеварительных процессов, что получило общее
определение в выражении «нейрогуморальные корреля-
ции». По широте охвата различных вопросов пищеваре-
ния и по числу работ и работников, вовлеченных в раз-
работку этой проблемы, на первое .место надо поставить
лабораторию И. П. Разенкова.
В течение многих лет И. П. Разенков с большим
числом сотрудников изучает механизмы отделения пище-
варительных соков и соотношения этих механизмов с
состоянием возбудимости пищеварительных органов.
В лаборатории Разенкова были констатированы основ-
ные законы, регулирующие соотношения гуморальных и
нервных агентов при их действии на железистую ткань
и значение в этом процессе степени возбудимости самых
органов и тканей.
В последние годы эта работа, характеризующая сте-
пень возбудимости железистых препаратов и действия
на них различного рода гуморальных факторов, постав-
лена в связь с патологическими процессами. Так, на-
пример, было показано, что различные гнойные заболе-
вания, в частности остеомиэлит, как это выяснилось на
раненых, сильно влияют на возбудимость секреторного
аппарата слюнных желез.

Особенного внимания заслуживают систематические
работы лаборатории Разенкова и его сотрудников rto
сравнительной оценке физиологических свойств пище-
варительных желез у человека и животного. Эта серия
работ, проведенная на людях с различного рода опера-
циями на желудке и кишечнике, представляет большой
интерес как для теории, так и для практики. Благодаря
различного рода оперативным вмешательствам у этих
людей были фистульные отверстия в желудок и в раз-
личные части кишечника. За ними можно было наблю-
дать целыми сутками, и в результате таких наблю-
дений И. П. Разенков сделал вывод, что физио-
логия пищеварительного аппарата че-
ловека принципиально состоит из тех же
процессов, что и у собаки. Эти данные представляют
собой весьма ценный вклад в советскую физиологию,
ибо они радикально решают спор и сомнения отдельных
клиницистов относительно возможности переноса на че-
ловека тех физиологических данных, которые были по-
лучены в лаборатории Павлова на собаках.
Наряду с теоретическими исследованиями в области
основных механизмов пищеварительных процессов, в
лаборатории Разенкова проводятся многочисленные эк-
сперименты, связанные с практическим применением
физиологических результатов. Здесь прежде всего надо
указать на систематические исследования по влиянию
больших высот на сокоотделительную функцию пище-
варительных желез. Эксперименты проводились в баро-
камерах, куда помещали собак с различного рода фи-
стульными операциями. Благодаря систематическому на-
блюдению за этими животными можно было установить,
что пищеварительный процесс «на высотах» протекает в
иных формах, в частности пищеварительные соки имеют
меньшую ферментативную силу. Практическая полез-
ность этих работ заключается прежде всего в том, что
они дают возможность построить схему рационального
питания лиц, живущих на больших высотах, и летчиков,
в течение длительного времени находящихся на высоте.
Требуют специального внимания эксперименты лабо-
ратории Разенкова, проводимые им в последние годы.
Было открыто, что в процессе нормального отделения
пищеварительных соков с этими соками выходит значи-

тельное количество белковых веществ — альбуминов,
глобулинов и полипептидов, причем существует опреде-
ленная закономерность распределения выхода различ-
ных белковых образований по длине пищеварительного
тракта. В то время как слюнные железы выделяют, как
правило, альбумины — желудочные железы и в особен-
ности поджелудочная выделяют глобулин. Это различное
содержание пищеварительных соков в отношении белко-
вых веществ И. П. Разенков ставит в связь с преоблада-
нием или нервного или гуморального механизма в рабо-
те данной железы. Интересна дальнейшая судьба этих
белковых веществ. Они не выбрасываются вон из орга-
низма, а подвергаются ферментативному расщеплению и
в форме аминокислот вновь поступают в кровеносное
русло путем всасывания в стенки кишечника.
Чему служит такой своеобразный механизм? Не яв-
ляется ли это каким-нибудь случайным процессом?
И. П. Разенков не без основания предполагает, что
в данном случае мы имеем дело с своеобразным межу-
точным обменом белка. Вероятно организм, перераспре-
деляя свои белковые ресурсы, не может передать белки
от одного органа другому в их натуральной форме. Они
непременно должны пройти стадию распада до амино-
кислот. Только в этом виде они могут пойти потом как
элементы на построение специфических белков различ-
ных органов.
Работа лаборатории Разенкова и его сотрудников
наряду с теоретическим имеет и огромное практиче-
ское значение, так как открывает широкие перспективы
для оценки различного рода патологических процессов
и успешности терапевтических мероприятий. Лаборато-
рия Разенкова, широко применив рентгеноскопический
метод, получила в последнее время новые данные о мо-
торике кишечника собаки.
? Изучение пищеварительных желез, т. е. развитие
научного наследия И. П. Павлова в области пищеваре-
ния, ведется также и в ряде других лабораторий Совет-
ского Союза, под руководством ближайших учеников
Павлова. Здесь прежде всего надо указать на работы
лаборатории академика К- М. Быкова и проф. Г. В. Фоль-
борта — ближайшего ученика Павлова и его бывшего
старшего ассистента по Военно-медицинской академии.

Работы К. М. Быкова относятся главным образом к
изучению желудочной секреции в связи с различными
кортикальными влияниями. Наряду с опытами на жи-
вотных, в лаборатории К. М. Быкова ведутся также
опыты по изучению секреции у человека с использова-
нием послеоперационных желудочных фистул. Более
подробно о влиянии коры головного мозга на желудоч-
ную секрецию и со стороны желудка на кору головного
мозга будет сказано ниже, в разделе о высшей нервной
деятельности.
Кроме этих работ, в лабораториях К. М. Быкова, осо-
бенно в лаборатории Бальнеологического института, бы-
ли изучены действия минеральных вод на деятельность
желудочных желез. Как известно, заболевания кишечно-
го тракта очень часто лечатся приемом различных мине-
ральных вод. Однако конкретный механизм этого дей-
ствия физиологии совершенно неизвестен. Поэтому боль-
шой интерес представило бы исследование в системати-
ческих опытах действия различных минеральных вод
на сокоотделение в желудке. Было выяснено, что дей-
ствие этих вод на желудочную секрецию развивается
гуморальным путем, причем оказалось, что если они
приняты за несколько часов до еды, то это приводит к
тормозящему действию на желудочную секрецию; если
же их принимать одновременно с пищей, то они дей-
ствуют главным образом возбуждающе.
Работы Г. В. Фольборта проводятся на слюнных
железах, однако здесь слюнные железы берутся не как
пищеварительные органы, а как модельный орган для
изучения истощаемости. Производя длительное кормле-
ние и наблюдая непрерывную секрецию слюнных желез.
Г. В. Фольборт составляет представление о ходе исто-
щения в условиях деятельности слюнных желез. Его
общие выводы относительно законов истощения ка-
саются не только секреторных аппаратов, но и других
тканевых образований.
Результаты своих работ об истощении тканевых ре-
сурсов Г. В. Фольборт переносит на область нервных
отношений и говорит об «истощении нервных элемен-
тов» как об одном из признаков, ограничивающих
работоспособность нервных «леток.

Глава XIX
РАЗРАБОТКА НАУЧНЫХ ИДЕЙ И. П. ПАВЛОВА
В ОБЛАСТИ ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Исторически творческий путь И. П. Павлова сло-
жился таким образом, что от кровообращения и пище-
варения он перешел к изучению процессов высшей
нервной деятельности. Ею он занимался в течение по-
следних тридцати пяти лет своей жизни. Естественно
поэтому, что подавляющее число его учеников послед-
него времени развивало в своих лабораториях именно
проблему высшей нервной деятельности. Работе по этой
проблеме целиком посвящены два института Академии
медицинских наук и ряд отделов других институтов.
Все это в целом составляет довольно мощный коллек-
тив научных работников, которые каждый в своем
оригинальном направлении развивают основные идеи
учителя.
Следует подчеркнуть, что если И. П. Павлов начинав
свою деятельность в условиях царского строя, когда
приходилось значительно суживать масштаб работы из-
за общей нужды и недостаточной материальной помо-
щи в работе, то уже ученики Павлова начали свою ра-
боту и развивают ее целиком в условиях советского
строя. Советское правительство, начиная с декрета
В. И. Ленина в 1921 г., непрерывно оказывало огром-
ную материальную помощь делу И. П. Павлова и его
учеников.
Говоря о перспективах своей работы, И. П. Павлов
в 1935 г. сказал:
«Хочется долго жить потому, что небывало расцве-
тают мои лаборатории! Советская власть дала миллио-

ны на мои научные работы, на строительство лаборато-
рий. Хочу верить, что меры поощрения работников физио-
логии, а я все же остаюсь физиологом, достигнут цели,
и моя наука особенно расцветет на родной почве...» 1
Советское правительство не только заботилось о
развитии лаборатории самого Павлова, но высоко оце-
нило и все направление павловской школы, в частности
оригинальные линии исследовательской работы его уче-
ников, которые теперь являются самостоятельными уче-
ными.
После смерти Ивана Петровича создался, таким об-
разом, мощный коллектив работников, который значи-
тельно более широким фронтом, чем это могли сделать
только лаборатории Павлова, шел по пути развития
основных идей высшей нервной деятельности. Чтобы
оценить размах работ по высшей нервной деятельности
в Советском Союзе после И. П. Павлова, достаточно
указать на развитие Института эволюционной физиоло-
гии и патологии высшей нервной деятельности в Колту-
шах. Тогда как при И. П. Павлове он располагал всего
лишь двумя десятками научных сотрудников, после его
смерти, в результате систематического расширения рабо-
ты, Институт в Колтушах стал мощной научной органи-
зацией, в которой работают уже сотни научных и техни-
ческих работников.
Широкое развитие после смерти И. П. Павлова по-
лучил и Институт физиологии Академии Наук СССР,
в котором работал И. П. Павлов; совершенно заново
были организованы большие отделы во Всесоюзном ин-
ституте экспериментальной медицины в Москве и т. д.
Можно сказать без преувеличения, что в последние го-
ды жизни И. П. Павлова и после его смерти общий
фронт исследователей, разрабатывающих проблему
высшей нервной деятельности, увеличился по крайней
мере в три раза. Это обстоятельство лишний раз под-
черкивает, с какой заботой советское правительство от-
носится к развитию того направления науки, которое
возникло на русской почве, составляет нашу националь-
ную гордость и в котором ни при каких условиях не
должно быть отставания.
1 И. П. Павлов. Полное собрание трудов, т. I, 1940,стр. 31.

Выступая на Международном конгрессе физиологов
в 1935 г. в Кремле, И. П. Павлов с чрезвычайным,
беспокойством отметил:
«...мы, руководители научных учреждений, находим-
ся прямо в тревоге и беспокойстве по поводу того, бу-
дем ли мы в состоянии оправдать все те средства, ко-
торые нам предоставляет правительство». (Товарищ
Молотов с места подал реплику: «Уверены, что безуслов-
но оправдаете!» Бурные аплодисменты).2
Из приведенных высказываний И. П. Павлова сле-
дует, что оценить .развитие учения о высшей нервной
деятельности после его смерти — это прежде всего зна-
чит ответить на вопрос: в какой степени учени-
ки Павлова оправдали ту надежду, кото-
рую возлагало советское правительство
на щ кол у И. П. Павлова?
Ввиду того, что общий фронт научно-исследователь-
ских работ по высшей нервной деятельности в Совет-
ском Союзе чрезвычайно широк, а подходы к решению
основных вопросов крайне разнообразны, необходимо
установить единый план для оценки главнейших дости-
жений. Все формы и результаты исследований можно
расположить по трем основным категориям:
1. Разработка научных тем, поставленных еще са-
мим Павловым, при помощи классического метода,
т. е. с применением условно-секреторных показателей.
2. Расширение областей применения учения об
условных рефлексах, характеристика этих новых обла-
стей и сопоставление с классическими достижениями
школы.
3. Расширение методических возможностей изучения
высшей нервной деятельности, поиски новых методов и
приемов, направленных на облегчение разработки тех
же фундаментальных вопросов школы, которые были
поставлены при жизни И. П. Павлова.
Чтобы оценить значение этих трех направлений ра-
боты, надо учитывать, что при всех видах методических
изменений и дополнений, при всех видах расширения
основного фронта исследования основные методологиче-
ские положения школы остаются нерушимыми.
2 И. П. Павлов. Цит. соч., стр. 30.

Эти фундаментальные положения школы выражают-
ся прежде всего в признании, что условный ре-
флекс представляет собой новую законо-
мерность в работе мозга, открытую
И. П. Павловым, и что с помощью услов-
ных рефлексов все организмы земного
шара вступают во временные приспо-
собительные отношения с окружающим
миром. Тем самым подчеркивается огромное биологи-
ческое значение открытия, сделанного И. П. Павловым
на рубеже XX столетия.
Вторым исходным положением школы является то,
что Й. П. Павлов, открыв принципиально новую условно-
рефлекторную деятельность мозга, тем самым
укрепил никогда до этого не фигуриро-
вавший в физиологии закон сигнализа-
ции как своеобразную форму физиологи-
ческих процессов, на почве которой в
процессе эволюции возникли высшие
формы мозговой деятельности до психи-
ческой включительно.
Третье положение состоит в признании того, что все
сложные приспособительные формы поведения живот-
ных осуществляются через структуры головного мозга, в
основном через кору головного мозга. Это значит, что
все объяснения получаемых в экспери-
менте фактов должны проводиться цели-
ком в духе физиологических законо-
мерностей, «без потери методического
фронта». Этим утверждается основной ме-
тодологический тезис учения И. П. Пав-
лова о структурности и материально-
сти психических явлений.
Признание этих основных положений учения о выс-
шей нервной деятельности представляет собой обяза-
тельное условие всякой разработки и расширения уче-
ния о высшей нервной деятельности. Наоборот, выбор
путей и методических средств исследования, при помо-
щи которых должно происходить изучение основных
физиологических механизмов этой приспособительной
деятельности, естественно может находиться в прямой
зависимости от того, с какой степенью успеха эти пути

к средства будут применяться каждым из учеников
Павлова.
Действительно, развитие учения после смерти учи-
теля показало, что какими бы путями ни шел ученик, в
какой-то степени он непременно расширяет методиче-
ские возможности школы и углубляет наши знания о
механизмах высшей нервной деятельности. Однако во
всех этих случаях исследователи базируются на при-
веденных выше основных положениях учения о высшей
нервной деятельности.
Постараемся вкратце изложить развитие идейного
наследия И. П. Павлова в области проблемы высшей
нервной деятельности соответственно приведенным выше
трем направлениям.
В последние годы своей жизни И. П. Павлов руко-
водил тремя научно-исследовательскими учреждениями,
которые обеспечивали разработку его научных идей.
Это были Отдел физиологии в Институте эксперимен-
тальной медицины, Институт физиологии Академии
Наук СССР и Биостанция в Колтушах, специально за-
нятая разработкой вопросов типологии и генетики
высшей нервной деятельности.
Разработка учения о высшей нервной деятельности
при помощи классического метода проводилась главным
образом в этих трех пунктах, хотя, как увидим дальше,
в Колтушах, вскоре после смерти И. П. Павлова, фронт
работ охватил и изучение эволюционных закономерно-
стей высшей нервной деятельности.
За истекшие годы значительно расширилось понима-
ние некоторых механизмов, вопрос о которых возник
еще при жизни И. П. Павлова. Внимание было на-
правлено главным образом на изучение соотношения
условного и безусловного рефлексов, на характеристику
гипнотических фаз, на действие сверхсильных условных
раздражителей и т. д.
Эта линия работ дала возможность выяснить новые
типы соотношений между условным и безусловным
рефлексами в связи с тем, что величина безусловного
рефлекса находится в теснейшей зависимости от того,
какой условный раздражитель дан перед безусловным
и как долго длится совпадение одновременного действия
условного и безусловного раздражителей. Это один из

самых коренных и старых вопросов школы. Он возник
уже тогда, когда была обнаружена необходимость опре-
деленной последовательности при сочетании этих двух
раздражителей для выработки условного рефлекса.
Однако, наряду с констатацией разных форм взаимо-
действия условных и безусловных рефлексов, до послед-
них лет остается неясным, где происходит это взаимо-
действие условного и безусловного раздражителей и
какими механизмами условный раздражитель может
воздействовать на величину безусловной реакции. Эта
серия экспериментов убеждает также, что вопрос дошел
до той стадии, когда нужны какие-то новые методиче-
ские средства, чтобы коренным образом повернуть его
в сторону установления конкретных физиологических
механизмов.
Изучение гипнотических фаз шло главным образом
по пути характеристики парадоксальной и ультра-пара-
доксальной стадии как стадий, определяющих харак-
терные свойства сноподобных состояний у человека.
Здесь следует указать на работы, выполненные в клини-
ке на человеке, в которых изучение гипнотических фаз
дало большой материал для раскрытия природы вну-
шения и особенностей поведения человека в разных фа-
зах нарастания гипнотического состояния.
. Следует особенно отметить работу с изучением «вну-
шенных возрастов», широко проводимую проф.
Ф. П. Майоровым.
Метод внушенных возрастов заключается в том, что
испытуемому внушают, что он находится в опреде-
ленном возрасте и ведут над ним наблюдения.
Испытуемой, имеющей, положим, 30 лет от роду,
внушают, что она имеет десятилетний возраст. На гла-
зах гипнотизера происходит перерождение человека.
Меняется его поза, манера держать себя, речь, письмо
и другие навыки человека, приобретавшиеся и улучшав-
шиеся всю жизнь. Возникает вопрос, какие конкретные
физиологические механизмы обеспечивают возврат
к давно утраченным наружным навыкам и эмоциональ-
ным состояниям? Во всяком случае, даже в фазе на-
копления материала уже имеются данные, заставляю-
щие по-иному смотреть на механизмы удержания
жизненного опыта человека в коре головного мозга.

Этот путь исследования, вскрывший весьма сложные
закономерности в деятельности головного мозга, по-
зволяет думать, что применение учения И. П. Павлова
о фазах сна даст возможность расшифровать ряд самых
«загадочных» явлений в человеческой жизни.
Оценка всего того, что сделано по применению клас-
сического условно-секреторного метода, показывает, что
выдвинутые И. П. Павловым закономерности и под-
меченные факты корковой деятельности непрерывно раз-
рабатываются: уточняются физиологические механизмы,
вскрывается взаимная связь различных процессов коры
головного мозга и тем самым обогащается учение о ее
приспособительных функциях.
Среди направлений школы Павлова, которые рас-
ширяют область применения законов высшей нервной
деятельности, на первое место надо поставить работы
академика К. М. Быкова и его учеников.
Эти работы показали, что закон условного рефлекса,
т. е. временной связи, не ограничивается сферой соот-
ношений организма с внешней средой, т. е. реакциями
нервной системы на внешние агенты, что целиком со-
ставляло предмет исследования собственно лабораторий
И. П. Павлова.
К. М. Быков значительно расширил область возмож-
ных временных связей, показав, что они охватывают
положительно все интимные процессы внутренних орга-
нов животного, и этим самым создал новое направление
в учении о высшей нервной деятельности, занятое цели-
ком изучением соотношения коры и внутрен-
них органов.
Прежде всего было показано, что условным раздра-
жителем может быть не только какой-либо внешний
агент, но и всякое адекватное раздражение любого ин-
терорецептивного аппарата. Так, например, выяснилось,
что в качестве условного раздражителя может быть
взято раздражение слизистой оболочки желудка, со-
судистых рецепторов путем повышения давления, ре-
цепторов кишечника путем натяжения кишечной стенки,
раздражение рецепторов селезенки и т. д. Любое из
этих раздражений, если его сочетать с безусловным
раздражителем, может стать условным стимулом

оборонительной, или пищевой, или какой-либо другой
безусловной деятельности животного.
Принципиальный смысл этих исследований прежде
всего заключается в установлении того, что любое из
раздражений внутренностей непременно проникает в
кору головного мозга, так как только три этом условии
и возможна выработка на них условных рефлексов.
Если припомнить, что вся работа школы Павлова была
проведена с использованием только внешних раздражи-
телей, падающих большей частью на дистантные рецеп-
торы (глаз, ухо, обонятельный рецептор) или на другие
органы чувств внешнего раздражения (кожа, язык), то
легко себе представить, какое новое принципиальное
обобщение возникло, когда было показано,, что и интеро-
рецепторы могут служить основой для кортикальных
связей.
Кроме чисто теоретического интереса, эти работы
К. М. Быкова и его учеников открывают огромные про-
сторы для практического использования в медицине за-
кономерностей высшей нервной деятельности. Они по-
казывают, что многие процессы внутреннего тела, кото-
рые нами не замечаются, непрерывно вступают во
взаимодействие с корковыми областями и служат осно-
вой для многообразных условно-рефлекторных связей.
В дальнейшем работы К. М. Быкова и его учеников
получили особенно широкое развитие на путях поисков
новых типов условно-рефлекторных связей. Так было
показано, что прием животным воды может служить
безусловным раздражением, на котором благодаря ин-
терорецептивным связям может быть выработана целая
система условных рефлексов. Таким же безусловным
может быть всякое адекватное раздражение другого
органа, например сердца, селезенки и др. Следователь-
но, любой внешний агент по принципу условных связей
может заставить сокращаться селезенку.
Практически эксперименты К. М. Быкова ставятся
следующим образом. Если, положим, экспериментатор
задумал связать работу какого-либо внутреннего органа
с внешними раздражителями, он подбирает соответ-
ствующий безусловный раздражитель для данного орга-
на. Так, например, безусловным раздражителем для
почки является вода, поскольку всякое увеличение

количества воды в теле немедленно стимулирует усилен-
ную работу почечного аппарата, приводящую к увели-
чению выделения мочи. Проделывая операцию выведе-
ния мочеточников. наружу, экспериментатор получает
возможность следить за ходом мочеотделения, т. е. ра-
боты почек. Если теперь влить собаке большое количе-
ство воды, то вскоре начинает увеличиваться выход мо-
чи из мочеточников, что указывает на повышение ди-
уреза. Если теперь взять какой-либо внешний звук,
например звонок, и каждое его применение сопровож-
дать вливанием воды, то после ряда таких сочетаний
один звук оказывается способным стимулировать отделе-
ние большого количества мочи. Из этого эксперимента
следует совершенно очевидный вывод, что любой внеш-
ний агент может быть связан с работой любою вну-
треннего органа; иначе говоря, любая внешняя обста-
новка может быть условным сигналом для работы любо-
го внутреннего органа. Все зависит лишь от того, в
каких ситуациях и в каком направлении эти связи об-
разовывались раньше в жизненном опыте данного жи-
вотного.
Точно такие же условные рефлексы можно вырабо-
тать на селезенку, на сердце, на кишечник и на другие
органы.
В последнее время в лаборатории К. М. Быкова бы-
ла установлена возможность условных связей на такие,
казалось бы, совершенно недоступные для коры голов-
ного мозга процессы, каким является обмен веществ.
Специальные опыты и наблюдения за рабочими, на-
ходящимися в различных условиях температуры и при
выполнении различных производственных движений,
показали, что даже основной обмен находится в прямой
зависимости от тех условно-рефлекторных связей, кото-
рые выработаны человеком в его предшествовавшем
жизненном опыте. Такие, казалось бы, незначительные
факторы, как совокупность всех внешних признаков ра-
бочей обстановки,— вид места, звуки моторов и т. д.,
оказывают сильнейшее влияние на обмен веществ и в
особенности на газообмен, развивающиеся по принципу
условного рефлекса.
Возможность именно условного воздействия на эти
процессы организма доказана была проф. Э. Ш. Айра-

петьянцем в опытах на кошках с изменением содержа-
ния кислорода в окружающей среде.
Этой серией многочисленных экспериментов
К. М. Быков неопровержимо доказал, что весь внеш-
ний мир со всем разнообразием его агентов может
вступать в условно-рефлекторные связи с любыми вну-
тренними органами, если только для этого сложится
соответствующая жизненная ситуация.
Однако, наряду с этим действием внешнего мира на
внутренние органы, давно уже возникла в лаборатории
К. М. Быкова мысль о том, что эта связь может разв-
еиваться и в другом направлении, т. е. от внутренних
органов к внешним проявлениям животного, к тому или
иному изменению его внешнего поведения. Специальные
'эксперименты показали, что такая связь действительно
существует. Так, если на слизистую оболочку желудка
действовать температурным раздражителем и в то же
время кормить собаку как в обычных опытах с услов-
ным рефлексом, то уже скоро можно заметить, что одно
изменение температуры слизистой оболочки желудка
вызывает усиленное слюноотделение. Таким образом,
раздражение интерорецептора стало условным раздра-
жением для пищевою поведения животного. То же
самое можно наблюдать и в отношении оборонительных
реакций животного. В этом последнем случае малейшее
прикосновение к стенке кишечника может вызвать обо-
ронительную реакцию задней ноги собаки только пото-
му, что до этого прикосновение к кишечнику сопровож-
далось раздражением йоги электрическим током.
Эти опыты Э. Ш. Айрапетьянца представляют собой
особый и принципиальный интерес. Они устанавливают
возможность такой жизненной связи между орга-
нами, которая в эксперименте в данное время не могла
быть обнаружена.
В самом деле, влияние на произвольную мускулату-
ру процессов внутренних органов представляло собой в
физиологии один из .неопределенных фактов. Теперь
ясно, что причина неопределенности заключалась в том,
что эту связь искали в остром эксперименте.
Опыты Айрапетьянца показали, что она образуется
всегда, но для этого нужно, чтобы мощные афферент-
ные системы коры были в нормальном состоянии; тогда

даже в сфере интерорецептивных отношений оказывает-
ся возможной выработка стереотипа.
Эти опыты сломали границу между внутренними
органами и соматической мускулатурой, которая одно
время казалась довольно прочной. Сейчас мы видим, что
в нормальных функциях циркуляция возбужде-
ний не имеет препятствий при переходе от висцераль-
ных к соматическим и от соматических к висцеральным
процессам. Открытие этого «моста» между двумя си-
стемами организма представляет собой один из цен-
нейших вкладов в физиологию целого организма.
Вся серия этих экспериментов, проделанных в самых
разнообразных направлениях, приводит к общему выво-
ду, что ни один процесс животного организма, где бы
он ни протекал,— во внутренних органах животного или
в его отношениях к внешней среде,— не может миновать
коры головного мозга. Она делается центром всех со-
бытий организма, и поэтому неудивительно, что, сохра-
няя в себе опыт всей его жизни, она интимно включена
у человека в самые разнообразные его состояния. Хотя
и внутренние, и внешние раздражители при помощи ко-
ры головного мозга в одинаковой степени могут быть
связаны с деятельностью организма, тем не менее меж-
ду действием внешних агентов и раздражением интеро-
рецепторов существует и некоторая принципиальная
разница. Тогда как почти каждое действие любого
внешнего агента протекает при участии сознания чело-
века, т. е. может быть нами замечено и осознано, раз-
дражение интерорецепторов внутренностей, наоборот,
распространяется по центральной нервной системе край-
не медленно и может миновать сферу сознания.
Здесь лаборатория К. М. Быкова стала лицом к ли-
цу перед одной из самых увлекательных проблем в из-
учении человека, а именно — перед раскрытием соотно-
шения его сознательной и подсознательной сферы.
Конкретные физиологические исследования, вносящие в
эту проблему чисто материалистическое объяснение яв-
лений, ставят нас на прочную почву при объяснении и
изучении всего того «таинственного», что издавна свя-
зывается человечеством с областью подсознательного.
Работы К. М. Быкова и его учеников представляют
собой наиболее прогрессивный путь в исследовании и

практическом использовании закономерностей вегетатив-
ной жизни целостного человека. Особенно большую
роль все эти исследования приобрели .для практической
медицины. Хорошо известно, что для человека корковое
влияние, т. е. влияние его психических состояний на
течение болезни, огромно. Здесь для физиолога откры-
вается широкая область исследования и практической
помощи страждущему человечеству.
Одним из самых принципиальных направлений в из-
учении высшей нервной деятельности, возникших после
смерти И. П. Павлова, является эволюционное направ-
ление.
Успех эволюционного направления в изучении высшей
нервной деятельности у нас в СССР выражается уже в
том, что оно представлено в лабораториях Советского
Союза шире, чем какое-либо другое направление в раз-
работке учения высшей нервной деятельности И. П. Пав-
лова (Орбели, Фролов, Бирюков, Муликов и др.).
Чтобы понять смысл и значение этого направления в
системе работ по развитию идейного наследия Павлова,
необходимо более четко формулировать: что такое эво-
люционная физиология высшей нервной деятельности?
Сделать это тем более необходимо, что в настоящее
время понятие эволюции толкуется разными авторами
весьма широко, а в отдельных лабораториях и в от-
дельных исследованиях это понятие часто приобретает
совершенно неопределенный смысл. Если исходить из
того, что опыты на различных животных сами по себе
вносят элемент эволюционное•, то первые исследования
в этой области (Зеленый, Цитович) уже заключали в
себе такой элемент эволюционное•, поскольку в каче-
стве объектов исследования" ими были взяты не собаки,
как обычно, а мыши. В последующем другие авторы из-
бирали для экспериментов с условными рефлексами
самых разнообразных представителей животного царства
от рыб до обезьян включительно. В этих опытах был
накоплен огромный экспериментальный материал, кото-
рый при ею суммарной оценке заставляет говорить
больше о первых ошибочных шагах в этой области, чем
о каких-либо ощутимых положительных результатах.
Ошибочность заключалась в молчаливой предпосыл-
ке, что всякое исследование не на собаке, а на каком-

либо другом объекте являлось сравнительно-физиологи-
ческим исследованием высшей нервной деятельности.
Создавалось впечатление, что только одно наличие ка-
кого-то иного объекта уже автоматически определяет
собой эволюционный характер исследования. На первых
шагах этих исследований не была еще популярной мысль
о том, что важен не вообще «иной объект», а общеэво-
люционная предпосылка экспериментатора, исходя из
которой он должен подбирать и объект, и методы иссле-
дования.
Если в свете этих соображений мы поставим перед
собой вопрос, какая общеэволюционная идея лежала в
основе всех первых экспериментов по выработке услов-
ных рефлексов у различных видов животных, то мы
сразу же обнаружим, что такой эволюционной
идеи в этих исследованиях не было. Единственным
замыслом экспериментатора было обычно решение во-
проса, как быстро выработается условный рефлекс у
данного животного и можно ли выработать у него диф-
ференцировку. Конечно, каждая область исследования
имеет свое начало и свои первые шаги «проб и ошибок».
Поэтому, когда мы еще не знали, вырабатываются ли
вообще условные рефлексы у других животных, решение
таких вопросов, как быстрота образования условной
реакции, уже само по себе доставляло первые ориенти-
ровочные сведения. Однако сейчас же возникают другие
вопросы: как быть с корой головного мозга, которой нет
у низших животных, но которые тем не менее способны
к весьма разветвленной деятельности и приобретению
навыков? Как быть с особенностями экологии у каждого
вида животных, которые определяют собой отношение
к внешним агентам и избирательную реакцию на них?
Можно поставить еще много других вопросов общебио-
логического порядка, без предварительного решения ко-
торых каждый отдельный эксперимент теряет свою убе-
дительную силу.
В этом смысле надо признать совершенно справедли-
выми замечания проф. Д. А. Бирюкова, который, исходя
из своего личного опыта работ по выработке условных
рефлексов у различных животных, приходит к мнению,
что в этой области мы не имеем каких-либо общих уста-
новок.

Колтушская станция экспериментальной генетики высшей нервной деятельности (теперь
Институт эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности им. И. П. Павлова
Академии медицинских наук СССР). На правой стороне здания видна надпись, сделанная
по указанию И. П. Павлова: «Наблюдательность и наблюдательность»

ß самом деле, можно указать на ряд дефектов, ко-
торые вытекают из такого рода исследований.
Я уже говорил, что любое начало исследований в
новой области неизбежно имеет ошибки, связанные с не-
совершенством методических приемов. С этим, конечно,
надо согласиться. Однако плохо, когда дефекты иссле-
дования задерживаются на длительный срок. Очевидно,
сейчас надо говорить о том, чтобы этого не было.
Первый важнейший дефект заключается в неправиль-
ном выборе ассортимента тех внешних агентов, на кото-
рые исследователь собирается выработать условный
рефлекс. Способность к выработке условных реакций,
несомненно, имеет место у всех животных, до самых низ-
ших включительно. Но круг возможных внешних аген-
тов, которые могут быть по принципу временной связи
втянуты в приспособительную, деятельность организма,
значительно меняется от животного к животному в зави-
симости от своеобразия условий его существования и,
следовательно, в конце концов от специфических черт
его нервной организации. Из этого следует, что для успе-
ха выработки условной реакции так называемый «индиф-
ферентный раздражитель» должен быть избран в точном
соответствии со специфическими условиями существова-
ния данною вида животных. Этот недостаток в подходе
к исследованию условных рефлексов у различных жи-
вотных особенно сказывается при изучении их в процес-
се онтогенеза. Здесь структурное формирование новорож-
денного точнейшим образом отражает во времени и в
пространстве своеобразие внешних условий, в которых
живет данный вид животных. Следовательно, в онто-
генезе вопрос об адекватности избранного внешнею
агента приобретает исключительно важное значение.
Никогда при подобного рода исследованиях эти
общеэволюционные соображения не имели места в такой
степени, чтобы они определяли собой выбор мето-
дических приемов и набор соответствую-
щих агентов внешнего мира. Следовательно,
характеризуя первый этап развития эволюционной физио-
логии высшей нервной деятельности, мы должны ска-
зать, что это скорее был период накопления материала,
который собирался без предварительных эволюционных
установок и без коррелирования результатов экспери-

ментов с основными общеэволюционными закономер-
ностями.
Мы можем считать, что исследования этою ряда при-
обрели некоторый эволюционный смысл только после
того, как работа в этой области была сконцентриро-
вана и особенно широко развита в одном месте —
в Колтушах, в Институте эволюционной физиологии
и патологии высшей нервной деятельности (академик
Л. А. Орбели).
Благодаря тому, что в этом мощном институте были
созданы организационные предпосылки для более ши-
рокого исследования и была поставлена центральная
задача исследования — соотношение врожден-
ной и приобретенной деятельности у раз-
личных животных, эта работа приобрела определенный
смысл.
Другой научно-исследовательской ячейкой, система-
тически проводящей работы по сравнительной физиоло-
гии высшей нервной деятельности, является лаборатория
Д. А. Бирюкова. Он исходил, на мой взгляд, из пра-
вильной предпосылки — из критического отно-
шения к формально-методическим подхо-
дам в этих исследованиях. Это настроение сло-
жилось у него в результате его личных экспериментов
над безусловными слюнными рефлексами у человека.
Отказавшись от обычных методических приемов, пере-
носимых из классического эксперимента по Павлову на
эксперименты с другими животными, он в качестве инди-
катора своих опытов взял соотношение общей поведен-
ческой и локальной двигательной реакции при
выработке условных реакций.
В нашей лаборатории вопросы эволюционной физио-
логии поставлены были сравнительно давно в связи с
онтогенезом нервной деятельности. Исходная предпосыл-
ка наших работ, выросшая на основе морфо-физиологи-
ческого изучения нервной деятельности эмбрионов раз-
личных животных, заключалась в следующем. Мы всегда
считали, что центральным вопросом эволюционного по-
рядка, из которого могут быть поняты эволюционные
закономерности высшей нервной деятельности, является
проблема врожденной и приобретенной
деятельности организма. Самая постановка

этого вопроса неизбежно требует эволюционных предпо-
сылок. В самом деле, что такое врожденная дея-
тельность по отношению к данному животному?
Какова ее биологическая характеристика и каковы ме-
ханизмы ее фило- и онтогенетического развития? Я не
говорю уже о том, что самая физиология безусловного
рефлекса как врожденной деятельности организма не
может быть достаточно полно охарактеризована, если
оставить в стороне закономерности ее филоэмбриогене-
тического созревания.
На примере перестройки центрально-периферических
соотношений в спинном мозгу после гетерогенных ана-
стомозов нервов мы уже давно пришли к мысли, что
всякого рода фиксированная рефлекторная деятельность
на уровне спинного мозга должна была в истории пройти
этап «приобретенное•». С этой точки зрения каждый
животный организм представлял бы собой комплекс двух
видов нервных структур: одни структуры зафиксировали
отношения животного к внешнему миру в виде врожден-
ных нервных связей. Другие появляются на высших эта-
пах центральной нервной системы (в основном — кора)
и являются органом вариабельных отношений животного
к внешнему миру.
Рассматривая каждый животный организм на фоне
больших исторических эпох, мы должны были бы тогда
признать, что у всех животных непрерывно происходит
перенос отдельных отрезков их деятельности из зоны
вариабельных отношений в зону структурно фиксирован-
ных отношений (безусловный рефлекс).
Основным эктогенетическим фактором такого перено-
са мы считаем соотношение стабильных и изменчивых
факторов внешнего мира, которое является специфиче-
ским для каждого вида животных.
Легко видеть, что наша точка зрения совпадает с
основным тезисом И. П. Павлова о переводе услов-
ных рефлексов в безусловные. Еще в 1914 г. Павлов
писал:
«В высшей степени вероятно (и на это имеются уже
отдельные фактические указания), что новые возникаю-
щие рефлексы, при сохранности одних и тех же условий
жизни в ряде последовательных поколений, непрерывно
переходят в постоянные. Это было бы, таким образом,

одним из постоянно действующих механизмов развития
животного организма».3
Следовательно, проблема перехода новых приобретен-
ных условных связей в постоянные безусловные есть
прежде всего проблема экологических факторов филоге-
нетической характеристики состава нервной деятельности
каждого вида животных. Совершенно естественно, что
эти вопросы могут быть разрешены только на основе
фило-эмбриогенетических закономерностей развития жи-
вотных в духе школы А. Н. Северцова.
Переходя к оценке конкретных результатов исследо-
вания, проведенных в этом направлении, мы можем ска-
зать, что они имеют различный характер и различную
ценность с точки зрения вышеприведенных эволюцион-
ных соображений. Прежде всего надо отметить интерес-
ную работу, проведенную в Колтушах, по изменчивости
инстинктов у насекомых и птиц. В этих работах было
установлено, что инстинкт может быть изменен путем
изменения условий существования. Это особенно хорошо
было показано в систематических работах А. Н. Пром-
птова, который, меняя условия постнатальной жизни
птиц в лаборатории, добился значительною изменения
таких форм поведения, которые являются несомненно
инстинктивными (гнездостроение). Такие же данные им
были получены и при изучении ориентировочных реак-
ций у различных птиц. На основании такою ряда экспе-
риментов А. Н. Промптов приходит к выводу, что у жи-
вотных трудно получить неизменяемую или стандартную
форму инстинкта, так как они уже с самого начала
обрастают целым рядом приобретенных признаков, ко-
торые и создают так называемую «пластичность» ин-
стинкта.
Приблизительно такого же рода закономерности были
подмечены и при изучении поведения личинок муравь-
иных львов при устройстве ими «ловчих воронок».
Общая установка всех этих исследований на изуче-
ние изменяемости инстинктивных форм поведения и обра-
стания приобретенными навыками представляет, несо-
мненно, большой интерес в общей системе работ по
развитию идейного наследия Павлова.
3 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт..., 1932, стр. 245.

Следует указать также на систематические работы
Э. Г. Вацуро по изучению высшей нервной деятельности
антропоидных обезьян.
Как известно, еще при жизни Ивана Петровича было
начато изучение высшей нервной деятельности обезьян
шимпанзе, знаменитых Розы и Рафаэля. И. П. Павлов
придавал большое значение этим исследованиям, так как
считал, что в процессе их школа должна была приобре-
сти опыт переноса общих закономерностей, полученных
на собаках, к такому высшему животному, каким являет-
ся антропоидная обезьяна. Именно с этой точки зрения
весьма характерной является общая позиция И. П. Пав-
лова в выборе методики исследования высшей нервной
деятельности обезьян. Он отказался от применения ме-
тодов условных секреторных рефлексов в тех формах,
которые характерны для работы по классическому мето-
ду. Он избрал наиболее соответствующий поведению
обезьян метод решения задач в различных нарочито со-
здаваемых ситуациях эксперимента.
Систематические работы Э. Г. Вацуро создали пред-
посылки для понимания некоторых особенностей высшей
нервной деятельности обезьян. Так, при дифференциро-
вании различных предметов, при помощи которых
обезьяна могла производить действия, подкрепляемые
едой (открывание ящиков и т. д.), можно было обна-
ружить, что среди отдельных компонентов комплексного
раздражения, которое обезьяна получает от предмета,
существует определенное различие в отношении их ре-
шающего влияния на дифференцирование. Например,
вес предмета оказался наиболее решающим в системе
его признаков для получения окончательного дифферен-
цирования и даже более важным, чем цвет. Этот факт
подчеркивает важность кинестетических афферентаций у
обезьян.
В последние годы Э. Г. Вацуро ставит акцент на
исследовании сравнительной лабильности отдельных ана-
лизаторов обезьяны, и именно их роли в выработке
условных реакций. Он приходит к выводу, что наиболее
лабильным в отношении выработки навыков у обезьян
является зрительный анализатор. В этом отношении он
дает значительно более быстрый показатель, чем, напри-
мер, звуковой анализатор.

Центр тяжести работ Э. Г. Вацуро с обезьянами в
Колтушах в последние годы перенесен на анализ
структуры внешнего раздражения. Этот
факт является показателем того, что важность ситуации
для сложного поведения обезьян осознана и что необхо-
дима ее физиологическая характеристика.
Особый раздел работ по генетике высшей нервной
деятельности, который, как мы видели, начал разраба-
тывать еще И. П. Павлов, не получил широкого разви-
тия в силу сложности самых методов подготовки живот-
ного для скрещиваний. Основное препятствие к этим
работам заключается в характеристике типа нервной
деятельности тою животного, которое избрано для гене-
тических исследований.
Последние десять лет почти целиком были употреб-
лены на выработку стандартных признаков типов нерв-
ных систем и составления специальных «паспортов» этих
собак. Только сейчас могут быть поставлены собственно
генетические работы.
Работы нашей лаборатории, касающиеся эмбриогене-
за и постнатального онтогенеза нервной деятельности у
различных животных (морские свинки, аксолотли, птицы,
человек), привели к общему выводу о том, что закон
сигнала, открытый И. П. Павловым, представляет
собой универсальный закон, не ограничивающий своего
влияния только внешними сигнализациями. Ряд процес-
сов, протекающих уже внутри организма, по-
строен по типу сигналов, все более и более приближаю-
щихся к основному безусловному — удовлетворению тка-
невого голода. Так, например, для функции обмена
веществ, а следовательно, питания и пищеварения • как
начальных звеньев этого обмена веществ, истинным
«безусловным процессом» является удовлетворе-
ние тканевого голода. Все же раздражения,
которые возникают от отдаленных сигнализаций пищи,
от приема пищи и от различных фаз ее переваривания
в кишечнике через раздражение рецепторов, обеспечи-
вают лишь сигнализацию конечного звена — удовлетво-
рение тканевого голода, со всеми вытекающими отсюда
последствиями для целого организма.
Это правило непрерывной биологической сигнализа-
ции в организме дало нам возможность построить рабо-

чую гипотезу о соотношении врожденных и приобретен-
ных форм поведения.
Переходя к расширению методического фронта клас-
сических работ И. П. Павлова, мы должны будем ука-
зать на те новые приемы исследования, которые закре-
пились как специальные формы работ по изучению выс-
шей нервной деятельности и уже создали некоторые
исследовательские традиции.
Здесь нужно опять-таки подчеркнуть, что перемена
технической стороны методики во всех случаях вызвана
постановкой специальных задач исследования, но ни
одно из общих положений учения о высшей нервной
деятельности при выборе этих методических средств
не устраняется.
Как и раньше, при привлечении новых методик,
закон временной связи и закон сигнала
остаются основными руководящими законами как в по-
лучении материала, так и особенно в его физиологиче-
ской интерпретации.
Главное расширение методических возможностей пав-
ловского метода шло по линии привлечения большею
числа показателей условно-рефлекторной деятельности,
причем различные исследователи использовали дыха-
тельные, сосудистые, сердечные и двигательные показа-
тели.
Больше всего и чаще всею употреблялся двигатель-
ный показатель, который в отдельных модификациях
метода и закрепился на долгое время.
Сам И. П. Павлов уже в первом своем докладе на
Мадридском конгрессе обратил внимание на важность
двигательного показателя условной реакции и особенно
на его сопоставление с секреторным показателем. Он
сказал:
«...физиологические отношения слюнных желез по их
сложности чрезвычайно удалены от физиологической ра-
боты скелетной мускулатуры, которою организм связан
с внешним миром так бесконечно разнообразно. Вместе
с тем одновременное сопоставление секреторной, спе-
циальной слюнной реакции с двигательной даст нам с
одной стороны возможность отличить частное от общею,
а с другой — отрешиться от тех шаблонных антропо-
морфических представлений и толкований, которые у

нас Накопились относительно двигательной реакции жи-
вотных». 4
В 1930 г. наша лаборатория впервые осуществила
объединение секреторного и двигательного показателей
условной реакции в оригинальной модификации, допу-
скающей учет и общего движения животного и секре-
торной реакции. Главной особенностью этой модифика-
ции классическою метода являлось такое использование
двигательного показателя, при котором животное долж-
но было производить активный выбор одной из
кормушек, которые были расположены на обеих сторо-
нах станка. Все движения животного в правую или левую
сторону в связи с дачей того или другого условною раз-
дражителя регистрировались при помощи воздушной
передачи на кимографе, параллельно с записью секре-
торной реакции электрокаплеписцем. Так как этот мето-
дический прием допускал применение абсолютно всех
комбинаций условного раздражителя, которые были и в
классическом методе, то наличие именно секреторного
показателя создавало благоприятные условия для сопо-
ставления секреторного и двигательного компонентов
условной реакции. С 1930 г. в нашей лаборатории по
этому методу было произведено значительное количество
исследований, которые в целом привели нас к новым
представлениям о механизмах условного рефлекса и, что
особенно важно, о центральных механизмах объединения
различных компонентов целостной условной реакции.
Наличие двух мест для безусловною подкрепления и
возможность сочетать с каждым из этих мест любые
условные раздражители допускало употребление совер-
шенно необычных комбинаций условных раздражителей,
которые невозможно было применить при классическом
условно-секреторном методе.
Так, например, суммировать два условных раздражи-
теля в обстановке нашего эксперимента значило поста-
вить нервную систему животною в условиях альтерна-
тивного выбора или той, или другой стороны.
Как потом оказалось, такая форма эксперимента дала
возможность вскрыть некоторые центральные механизмы,
определяющие количественную и качественную характе-
4 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт..., 1932, стр. 32.

ристику различных условных раздражителей. Совокуп-
ность всех исследований, проведенных по секреторно-
двигательной методике, с активным выбором той или
другой стороны, позволила нам формулировать ряд по-
ложений, касающихся физиологических механизмов
условной реакции как целостного центрального образо-
вания.
Серьезно изменил общий методический подход к
изучению высшей нервной деятельности в последние
годы проф. П. С. Купалов. Он отказался от учета секре-
торного показателя как одного из конечных звеньев це-
лостной пищевой реакции животного и избрал в качестве
показателя высшей нервной деятельности общее свобод-
ное поведение собаки.
Принципиальные предпосылки, которые толкнули
П. С. Купалова на выбор именно такой формы экспери-
мента, заключались в следующем.
Возражения по поводу учения о высшей нервной
деятельности, которые появились в литературе послед-
них лет; в основном сводились к указанию на то, что
метод условных рефлексов Павлова ограничивает дви-
жение животного и сводит все его реакции к автомати-
зированным ответным актам. Совершенно естественно
было желание проф. П. С. Купалова создать такую
ситуацию эксперимента, которая давала бы полную
свободу поведения животному и в то же время могла
быть подвластна активному вмешательству эксперимен-
татора. Весь же ход эксперимента и его результаты
должны были интерпретироваться в духе основных поло-
жений школы И. П. Павлова.
Опыт работы последних лет по этой методике пока-
зал, что действительно такая возможность имеется.
Можно детерминировать каждый шаг животного
в данной ситуации эксперимента, незаметно вводя раз-
личного рода раздражители. Так, например, давая еду,
когда животное сидит на коврике, можно было разгра-
ничить для животного всю ситуацию на две принципи-
ально отличные части. Первая из них, т. е. коврик, вы*
ступала как положительная составная часть ситуации, а
все остальные места как отрицательные.
Наряду с каждым компонентом обстановки таким же
условным поводом может служить и поза животного.

Любую позу животного, подкрепляя ее безусловным
раздражением, можно сделать условным стимулом, ко-
торый само животное стремится воссоздать.
Так, вмешиваясь в свободное поведение животного, в
отдельные фазы его поведения, можно детерминировать
каждый шаг и каждую форму его отношения к внешней
ситуации.
Интерпретируя все полученные данные в духе
физиологических закономерностей высшей нервной дея-
тельности, П. С. Купалов назвал такого рода рефле-
ксы, возникновение которых теснейшим образом
связано с.ситуацией, «ситуационными условными реф-
лексами».
Характеристикой физиологических особенностей кор-
ковой деятельности, ее значением для выучивания раз-
личных движений в случае каких-либо оперативных
вмешательств на периферии и на центральной нервной
системе занимался Э. А. Асратян.
Производя различного рода вмешательства в мотор-
ный аппарат животного (ампутации конечностей, пере-
резка корешков, анастомоз нервов и т. д.), Э. А. Асратян
наблюдал за тем, в какой степени кора головного мозга
участвует в компенсации полученных моторных рас-
стройств. Им было показано, что коре больших полуша-
рий принадлежит решающая роль в общих компенсатор-
ных процессах животного, приводящих к восстановлению
функций.
Производя эти эксперименты, Э. А. Асратян пришел
к выводу, что у различных животных высшие отделы
головного мозга принимают различное участие в компен-
саторных процессах после нарушения функций. Эта за-
кономерность была охарактеризована им как эволюцион-
ная особенность пластичности функций различных жи-
вотных.
Опыты Э. А. Асратяна подчеркивают, что в процессе
эволюции параллельно с закреплением стандартных
функций организма в субкортикальных структурах мозга
нарастала другая эволюционная закономерность — пере-
нос в кору головного мозга, как наиболее сложное и
молодое образование, функции распределения возбужде-
ния по различным стволовым, бульбарным и спинномоз-
говым нервным элементам.

Наряду с приведенными выше направлениями в
разработке проблем высшей нервной деятельности суще-
ствует еще немало исследований, которые ставят перед
собой ту же самую задачу изучения механизма высшей
нервной деятельности. Каждая из лабораторий, занима-
ющихся такими исследованиями, отличается своеобраз-
ным, оригинальным подходом к решению этой проблемы,
но в конце концов общие итоги работ помогают решению
одного и того же вопроса — о составе условной реакции
и ее физиологических механизмов.
Я не могу не указать здесь на весьма интересные ис-
следования И. М. Журавлева, который в течение многих
лет занимается изучением физиологии так называемого
«питьевого центра». Сопоставляя утоление жажды с
различными способами введения воды, в особенности
употребляя так называемое «мнимое питье» (операция
эзофаготомии), И. М. Журавлев подошел к одной из
самых интригующих проблем общей физиологии обме-
на — к зависимости утоления исходного
состояния голода или жажды от продви-
жения питья или пищи по различным раз-
делам пищеварительного тракта и орга-
низм а.
Большой интерес представляют работы М. А. Усиеви-
ча, который обнаружил, что при различных формах от-
ветной условно-рефлекторной деятельности — положи-
тельных, тормозных — и при сшибках обоих процессов
происходит ряд смещений в работе внутренних органов:
в желчеотделении и в отделении пищеварительных
соков.
Эти результаты исследования имеют для нас интерес
в связи с положением нашей лаборатории, которое ха-
рактеризует условную реакцию как целостное проявле-
ние организма. Данные этой реакции, наряду с тем ее
внешним индикатором, который избран экспериментато-
ром, проявляются еще в десятках самых разнообразных
периферических компонентов и в смещении различных
вегетативных функций.
Если подвести итог всем этим далеко не полно мною
охарактеризованным направлениям в разработке науч-
ного наследия И. П. Павлова, то получается весь-
ма внушительная картина единого фронта десятков

лабораторий, охвативших все стороны идейного богат-
ства учителя.
. Советский Союз является родиной учения о высшей
нервной деятельности, и ни одна страна в мире не имеет
таких богатых физиологических лабораторий, целиком
посвятивших свою работу изучению высшей нервной
деятельности, как СССР. Этой работой заняты сотни
молодых советских ученых, работающих под руководст-
вом ближайших учеников самого Павлова. Ежегодно
выходят из печати многочисленные труды, которые
углубляют и расширяют идеи учителя. Почти все приве-
денные выше направления советской физиологии яв-
ляются оригинальными, впервые разработанными в
СССР, и это служит залогом того, что учение о высшей
нервной деятельности, развившееся в нашей стране
находится в верных руках и на долгие годы будет
непревзойденным достижением отечественной науки.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Замысел этой книги заключался главным образом в
том, чтобы дать общую линию творческого развития
гения Ивана Петровича Павлова. Мне хотелось пока-
зать, что, хотя отдельные переходы в его научно-иссле-
довательской деятельности по внешним признакам и ка-
жутся внезапными и несогласованными, на самом деле
они представляют собой органический результат единой
иследовательской линии, которая характерна для свое-
образного ума Ивана Петровича.
Глубокое чутье реальной жизни крепчайшими нитя-
ми привязывало И. П. Павлова к действительности, к
фактической стороне дела, и эта его способность как ис-
следователя дала ему возможность вскрывать один за
другим такие законы органической жизни, которые дру-
гим исследователям были не по плечу.
Особенное внимание мною было обращено на тот
период в творчестве И. П. Павлова, который привел
к глубокому революционному перевороту во взглядах
физиологов на психическое.
Мой интерес к этому периоду обусловлен глубоким
убеждением, что все величайшие результаты этого пере-
ворота еще далеко не использованы даже и в работах
самого Ивана Петровича, при его жизни. Естественно,
что его ученики должны всячески изучать те внутренние
мотивы, которые привели И. П. Павлова к этому ради-
кальному открытию.
Этот период его жизни, обозначенный мной как «ка-
нун великого открытия», несомненно будет отмечен в
истории науки как поворотная веха величайшего значе-
ния, и я уверен, что к нему еще не раз будет привлечено
внимание историков физиологии.

Биограф должен быть правдивым, особенно когда
ученик пишет о своем учителе. В этих случаях преувели-
чение или искажение истинных черт в описании жизни
и творческой деятельности учителя может тяжело ска-
заться на последующей истории всего дела, на темпах
его развития.
Понять внутренние причины идейною развития учи-
теля значит понять все те прогрессивные тенденции, кото-
рые неизбежно сопровождают всякое большое открытие.
Мы знаем, что консерватизм в науке появляется
всегда как неизбежное следствие успокоенности и удов-
летворенности достигнутым уровнем, боязни нового, так
характерной для реакционного общества, и нежеланием
менять научные формулы, доставляющие уже некоторый
уют исследователю... Именно это-то и называл сам
Иван Петрович «лабораторной рутинностью» и всегда
предупреждал своих учеников против ее тлетворного
действия.
Наоборот, новое всегда вторгается в эту рутинность
в виде струи освежающего воздуха, оно всегда ведет к
неуклонному продвижению вперед как спутник побед
действительною диалектического знания.
Вся многолетняя творческая жизнь И. П. Павлова
представляет собой демонстративный пример подлинной
борьбы с рутинностью в науке.
Во всех периодах своей научной деятельности он вы-
ступает как пламенный новатор, для которого не сущест-
вует «утрамбованных» дорог науки. С удивительной
смелостью он покидает эти дороги и продвигается в
неизвестное, обогащая науку все новыми и новыми
достижениями.
Мы видели, что, за что бы он ни брался, он прежде
всего производил коренную реформу в методах исследо-
вания. Его не удовлетворяли устоявшиеся в науке, так
называемые «общепризнанные» методы. Он умел через
горизонты известного угадывать и предвидеть ход буду-
щих исследований. Мы видели это в ею работах по
кровообращению, которые удивляли своей новизной ла-
бораторию такого крупного для тою времени физиолога
кровообращения, как Людвиг. То же самое он проявил
в уже устоявшемся, казалось бы, вопросе — о действии
атропина на нервы поджелудочной железы, что, в свою

очередь, вскрыло рутинные идеи лаборатории Гейден-
гайна. Почти во всех областях физиологии, к которым
И. П. Павлов только прикасался, он сразу умел отли-
чить устаревшее от прогрессивного, рутинное от перспек-
тивного.
Но особенно большой силы его упорство достигло в
тот период деятельности, когда он формулировал физио-
логический подход к проблеме психического, когда он
объявил войну идеализму, в течение тысячелетий укреп-
лявшему свои позиции на метафизическом толковании
психических явлений.
Что же давало ему такую счастливую победу во всех
этих столкновениях с рутинностью физиологического
мышления, с идеалистической и религиозной схоласти-
кой? Почему он неизменно оставался в конце концов
победителем в этих жарких схватках с отживающими
учениями?
Мы видели, что главное преимущество И. П. Павлова
как ученого заключалось в его постоянной и нерушимой
близости к «госпоже действительности», в его удивитель-
ном чутье реальных процессов материального мира. Это
делало его диалектиком-физиологом, это же обеспечива-
ло ему неотразимый характер его аргументов.
История науки учит нас, что очень часто бывает
недостаточно лишь формулировать какие-либо новые
мысли и интересные идеи. Она показывает, что эти идеи
становятся только тогда значительными и непоколеби-
мыми, когда они крепко защищены неотразимыми дока-
зательствами против всякого рода консервативных вы-
ступлений.
Никому не известный испанский врач Переро почти
за сто лет до Декарта и видел и описал рефлекторные
акты животных. Однако история науки связала зарож-
дение понятия рефлекса как научного понятия
с именем Рене Декарта.
Идея естественного отбора не раз высказывалась и
до Дарвина и даже его же соотечественниками, как,
например, Патриком Метью, Притчардом, Грантом и др.,
но эти авторы сами не осознавали огромного масшта-
ба своих идей. Они придавали им такое малое значение,
что даже не опубликовали их в серьезных биологических
изданиях.

Мы можем привести много таких примеров. В чем
же была сила Декарта и Дарвина, позволившая им
сделать свои творения поворотными этапами в истории
науки? Они укрепили систематическими
доказательствами то, что в форме раз-
личных «предчувствий» можно обнару-
жить даже у Лукреция в его бессмертном
произведении «О природе вещей».
Иван Петрович Павлов был непревзойденным масте-
ром такого рода систематических экспериментальных
доказательств своих идей. Он показал свое величие
в ряде конкретных методов работы, при помощи которых
сделал свои идеи очевидными, а опыты — воспроизво-
димыми в любом пункте земного шара.
Всегда и во всем стоя на почве действительности, он,
естественно, стал диалектически мыслящим исследовате-
лем, ибо сама природа живет и развивается по законам
диалектики; а это, в свою очередь, придало огромную
силу его идеям и их доказательствам.
Следующая причина столь крупного успеха нашего
великого соотечественника, по праву признанного «ста-
рейшиной физиологов мира», заключается в его беспре-
дельной любви к науке и родине.
В известном письме к советской молодежи он вы-
разил это с особенной отчетливостью, когда сказал, что
наука требует от ученого всей его жизни. Это заявление
является лейтмотивом многих его высказываний — и
неофициальных и официальных. Ученикам его хорошо
известно, как высоко он ценил преданность науке, как
глубоко понимал воспитательное влияние на самого уче-
ного его исследовательской деятельности. •
В письме к известному зоопсихологу В. А. Вагнеру
он пишет:
«Спасибо науке! Она не только наполняет жизнь
интересом и радостью, но дает опору и чувству соб-
ственного достоинства».1
Иван Петрович был подлинным рыцарем научного
исследования. Он не раз указывал на то, что исследо-
ватель в такой трудной области, как физиология высшей
нервной деятельности, должен быть глубоко внутренне
1 Архив Академии Наук, фонд 259, опись 4, № 15.

благородным, ибо любое его преувеличение или не-
брежные экспериментальные данные могут повести к
бесконечным проверкам и ненужным тратам энергии и
времени целого десятка исследователей. Уверенность в
своих фактах, уверенность в своей правоте — вот что
должно составить опору для чувства справедливой гор-
дости и собственного достоинства любого ученого.
Еще острее эта почти стихийная тяга Ивана Петро-
вича к науке выражена в его ответном письме Ленин-
градскому облисполкому. Он писал:
«С наукой слито мое существование, и с ней я не
расстанусь, пока есть силы».
Он и в самом деле никогда не покидал науки, под-
вергая анализу каждое свое переживание, каждое явле-
ние своего собственного тела.
Он глубоко и обоснованно верил, что физиология
высшей нервной деятельности дает могучее средство к
воспитанию и самовоспитанию людей:
«Едва * ли будет легкомыслием с моей стороны,
если я выражу надежду, что и опыты, над высшей нерв-
ной деятельностью животных дадут не мало руководя-
щих указаний для воспитания и самовоспитания людей.
По крайней мере, я, глядя на эти опыты, многое уяснил
себе в себе и в других».2
Он всю жизнь руководствовался этим правилом
«уяснить себе» свои переживания, и даже смерть встре-
тил в напряженном пытливом анализе процессов умира-
ния своего вечно юного мозга...
И, наконец, самым сильным стимулом его творче-
ской деятельности была любовь к нашей великой социа-
листической Родине.
Всей своей жизнью он показал, что ученый-патриот
должен стремиться не только к личному удовлетворе-
нию в научном творчестве. Его постоянной заботой
должно быть получение удовлетворенности на более вы-
соком уровне. Чувство радости по поводу творческих
достижений ученого является, конечно, очень важным
движущим фактором в его деятельности. Оно же опре-
деляет и чувство достоинства, о котором говорил
И. П. Павлов. Однако одного этого мало. Эта радость
2 И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт..., 1932, стр. 419.

должна служить только предпосылкой к более высокой
радости,— она должна перерасти в радость по поводу
успехов отечественной науки, по поводу поднятия на-
учного престижа любимой Родины.
Великий русский критик В. Г. Белинский писал:
«Любить свою родину — значит пламенно желать видеть
в ней осуществление идеала человечества и по мере сил
своих споспешествовать этому».
Иван Петрович всю свою творческую жизнь следо-
вал этой формуле.
Именно поэтому, говоря о том, что он «служит свое-
му отечеству и русской науке», Иван Петрович добав-
ляет: «И это и есть сильнейшее побуждение и глубокое
удовлетворение» (см. стр. 263).
Таковы черты творческого гения И. П. Павлова как
величайшего ученого и преданнейшего патриота.
Насколько мог, я пытался отразить в этой книге и
его творческий путь, особенности его творческих при-
емов и его облик как преданного патриота нашей Вели-
кой социалистической Родины.
Советский народ отмечает столетие со дня рождения
Ивана Петровича Павлова — великого русского физио-
лога-материалиста, первого среди физиологов мира —
как большой всенародный праздник. Партия, Советское
правительство, создатели нашего государства — Ленин и
Сталин, всегда проявлявшие заботу о развитии пере-
довой науки, высоко ценили и уделяли огромное внимание
научной деятельности И. П. Павлова. Это обусловило
яркий расцвет творчества Павлова в советский период
его жизни.
Неустанная разработка научного наследия Павлова
прославит нашу Родину научными достижениями, до-
стойными Великой Сталинской эпохи.

Анохин П. К. Иван Петрович Павлов. — 1949

ПРЕДИСЛОВИЕ

ОГЛАВЛЕНИЕ